– Ты где пропадал?

– Да так, бродил.

– А…

Мать опустила голову и принялась рассматривать свои туфли. Наверное, уже изучила их вдоль и поперек, если учесть, сколько времени она их разглядывает в последний месяц.

– А что ты делал? – продолжала она.

– Спал.

– Спал?

– Угу.

Я сказал правду, но я понимал, что семейный допрос еще не окончен. Придется взвешивать каждое слово, чтобы не пришлось выдавать всю правду.

– Ты что, нашел здесь место, где поспать? – удивилась мать.

– Да, нашел. Очень тихий уголок.

Я и тут не соврал. Даже добавил подробностей в надежде, что дальше она выпытывать не станет, и так и случилось. Моя матушка любит задавать вопросы, но быстро устает и бросает это дело. Не знаю, можно ли назвать усталостью то, что она чувствует по отношению к моему братцу. Я вообще понятия не имею, что она чувствует, кроме той скорби, что сквозит в каждом ее жесте и взгляде. И чувствую себя негодяем. Моя мать, близкий мне человек, в глубоком горе, а меня хватает лишь на то, чтобы ночевать у нее трижды в неделю. Она и сама ничего не делает, чтобы мне помочь, но это уже предел эгоизма – просить ее о поддержке в такой момент. И я решился:

– Как ты?

Мой вопрос привел ее в такое изумление, что она остановилась, хотя до машины оставалось метра четыре.

– Почему ты спрашиваешь?

– Мне давно следовало этим поинтересоваться, разве не так? Ну, как ты?

– Плохо.

– Это я и так вижу, мам. А если подробнее?

Она смотрела на меня таким взглядом, каким смотрят на рекламное объявление, пытаясь сообразить, в чем подвох. Или как будто мне было восемь лет, и она не могла понять, какой хулиганский замысел таится за моим ангельски-невинным видом.

– Твой брат совершил убийство по неосторожности, но он все равно мой сын.

Меня как ледяной водой окатили. Голос матери звучал предельно бесстрастно. Все это время я считал ее слабой женщиной, не способной справиться со своими чувствами. И позорно ошибся. Она оказалась самой сильной из всех, кого я знаю, – просто у нее, что называется, глаза на мокром месте.

– Как тебе удается примирить одно с другим? – спросил я.

– Просто я люблю его – точно так же, как и тебя.

– И этого достаточно, чтобы его простить?

– Что бы он ни сделал, не мне его прощать…

Продолжение я знаю наизусть, я это слышал тысячу раз.

– Потому что не тебе его судить, – закончил я за нее.

Мать кивнула:

– Да, нам не пристало судить твоего брата, ни мне, ни тебе. Хватит и того, что он сам себя осудил. Когда вы были маленькими, я без конца твердила вам, что нельзя судить самих себя, но признаюсь, что сейчас ему будет только полезно хорошенько обо всем подумать, благо время у него на это есть. Если я буду ему нужна, я всегда рядом. Жаль только, что я вела себя с вами недостаточно строго и не смогла ему внушить, что нельзя пьяным садиться за руль, как он сделал месяц назад.

– Ну, мне-то внушила.

– А ему нет, – вздохнула она.

– Не вини себя.

– Я и не виню. Но мне безумно жаль тех двух девочек, чьи жизни он загубил. Что ж, твой брат – взрослый человек, ему придется самому разбираться со своей совестью.

Она подошла к машине и остановилась у пассажирской двери. Я догнал ее и открыл машину. Мать стояла на месте.

– Тогда почему ты столько плачешь? – спросил я, не глядя на нее.

– Потому что моему сыну плохо.

– Он сам виноват! – буркнул я.

– Конечно. Но ему плохо, и я, как мать, должна быть рядом.

– Значит, так и будешь навещать его до самого суда, а потом ходить к нему в тюрьму?

Я чувствовал, что во мне закипает гнев, и голос звучит все агрессивнее.

– Да, – выдохнула она.

Она открыла дверь и села в машину. Я все еще стоял на улице, держась за ручку. Потом глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и сел на водительское место.

– Будут свои дети – поймешь, – сказала мать, когда я взялся за руль.

– Пока у меня их нет.

– Пока… – повторила она.

Мы замолчали. Я чувствовал себя на взводе. Ладно, впервые хоть что-то хорошее – мать не плачет. Думаю, наш короткий разговор ее встряхнул. И она даже не догадывается, как сильно он встряхнул меня.

Минут через пятнадцать я высадил ее перед домом и объяснил, что несколько дней буду ночевать у себя. Она равнодушно кивнула. Мне показалось, что домой я привез пустую оболочку. Уж лучше бы плакала, честное слово.

Я закоченел, пока добирался домой. Печка у меня в машине барахлит, а сегодня вообще забастовала. Я встал под обжигающе горячий душ, чтобы оттаять, и вылез из-под него красным как рак. Судя по отражению в зеркале, на голове у меня по-прежнему творилось черт знает что, но я хорошо знал, что любая попытка призвать свою гриву к порядку обречена на провал. Я взял бритву и принялся истреблять трехдневную щетину. Вообще-то по субботам я не бреюсь. Как правило, я делаю это в понедельник утром, перед работой. Но тут почему-то захотелось.

Думаю, мне просто надо было занять руки, пока мозги работали сами по себе. Потому что, кончив бриться, я принялся за уборку квартиры.

В голове все еще звучали слова матери: «Будут свои дети – поймешь». Я могу сомневаться в чем угодно, но есть одна вещь, в которой я уверен. Я хочу иметь детей. Рождение Клары окончательно убедило меня в этом. Оно убедило даже моих друзей, уже начавших терять надежду, что я когда-нибудь найду родственную душу. Если бы еще они смирились с тем, что я пока не готов ее искать…

В тот раз, когда я ночевал у Жюльена, я заснул, обнимая Клару. Так и застала нас Гаэль, когда пришла в восемь часов утра. Она даже сфотографировала нас, прежде чем разбудить. Я бережно храню это фото в своем телефоне. Чтобы когда-нибудь показать своей крестнице, как нежно держал ее крестный отец, когда ей было всего несколько месяцев.

Я так увлеченно орудовал пылесосом, что не услышал звонка в дверь. Только когда я выключил агрегат, ревущий, как реактивный самолет, я понял, что кто-то исступленно давит на кнопку звонка. Я натянул майку и понесся открывать, чуть не споткнувшись по дороге о шнур пылесоса.

– Добрый… Синди?

Передо мной стояла моя бывшая девушка – то же безупречное каре светлых волос, а талия еще тоньше, чем в моих воспоминаниях. Я застыл с разинутым ртом, вцепившись в дверную ручку.

– Здравствуй, Тибо, – ответила она. – Можно войти?

Я что-то проблеял, как дурак, и пропустил ее в гостиную. Поравнявшись со мной, Синди чмокнула меня в щеку. Все так же молча я запер дверь. Когда я обернулся, она как раз снимала пальто и скидывала туфли на каблуках. Я узнал ее черные чулки и юбку. Зато блузку она надела новую, и, должен признать, она очень ей шла.

Она заметила, что я ее разглядываю, и улыбнулась. Я успел очухаться и побежал за штанами.

– Ты что там делаешь? – спросила она.

– Одеваюсь, – ответил я из спальни.

– Ты и так был одет, – заметила она.

– Не для гостей же.

– Но это же я. Мы друг друга и голыми видели, а ты был в шортах…

Я понимал, что она права, но все же предпочел надеть штаны. На кресле валялись джинсы, я быстро натянул их и вернулся в гостиную. Синди, устроившись на диванчике, растирала ступни.

– Одно мучение с этими каблуками! – простонала она.

– Никогда не понимал, зачем вы их носите.

– Они делают фигуру изящнее. Ты не согласен?

– Я…

– А ведь тебе нравилось, когда…

Она не договорила. Незачем. Конец мы оба знали. Воспитание, требующее быть вежливым и любезным, помогло мне сохранить лицо: я опрометью кинулся в кухню.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Не откажусь от вина, если есть.

– Может, где-нибудь в недрах шкафа и осталась бутылка, но гарантировать не могу.

– Ах да, я и забыла: ты же у нас месье Фруктовый Сок! – рассмеялась она.

Я обшарил кухонные шкафы и все-таки нашел бутылку вина. Очевидно, она здесь с момента нашего разрыва – братец тогда решил меня утешить и устроил импровизированную домашнюю пирушку. Через несколько минут я вернулся в гостиную с двумя полными бокалами, один с вином, другой с грушевым соком.

– А ты что пьешь? – спросила Синди.

– Как обычно.

– А…

Интересно, помнит ли она, что я люблю. Мы прожили вместе очень долго, но я всегда полагал, что она мыслит слишком «глобально». Тогда меня все устраивало, но теперь, по зрелом размышлении, мне кажется, что ей не хватало искренности. Я знал о ней все до мельчайших подробностей, она же интересовалась моими делами только по необходимости.

– Прошу… – сказал я, вручая ей бокал. – А зачем ты пришла?

– О, ты сразу берешь быка за рога! – воскликнула она и отпила глоток.

– Согласись, я имею право удивиться, разве нет?

– Ты прав. Я просто зашла узнать, как дела.

В голове у меня тут же возникла моя книга-игра. Если Синди пришла, чтобы узнать, как у меня дела, перейди на страницу 15. Хорошо, я иду на страницу 15 и читаю: «Тревога!»

– Вот как, – бесцветным голосом ответил я. – Ну, как видишь, все как было.

«Или почти как было», – добавил я про себя. Я точно не стану рассказывать ей о том, как провел последние дни.

– А что слышно у Жюльена? – спросила она. – Гаэль уже родила?

– Да, у них Клара. Она просто прелесть.

– Кто – Гаэль или Клара?

– Обе.

Она еще раз отпила из бокала и поставила его на стол, рядом с моим телефоном.

– Вот, можешь посмотреть, если хочешь, – сказал я, взяв телефон со стола.

Я собирался протянуть телефон Синди, но она встала и пересела ко мне ближе. Я пролистал фотографии, пока не дошел до той, где мы с Кларой спим в обнимку. Она долго молча разглядывала ее, затем посмотрела на меня:

– Очень хорошенькая. Это давно снято?

– Нет, всего несколько дней назад.

– Так ты у них ночевал?

Я кивнул. Мне казалось, что у нее в голове тоже имеется книга-игра. Моя застряла на странице 80: «Продолжай вести себя любезно».

– Ну, а ты как? – спросил я, чтобы избежать неловкого молчания. – Что новенького?

– О, я сменила место работы, и новое мне очень нравится.

– И в каком филиале ты теперь работаешь?

– Юго-западном.

– Но это же у черта на рогах!

– Да, но я время от времени сюда приезжаю. На выходные. Повидать родных, друзей.

– Так я отношусь к друзьям?

Тут я слегка отклонился от страницы 80, на секунду свернув к варианту: «Немного позли ее». Но, похоже, мой вопрос ничуть ее не смутил.

– Ну конечно! – воскликнула она.

– Вот как…

– А что такое? Разве я тебе не друг?

Н-да, этот вопрос тянул на десять тысяч евро. Страница 77: «Будь искренним».

– Знаешь, как-то странно утверждать, что ты мне друг, если вспомнить наше прошлое и особенно то, чем все закончилось.

– Ты все еще на меня сердишься?

Честно говоря, я сам этого не знал, но мне совершенно не хотелось пускаться в бесконечные объяснения.

– Нет, все нормально.

– Тогда почему бы тебе не считать меня другом? Она пристально взглянула на меня широко раскрытыми, изящно подкрашенными глазами. На меня пахнуло ее духами. Если меня не подводит память, духи все те же – я узнал аромат, который вдыхал на протяжении многих лет. Я слегка отодвинулся назад, чтобы увеличить расстояние между нами. Когда это она успела сесть так близко?

– Ну, так что, Тибо? Скажи мне, почему?

Ее голос понизился до шепота. Я слышал ее дыхание, ощущал запах ее кожи, смешанный с ароматом духов. Нахлынули воспоминания, и мне хотелось их прогнать. Но в то же время…

– Я… Я не знаю. Это… трудно…

Дурацкий ответ, но это единственное, что я смог из себя выжать.

Синди впилась в меня глазами, и в мгновенной вспышке памяти передо мной промелькнули все те минуты, когда она смотрела на меня точно так же. Я увидел такое же воспоминание в ее взгляде, а потом ее книга-игра подсказала ей решение быстрее, чем моя. Еще миг, и ее губы уже приникли к моим. Я ответил на ее поцелуй почти машинально.

Почти.

Какая-то часть меня наслаждалась.

Другую отчетливо мутило.

Я почувствовал, как Синди взяла мою руку и обвила ее вокруг своей талии, одновременно гладя меня по спине. Она привлекла меня к себе. Резким рывком я опрокинул ее на диван.

– Интересно, – прошептала она, с вожделением глядя на меня. – Не знала, что тебе так нравится быть сверху.

– Ты еще много чего обо мне не знаешь, – холодно ответил я.

По ее глазам было видно, что мой тон застал ее врасплох. Я поспешил закрепить успех, пока желание снова не одержало верх.

– Зачем ты здесь, Синди?

Она сжалась. Кажется, в ее книге-игре нет ответа на этот вопрос.

– А впрочем, – продолжал я, – даже не трудись отвечать. Я и так примерно представляю зачем, но мне на это глубоко наплевать.

Я встал. Синди все еще лежала на диване. Теперь ее взгляд был другим. Она смотрела на меня, как будто пыталась выбрать меньшее из зол. И я даже не мог ее в этом упрекнуть – сам я, наверное, выглядел так же.

– Уходи.

Синди не ответила, но покорно встала. Я наблюдал, как она обувается и застегивает верхние пуговицы на блузке (и когда только она успела их расстегнуть?). Я подал ей пальто и, не дожидаясь, пока она его наденет, открыл дверь.

– А ты изменился, – сказала она на пороге.

– Если бы ты в свое время постаралась меня лучше узнать, избавила бы себя от ненужных хлопот.

– Ну, попытка не пытка…

Не ответив, я захлопнул дверь.

Про «ведите себя любезно» я давно забыл.

На столе так и стоял ее полупустой бокал с вином и мой – с грушевым соком, – к которому я не прикоснулся. Я взял бокал за ножку, пошел на кухню, вылил его содержимое в раковину, а следом отправил и вино из бутылки. Бокал я выкинул в мусорное ведро – не хотелось, чтобы он когда-нибудь снова попался мне на глаза.

Вернувшись в гостиную, я понял, что мне противно даже смотреть на диван. Я взял в спальне одеяло и застелил им диван. Уже лучше. Я нашел пульт и включил телевизор. Так и сидел, потягивая грушевый сок и почти не слушая комментариев диктора.

Я чувствовал себя уязвленным.

Вот потому-то мне никто и не нужен.