Когда все гости разъехались, а хозяева разошлись по своим комнатам, Андрей и Маров быстро шагали по тёмной дороге к дальнему флигелю.

— Из комнаты матери видны окна, — говорил Андрей, шагая развалисто и лениво, — но щели ставней я приказал заклеить и промазать. Чисто.

Он тихо засмеялся.

— Если бы музыки какой-нибудь! — щёлкнул пальцами Маров. — Вот этих бы песенников, что за обедом пели. Как ваше мнение, князь?

— Это можно, — согласился Андрей. — Кто идёт? — окликнул он.

— Я! — ответил тонкий голосок, и из темноты прямо под ногами идущих вынырнула маленькая фигура грума.

— Немного спустя сбегаешь к песенникам в сарай и приведёшь их к нам. Скажи, не пожалеют.

— Приведу! — с весёлой готовностью отозвался мальчик.

— Ты это куда?

— Вина ещё кое-какие относил, — смеясь, ответил грум.

— Много?

— Насилу сволок корзину.

— Чего ты хохочешь, дурак? Пошёл! — добродушно сказал князь, и мальчишка весело подпрыгнул и скрылся в темноте.

— Дождя бы не было! — озабоченно заметил Андрей.

— Всё равно намокнем, — пошутил Маров.

— Девки из села не придут.

— А хотели? — встрепенулся Маров.

— Ну, ещё бы! — спокойно сказал князь.

За оградой в темноте можно было различить несколько экипажей, во флигеле было уже людно. На столе и на полу стояли корзины с бутылками и посудой, в бумажных мешках находилось «угощение» для девушек, состоящее из пряников и орехов. В углу, под образом на старинном кресле красного дерева сидел Александр Гарушин, брезгливо оглядывался и ёжился. Гости сидели на стульях, на подоконниках, громко говорили, курили, и в комнате становилось уже шумно и душно.

— Помогите мне разобраться, Вадим Петрович! — закричал Андрей.

— С удовольствием, князь, с удовольствием! — ответил Маров. — Сделаем маленькое обозрение.

— Отец хорошо кормит, — продолжал Андрей, но сам пить никогда не умел и толку в винах, смело скажу, не знает. Вот эта… — сказал он и поднял бутылку, поглаживая её сверху по этикетке, — эта за себя постоит! Рекомендую смело.

Князь и Маров стали откупоривать бутылки, выкрикивая название вин. Всё общество сплотилось вокруг стола. Раздавались отдельные голоса, требующие того или другого. Многие мужчины явились сюда уже немного навеселе и только заканчивали здесь начатую процедуру опьянения.

— Ужасно я не люблю, когда, это, обед и тут же, это, дамы, — рассуждал кто-то. — Ужасно, это, стесняет.

— Хороший коньяк! пре-екрасный коньяк! — слышалось восторженное восклицание.

— Вы что это, Александр Петрович, точно раскисли, — спросил Андрей.

— У меня что-то желудок… Вообще, я, кажется, нездоров.

— А вот не хотите ли поправиться? — крикнул Маров, протягивая ему стакан.

— Я бы сельтерской… с коньяком.

Оживление быстро возрастало. Слышался смех, сквозь общий гул прорывались громкие, не всегда скромные замечания, костюмы и лица принимали растерзанный, неприличный вид.

— Листовича нет. Где Листович?

— Нет — так будет, — сказал князь.

— А я ему говорю… — заливаясь рассыпчатым смехом рассказывал кто-то. — А я ему говорю, т. е. это он мне говорит… — Смех длился беспрерывно, заглушая рассказ.

— Да ну вас к чёрту! — вспыльчиво вскрикивал, наконец, какой-нибудь потерявший терпение слушатель.

— Вот и Листович! — заметил князь.

Ржавые петли взвизгнули, входная дверь открылась, но в дверях стоял не Листович, а тоненькая фигура Димы. Большие глаза мальчика удивлённо и радостно оглядывали комнату.

— Ага! — сказал он своим звонким голоском, — попались… Я уже давно подозревал… Вот зачем Андрюша взял ключ!

— Тебе чего? Пошёл назад! — добродушно скомандовал молодой князь. — Иди, иди, а то сам выставлю.

— Ну, что, Андрюша? Ну, позволь! — плаксиво заговорил Дима с порога. — Ну, разве я тебе мешаю? Ну, что, право…

— Да ведь ты поросёнок! — смеясь, ответил Андрей.

— Ну, Андрюша! — продолжал Дима, набираясь смелости и приближаясь к столу. — Ну, я тебя прошу!

— Оставьте его, князь! — вступился кто-то. — Чем он не мужчина? Бери, брат, стакан, чокнемся.

— Конечно! Зачем его гнать? Пусть привыкает. Не красная девушка, — поддерживали голоса.

— Можно, Андрюша? — робко просил мальчик. — Ты думаешь, я не умею пить? Ты думаешь, я не привык?

— Ну, пришёл, так уж пей! — махнув рукой, решил князь и дружески хлопнул брата по плечу. — За догадку! — прибавил он.

— Ловко ли будет? — тихо заметил Маров. — Всё-таки он ещё дитю…

— Ну, пустяки! — успокоил его Андрей. — Я его знаю, он сразу напьётся и заснёт. У этих поросят нет меры… Чего тебе, поросёнок?

Но Дима уже завладел первой попавшейся бутылкой и с жадным, сосредоточенным лицом наливал вино в стакан.

Марова, что называется, разобрало.

— Музыки! Музыки! — молил он, закатывая глаза и прижимая руки к жилету. — Понимаешь ли ты, чего жаждет моя душа? — спрашивал он, обращаясь к соседу. — Только по этому воплю знаю я свою душу, знаю, что есть она, есть ещё, подлая!

Он драматически потряс кулаком и ударил им себя в грудь.

— Вы что смотрите на меня, Александр Петрович? — обратился он к Гарушину. — Вам не нравится моё заявление, что у меня есть душа? Повторяю вам, есть она! А вы, кажется, наверно знаете только то, что у вас есть желудок?

Он перегнулся через стол и насмешливо глядел в лицо Александра.

— Отстаньте от меня! — брезгливо ответил Гарушин. — Ваше остроумие не забавно.

— Желудочек! — ласково продолжал Маров. — Недаром, вы так часто повторяете: «У меня желудок»… А вот у меня так душа! Не веришь? — опять обратился он к соседу. — Думаешь, живёт человек всю жизнь скотина-скотиной, пьянствует, безобразничает, всё по дороге в грязь топчет, и вдруг говорит — душа! А ведь есть она! Плачет! Ты думаешь, я себя в красивом виде представить хочу? А хочешь, я эту серебряную кружку украду? Она серебряная, её заложить или продать можно, и я украду… Я могу украсть. Надо украсть — украду, надо льстить — льстить буду, надо убить… Нет, убить не могу… Струшу… Слишком я меленький, дрябленький, дрянненький… И душу в себе убить не могу… Чувствую, живёт она здесь, плачет… плачет…

— Нет, ты не плачь, — сказал сосед, слышавший только последние слова. — Ты лучше выпей.

Маров махнул рукой и подставил стакан.

— Желудочек! — сказал он, взглядывая на Гарушина, и улыбнулся ему.

— Вы пьяны! — презрительно ответил Александр.

— Где вы пропадали? — крикнул Андрей Листовичу. Тот вошёл, окинул общество смеющимся взглядом и покачал головой.

— Песенники идут! — возвестил он.

— Ого-го! — закричали весёлые голоса.

— Юрочка! Душечка! — нежно приветствовал его Маров, складывая губы сердечком. — Радость моя!

— Эк вы тут… — засмеялся Листович. — Вам, Вадим Петрович, папиросочку? Так, что ли?

— Так, прелесть моя! У-y! Душка!

Стуча сапогами и весело улыбаясь, стали входить песенники.

— Ого-го! — закричали голоса, приветствуя их. Маров вскочил и ринулся им навстречу.

— Жалобную! Слёзную! — молил он, складывая руки.

— Ребята! Сперва промочите горло, — скомандовал князь.

Когда хор запел, Маров опять выскочил из-за стола, встал к ним лицом и, вытянув руки, как крылья, плавно махал ими в такт, то приподнимаясь на цыпочки, то опускаясь вниз… Лицо его дрожало и глаза были полны слез.

Андрей пил много, и его прекрасные глаза начали щуриться и неестественно блестеть. Он не говорил, а только добродушно улыбался и крутил усы. Вдруг послышался шум, точно от падения тела, и раздался странный резкий крик. Это Дима, схватившись руками за голову, истерически закричал и упал с своего стула на пол.

— Ну, вот и завизжал! — равнодушно заметил князь Андрей. — Я сказал — меры нет.

Мальчика подняли и отнесли в соседнюю комнату.

— Безобразие! Пороть бы мальчишку! — процедил сквозь зубы Гарушин, которому крик Димы подействовал на нервы.

— А вы, желудочек, кажется, испугались? — насмешливо спросил его Маров.

— Удалую! Весёлую! — требовали голоса.

Маров бросился к песенникам и опять замахал руками… Когда в приотворённую дверь флигеля заглянул ранний рассвет, в комнате царило безобразие во всей своей пьяной, безграничной силе. Гарушин иссиня-бледный, с искажённым от страдания лицом, стоял среди комнаты и покачивался на слабых ногах.

— Мне дурно! — задыхаясь, шептал он и искал руками опоры.

— С водички разобрало. Вот так желудочек! — хохотал над ним Маров.

— Я вас раздавлю, — тихо, но злобно ответил ему Александр и начал пробираться к двери.

— Куда вы? — спросил Листович.

— Домой! Здесь общество дикарей и сумасшедших.

Но на пороге его чуть не сшиб с ног бежавший без оглядки грум.

— Князь! Князь! — звал он растерянно, с испуганным и побелевшим лицом. Он споткнулся на ступени и едва не упал.

— Ты ошалел! — гневно крикнул на него Гарушин, сторонясь и хватаясь за перила.

— Князь! — опять отчаянно крикнул грум. Он ворвался в комнату и, заглушая своим голосом пьяные песни и бестолковый гам, прокричал звонко и отчётливо: — Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются! Княгиня велела вас будить… Ещё дышит… Скорей велели, скорей! И князенка…

Песни стихли. Жуткая тишина сменила бесшабашное веселье. На пьяных лицах и в пьяных глазах мелькнуло испуганное сознание.

— Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются… — продолжал звенеть голос мальчика.

— Как же мне? — вдруг озадаченно проговорил молодой князь и попробовал приподняться. — Диму тащите… Мать будет его искать… Вот ещё… чёрт!

Но страшное известие несколько отрезвило его. Он встал и, сильно качаясь, вышел на крыльцо.

— У меня отец умирает, — сказал он Гарушину, проходя мимо него, и уже более твёрдой походкой пошёл по дороге к дому.