Глава 1

О своём отце Санька знала мало. Вернее, не знала о нём почти ничего, потому что отец оставил их, когда Санька была совсем маленькой и ничегошеньки ещё не понимала. А потом, когда немного подросла, просто усвоила, что отца у неё нет…

Куда он девался, этого Санька не знала, и никто не мог ей об этом ничего рассказать. Со слов матери, отец просто исчез однажды вечером: вышел из дома и не вернулся. Приезжали из милиции, всё тщательно осмотрели, записали свидетельства очевидцев (Санькиной мамы, а также всех соседей, видевших отца в тот последний день), даже начали уголовное расследование по факту исчезновения человека… впрочем, дальше этого дело так и не сдвинулось. Отец исчез бесследно, и лишь немногие из соседей продолжали считать, что дело тут нечисто. Большинство (и подавляющее даже большинство) полагало, что отец Санькин просто сбежал из дома. А то, что он не взял с собой ничего из вещей (даже куртки) — так он всегда был странным и даже немножечко чокнутым (как однажды выразилась Санькина соседка, тётя Клава).

Тётя Клава была близкой подругой Санькиной мамы, а ещё матерью Ивана — одноклассника Саньки и единственного настоящего её друга. Впрочем, о самом Иване чуть ниже…

Ещё тётя Клава отличалась повышенной разговорчивостью (в отличие от матери Саньки, которая, наоборот, говорила мало и только по существу) и Санька, будучи в гостях у Ивана (а такое случалось довольно часто), всегда получала исчерпывающую информацию о последних деревенских событиях. Поэтому почти всё, что знала Санька о своём отце, она тоже почерпнула из многочисленных рассказов тёти Клавы.

По словам тёти Клавы, отец Саньки не только странно исчез из их деревни. Появился он в ней тоже довольно необычно.

В то далёкое (по Санькиным понятиям) время её мама и тётя Клава снимали комнату у одной почтенной старушки, так как являлись молодыми специалистами и приехали в эту деревню по распределению (мама — фельдшером, тётя Клава — учительницей начальных классов). Домик старушки (в настоящее время пустой и даже наглухо заколоченный) находился на самой окраине деревни, сразу же за ним начинался лес, который подруги частенько посещали. Ходили они туда по грибы, по ягоды, а иногда — и просто гулять… и вот во время одной из таких «просто прогулок» они и встретили в лесу Санькиного отца (впрочем, в то время он ещё таковым не являлся).

Лесок за деревней был не то, чтобы совсем уж небольшим, но и огромным его назвать тоже язык не поворачивался. Так, средненькой величины лесок, но, по словам тёти Клавы, выглядел будущий Санькин отец так, будто целую неделю по этому леску без единой передышки блуждал: худой, исцарапанный, да ещё и босиком в придачу…

Надо отдать должное девушкам: они не испугались. Вернее, испугались, но не очень. Может потому, что вдвоём были, а скорее, потому, что уж больно жалко парень выглядел и на маньяка либо иного злостного правонарушителя — ну никак не тянул! Впрочем, странностей у него и без этого хватало.

Взять, хотя бы, речь незнакомца…

Говорил он как-то чудно, смешно коверкая при этом словесные окончания, и тёте Клаве с Санькиной мамой долго пришлось выслушивать сбивчивую неудобоваримую исповедь странного найдёныша, прежде чем они уразумели, что парень этот решительно не знает, где в данный момент находится и как, вообще, тут очутился.

Дальше — больше! Приведя молодого человека к себе домой и угостив его горячим чаем с бутербродами (по словам тёти Клавы, уплетал он их так, что аж за ушами трещало), девушки решили всё же чуть ближе познакомиться со своим незваным гостем. Ну, хотя бы узнать его имя.

И тут выяснилось, что их гость даже этого не помнит. Ни имени, ни фамилии, ни то, откуда он родом… ничего, в общем…

Впрочем, тётя Клава (если верить её собственным словам) уже тогда заподозрила, что парень просто темнит, не желая особо о себе распространяться. Может, скрывается от кого?

Как бы то ни было, ничего подруги так и не выяснили, а посему махнули рукой на все расспросы и решили отложить их до утра. Утро, как говорится, вечера мудренее, а на дворе и в самом деле здорово уже стемнело. Так что, хотелось им того или не хотелось, а странного этого незнакомца решено было оставить на ночь, хоть класть его оказалось совершенно некуда. В комнатушке имелась одна лишь узенькая кровать (на ней обычно спала Санькина мама) и старый скрипучий диван (на котором, естественно, укладывалась спать тётя Клава).

Но, пока девушки, выйдя на крыльцо, тихонечко обсуждали эту неожиданно возникшую проблему, незнакомец, опередив их, сам её решил, спокойненько уснув на диване. Да так крепко, что разбудить его не смогла даже возмущённая таким невероятным нахальством тётя Клава.

И тогда подруги решили просто оставить всё как есть. Тётя Клава улеглась на полу, подстелив под себя всё, что только нашлось, из верхней одежды, мама, естественно, легла на кровать… впрочем, поспать им в эту ночь пришлось всего ничего, пару часов, не больше…

Потом их разбудили стоны странного этого незнакомца. А когда Санькина мама, подойдя к дивану, положила ладонь на его лоб, сразу стало ясно, что их гость серьёзно болен. И не просто серьёзно, а, кажется, опасно для жизни.

Санькина мама, как человек сведущий в медицине, тотчас же принялась за лечение. И, надо отдать ей должное, сделала всё, что могла. Так что, когда «скорая» увезла незнакомца, ему уже ничего серьёзного не угрожало.

В районной больнице этот странный парень провёл три недели, и всё это время Санькина мама навещала его, хоть тётя Клава (опять же, по её собственным словам) всячески отговаривала подругу от этих компрометирующих поездок. А окончилось всё тем, что мама однажды вернулась в деревню уже вместе с папой.

За время, проведённое в больнице, будущий Санькин отец так ничего о себе и не вспомнил. И даже представители правоохранительных органов, посещавшие его там несколько раз, ничем не смогли помочь, и, вообще, никто из районного начальства понятия не имел, что им делать дальше с таким неожиданным «найдёнышем». В больнице вечно держать человека не станешь, родственников тоже обнаружить не удалось, ни близких, ни дальних (хоть Санькиного папу, кажется, даже по телевизору несколько раз с этой целью показывали). И все облегчённо вздохнули и были очень довольны, когда мама пожелала забрать его к себе.

Все, кроме тёти Клавы.

Кажется, именно тогда подруги впервые поссорились, и настолько серьёзно, что долго между собой не общались. Точнее: вплоть до папиного таинственного исчезновения.

Папа с мамой остались жить на квартире у старушки (которая, впрочем, вскоре уехала в город к дочери, предоставив в их полное распоряжение всё своё небольшое жилище). А тётя Клава, кипя от негодования, перебралась в дом на соседней улице, где неожиданно закрутила недолгий роман с Исаем, одним из заезжих шабашников. В результате сего недолгого романа на свет появился Иван. А ещё через год у мамы с папой родилась Санька…

Папа, хоть так ничего и не вспомнил из своего прошлого, на удивление быстро смог освоиться в деревне. У него оказались золотые руки и, по словам сельчан, папа мог починить буквально всё, начиная от старого, черно-белого ещё телевизора и заканчивая полуразвалившимся трактором или комбайном. Вот почему колхозное начальство папу ценило высоко, и все соседи им тоже весьма дорожили. А если и перемывали часом косточки втихаря (за то, что не пьёт совершенно и денег за ремонт тоже никак ему не всучить), то делали это безо всякой злости или зависти, как говорится, любя. Уж больно странно и непривычно выглядел Санькин папа в этой почти поголовно пьющей деревне.

Но с мамой папа жил дружно, и они, без всякого сомнения, очень друг друга любили. После того как, стараниями мамы, папе выправили новые документы, где его записали, как Николая Петровича Орлова (имя и отчество папе придумала мама, фамилию же просто оставили мамину), мама с папой даже расписались. Так что, в отличие от Ивана, у которого только отчество было папино (Исаевич), а фамилия чисто мамина (настоящую фамилию своего летуна-шабашника тётя Клава так и не удосужилась или просто не успела узнать), у Саньки фамилия была, хоть и мамина, но всё же немножко и папина. И Санька своей фамилией очень гордилась.

Они как-то даже поссорились с Иваном из-за этих самых фамилий. Вернее, едва не поссорились, потому что ссориться Иван не умел, а умел только драться. Но, разумеется, не с Санькой, а с прочими деревенскими мальчишками.

Вот и тогда, выслушав восторженную оду Саньки по поводу распрекрасной её фамилии, Иван тотчас же нахмурился и несколько обиженно буркнул, что его собственная фамилия, Болотин, ничуть не хуже! И что Санька, когда они оба вырастут и станут взрослыми, обязательно превратится в Александру Болотину. На что Санька, весело расхохотавшись, объявила, что никогда такого не случиться, потому как менять «орла» на «болота» ей абсолютно не хочется. Тем более, что орлы — птицы совершенно даже не водоплавающие…

Вот тогда-то они едва и не поссорились… впрочем, Санька быстренько опомнилась, догнала мрачно посапывающего Ивана и, милостиво чмокнув его в щёку, приказала не заводиться и не дуться по пустякам. И Иван, весь просияв, тотчас же перестал дуться.

Иван дружил с Санькой с самого раннего детства. И в школу они пошли разом, хоть Иван был почти на год старше, и сидели всё время за одной партой, и домой всегда вместе возвращались. И, что самое удивительное, все принимали это, как должное, и никто никогда не дразнил их «женихом и невестой». Возможно потому, что их матери тоже были близкими подругами (после таинственного исчезновения Санькиного отца женщины вновь сблизились), в деревне Ивана и Саньку считали, чуть ли не братом и сестрой.

Сам же Иван категорически не желал считать Саньку своей сестрой и всегда знал, что женится на ней, как только они войдут в соответствующий возраст. Впрочем, пока до этого было ещё слишком далеко, потому как учились и Санька, и сам Иван всего лишь в девятом классе местной средней школы.

Училась Санька хорошо, а вот Иван — не очень, особенно не давались ему языки. Математика, история и география тоже не относились к числу любимых Ванюшиных предметов. Чуть получше (но не то, чтобы очень) обстояли дела с химией и биологией… и только по физике и информатике дела у Ивана шли более или менее благополучно. И, конечно же, самыми любимыми предметами его были физкультура и особенно трудовое обучение, на котором Иван буквально чудеса творил.

Санька помогала другу в учёбе, как могла. Впрочем, чаще всего эта помощь заключалась в том лишь, что Иван старательно списывал у Саньки домашние задания, а во время контрольных или самостоятельных работ Санька, быстренько разобравшись со своим личным вариантом, чаще всего успевала ещё решить и задание, предназначенное для соседа. Вот почему средняя успеваемость Ивана всё же немного превышала его уровень знаний, хоть и оставалась одной из самых низких в классе.

Всё это весьма огорчало Саньку, сам же Иван к невысоким своим отметкам относился с поистине философским спокойствием. На все упрёки Саньки он отвечал, что знания школьной программы для мужчины не так уж и важны, гораздо важнее для него знания житейские, а с этим у него как раз-то всё в полном порядке.

И действительно хозяин из Ивана в будущем должен был получиться образцовый. Являясь единственным «мужиком» на две их небольшие семьи, он с самого раннего детства освоил почти самостоятельно всё то, что необходимо деревенскому жителю: в косьбе или пахоте не уступал уже взрослым, мог довольно сносно плотничать и столярничать. И с механизмами разными тоже был, как говорится, на «ты»: сам смог собрать и даже возвратить к жизненному состоянию подаренный (а вернее, брошенный) соседом старый мотоцикл, и всё прошлое лето катал на нём Саньку по околицам. Иван и для Саньки решил смастерить (опять же из одного, считай, металлического хлама) дамский велосипед, и даже успел приступить к уникальной сей операции. Но Санькина мама (без всякого злого умысла, ибо ничего не ведала о его грандиозных планах) смогла немного опередить Ивана, привезя Саньке из райцентра новенький складной велосипед. Для Ивана это было тяжёлым ударом… впрочем, быстро от него оклемавшись, неугомонный механик тут же принялся переделывать несостоявшийся дамский велосипед в трёхколёсную коляску на педальной тяге для всяких хозяйственных нужд.

Вообще, с возрастом Иван становился всё независимее и всё вспыльчивее, впрочем, к Саньке это никоим образом не относилось. Саньку Иван слушался всегда, никогда на неё даже голоса не повышал, и другим тоже не позволял этого делать.

А прошлым летом он даже подрался из-за Саньки с десятиклассником, здоровенным верзилой и отпетым местным хулиганом, незадолго до этого безуспешно пытавшимся «подбить к Саньке клинья». Дело было вечером, возле клуба, где обычно тусовалась вся местная молодёжь и отверженный поклонник неожиданно подставил Саньке ножку, когда она пробегала мимо.

Не удержавшись, Санька упала на асфальт, до крови разбив при этом оба колена. И все, кто наблюдал это, благоразумно смолчали… все, кроме Ивана, разумеется…

Он, вообще-то, само происшествия умудрился пропустить, ибо немного опоздал к месту тусовки, возясь в сарае со своим капризным мотоциклом. На этом трещащим и коптящим агрегате он и подрулил к клубу некоторое время спустя и обнаружил там Саньку, которая со слезами на глазах прикладывала к кровоточащему колену очередной лист подорожника. Выяснив причину её слёз, Иван, ни слова не говоря, слез с мотоцикла, подошёл к Санькиному обидчику (который был почти на голову выше) и изо всей силы двинул его ногой в живот. Не ожидавший нападения десятиклассник болезненно охнул и сложился почти пополам, а Иван тут же добавил ему кулаком в ухо.

Впрочем, этим дело не кончилось, и началась уже обоюдная жестокая драка, в которой Ивану здорово досталось. Но его противнику досталось ещё больше… и, в конце концов, он позорно бежал, под свист и улюлюканье всех собравшихся. А Санька тогда подошла к Ивану, при всех обняла его и крепко поцеловала в окровавленные разбитые губы. И, что самое удивительное, никто из присутствующих подростков даже не засмеялся, завидев такое…

 

Глава 2

Произошло это тёплым майским вечером, когда Санька с матерью смотрели по телевизору какую-то передачу о международном терроризме. Точнее, они её почти не смотрели, терпеливо дожидаясь окончания, после которого должна была начаться большая музыкальная программа. Санька, сидя за столом, лениво перелистывала учебник по математике, делая последние приготовления к завтрашней самостоятельной работе, мать на диване что-то не то вязала, не то вновь распускала неудачно связанное.

И в это время в экране телевизора промелькнул такой узнаваемый сюжет, связанный с гибелью башен-близнецов в Нью-Йорке и мать, встрепенувшись и внимательно уставившись на экран, произнесла вдруг загадочную и совершенно непонятную для Саньки фразу:

— А ведь он это тогда предсказал…

Проговорив короткую сию фразу, мать вновь замолчала, углубившись в вязание (или распускание), а Санька, потеряв всяческий интерес и к телевизору, и к математике, удивлённо уставилась на мать. Она явно ждала продолжения, но, кажется, ждала совершенно напрасно…

— Кто предсказал, ма? — поинтересовалась Санька, когда стало ясно, что никакого продолжения не предвидится. Потом её вдруг осенило. — Ты это о папе, да?

Мать молча кивнула, давая этим понять, что разговор окончен.

Впрочем, у самой Саньки на этот счёт было мнение прямо противоположное. Решительно отбросив учебник, и ещё более решительно щёлкнув пультом на отключение, Санька тут же перебралась к матери на диван.

— Расскажи подробнее! — коротко потребовала она.

— Что рассказать? — не поняла или сделала вид, что не поняла мать. — И зачем это ты телевизор выключила?

— Чтобы тебя послушать! — Санька уселась поудобнее и прижалась щекой к тёплому материнскому плечу. — Так что давай, колись!

Вздохнув, мать отложила в сторону вязание и, обняв Саньку рукой за плечи, привлекла её к себе. И так они сидели молча и совершенно неподвижно некоторое и довольно-таки продолжительное время.

— А ведь ты что-то такое знаешь? — проговорила Санька, когда это «некоторое время» стало грозить затянуться до бесконечности. — Что-то о папе… такое что-то, чего никто больше не знает. То, что ты никому не рассказывала, даже в милиции…

— А они так сразу и поверили бы? — со странной какой-то интонацией проговорила мать. Отстранив Саньку, она встала с дивана, медленно прошлась по комнате. — Не хватало ещё, чтобы меня за сумасшедшую приняли!

Она запнулась, взглянула прямо в глаза Саньке. Санька тоже во все глаза смотрела на мать.

— Впрочем, ты уже достаточно взрослая… — как бы раздумывая, продолжала между тем мать. — Хотя бы для того, чтобы…

— Для того, чтобы не принять тебя за сумасшедшую? — закончила за неё Санька. — Обещаю и клянусь!

И мать, немного поколебавшись, принялась вдруг рассказывать Саньке удивительную историю, напрямую связанную с последним месяцем пребывания отца в их деревне. Правда, жили они тогда ещё не здесь, а всё в той же старенькой избёнке, которую их небольшая семья продолжала снимать у старушки-хозяйки.

А началась эта история со странной находки в лесу. В июле дело, кажется, было…

В общем, пошли тогда деревенские детишки в лес по грибы да по ягоды и неожиданно наткнулись на самой, считай, лесной опушке на непонятную какую-то конструкцию.

Описание этой самой конструкции мать смогла дать Саньке самое поверхностное, хоть наблюдала её куда дольше, нежели остальные жители деревни. По словам мамы, непонятный этот агрегат больше всего напоминал кабину то ли трактора, то ли комбайна, только почему-то матово-чёрного цвета и всю в идеально-круглых каких-то отверстиях.

Детишки (и это естественно) сильно заинтересовались находкой и обступили её со всех возможных сторон, действительно приняв непонятную конструкцию за потерянную (или выброшенную) кабинку какого-то сельскохозяйственного транспортного средства. Так, некоторое время, они и стояли подле своей находки, удивлённо разинув рты, потом (и это тоже естественно) ребятишкам ужас как захотелось попасть внутрь странной этой кабинки.

В кабине имелась дверка, единственная, кстати, и тоже вся в дырках. И даже ручка на этой дверке присутствовала… но когда один из мальчуганов попробовал ручку эту чуть повернуть, его так шибануло чем-то (током, скорее всего), что отлетел бедолага от той дверки метров на пять, не меньше. И, разумеется, тотчас же потерял сознание.

Хорошо ещё, что остальные ребятишки не растерялись. Оставив девчонок возле пострадавшего, пацанята изо всех сил рванули в деревню. И, конечно же, не куда-нибудь, а прямо в фельдшерский пункт. Санька уже посещала садик, так что мама была на работе, а ещё там был папа, зашедший за мамой, чтобы вместе идти на обед. В общем, в лес побежали все вместе: папа, мама и вразнобой галдящие ребятишки. А пожилая медсестра, по указанию мамы, тут же принялась звонить в райбольницу и вызывать «скорую»…

В лесу быстро сориентировались и нашли место происшествия. Потом мама оказала потерпевшему первую помощь, а папа на руках доставил его в деревню, где их уже ожидал автомобиль «скорой помощи». А когда машина с мальчуганом уехала, папа вдруг предложил маме вернуться в лес и более внимательно осмотреть непонятный этот аппарат.

— Зачем тебе это? — удивилась мама.

— Не знаю! — пожал плечами папа. — Просто любопытно…

Когда папа с мамой вернулись, возле аппарата толпился народ (ребятишки успели уже проинформировать кое-кого из своих родителей и просто соседей). Даже председатель колхоза и тот подъехал на «уазике» (который, правда, пришлось оставить чуть в стороне). Стояли, разглядывали, бросали реплики, высказывали самые разнообразные догадки и предположения о происхождении странной находки. Кое-кто даже осмелился предположить, что перед ними не успевшая сгореть часть спускаемого космического аппарата.

— Потому-то она такая чёрная и в дырках! — доказывали они свою правоту. — Глянь, стёкла и те вон как закоптились…

— Если так — надо в центр звонить? — заволновался народ. — Может, премию какую получим…

— Шиш с маслом вы получите, а не премию! — подвёл итог дискуссии председатель. — Космический аппарат… выдумали тоже! Кабина эта от трактора какого-то иностранного. Может, японского…

— А дырки зачем? — пытались спорить с председателем сторонники космической версии. — Стёкла почему такие тёмные?

Но у председателя имелись свои, и куда более весомые аргументы.

— Стёкла тёмные — защита от солнца, дырки — от возможного перегрева организма! — сразу же парировал он доводы своих оппонентов. — Для тропиков трактор был предназначен, а не для нашей суровой местности! Потому-то хозяин кабинку и поменял, а эту выбросил за полной ненадобностью…

На том спор и закончился, а председатель, узрев среди присутствующих Санькиного отца, сразу же его к себе подозвал.

— Забирай аппарат, Петрович! — сказал он. — Покопаешься, покумекаешь… глядишь, и сообразишь, как эту заморскую диковинку к нашему климату приспособить. Или хотя бы на детали разберёшь — и то хлеб!

Отец, разумеется, отказываться не стал, и уже к вечеру того же дня непонятную конструкцию доставили ему по месту жительства. А точнее, в старый сарай возле избы, в котором отец ещё задолго до этого устроил что-то вроде мастерской на дому.

Он не только очистил просторный этот сарай от накопившегося в нём за долгие десятилетия хлама, не только провёл туда электричество, но и установил в сарае верстак, наковальню и несколько обрабатывающих станков. Ещё в сарае имелись стол, табурет, шкаф для инструментов и даже старый диван для отдыха.

Обо всём этом Санька знала и ранее, как и о том, что, приходя с работы, отец ещё несколько часов продолжал возиться в своей сарайной мастерской, выполняя многочисленные заказы односельчан. Платы с них он, разумеется, не брал по-прежнему (что людей немало смущало), но папины клиенты всё же нашли выход из щекотливой сей ситуации. Деньги, тайком от папы, они вручали Санькиной маме, и та не отказывалась, тем более, что при их небогатом семейном бюджете финансовая прибавка эта была никак не лишней.

Всё это Санька знала и раньше, а вот об агрегате этом непонятном услышала впервые. Но, если верить словам матери (а не верить им у Саньки не было никаких совершенно оснований), именно с появления этого аппарата и начались у них в семье первые неурядицы. Проблемы, то есть…

Началось с того, что отец стал разговаривать во сне. Причём, нёс какую-то несвязную белиберду, чепуху какую-то нёс, такую, что мать, пробудившись от этих бессвязных его возгласов, могла разобрать лишь отдельные понятные слова. Да и то не всегда.

Бывало, что отец бредил по-иностранному, причём странно мешая в бессвязной своей речи английские, французские и даже латинские слова и выражения. А потом и вовсе переходил на что-то восточное: то ли китайский, то ли японский язык. Впрочем, проснувшись, папа ничего из своих ночных разговоров, естественно, даже не помнил, и очень удивлялся, когда мама ему о них сообщала.

— А может, я и вправду иностранный шпион? — то ли в шутку, то ли всерьёз высказывал он предположение. — Я ведь своего прошлого совершенно не помню, так что всё может быть…

— Конечно, шпион! — смеялась мама. — И я сёгодня же сообщу о тебе, куда следует!

Внешне-то она смеялась, а вот в душе…

Нет, шпионскую версию мама отвергла сразу… но ведь и в самом деле должно же было быть у её мужа хоть какое прошлое! А что, если эти сны знаменуют, не что иное, как постепенное восстановление памяти?

Мама и сама не знала: радоваться ей этому восстановлению или, наоборот, всячески его опасаться. Она любила папу, и папа её тоже очень любил (а маленькую Саньку он любил, кажется, ещё больше)… а что будет, когда папа, наконец-таки, всё-всё вспомнит?

И где гарантия, что в той, прошлой своей жизни отец Саньки не был женат? И что у него там не осталось детей, которых он тоже очень любил когда-то?

А отец Саньки и действительно стал что-то припоминать из своего прошлого, хоть маме об этом ничего не рассказывал. И она его об этом никогда не расспрашивала.

Она просто замечала…

Замечала, как изменился муж с тех пор, как в сарае у них появился загадочный этот агрегат. И если раньше он часами пропадал в сарае, ремонтируя и заново собирая всё, что приносили ему сельчане, то сейчас все мысли и помыслы отца Саньки были связаны лишь с найденной «кабиной».

Дальше — больше! Он даже с работы стал приходить пораньше, чтобы побольше времени проводить в своей импровизированной мастерской. И если раньше отец, несмотря на всю свою занятость, всё же уделял достаточно внимания маленькой дочурке, читая ей по вечерам сказки или участвуя в детских играх, то сейчас он Саньки почти не видел. Временами даже ночевал в сарае, благо, лето на дворе стояло, и ночи были довольно-таки тёплые, особенно для начала августа…

И то ли что-то не ладилось у отца с этим аппаратом, то ли другое что его очень сильно тяготило, только в эти душные августовские дни отец Саньки стал очень нервным и раздражался по каждому, буквально, пустяку. Правда, почти сразу же жалел об очередной своей вспышке и очень переживал по этому поводу.

И мама тоже очень переживала, хоть и всячески старалась этого не показывать.

А однажды случилось вот что…

Мама зашла в сарай в то время, когда отца там не было, он уехал в райцентр за какими-то срочно необходимыми ему радиодеталями. Просто так зашла, без всякого умысла…

И увидела посреди сарая полностью собранный аппарат.

Тут следует отметить, что (по словам мамы) отец постепенно разобрал странную эту штуковину, считай, что до отдельных деталей, а потом терпеливо вновь их скручивал и соединял в некие цельные блоки. А ещё потом вновь разъединял и раскручивал эти блоки, снова и снова пытаясь разобраться в правильности и последовательности их соединения.

И вот ещё что важно!

Накануне, когда мама приносила отцу ужин в сарай (у него даже на ужин времени не оставалось), отдельные части аппарата были разложены (точнее, разбросаны) в самых разных местах, и всё показывало на то, что работы с непонятным этим механизмом ещё, как говорится, непочатый край…

А всего сутки спустя аппарат был уже полностью собран и в таком вот собранном виде возвышался теперь на самой середине помещения.

Исключительно из любопытства мама подошла к нему поближе. Памятуя о том, что произошло с мальчуганом, дотронувшимся неосторожно до странной этой конструкции, повторять его ошибку не стала. Просто стояла молча и молча же смотрела…

И в это время аппарат заработал. Сам по себе, без всякого маминого вмешательства.

Он вдруг вздрогнул (и мама, соответственно, тоже вздрогнула от неожиданности), после этого мелко-мелко завибрировал и, наконец,… изменил цвет. Вот только что был матово-чёрный, а теперь стал ослепительно-белым.

А через мгновение и вовсе исчез.

Мама даже глазам своим не поверила. Некоторое время она лишь молча и несколько оторопело вглядывалась в пустое место, где ещё мгновение назад возвышалась непонятная эта конструкция. Потом всё же решилась и сделала шаг вперёд, вытянув перед собой руку, как бы желая убедиться, что аппарат и в самом деле исчез, а не просто превратился в невидимку.

И в это время что-то сверкнуло, вспышка какая-то зеленоватая, и маму с силой отбросило назад, да так, что она, не удержавшись на ногах, грохнулась на пол. А когда вновь вскочила — аппарат уже находился на прежнем своём месте, чёрный и безмолвный, как и раньше…

Вся дрожа от только что пережитого, мама выскочила из сарая и буквально врезалась в отца, уже подходившему к нему. И, что самое удивительное, отец, раньше такой заботливый и внимательный, даже не поинтересовался у мамы, что с ней такое произошло, хоть видик у неё был (по собственным маминым словам) ещё тот. Наоборот, почти оттолкнув маму, стоящую у него на пути, отец опрометью бросился в сарай. Впрочем, то, что он там увидел, его, кажется, успокоило.

Выйдя вновь из сарая, отец подошёл к маме, обнял её за плечи и крепко прижал к себе.

— Никогда не заходи туда без меня, очень тебя прошу! — негромко проговорил он маме в самое ухо и тут же добавил, ещё более тихим голосом: — И ни о чём меня не спрашивай, ладно?

— Ладно! — почти машинально ответила мама, ещё не совсем придя в себя от только что пережитого в сарае. — А почему нельзя спрашивать?

Некоторое время отец молчал, продолжая обнимать маму за плечи, потом вздохнул и прошептал уже совсем тихо:

— Потому, что я не хочу тебе врать.

Больше они на эту тему не говорили, но весь тот вечер Санькин папа был необычайно ласковым и внимательным и к маме, и особенно к самой Саньке. Он её с рук не спускал, а она так и уснула тогда на руках у папы…

И в тот же вечер папа произнёс свои пророческие слова насчёт нью-йоркских башен-близнецов. Их как раз стали показывать по телевизору, а папа, как-то по-особенному тяжело вздохнув, произнёс вдруг фразу, которой в тот момент мама не придала особого значения.

— Месяц остался… — проговорил папа, внимательно разглядывая изображение небоскрёбов. — Точнее, почти месяц…

— Месяц до чего? — поинтересовалась мама.

— До одиннадцатого сентября, — пояснил папа. Потом помолчал немного и добавил: — Бог с ними, с небоскрёбами… людей жалко!

А потом ещё помолчал и сказал с какой-то болью в голосе:

— И самое обидное — ничего не могу сделать! Даже права на это не имею!

Потом вздохнул и добавил:

— Я и так уже…

Истинный смысл папиного высказывания мама смогла понять лишь месяц спустя, когда террористы-смертники буквально протаранили захваченными пассажирскими лайнерами башни-близнецы. Впрочем, последней папиной фразы мама так и не поняла, а спросить было не у кого, так как одиннадцатого сентября папы уже не было в деревне.

Исчез он вечером семнадцатого августа, не ушёл, а именно исчез. Просто вышел вечером из дому и не вернулся. А вместе с ним из сарая исчез таинственный агрегат, найденный в лесу, что навело маму на определённые подозрения…

Впрочем, об этих своих подозрениях мама тогда (и, вообще, до сегодняшнего разговора с Санькой) так никому ничего и не рассказала. А когда, какое-то время спустя, председатель вдруг неожиданно поинтересовался судьбой найденного в лесу агрегата, мама пояснила ему, что муж разобрал этот агрегат до мельчайших деталей ещё летом. А куда потом подевались эти самые детали — она совершенно не в курсе. И председатель, махнув рукой на агрегат, лишь попросил у мамы разрешения забрать из папиной мастерской всё то оборудование, которое когда-то папе предоставил колхоз. На что мама ответила, что председатель может забрать из сарая всё, что посчитает необходимым, потому что ей самой ничего из этого барахла не нужно.

Именно этого никак не мог простить Санькиной маме Иван, словно муравей по крупицам собирающий отовсюду инструменты и, вообще, всё металлическое. Впрочем, сказал он об этом лишь Саньке и то по большому секрету, а, сказав, тотчас же о сказанном пожалел. Он ожидал, что Санька здорово обидится за мать, а она лишь, как-то по-взрослому вздохнув, сообщила враз повеселевшему Ивану, что очень даже его понимает.

Председатель действительно изъял из сарая всё, кроме стола, табурета и дивана. Правда, он вскоре принёс маме деньги за конфискованное оборудование (не очень большие, правда), а потом ещё и долго извинялся.

— Если Петрович вдруг объявится — всё ворочу, — пообещал он напоследок.

Но отец так и не объявился. А вскоре маме с Санькой предоставили собственное жильё: двухкомнатную квартиру в доме на две семьи. Во второй половине дома поселилась тётя Клава, вновь помирившаяся с мамой. Вот тогда-то Санька впервые и повстречала Ивана…

А бывшее их жильё забили досками, и Санька никогда больше там не была. Как и в старом сарае, в котором когда-то, давным-давно, располагалась папина мастерская.

 

Глава 3

От Ивана у Саньки никогда не было никаких секретов и она, разумеется, уже на следующий день пересказала своему другу всю, полученную от мамы информацию. Произошло это, когда они возвращались из школы домой, и пересказ информации занял у Саньки почти весь путь.

— Интересно… — задумчиво проговорил Иван, когда Санька закончила, наконец-таки, долгое своё повествование и, одновременно с этим, они остановились у калитки, ведущей к Санькиной половине дома. — Странно только, что мама твоя моей ничего об этом раньше не рассказывала…

— Почему ты думаешь, что не рассказывала? — удивилась Санька… впрочем, она и сама уже знала ответ на этот вопрос.

При всех положительных качествах тёти Клавы (в первую очередь, необычайной доброте и отзывчивости), доверить её хоть какую тайну было практически невозможно. В том смысле, что тайна эта на следующий же день просто переставала быть тайной для всей деревни без исключения.

— И что ты обо всём этом думаешь? — тут же задала Санька Ивану следующий вопрос. — Куда, по-твоему, исчез мой папа в тот вечер?

Иван ничего не ответил, лишь задумчиво почесал затылок. Он, вообще-то, никогда ни на один вопрос так, сходу, не отвечал, ему всегда требовалось хоть какое-то время, чтобы хорошенько каждый, даже самый простой вопрос обдумать.

— Ну ладно, подумай пока, — милостиво разрешила приятелю Санька. — А я домой пойду! Додумаешься — приходи!

— Слушай, а пошли ко мне обедать! — вдруг предложил Иван. — Мама утром борщ вкусный сварганила.

— Борщ, говоришь?

Санька обожала борщ.

— И котлеты на второе, — добавил Иван. — С картофельным пюре.

— Ладно, — не смогла устоять перед соблазном Санька. — Сейчас рюкзак сброшу, переоденусь и сразу же прибегу.

Борщ и в самом деле оказался вкусным до невозможности, котлеты тоже не подкачали, так что во время обеда никакого продолжения разговора не последовало. Но сразу же после обеда Санька требовательно посмотрела на Ивана.

— Ну, высказывай своё мнение! — сказала (а вернее, приказала) она, усаживаясь на диван. — А потом я своё мнение выскажу.

— А может, сначала ты своё? — начал, было, Иван, но Санька лишь отрицательно мотнула головой.

— Своё мнение я знаю и так! — вполне резонно заявила она. — Меня в данный момент именно твоё интересует! Да ты садись, нечего передо мной столбом телеграфным маячить!

Иван, который и в самом деле сильно вытянулся буквально за несколько месяцев, тут же отошёл от Саньки и робко присел на самый краешек дивана. В последнее время он почему-то очень робел и терялся в Санькином присутствии…

— Ну! — проговорила Санька некоторое время спустя. — Ты что, заснул?

— Слушай, а может твой папа, это… инопланетянин? — выдал, наконец, своё мнение Иван. — А кабина эта непонятная — его космический корабль?

— Ты и в самом деле так думаешь?

Санька внимательно и даже с каким-то интересом посмотрела на Ивана.

— Ты так думаешь?

— Да нет, конечно! — засмеялся, было, Иван, но тут же резко оборвал смех, потому как Санька сердито обожгла его взглядом. — А ты сама как считаешь?

— Я?

Санька задумалась, и некоторое время лишь молча смотрела себе под ноги. Потом она вздохнула, подняла голову и внимательно посмотрела на Ивана. Внимательно и как-то оценивающе, что ли…

— Поклянись, что никому ничего не скажешь?

— А кому это я когда говорил?! — даже обиделся Иван.

— И тёте Клаве тоже!

— Да не скажу я никому! — буркнул Иван, исподлобья глядя на Саньку. — А сомневаешься — можешь не говорить!

— Да не сомневаюсь я! — досадливо поморщилась Санька. — И вообще, я считаю, что мой папа…

Не договорив, Санька смолкла, ещё немного помолчала и вдруг выпалила одним духом:

— Я считаю, что мой папа… что он — из будущего!

Выпалив это, она вновь замолчала. Иван тоже молчал, как бы переваривая только что услышанное.

— Из какого будущего? — проговорил он после довольно-таки продолжительного молчания.

— Из нашего далёкого будущего! — пояснила Санька. — А аппарат этот непонятный на самом деле — его «машина времени».

Замолчав, Санька в который раз уже внимательно посмотрела на Иван. Вид у него был не просто удивлённый, а даже несколько оторопелый, что ли…

— С чего ты взяла, что папа твой… — начал, было, он, но Санька тут же его перебила.

— Слушай, да ведь всё сходится! — воскликнула она, пододвигаясь к Ивану вплотную и даже хватая его за руку. — Всё просто идеально сходится! Папа объявляется в нашем лесу неизвестно откуда, ничегошеньки о себе не помнит… а потом в этом же лесу обнаруживают непонятный этот агрегат…

— Так его ж только через несколько лет обнаружили, — напомнил Иван. — И притом, в таком месте, хоженом перехоженном…

Санька задумалась на мгновение. Впрочем, почти сразу же разрешила загадку.

— Просто аппарат почему-то покинул папу, а сам исчез, вернувшись в своё далёкое будущее! А потом, через несколько лет, вдруг снова на этом же самом месте объявился! Как тогда, в сарае… помнишь, я тебе рассказывала?

Иван ничего на это не ответил.

— Ну вот, а папу в тот момент, когда аппарат его сюда доставил, какими-то лучами или волнами так шибануло, что всю память напрочь отшибло. А потом, когда он вновь увидел свою потерянную «машину времени», память к папе быстро начала возвращаться, и он…

Не договорив, Санька замолчала и посмотрела на Ивана.

— Вот так я считаю… — сказала она и вновь замолчала.

Она ждала, что же такого скажет ей Иван, но тот лишь молча и с какой-то даже непонятной жалостью смотрел на Саньку. И довольно таки продолжительное время.

— Ну, чего ты молчишь?! — не выдержала Санька. — Уставился и молчит! Выскажи, наконец, и своё авторитетное мнение!

— А не обидишься? — несколько неуверенно поинтересовался Иван. — Пообещай, что не обидишься!

— Обещаю! — медленно проговорила Санька. — Говори!

— Я считаю… — начал, было, Иван и вновь замолчал.

— Ты считаешь… — продолжила за него Санька. — Ну, что ты считаешь?!

— Я считаю, что твой отец просто бросил вас! — одним духом выговорил Иван. — Как и мой!

Высказав всё это, Иван молча и с какой-то даже робостью взглянул на Саньку.

— Давай, продолжай! — подбодрила его Санька, глядя куда-то себе под ноги.

— А что продолжать?! — буркнул Иван. — Вернулась память — вспомнил о своём прошлом! О жене, о ребёнке… ну и рванул к ним, вас оставив…

— Я — его ребёнок! — вдруг закричала Санька, вскакивая с места. — Я — его единственный ребёнок, понятно?! И я не виновата, что у тебя не было отца, что его совсем у тебя не было! А вот у меня был! И есть! И будет! И пошёл бы ты!

Бросив всё это прямо в лицо Ивану, Санька вылетела из комнаты, хлопнув напоследок дверью с такой силой, что даже стёкла в окнах зазвенели.

* * *

Примчавшись домой, Саньку сразу же бухнулась в кровать и… разревелась. И долго ревела, сама не совсем понимая истинную причину этих своих горьких слёз.

А, наревевшись, вдруг обнаружила, что Иван стоит у порога, переминаясь с ноги на ногу. Поняв, что обнаружен, он виновато улыбнулся.

— Садись, чего стоишь! — буркнула Санька сиплым от слёз голосом. — Ноги не казённые!

Пододвинув к себе ногой ближайший табурет, Иван осторожно присел на самый его краешек.

— Ты, это… извини! — проговорил он, глядя себе под ноги. — Не обижайся, ладно?

— Это ты извини! — сказала Санька, усаживаясь в кровати. — Тем более что, скорее всего, ты абсолютно прав, и он просто бросил нас и сбежал, не прощаясь! А я… я всё нафантазировала, дура наивная!

Иван вздохнул и некоторое время молчал. Точнее, оба они молчали некоторое время.

— А может, у твоего папы просто не было другого выхода, — стараясь быть справедливым, проговорил, наконец, Иван, прерывая тягостное это молчание. — Вот мой, например, так он даже моего рождения дожидаться не стал…

— И что с того, что мой дождался?! — сказала Санька и, смахнув ладошкой со щеки последние остатки слёз, добавила: — Оба наших папы, как говорится, затерялись в пространстве и времени.

— Это твой — в пространстве и времени, — внёс поправку Иван. — А мой — всего лишь в нашем российском пространстве.

— Значит, ты мне всё-таки хоть немножко поверил? — вскинула голову Санька. — Поверил, что это была настоящая «машина времени»?

Вместо ответа Иван лишь как-то неопределённо пожал плечами. Впрочем, Санька восприняла этот неуверенный жест, как знак несомненного согласия с её точкой зрения.

— И знаешь, что я думаю? — таинственно понизив голос, проговорила она. — Что, если нам с тобой…

— Если нам с тобой… — машинально повторил Иван и, спохватившись, добавил: — Что нам с тобой?

— Что, если нам с тобой срочно обследовать тот старый сарай?

* * *

Дом старушки, в котором когда-то родилась и провела первые годы своей жизни Санька, находился на самой окраине деревни. Никто в нём, естественно, в настоящее время не жил: сама старушка давно умерла, дочь её даже летом сюда не наведывалась.

— Знаешь, а я ведь тут когда-то жила! — пробормотала Санька, разочарованно разглядывая приземистое чёрное строение с наглухо заколоченными окнами. — Когда совсем маленькая была.

— Знаю! — кивнул головой Иван. — И моя мама тоже тут когда-то жила. Ещё раньше тебя…

— Знаю! Ума не приложу, как в таких условиях, вообще, жить можно?

— Живут люди и не в таких условиях…

Переговариваясь вполголоса, они некоторое время просто стояли посреди двора, сплошь покрытого сухим прошлогодним бурьяном и молодой порослью крапивы. Стояли и внимательно осматривались по сторонам.

— Ничегошеньки отсюда не помню! — несколько разочарованно проговорила Санька. — Думала: приду — хоть что-либо да вспомню…

— Просто тогда, наверное, тут всё совершенно иначе выглядело, — сказал Иван.

— Наверное…

Они вновь замолчали.

— Вон он, сарай! — показал рукой Иван. — Видишь?

— Вижу!

— Ну, и что ты рассчитывала тут отыскать? — поинтересовался Иван, когда, с трудом приотворив скрипучую дверь сарая, они вошли, вернее, протиснулись внутрь. — Отцовские бумаги или письмо прощальное?

— Сама не знаю, — сказала Санька, останавливаясь у самого входа и внимательно осматриваясь по сторонам. — Вряд ли мы тут хоть что-нибудь обнаружим…

— Я тоже так считаю. Тем более, в такой темноте!

В сарае и в самом деле царил густой полумрак, которому совсем немного не хватало для того, чтобы превратиться в полный сумрак. Два небольших грязных окошка, к тому же изрядно заслонённые с той стороны каким-то чрезвычайно развесистым кустарником, пропускали самый минимум световых лучей…

— Н-да… — проговорил Иван. — Зря фонарик не взяли!

В это время Санька разглядела на стене у самого входа белый квадрат выключателя. И лампочка под потолком имелась. А что, если…

Санька протянула руку и щёлкнула выключателем. И не слишком удивилась даже, когда в сарае зажёгся тусклый желтоватый свет.

— Ух, ты! — восхищённо воскликнул Иван, вплотную подходя к стене. — Да тут, оказывается, и розетки имеются! И трёхфазная даже! Слушай, Сань, а может мне тут свою мастерскую организовать? Нелегальную.

— Почему нелегальную? — спросила Санька, думая совершенно о другом.

— Потому что сарай чужой, — пояснил Иван. — К тому же, за электричество платить не надо будет…

Слушая его рассуждения и, одновременно, почти их не слушая, Санька тем временем продолжала внимательно осматривать сарай, хотя смотреть тут было совершенно не на что.

Пустые стены, густо покрытые пылью и паутиной, полуразвалившиеся останки дивана у стены и какой-то довольно высокий шкафчик посреди помещения. Впрочем, из-за огромного количество пыли и паутины, осевшей на нём, определить истинные размеры шкафчика было делом далеко не простым.

— Замок навешу, — продолжал между тем размышлять вслух Иван, — на окна изнутри шторы накину. Никто и не догадается, что в сарайчике этом…

— Помолчи! — приказала Санька, и Иван послушно умолк.

А Санька всё продолжала и продолжала рассматривать шкафчик. Наверное, в нём когда-то хранились инструменты отца… странно только, что шкафчик находится не возле стены, а на самой середине помещения…

А впрочем, что тут странного. Председатель, забирая инструменты и оборудование, выдвинул шкафчик, но забирать его не стал, по причине то ли ветхости, то ли полной изношенности.

«Но мама сказала, что в сарае остались лишь стол, табурет и диван, — вспомнилось вдруг Саньке. — Стол и табурет она забрала в дом, диван же перетаскивать не стала. Некуда было, да и незачем рухлядь такую! А вот о шкафчике мама ничего не говорила. Забыла, не посчитала нужным или…»

Иван тоже заметил шкафчик и, обойдя Саньку, двинулся к нему.

— Что это? — останавливаясь у самого шкафчика, спросил вдруг он каким-то странным, враз изменившимся голосом.

— Шкаф для инструментов, скорее всего… — пояснила Санька. — Пустой. И если ты думаешь, что там, внутри что-то осталось, то глубоко…

— Иди сюда! — перебив Саньку, проговорил Иван всё тем же странным голосом. — Иди, не бойся!

— А я и не боюсь! — сказала Санька, делая шаг вперёд. — Почему это я должна боя…

Не договорив, она замолчала на полуслове, не сводя взгляда с того непонятного предмета, который издали приняла за простой шкафчик, лохматый от паутины.

Предмет этот не был шкафчиком, и даже не очень на него походил. Он, скорее, напоминал снятую кабину комбайна… а потом Санька разглядела под пылью и клочьями паутины чёрные стёкла «кабины» и её несимметрично дырчатые стены.

И поняла, наконец, что перед ними…

— Это тот самый аппарат, — проговорила она почему-то шёпотом.

Иван согласно кивнул. Впрочем, отрицать очевидное было бы глупо даже такому отъявленному спорщику, как он.

— Это тот аппарат, — повторила Санька с каким-то непонятным восторгом. — Он вернулся!

— А может, и не исчезал никуда?

— Что?!

Некоторое время Санька молча смотрела на Ивана, что, впрочем, того не особенно смутило.

— Ты опять?!

— Ладно, пускай будет по-твоему! — сказал Иван. — Он исчез, потом вернулся… дальше что?

— Дальше?

Санька задумчиво посмотрела на «кабину», потом перевела взгляд на Ивана.

— Ты мне веришь или нет?! — вдруг закричала она что есть силы. — Или так, притворяешься?!

— Не знаю! — ответно рявкнул Иван, и это было так необычно, что Санька даже отшатнулась. — Ты посмотри, сколько тут пыли!

— Значит, он давно вернулся, — неожиданно спокойно проговорила Санька. — Возможно, много-много лет назад…

Иван ничего не ответил, но видно было, что Санькины слова ни капельки его не переубедили.

— Это папа его сюда послал! — вдруг дошло до Саньки. — Он же не знал, что мы переехали, вот и направил его сюда! За мной… точнее, за нами…

— За нами? — недоверчиво и, одновременно, с какой-то даже радостью переспросил Иван. — Ты думаешь?

— Я не думаю, я знаю! — воскликнула Санька, вся дрожа от внутреннего какого-то волнения. — Он просто хотел, чтобы мы с мамой…

— Вы с мамой?!

Иван помрачнел и отвернулся.

— Вот только не дуйся! — схватив его за руку, проговорила Санька. — Нашёл время!

Иван ничего не ответил.

— А хочешь, мы и тебя с собой заберём?

— Больно надо! — буркнул Иван. — Тем более, что железяке этой давно в утиль пора!

Протянув руку, он хотел провести ей по запыленной поверхности аппарата, но Санька вовремя перехватила его руку.

— Нельзя!

— Да ладно тебе! — легко высвободив руку, Иван всё же дотронулся до металлической стенки, правда, тотчас же отдёрнул руку. — Видала, ничего не случилось!

Он вторично, уже куда смелее провёл ладонью по поверхности странного этого аппарата, сметая с него клочья пыльной паутины.

И в это время аппарат заработал.

Сверкнула зеленоватая вспышка, и он вдруг… исчез. Перед изумлёнными взорами Саньки и Ивана (они теперь вновь стояли возле самой двери, хоть и сами себе даже не могли объяснить, как, когда и каким невероятным образом успели сюда переместиться) осталась лишь пыльная паутина, почти полностью сохранившая форму странного этого аппарата. Какое-то короткое мгновение этот паутинный каркас ещё держался в воздухе, а потом как-то разом рассыпался и просто осел на пол горсткой серой пыли…

— Вот это да! — изумлённо выдохнул Иван. — Видала?!

— Видала! — сказала Санька. Потом помолчала немного и добавила: — Теперь веришь?

— Теперь верю! — мрачно буркнул Иван. — Впрочем, что толку! Аппарат то улетел!

Некоторое время они молча смотрели на то место, где только что произошло чудо. Не сказочное, впрочем, а вполне научно-техническое…

— Это всё ты! — упрекнула Санька приятеля. — Говорила: не трогай!

Чувствуя свою вину, Иван ничего не ответил.

— Он, наверное, теперь в будущем, — вздохнув, добавила Санька. — И уж точно назад не воротится…

— Смотри, смотри! — взволнованно прошептал Иван.

Но Санька чуть замешкалась и потому самого момента возвращения аппарата так и не увидела. А увидела лишь сам аппарат, чёрный и блестящий, без единого пятнышка пыли.

И вполне готовый к работе…

Он стоял на прежнем своём месте, а внутри у него горели, перемигиваясь, какие-то разноцветные огоньки, явственно различимые, благодаря тёмным стёклам верхней части и многочисленным отверстиям в остальном корпусе. А ещё аппарат этот время от времени начинал издавать негромкое басовитое жужжание, отдалённо напоминающее жужжание шмеля в полёте.

Огромного такого шмеля. Опасного…

— Чего это он? — шёпотом спросил Иван у Саньки.

— Не знаю! — так же шёпотом ответила Санька. — Но мне страшно!

— Не бойся! — Иван на ощупь нашёл Санькину ладонь, осторожно её пожал. — Я же рядом!

В это время у аппарата сама собой распахнулась дырчатая дверка, как бы приглашая внутрь. Потом она снова закрылась… и вновь распахнулась…

— Заманивает! — прошептал Иван, по-прежнему не выпуская из своей ладони дрожащие пальцы Саньки. — Нашёл, понимаешь, дураков!

— Может, всё-таки подойдём? — тоже шёпотом предложила Санька. — А вдруг там послание? От папы!

— А вдруг он опять исчезнет, как только мы подойдём?

Этого Санька не знала, а потому ничего не ответила. Она лишь продолжала молча рассматривать аппарат…

Но аппарат и не думал исчезать. Пока, во всяком случае. Он то распахивал дверку, то вновь её захлопывал, подмигивая при этом Саньке разноцветными своими огоньками. И жужжал теперь, не переставая.

И Санька вдруг поняла, что совершенно перестала его бояться. Наоборот даже, она неожиданно прониклась к странной этой конструкции каким-то необычайным доверием. И настолько сильным, неодолимым даже, что, выдернув руку из ладони Ивана, она молча двинулась к аппарату.

Как раз в тот самый момент, когда он в очередной раз гостеприимно распахнул перед Санькой дырявую свою дверку.

— Не смей! — заорал Иван, одним прыжком преодолевая разделяющее их расстояние. — Назад!

Он обхватил Саньку за талию, легко, словно пушинку, приподнимая её над землёй.

— Ты что, дура?!

— Сам ты дурак! — заорала Санька, тщетно пытаясь высвободиться. — Убери руки!

И Иван почему-то сразу повиновался. Он осторожно опустил Саньку на пол и разжал руки. А потом оба они, словно заворожённые уставились в чёрные внутренности аппарата.

Никакого послания от Санькиного отца там, разумеется, не было. Но зато имелось сиденье, металлическое и тоже всё в дырках. А перед сиденьем располагалось что-то, весьма напоминающее пульт управления. Именно там мигало, не переставая, превеликое количество разноцветных огоньков.

— Я хочу туда влезть! — проговорила Санька дрожащим от волнения голосом. — Я очень хочу это сделать! А ты?

— И я! — сказал Иван, и голос у него тоже слегка подрагивал. — Но нельзя!

— Почему?

— Потому, что… — не договорив, Иван замолчал, как бы подыскивая наиболее весомые аргументы. — Потому что мы ничего о нём не знаем!

— Мы знаем, что он из будущего!

— Не знаем мы этого! — возразил Иван. — Это ты так решила…

В это время аппарат, словно раздосадованный их нерешительностью, захлопнул дверку. Басовитое жужжание шмеля вдруг оборвалось, сменившись тонким комариным писком. Огоньки, тускло различимые за тёмным стеклом, замигали ещё быстрее, и чем быстрее они мигали, тем больше в их окраске становилось фиолетового…

— Он сейчас исчезнет! — отчаянно закричала Санька, хватаясь за дверку. — И больше уже не вернётся, я это чувствую!

Она попыталась открыть дверку, но ничего у неё не получилось. А аппарат уже вовсю светился единым фиолетовым цветом… и всё пронзительнее становился комариный его писк…

— Отойди!

Вновь обхватив Саньку за талию, Иван с силой рванул её к себе… и в это самое время ослепительная фиолетовая вспышка больно стеганула Саньку по глазам…

Одновременно с этим, какая-то невероятно упругая волна ударила ей в лицо, и Санька вдруг с ужасом ощутила вокруг себя… пустоту. И ощущение свободного полёта… вернее, свободного какого-то падения…

Она и в самом деле падала в эту пустоту, и Иван падал вместе с ней, потому как Санька всё время ощущала у себя на талии его руки. Она попыталась открыть глаза, вернее, она их всё же открыла, но вокруг по-прежнему простиралось ослепительное фиолетовое сияние, и Санька вновь крепко зажмурилась, боясь ослепнуть окончательно.

Впрочем, возможно она уже ослепла от той яркой вспышки и, осознав вероятность этого, Санька испугалась. И закричала… вернее, попыталась закричать, но и с этим ничегошеньки у неё не получилось. Она даже рта не смогла раскрыть, и всё продолжала и продолжала падать неизвестно куда.

Потом руки Ивана вдруг пропали, и это было куда страшнее всего остального, потому как Санька оставалась теперь совершенно одна в бесконечном фиолетовом своём падении. А ещё потом ей пришла в голову страшная в своей простоте мысль о том, что ничего бесконечного не существует и любое падение хоть когда-нибудь да заканчивается. И заканчивается оно всегда одинаково: страшным ударом человеческого тела о твёрдую поверхность…

И Санька вдруг совершенно отчётливо представила себе этот удар, и то, во что превратит он человеческое тело…

Её собственное тело!

И этой последней мысли было вполне достаточно, чтобы Санька потеряла сознание.

 

Глава 4

Очнулась Санька от холода. Или, скорее, от сырости. А, очнувшись и открыв глаза, увидела над собой ясное звёздное небо и узенький серпик месяца, висящий над самым горизонтом.

И тотчас же вернулась память.

Странный агрегат в заброшенном сарае… и яркая фиолетовая вспышка, швырнувшая её в какую-то бездонную пропасть. И падение, бесконечно долгое падение в эту самую пропасть…

И руки Ивана, крепко обхватившие её талию…

И внезапное исчезновение этих рук…

Вспомнив об Иване, Санька приподняла голову и принялась озираться по сторонам. Она внимательно всматривалась в темноту ночи (впрочем, темнота эта была весьма условной, ибо в той стороне, где низко над горизонтом золотился месячный серпик, уже разгоралась алая полоска зари), всматривалась долго, но никого рядом с собой так и не смогла обнаружить.

Впрочем, Иван мог свалиться и где-нибудь в стороне. И возможно, он ещё не вполне пришёл в себя…

— Иван! — вполголоса позвала Санька приятеля. — Ты где?

Ответом ей была тишина. Лишь слева от Саньки, там, где в темноте виднелось что-то, ещё более тёмное (скорее всего, лес) тоскливо и пронзительно прокричала какая-то ночная птица. Впрочем, и она вскоре умолкла.

— Иван! — уже куда громче крикнула Санька, вставая на колени. — Ванечка!

А заря на востоке разгоралась тем временем всё ярче и ярче, постепенно рассеивая влажную ночную мглу. Санька, поднявшись на ноги, уже отчётливо различала окружающее предметы и поняла, что находится сейчас на каком-то открытом пространстве, весьма похожим на огромный и давно не кошеный луг. Чёрная масса слева и в самом деле оказалось лесом, и, кажется, даже сосновым бором, а сам луг этот тянулся очень далеко, постепенно снижаясь и переходя у самой линии горизонта в какие-то пологие, поросшие кустарником холмы.

И звёзд на небе уже совершенно не осталось, кроме одной, самой яркой… и Саньке почему-то сразу поняла, что это Венера.

— Привет! — как старой знакомой, сказала она Венере и даже помахала ей рукой. — Ты тоже тут?

Под словом «тут», она, конечно же, подразумевала будущее, в котором только что очутилась. А в том, что она сейчас в будущем, Санька ни капельки даже не сомневалась. Такой высокой шелковистой травы она никогда не видела в своём родном настоящем, да и сам воздух тут был каким-то другим: свежим и ароматно-бодрящим…

Ещё разочек взглянув на Венеру, ярко сверкающую над горизонтом, Санька вдруг подумала, что, возможно, люди этого времени уже вполне освоили соседнюю планету и даже построили огромные города на её поверхности. И полёт на Венеру для них — это так же просто, как для поколения Саньки, скажем, полёт на реактивном авиалайнере за океан.

«Но, несмотря на это, люди в этом их будущем ничем не должны от нас отличаться, — успокоила она себя. — Ни внешне, ни внутренне. Ведь мой папа… выглядел-то он вполне по-нашему…»

Саньку нисколечко не беспокоило, как она будет общаться с людьми будущего, не зная языка, на котором они сейчас разговаривают. Куда больше беспокоило её отсутствие рядом с собой Ивана. Впрочем, вполне возможно, что оказался он при приземлении на достаточно-таки порядочном от Саньки расстоянии.

— Ничего, встретимся! — бодренько сказала она себе самой. — Мне сейчас главное: папу отыскать!

И тут она поняла, что задача сия будет не такой и простой. Во-первых, сама Санька совершенно не помнила отца и представляла его лишь по немногочисленным фотографиям, которых с собой, конечно же, не захватила. Во-вторых, она даже настоящего имени своего отца не знала, не говоря уже о фамилии, профессии и всём прочем.

Ну а в-третьих, вполне возможно, что машина времени забросила их с Иваном не вполне в папину эпоху. Какие-нибудь плюс-минус сотня лет… для будущего такой пустяк, а вот для самой Саньки…

— Нет, такого просто не должно быть! — громко и даже с каким-то вызовом произнесла Санька. — Это папина «машина времени», а потому она должна возвратиться ровно в своё, то есть, в папино время!

— Да, но ведь «машины времени» рядом с тобой сейчас нет! — прозвучал в голове у Саньки скептический внутренний голос. — Что, если она просто сбросила тебя на полпути, как лошадь сбрасывает иногда неопытного седока? Тем более, что ты и внутрь её не попала, так, сбоку, сквозь время и пространство летела!

Впрочем, «машина» эта сейчас вполне могла находиться подле Ивана, а значит…

Значит, надо в первую очередь отыскать Ивана!

И Санька принялась за поиски. Для начала она ещё разочек внимательно осмотрелась вокруг (благо, уже совсем рассвело). Потом внутренне порадовалась тому, что сейчас лето, а не зима, хотя, возможно, в этом отдалённом будущем зимы, так таковые, попросту отсутствуют. И двинулась прямиком через огромный луг по направлению к холмам. Почему она выбрала именно это направление — этого Санька не могла объяснить даже себе самой.

Идти по высокой густой траве — не такое уж и приятное дело. Особенно, если эта трава сплошь увешана холодными капельками росы. Санькины кроссовки промокли моментально, очень скоро пропиталась водой и нижняя часть джинсов. Впрочем, Санька старалась не обращать внимание на подобные мелочи ибо, чем выше поднималось солнце над горизонтом, тем суше становилось вокруг и тем легче было идти. К тому же и сама трава постепенно мельчала… а когда Санька добралась наконец-таки до заветных холмов, трава и, вообще, почти исчезала, уступив место обширным песчаным дюнам…

К этому времени Санька уже совершенно выбилась из сил, а посему решила устроить себе небольшой отдых. Обнаружив неподалёку округлый валун, она уселась на него и, подставив яркому летнему солнцу вспотевшее лицо, замерла с закрытыми глазами. А потом вновь открыла глаза и со всего размаха хлопнула себя ладонью по лбу.

— Я — дура! — сказала она громко. — Я — круглая идиотка!

Сделав себе сомнительный этот «комплимент», Санька вскочила с валуна и, сунув руку в карман, вытащила мобильник. Отыскав в «меню» Ивана, решительно нажала кнопку вызова…

И ничего не произошло.

Ни длинных гудков, ни коротких… ни краткого вежливого сообщения о том, что «телефон абонента выключен или находится вне зоны досягаемости»…

Совсем даже ничего…

— Странно! — вполголоса пробормотала Санька и повторила вызов.

С тем же результатом.

Впрочем, ничего странного во всём этом не было, и Санька сама отлично понимала, что для далёкого будущего, в котором она вдруг оказалась, мобильная связь начала XXІ столетия — почти «каменный век»! Кто знает, как они тут, в будущем, между собой общаются. Может, вообще, каким-нибудь телепатическим способом?

Куда больше смущало Саньку полное отсутствие здесь хоть каких-либо признаков цивилизации, тем более, цивилизации высокоразвитой. Или девственная природа вокруг и есть главное доказательство сего факта?

«А может, сама Земля сейчас — не более чем заповедник? — вспомнила вдруг Санька сюжет какого-то давно прочитанного фантастического произведения. — В таком случае долго же мне придётся до людей добираться!»

И в это время она, наконец-таки, увидела людей. Вернее, одного человека…

Человек этот шёл навстречу, но Саньку пока ещё, кажется, не замечал. Высокий и худой, он был одет в странную какую-то одежду: длинный, почти до пят, чёрный балахон с капюшоном, так низко надвинутым на лицо, что из-под него виднелись лишь нижняя часть носа и чёрная с проседью борода. В правой руке незнакомца была зажата толстая палка, больше напоминающая дубинку, левой же он энергично отмахивал в такт каждому своему шагу.

Некоторое время Санька стояла неподвижно и во все глаза смотрела на приближающегося бородача. Для человека из далёкого будущего он выглядел слишком уж архаично…

Хотя, во все времена встречались чудаки. И если сейчас вся Земля — заповедник, то среди его обитателей вполне возможно встреча с таким вот отшельником, стремящимся к полному слиянию с природой.

В это время незнакомец наконец-таки заметил Саньку и тоже остановился, откинув с головы капюшон. Некоторое время молча смотрел на Саньку… и она тоже во все глаза его разглядывала.

Судя по довольно обширной седине в бороде и длинных спутанных волосах незнакомца, был он далеко не первой молодости… впрочем, на глубокого старца тоже не тянул. На первый взгляд было ему лет пятьдесят, от силы, пятьдесят пять… впрочем, кто знает, какая у них тут, в будущем, средняя продолжительность жизни и в каком именно возрасте мужчины выглядят на пятьдесят лет земного, то есть, Санькиного времени?

Взаимное молчание грозило затянуться надолго, и потому Санька решила заговорить первой.

— Здравствуйте! — сказала она и даже сама почувствовала, как дрожит её голос (от волнения, что ли?). — Я тут брата ищу. Вы его не встречали?

Назвав Ивана братом, Санька ничуточку не погрешила против истины. Она и в самом деле считала его почти братом, хоть, как уже отмечалось выше, сам Иван был категорически с этим не согласен.

Бородач, ничего не отвечая, продолжал, молча и с каким-то даже подозрением рассматривать Саньку. Впрочем, вполне возможно, он просто не понял её вопроса.

— Вы что, по-нашему не понимаете? — спросила Санька, чувствуя себя довольно неловко под пристальным взглядом незнакомца. — Совсем не понимаете, да?

— Кто ты, отрок? — вдруг пророкотал бородач густым, нутряным каким-то басом. — Говоришь непонятно и одет чудно. Из скоморохов, что ли?

— Я из… — начала, было, Санька и осеклась…

Что-то было не так!

Бородач принял её за мальчика, но как раз в этом-то ничего удивительного и не было. Саньку с самого раннего детства часто принимали за мальчика, ибо стриглась она всегда очень коротко, да и из одежды брюки и шорты всегда предпочитала платьицам да юбчонкам. Вот и сейчас она была одета в потёртый джинсовый костюмчик… на ногах кроссовки…

Но эти слова: «отрок», «скоморох»… Да и сама одежда странного бородача… даже для «слияния с природой» она слишком уж необычная…

Пока Санька усиленно над всем этим размышляла, где-то неподалёку послышался топот копыт, и из-за поворота ближайшего холма вылетело около десятка всадников. И, одновременно с этим рука бородатого незнакомца внезапно ухватила Саньку за плечо, привлекла к себе.

— Отпустите! Вы что себе позволяете… — крикнула, было, Санька и замолчала, ощутив на своих губах шершавую ладонь бородача.

— Помолчи, отрок! — хрипло и властно зашептал бородач, не сводя напряжённого взгляда с быстро приближающихся всадников. — Не то беду на обоих нас накличешь! Я говорить буду, а ты молчи! И глаз не поднимай, в землю лучше смотри!

И Санька, как это ни странно, сразу же подчинилась властному его голосу. И молча уткнулась взглядом в редкую траву у своих ног, а бородач, отняв ладонь, низко поклонился подъехавшим всадникам. Одновременно с этим он так нажал другой рукой на плечо Саньки, что она тоже изобразила нечто вроде поклона, сама того не желая…

— Ты кто, монах?! — уверенным начальственным голосом выкрикнул ближайший из всадников. — Ты что тут высматриваешь?! Отвечай!

— Я — смиренный инок Феофан из Троице-Сергиева монастыря, — напевно и как-то по-особому унижено проговорил бородач. — С разрешения и благословения игумена брожу по местам святым, дабы замолить посещением мест сих заповедных давние грехи своя.

— Врёшь, монах! — медленно и с явной угрозой в голосе произнёс обладатель начальственного голоса. — Лазутчик ты, от воровских казаков Телятевского да Болотникова сюда засланный! Говори добром, ежели не хочешь с дыбой спознаться!

— Святой крест тому свидетель, что истинную правду сказал! — рука Феофана быстро скользнула куда-то под балахон, и он вытащил оттуда большой медный крест на тонком, потемневшим от времени шнурке. — Крестом сим и Спасителем нашим клянусь, что в мирские дела не вмешиваюсь, лишь о духовном пекусь, о спасении души своей многогрешной…

Наверное, лишь в этот момент предводитель всадников заметил Саньку, вернее, обратил на неё своё внимание.

— Это кто с тобой, монах?! — проговорил он, скорее удивлённо, нежели угрожающе. — По одеянию судя — из иноземцев…

— Сирота это, — не давая Саньке даже открыть рта, быстро заговорил Феофан. — А одет дивно, потому как из скоморохов он, от своих, вишь, отбился. А может, померли все товарищи его, либо побили их казаки воровские. Из жалости с собой взял, в обитель воротимся — в послушники определю…

«Это не будущее! — вдруг пронзила Саньку страшная догадка. — Это прошлое! Далёкое прошлое, и я… я в нём, кажется, крепко застряла!»

Осознав это (хоть разум всё ещё отказывался признать очевидное), она, вопреки строгому наказу монаха Феофана, вскинула голову и взглядом, полным ужаса, обвела обступивших их всадников.

Передний из всадников, довольно молодой и щеголеватый, был облачён в золочёную кольчугу, на голове его имелся остроконечный шлем с перьями. На широком кожаном поясе всадника тяжело покачивалась сабля, ножны её были мастерски украшены голубыми и алыми камнями-самоцветами.

Его спутники тоже были вооружены саблями (без всяких, правда, украшений на ножнах), но вместо кольчуг имели на себе какие-то излишне толстые стеганые кафтаны с высокими стоячими воротниками. Головы трёх всадников защищали округлые шлемы, отдалённо напоминающие немецкие каски времён первой мировой, остальные же довольствовались простыми колпаками из толстого войлока.

Саньку вдруг охватило странное какое-то ощущение, ощущение полной нереальности всего того, что с ней сейчас происходило. Словно она неожиданно оказалась в фильме или, что вернее, на съёмках исторического фильма. А вот сейчас откуда-то со стороны появится режиссер или оператор с камерой… и тогда…

— Опусти глаза, щенок! — рявкнул вдруг на Саньку всадник в кольчуге, взмахивая плетью. — Смерд поганый!

На Саньку неминуемо обрушился бы удар, но Феофан каким-то чудом успел заслонить её, приняв плеть на себя. Всадники дружно расхохотались… впрочем, не зло, а, скорее, насмешливо-добродушно, а всадник в кольчуге вновь взмахнул плетью…

— Не гневайся на него, боярин! — безропотно принимая удар за ударом, говорил Феофан всё тем же напевно-заискивающим голосом. — Отрок ещё, к тому же блаженный он, разумом весьма слаб…

И тут Санька закричала. Вернее, дико завизжала и, упав на землю, принялась кататься по ней, обхватив руками голову. Она уже ничего не соображала и ничего не желала соображать. Она желала сейчас лишь одного: чтобы этот кошмар, который так неожиданно ворвался в её жизнь, поскорее закончился, и она вновь оказалось в своём времени. Не в будущем (она уже не стремилась туда попасть), а именно в своём настоящем. Там, где осталась мама… ведь она там совершенно одна осталась!

— Падучая у него, к тому ж! — глухо, как сквозь слой ваты, доносились до слуха Саньки слова Феофана. — Отпустил бы ты нас, боярин, век Бога за тебя молить будем!

Эти слова — было то последнее, что смогла ещё расслышать Санька перед тем, как окончательно потерять сознание.

* * *

Когда Санька очнулась, уже почти стемнело. Неподалёку от неё ярко горел костёр, возле которого, сгорбившись и обхватив колени руками, сидел Феофан. Он не смотрел в сторону Саньки, и, казалось, совсем позабыл о самом её существовании, и Санька не знала: радоваться ей этому или огорчаться. С одной стороны Феофан, кажется, спас её от чего-то страшного и даже ужасного (далее в щекотливую эту тему разум Саньки постарался не углубляться), с другой же стороны Санька Феофана всё же немножечко опасалась. Что если, воспользовавшись темнотой и тем, что монах этот даже не смотрит в её сторону, попытаться незаметно от него улизнуть?

В это время Феофан неожиданно повернул голову и Санька, захваченная врасплох, не успела вновь зажмуриться и притвориться спящей или находящейся в бессознательном состоянии.

— Очнулся, отрок? — спросил Феофан прежним своим рокочущим басом. — Давай тогда к костру, вечерять будем!

Конечно, и сейчас можно было попробовать просто вскочить и задать такого стрекоча, что вряд ли Феофан в его солидном возрасте смог бы за ней угнаться. Да, скорее всего, и не побежал бы он за ней… больно нужно…

Эта последняя мысль, как ни странно, немного успокоила Саньку. К тому же её вдруг охватила странная какая-то апатия, безразличие какое-то полное. Куда ей бежать в этой чужой жестокой стране, как сможет она вести себя так, чтобы не привлекать излишнего внимания окружающих?! Одна одежда чего стоит, а речь, а поведение… и хорошо ещё, что этот монах её за мальчишку принял…

И Санька, поднявшись, медленно подошла к огню и уселась подле него, но не рядом с Феофаном, а чуть в стороне. На костре, в помятом медном котелке аппетитно булькало какое-то густое варево, и от одного только его запаха рот Саньки наполнился слюной. А может, она просто здорово проголодаться успела?

— Тебя как звать, отрок? — не глядя на Саньку, спросил Феофан, непрерывно помешивая в котелке большой деревянной ложкой. — Али ты и имени своего не помнишь?

— Почему, помню, — сказала Санька, сглатывая слюну. — Санькой меня зовут, вернее, Александрой. Александром… — быстро поправилась она, — Санькой, то есть…

— Наше имя, — удовлетворённо кивнул Феофан. — Не басурманское. А я, грешным делом, тебя совсем, было, за басурманина принял. Из земель персидских али из степей киргизских… одеяние на них чудное иногда бывает, вроде твоего…

— Нет, я не оттуда, — сказала Санька. Потом она помолчала немного и добавила, немного смущаясь: — А сейчас какой год?

— Какой год?

Перестав помешивать варево, Феофан удивлённо взглянул на Саньку.

— Я просто больна… болен был немного, — смущаясь всё больше от необходимости врать, пояснила Санька. — В памяти провалы… припадки случаются…

— Твой припадок, Алексашка, нас из большой беды выручил, — задумчиво произнёс Феофан, снимая котелок с огня. — Постеснялись, ироды, хворое дитя трогать, а иначе не миновать бы нам с тобой поруба земляного али избы пыточной. А год сейчас шесть тысяч шестьсот первый от сотворения мира…

Услышав такую огромную цифру, Санька невольно встрепенулась. А что, если это всё же будущее… а то, что она сейчас наблюдает: что-то вроде ролевой игры…

Потом до её сознание дошли самые последние слова Феофана, и Санька вдруг вспомнила, что на Руси до Петра было какое-то странное летоисчисление, совсем не похожее на наше…

— А от рождества Христова сейчас который год будет? — убитым тоном пробормотала она.

— От рождества Христова?

Феофан задумался, что-то просчитывая в уме.

— По летоисчислению латинскому сейчас год тысяча шестьсот седьмой от рождества Спасителя нашего, Иисуса Христа…

Он вздохнул, зачерпнул ложкой немного из котелка и, непрерывно дуя, поднёс ко рту.

— Соли маловато… — проговорил Феофан, вторично вздохнув. — Только где её сейчас взять, соли? Страшное время, Алексашка… от Батыева разорения такого страшного времени на Руси святой не было! И люди сейчас — аки звери лютые, а жизнь человеческая гроша ломаного не стоит! — Он замолчал, подсунув котелок к Саньке и протянув ей ложку, добавил: — Одна ложка у меня, так что давай, первым хлебай…

Санька хотела, было, отказаться, но рука её, невольно ухватив ложку, уже погружала её в дымящееся варево. А потом она, обжигаясь, глотала, почти не жуя, содержимое котелка и опомнилась лишь тогда, когда умяла почти половину этого самого содержимого.

— Спасибо! — сказала она, отодвигая от себя котелок с ложкой. — Очень вкусно! А из чего похлёбка?

— Из чечевицы с бараниной похлёбка, — задумчиво проговорил Феофан, принимая котелок. — Неужто ты чечевицы никогда не едал? Али в ваших местах её не растят?

Санька ничего не ответила. Врать не хотелось, правды сказать она тем более не могла.

— Молчишь? А может, откроешься, всё же: кто ты и откуда идёшь?

Он принялся за еду, одновременно ожидая ответа на свой вопрос, а что ему могла сказать Санька. Она просто молча сидела, и молча же наблюдала за тем, как Феофан доедает чечевичную похлёбку.

— Не хочешь, не говори… — сказал Феофан, покончив с едой. — Котелок помой… там ручеёк, у холма…

Санька взяла котелок и двинулась в указанном направлении. Она и вправду обнаружила там, не ручеёк даже, небольшую речушку с чистой и на удивление тёплой водой.

Вот только мыть жирные котелки даже в такой, хоть и вполне комфортной, но всё же не особенно тёплой воде Саньке как-то не приходилось. Может, набрать воды и на костре её вскипятить?

— Ты, Алексашка, особо не мудрствуй! — словно прочитав Санькины мысли, крикнул от костра Феофан. — Сполосни, потом песочком продрай и вновь сполосни. И будет с него!

Санька так и поступила. Причём, выдраила котелок на совесть (и песком его прочищала, и травой протирала… и так несколько раз). А, вернувшись к костру, принесла с собой полный котелок воды, увидев которую, Феофан одобрительно крякнул и тут же принялся пить.

— Хочешь стать послушником, Алексашка? — спросил он Саньку, поставив котелок на траву. — А потом, Бог даст, и в настоящие монахи определишься, когда в возраст войдёшь…

И тут Санька поняла, что ей надо делать.

Надо отыскать Ивана!

«Машина времени», возможно, сейчас у него, и если у Ивана хватило ума хорошенько её припрятать от посторонних глаз, тогда…

Тогда у них ещё остаётся шанс вернуться.

Домой, или в будущее… куда угодно, только подальше от страшного этого времени!

Но даже если «машины» у Ивана нет — всё равно Саньке просто необходимо его отыскать! И как можно скорее!

— Я брата ищу, — сказала она, умоляюще глядя на монаха. — Иваном кличут. Он немного старше меня и повыше будет, но одет очень похоже. Вы его сегодня не встречали?

— Не встречал, — сказал Феофан, подкидывая в костёр последние сучья. — А давно с ним разошлись?

— Вчера, — сказала Санька, потом подумала немного и добавила: — Точнее, позавчера…

— Теперь легко потеряться… — вздохнул Феофан. — Тёмное время, страшное! Наказует нас Господь за грехи наши тяжкие! За Иоанна государя грехи… за грехи Бориса, царя суетного, неправедного… — он замолчал, неожиданно строго взглянул на Саньку. — Самозванец, за царевича Дмитрия себя выдававший, год почти в Москве царствовал… слыхал небось о таком?

— Слышал немножечко, — сказала Санька, навострив уши. — А сейчас кто в Москве царствует?

— Сейчас — царь боярский! — понизив голос почти до шёпота, сказал Феофан. — Шуйского Василия бояре с крыльца кремлёвского царём выкликнули, да Бог всё видит! И в наказание нам ещё одного самозванца послал. И иные бают, что прежний самозванец смерти избежал, чур меня, чур!

И, замолчав, Феофан истово перекрестился.

— А сам-то ты крещёный, Алексашка? — неожиданно строго спросил он Саньку. — Али в басурманской вере какой?

— Крещёный! — сказала Санька. — В прошлом году крестили!

На этот раз Санька сказала чистую правду, но тут же сообразила (с опозданием, правда), что лучше бы ей соврать. У них тут, наверное, всех крестят сразу же после рождения…

— А крест на тебе есть? — всё так же строго поинтересовался Феофан.

Санька торопливо полезла рукой под тенниску и вытащила из-под неё маленький нательный крестик на цепочке.

— Вот!

Она боялась, что Феофан сейчас примется рассматривать её крестик и что-то такое неправильное в нём обнаружит, но монах лишь удовлетворённо кивнул головой. Облегчённо вздохнув, Санька вновь спрятала крестик под тенниску.

— Ты не серчай, Алексашка, что на слово тебе не поверил! — пророкотал Феофан. — А молитвы какие знаешь?

— Разные.

Санька не знала ни одной из молитв и даже не представляла, как будет выкручиваться, ежели Феофан сейчас попросит (или прикажет, что, впрочем, одно и то же) прочитать хотя бы «Отче наш».

Но монах на этот раз, кажется, поверил Саньке на слово. И принялся укладываться спать, положив под голову котомку.

— Тяжёлая плеть у боярина… — пробормотал он, ворочаясь с боку на бок. — До сих пор плечо огнём горит…

Санька вдруг вспомнила, как хлестал Феофана расфуфыренный молодчик в кольчуге, а тот, под издевательский хохот остальных всадников, лишь униженно кланялся и просил о пощаде.

И хоть принял удары Феофан именно из-за неё, Санька вдруг с удивлением почувствовала, что не испытывает к монаху за этот его самоотверженный поступок ни малейшей даже благодарности. Лишь жалость какую-то непонятную, да и ту с изрядной долей презрения…

А Феофан тем временем перестал ворочаться и, кажется, даже задремал. Тогда и Санька принялась укладываться на ночлег, выбирая местечко повыше и посуше.

— Ты, Алексашка, ежели продрог, ползи ко мне! — сонно пробормотал Феофан. — Вдвоём, оно куда как теплее будет…

«Ага! — мысленно ответила ему Санька. — К тебе?! Разбежалась!»

Вдвоём и в самом деле было бы теплее, но Санька всё же решила держаться подальше от непонятного этого монаха. Улёгшись в траву, спиной к догорающему, но всё ещё немного согревающему костру, она свернулась калачиком и постаралась поскорее уснуть.

Но сон всё никак не шёл и не шёл к Саньке. Вместо него приходили мысли, большей частью невесёлые и даже печальные.

Например, Санька вдруг вспомнила о маме. И подумала, как ужасно будет, если они больше никогда уже не встретятся. Никогда… какое это страшное слово!

Потом Санька представила себе весь тот переполох, что поднимется в деревне, когда обнаружится, наконец, их с Иваном исчезновение. Вернее, оно уже обнаружилось, и их ищут сейчас везде: и в лесу, и возле озера, и, конечно же, в самом озере… и в поисках этих задействована полиция, а может даже армейские подразделения десантной воинской части, расположенной за пять километров от деревни. И мама с безумными заплаканными глазами вторые сутки не отходит от телефона в ожидании хоть каких-либо известий… впрочем, у тёти Клавы точно такие же безумные выплаканные глаза, и она тоже всю ночь напролёт торчит у телефона.

И вновь и вновь, всё ещё на что-то надеясь, мама набирает номер Санькиного мобильника… и снова, в который уже раз, слышит пугающе-бездушную фразу автоответчика: телефон абонента, мол, выключен или находится в настоящее время вне зоны досягаемости…

С ума сойти можно!

А впрочем, ежели сейчас всего лишь год тысяча шестьсот седьмой, то ни мама, ни тётя Клава ещё и не родились даже… и даже их прадедушки и прабабушки не появились ещё на свет божий.

Это соображение, как ни странно, немного успокоило Саньку. А ещё её поддерживала надежда отыскать всё же Ивана, может даже завтрашним утром… и с этой вот последней своей надеждой Санька, наконец-таки, вначале задремала, а потом и крепко уснула.

 

Глава 5

Ночью Санька страшно продрогла, но, как не странно, так и не смогла проснуться окончательно. Она сопела, бормотала что-то совершенно невнятное, временами ворочалась со стороны в сторону, тщетно пытаясь завернуться поплотнее в коротенькие полы джинсовой курточки. А потом ей внезапно стало тепло и уютно, и обрадованная Санька вновь крепко уснула и проснулась уже поздно утром, когда солнце, поднимаясь над холмами, стала светить ей прямо в глаза.

Открыв глаза, Санька увидела, что укрыта с ног да головы чёрным плащом (или, скорее, рясой) Феофана… сам же он, в одной серой рубахе с распоротым воротом и таких же серых холщовых брюках, сидит у костра, который вновь жарко пылает.

— Доброе утро! — пробормотала Санька, неловко выползая из-под рясы.

— Завтракать будешь? — не отвечая на приветствие, спросил Феофан, роясь в котомке. — Снабдили вчера люди добрые…

Он извлёк из котомки сперва ладный ломоть чёрного ноздреватого хлеба, потом что-то ещё неопределённое, цвета серой глины. Не сразу Санька и определила, что это кусок варёного мясо.

— Подсаживайся, Алексашка! — пробормотал Феофан, поочерёдно вгрызаясь крепкими зубами то в хлеб, то в подозрительное это мясо. — Проголодался, чай?

— Спасибо, не хочется что-то, — пробормотала Санька, вставая. — Пойду, умоюсь…

Феофан согласно кивнул, продолжая энергично жевать.

— Можешь даже искупаться, — проговорил он, с трудом ворочая набитым ртом. — Там, слева, в ручье заводь обширная имеется.

Заводь Санька обнаружила сразу же, как только зашла за холм. Она и в самом деле была довольно обширной, а местами даже глубокой. И вода в ней оказалась не особенно холодной и такой чистой, что Саньке сразу же захотелось в неё окунуться.

Оставалось лишь решить, что из одежды придётся снять, а что можно оставить на себе для этого окунания.

Джинсы и курточка для купания, разумеется, не подходили совершенно, а вот то, что было под ними (тенниска и трусики) можно было и снять, а можно было и оставить в качестве купального, так сказать, костюма.

Санька задумалась.

Конечно, рискованно разоблачаться полностью: этот монах, он в любой момент может выглянуть из-за холма. Но, с другой стороны, чувствовать потом на себе мокрые облегающие трусики и тенниску…

И Санька решила рискнуть. А для начала осторожно пробралась назад, дабы выяснить, что же проделывает в настоящее время монах Феофан.

Увиденное её немного успокоило. Монах, покончив с завтраком, вновь прилёг у костра и, кажется, даже задремал. Так что Санька с лёгким сердцем вернулась назад, к заводи, и, торопливо раздевшись, бросилась в воду.

Вода оказалась холодной, намного холоднее, чем представлялось Саньке с берега, и она принялась торопливо выгребать на середину заводи, стараясь поскорее согреться. Плавала Санька довольно неплохо, и купание так увлекло её, что, совершенно позабыв о времени, она брассом проплыла из одного конца заводи во второй, потом, перевернувшись на спину, поплыла обратно… потом, когда ноги уже начали цеплять дно, встала и повернулась в сторону берега…

И, вскрикнув от ужаса, вновь бросилась обратно на глубину, мигом забравшись в воду по самую шею.

Возле её одежды стояло трое бородатых мужиков, угрюмого и даже свирепого вида. Ещё большую свирепость им придавало оружие: заткнутые за пояс топоры на длинных рукоятках и кистень, шиповатый металлический шар на цепи в руке у самого рослого, по всему видно, главаря…

И все трое внимательно и как-то по-особенному жадно смотрели на Саньку.

— А ить это баба! — хрипло промолвил один из свирепой троицы, обращаясь к главарю.

— Девка, — поправил тот, не спуская жадного взгляда с насмерть перепуганной Саньки. — Девка ишо…

— А девке разве не хочется бабой стать?!

И все трое негромко засмеялись.

— Эй, девка, ты чья будешь? — негромко окликнул Саньку главарь. — Из холопок, что ли?

Ничего на это не отвечая, Санька лишь продолжала с ужасом смотреть на незнакомцев. Её было так страшно, как никогда в жизни ещё не было. Зубы выбивали дробь… впрочем, возможно это было и оттого ещё, что в холодной этой воде Санька основательно продрогла.

— Ничья, значит! — с удовлетворением констатировал главарь, лениво помахивая кистенём. — Это хорошо!

Он гнусно и похотливо как-то ухмыльнулся, показывая крупные желтоватые зубы и, бросив кистень на песок, принялся стаскивать с себя рубашку.

— Искупнуться надобно… — проговорил он, лениво почёсывая всей пятернёй густо-волосатую грудь и продолжая похотливо ухмыляться, глядя на Саньку. — Эй, девка, как водичка?

И тут только, очнувшись от странного какого-то оцепенения и осознав, наконец, всю степень грозящей ей опасности, Санька пронзительно завопила, скорее, от безысходности, чем, надеясь пронзительным этим воплем хоть как-то помочь себе.

Ибо кто мог сейчас ей помочь? Феофан?

Санька хорошо помнила, как униженно принимал он вчера удары плети, кланяясь и взывая о милости у того типа в золочёной кольчуге.

Скорее всего, расслышав этот её отчаянный призыв о помощи, трусоватый монах тотчас же припустился прочь, подхватив котомку и бросив Саньку, на произвол судьбы.

А главарь уже расстёгивал (вернее, развязывал) ремень на брюках… и в это самое время…

— Оставьте её! — внезапно донёсся до ушей Саньки такой знакомый рокочущий бас монаха.

Радостно встрепенувшись, Санька повернула голову и увидела Феофана.

Монах стоял совсем неподалёку от воды, опираясь рукой на свой увесистый посох. Впрочем, что он мог сделать один против трёх вооружённых мужчин… и радость Саньки угасла также быстро, как и вспыхнула…

Наверное, разбойная троица тоже не восприняла всерьёз одинокого монаха. Главарь, правда, мигом подхватил свой кистень, а его сообщники дружно вытащили из-за поясов топоры.

— Не лез бы ты в мирские дела, святоша! — со скрытой угрозой в голосе проговорил главарь, лениво покачивая кистенём. — Шёл бы лучше, куда шёл…

— Оставьте отроковицу в покое! — всё тем же басом пророкотал Феофан. — Грех это большой!

— Не согрешишь — не покаешься! — в тон ему и с явной издевкой рявкнул главарь, страшный шар с шипами всё быстрее раскручивался в его руке. — А тебе, монах, последний раз говорю: уходи по-хорошему!

Разбойники с топорами двинулись, было, в сторону Феофана, но главарь жестом их остановил.

— Я сам!

И, дико гикнув, прыгнул вперёд с поистине кошачьей ловкостью, одновременно с этим прыжком взмахивая кистенём. Удар был направлен в незащищённую голову Феофана и, несомненно, при точном попадании разнёс бы её на части…

Но Феофан был начеку. Чуть отклонившись назад, он пропустил мимо себя гибельный полёт кистеня и сразу же вслед за этим, не давая главарю даже опомниться, резко выбросил перед собой посох.

Монах целил разбойнику чуть пониже груди, в солнечное сплетение, и удар его оказался не только очень сильным, но и точным на удивление. Сдавленно охнув, главарь пошатнулся, опустил руку с кистенём и, буквально, рухнул на колени, а Феофан, взмахнув размашисто посохом, нанёс своему противнику второй удар, на этот раз плашмя по затылку.

Посох пропечатался к лохматому затылку главаря с таким-то сухим тошнотворным треском и, выронив, наконец, кистень, разбойник плашмя рухнул на землю.

Его подручные на какое-то мгновение опешили, а Феофан, используя это кратковременное их замешательство, сам прыгнул вперёд. Он взмахнул посохом, навстречу которому взметнулись блестящие лезвия топоров… а дальнейшего Санька уже не видела, потому как крепко зажмурила глаза.

Вся трясясь от страха и холода, с крепко зажмуренными глазами, она словно оцепенела. Может, надо было воспользоваться ситуацией и попытаться сбежать, вторично переплыв заводь, но вся одежда Саньки была на этом берегу, к тому же, она так продрогла, что вряд ли смогла бы сейчас проплыть хоть пару метров.

А жестокая схватка на берегу продолжалось и до ушей Саньки то и дело доносились гулкие звуки ударов, разъярённое, почти нечеловеческое рычание сражающихся и, время от времени, даже болезненные вскрики кого-то из троих. Потом всё как-то разом смолкло, и наступила тишина…

Некоторое время Санька неподвижно продолжала стоять по шею в воде с крепко зажмуренными глазами, потом всё же открыла их.

И едва не закричала от радости… и не закричала потому лишь, что от лютого холода голос ей совершенно даже не повиновался.

На берегу одиноко стоял Феофан, а на песке, у самых его ног, лежало два неподвижных тела. Тело главаря, такое же неподвижное, располагалось чуть поодаль, на том самом месте, где и уложил его тяжёлый посох монаха.

— Давай, вылезай! — буркнул Феофан, стараясь не смотреть в сторону Саньки. — Одевайся, я отвернусь пока…

Он и в самом деле отвернулся, когда Санька, вся синяя от холода, пулей вылетела из воды. Выбивая зубами какую-то замысловатую дрожь, она принялась одеваться… впрочем, это оказалось не таким уж и простым делом, ибо продрогшие руки совершенно онемели и почти не повиновались хозяйке, да и одежда с трудом превеликим налезала на мокрое тело…

Одевшись, наконец, Санька насунула на ноги кроссовки (хорошо ещё, что были они на липучках, а не на шнурках!), и подошла вплотную к Феофану.

— Я готова, — робко проговорила она, по-прежнему дрожа всем телом.

— Вот и хорошо! — сказал монах, наконец-таки поворачиваясь в сторону девушки. — Потому как уходить нам быстро надо!

— Куда? — почему-то поинтересовалась Санька, хоть ей это сейчас было совершенно даже безразлично.

— Подальше отсюда, — сказал Феофан. — Пока эти двое не очухались…

— Они живы? — почему-то обрадовалась Санька, и даже сама удивилась этой своей радости.

— Не убивец я…… — нехотя пробурчал Феофан, — хоть, может, и зря жизни им покинул, душегубам…

Нагнувшись, он ловко подхватил оба топора одной левой рукой и с силой зашвырнул их на самую середину заводи. Потом, вслед за топорами, туда же последовал и кистень, и тоже левой рукой.

И тут только Санька заметила обширные пятна крови на правом плече монаха.

— Вы ранены?

— Так, пустяки! — отмахнулся Феофан. — Царапина…

— Да нет же, надо посмотреть, — заволновалась Санька, но Феофан лишь поморщился досадливо.

— Уходить надо! — повторил он, тревожно озираясь по сторонам. — Идём, Алексашка… или как тебя звать-величать на самом деле?

— Александрой и зовите! — тихо и даже как-то виновато прошептала Санька. — Это и есть моё настоящее имя.

— Вот и хорошо!

Повернувшись, Феофан быстрым шагом пошёл прочь от реки. Санька едва поспевала за ним.

— Вы не сердитесь? — спросила она некоторое время спустя.

— Не сержусь, — сказал Феофан, не оборачиваясь. — Про брата, которого ищешь, тоже солгала?

— Не солгала! — проговорила Санька, тяжело дыша и отставая всё больше и больше. — Я и вправду его потеряла и пытаюсь теперь разыскать!

Феофан заметил-таки, что взял темп ходьбы непосильный для Саньки. Он чуть сбавил скорость и теперь оба путника шли рядом. И оба молчали.

А характер местности постепенно изменялся. Огромное поле наконец-таки осталось позади, а впереди темнел лес, куда и направлялся в данный момент Феофан.

— А куда мы идём? — запоздало поинтересовалась Санька.

— Я же сказал: подальше отсюда! — буркнул Феофан, да так мрачно, что у Саньки пропала всяческая охота с ним разговаривать. Она даже подумала: а не лучше ли им разойтись по-хорошему, в разные, как говорится, стороны…

Санька не успела ещё обдумать до конца соблазнительную эту мысль, как Феофан вдруг остановился и внимательно на неё посмотрел. Слишком внимательно, что Саньке совсем даже не понравилось.

— Я тебя, отроковица, не неволю, — сказал Феофан, вздохнув. — Хочешь — разом пойдём, не пожелаешь — неволить не стану. Иди тогда, куда нужным посчитаешь. Но опасаться меня не надо или в чём-либо худом подозревать. Я для тебя не опасный, ибо зарок дал перед иконой святой, и зарок сей блюду уже десятый год нерушимо. Да и возраст мой во внимание прими… в отцы ведь тебе гожусь…

Последний аргумент не показался Саньке особенно убедительным. Те трое отморозков у реки тоже вполне могли годиться ей в отцы, а один из трёх, возможно, даже и в дедушки. Да и десятилетнее соблюдение зарока не слишком убеждало. Чем больше терпишь, тем сильнее хочется…

Санька и сама удивилась, какие «взрослые» мысли полезли вдруг ей в голову. Она-то привыкла считать себя совсем маленькой… да и мама всячески поддерживала Саньку в наивном сим убеждении.

Впрочем, недавние события у речки кое-чему её научили.

— А эти трое, кто они? — спросила она, вопросительно глядя на Феофана. — Разбойники?

Тут в её памяти всплыло вдруг одно старинное слово, тоже означающее разбойников.

— Тати?

— Тати и есть! — нехотя буркнул Феофан. — Вояки из разбитого воинства! Люди бают, что их Шуйского ратники здорово потрепали на Восме реке, что под Каширой. Сам воевода к Туле теперь отходит с главными силами… а это так, отбросы! Разбежались, как зайцы, во все стороны… теперь, поди, опомнились! Торопятся, догнать пытаются воеводу своего…

— Воеводу? — не сразу поняла Санька. — Какого воеводу?

— Болотникова, какого ж ещё! — всё также нехотя пробурчал монах. — Главного военачальника царя самозваного…

— Что?!

От возмущения Санька даже остановилась.

Историю, как науку, она всегда любила и знала её очень хорошо. Даже отлично, лучше всех в классе. А с воеводой Болотниковым «познакомилась» ещё в начальной школе, когда принесла домой из библиотеки первую свою «историческую» книгу под названием «Наша древняя столица». Тогда она просто влюблена была в эту стихотворную книжку и многие её главы могла цитировать наизусть…

И Болотников был в то время одним из любимейших её героев из многократно перечитанной этой книги. Наряду с Евпатием Коловратом и Стенькой Разиным.

И, наверное, именно оттуда, с потрёпанных страниц «Нашей древней столицы», сформировалось у Саньки твёрдое убеждение, что восставшие болотниковцы — это убеждённые и бескорыстные борцы за светлое будущее человечества, защитники всех униженных и угнетённых, рыцари, так сказать, без страха и упрёка…

И наоборот: воинство царя Шуйского — те ещё сволочи!

Встреча с конным боярином, яростно оравшим на Саньку, а чуть позже исхлеставшим кнутом Феофана, вроде бы подтверждала правильность сего предположения…

Но эти три отморозка… они, выходит, из войска Болотникова?!

Да нет, быть такого не может!

Или может?

Впрочем, немного поразмыслив, Санька пришла к выводу, что в семье не без урода, и даже к самому светлому и праведному движению всегда примазывается разного рода отребье, не желающее упустить прекрасную возможность вдоволь потешить свои тёмные и низменные инстинкты. А может эти уроды и не болотниковцы вовсе… может они из тех дворянских отрядов, что предадут в самый решающий момент своего воеводу и трусливо переметнутся на сторону Шуйского?

Но, кажись, «сыны боярские» уже сотворили своё чёрное дело и переметнулись к этому времени? Да и не похожи те три отморозка у реки на дворян, как их себе представляла Санька…

Пока она так размышляла, путники успели уже, не только войти в лес, но и основательно в него углубиться.

— Ягод хочешь? — сказал вдруг Феофан, останавливаясь. — Вон их сколько!

Вокруг и в самом деле было красно от земляники. И вся такая крупная и ароматная, что у Саньки даже слюнки потекли.

Некоторое время, позабыв обо всём, Санька «паслась» на ягоднике. Насобирает полные пригоршни — и в рот. Вскоре у неё ладошки совсем красными сделались, губы и подбородок тоже, наверное…

Выпрямившись, Санька вдруг обнаружила, что Феофан стоит совсем неподалёку и, прислонившись спиной к сосне, вновь внимательно за ней наблюдает. Потом, заметив, что Санька тоже на него посмотрела, Феофан лишь вздохнул как-то по-особенному тяжело и отвернулся.

— Дочка у меня была… — проговорил он тихо, еле слышно. — Смешная такая девчушка. А потом…

Не договорив, он замолчал, а Санька так и не решилась спрашивать, что же такого случилось потом с дочерью Феофана.

— Переодеться бы тебе, — перескакивая совершенно на другую тему, заговорил вновь Феофан. — Во что-либо не столь приметное. А это — сжечь или припрятать…

— Нет! — не проговорила даже, выкрикнула испуганно Санька. — Ни за что!

Её вдруг пронзила нелепая, в сущности, мысль, что одежда эта — единственное напоминание о том настоящем времени, в котором она родилась и выросла, и из которого так глупо выпала недавно. И потеряй Санька сейчас эту самую одежду — ей никогда уже не вернуться домой…

Но Феофан, кажется, понял её испуганный возглас по-своему.

— Ты не боись, Александра, что в женское одеяние облечь тебя хочу! — добродушно пророкотал он. — Достанем тебе портки холщовые, рубашечку ситцевую с пояском. Обувку… — внимательный взгляд Феофана скользнул на мгновение по Санькиным кроссовкам, — обувку можно и эту оставить, кто сейчас на обувку внимание обращает…

— Нет! — Санька что есть силы замотала головой. — Не хочу!

Она вдруг вспомнила об Иване, которого просто необходимо как можно скорее отыскать.

— Меня брат может не узнать, ежели переоденусь!

Это был слабоватый аргумент, но Феофан неожиданно задумался.

— Как же вы с ним расстались то? — спросил он, и в голосе его прозвучало, не то, чтобы недоверие… любопытство, скорее… — Лихие люди вас разлучили, али ещё что?

Санька ничего не ответила, да и что было отвечать? Рассказывать этому монаху, как они прибыли сюда из далёкого будущего, да ещё и на странном исчезающем аппарате?

— И он что, в такое же одеяние дивное облачён? — так и не дождавшись ответов на свои вопросы, вновь поинтересовался Феофан. — На твоё дюже похожее?

— Не совсем, но… в общем, да… — немного неуверенно произнесла Санька, потом помолчала немного и добавила почти умоляюще: — А мы его сможем отыскать?

Теперь уже Феофан ничего ей не ответил. И даже смотрел он уже не на Саньку, а куда-то, прямо в противоположную от неё сторону. И к чему-то ещё внимательно прислушивался.

— Что там? — испуганно спросила Санька. — Опять бандиты? Или, может…

— Помолчи! — прервав её, произнёс Феофан. — Слышишь?

— Что?

Санька сначала замолчала, а потом и в самом деле услышала. Какие-то отдалённые возгласы, или, скорее, вскрики и даже стоны… слабые, еле различимые…

— Поглядеть надо!

И они двинулись в ту сторону, откуда и доносил крики и стоны. Феофан шёл впереди, ловко и совершенно бесшумно раздвигая посохом сплошные заросли какого-то, к счастью совсем даже неколючего кустарника, Санька едва поспевала за ним.

— Стой!

Феофан вдруг резко остановился и Санька, не успевшая вовремя затормозить, тут же ткнулась носом в его широкую спину.

— Тихо!

Но Санька и так стояла тихо. Потом она осторожно выглянула из-за спины своего спутника и, вскрикнув от ужаса, вновь спряталась за него.

Прямо перед ними расстилалась обширная лесная поляна, и была она, поляна эта, сплошь усеяна неподвижными человеческими телами.

— Тихо! — повернувшись к Саньке, повторил Феофан строго и, положив ей на плечо свою тяжёлую руку, добавил мягко и почти ласково: — Не след тут в голос кричать… лучше просто в ту сторону не смотри…

— За что их так? — вся дрожа, зашептала Санька, глядя Феофану прямо в глаза. — И кто это их?

— То один Бог ведает!

Вздохнув, Феофан подошёл к ближайшему из неподвижно лежащих тел, наклонился к нему. Постоял так немного, потом медленно двинулся вперёд, временами приостанавливаясь и внимательно оглядывая то одного, то другого из мёртвецов.

— Саблями все порубаны, — проговорил он глухо, еле слышно. — Настигли их тут конные, а потом…

Не договорив, он тяжело вздохнул и замолчал…

— Кто настиг? — тихо и несмело поинтересовалась Санька, так и не решаясь подойти поближе. — Болотниковцы?

Последнее слово она произнесла с трудом и явной неохотой. Просто язык не поворачивался обвинить крестьян, героически сражавшихся против несправедливой царской власти, в столь жестоком убиении мирных и совершенно безоружных людей.

Впрочем, вполне возможно, что люди эти не были мирными, а тем более, безоружными, просто оружие (как, возможно, и защитные доспехи убитых) сняли и прихватили с собой убийцы, кем бы они не были…

Феофан ничего не ответил Саньке, он, кажется, даже не расслышал негромкого её вопроса. Да и Санька сама не решилась его повторять.

Ей почему-то стало вдруг абсолютно всё равно, кто именно виновен в гибели этих несчастных: болотниковцы или всё же ратники Шуйского. Кто бы то ни был, не это ведь главное!

Главное то, что несколько десятков человек, ещё совсем недавно дышащих, разговаривающих, думающих, превратились в одночасье в эти страшные окровавленные тела. И (а это самое ужасное!) никто ведь не ответит за их гибель, никто не понесёт за это никакого, даже самого минимального наказание!

И такое могут сотворить с каждым в жестокое это время!

С каждым… а значит, и с ней тоже!

— Не хочу! — пронзительно закричала Санька, бросаясь прочь от ужасной этой поляны. Она бежала, не оглядываясь, напролом, отчаянно ломясь сквозь кусты, падая и вновь поднимаясь… а позади её уже слышался встревоженный голос Феофана, окликающего Саньку по имени. Но голос монаха не только не остановил Саньку — наоборот даже, казалось, он придал ей дополнительные силы…

— Папа, папочка! — шептала на бегу Санька, глотая слёзы. — Забери меня отсюда… пожалуйста, забери! Где угодно, куда угодно… только не здесь… пожалуйста…

Потом она споткнулась обо что-то невидимое и грохнулась наземь, больно ушибив при этом и нос, и обе коленки сразу. А когда вновь вскочила на ноги, то увидела, что Феофан находится совсем неподалёку. Стоит, себе, и внимательно за ней наблюдает.

Странно, но он даже не запыхался.

— Ты поплачь… — неожиданно мягко произнёс монах, подходя чуть поближе. — Поплачь, это ничего…

Но плакать Санька не стала. Вместо этого она осторожно потрогала самыми кончиками пальцев мгновенно вспухший нос (кровь не пошла — и то ладно!), потом, опустив голову, посмотрела на свои, густо испачканные лесной зеленью джинсы.

— Все мёртвые… — вздохнув, сказал Феофан. — И кто тогда крики да стоны издавал, понять никак невозможно! Но ты ведь тоже их слышала, Александра?

Не отвечая, Санька лишь молча кивнула.

— И я слышал, — продолжал между тем Феофан. — Значит, не почудилось нам сие, и кто-то живой там находится должен. Раненый, но живой… ты как полагаешь?

И вновь Санька ничего ему не ответила. Она словно окаменела вся изнутри.

— Ладно!

Феофан подошёл к Саньке вплотную, положил ей руку на плечо, на что Санька совершенно даже не отреагировала.

— Ты вот что, побудь пока тут… на этом вот пенёчке тихонечко посиди. А я… мне назад воротиться надо… ещё раз посмотреть…

— Нет! — выкрикнула Санька, судорожным движением вцепляясь Феофану в руку. — Не ходи!

— Тихо! — предостерегающе прошептал Феофан. — Слышишь?

Санька прислушалась.

И сразу же услышала стон, тихий, протяжный. А потом и треск сучьев… и треск этот всё приближался…

— Идёт кто-то! В эту сторону идёт… да вон же он, видишь?!

Но Санька, как не вглядывалась в лесную чащу, так ничего и не смогла рассмотреть. А потом вдруг увидела совсем неподалёку какую-то, странно скособоченную фигуру человека.

Да и двигался этот человек как-то странно, прижав левую руку к животу, а правую, наоборот, вытянув далеко перед собой. Этой вытянутой рукой человек непрерывно поводил то в одну, то в другую сторону… он как бы шарил ей перед собой, но, несмотря на это, то и дело, натыкаясь на пни и стволы деревьев…

И непрерывно стонал при этом…

А потом скособоченная его фигура вдруг исчезла…

— Упал… — прошептал Феофан. — Вон за тем кустом!

И он, не обращая на Саньку никакого больше внимания, бросился в сторону упавшего человека. И Саньке ничего другого не оставалось, как бежать за ним следом. Но, так и не добежав, она остановилась в нескольких шагах от упавшего и с ужасом на него уставилась. Потом перевела взгляд на Феофана, опустившегося на колени возле незнакомца…

— Кто же тебя так, человече? — пророкотал Феофан, осторожно переворачивая лежащего на спину и внимательно оглядывая его окровавленную голову. — Ну, тут ничего страшного… куда ещё ранен?

— Не убивайте, люди добрые, калеку убогого! — забормотал вдруг раненый, тщетно пытаясь оттолкнуть от себя Феофана. — Отпустите душу на покаяние!

— Куда ещё ранен, спрашиваю?! — повторил Феофан, осторожно ощупывая лежащего. — В живот? В бок?

Но незнакомец лишь продолжал бормотать что-то, уже совершенно даже бессвязное (а может, просто неслышное для Саньки). Потом он вздрогнул и захрипел, по телу пробежала дрожь, потом оно выгнулось дугой, на губах выступила обильная кровавая пена…

— Не смотри! — крикнул Феофан Саньке, с ужасом продолжавшей за всем этим наблюдать. — Отвернись!

Но Санька так и не отвернулась. Она всё продолжала смотреть, а Феофан, порывшись в своей котомке, вытащил оттуда кусок белого холста и тут же принялся, помогая зубами, разрывать его на узкие белые полоски.

Бинты делает! — поняла Санька. — Помочь, что ли?

Незнакомец к этому времени затих и лежал совершенно неподвижно, но Санька так и не решилась подойти поближе, лишь теперь разглядев страшно изуродованное лицо раненого, сплошь залитое кровью. А Феофан, не обращая на это совершенно никакого внимания, принялся, задрав до подбородка окровавленную рубаху лежащего человека, осматривать его грудь и живот, где тоже кровищи натекло предостаточно. Осматривал долго, потом, вздохнув, вновь оправил рубаху на раненом. Поднявшись с колен, подошёл к Саньке.

— Не жилец он, — проговорил он негромко. — Ничем мне ему не помочь… разве что исповедовать…

— Исповедовать? — машинально повторила Санька, упорно не отводя взгляда от лежащего перед ними человека. Потом она вздрогнула, перевела взгляд на белые, узкие полоски холста в руке Феофана. — Но зачем тогда…

Санька замолчала, так и не закончив предложение, но Феофан и так отлично её понял. Он тоже посмотрел на полоски, потом медленно разжал пальцы.

— Хотел помочь, — хрипло проговорил он, провожая взглядом падающие на мох полоски холста. — Но тут уже никак не поможешь…

— Так он умрёт?

Феофан молча кивнул. Потом он вдруг наклонился и принялся торопливо подбирать разбросанные по мху полоски.

— Перевязать всё же надо, — пояснил он Саньке, хоть она ни о чём его и не спрашивала. — Грех это, умирающего так бросить, не помочь ему в смертный час! Большой это грех! А на мне и так грехов повыше головы…

И, вторично подойдя к лежащему незнакомцу, странный этот монах тут же принялся перевязывать ему раны. Сначала на животе и груди, потом оставшимися полосками туго перебинтовал голову.

— Ну, вот и всё! — объявил он Саньке, вновь к ней подойдя. — Сделал, что мог… а вот что дальше делать — ума не приложу!

— Уходить надо отсюда! — вырвалось у Саньки помимо её воли. — И побыстрее!

— Куда? — вздохнув, проговорил Феофан. — Куда уходить?

— Куда-нибудь!

— А он? — кивком головы Феофан указал на неподвижное тело незнакомца. — Он как же?

— Он?

Некоторое время Санька молча смотрела на раненого, вернее, умирающего. Затем, с трудом преодолевая внутренний какой-то страх, отвращение даже, подошла к нему поближе.

— Он умрёт? — спросила она у Феофана, по-прежнему не спуская глаз с лежащего у своих ног человека. — Или всё же…

— Идём! — неожиданно резко проговорил Феофан.

И, резко повернувшись, он быстрым шагом направился куда-то влево. Вот так напрямик и пошёл, через кусты и папоротниковые заросли…

— Эй, подожди! — крикнула Санька, немедленно устремляясь следом. — Куда это ты?!

Как-то неожиданно она перешла с Феофаном на «ты» и даже не заметила этого.

— Мы его бросили, да?

— Там деревушка за лесом, — проговорил Феофан, не оборачиваясь. — Я в неё вчера заходил… ещё до того, как с тобой повстречался. Может, он оттуда…

Проговорив это, монах вновь замолчал, и Санька тоже молчала, стараясь лишь не слишком отстать от Феофана. А потом лес впереди начал быстро редеть, переходя в невысокий кустарник, и тут Феофан вдруг остановился. Санька, отставшая от него к этому времени уже изрядно, решила, было, что Феофан просто остановился, чтобы её подождать, и ускорила шаг. И тут только заметила впереди клубы густого чёрного дыма.

Не сразу Санька и сообразила, что это за дым. Лишь пойдя вплотную к Феофану, она смогла разглядеть сквозь жиденькую листву кустарника, полыхающие ярким пламенем деревянные избы…

— Была деревушка… — каким-то враз изменившимся голосом прошептал Феофан, поворачиваясь к Саньке. — И люди в ней были… а теперь они где?

Людей в деревушке не было видно. Во всяком случае, живых людей. Никто не суетился подле горящих строений, пытаясь, ежели и не погасить их (что было, в принципе невозможно), то хотя бы вытащить из пылающей избы что-либо из домашней утвари.

И никто уже не кричал…

И тут Саньке припомнилась та страшная поляна в лесу.

— Там, на поляне… — робко обратилась она к Феофану. — Это их там, да?

— Не знаю, Санька, — вздохнул Феофан, не отводя напряжённого взора от догорающей деревни. — Может, и их…

Дома уже рушились, один за другим и зрелище это было каким-то завораживающим. Во всяком случае, Санька тоже никак не могла отвести взгляд от пожара.

— Там, в лесу, одни мужики порубленные лежат… — продолжал между тем Феофан, — мужики да парни… А бабы, детишки… они где? В полон, что ли, угнаны?

«Тогда это не болотниковцы! — невольно подумалось Саньке. — Зачем им женщины и детишки? Обуза только одна и ничего кроме. Ну, молодые девушки… это я ещё понимаю. А остальные зачем?»

Подумав такое, Санька вновь удивилась тем «взрослым» мыслям, что невольно лезут ей в голову. Впрочем, ей и самой уже, считай, пятнадцать… а это, по понятиям давнего того времени — почти невеста…

Ещё Саньку удивило, с каким спокойствием начала она воспринимать всё происходящее вокруг. Порубленные саблями люди на поляне, специально подожжённые кем-то избы…

И то, что с ней едва не произошло там, у реки…

И, главное, никакой надежды вернуться в своё собственное время, вернее, почти никакой надежды! И даже Ивана отыскать… где и в какой стороне его теперь искать прикажите?! В этой? Или, может, в прямо противоположной? Приближается она к своему пропавшему другу, двигаясь в данном конкретном направлении, или, совсем наоборот, удаляется от него, сама того не ведая…

— Что делать будем, Алексашка?

— Что?

Очнувшись от невесёлых своих мыслей, Санька посмотрела на Феофана. А он тоже смотрел на неё, внимательно так смотрел, словно ждал от Саньки совета. А может, и в самом деле ждал?

А что такого она могла ему посоветовать?! Тем более, что идти в деревню ей ужас как не хотелось…

— Мы ведь туда не пойдём? — проговорила Санька дрожащим срывающимся голосом. — Не пойдём ведь, да?

Феофан ничего не ответил. Опираясь на посох, он стоял молча и совершенно неподвижно, стоял и смотрел на догорающие, рушащиеся избы…

— Вон там, слева, — проговорил он, наконец, указывая куда-то вдаль концом посоха, — верстовой шлях проходит! Надобно нам, Санька, на него выбраться… а уж потом решим, куда лучше поворотить: к Калуге ли податься, или в сторону Тулы…

— Тула?! — обрадовано вскрикнула Санька. — Она в какой стороне?

— Там! — вновь как-то неопределённо ткнул посохом вдаль Феофан. — А ты что, может, родом из тех мест?

— Не совсем! — замотала головой Санька. — Но я была в Туле! Несколько раз была! Последний раз в прошлом году. На микроавтобусе ездили с мамой, она мне новый мобильник собиралась купить…

Выпалив всё это единым духом, Санька тут же опомнилась и прикусила язык, но Феофан, что удивительно, ничего переспрашивать не стал. А может, просто не расслышал про микроавтобус и новый мобильник?

— Так к Туле пойдём? — только и поинтересовался он, глядя на Саньку. — Или к Калуге всё-таки?

— А куда ближе? — вопросом на вопрос отозвалась Санька.

— К Туле, оно чуток поближе будет… — задумчиво проговорил Феофан. — Хотя…

Не договорив, он замолчал.

— Тогда к Туле! — твёрдо сказала Санька, в душе надеясь, что Иван тоже выберет именно тульское направление.

Хотя бы потому, что ей этого очень хотелось…

 

Глава 6

Верстовой шлях, о котором упоминал Феофан, оказался не таким уж и близким. Впрочем, возможно, напрямик до его и впрямь было рукой подать… но, к сожалению, не имелось тут прямых путей.

Санька с Феофаном сначала долго брели по какой-то узкой, причудливо петляющей тропинке (которая, то почти исчезала, теряясь в траве, то вновь становилась вполне различимой), потом всё же выбрались на другую тропинку, посолидней и не такую извилистую. Какой-то время шли по ней, а тропинка всё расширялась, незаметно превращаясь в «почти дорогу»… и вдруг, совершенно неожиданно оборвалась, уткнувшись в реку.

— И что теперь? — проговорила Санька, растерянно взглянув на Феофана. — Как нам на ту сторону перебраться?

Феофан ничего не ответил, возможно, потому, что и сам не ведал этого…

Ни моста, ни чего-нибудь его напоминающего, не было и в помине, а, между тем, ширина реки производила впечатление. Во всяком случае, на Саньку, не привыкшую к столь обширным водным объектам…

Неподалёку от их деревни тоже имелась речушка, небольшая и извилистая, со странным названием Беспута. Откуда взялось столь непонятное название, никто из жителей деревни точно не знал, но легенд и сказаний (точнее, гипотез местного значения) на сей счёт хватало с избытком. И все они сходились, что название это происходит от слова «беспутный». Дескать, жил тут когда-то беспутный парень (вариант: девица). А потом произошло с ним (с ней) что-то нехорошее (тут вариантов имелось превеликое множество) — отсюда, дескать, и название…

Но их узенькая Беспута не шла ни в какое сравнение с этой, незнакомой Саньке рекой. Даже во время весеннего паводка, когда Беспута бурно несла свои талые воды в далёкую Оку и становилась на какой-то период почти судоходной (для туристских байдарок, разумеется, не для кораблей), даже тогда она и в подмётки этой величественной реке не годилась.

И тут Саньке пришла в голову неожиданная в своей простоте мысль о том, что переместилась то она лишь во времени, но никак не в пространстве. А значит, в настоящий момент находится не так и далеко от родной своей деревни, точнее, от того места, где эта деревня появится в будущем.

Впрочем, это самое место должно было быть именно там, где и очнулась она вчера в предутреннем полумраке. А ведь потом Санька долго шла к далёким холмам… потом они с Феофаном ночевали на берегу маленькой речушки (неужели это и была Беспута?). Да и сегодня протопать путникам пришлось не так уж и мало…

Тогда великая река эта… она должна быть…

— Это — Ока? — спросила Санька у Феофана, всё ещё молча взиравшего на быстрое течение незнакомой реки. — Или… что это за река такая?

— Это?

Оторвавшись, наконец, от бесполезного созерцания водной глади, Феофан взглянул на Саньку.

— Беспута это…

— Что?!

Уже веря Феофану и, одновременно, всё ещё сомневаясь в его словах, Санька перевела изумлённый взгляд с монаха на широченное речное русло.

— Это Беспута?

— Тут ранее перевозчик жил, — вздохнул Феофан. — Лазарем звали. Старый был совсем… помереть мог…

И тут только Санька смогла разглядеть продолжение дороги на той стороне реки. Так вот, значит, как люди в этом месте через речку перебирались!

Через их маленькую Беспуту, оказавшуюся тут, в прошлом, самой настоящей рекой.

— А где он жил, Лазарь этот?

— На той стороне, — принялся объяснять Феофан, показывая для наглядности рукой. — Там, левее чуток, у него хибарка летняя… а вон за тем леском — деревушка небольшая. В ней он зимой проживал, Лазарь. А с весны до осени — всё на реке. Рыбой промышлял, сети и мережи у него тут постоянно стояли. Ещё раков ловил для всей, считай, деревни…

— А перевозка? — напомнила Санька.

— Этим тоже занимался. Подойдёт, бывало, путник одинокий, или со спутником… а бывало и ватага целая… ну, и давай Лазаря кликать! Иногда полдня ждать приходилось, пока он с сетями не закончит или мережи все не проверит…

— А потом?

— А потом перевозил. За плату, конечно. Лодчонка у него небольшая, ежели мужиков — то более двух не брал, а баб и по три за один раз перевезти мог. И уважали его тут все, даже тати с разбойниками ни разу старика не обидели, ибо всем через реку перебираться надобно. Но это раньше было, до смуты, а сейчас… сейчас люди совсем о Боге милосердном позабыли…

Проговорив это, Феофан перекрестился и замолчал. И Санька тоже молчала… и некоторое время они лишь молча смотрели на водную преграду, неожиданно оказавшуюся на пути.

Между тем незаметно вечерело. И надобно было подумать о ночлеге, не Саньке подумать, а Феофану, ибо в небольшой их компании именно он был за главного, и именно ему было решать, как поступить в данной конкретной ситуации.

Вполне возможно, что им вновь придётся заночевать у костра, на свежем, как говорится, воздухе, но Саньке почему-то очень и очень этого не хотелось.

Не потому даже, что прошлой ночью она здорово продрогла и согрелась лишь после того, как Феофан, сжалившись, укрыл Саньку своим плащом (или эту его накидку правильней рясой называть?). Ещё Феофан предлагал улечься рядышком (так было бы действительно теплее обоим), но тогда монах ещё считал Саньку парнем…

А как сегодня?

И тут Саньке вспомнилось, что Феофан вскользь упомянул о деревушке на той стороне реки. В ней бы заночевать…

Правда, на ту сторону реки нужно было ещё перебраться.

— А, может, он ещё жив, Лазарь этот? — обратилась Санька к Феофану. — Ну, или вместо его другой кто-нибудь людей перевозит…

— На то непохоже… — после непродолжительного раздумья проговорил Феофан. — Впрочем, покликать можно.

Но кликать не пришлось, ибо в это самое время Санька заметила лодку, только что появившуюся из-за поворота.

— Лодка! — обрадовано выкрикнула она. — А ты говорил: умер Лазарь…

И, замахав рукой, Санька закричала звонко и весело.

— Эге-гей! Сюда!

Феофан тоже заметил лодку, но кричать не стал. Впрочем, это было уже без надобности: лодка и так направлялась в их сторону.

Но, когда она достаточно приблизилась, Санька с удивлением разглядела, что правит лодкой женщина. И довольно ещё молодая, лет этак двадцать пять-тридцать, не больше.

К самому берегу подгонять лодку женщина не стала, остановила её метров в десяти от берега, чуть подгребая веслом, чтобы оставаться на месте и не быть унесённой быстрым течением. Она придерживала лодку и смотрела на Феофана с Санькой, а они тоже молча в неё вглядывались.

— Нам бы на ту сторону перебраться, молодица! — пророкотал, наконец, Феофан оглушительным своим басом. — А ты что, за перевозчика теперь тут?

— Да вроде того, — как-то неохотно и совсем даже нелюбезно отозвалась женщина. — Только кого сейчас перевозить… баловство одно. Рыбачу вот…

— Понятно, — проговорил Феофан, уже не так оглушительно. — А старик где, Лазарь, раньше тут всё рыбачил? Умер, что ли?

— А вы кто такие будете? — вопросом на вопрос ответила женщина, окидывая сперва Феофана, а за ним и Саньку, недоверчивым и даже враждебным каким-то взглядом. — Откуда идёте, куда путь держите?

— Путники мы, — сказал Феофан и, неожиданно погладив Саньку по голове, добавил: — Я — монах, а это инок, от рождения блаженный. В басурманском плену был, оттого и одет столь диковинно. А идём мы с ним от святых мест дальних в обитель свою монастырскую…

— Блаженный, говоришь?

Женщина внимательно посмотрела на Саньку, потом одним резким взмахом весла подогнала лодку к самому берегу.

— Ладно уж, влезайте! И тихо сидите… лодка эта… одно название, что лодка!

Лодка и в самом деле была не ахти, и это ещё мягко сказано. Так что Санька сидела, не шевелясь, да и Феофан тоже держался смирнёхонько, ибо при малейшем даже шевелении то правый, то левый борт лодки угрожающе наклонялся, поочерёдно черпая воду. Впрочем, женщину это нисколечко даже не волновало.

— На, вычерпывай!

Она вытащила откуда-то из-под себя скрученную кульком берёсту, и сунула её, то ли Феофану, то ли Саньке… но так, как Феофан даже не пошевелился, именно Саньке пришлось, приняв кулёк, вычерпывать из лодки воду, что она и проделала не без успеха. Впрочем, уже заканчивая и стараясь как можно быстрее покончить с утомительным этим занятием, Санька сделала одно неверное движение — и новый поток речной воды мгновенно обрушился на дно лодки, едва не отправив её вместе с пассажирами ко дну.

Пришлось начинать всё сначала…

А перевозчица, вместо того, чтобы побыстрее направить дряхлую свою посудину к противоположному берегу, вдруг резким взмахом весла повернула её влево, поставив прямо по течению…

— Эй! — встревожено крикнула Санька, бросая кулёк. — Куда это мы?! Нам, вообще-то, на тот берег надо!

— Туда и доставлю! — отозвалась женщина, лениво пошевеливая веслом. — К самой нашей деревне. Там и заночуете, верно?

— Верно, — пророкотал досель молчавший Феофан. — В избе, оно завсегда сподручнее…

И он вновь замолчал. И женщина тоже молчала, опустив весло в воду. А Санька, хотевшая, было, запротестовать, сразу же отказалась от своего протеста, услышав о возможности более-менее комфортного ночлега под крышей. Впрочем, скорее всего, комфортом там и не пахло.

Зато всяческих иных запахов хватало с избытком, и Санька ощутила их, едва переступив порог ближайшей избы (в ней-то, оказывается, и проживала женщина-рыбачка). В нос Саньки так шибануло чем-то основательно прокисшим вперемешку с запахом тухлой рыбы, что она даже пошатнулась. Она бы и, вообще, из избы прочь выбежала, но шедший позади Феофан, как назло загородил собой весь проход… и поэтому только Санька осталась на месте. Судорожно вдохнув (вернее, выдохнув), она затравлено осмотрелась по сторонам.

Впрочем, особо смотреть тут было не на что. Вся изба состояла, кажется, из одной-единственной комнаты, тускло освещаемой коптящей лучиной у ближней стены. К тому же, значительную часть помещения занимала печь с деревянными полатями, под которыми возлежал, лениво пережёвывая жвачку, рыжий телёнок с белой звёздочкой на лбу. При виде вошедших, он поднял слюнявую мордочку и издал какой-то приветственно-мычащий звук.

— Рыбу сюда станови! — не оборачиваясь, скомандовала женщина, и Феофан, который от самой реки волок тяжеленную плетёную корзину, доверху наполненную рыбой, послушно опустил её на глиняный пол, возле печи. — Проголодались, чай?

— Не без этого, — устало проговорил Феофан, присаживаясь на узкую лаву, тянущуюся вдоль всей стены. — Сколько с нас, хозяюшка, за перевоз, за ночлег, за еду?

— Грех плату брать с людей божьих. Как ты, дедуля?

Последние слова женщина произнесла, подойдя к самым полатям, и предназначались они уже не Феофану, а кому-то ещё… и тотчас же этот кто-то шумно завозился на полатях.

— Как ноженьки?

— Болят ноженьки, болят! — послышался с полатей шамкающий старческий голос. — Моченьки нет, как болят!

— Вот он, Лазарь твой! — сказала женщина, вновь отходя от полатей. — Лежит, не встаёт. Искалечили его по весне люди недобрые, огнём ноги жгли…

— Это за что же? — спросил Феофан каким-то, враз изменившимся голосом. — И кто же его так?

— Деньги требовали! — вздохнув, женщина подошла к Феофану, опустилась на лавку рядом с ним. — А откуда у старика деньги! Не поверили, пытать начали. А кто да откуда? Про то не ведаем, не представились они, ироды…

Она замолчала, и Феофан тоже молчал, опустив голову. И молчала Санька, тихонечко присев на другую лаву, возле кривого деревянного стола. Исподтишка взглянув на полати, она сумела разглядеть в густом полумраке избы лишь кучу какого-то тряпья, но никак не живого человека.

— С тобой самой ничего не сотворили? — не глядя на женщину, спросил Феофан.

— Не было меня тут, в лесу пряталась, — с какой-то неожиданной злостью проговорила женщина. — Все наши девки, да бабы, которые помоложе, в лес убежали, да некоторых всё равно потом изловили, супостаты…

— И что?

— А ничего! Смертью не порешили, и то ладно!

Поднявшись с лавы, женщина подошла к печи и, отодвинув заслонку, долго в ней копалась. Потом поставила на стол выщербленную глиняную миску с печёной рыбой, нарезанной крупными, неровными кусками.

— Ешьте! Соли вот только нет, не обессудьте!

— И у нас нет! — вздохнул Феофан, тоже поднимаясь с лавы и подходя к столу. Сел рядом с Санькой, пододвинул миску с рыбой к ней поближе. — Ешь, Санька!

— А ты? — спросила Санька, неуверенно беря из миски ближайший кусок.

— И я!

Печёная рыба неожиданно оказалась вкусной до невозможности, а может, это Санька так здорово успела проголодаться. Она поглощала кусок за куском, и опомнилась лишь тогда, когда в миске почти ничего не осталось.

И тут только дошло до неё, что Феофан то к рыбе почти не притронулся, так, один всего кусочек поначалу и сжевал.

— Ешь! — пододвинув опустевшую миску поближе к монаху, прошептала Санька виновато. — Я больше не хочу, наелась уже…

— Наелась, это хорошо!

Феофан быстренько покончил с остатками трапезы и, встав из-за стола, низко поклонился женщине.

— Спасибо за угощение, хозяюшка! Спать то ты нас где думаешь положить? Тут, на полу?

— Да нет, тут вам несподручно будет, — задумчиво проговорила хозяйка, как-то странно поглядывая на Феофана. — Впрочем, ежели соломки чуть подстелить… я сейчас принесу…

— Я сам принесу, — сказал Феофан, подходя к двери. — Ты, главное, покажи, где…

— Идём! Я только лучину поменяю…

Они вышли, и Санька осталась одна. Вернее, вдвоём с изувеченным стариком на полатях.

Странно, но она вполне освоилась в этих, надо сказать, почти первобытных условиях. Горела, чуть потрескивая, свежая лучина, умело закреплённая на специальном выступе стены, невидимый отсюда, снизу, старик на полатях, тихо стонал, ворочаясь, а телёнок, поднявшись с пола, подошёл к Саньке и доверчиво ткнулся ей в колени слюнявой мордочкой.

— Привет! — сказала Санька телёнку и принялась чесать его за ухом. — Что, нравится?

Наверное, телёнку и в самом деле было приятно почёсывание, он даже спинку дугой выгнул. И вдруг, расставив задние ноги, пустил под себя такую струю, что Санька еле успела в сторону отскочить.

— Фу, как не стыдно! — возмущённо выкрикнула она, вновь усаживаясь на лавку, и, шлёпнув телёнка по крутому лбу, добавила уже тише: — Вали отсюда, раз ты такой бессовестный!

Но телёнок «валить» явно не торопился. Вместо этого он вновь ткнулся мордочкой Саньке в колени, требуя продолжения.

— И не подумаю даже! — сказала Санька, пряча обе руки за спину. — Раз ты такой!

В это самое время она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. И, подняв голову, обнаружила, что с полатей на неё уставилась измождённое старческое лицо, обрамлённое сверху обширной сверкающей лысиной, снизу же — белой окладистой бородой.

— Ох, грехи наши тяжкие! — чуть слышно прошамкал старик. — Жду смертоньку, зову… а она всё по соседям ходит…

Надо было что-то ответить, но Санька так ничего и не смогла ответить. Она лишь молча смотрела на старика, а он на неё.

— Ты почто одет так дивно? — уже куда громче прошамкал старик. — А может, ты из басурманских степей будешь али из земель фряжских?

— Из земель фряжских, — наконец-то смогла выдавить из себя Санька и тут же подумала, что лучше было бы выдать себя за басурманку (за басурманина, то есть). Вон и Феофан женщине именно такую легенду про неё поведал…

Но слово, как говорится, не воробей…

— И как там люди живут? — тут же поинтересовался старик. — Лучше, нежели у нас, али тоже плохо?

— По-разному, — дипломатично ушла от прямого ответа Санька. — Некоторые лучше, а есть, что и похуже нашего…

— Значит, везде она имеется, неправедность людская! — вздохнул старик. — И лютость человека извечная, она в самой натуре его!

С этими выводами трудно было спорить, да Санька и не собиралась этого делать. С нарастающим беспокойством подумалось ей, что слишком уж задерживаются Феофан с женщиной. Или за соломой этой аж на другой край деревни переться надобно?

Она так задумалась над этим вопросом, что как-то даже не вслушивалась в то, что продолжал бубнить с полатей старик. Потом до неё дошла вся значимость самой последней его фразы.

— Что?! — вскочив с лавки, Санька бросилась к старику. — Кто ночевал у вас вчера?

— Бандурист слепой, — прошамкал старик, с некоторым даже удивлением поглядывая на чрезмерно возбуждённую Саньку. — И поводырь-мальчонка при нём, немного тебя старше. Тоже одет дивно, не по-нашему… портки и обувка весьма с твоими схожие…

— Мальчонку как звали? — Санька едва не задохнулась от охватившего её волнения. — Не Иваном ли?

Старик задумался.

— Кажись слепец так поводыря своего и кликал: Ванюшкой…

— Когда они ушли? Куда?!

Санька уже почти кричала.

— Того не ведаю, — вздохнул старик. — Раненько ушли, светать только начинало. А куда — про то мне не сказывали, а сам я проследить никак не мог. Ноженьки вот не ходят совсем, не встаю я с полатей, с самой весны почти не встаю. Может, Аксинья чего видела…

— Аксинья?!

Выбежав во двор, Санька сразу же остановилась в нерешительности. Вокруг было так темно, что даже на расстоянии вытянутой руки трудно было хоть что-либо разглядеть. Куда бежать, где искать Феофана и эту самую Аксинью?

— Феофан! — негромко выкрикнула Санька и тут же замолчала, прислушиваясь.

Но никто ей так и не отозвался.

— Феофан! — уже куда громче крикнула Санька, тщетно борясь с подступающей к горлу паникой. — Ты где?!

Она снова замолчала и вновь ответом ей была лишь полная, звенящая какая-то тишина.

— Феофан! — что есть силы заорала Санька, уже рыдая в голос и совершенно себя не контролируя. — Феофан!

— Ну, чего причитаешь? — послышался откуда-то сбоку такой знакомый рокочущий бас. — Испугалась, что брошу?

— Феофан!

Бросившись к монаху, Санька уткнулась зарёванным лицом ему в плечо.

— Я зову, зову… — жалобно лепетала она сквозь слёзы, — зову, а ты… а тебя…

— Ну, будет, будет! Тут я, видишь… не ушёл никуда…

В голосе Феофана сквозило явственное смущение, и чуткое ухо Саньки тут же это смущение уловило.

— Ты где был?! — уже не жалобно, а, скорее, требовательно проговорила она, отстраняясь от монаха. — Сказал, что за соломой, а сам…

— За соломой и ходили, — всё также смущённо проговорил Феофан. — Темно только… вот и заплутали немного…

— И где же она, твоя солома?

— У меня!

Санька машинально оглянулась на голос. Женщина по имени Аксинья уже подходила к ним, и в руках у неё действительно была ладная охапка соломы.

— В избу идите! — бросила она, проходя мимо. — Спать пора!

— Ты иди, — не глядя на женщину, проговорил Феофан. — Мы, это… немного погодя…

Ничего на это не отвечая, женщина, то ли хмыкнула, то ли фыркнула насмешливо, и, хлопнув дверью, скрылась в избе. А Санька и Феофан некоторое время стояли молча.

— Ты, это… — кашлянув, начал Феофан, — ты только не думай ничего такого…

А Санька и не думала. То есть, до этого самого момента не думала, а вот теперь взяла да и подумала.

И на этот раз даже не удивилась таким, «почти взрослым» своим мыслям. Просто приняла их, как нечто, само собой разумеющееся…

А ещё почувствовала вдруг по отношению к этой самой Аксиньи, не то, чтобы укол ревности, но некое его подобие, что ли…

Этого ещё не хватало!

— Ты, это… — вновь начал Феофан, но Санька тут же его перебила.

— Не понимаю, зачем врать было?! — проговорила она дрожащим, скорее от негодования, нежели от обиды, голосом.

— Врать? — удивлённо переспросил Феофан. — В чём моё враньё?

— Зарок давал! Перед иконой святой! — неожиданно даже для себя самой выпалила Санька прямо в лицо Феофану. — Десятый год блюду! А сам… эх, ты, святоша! И вообще, дай пройти!

И, оттолкнув монаха в сторону, бросилась в избу.

И там только, взглянув мельком на плешивую голову старика на полатях, вспомнила, зачем, собственно, на улицу выбегала.

— Скажи, — бросилась она к Аксинье, — кто у вас ночевал вчера?

Аксинья в это время заканчивала старательно разравнивать солому у стены. Расслышав вопрос, она поднялась с колен, тщательно отряхнула юбку и лишь после этого повернулась в сторону Саньки.

— Феофан где?

Ответить Санька не успела, ибо в это самое время монах сам вошёл в избу. Даже не вошёл, втиснулся как-то боком, да так и остался стоять у порога.

— Вот, подстелила вам… — проговорила Аксинья, подходя к монаху почти вплотную и едва не касаясь его тугой своей грудью. — Тебе и парнишку твоему… должно хватить… Али, может, ещё выйдем во двор за соломкой?

— Благодарствую, хватит и этой, — отозвался Феофан, стараясь при этом не смотреть ни на Аксинью, ни на Саньку.

— Кто у вас вчера ночевал? — не выдержав, заорала Санька. — Неужели так трудно ответить!

— Не ори, не дома! — крикнула в ответ Аксинья. — Ишь, разорался!

И, замолчав, с каким-то недобрым любопытством уставилась на Саньку.

— А ить ты не парнишка, — проговорила она медленно и тоже с какой-то плохо скрытой враждебностью. — Девка ты переодетая… что, раскусила?

И, переведя взгляд на Феофана, всё ещё растерянно топтавшегося у порога, добавила с ещё большей враждебностью в голосе:

— Ай да монах! Ай да хват!

Обогнув Феофана, Аксинья подошла к двери, распахнула её настежь.

— А ну, пошли вон! Оба!

— Как это? — всё ещё ничего не понимая, проговорила Санька. — Куда это?

— Вон с моей избы! И чтоб духу вашего…

Санька растерянно взглянула на Феофана, но тот лишь вздохнул и, подхватив с пола свою котомку, молча шагнул в темноту летней ночи. И Саньке ничего другого не оставалось, как броситься следом.

Некоторое время они шли молча по пустой, словно вымершей деревушке. Ни огонька в избах, ни даже собачьего лая…

— Простите, пожалуйста! — не выдержав, наконец, тягостного этого молчания, проговорила Санька. — Это из-за меня всё!

— Ничего, Санька! — беззлобно и даже с какой-то грустью проговорил Феофан, не останавливаясь. Потом он помолчал немного и добавил, всё так же беззлобно: — Это я сам во всём виноват!

Заночевали они в скирде прошлогодней соломы на самой окраине деревни. И это был не самый плохой вариант ночлега… во всяком случае, Санька нашла его куда более комфортным, нежели предполагаемая ночёвка на глиняном (а скорее даже, земляном) полу в той затхлой, тесной избёнке, где, скорее всего, в изобилии плодятся клопы и тараканы, а старик на полатях, возможно, ещё и оглушительно храпит но ночам. А что кряхтит и ворочается ежеминутно — это уж, как пить дать!

Впрочем, представляя мысленно все эти ночлежные ужасы и всячески охаивая столь негостеприимную к ним избу Аксиньи, Санька, возможно, просто утешала себя, выдавая желаемое за действительное. Ибо, что ни говори, а не очень приятно быть выставленным за дверь поздним вечером…

Зарывшись в солому по самую шею, Санька почему-то долго не могла уснуть, хоть ноги ныли, а глаза буквально слипались от усталости. Сначала ей мешало уснуть звёздное небо над головой, и Санька, долго и пристально вглядывалась в такие знакомые созвездия, тщетно пытаясь определить их названия (зачем? для чего?). Потом мысли её незаметно перекинулись к мальчишке-поводырю, проходившему тут вчера и, если верить старику на полатях, тоже непривычно для здешних мест одетому. И тоже Иваном зовут…

Хотелось верить, что это именно её Ванечка… впрочем, стопроцентной уверенности у Саньки не было. Как не было уверенности и в том, что именно в этом направлении двинулись вчера утром слепой бандурист и его малолетний поводырь, а не, скажем, в прямо противоположном…

А когда Санька уже почти задремала, её внезапно разбудил сонный голос Феофана, интересующегося, уснула ли она. Санька ничего на это не ответила, прикинувшись глубоко спящей, но в душе всё же немного запаниковала. А что, если Феофан, лежащий, кстати, совсем неподалёку, начнёт к ней приставать? И как ей тогда поступить? Убегать, защищаться или просто истошно вопить, призывая на помощь?

И на чью помощь можно рассчитывать в этой, всеми забытой дыре?

А может, уже сейчас, соскользнув со скирды, просто задать стрекоча?

Но Феофан видимо окликнул Саньку просто так, для порядка. И, убедившись по ответному её молчанию, что спутница его, кажется, уснула, задремал и сам. А потом сон неприметно сморил и Санька, и проснулась она уже утром…

 

Глава 7

К главной дороге на Тулу (шляху, как величал её Феофан) Санька с Феофаном вышли лишь к обеду, когда летнее солнца изрядно уже начало припекать, а сама Санька успела порядком притомиться. Впрочем, к самому шляху путники подходить не рискнули. Остановились неподалёку, укрывшись в густом зелёном кустарнике, и принялись терпеливо ждать.

А по дороге двигались войска. И все по направлению к Туле. Скакали отряды конных, поблескивая на солнце воронёной сталью шлемов и доспехов, тут же, на повозках, везли пушки и прочую боевую амуницию. Впрочем, некоторые из пушек имели собственные колёса и посему катились, громыхая и лязгая, вслед за повозками.

Пеших вооружённых людей на шляху тоже хватало, только двигались они не так организованно, как всадники: просто шли отдельными ватагами, и каждый ратник держал на плече копьё, рогатину или хотя бы топор на длинной рукоятке. А у некоторых в руках и ружейный ствол тускло поблескивал… и Санька вдруг вспомнила, что допотопные эти ружья назывались в то далёкое время пищалями. Впрочем, «то далёкое время» было сейчас для Саньки временем вполне настоящим. И даже единственным, ежели на то пошло…

Но чьё войско проходило сейчас перед ними: наступающие на Тулу рати Шуйского или отходящее под напором превосходящих вражеских сил воинство Болотникова… этого ни Санька, ни даже Феофан не ведали.

Впрочем, опасаться следовало и тех, и других. И ещё неизвестно, кого больше…

Ежели судить по богатому убранству большинства всадников, по шляху двигались именно правительственные войска, и Санька шёпотом пыталась убедить в этом сомневающегося Феофана. Но, переводя взгляд на медленно и расхлябанно бредущих пехотинцев, она и сама начинала вдруг сомневаться в своих первоначальных предположениях: уж больно разношёрстно и простонародно они выглядели: мужики мужиками… ну, разве что, вооружённые…

А рати всё шли и шли, сменяя друг друга, и, казалось, им не будет конца.

И с каждой новой ратью всё меньше оставалось у Саньки уверенности, что смогут они с Феофаном настигнуть сегодня слепого бандуриста со своим странным мальчишкой-поводырём.

Бандурист двигался в этом направлении, в трёх небольших селениях, через которые нашим путникам пришлось пройти сегодня, подтвердили эту информацию. Сведения о необычной одежде малолетнего поводыря тоже соответствовали действительности… а самое оптимистическое известие ожидало Саньку в последней из трёх деревушек. Как оказалось, слепой музыкант по каким-то причинам там задержался почти на сутки… и покинул он деревню всего за несколько часов до прибытия туда самой Саньки. Вместе с Феофаном, разумеется…

Вот почему последний отрезок пути Санька не шла, а почти бежала, да ещё и всячески поторапливала недовольного столь высоким темпом передвижения Феофана. А к шляху вышла уже совершенно обессиленная, но переполненная твёрдым желанием немедленно продолжить преследование.

Обилие войск на шляху внесло свои коррективы в её грандиозные планы. И обходного пути на Тулу, кроме этого шляха, тоже не имелось: по обе стороны от дороги простиралась унылая заболочено-лесистая местность, и тянулась она аж до самого горизонта…

Но всё рано или поздно заканчивается: и хорошее, и плохое. Вот прогромыхала, подскакивая на ухабах, последняя пушка, протопали последние пехотинцы (совсем уже расхлябанные)… и только пыль осталась на шляху от прошедшего воинства. Впрочем, и она медленно оседала…

— Ну что? — вскочив, Санька посмотрела на Феофана. — Пошли?

— Погоди чуток!

Поднявшись, Феофан медленно осмотрелся по сторонам.

— А может, не пойдём к Туле? Может, в сторону Калуги подадимся?

Санька задумалась. Иван (если это был он, разумеется) мог двинуться со своим бандуристом к Калуге (это не исключено), но мог ведь и на Тулу податься!

Как тут сделать правильный выбор?

Но куда-то идти надо было, и путники выбрали тульское направление. И бодро в ту сторону зашагали. То есть, это Феофан шагал бодро, а Санька, прихрамывая, уныло плелась сбоку. Заметив это, Феофан тут же убавил шаг.

Но Саньке это не особенно помогло. По пути к шляху она сначала натёрла, а потом и сорвала мозоли на обеих ногах, но тогда, сразу, даже не заметила этого, охваченная неистовым желанием нагнать бандуриста и его спутника. А вот сейчас, после вынужденной остановки и отдыха, каждый шаг отзывался такой дикой болью, что на глазах у Саньки невольно выступили слёзы. Крепко сжав зубы, она попыталась бороться с болью, но, в конце концов, сдалась и расплакалась, усевшись на обочину дороги.

— Не могу идти! — сквозь слёзы заявила она Феофану, вопросительно на неё посмотревшему. — Ноги сбила!

— А ну, покажи! — сказал Феофан, тоже опускаясь на пыльную траву обочины, и, когда Санька всё ещё всхлипывая, разулась, внимательно осмотрел её стёртые в кровь пятки. — И правда, сбила…

— А ты думал, это я притворяюсь? — сердито всхлипнула Санька, вновь и неожиданно даже для себя самой переходя с Феофаном на «ты». — Вру тебе, да?

— Вот чего не думал, того не думал…

Феофан замолчал, и Санька тоже молчала, исподлобья поглядывая в сторону монаха. Впрочем, сам Феофан смотрел куда-то поверх головы Саньки. Внимательно так смотрел…

— Что там? — с тревогой спросила Санька. — Опять войска?

— Да нет, — неторопливо проговорил Феофан, поднимаясь на ноги. — Едет кто-то…

— Вооружённый?! На лошади?

— На бричке…

Вскочив вслед за Феофаном, Санька тоже посмотрела в ту сторону. Впрочем, увиденное её немного успокоило.

По дороге в том же направлении, куда двигались Санька с Феофаном, легко катила высокая бричка, запряжённая парой лошадей. Совершенно без пассажиров, ежели не считать возницы, мужчины неопределённого возраста и невзрачной наружности, но зато в высокой меховой шапке (это среди лета!) и нарядном кафтане, расшитым какими-то золотистыми узорами.

Поравнявшись с путниками, мужчина туго натянул вожжи, с трудом останавливая разогнавшихся лошадей.

— Тпру-у, заразы! — крикнул он низким дискантом, совершенно неподходящим для его далеко не богатырского сложения. — Стоять мне!

И, повернувшись к Феофану, сдёрнул с головы свою лохматую шапку. После этого добавил уже совершенно иным, негромким и даже почтительным голосом:

— Благослови, святой отец!

— Да будет с тобой всяческая благодать и в делах, и в помыслах твоих! — проговорил Феофан напевно и троекратно перекрестил возницу. — Да поможет тебе Господь во всех твоих начинаниях!

— Благодарствую, святой отец!

Возница вновь насунул шапку на голову. До самых, считай, глаз, насунул…

— Издалека путь держишь, святой отец?

— Издалека, — не вдаваясь в подробности, отозвался Феофан. — Может, подвезёшь странников божьих?

— Подвезу! — сказал возница, чуть отодвигаясь на козлах. — Отчего не подвести!

— Давай, Санька! — обернувшись к Саньке, Феофан поманил её рукой. — Залезай!

Ковыляя на ноющих ногах, Санька подошла к бричке и с помощью Феофана в неё забралась, обессилено откинувшись на сравнительно мягкую спинку сидения. Рядом с ней, на сидении и подле него было навалено множество каких-то матерчатых тючков, так что места хватило только ей одной. По этой причине Феофану пришлось сесть рядом с возницей, что, впрочем, нисколечко монаха не огорчило.

— Едем, Санька! — с облегчением проговорил он.

— Н-но, милые! — всё тем же низким дискантом рявкнул возница. — Пошли, родимые!

И, для вящей убедительности, взмахнул над головой кнутом.

Лошади рванули так, что Саньку почти прижало к сиденью. Впрочем, ничего особо неприятного в этом не было.

— Ие-ха! — продолжал вопить возница, вращая кнутом. — Давай, милые!

И, обернувшись к Саньке, неожиданно ей подмигнул.

— С ветерком, девка, прокачу!

Лошади и в самом деле мчались как угорелые, так, что до Саньки, в испуге вцепившейся в поручень, не сразу и дошёл смысл самой последней фразы возницы.

«Девка» — сказал Саньке этот невзрачный мужичок в богатом одеянии, а значит, он каким-то образом смог раскусить нехитрый её маскарад. Но ежели смог он, смогут и другие! Вон и Аксинья тоже как-то неожиданно быстро обо всём догадалась.

«Веду себя, как девчонка! — стиснув зубы, подумала Санька. — Плачу, как дура, и вообще…»

— Отрок это! — прогудел Феофан, обращаясь к вознице. — Блаженный он, потому ликом немного с отроковицею схож…

— Да мне всё равно! — неожиданно захохотал возница. — Отрок, так отрок!

И, вновь повернувшись к Саньке, вторично ей подмигнул.

«Не поверил!» — поняла Санька.

Впрочем, ничем плохим ей это пока не грозило. Феофан был рядом и, в случае чего, с этим плюгавеньким мужичонкой он в два счёта разобрался бы. Да и почему сразу подозревать человека в дурных намерениях. Ну, догадался… ну, дал Саньке это понять — и что?

А лошади всё продолжали и продолжали нестись во весь опор. И возница уже не грозил им кнутом, наоборот, он даже слегка придерживал ретивый бег своих рысаков, время от времени туго натягивая вожжи.

— Добрые лошади! — перекрикивая грохот и дребезжание, издаваемые бричкой, обратился Феофан к вознице. — Сам-то ты кто будешь? Купец?

— А бес его знает! — с какой-то весёлой лихостью отозвался тот.

И, помолчав немного, добавил:

— Со вчерашнего дня, вроде как купец! А кем завтра буду — про то одному Господу ведомо!

Как-то мудрёно говорил возница, темнил он что-то… во всяком случае, Санька его не совсем поняла. А Феофан, то ли понял, то ли глубоко безразлично это всё ему было, но больше ничего расспрашивать не стал.

Но возница явно не считал разговор законченным. Выговориться ему почему-то хотелось, душу хоть кому-либо, да излить.

— Купеческая это бричка, святой отец! — пояснил он, хоть Феофан ни о чём таком его не спрашивал. — И лошади тоже купеческие! Ещё вчера купец с купчихой на них куда-то путь правили… а тут мы с братом возьми, да и подвернись…

Не договорив, он замолчал и принялся усиленно полосовать кнутом лошадей, хоть те и так мчались, как угорелые.

— Но, волчья сыть!

— И что? — резко спросил Феофан, одновременно с этим перехватывая у возницы кнут. — Порешили вы с братом того купца, так, что ли?

При этих его словах Санька вздрогнула и сжалась. По-новому как-то взглянула на невзрачного этого мужичка в нелепом среди лета головном уборе. Раньше возница казался ей просто смешным, теперь же при одном только взгляде на его сутулую спину Саньку невольно пробрала дрожь.

— Ну, что молчишь? — нетерпеливо прогудел Феофан, швыряя кнут себе под ноги. — Говори!

— Осуждаешь, святой отец? — с какой-то даже издевкой отозвался возница, нагибаясь и вновь подхватывая кнут. — А ежели у нас иного выбора не было?

— Бог судит, не я! — буркнул Феофан и из-за плеча бросил обеспокоенный взгляд в сторону Саньки. — А выбор, его завсегда найти можно!

— А ежели он брата мово жизни порешил?! — с каким-то даже торжеством в голосе возразил возница. — Мы бы их, может, живыми отпустили, лошадёнок с товаром отняли бы и всё! А он из пистоли в брата… в упор! Ну, а потом и я его достал… кистенём. Вот этим самым…

И возница неожиданно вытащил из-под сидения шипастый металлический шар на длинном сыромятном ремешке… знакомый такой шар…

— Перетянул разок по макушке — ему и хватило, — продолжал меж тем возница, с какой-то странной ухмылкой покачивая на руке кистень. — Купчиха, известное дело, в крик. Ну, я и её тоже… сгоряча! Потом опомнился, пожалел о содеянном. Не о купце, пёс с ним, с купцом… о бабе его. Она молодая была, сдобная. Очень бы мне для этих самых дел подошла… а я, дурак, кистенём!

И, вновь засовывая кистень под сидение, возница сладострастно причмокнул.

— Не о том говоришь! — сердито буркнул Феофан. — Бог тебе судья, но нельзя об этом так! Давай о чём-нибудь другом побеседуем!

— Давай! — как-то сразу согласился возница. — Как младший братишка мой мученическую смерть принял — об этом я тебе уже рассказал. А поведаю я тебе ещё, святой отец, как старшего моего брата жизни лишали?!

Последние слова возница почти прокричал.

— Поведать?!

— Придержи лошадей! — встревожено крикнул Феофан, хватая возницу за плечо. — Придержи, говорю!

— Ты его убил, монах! — истошно завопил возница, вовсе бросая вожжи и судорожно шаря правой рукой где-то под сиденьем. — Позавчера, у реки дело было! Али позабыл уже, святоша?!

Ничего на это не отвечая, Феофан ухватил его за отвороты кафтана обеими руками и так встряхнул, что с головы возницы слетела его мохнатая шапка.

— Останови, говорю!

— А шиш тебе, монах! — полузадушено хрипел возница, всё продолжая и продолжая шарить рукой под сиденьем. — Сейчас я тебе… сейчас…

Лошади, никем не управляемые, неслись вскачь, а бричку трясло и подкидывало так, что Саньке пришлось обеими руками крепко вцепиться в поручень, чтобы удержаться и не вылететь. И тут в правой руке возницы оказалось вдруг что-то, длинное и блестящее… и мгновение спустя Санька услышала треск выстрела.

И, почти одновременно с этим, Феофан охнул и, отпустив возницу, ухватился обеими руками за окровавленную голову. Потом покачнулся и просто вывалился на обочину дороги.

— Феофан! — пронзительно вскрикнула Санька, уже поняв, что произошло, но ещё не до конца в это поверив. — Феофан!

Она обернулась, но так ничего не смогла рассмотреть в клубах густой пыли, клубившейся за бричкой.

— А вот оно как, святоша! — дико завопил возница, вновь подхватывая и встряхивая вожжи. — Брата моего порешил — ступай сам следом!

И, метнув быстрый взгляд в сторону омертвевшей от ужаса Саньки, добавил с гнусной какой-то ухмылочкой:

— А с тобой, девка, я потешусь! Ох, как потешусь, душеньку отведу! И за себя, и за братьев своих загубленных!

«Прыгать! Немедленно прыгать! — билась в голове у Саньки паническая мысль. — Спрыгнуть, пока не поздно!»

Но лошади мчались с такой скоростью, что прыгать было опасно. И оставаться в бричке тоже было опасно, ещё опаснее, нежели прыгать.

— Два брата у меня было! — вопил во весь голос возница, с силой вращая над головой кнут. — И где они, братья мои?! Один я таперича, на всём белом свете один! Аки перст… и в сердце моём лишь злоба лютая!

В этот момент он был похож на сумасшедшего… да он и был сумасшедшим в этот момент…

Сжав зубы, Санька уже приготовилась прыгать, хоть вероятность разбиться была очень высока, но в этот момент она заметила всадников. Вымахнув из какого-то перелеска, они мчались наперерез бричке, и было их около сотни, а то и больше…

Возница тоже заметил всадников, да и трудно их было не заметить. Он хлестнул лошадей, хоть они и так неслись из последних сил.

— Но, клячи купеческие! Давай же, давай!

Обернувшись, Санька сумела разглядеть сквозь клубы пыли быстро приближающихся всадников. Их лошади были явно порезвее порядком заморенных купеческих рысаков.

— А ну, стой! — зычно закричал передний из всадников, нарядный, в блестящей кольчуге и шлеме с перьями. — Стой, тать!

— Грехи наши тяжкие! — испуганно простонал возница, натягивая вожжи и замедляя этим бешеный бег лошадей. — Никак, дозор царский!

Он вновь напялил на голову нелепую свою шапку и, повернувшись в сторону обмершей от ужаса Саньке, добавил жалобно и, одновременно, с угрозой:

— Ты, девка, того… молчи лучше! Будешь молчать, тогда и я тебя, это… не выдам, слышишь?! Ужо не скажу им, что ты — девка переодетая! А коли из беды выпутаться сумеем — враз отпущу! Вот как перед Богом клянусь — отпущу с миром, ничем не обидев! Ты только меня, это… не выдай, слышь?! Я — купец, по торговым делам еду… ты — мой сынишка младшенький, всё понятно?

Последние слова он произнёс почти шёпотом, ибо всадники были уже совсем близко. Ещё мгновение — и они обступили остановившуюся бричку со всех сторон, а возница, сорвав с головы меховую свою шапку, принялся униженно кланяться.

— Кто таков? — властным начальственным голосом проговорил всё тот же всадник в золочёной кольчуге и Санька внезапно его узнала.

Это он третьего дня хотел хлестнуть её плетью, да Феофан не позволил, принял этот удар на себя.

Вспомнив о Феофане, Санька вдруг почувствовала, как какой-то тугой солёный комок вплотную подкатился к горлу, да так, что даже дышать стало трудно. Глаза заволокло слезами, но Санька сердито смахнула их тыльной стороной ладони. Не время было плакать сейчас.

А возница уже что-то говорил, обращаясь к всаднику в золочёной кольчуге, по всему видно, предводителю всей группы… и голос матёрого убийцы был в этот момент на удивление тихим, угодливым, даже каким-то воркующим, что ли…

Впрочем, самое начало его объяснений Санька, всецело занятая своими горькими мыслями, пропустила.

— …а потом тати воровские на нас нечаянно наехали… — продолжал между тем возница всё тем же унижено-воркующим тоном, бросая при этом опасливые взгляды в сторону неподвижно сидящей Саньки. — Еле ускакали от них, товара часть пришлось выбросить иродам на разграбление. Бог миловал, спаслись… сынишка вот только перепугался до смерти…

— Сынишка?

Всадник в золочёной кольчуге чуть повернул своего вороного жеребца и пристально посмотрел на Саньку.

— Это и есть сынишка твой?

Возница неуверенно кивнул.

— Так ведь я его видел на днях! — не зло и даже как-то весело проговорил всадник в кольчуге — Сынишку твоего названного! Правда, он тогда не с тобой был, а с монахом пришлым. Как же ты это объяснишь, купец?

Ненависть к вознице, так подло, исподтишка убившего Феофана настолько захлестнула Саньку, что даже собственная судьба перестала её вдруг волновать.

— Врёт он всё! — закричала она, вскакивая с сидения и указывая рукой на явно растерявшегося возницу. — Не купец он — убийца! Он купца и жену его вчера убил кистенём, потом лошадей его забрал и в купеческую одежку вырядился! Что, неправду говорю?! А сегодня ещё и Феофана… из пистолета…

Это было всё, что смогла, давясь рыданиями, выкрикнуть Санька. А, выкрикнув всё это, она вновь упала на сиденье и горько расплакалась.

— Вот оно что?! — враз изменившимся голосом проговорил предводитель, пристально вглядываясь в помертвевшее от страха лицо возницы. — Вот оно как?!

И тут же повелительно махнул рукой кому-то из своих подчинённых.

— Повесить!

— Нет! — пронзительно завопил возница, когда два дюжих воина, спешившись, стащили его с брички и, повалив навзничь, принялись связывать за спиной руки. — Поклёп это! Лжа!

И умолк, ибо один из связывающих, ткнул его лицом прямо в дорожную пыль.

— А это что? — проговорил кто-то из всадников, нагибаясь и вытаскивая из-под сидения кистень и пистолет. — Тоже лжа?

— Для защиты это! — продолжал вопить возница, хрипя и отплёвываясь. — Купец я, люди добрые!

— Быстрее давайте! — нетерпеливо крикнул предводитель, с трудом придерживая на месте пляшущего жеребца. — Чего возитесь!

Подхватив с двух сторон истошно вопящего и тщетно упирающегося возницу, воины тут же поволокли его к одинокому дубу, стоящему у самой дороге. На нижнем суку дуба уже сидел кто-то из воинов, сноровисто прилаживая верёвку, другой помогал ему снизу. Всё делалось просто, деловито и даже как-то буднично… а Санька, словно остолбенев, молча смотрела на всё это широко раскрытыми испуганными глазами.

Этот лжекупец за все свои преступления и в самом деле заслуживал примерного наказания, а может даже и смертной казни, но…

Возможно, всё дело было в слишком уж быстром вынесении смертного приговора и почти мгновенном его приведении в исполнение. Так нельзя было поступать, а вдруг Санька соврала, возвела на человека напраслину…

Никто даже разбираться не стал! Повесить и всё!

— Винюсь, слуги царские! — ещё пронзительнее завизжал возница, когда его уже подтащили под верёвку и накинули на шею петлю. — Слово и дело! Слово и дело государево!

— А ну стой! — крикнул предводитель и, чуть тронув коня, подъехал к месту казни вплотную. — Говори!

— Не сын он мне! — затравленно выкрикнул возница, грязной спутанной бородой указывая в сторону Саньки. — И не парнишка это вовсе! Девка переодетая! Ведьма! Из-за неё все мои беды, она и меня давеча околдовала! Сжечь её надобно, проклятую!

— Девка?!

Обернувшись, предводитель внимательно посмотрел на Саньку.

— А ведь и впрямь девка! — хохотнул он. — Ишь, ты, ловкачка!

— Сжечь её, ведьму! — всё ещё на что-то надеясь, вновь выкрикнул возница. — Позвольте, Ваша милость, мне самому…

И захрипел, не договорив, ибо в это самое время сразу два воина дружно потянули за верёвку.

— Ну, как?! — вопросительно крикнул один из них. — Тянуть, что ли?

— Тяни! — равнодушно бросил предводитель, даже не глядя в ту сторону.

Дальнейшего Санька уже не видела, не хотела видеть. Крепко зажмурившись, она ещё и низко наклонила голову. И сидела так до тех самых пор, пока что-то твёрдое и холодное не коснулось её подбородка, приподняло его вверх.

Невольно открыв глаза, Санька увидела совсем близко от своего лица лицо предводителя: совсем ещё молодое, холёное и по-своему, очень даже привлекательное. Густые белокурые волосы, выбивавшиеся из-под шлема, вместе с усами и небольшой аккуратной бородкой красиво его обрамляли.

Вот только глаза у предводителя были, не то, чтобы злыми, но какими-то холодными, что ли…

Пустые, равнодушно-скучающие глаза человека привыкшего убивать и уже уставшего каждодневно этим заниматься.

— Ну?! — лениво проговорил предводитель, рукой в железной перчатке ещё выше задирая Санькин подбородок. — Будешь говорить?

— Буду! — испуганно прошептала Санька и даже сама почувствовала, как дрожит и срывается её голос.

— Зовут как?

— Санькой! — всё так же испуганно прошептала Санька и тут же поправилась: — Александрой, то есть…

— Ладно, поверим! — сказал предводитель, отпуская Санькин подбородок. Но когда она, пользуясь этим, попыталась вновь опустить голову, крикнул, не сердито, но повелительно: — Голову не опускать! На меня смотреть!

Испуганная Санька постаралась вскинуть голову как можно выше.

— Вот так оно лучше! — уже более миролюбиво проговорил предводитель. Потом помолчал немного и добавил: — Лазутчица? Из стана Болотникова?

— Нет! — Санька отчаянно замотала головой, стараясь при этом не смотреть в сторону дуба, с нижней ветви которого свисало почти до земли страшное неподвижное тело. — Просто странница! А переоделась и волосы себе остригла, потому что боялась! Время такое…

— Страшное время! — неожиданно мягко и даже участливо согласился с Санькой предводитель. — А люди, они сейчас пострашнее зверей лютых!

Он замолчал, думая о чём-то своём, и Санька тоже молчала, испуганно на него уставившись. Но мыслей у неё в голове не было никаких. Пустая была голова, совершенно пустая.

— Холопка беглая? — неожиданно строго спросил предводитель, и, когда Санька отрицательно замотала головой, ещё более неожиданно с ней согласился. — Верю, не похожа ты на холопку! Одежка на тебе дюже дивная. Дочь купеческая?

На этот раз Санька кивнула, решив со всем соглашаться.

— Понятно… — проговорил предводитель. — Родители живы? Али убиты оба?

— Убиты! — вновь подтвердила Санька. Потом помолчала немного и добавила: — Оба…

— Этот их порешил? — указал предводитель на дерево с повешенным.

Саньке хотелось и на этот раз с ним согласиться, но тут она вовремя вспомнила, что предводитель позавчера видел её с Феофаном.

— Нет! — мотнула она головой. — Раньше, на той неделе ещё… Болотниковцы внезапно налетели…

Последние слова она проговорила с явным усилием, ибо ещё не совсем избавилась от исторических своих иллюзий о хороших повстанцах и плохих ратниках Шуйского.

— Понятно! — вновь повторил предводитель. — Ну, а тут, в бричке, как оказалась?

На этот вопрос можно было, наконец-таки, ответить без вранья, вернее, почти без вранья, и Санька, глотая слёзы, принялась рассказывать, как повстречала она Феофана, как шли они вместе, а потом решили подъехать на случайно подвернувшейся бричке. А ещё потом возница принялся хвастаться тем, что порешил, мол, купца с купчихой, а когда Феофана это возмутило, выхватил пистолет и в упор выстрелил в монаха…

— Вот же ирод! — возмущённо воскликнул один из всадников. — Монаха порешил! Не зря мы его, татя, вздёрнули!

Остальные воины одобрительно зашумели, но разом умолкли, повинуясь повелительному жесту предводителя.

— С девкой что делать будем? — проговорил он задумчиво. — Может, и впрямь сжечь её, как полагаете?

Санька так и обмерла, услышав эти слова. С надеждой взглянула на предводителя: может, пошутил?

Но красивое лицо предводителя было совершенно непроницаемым.

— Ну, что смотришь? — спросил он, скривив губы в недоброй какой-то усмешке. — Ежели по одежде твоей судить, то ты — ведьма и есть!

— Нет! — отчаянно замотала головой Санька. — Я не ведьма!

— А почему тогда этот душегуб так тебя обозвал? — выкликнул вдруг один из всадников. — Под петлёй, перед смертью, перед судом Божьим… там люди обычно правду бают!

И вновь все как один воины зашумели, но на этот раз как-то вразнобой…

— Сжечь её, ведьму, и дело с концом! — зычно крикнул один из воинов, широкоплечий, с густой окладистой бородой. — Или вздёрнуть рядом с дружком!

Но его сразу же перебили.

— Да погоди ты, Пахом! Тут разобраться надо!

— Да чего разбираться! — не унимался бородач. — Ишь, вырядилась, нехристь, православным мужам во искушение!

И тут Санька неожиданно вспомнила о крестике на шее.

— Я тоже православная! — отчаянно закричала она, вытаскивая крестик и махая им из стороны в сторону. — Вот и крест на мне!

Странно, но, увидев в дрожащей Санькиной руке этот маленький золочёный крестик, воины как-то разом умолкли. И все дружно посмотрели на предводителя. А Саньке внезапно вспомнилось, как долго мать уговаривала её совершить обряд крещения, как долго Санька не соглашалось на этот, как она тогда выразилась, «полностью средневековый пережиток». И вот теперь, кажется, этот маленький золочённый крестик из большой беды смог её вызволить.

Или ещё ничего не ясно?

А предводитель уже смотрел не на Саньку, а в сторону прямо противоположную. И все воины тоже дружно повернули туда головы.

Обернувшись, Санька увидела ещё одного всадника. Вынырнув откуда-то из придорожного кустарника, всадник мчался в их сторону, низко прильнув к лошадиной шее.

— Там казаки воровские! — хрипло выкрикнул он, резко осаживая лошадь около предводителя и как-то по-пьяному покачиваясь в седле. — Много!

Прокричав, а вернее, прохрипев это, всадник замолчал и, качнувшись в последний раз, рухнул прямо под ноги собственной лошади. И тут только Санька смогла разглядеть стрелу, торчавшую у него между лопаток.

— Уходим! — скомандовал предводитель, птицей взлетая на вороного своего жеребца.

И, разом повернув коней, всадники унеслись прочь. А Санька осталась.

Одна в бричке, запряжённой двумя лошадьми.

 

Глава 8

В той, прошлой своей жизни Санька редко ездила на «лошадиной тяге», да и то лишь исключительно в качестве праздной пассажирки.

Иван, он мог и коня запрячь, и весьма лихо им править, а вот сама Санька ни с чем подобным даже не сталкивалась. Знала теоретически, что «управление» лошадьми с помощью вожжей следующим образом происходит: натягиваешь нужную вожжу — и конь послушно в эту же сторону и поворачивает…

В теории это звучало довольно-таки неплохо, но вот на практике оказалось совсем худо. Да так худо, что дальше некуда!..

Вообще-то, самым первым Санькиным поползновением после того, как всадники подались прочь, и оставили её в покое, было — бежать! Бежать со всех ног и куда глаза глядят, лишь бы подальше от страшного этого места, от висельника, мерно покачивающегося под порывами ветра совсем неподалёку от неё, от второго мертвеца со стрелой в спине, лежащего у самой, считай, брички. И Санька, напрочь позабыв о своих израненных ногах, даже соскочила, чтобы…

И сразу же поняла, что бежать в данный конкретный момент она, увы, не в состоянии. Ковылять… это ещё кое-как…

И она, подобрав с земли вожжи, вновь вкарабкалась на бричку. Но уже не на заднее мягкое сидение — а на переднее, деревянное. Уселась там поудобнее, встряхнула вожжами.

— Но! — неуверенно крикнула она. — Пошли!

Кони даже не шелохнулись. Как стояли, лениво пощипывая редкую придорожную травку, так и остались стоять.

— Пошли, давай! — со слезами в голосе крикнула Санька, повторно встряхивая вожжами. — Ну же!

И вновь никакого эффекта.

И тут Санька вспомнила про кнут. Где-то тут он валялся… вот только где? Ага, вот же… прямо под ногами!

— Добром не хотите! — пробормотала Санька, неумело взмахивая кнутом. — А ну, вперёд!

Эффект на этот раз превзошёл все её ожидания.

Кони рванули с места так, что Санька, никак этого не ожидавшая, кувыркнулась с переднего сиденья на заднее. Вернее, в промежуток между передним и задним сиденьями, да так и застряла там с прижатыми к голове коленками.

А кони всё набирали и набирали скорость.

— Стойте! — испуганно завопила Санька, отчаянно, но, тщетно пытаясь выбраться из той неудобной позиции, в которую сама же себя и посадила. — Да стойте же вы!

Лошади, конечно же, не послушались. Вряд ли они даже расслышать смогли тонкий срывающийся Санькин голос в сплошном грохоте и лязге, издаваемом подпрыгивающей на ухабах бричкой. Они мчались изо всех сил, а лязг и грохот, раздающиеся позади, казалось, только придавал им прыти…

Лошади, что называется, понесли. И Санька, выбравшаяся, наконец, из-под сидения, воочию смогла в этом убедиться.

Как и в том, что положение у неё незавидное. И это ещё мягко сказано.

Вожжи она потеряла, вернее, волочились они по земле и были теперь совершенно недоступными, а значит, бесполезными. Кнут, который валялся рядом с Санькой, был ещё более бесполезным, ибо кнутом можно подогнать лошадей, но никак их не остановить.

Оставалось одно: прыгать!

Или ожидать, когда бричка, не выдержав, наконец, бешенной этой скорости, сама перевернётся или развалится на составные части.

И то и другое почти одинаково страшило Саньку, но на прыжок надо было решиться, а вот решимости у Саньки явно не хватало. И поэтому она, уцепившись обеими руками за боковой поручень, всё оттягивала и оттягивала неизбежное…

А потом сквозь лязг и грохот, издаваемые, подпрыгивающей на ухабах бричкой, до её ушей донёсся внезапно посторонний какой-то звук. Ещё не совсем понимая, что это такое может быть, Санька чуть повернула голову влево и… увидела всадника. Подгоняя собственную лошадь, он мчался теперь совсем рядом с Санькой, и был он молод, даже очень молод. Наверное, немногим лишь старше её самой.

Но, несмотря на крайнюю свою молодость, юноша был уже воином. Об этом свидетельствовала сабля на поясе и рукоять пистолета, торчащая из кожаной кобуры, притороченной к седлу. Богатый, расшитый золотыми узорами кафтан указывал на принадлежность к дворянскому (а может даже, боярскому) сословию, а значит, был этот молодой всадник из числа царских ратников, но никак не из восставших крестьян.

Впрочем, сейчас уже Санька и сама не знала, кого из них следует больше опасаться.

— Помогите! — испуганно пискнула она, с мольбой глядя на юношу.

— Сейчас пособлю! — звучным юношеским тенором крикнул юноша, пришпоривая лошадь. — А ты, это… ты пока крепче держись!

Санька и так держалась из последних сил. А юноша, не обращая больше на Саньку никакого внимание, обогнал бричку и почти уже поравнялся с бешено несущимися лошадями упряжки. Некоторое время просто скакал рядом с ними, как бы примериваясь, а потом совершенно неожиданно для Саньки оказался вдруг на спине ближайшей из упряжных лошадей. Как это ему удалось, да ещё почти мгновенно… этого Санька так и не смогла понять. Да, если честно, не до того ей сейчас было…

— Тр-р-р! — всё также звучно закричал юноша, чуть откидываясь назад. — Ишь, разбежались!

Наверное, кроме возгласа, он ещё и сделал там что-то такое, потому как лошади, сначала просто перешли с галопа на рысь, а потом и вовсе пошли почти шагом, шумно фыркая и широко раздувая мокрые от пота бока. А юноша внезапно обернулся и подмигнул Саньке.

— Испугался, малец?

Не имея ни сил, ни голоса, Санька просто кивнула.

— Я тоже испугался! — сказал юноша, останавливая, наконец, лошадей и спрыгивая на землю. — За тебя, малец, испугался. А ты что, так один и странствуешь?

Не зная, что и ответить на этот вопрос, Санька не ответила ничего. Да юноша и не ждал ответа.

— Это не твоего ли отца повесили царские ратники? — спросил он участливо. — Видел я, там, у дороги…

И вновь Санька ничего ему не ответила. А вместо этого лишь разрыдалась в голос.

— Ну, прости! — виновато пробормотал юноша, по-своему поняв её слёзы. — Спросил, не подумавши.

Он подошёл к бричке, некоторое время молча смотрел на безутешно рыдающую Саньку. А она всё пыталась объяснить, что повешенный — никакой ей не отец. И что он убил Феофана… и правильно его повесили соратники этого симпатичного юноши, за дело повесили, душегуба окаянного…

Пыталась всё это объяснить, но рыдания мешали.

А потом оказалось, что рыдания правильно сделали, что помешали Саньке сморозить очередную глупость.

— Собаки царские! — внезапно процедил юноша сквозь зубы. — Чуть что — сразу в петлю! Ну, ничего… они тоже своё получат! Наш воевода ещё в Москве будет править, а их боярский царь — на дыбе корчиться!

Санька поняла, что ошиблась, приняв юношу за одного из царских ратников. Юноша был из восставших, может даже из тех дворян, что остались до конца верными Болотникову. Таких, если верить учебнику истории, тоже оказалось немало.

Или, может, просто приоделся, ограбив кого-то из богатеньких?

А юноша вдруг свистнул, да так оглушительно, что Санька даже вздрогнула и недоумевающее на него уставилась. А потом услышала недалёкое лошадиное ржание и поняла, что таким своеобразным способом юноша подзывает свою собственную лошадь.

Лошадь эта и вправду почти сразу же прибежала на свист: высокий вороной жеребец с красиво изогнутой, почти лебединой шеей. Остановившись возле юноши, жеребец доверчиво ткнулся влажными губами в его плечо.

— Ах ты, морда! — с укоризной проговорил юноша, одной рукой ероша густую спутанную гриву жеребца, а другой ласково поглаживая его по шее. — Сбежать от меня хотел, да?

Вряд ли жеребец хотела сбежать от своего хозяина, да и сам хозяин вряд ли всёрьёз его в этом обвинял. Он ещё раз провёл ладонью по шее лошади, потом вновь обернулся к Саньке.

— Куда ехали с отцом? — спросил он. — В Тулу?

Санька молча кивнула, решив со всем соглашаться. В Тулу, так в Тулу… ей теперь как-то всё равно было…

— К нам в стан? — задал юноша следующий вопрос. — Или так, в город, по торговым делам?

Тут уже кивка было недостаточно, нужно было хоть что-либо, но ответить.

— По торговым делам, — сказала Санька, потом вспомнила о пропавшем Иване и добавила торопливо: — Вообще-то, мы брата моего искали, старшего. Вот, в Туле решили посмотреть…

— Ну, тогда нам по пути! — усмехнулся юноша.

И, привязав своего жеребца к заднему выступу брички, он поднял с земли вожжи. Потом, легко вскочив в бричку, уселся рядом с Санькой.

— Но, родимые! — крикнул он, слегка встряхивая вожжами. — Пошли!

И лошади сразу же его послушались. И послушно побежали рысцой, держась середины дороги, так что даже править ими не было особой нужды.

Юноша и не правил, просто держал вожжи в левой руке. Правую же свободную руку положил на изогнутую рукоятку пистолета, который предварительно вытащил из седельной кобуры и просто засунул за пояс.

Так они и ехали некоторое время в полном и абсолютном молчании.

— Как звать тебя, малец? — неожиданно спросил юноша, даже не глядя в Санькину сторону. — Меня — Андреем!

— А меня — Александрой! — бездумно отозвалась Санька и тут же добавила, спохватившись: — Александром, то есть… Санькой…

— Санькой… — повторил Андрей, внимательно следя за дорогой и, в то же время, искоса поглядывая в Санькину сторону. — И сколько же тебе лет, Санька?

«Пятнадцать!» — чуть не ляпнула Санька, но вовремя спохватилась.

— Двенадцать годков мне, — проговорила она жалобно, потом подумала немного и ещё более жалобно добавила: — Тринадцатый вот пошёл…

— И уже без отца… — вздохнув, добавил Андрей. — В Туле есть кто знакомый?

И тут только Санька вспомнила о Феофане. А что, если он остался жив после того рокового выстрела? Лежит теперь раненый в придорожной пыли… и, может, ему ещё можно хоть как-то помочь?!

— Поворачивай! — взволнованно закричала она, хватая Андрея за рукав. — Мне назад надо!

И, заметив недоуменный взгляд юноши, пояснила торопливо:

— Там Феофан… ранило его сильно… а потом…

Не договорив, она замолчала, поняв вдруг, что рассказать этому симпатичному юноше всё, что случилось потом, будет не так-то и просто.

Но Андрей, ни о чём больше не расспрашивая, ловко развернул повозку с помощью одних только вожжей. Правда, после этого соскочил на землю и принялся отвязывать своего скакуна.

— Ты извини, Санька! — сказал он почти виновато. — Пособил бы тебе с радостью, но времени нет! С донесением скачу, так что…

Он замолчал, не договорив, с некоторым сомнением взглянул на Саньку.

— Один с лошадьми управишься?

Санька неуверенно кивнула.

— А что это? — внезапно спросил Андрей и, засунув руку куда-то между тюков, вытащил оттуда на удивление знакомый предмет. — Что это?

«Мобильник!» — едва не ляпнула Санька, но вовремя сдержалась. Машинально провела рукой по карману.

Когда же он выпасть успел? Наверное, когда лошади мчались галопом, а сама Санька в это время беспомощно среди тюков кувыркалась?

— Это твоё? — с нескрываемым любопытством проговорил Андрей, внимательно рассматривая находку. — Твоё, да?

— Первый раз вижу! — неожиданно даже для себя самой сказала Санька. — Отец, наверное, выменял где-то, диковинку заморскую!

— Заморская, это точно! — согласился Андрей, вертя мобильник в руках. — Никогда ничего подобного… Вот чёрт! — вскрикнул вдруг он испуганно, роняя мобильник.

Санька не сразу уразумела причину этого его испуга, и только, взглянув на мобильник, лежащий на земле, поняла, что же смогло так напугать этого бесстрашного парня.

Экран мобильника светился, наверное Андрей, сам того не желая, нажал на соответствующую кнопку. Впрочем, продолжалось это недолго… экран вновь погас…

— Чёрт! — повторил Андрей, с опаской поглядывая на мобильник у своих ног. — Дьявольское отродье! Чур меня, чур!

И он широко и размашисто перекрестился.

«Сейчас вновь меня ведьмой объявят!» — борясь с подступающей паникой, подумала Санька.

А Андрей со всего размаху врезал ногой, обутой в расписной щегольской сапог, по мобильнику и тот, отлетев метров на десять, ещё и развалился при этом на составные части: питание отдельно, сим-карта — сама по себе…

— Первый раз видишь, говоришь? — как-то недобро прищурившись, спросил Андрей Саньку. — Врёшь, поди, малец?!

— Правду говорю! — со слезами в голосе выкрикнула Санька. — Не видывал я этой штуковины, не показывал мне её батя! Никогда не показывал!

Ничего на это не отвечая, Андрей подошёл к разбросанным частям мобильника, осторожно сгрёб их в широкую ладонь.

— Ну и ладно тогда, — забрасывая бренные остатки мобильника в седельную сумку, уже спокойно проговорил Андрей. — Немчине нашему покажу, Фидлеру! Он человек бывалый, может, что-либо подобное видывал в многостранствиях своих!

«Отдай!» — едва не крикнула Санька, но вовремя сдержалась. В самом деле, какое право имеет она претендовать на находку, ежели только что вторично объявила о полной к ней непричастности?

— Ну, прощевай, что ли, Алексашка! — крикнул Андрей, вскакивая в седло и сразу же бросая лошадь в галоп. — В Туле встретимся!

Юноша ускакал, а Санька некоторое время лишь грустно смотрела ему вслед. Не потому, что жалко было бесполезного этого мобильника, потому, скорее, что страшновато было вновь одной оставаться. Потом она вздохнула и с замиранием сердца встряхнула вожжами.

— Но! — крикнула вполсилы. — Пошли!

И кони, что удивительно пошли. Точнее, побежали неторопливой размашистой рысью. Именно, неторопливой… и Санька, почти успокоившись, уселась поудобнее на жёстком сидении и принялась править. Впрочем, править её почти не пришлось, умные животные сами выбирали для себя наиболее удобный маршрут.

Проезжая мимо дерева с висельником, Санька крепко зажмурилась и решилась вновь открыть глаза лишь когда страшное дерево осталось далеко позади. Теперь ей следовало глядеть в оба, ибо неподалёку был уже и тот участок дороги, где раненый Феофан свалился с повозки. Именно раненый, а не убитый… Санька очень на это надеялась…

Замедлив с помощью вожжей ход лошадей до почти минимального, Санька, привстав на сидении, принялась внимательно осматривать окрестности дороги. Феофан свалился на левую сторону, это Санька хорошо даже запомнила. Но обследовала она обе стороны: как левую, так и правую…

И безо всякого видимого результата.

Феофана нигде не было видно: ни живого, ни убитого. И, проехав безрезультатно ещё пару километров, Санька, наконец-таки, остановила лошадей и задумалась.

В том, что она уже давно миновала место падения Феофана, в этом у Саньки не оставалось никаких даже сомнений. Более того, она узнала вдруг местность, на которой в данный момент находилась: именно тут они с Феофаном пережидали нашествие войск, и именно тут повстречали бричку с жутким этим разбойником…

И что из этого следовало?

Пропустить и не заметить лежащее у дороги тело монаха Санька никак не могла: придорожная трава на протяжении всего этого участка шляха была невысокой и довольно редкой. Значит, либо Феофана кто-то подобрал, либо он, раненый, сам ушёл (уполз?) в сторону леса, подальше от опасного этого шляха…

И где его в таком случае искать? И как, скажите, сие осуществить? Кричать, звать?

Почему-то Саньке очень не хотелось этого делать.

Потом она вспомнила о слепом бандуристе с мальчиком-поводырём по имени Иван. Надежда на то, что поводырём этим вполне мог оказаться её Иван, всё ещё не угасала в душе Саньки… впрочем, надеяться ей больше было совершенно не на что. Особенно теперь, после вынужденной разлуки с Феофаном.

А значит, надобно, во что бы то ни стало, разыскать этого бандуриста. Вот только где его искать теперь: в Туле или всё же в Калуге?

Санька выбрала Тулу.

Развернув лошадей (Санька и сама удивилась, как лихо это у неё получилось на довольно-таки узкой дороге), она встряхнула вожжами, и лошади вновь покорно потрусили в сторону Тулы. А Санька, крепко сжав зубы, чтобы не разреветься (этого ещё не хватало!), всё продолжала и продолжала внимательно осматриваться по сторонам.

И, как оказалось, не зря.

Что-то до боли знакомое мелькнуло вдруг у неё перед глазами, мелькнуло и осталось, было, позади… но тут Саньку словно осенило.

— Тр-р-р! — закричала она, туго натягивая вожжи, и лошади послушно остановились. А Санька, даже не дожидаясь полной их остановки, соскочила с облучка и, прихрамывая, бросилась в ту сторону, где и заметила мимоходом знакомый предмет. Или он просто почудился ей?

Оказалось, не почудился.

В густой придорожной траве лежал посох Феофана. А чуть поодаль — его котомка. Самого монаха нигде не было видно.

— Феофан! — крикнула Санька вполголоса. Крикнула и прислушалась.

Ответом ей была лишь тишина, чуть разбавленная отдалённым шумом берёзовой рощи, что тянулась вдоль «шляха». Возможно, Феофан уполз в ту сторону? Или ушёл, ежели сил хватило? Впрочем, в таком случае он бы посох с котомкой ни за что не оставил…

Следопыт из Саньки был аховый, но даже её незначительных навыков в этой области хватило, чтобы осознать: в сторону рощи никто не полз и даже не шёл. Вот тут, между посохом и котомкой, трава основательно примята и даже кровавые пятна на ней хорошо различимы… а дальше — густой и совершенно нехоженый травостой.

Живой ли, мёртвый ли, но Феофан как сквозь землю провалился.

Осознав этот непреложный факт, Санька вздохнула и заковыляла обратно к лошадям. Потом, правда, вновь вернулась, и некоторое время молча вглядывалась вдаль.

— Феофан! — закричала она изо всех сил. — Феофан!

И вновь лишь тишина, чуть разбавленная шумом берёз, была ей ответом. И Санька, постояв ещё немного, печально вздохнула и, вернувшись к бричке, вновь забралась на облучок. Подобрав вожжи, решительно ими встряхнула.

— Но!

И вновь лошади послушались её сразу, кажется, признав наконец-таки за хозяйку. А какая ж он хозяйка, ежели даже распрячь их самостоятельно не сможет, не говоря уже о том, что домашних животных ещё и кормить-поить надобно? В общем, смех, а не хозяйка!

Уже отъехав от места таинственного исчезновения Феофана на довольно приличное расстояние, Санька запоздало вспомнила о посохе и котомке, так и оставшихся лежать на обочине. Вообще-то, посох был ей ни к чему, а вот котомку можно было и захватить.

Но не возвращаться же из-за этого вторично! Да и что там, в котомке могло быть важного такого? Вон у неё в бричке целая куча тючков… интересно, что в них там? Может, съестное что, а то есть ужас как хочется?

Можно было, конечно, просто остановиться и поискать это самое съестное, но лошади бежали бодро и не особенно быстро, и Саньке очень не хотелось их останавливать. Ведь кто знает, а вдруг они после вновь заупрямятся или, что ещё хуже, рванут вразнос, как тогда?

А вот и дерево с висельником (никак этот мертвец Саньку в покое оставить не желает!), и, проезжая мимо него, Санька вновь крепко зажмурилась. Господи, дальше-то что ей делать в этом страшном мире?!

«Искать Ивана! — сразу же приказала себе Санька, вторично сжав зубы, чтобы не разреветься в голос. — Он ведь тут где-то… и ему тоже страшно и одиноко! И просто здорово было бы, ежели поводырём того слепого бандуриста оказался именно Иван!»

Саньке очень хотелось в это верить. Как и в то, что бандурист с поводырём направились именно эту сторону.

А ведь могли и в прямо противоположную!..

Или не могли, ведь войско, которое наблюдали Санька с Феофаном, двигалось именно в сторону Тулы. И, скорее всего, бандурист примкнул к войску: где много народу, там и подзаработать легче…

Вспомнив про войско, Санька принялась встревожено вглядываться вдаль. А не нагоняет ли она его часом? А ежели всё же нагонит, то чем это для неё самой обернуться может?

Да ничем хорошим! — немного поразмыслив, решила Санька. — И лошадей отнимут, это, как пить дать, да и с самой чего угодно сотворить могут! И не важно, чьё это было войско: отступающие отряды Болотникова или ратники Шуйского, их преследующие! Все они одним миром мазаны и от всех их следует подальше держаться!

Впрочем, это было легче сказать, чем сделать, тем более, ежели хочет она как можно скорее Ивана отыскать. Значит, как не крути, а войско нагонять придётся.

Лошади всё продолжали и продолжали неторопливый свой бег, и Санька их не понукала и не сдерживала, положившись на волю случая. И даже когда клубящееся далеко впереди облако пыли подсказало Саньке, что она и в самом деле приближается к ратникам, и тогда Санька не стала останавливать лошадей. Будь что будет!

В это время до её ушей донёсся странный грохот, хорошо различимый даже сквозь непрерывное дребезжание брички. Грохот доносился спереди, а ещё Санька смогла разглядеть далеко впереди белёсые клубы дыма и мечущиеся в беспорядке среди них человеческие фигурки. Впрочем, определённый порядок в этом их метании, кажется, присутствовал…

Там, впереди, шёл бой, в этом не было никаких сомнений!

— Тр-р-р! — закричала Санька, туго натягивая поводья.

В душе она опасалась, что лошади, не послушавшись, вновь понесут, но, что удивительно, они почти сразу же остановились, всхрапывая и встревожено поводя ушами.

Это хорошо, но вот что ей делать дальше?

Может бросить бричку и продолжить путь в пешем порядке? Правда, стёртые ноги беспокоят, ну, да ладно! Зато пешему спрятаться легче: в траве затаиться, тем более, вон она какая вымахала высоченная справа от дороги. А слева сосновый бор… там тоже переждать можно. Не вечно же там впереди сражаться будут… кто-то ведь и победителем оказаться должен…

Но жалко было Саньке с бричкой и лошадьми расставаться. Ну, бричка — ладно, а вот с лошадьми как быть? Умела бы распрячь — на волю бы отпустила, но как тут распряжёшь, ежели она к этим резвым лошадкам даже приблизиться боится, не то, чтобы распрягать…

И тут Санька с ужасом обнаружила, что сражение медленно, но неуклонно перемещается в её сторону! Вот уже хорошо различимы стали бегущие в панике люди: кто пеший, кто конный. Впрочем, нет! Это пешие бежали в панике, а те, что на конях, догоняли их и… рубили! Саблями или мечами… и со всего размаха!

И вот-вот общая человеческая масса убегающих и преследователей окажется здесь, рядом с Санькой…

В полной растерянности Санька попыталась развернуть лошадей, но ничего у неё из этого не получилось. Вернее, получилось, но как-то наполовину: бричка, встав поперёк, плотно загородила собой дорогу, а лошади, вынужденные из-за этого сойти в неглубокий придорожный кювет, сразу же принялись жадно щипать густую высокую траву.

— Но! — в отчаянье закричала Санька, замахиваясь на них кнутом и едва не плача. — Но!

Кони рванули, образовав с бричкой почти прямой угол и бричка, естественно, такого неестественного положения выдержать никак не могла. Тоже скатываясь в кювет, она, одновременно с этим, так резко и внезапно накренилась, что никак не ожидавшая от брички подобной подлости Санька попросту вывалилась из неё, больно ударившись лбом о придорожный камень. А мгновение спустя и сама бричка опрокинулась, да прямо на Саньку, плотно придавив её к земле в области поясницы, да ещё и забросав сверху, хоть и мягкими, но довольно увесистыми тюками.

— Чёрт! — со слезами в голосе выкрикнула Санька, упорно, но безуспешно пытаясь выкарабкаться из-под брички. — Вот же чёрт!

Но бричка, издалека выглядевшая такой легковесной и даже, можно сказать, ажурной, на деле оказалась весьма тяжеленной конструкцией. Во всяком случае, несмотря на все старания Саньки, высвободиться не удалось. Уж она и так, и этак старалась, и ужом выкручивалась… а всё без толку.

— Но! — поняв всю тщетность своих усилий, прикрикнула Санька на лошадей, решив прибегнуть к их помощи. — Но, пошли!

Лошади приказ временной своей хозяйки попросту проигнорировали и, скорее всего, этим своим бездействием спасли Саньку от крупных неприятностей, кои могла причинить ей, волочась вслед за лошадьми, лежащая на боку бричка. Напополам бы не перерезала, но внутренние органы повредить могла, это, как пить дать!

В это время позади, со стороны дороги, послышались возбуждённые возгласы, топот множества ног… и Санька поняла, что остатки разбитого воинства уже совсем рядом. Кем бы ни были эти беглецы, сподвижниками Болотникова, царскими ли ратниками, ничего хорошего от встречи с ними Саньке ожидать не приходилось. И потому не нашла она для себя ничего лучшего, как попытаться притвориться убитой, тем более, что каких-то особенных неудобств от лежания под бричкой пока не испытывала. Так получилось, что на земле в этом месте оказалась довольно глубокая выбоина, в неё-то Санька и угодила. Выбраться самостоятельно не могла, но и особого давления на поясницу не было.

Закрыв глаза и раскинув в стороны руки, Санька замерла неподвижно, хоть неподвижность эта, ох, как нелегко ей далась. Сердце стучало до того оглушительно, что, казалось, едва не выскакивало из груди, и дыхание вдруг сделалось каким-то излишне частым и шумным. И только на то была надежда, что не станут в спешке отступающие вояки обращать особое внимание на какого-то мертвеца у дороги.

Так оно поначалу и было. Люди поодиночке и целыми ватагами просто пробегали мимо, бранясь и чертыхаясь, потом проскакало несколько десятков всадников (Санька определила это по характерному топоту копыт), вновь пошли пешие. А потом…

— Кони, братцы! — хриплым басом выкрикнул кто-то и сразу несколько человек бросились к опрокинутой бричке. — И мануфактура!

— А ну, разбирай товар купеческий! — вторил ему второй, не менее хриплый голос.

Люди топтались вокруг Саньки, кто-то второпях наступил её на руку, впрочем, не очень больно… и, чуть приоткрыв глаза, Санька обнаружила вокруг себя не менее десятка ног, облачённых в грязные истрёпанные лапти. Тогда, что же выходит: болотниковцы это?

Представить себе царских ратников, обутых в лапти, Санька никак не могла.

— Робята, да тут малец забитый! — выкрикнул кто-то, вторично наступая Саньке на руку. — Вытащить его, что ли?

«Сейчас поймут, что я притворяюсь! — в панике подумала Санька. — И что они тогда со мной сотворят?!»

— Так что с мальцом делать-то?

— Да бес с ним, он, что, тебе заминает! — выкрикнул всё тот же хриплый бас, и у Саньки немного отлегло от сердца. — Ты мануфактуру давай, хватай!

— Да хватаю я!

В это время немного впереди, там, где несколько человек сразу толкались возле лошадей, выпрягая их, вспыхнула ссора. Да иначе и быть не могло, ибо лошадей-то всего две и было…

— А ну, отойди! — послышался низкий озлобленный рёв кого-то из мародеров. — Отойди, говорю! Мой конь, я первый узрел! Ишь, ловкий какой!

— Небось, половчее тебя буду! — вторил ему голос повыше, но не менее озлобленный. — А конь мой!

— Ах ты!

Послышался хлёсткий звук удара, болезненный вскрик, звяканье металла о металл. Все, стоявшие вокруг брички, бросились в сторону стычки, то ли, чтобы совместно в ней поучаствовать, то ли, просто разнимать драчунов.

— Это ещё что такое?! — послышался вдруг со стороны дороги чей-то властный и, кажется, совершенно не терпящий возражений голос. — А ну, прочь, тати безродные!

Шум, топот копыт, испуганные вскрики… и вот уже вокруг Саньки вновь устанавливается тишина, хоть со стороны дороги по-прежнему доносится ровный гул от сотен бредущих ног. Не бегущих, а теперь уже именно бредущих, спокойно, уверенно. И вот ещё кто-то спускается сюда, к ней…

«Болотниковцы! — невольно подумалось Саньке. — А может, Шуйского ратники? Господи, когда же всё это кончится?!»

Затекла шея, руки… и Санька, немного осмелев, немного изменила положение головы и рук. Потом, осмелев ещё более, чуть приоткрыла глаза.

И тут же радостно вскрикнула ибо неподалёку от себя узрела всё того же юношу Андрея.

— Руки-ноги целы? — озабочено проговорил он, склонившись над беспомощно распростёртым Санькиным телом. — Как же это тебе угораздила, пацан?

Санька ничего не ответила, да и что было отвечать. Крепко сжав зубы, чтобы не разрыдаться (этого ещё не хватало!), она лишь умоляюще посмотрела на Андрея. И тот, правильно уразумев этот её умоляющий взгляд, ухватился обеими руками за край брички и одним мощным рывком поставил её на колёса. Потом с ещё большей лёгкостью поставил на ноги и саму Саньку.

— Ничего не ушиб, Алексашка? — заботливо проговорил Андрей и, опустившись перед Санькой на колени, принялся тщательно ощупывать её ноги, начиная с лодыжек и поднимаясь всё выше и выше. — Да стой спокойно, чего ты?!

Но стоять спокойно Санька, естественно, не пожелала и мгновенно отпрянула в сторону.

— Ну чего ты, в самом деле? — повторил удивлённо Андрей, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Я просто проверить хотел, всё ли в порядке у тебя…

— Всё у меня в порядке! — торопливо проговорила Санька, невольно краснея и опуская глаза. — В полном!

— Ну и ладушки тогда! Дальше что делать думаешь?

Этого Санька не знала, ибо лошадок кто-то всё же успел умыкнуть. И пока она раздумывала, как же её теперь быть, сверху вновь донёсся всё тот же властный голос.

— Отходим! — прогремел он и Санька, повернув голову, увидела, как проскакал мимо её всадник, в кольчуге, алом плаще и позолоченном остроконечном шлеме с белыми перьями. За всадником, стараясь не отстать, промчалось в том же направлении ещё не менее сотни воинов, тоже весьма хорошо экипированных и вооружённых. Потом торопливой ходой потянулись пешие ратники, вооружённые в основном копьями, бердышами или простыми топорами на удлинённых рукоятках.

— Кто это? — спросила Санька Андрея, имея, конечно же, в виду всадника в алом плаще. — Начальник ваш?

— Начальник! — насмешливо хмыкнул Андрей. — Слово какое дивное у тебя выговорилось: начальник! Да это воевода наш заглавный! — с какой-то особой теплотой и гордостью добавил он. — Болотников это, Иван Исаевич!

— Болотников?! — восторженно и вместе с тем недоверчиво проговорила Санька, провожая жадным взглядом быстро удаляющихся всадников. — Сам Болотников?

Не отвечая, Андрей лишь молча кивнул, а Санька всё смотрела и смотрела в ту сторону, где медленно оседала пыль от промчавшейся кавалькады и молча брели в этой пыли угрюмые вооружённые мужики.

Болотников, легендарный вождь восставших крестьян, кумир её детских грёз, только что промчался мимо, а Санька даже лица его толком рассмотреть не успела. Только и заметила бороду да шлем на глаза самые надвинутый…

— Ну, так что? — вернул Саньку к действительности голос Андрея. — Куда сейчас, Алексашка, двигать думаешь? В Тулу?

Санька ничего не ответила, да и что было отвечать. Лошадок увели, выходит, что бричка это полностью теперь бесполезной для Саньки сделалась. А пешком…

Вообще-то, ногам было уже не так больно, но всё равно пешочком до самой Тулы…

Интересно, а сколько до неё отсюда километров? Впрочем, в то их время в километрах расстояние ещё не высчитывали. В вёрстах, кажется.

— Одежка на тебе дивная, — задумчиво проговорил Андрей. — И обувка тоже не в наших местах изготовлена. И мнится мне, что встречал я недавно весьма схожую. Только вот где и на ком — этого никак не припомню…

Сердце Саньки радостно забилось.

— Слепой бандурист с мальчонком-поводырём? — напомнила она дрожащим от волнения голосом, и даже дыхание затаила в ожидании ответа. Господи, хоть бы это так было… скажи, что это так… что это они…

— Точно, бандурист! — удовлетворённо кивнул Андрей. — И мальчонка при нём, за тебя старше немного. Пришли утречком сегодня в наш стан, так портки на мальчонке такие же, как твои! И обувка, вроде, чем-то подобная…

— Это же брат мой! — не проговорила даже, прокричала Санька, взволнованно хватая Андрея за руку. — Брат мой Иван, я потеряла… потерял его и теперь ищу…

Впрочем, опомнившись, она тотчас же отдёрнула руку, а Андрей как-то странно на Саньку посмотрел.

— Ну, тогда тебе тем более в сторону Тулы подаваться надобно, — сказал он. — Вот только бричка твоя теперь безлошадная. И товар весь, ироды, разорили… Жалко, поди, добра-то?

Вместо ответа Санька лишь безразлично пожала плечами. Лошадок ей было жалко, а вот тючков этих? Да пропади они пропадом… впрочем, они и так уже пропали…

— Ты верхом без седла, Санька, ездить умеешь? — спросил Андрей и очень удивился, когда Санька отрицательно мотнула головой. — Вот те на! А в седле?

Санька вновь мотнула головой.

— Что ж ты за сын такой купеческий, коль до сих пор верхом ездить не выучился? Или ты и не сын вовсе? — внезапно добавил он, понизив голос почти до шёпота. — Дочка ты купеческая переодетая, что, угадал ведь?

Санька так и обмерла вся.

Вот и Андрей легко её раскусил! И что он предпримет, и не взбредёт ли в голову этому юноше что-то откровенно нехорошее, тем более, что Санька теперь в полной его власти? И заступиться некому и некому даже пожаловаться в случае чего. Нет у них тут никакой власти и никакой правовой основы, пусть даже самой жестокой и неправедной. Одно лишь право тут имеется: право сильного! Кто сильный — тот и прав, у кого оружие — у того и власть!

А Андрей всё смотрел и смотрел на Саньку странным, задумчиво-затуманенным каким-то взглядом… и чем дольше он этак смотрел, тем более Саньке не по себе становилось.

— Красивая ты! — задумчиво проговорил Андрей, наконец-таки отводя взгляд. — Звать то тебя как? Санькой?

Не отвечая, Санька лишь молча кивнула, стараясь при этом не встречаться с Андреем взглядом.

— Тебе б, Санька, сарафан ситцевый с вышивкой да косу по пояс — от женихов отбоя не было бы! И знаешь, — добавил он, немного помолчав, — я бы и сам одним из первых был! Не вру, вот те крест! Ты чего?

А Санька, разрыдавшись во весь голос, опустилась обессилено на редкую придорожную траву и закрыла лицо руками.

— Ну, чего ты? — встревожено повторил Андрей, садясь рядом с Санькой и осторожно дотрагиваясь пальцами до её запястья. — Кожа у тебя нежная какая… прямо, как у дочери боярской или даже у княжны…

— Пожалуйста! — давясь рыданиями, проговорила Санька, борясь с желанием немедленно отдёрнуть руку и не решаясь этого сделать из боязни рассердить Андрея. — Не делайте со мной ничего плохого, пожалуйста! Я девочка ещё… мне это рано… ты лучше просто убей меня… просто убей лучше, чем что-либо такое…

— Да ты что, Санька! — возмущённо и, одновременно, с некоторым смущением воскликнул Андрей, отпуская Санькину руку и вскакивая. — И в мыслях ничего такого не было! Вот чем хочешь, могу поклясться!

— Правда? — проговорила Санька, всё ещё всхлипывая и не отрывая ладоней от лица.

— Да вот те крест! А ежели что-то не то ляпнул — ты уж прости, не обижайся зазря! И про то, что ты девица — никому не скажу! Только ты глаза вытри, негоже парню нюни распускать! Вот тебе утирка, она чистая…

— Спасибо!

— Не за что!

Поднявшись на ноги и тщательно вытирая лицо куском полотняной материи, Санька постепенно успокоилась.

— Это ты меня извини, — проговорила, вернее, прошептала она всё ещё дрожащим от недавних слёз голосом. — За то, что так плохо о тебе подумала!

— А сейчас и подводу тебе организуем! — не отвечая, радостно воскликнул Андрей. — Эй, Силантий! Подвезёшь парнишку до нашего стана?

— Подвезу, отчего не подвести, — послышался со стороны шляха чуть дребезжащий стариковский голос.

Обернувшись, Санька увидела простую телегу, которой правил пожилой мужчина удивительно уродливой наружности. Впрочем, Саньке уже всё равно было, на чём ехать и с кем ехать. Не трогали бы, с расспросами не приставали, и ладно.

А мысль о том, что в скором времени она всё же встретится с Иваном, целебным бальзамом согревала душу.

— Ну, бывай, Санька! — крикнул Андрей, дождавшись пока Санька взберётся на прелую пахучую солому, обильно раскиданную по всей телеге и лишь после этого птицей взлетая на гнедого своего жеребца. — В стане встретимся!

 

Глава 9

Воинский стан буквально поразил воображение Саньки. И даже не огромными своими размерами, а скорее, той суетой и неразберихой, которая в нём царила. Она всё же представляла себе военный лагерь (пусть даже и стихийно восставших крестьян) как-то совершенно иначе…

Может, потому, что фильмов исторических насмотрелась?

Огромные толпы конных и пеших людей (большей частью вооружённых), шум, гам, угрожающие выкрики вперемешку с лошадиным ржанием… всё это подействовало на Саньку крайне угнетающе.

Вот слева от неё двое здоровенных мужиков, только что мирно беседующих, вдруг с диким рёвом бросились друг на друга, ожесточённо молотя кулаками. Драчунов тотчас же окружила толпа, подбадривающая их восторженными криками… впрочем, окончание сего поединка Санька так и не дождалась. Телега, хоть и не быстро, но всё же продвигалась вперёд… а Санька всё вглядывалась и вглядывалась жадно в бушующее человеческое море вокруг.

Где-то тут, среди прочих, должен был находиться Иван со своим слепым бандуристом, но, сколько Санька не вглядывалась, так нигде и не смогла их обнаружить.

Вместо этого с ужасом увидела справа от себя два столба с перекладиной, на которой мерно покачивалось пятеро повешенных, двое из которых были совершенно без одежды.

— За что их, дяденька? — дрожащим голосом поинтересовалась она у Силантия.

— Знамо, за что! — не оборачиваясь, буркнул тот. — За шею! Таперича это у нас быстро делается…

В том, что суд и расправа вершатся в жестокое это время в ускоренном темпе, Санька смогла убедиться и ранее, когда царские ратники на её глазах быстренько осудили и тотчас же приговорили к повешению убийцу Феофана. Но оказалось, что восставшие крестьяне тоже не особо церемонятся.

— Всё, приехали, малец! — объявил Силантий, туго натягивая вожжи. — Тебе кудой надобно?

Не отвечая, Санька проворно соскользнула с телеги и тотчас же почти мгновенно затерялась в галдящей и двигающейся толпе неряшливо и разнообразно одетых и дурно пахнущих мужчин. Не вверилась даже, что это идейные борцы за светлое будущее человечества, а не некое случайное скопище бомжей или нищих…

Впрочем, не все из этих вояк были одеты столь бедно и неряшливо. Встречались среди них и в одежке побогаче, а некоторые и вообще щеголяли какой-то особо подчёркнутой, излишней даже роскошью. Сразу видно было, что это, так называемые, дети боярские, иными словами — дворяне…

Лавируя среди всей этой разношерстной толпы, точнее, двигаясь в одном с ней направлении, Санька неожиданно оказалась на обширной площади, до отказа заполненной народом. Но народ этот никуда не спешил: плотной толпой обступив кого-то, пока Саньке невидимого. И этот кто-то пел среди толпы высоким, надтреснутым и довольно-таки неприятным голосом.

Слов песни было не разобрать (так, сплошное тягучее песнопение), но и без этого Санька поняла, что настигла, наконец, тех, кого столь долго разыскивала. Слепой бандурист (а это он, скорее всего, пел сейчас) находился в данный момент посреди собравшейся толпы, а значит и его мальчонка-поводырь тоже должен быть где-то неподалёку!

Оставалось лишь как-то пробраться сквозь плотный человеческий строй, что было делом далеко не простым и даже, чего греха таить, страшноватым.

И всё же Санька решилась, вернее, отчаянье и жгучее желание узреть наконец-таки Ивана придало ей совместный заряд дополнительной смелости.

И Санька принялась медленно протискиваться в сторону певца, поминутно толкая кого-либо, наступая на чью-то ноги, невнятно бормоча извинения и получая в ответ лишь недовольное ворчание, ругань, а то и тычки с подзатыльниками. Но, не отвечая и не отвлекаясь, Санька упорно продвигалась к заветной цели, голос певца слышался всё отчётливее, хотя ни одного словечка из заунывной этой песни Санька так и не смогла толком разобрать.

А потом она довольно неожиданно оказалась в самом первом ряду слушателей, а совсем неподалёку от Саньки находился и сам певец, пожилой, но ещё не старый мужчина невысокого роста, внешне ничем не примечательный. Глаза мужчины были крепко зажмурены, толстые узловатые пальцы довольно неуклюже перебирали струны какого-то дивного музыкального инструмента, отдалённо напоминающего то ли бас-гитару, то ли, скорее, какую-то гигантскую, причудливо изогнутую мандолину. Наверное, именно так и выглядела бандура…

Но никакого поводыря возле певца не было и в помине, и у Саньки тотчас же тревожно ёкнуло сердце. Она бросила быстрый взгляд вправо, потом влево и… едва не закричала от радости.

Она наконец-таки увидела Ивана.

Стоя спиной к Саньке, тот в это время обходил слушателей, держа в руках круглую войлочную шапку. На Иване почему-то была серая рубаха навыпуск, подпоясанная кожаным ремешком, но это, несомненно, был он, ибо Санька тотчас же признала линялые джинсы друга и его потрепанные кроссовки фирмы «Адидас», которые Иван упорно предпочитал всем иным видам обуви.

— Ваня! — закричала она, бросаясь вперёд. — Ванечка! Наконец-то я тебя…

Поводырь обернулся и последние слова, буквально, застряли у Саньки в горле. Это был не Иван, точнее, не тот Иван, которого она так упорно разыскивала.

Впрочем, какое-то отдалённое сходство с её Иваном у этого подростка имелось, но не более того. А острые скулы, косой разрез глаз и почти сросшиеся на переносице брови придавали юному поводырю слепого бандуриста не просто угрюмый и диковатый, но весьма даже угрожающий вид.

Некоторое время этот «чужой» Иван и Санька внимательно смотрели друг дружке в глаза, а бандурист, прервав на полуслове тягучее своё песнопение, тоже обернулся в сторону Саньки, встревожено прислушиваясь (а Саньке вдруг показалось, что даже и приглядываясь) к происходящему.

Всеобщее это молчание продолжалось довольно-таки длительное время, потом поводырь первым его нарушил.

— Ну, чего уставился? — неприязненно проговорил он ломающимся юношеским тенорком. — Спросить чего хочешь? Так спрашивай и убирайся, нечего тут столпом торчать!

Тут взгляд Саньки вновь упал на джинсы, вернее, на косую заплатку на правом колене. Она бы узнала эту заплатку из тысячи подобных, ибо сама, собственными руками пришивала её. И случилось это совсем недавно, точнее, после очередной Ванюшиной потасовки аж с тремя парнями из соседней деревни. И обувка, столь неуместная в данной обстановке… это были именно Ивановы кроссовки и ничьими иными они просто быть не могли.

— Ну, чего тебе?! — повторил поводырь ещё более неприязненно. — Чего молчишь, как истукан?! Язык в задницу втянуло?

— Ты — Иван? — дрожащим расстроенным голосом проговорила Санька. Не потому, что этот вопрос очень уж интересовал её — просто, чтобы хоть что-то сказать.

— Ну, Иван! — угрюмо и даже задиристо произнёс поводырь. — И что с того?!

— Эти брюки… портки эти, — тут же поправилась Санька, — откуда они у тебя? Обувку эту откудова взял?

— Тебе что за дело?! — с явной угрозой проговорил поводырь, сжимая кулаки и делая шаг навстречу Саньке. — Где надо, там и взял! Лучше вали отсюда, пока в рыло не получил!

— Дай ему раза! — весело крикнули из толпы. — Ну, чего ждёшь?! Давай, лупи!

Поводырь и в самом деле замахнулся на Саньку, но ударить почему-то так и не решился. Он был значительно выше Саньки и явно сильнее, тем более, что она и драться толком не умела. Так, посещала некоторое время школьную секцию дзюдо (пока не надоело), но в настоящей драке участвовать Саньке (в отличие от Ивана) никогда не приходилось. Ей бы испугаться и отступить, но, взглянув ещё раз на такие знакомые джинсы, Санька вдруг осознала, что с Иваном что-то случилось. Весьма нехорошее что-то, иначе каким образом его джинсы и кроссовки оказались на этом угрюмом подростке. Иван бы их так просто не отдал…

— Ты убил его! — завопила Санька, первой бросаясь на поводыря. — Это ты его убил, сволочь!

Размахнувшись (довольно неумело) Санька изо всей силы врезала своему противнику кулаком в лицо и, что удивительно, попала прямо по носу. Не ожидавший этого поводырь пошатнулся, из носа у него хлынула кровь, шапка с мелкими тёмными монетками выпала из рук и монетки эти, звеня, покатились во все стороны. И, кажется, это последнее обстоятельство разъярила Санькиного противника куда больше, нежели повреждённый нос.

— Ах, ты! — прошипел он сквозь плотно сжатые зубы. — Ну, держись!

И поводырь пошёл на Саньку, размахивая кулаками, а толпа вокруг восторженно взревела.

— Давай, бей! Лупи его! Ещё врежь! — послышались весело-возбуждённые голоса, но Санька так и не смогла разобрать, кого именно из двух бойцов так рьяно поддерживают собравшиеся. А потом она получила удар кулаком в ухо, и удар этот был такой силы, что Санька с трудом смогла на ногах устоять.

Странно, но удар этот не только не привёл Саньку в смятённое состояние, но, кажется, даже придал ей дополнительные силы. Увернувшись от следующего, ещё более сокрушительного удара, Санька рванулась вперёд и, ухватив поводыря левой рукой за рукав рубахи, а правой за тонкий кожаный поясок, мгновенно провела бросок через бедро с захватом и одновременной подсечкой ноги, единственный борцовский приём, который смогла освоить за период недолгого своего посещения спортивной секции.

Правда, бросок этот освоила Санька великолепно. А так как страховать своего противника, придерживая его в падении за рукав, она даже и не подумала, вошёл тот в соприкосновение с землёй довольно-таки чувствительно. А зрители, плотно обступившие импровизированную эту арену, прямо-таки взвыли от восторга, и лишь слепой бандурист беспомощно топтался на месте, тревожно поводя из стороны в сторону лысоватой башкой.

— Давай, лупи! — кричали Саньке со всех сторон. — Сверху навались и по мордасам, по мордасам ему!

Но ничего такого Санька делать даже не собиралась. Она стояла над поверженным противником и молча смотрела на него, а поводырь тоже смотрел ей прямо в глаза со злобой и испугом, но вставать, кажется, даже не собирался. Лицо парня было густо измазано кровью, которая всё ещё продолжала сочиться из разбитого носа, а вид до того жалкий и пришибленный, что весь гнев Саньки мгновенно куда-то улетучился. Ведь кто знает, возможно, зря она на поводыря этого так плохо подумала, ведь Иван мог просто обменяться с ним одеждой и обувью. Специально, чтобы не слишком выделяться среди местного населения.

— Вставай! — проговорила она, наклоняясь над поводырём и протягивая ему руку. — Не бойся, не трону, ответь только: откуда у тебя эти портки и обувка?

В это время что-то твёрдое и тяжёлое ударило Саньку по затылку и она, никак этого не ожидая, грохнулась в дорожную пыль совсем рядом с поводырём. Резко перевернулась на спину и увидела нависшего над ней бандуриста, который уже занёс свою громоздкую музыкальную штуковину, явно примеряясь для следующего удара. И взгляд его из-под полузакрытых век никак не мог быть взглядом беспомощного слепца, и была в этом взгляде такая злоба и ненависть, что Санька аж похолодела от ужаса.

— Не надо, дяденька! — отчаянно завопила она… и в это самое время чей-то высокий силуэт возник внезапно совсем рядом с бандуристом. Потом послышался хлёсткий звук удара и бандурист, выронив инструмент и обхвативший обеими руками голову, молча осел наземь. А тот, кто ударил его, схватил Саньку за руку и одним сильным рывком поставил на ноги. И тут только Санька узнала, наконец-таки, своего неожиданного спасителя.

— Спасибо, Андрей! — глотая невольные слёзы, еле слышно проговорила, вернее, прошептала Санька. Потом помолчала немного и добавила всё так же тихо: — Спасибо огромное!

— Не за что?!

И повернувшись к толпе, весьма недовольной столь быстрым окончанием увлекательного зрелища, молодой воин обвиняющим жестом указал на бандуриста у своих ног.

— А ведь он не слепой!

— Точно, не слепой! — послышался из толпы чей-то негодующе-удивлённый возглас. — Нешто слепец смог бы пацанёнка этого так метко с ног сшибить?!

— Лазутчик он, от Шуйского к нам засланный! — выкрикнул ещё кто-то. — Соглядатай царский!

Ухватив мнимого слепца за шиворот, Андрей мигом поставил его на ноги. Встряхнул хорошенько.

— Ну, что скажешь на это, гнида московская?!

— Не убивайте, люди добрые! — заполошно взвыл бандурист, извиваясь беспомощно в сильных руках молодого воина. — Каюсь, слепцом прикидывался, дабы пропитание себе и сынишку своему добыть! А больше нет за мной никаких провинностей, чист я перед людьми и Богом!

— Батя! — истошно завопил поводырь, вскакивая на ноги и бросаясь к бандуристу. — Это из-за меня всё… это я виноват…

И он, расплакавшись в голос, уткнулся лицом отцу в плечо.

— Ну что ты, сынок, что ты? — забубнил бандурист, неловко обнимая сына одной рукой. — Нет твоей вины… ты даже об этом не думай! И чтобы со мной не сотворили сейчас, себя не вини!..

И выкрикнул, обводя собравшихся затравленно-умоляющим взором:

— Сынишку моего хоть не казните, люди добрые! Он то в чём пред вами провинился?!

— Отпусти их! — обращаясь к Андрею, прошептала Санька. — Обоих отпусти! — потом помолчала немного и добавила: — Пожалуйста!

— Что? — Андрей с некоторым даже недоумением взглянул на Саньку. — Вот так взять и отпустить, когда он тебя едва жизни не лишил?!

— Всё равно отпусти!

— Ладно, — проговорил Андрей, выпуская из рук сильно засаленный ворот бандуриста и брезгливо обтирая о край плаща обе ладони, — Верю, что вы не лазутчики! Просто прохиндеи, на жалости людской нажиться решившие! А теперь пошли вон отсюда! Оба!

Подхватив бандуру и держась за руку сына, бывший слепой принялся торопливо удаляться мелкой прихрамывающей походкой. Санька опасалась, что собравшиеся всё же не отпустят мнимого слепца без хорошей выволочки, уж больно угрожающие возгласы то и дело летели из толпы в его адрес. Но всё как-то само собой обошлось. Обстановка постепенно разрядилась, люди проста принялись расходиться кто куда.

И тут Санька вспомнила, что так и не выяснила, каким всё-таки образом смогла оказаться у мальчонка-поводыря по имени Иван одежда её Ивана.

— Стойте! — закричала она, бросаясь следом за бандуристом. — Подождите!

Возглас этот не только не остановил бандуриста, но, казалось, придал ему дополнительные силы, так что Саньке пришлось, несмотря на стёртые ступни, не только перейти на бег, но и приложить немало усилий, прежде чем ей удалось настичь беглецов.

— Стойте! — морщась от боли и задыхаясь от непривычно быстрого бега, проговорила она, хватая за рукав бандуриста. — Да подождите же вы!

Остановившись, наконец-таки, бандурист обернулся к Саньке с таким затравленно-угрожающим видом, что ей даже не по себе стало. А ну, как вновь врежет ей по голове, ежели и не тяжёлым своим инструментом, то хоть кулаком, тоже достаточно увесистым.

Но тут разъярённая физиономия лжеслепца разом преобразилась, расплывшись в угодливо-льстивой улыбке. И Санька, даже не оборачиваясь, поняла: Андрей вновь вовремя подоспел!

И точно, подойдя к Саньке вплотную, молодой воин положил ей руку на талию, и Санька, немного поразмыслив, решила принять это за простой дружеский жест. Без всяких там откровенных намёков.

— Откуда?! — ткнув рукой в джинсы поводыря, спросила она. — Только не врать!

— А не то… — многозначительно проговорил Андрей и как бы невзначай поправил саблю на поясе.

— Скажу, всё как на духу скажу! — забормотал бандурист, одновременно с этим быстренько и как бы невзначай заслоняя собой сына. — В монастыре недавно заночевать пришлось, а портки у Ванюшки моего от ветхости совсем в негодное состояние пришли, из обувки — лишь лапотки самодельные и даже без оборок. Вот монах один — он, кажись, одним из заглавных во всём монастыре был — и пожалел сынишку мово. Зазвал нас в свою келью, сундук тяжеленный приоткрыл и вынул оттудова портки эти заморские и обувку, тоже весьма дивную. На, — говорит, — носи! Что ей без толку в сундуке валяться! Так и было, истинный крест!

И бандурист, замолчав, торопливо и размашисто перекрестился.

— Ты ему веришь? — не глядя на Саньку, осведомился у неё Андрей. — Мне почему-то кажется, не врёт он…

— Мне тоже, — сказала Санька и, обратившись к бандуристу, добавила: — Где этот монастырь, далеко отсюда?

— Не то, чтобы слишком далеко, — тотчас же отозвался бандурист, — но и не близко. Возле Каширы-городка, на Оке…

Название города Санька, естественно, слышала, и припомнила даже, что в самом деле имеется там монастырь. Женский, кажется…

Впрочем, за столько веков…

— Знаю я этот монастырь, — проговорил задумчиво Андрей. — Белопесоцким он называется… бывал я там прошлой осенью, когда с боями на Москву шли…

— Точно, Белопесоцкий! — обрадовано закивал бандурист и, помолчав немного, добавил жалобно: — Отпустили бы вы нас, люди добрые! Век Бога за вас молить будем!

— Так уж и век! — усмехнулся Андрей. — Ладно, валите и побыстрее! Или ты, может, снять с него хочешь портки и обувку брательника своего? — обратился он к Саньке.

Ничего не отвечая, Санька лишь отрицательно мотнула головой. Ничего она уже не хотела, точнее, хотела лишь одного: каким-то волшебным образом перенестись мгновенно в этот Белопесоцкий монастырь. А вдруг Иван там, среди монахов остался? Послушником или как их ещё называют? И одежду свою мирскую сменял на монашеское одеяние…

Впрочем, всё это было так не похоже на Ивана, что Санька тут же отбросила монашескую версию. Возможно, просто переоделся, дабы подозрений излишних не вызывать, а одежду свою, как ненужную, в монастыре оставил?

Так или иначе, но Саньке теперь просто необходимо было оказаться в этом монастыре. Лишь там могла она получить все необходимые сведения об Иване.

— О чём задумалась, Санька? — наклонившись к девушке и осторожно касаясь губами её шеи, прошептал Андрей.

Санька ничего не ответила, она словно оцепенела вся, сама не понимая истинной причины внезапного своего оцепенения.

Это странное ощущение юношеских обветренных губ на собственной шее, непередаваемо сладостное ощущение…

И сразу же так горячо стало где-то внизу живота и непонятный озноб или, скорее, мурашки по коже…

Никогда ещё Санька не ощущала ничего подобного!

И тут, наконец-таки, опомнившись от странного этого наваждения, она разозлилась. И на себя, и на этого молодого воина, который вообразил себе невесть что…

— Перестань! — сбросив руку Андрея со своей талии и, одновременно с этим, отпрянув в сторону, выкрикнула Санька. — Не делай этого больше, понял?! Никогда так больше не делай!

— Извини! — быстренько, но без особого раскаяния пробормотал Андрей, потом помолчал немного и добавил: — Так всё же, о чём думала только что?

«Во всяком случае, не о тебе!» — мысленно выкрикнула Санька. Вслух же сказала совершенно иное.

— Думала, как сподручнее отсюда до Белопесецкого монастыря добраться.

Она не стала объяснять Андрею, почему ей так нужно в этот монастырь, но юноша и сам обо всём догадался.

— Думаешь, он там теперь, брательник твой?

— Надеюсь!

Санька вздохнула и посмотрела на Андрея почти умоляюще.

— Ты ведь поможешь мне?

Ничего на это не отвечая, Андрей лишь как-то неопределённо пожал плечами, что Саньку совсем даже не удовлетворило.

— Поможешь, да?

— Как? — вопросом на вопрос отозвался Андрей. — Там ведь теперь рати царские! Вот только если… — проговорил он задумчиво после недолгого молчания, — ежели только…

— Ежели что?

— Ежели мы завтра Шуйского одолеем и вновь на Москву двинем! Тогда Кашира да и монастырь этот как раз на нашем пути окажутся…

Андрей говорил это вполне искренне и сам верил в то, о чём говорил. Беда в том лишь, что Санька, в отличие от этого молодого воина, отлично знала будущее, в котором никакого повторного наступления восставших на Москву, увы, даже не предвиделось. И вообще, восстание это подходило, кажется, к своему неизбежному и весьма трагическому для многих его участников финалу…

Конечно же, объяснять всё это Андрею было не только бесполезно или глупо, но и довольно-таки опрометчиво. И Санька, печально вздохнув, лишь молча кивнула головой, как бы в знак полного согласия со своим собеседником.

А потом её вдруг словно осенило. Ведь ежели эти двое мошенников за столь короткий срок смогли достичь воинского стана восставших, то Иван, покинувший монастырь ранее, ещё с большей лёгкостью мог это сделать. И кто знает, возможно, он тоже здесь, среди восставших?

О том, что Иван, её Иван, мог примкнуть к царским войскам — об этом Саньке даже думать не хотелось.

— Скажи, — обратилась она к Андрею, — а тут, среди воинов, есть подростки?

— Кто? — не понял Андрей.

— Ну, отроки, — поправилась Санька. — Недоросли, другим словом… ну, что-то наподобие сынишки этого бандуриста фальшивого…

— Недоросли имеются, — кивнул головой Андрей. — Не то, чтобы много шибко, но есть. Что ж, возможно братишка твой тоже среди них где-то…

— И что? — Санька даже задохнулась от волнения. — Найти его как?

Андрей пожал плечами.

— Подумать надо. Но это утром уже. Утро, как говорится, вечера мудренее…

А вокруг и в самом деле уже постепенно вечерело, и Санька с ужасом поняла, что остановиться на ночлег ей в этом сплошь мужском столпотворении практически негде. Да тут и зданий, как таковых, почти не имелось: сплошные шатры, повозки, навесы какие-то из жердей или вообще полотняные…

А ещё ей очень хотелось есть.

— Куда ж тебе на ночь определить, Санька? — словно прочитав тревожные мысли девушки, задумчиво проговорил Андрей. — Стан тут у нас временный, многие просто у костров ночлежничают. Хорошо ещё, ночи тёплые и дождей нет…

— И я у костра могу… — начала, было, Санька, но Андрей лишь протестующее махнул рукой.

— В обозе тебя устрою! — сказал он решительно. — Там, на телеге, и переночуешь.

— А ты? — спросила Санька.

— А что, я? — не понял Андрей.

— Ты где ночевать думаешь?

— Да найду место! — засмеялся Андрей. — А хочешь, с тобой останусь?

— Хочу! — невольно вырвалось у Саньки. Потом она немного помолчала и, ощущая на себе пристальный взгляд Андрея, добавила почти шёпотом: — Просто мне спокойнее будет, ежели ты рядом…

— Понятное дело, — проговорил Андрей (несколько разочарованно) и тут же удивлённо воскликнул: — Смотри, воевода сам!

И вновь Санька чуть запоздала. Успела разглядеть только, как поодаль проскакало около десятка всадников, но разобрать в полумраке, кто из них Болотников она так и не смогла. Впрочем, на одном из всадников был, кажется, длинный развевающийся плащ.

— Интересно, куда это он? — задумчиво проговорил Андрей.

— Ты у меня спрашиваешь? — удивилась Санька.

— Да нет, это я так. Размышляю вслух. Ну что, пойдём, что ли?

И они пошли. Мимо костров, уже ярко горевших, мимо палаток, шатров и прочих временных сооружений. Потом впереди неожиданно блеснула довольно широкая речушка.

— Вороньей это речка называется, — объяснил Саньке Андрей, хоть та ничего не спрашивала. — Почему — не знаю, но ворон тут хватает. Этот берег наш, а на том уже вражья сила. Видала: тоже к ночлегу приготавливаются! А завтра… завтра жди боя!

И действительно, вдалеке, на противоположном берегу реки виднелись многочисленные костры.

— А ночью они не нападут? — озабоченно поинтересовалась Санька, но Андрей лишь беспечно махнул рукой.

— Тут берега топкие. Ниже по течению, где места посуше, имеется такая опасность, но там у нас специальные засеки, да и команды оставлены сторожевые. В общем, не сунутся, а сунутся — своё получат!

Так, разговаривая, они вновь повернули в сторону от реки и, наконец-таки, вышли к множеству впритык стоящих телег и повозок. Впрочем, почти на каждой из них хоть кто-нибудь, да находился…

— Ничего, Санька! — бодро проговорил Андрей, ловко лавируя в узких проходах между повозками (Санька с трудом за ним поспевала). — Сейчас организуем тебе ночлег! Хотя бы вот в этой кибитке!

И он, подойдя к отдельно стоящей повозке с крытым полотняным верхом, довольно бесцеремонно приподнял полог и заглянул внутрь.

— Эй, Матрёна! Гостей принимаешь?

— Пошли прочь, охальники! — раздался из повозки (а точнее, из кибитки) сердитый и, одновременно, задорный женский голос. И тотчас же, после недолгого молчания: — Андрей, ты, что ли?

— Я, Матрёна, я! — засмеялся Андрей. — Али кого другого ждала?

В кибитке послышалось шевеление, потом из-под полога высунулась растрёпанная голова, не то, чтобы слишком молодой, но довольно ещё привлекательной женщины. Впрочем, в вопросах женской привлекательности Санька разбиралась слабо, точнее, они (вопросы эти) всегда ставили её в тупик. Вот, кажется, уродина из уродин — а от парней отбоя нет! А другая вроде и красивая весьма (с Санькиной точки зрения) — а парни на неё, как говорится, ноль внимания…

Себя Санька тоже относила к категории «уродин», несмотря на все заверения Ивана в обратном. А вот недавно и Андрей её красивой назвал. В шутку, наверное?

— Ну, признавайся: ждала ведь кого-то? — повторил Андрей, заслоняя собой Саньку и всё ещё смеясь. — Или никого сегодня не ждала?

— Так я ведь и тебя, красавчик, не ждала! — ответно засмеялась женщина по имени Матрёна. — Но раз пришёл — залезай!

И тут только она сумела разглядеть, что Андрей не один.

— Это кто ещё с тобой? — резко оборвав смех, спросила она недовольно.

— Это приятель мой! — крепко сжав руку Саньке (молчи, мол!), отозвался Андрей. — Алексашкой зовут.

— А мне какая разница, как его там зовут! — недовольно буркнула Матрёна. — И на кой ты его припёр сюда?

— Ночевать негде, — вздохнул Андрей. — Вот я и подумал…

— Ах, ты подумал?! — перебила его Матрёна и голос у неё прозвучал ещё более недовольно. — А меня ты спросил, прежде чем подумать? Эй, парень, ты куда?!

Это она к тому, что Санька повернулась и быстро пошла прочь.

— Обиделся, что ли?

Санька ничего не ответила. И не остановилась. Но тут её догнал Андрей и крепко ухватил за руку.

— Не дури!

— Пусти! — прошептала Санька, но руку вырывать не стала. — Не хочу я у неё ночевать!

— Ну и зря! — не отпуская Санькиной руки, Андрей ещё и за другую её взял. — Матрёна, она добрая, бескорыстная даже… на язык, правда, немножечко невоздержанная…

— Ну и целуйся со своей Матрёной, раз она такая добрая! — не сдержавшись, выкрикнула Санька, и голос её предательски задрожал и сорвался. — А я… а мне…

— Тише, ты же сейчас себя выдашь! — тревожно оглядываясь в сторону кибитки, прошептал Андрей.

— Ну и выдам, тебе то что?! — ещё громче крикнула Санька. — Ведь ты… ведь тебе на меня наплевать! И мне на тебя тоже наплевать, понял?!

И, не выдержав, расплакалась. Точнее, разревелась в голос, сама не понимая истинную причину этих своих горьких слёз.

— Ну, тише, тише, чего ты?! — крепко прижав Саньку к себе, зашептал ей в самое ухо Андрей. — Ты самая лучшая и никого кроме тебя мне не надобно! Не вру, вот те крест святой!

Он всё продолжал и продолжал шептать что-то, совершенно уже бессвязное, а потом, обхватив голову Саньки обеими ладонями, принялся покрывать бесчисленными поцелуями заплаканное её лицо. А Санька, вместо того, чтобы с возмущением оттолкнуть от себя этого нахала, невольно принялась отвечать на его поцелуи. И злилась на себя из-за этого, и негодовала… и ничего не могла с собой поделать.

А потом она краем глаза заметила, что Матрёна, стоя неподалёку, с любопытством за ними наблюдает.

— Пусти! — прошептала она. — Хватит.

И Андрей повиновался, скорее всего, из-за того, что тоже понял: они тут не одни. Но повиновался в том лишь смысле, что Саньку целовать перестал. От себя он её так и не отпустил… да Санька на этом особо и не настаивала…

— Приятель, говоришь? — насмешливо поинтересовалась Матрёна, подходя чуть ближе. — Да нечто ж приятеля, пусть даже задушевного самого, так лобзают страстно?

Ни Андрей, ни Санька ничего ей не ответили. Они продолжали стоять рядышком, руки Андрея крепко обнимали талию девушки, и тут Санька с удивлением обнаружила, что и её собственные руки тоже совершают нечто подобное. И, вконец на себя разозлившись, немедленно убрала руки и попыталась оттолкнуть от себя Андрея. Даже не оттолкнуть, а мягко, но настойчиво отстранить…

Это ей в конец концов удалось, но, опять-таки, лишь частично. Убрав руки с талии девушки, Андрей тут же вновь беспрепятственно завладел обеими её ладонями.

— Переночевать нам надо, — по-прежнему глядя на Саньку и только на Саньку, произнёс он, обращаясь, естественно, к Матрёне. — И ещё поесть. У тебя найдётся чего съестного?

— Найдётся, отчего не найтись, — отозвалась Матрёна, и голос женщины был теперь настолько мягким и благожелательным, что Санька даже удивилась столь неожиданной перемене. — Пошли, что ли, Александра… или тебя иначе кличут?

— Александра она! — опередив Саньку, сказал Андрей. — Иди Санька с Матрёной, не бойся! А я…

— А ты? — встревожилась Санька.

— А я скоро вернусь! Коня вот только сюда переведу, Орлика моего. Чую: заскучал он без хозяина…

 

Глава 10

Андрея не было долго. Так долго, что Санька даже беспокоиться начала…

А перед этим Матрёна досыта её накормила. И еда была невероятно вкусной (вареная курица и добрый ломоть пирога с начинкой из печени), а ещё у Матрёны оказался кислый шипучий квас в глиняном узкогорлом кувшине. И едой, и квасом она щедро делилась со своей незваной гостьей… прав был Андрей, назвав хозяйку кибитки доброй и бескорыстной.

После ужина Матрёна ещё и соорудила для Саньки шикарную постель, основательно взбив для этого сухую солому и накинув на неё сверху кусок какого-то плотного полотна.

— Давай, ложись! — сказала она, покончив со всеми этими приготовлениями. — Устала, чай, до смерти? Глаза слипаются?

У Саньки и в самом деле слипались глаза (уж слишком долгим и утомительным выдался сегодняшний денёк), но она пересилила себя и отрицательно мотнула головой.

— Я Андрея ждать буду!

— Ну, жди! — без малейшего даже намёка на ревность проговорила Матрёна. — Красивый парень, верно? — потом помолчала немного и добавила всё тем же спокойным и даже чуть покровительственным тоном: — Ты тоже красивая…

Не желая углубляться в непростую эту тему, Санька просто промолчала. Но сама Матрёна, видимо, не считала тему законченной.

— Ты, Санька, не подумай чего лишнего, — сказала она, на ощупь нашаривая в темноте Санькину руку и осторожно её поглаживая. — Между нами нет ничего. И не было. Молод он для меня, да и не из таковских, чтобы на каждую бросаться. Вот почему я удивилась даже, когда он тебя целовать принялся…

Матрёна замолчала, и Санька тоже молчала и ждала продолжения.

— Лет ему сколько? — спросила она, поняв, что продолжать Матрёна явно не намерена.

— Это Андрею то? — Матрёна вздохнула и, оставив в покое Санькину руку, принялась что-то поправлять в собственной одежде. — Точно не ведаю, но молод он весьма!

Это Санька и без неё понимала.

— А как вы с ним познакомились?

Вопрос этот почему-то очень интересовал Саньку.

— Да случайно вышло! — Слышно было, как Матрёна тяжело вздохнула, или это только показалось Саньке. — Просто однажды он меня из большой беды вызволить смог… вот так и познакомились…

Что это за беда такая была, об этом Матрёна распространяться не стала, а Санька расспрашивать её более подробно не решилась, опасаясь услышать что-то весьма неприятное, а возможно даже страшное.

А потом полог кибитки откинулся и в неё легко запрыгнул Андрей с увесистой сумкой в руке.

— Ну, как вы тут? — спросил он с некоторой тревогой.

— Нормально! — опередив Матрёну, заверила юношу Санька. — За тебя, правда, волновались…

— Это она волновалась! — засмеялась Матрёна. — А мне чего волноваться? А что это у тебя там в суме?

— Да так, одежка запасная… — почему-то смутился Андрей. — Ну и кое-что, по мелочи. Да, вот это ещё…

Пошарив в сумке, он вытащил оттуда какую-то странную плоскую бутылку.

— Хлебного вина полуштоф, — протягивая бутылку Матрёне, пояснил Андрей. — Тебе!

— Это дело! — обрадовалась Матрёна. — Выпью за твоё здоровье, отчего ж не выпить!

Замолчав, она пристально посмотрела на Саньку.

— И за твоё тоже выпью, красна девица! Да вот в чём беда: одной пить несподручно, да и не привыкшая я пить в одиночестве. Андрей, знаю, не пьёт зелья этого грешного… а ты как, Санька?

— Тоже не пью! — поспешно сказала Санька.

— Ну, тогда оставайтесь тут вдвоём, а я…

Не договорив, Матрёна грузно сползла на землю.

— Куда ты? — спросил Андрей. Вроде, и с тревогой спросил, но, одновременно, с явным облегчением.

— Пойду, поищу компанию повеселее!

Держа бутылку в левой руке, Матрёна двинулась, было, прочь от кибитки, но, отойдя всего несколько шагов, вновь остановилась и, обернувшись, шутливо погрозила Андрею пальцем.

— У, хитрец! Насквозь тебя вижу!

После этого пошла дальше, а Санька с Андреем остались вдвоём.

Вдвоём!

У Саньки вдруг оглушительно забилось-заколотилось сердце… и вновь эти неугомонные мурашки по коже, вновь этот странный жар внизу живота. Она всё ждала, когда же Андрей, пододвинувшись ближе, крепко обнимет её, начнёт целовать, но молодой воин явно не спешил этого делать. А может, и не собирался вовсе…

Сидел неподвижно, словно истукан, лишь изредка бросая в сторону Саньки короткие косые взгляды. И хоть в кромешной темноте кибитки трудно было хоть что-либо разглядеть, ей вдруг показалось, что Андрей хочет что-то сообщить, тревожное что-то. Хочет и не решается…

— Случилось что? — первой нарушила Санька затянувшееся молчание.

— Даже не знаю, — отозвался из темноты Андрей. — Просто передали мне сейчас, что воевода наш тебя по всему стану разыскивает…

— Болотников?!

Голос Саньки прозвучал почти восторженно.

— Сам Болотников?!

— Не к добру это! — вернул Саньку к действительности встревоженный голос Андрея. — Может, зря я Фидлеру отдал ту штуковину дивную, что в бричке твоей обнаружил…

Санька поняла, что Андрей имеет в виду мобильник, так напугавший тогда этого бесстрашного парня.

— И что? — спросила она, поневоле заражаясь тревогой молодого воина. — Что Фидлер сказал, когда ты ему отдал моб… штуковину эту?

— Ничего не сказал, — вздохнул Андрей. — В карман безразлично сунул, а после о тебе принялся расспрашивать, подробно так…

— А ты?

— А я ему всё рассказал! Всё что знал… — Андрей умолк на мгновение, вторично вздохнул. — Я ведь не знал тогда, что ты, это… что не парнишка ты вовсе…

Он вторично умолк и некоторое время в кибитке царило полное и абсолютное молчание.

— Зачем я ему? — первой нарушила затянувшееся молчание Санька. Она имела в виду воеводу Болотникова, и Андрей на удивление правильно её понял.

— Не знаю, — сказал он угрюмо. — Потому и не нравится мне это!

— Мне тоже, — сказала Санька вполне искренне. — Тоже не очень нравится.

— И всего лучше, если б вовсе не нашли тебя слуги воеводы. Для тебя лучше, да и для меня… — тут Андрей замолчал на мгновение, — для меня тоже. Ведь если с тобой что-либо случится…

И вновь Андрей замолчал, не договорив, но Санька отлично поняла, чего так опасался молодой воин.

— Может, облачиться тебе в женское, — продолжал размышлять он вслух. — Я тут прихватил кое-то, должно подойти…

Он замолчал, думая о чём-то своём, но Санька тоже молчала. И всё ждала, ждала чего-то…

— Или не стоит тебе переодеваться? — вновь заговорил Андрей. — Так за парнишку сойти сможешь, а в женском одеянии…

Не договорив, он лишь тяжело вздохнул и отшвырнул куда-то в сторону сумку, которую до этого в раздумьи долго перебрасывал из руки в руку.

— Ничего, Санька, всё хорошо будет! Завтра мы с тобой… или ты спишь уже?

— Поцелуй меня! — прошептала Санька тихо. Так тихо, что Андрей вряд ли даже расслышал её торопливый шёпот.

Но, оказалось, расслышал, потому как, нашарив на ощупь руку девушки, Андрей поднёс её к своим губам и принялся осторожно целовать: сначала ладонь, потом все пальцы по очереди.

Это было приятно, очень даже приятно, но вовсе не то, чего с таким нетерпением ожидала Санька. Потому она в сердцах отдёрнула руку.

— Ты чего? — удивился Андрей.

— А ты чего?! — сердито и, одновременно, жалобно выкрикнула Санька, сбрасывая с себя курточку. Потом, почти без промедления, стащила через голову тенниску, сразу же оказавшись обнажённой по пояс. — Иди ко мне, слышишь?! Ну, что медлишь, раздумываешь?! Просто иди и всё… и не думай, ни о чём вовсе не думай! Ведь, может… может, это у нас последняя ночь такая, может, завтра уже…

Но Андрей даже не шелохнулся, а Санька вдруг почувствовала себя полной идиоткой. Вот же дура, до чего докатилась: сама себя парню почти незнакомому предлагать вздумала! А тут ещё комары…

Казалось, не было их тут вовсе (или Санька просто не замечала ранее комариного присутствия), и вот уже целый рой над головой звенит-изгаляется. И тенниска куда-то подевалась… и сколько Санька не шарила руками вокруг себя, всё никак не могла и не могла нащупать распроклятую эту тенниску…

А потом на её голые плечи легло вдруг что-то тёплое и объёмное настолько, что Санька смогла укутаться в это «что-то» почти целиком. И лишь после сообразила, что Андрей накинул ей на плечи свою суконную свитку. Да ещё и крепко обхватил девушку обеими руками, не давая ей скинуть с плеч свитку, хоть такая попытка со стороны Саньки действительно имела место.

— Пусти! — прошептала она, с трудом сдерживая слёзы. — Видеть тебя не желаю!

— Единственная моя! — вдруг зашептал ей на ухо Андрей. — Если б ты ведала только, как сильно я кохаю тебя, что ты для меня значишь!

— Ничего не значу! — со слезами выкрикнула Санька, вновь предпринимая безуспешную попытку высвободиться из Андреевых объятий. — И ты для меня ничего не значишь, понял?!

— Неправда, значу! — продолжал шептать Андрей, осторожно прикасаясь губами к Санькиной шее. — А ты для меня всё значишь, мне за тебя и жизни отдать не жалко!

— Так почему же тогда… — начала, было, Санька и тут же вынуждена была замолчать, ибо в этот самый момент губы Андрея соприкоснулись с её губами и слились с ними в едином страстном поцелуе. И Санька тут же простила Андрею всё, ибо это было такое блаженство: вновь ощущать на своих губах прикосновение сухих и обветренных юношеских губ… и Санька желала сейчас лишь одного: чтобы мгновения эти, непередаваемо сладостные мгновения эти длились как можно дольше, чтобы они длились целую вечность и ещё немножечко…

— Потому что, нельзя нам так! — неожиданно прервав поцелуй, прошептал Андрей. — Неправильно это, понимаешь?

— Понимаю, — ответно прошептала Санька. — А как правильно?

— Свадьба у нас должна быть, венчание… — продолжал шептать Андрей Саньке на ухо. — И потом лишь, после всего этого… У тебя ведь ещё не было никого? В том смысле, что… ну, ты поняла, о чём я?

— Поняла, — прошептала Санька. — Не было у меня никого!

— И у меня не было! И разве плохо это, что я у тебя первым буду, и ты у меня первой? Разве плохо?

— Хорошо!

— Ну, вот видишь! А теперь давай спать, глупышка!

 

Глава 11

Санька проснулась рано, вернее, её, сам того не желая, разбудил Андрей, внезапно усевшись на их импровизированном ложе.

— Куда ты? — сонно пробормотала Санька, дрожа от предутренней прохлады и поэтому ещё тщательнее кутаясь в тёплую свитку. — Сбежать от меня хочешь?

— Ну что ты придумала такое? — с ласковой укоризной прошептал Андрей, осторожно поглаживая ладонью взлохмаченные Санькины волосы. — Вернусь скоро, коня только на водопой свожу, Орлика своего…

— Ну, своди, своди! — милостиво разрешила Санька. — Только возвращайся поскорее!

Поцеловав Саньку напоследок в тёплый висок, Андрей осторожно выбрался из кибитки. Слышно было, как он о чём-то задушевно разговаривает с конём… потом раздался удаляющийся стук копыт и вновь всё смолкло.

Казалось бы, спать Саньке ещё да спать, но сон почему-то так к ней и не воротился. Может потому, что тревожно на душе было и очень неуютно без Андрея. Скорее бы он появился, что ли…

А пока Санька, решительно откинула свитку и, поёживаясь от холода, принялась одеваться. Натянула тенниску (теперь, несмотря на царивший в кибитке полумрак, вредная эта тенниска отыскалась почти мгновенно), потом курточку поверх накинула. Подумала немного и тоже решила выбраться из кибитки. Кое-какие дела совершить… да и умыться не помешало бы, хоть и росой. А может и к реке сбегать, ежели не очень далеко она от кибитки. Кстати, там же и Андрей где-то, у реки…

Но когда Санька выбралась из кибитки, она сразу же остановилась в полной растерянности.

Вокруг был туман, и туман этот был такой плотности, что казался почти осязаемым. С одной стороны это неплохо (скрывал от всяческих посторонних глаз), с другой же…

Из-за тумана этого Санька потеряла всякую пространственную ориентацию и даже приблизительно не знала, не только расстояние до Вороньей этой реки, но даже, в какой стороне она находится…

Впрочем, роса вокруг кибитки имелась в изобилии, так что Санька смогла основательно ею умыть и лицо, и руки. Потом она вновь забралась в кибитку и, юркнув с удовольствием под свитку, ещё хранящую тепло двух человеческих тел, вторично попыталась уснуть.

И вновь без всякого видимого результата. Да и спать Саньке уже не хотелось, и тогда она принялась размышлять…

А поразмышлять Саньке было о чём. Ещё как было!

О том, хотя бы, что всего за несколько дней пребывания в этом далёком прошлом, она словно на несколько лет повзрослеть успела. Дома себя всё ребёнком считала, просто убеждена в этом была, да и мать всячески поддерживала Саньку в уютном сим заблуждении. А вчера вечером чего отчебучила-то? Вернее, едва не отчебучила… и хорошо ещё, что Андрей в непростой этой ситуации повёл себя более, чем достойно.

Это казалось весьма необычным для жестокого и кровавого времени (Смутного, как назовут его позже историки), в котором Санька столь неожиданно очутилась. Иная тут существовала мораль, иные нравы были распространены среди населения… или Санька всё-таки ошибается, и во все времена имелись в сердцах человеческих и доброта, и милосердие, и высокие моральные принципы? Не во всех, разумеется, сердцах… ну, так ведь и в Санькином настоящем отморозков и моральных уродов тоже предостаточно развелось, разве что возможности вершить чудовищные свои злодеяния у нелюдей этих всё же чуточку поменьше стало…

И тут Саньке подумалось вдруг, что Смутное это время начинает, наподобие вязкой болотной трясины, затягивать её всё глубже и всё основательнее. И чем дольше длиться будет пребывание в прошлом, чем глубже завязнет в нём Санька, тем труднее будет после отсюда вырваться. Да и захочется ли… вон ведь вчера на полном серьёзе воспринимала она искренние слова Андрея о возможном венчании, о счастливой совместной жизни после этого…

Санька и сама ещё не совсем понимала, что с ней такое происходит. Жизнь без Андрея казалась теперь совершенно пустой и даже бессмысленной, она и в мыслях допустить не могла своего с ним расставания… но это с одной стороны…

С другой же — Саньке по-прежнему страстно хотелось вернуться в своё собственное настоящее… и как же она будет там одна, без Андрея?

С собой его захватить, что ли?

Мысль эта, внезапно пришедшая в голову, до такой степени овладела Санькой, что некоторое время она почти верила в её реальную осуществимость. Но потом, вспомнив про отсутствие машины времени, без которой возвращение это, увы, совершенно невозможно, Санька вновь приуныла.

Значит, прежде, чем строить столь далеко идущие плана, следует сначала отыскать исчезнувший аппарат. А чтобы отыскать его, нужно, в первую очередь, найти Ивана. А для этого Саньке жизненно необходимо попасть в монастырь возле Каширы… и Андрей просто обязан ей в этом помочь, если и в самом деле желает…

Желает чего? Обвенчаться с ней тут или всё же рискнуть и отправиться во время, чуждое ему ещё более, нежели Саньке это кровавое столетие?

И тут мысли Саньки перекинулись к Ивану. Где он сейчас, что делает? Пытается ли отыскать Саньку или, уразумев весьма малую вероятность сего, начинает как-то приспосабливаться к окружающей действительности? И Санька даже не сомневалась в том, что у Ивана, в отличие от её самой, всё непременно должно получиться.

А может…

Нет, не может такого быть, совершенно исключено даже!

Мысль о том, что Иван, возможно, имея при себе машину времени, в одиночку попытается её использовать… самую мысль эту Санька с негодованием отвергла. Не такое человек Ванюшка, чтобы бросить Саньку в беде, тем более, что она так много для него значит…

А он для неё?

Раньше Санька об этом как-то не задумывалась. Ей просто хорошо было с Иваном, надёжно, уютно. Как с братом, которого у Саньки никогда не было.

Мысль о том, что она нравится Ивану, и нравится не как сестра, не особенно доходила до сознания Саньки. Приятно было, разумеется, такое осознавать, но не более…

С Андреем же всё совершенно по-другому произошло. Как пожар, внезапно вспыхнувший в душе и мгновенно охвативший всю её без остатка. Санька и сама не думала раньше, что такое возможно… или всё это не от любви вовсе, а просто от отчаянья и ощущения полнейшей безысходности?

Санька так глубоко задумалась над непростыми этими вопросами, что не сразу и осознала, что вот уже некоторое время доносятся до её ушей пронзительные человеческие вопли и хорошо различимые хлопки ружейных или орудийных выстрелов. А осознав, тревожно вскинула голову, прислушиваясь.

В это время полог кибитки широко распахнулся, в образовавшемся просвете возникло искажённое жуткой гримасой лицо Матрёны.

— Тикать надо! — не проговорила даже, тяжело выдохнула она. — Разбили нас рати царские! Вдребезги разнесли!

— Куда тикать? — ещё не в полной мере осознавая всю серьёзность ситуации, прошептала испуганно Санька.

— Туда, куда все тикают! В кремль тульский! — замолчав на мгновение и переведя дыхание, Матрёна окинула быстрым взглядом пустую кибитку. — Андрей твой где?

— Коня повёл поить.

— Нашёл же время!

И, помолчав мгновение, протянула Саньке руку.

— Пошли!

— Нет! — отчаянно замотала головой Санька. — Я… я Андрея ждать буду!

— Да не дождёшься ты его тут! — закричала Матрёна с яростью. — Другого чего дождёшься, такого, что сама потом не рада будешь! А Андрей сам тебя разыщет, ежели… — тут она замолчала на мгновение и размашисто перекрестилась, — ежели, Бог даст, живой воротится! Ну, так что, идёшь со мной али как?

— Нет! — вновь мотнула головой Санька. — Не могу я!

— Ну и пропадай, дура!

Махнув безнадёжно рукой, Матрёна метнулась прочь.

А Санька осталась. Не потому, что излишне смелой была: единственно из боязни разминуться с Андреем и потом никогда больше его не встретить.

Впрочем, из кибитки она выскочила почти сразу.

Туман вокруг был всё таким же густым и непроницаемым, а вопли и хлопки выстрелов раздавались уже со всех сторон. И возможно Андрей тоже сражается сейчас там где-то, а может… может, его уже и вправду в живых…

— Нет! — прошептала Санька, отчаянно тряся головой. — Не хочу!

А вопли и выстрелы раздавались уже где-то совсем неподалёку.

— Андрей! — закричала Санька, вся содрогаясь от ужаса. — Андрей!

— Да здесь я!

Внезапно вынырнув из тумана, молодой воин обхватил Саньку за плечи, крепко прижал к себе.

— Тише, Санька, тише! Как ты, в порядке?

— Никогда… — слова давались Саньке с трудом, она словно выталкивала их из себя, медленно, по одному. — Никогда… так… больше… не… делай! Никогда… не… оставляй… меня… больше… одну… понял?!

— Понял, понял! — пробормотал Андрей, осторожно поглаживая Санькины взлохмаченные волосы и, одновременно с этим, тревожно озираясь по сторонам. — Уходить нам надо. Санька… да вот только некуда нам сейчас уходить…

— Почему некуда? — вскинув голову, Санька испуганно посмотрела на Андрея и тут только заметила на голове у него белую повязку с ярко-алым пятном в центре. — Ты… ты ранен?

— Да так, царапина… — отмахнулся Андрей. — А некуда потому, что обошла нас уже сила вражья. Считай, возле самой Тулы бой идёт, неужто не слышишь? И туман этот…

Крики и стрельба и в самом деле постепенно отдалялись…во всяком случае, тут, возле повозок не осталось, кажется, ни души. Впрочем, из-за тумана разглядеть хоть что-либо дальше собственной вытянутой руки было довольно проблематично.

— Это хорошо, что туман… — прошептала Санька, крепко держась за руку Андрея. — Туман нас сейчас ото всех скрывает!

— Из-за тумана этого ратники царские и смогли близко так к стану нашему подобраться! — процедил сквозь зубы Андрей. — И сторожа хороши… проворонили врага на Вороньей реке… дрыхли все поголовно, вот и вырезали сонных…

Он вздохнул горестно и ещё раз внимательно осмотрелся по сторонам.

— Тут нам нельзя оставаться, Санька! И к Туле двигать нельзя, не пробиться нам сейчас в крепость…

— И что же делать? — жалобно проговорила Санька. — Куда идти?

— К реке, — принял наконец-таки решение Андрей. — А там видно будет!

И он, не пошёл даже, побежал, лавируя между повозок и таща за собой Саньку, крепко ухватив её за руку. Впрочем, Санька и не думала сопротивляться…

— А конь твой? — внезапно вспомнила она. — Орлик твой где?

— Убили Орлика, — не оборачиваясь, бросил Андрей. — Спас он меня напоследок, пулю, мне предназначенную, в грудь себе принял!

Не зная, что и ответить на это, Санька не ответила ничего. Так они бежали некоторое время молча, потом повозки внезапно окончились…

— А если… — Санька даже приостановилась, — если на царских ратников невзначай наткнёмся?

— И что? — Андрей, обернувшись, усмехнулся невесело, пожал плечами. — По одёжке и прочему убранству я средь них вполне за своего сойти смогу. Вроде, ранили меня тати мятежные, а ты, мой братишка младшенький, из боя выводишь…

Тут он замолчал, окинув критическим взглядом Санькину одежду.

— А может, лучше тебя холопом моим представить? Временно…

— Ещё чего?! — даже возмутилась Санька, впрочем, тут же, опомнившись, согласно кивнула головой. — Ладно, холопом так холопом…

И, истерично хихикнув, добавила:

— Надеюсь, ты меня не продашь потом с аукциона?

— Чего? — не понял Андрей.

Ответить Санька не успела, ибо сразу несколько конных вылетело намётом из тумана прямо им наперерез.

— А ну, стой! — крикнул один из них, широкоплечий, плотно сбитый бородач. Круто повернув лошадь в сторону беглецов, он осадил её почти перед самым носом Андрея, а потом ещё и саблю из ножен выхватил. — Кем будете?!

— Молчи! — встревожено шепнул Саньке Андрей. — Я сам! — И тут же добавил уже вслух, обращаясь, не только к бородачу, но и ко всем всадникам сразу: — Свои мы, не видно разве?! Бердышом вот голову слегка зацепила, выводит из боя меня казачок дворовой…

Ничего на это не отвечая, всадник окинул внимательным взглядом Андрея. На Саньку при этом он даже не взглянул, что её весьма обрадовало. Но потом, искоса посмотрев на Андрея, Санька с тревогой отметила, что кровавое пятно на повязке явственно увеличилось, а значит, зацепило голову ему бердышом (а возможно, что и саблей) не так уж и слегка…

— А ты из какого полка? — спокойнее, но всё ещё с некоторым недоверием проговорил бородач, вновь вкладывая саблю в ножны. — Не Истомы ли Пашкова ратник?

— Его! — немного помедлив, сказал Андрей.

— Из дворян? — поинтересовался кто-то из всадников.

Не отвечая, Андрей лишь молча кивнул.

— Каширских или велевских?

— Из тульских, — сказал Андрей. Потом помолчал немного и добавил: — Соседями мы были с Истомой, деревеньки наши совсем рядом…

— А вот мы сейчас самого Истому о том и спросим! — усмехнулся в бороду передний всадник. — Потому как казачок твой дворовой — девка переодетая! Мы ведьму эту намедни вздёрнуть хотели рядом с дружком её, татем поганым, да Истома почему-то разрешение на то не дал!

Говоря это, бородач в упор посмотрел на Саньку, а она, вся похолодев от ужаса, тоже на него посмотрела. И мгновенно узнала: ведь это он тогда настойчиво предлагал остальным её казнить…

— Что тут у вас? — донёсся из тумана властный и такой знакомый голос, приведший Саньку в состояния не ужаса даже, а самой полной прострации. — Чего застряли?

— Да вот, человека подозрительного остановили! — оборачиваясь на голос, зычно крикнул бородач. — Бает, что из полка нашего, а я его впервой вижу. Да ещё с ним девка переодетая, та самая, которую мы вчера на дороге изловили…

В это время из тумана выехало ещё несколько всадников, а впереди тот самый предводитель, который сначала избивал Феофана плетью, а потом велел повесить его убийцу.

И вот теперь выяснилось, что это и есть Истома Пашков, один из тех дворянских сынков, в решающий момент изменивших Болотникову и предательски переметнувшихся на сторону Шуйского!

— А, это ты, дочь купеческая! — насмешливо приветствовал он Саньку, как старую знакомую. — Далеко же ты забрести успела!

Голос Истомы звучал, хоть и насмешливо, но совершенно беззлобно… впрочем, это ни о чём не говорило. Таким же беззлобным (а по существу, безразличным) голосом он мгновение спустя может отправить её на костёр, в петлю или прямо под топор палача, отправить и тут же забыть о подобной пустяковине…

А Истома теперь смотрел на Андрея, и тот тоже смотрел на Истому… и продолжалось это довольно-таки продолжительное время…

— Говорит, соседями вы были, — несколько нерешительно доложил Истоме бородач. — Мол, деревеньки рядом… ну, и всё такое прочее…

— Так и есть, — проговорил, наконец, Истома, соскакивая с лошади. — Были соседями, потом воевали вместе. Из-под Кром до самой Москвы разом шли, царевича Дмитрия сопровождая…

И добавил, обращаясь уже лично к бородачу:

— То, что бдительность проявил, Пахом, за это хвалю! А теперь езжайте, себе, дальше, а я догоню вас вскорости…

— Так ведь… — нерешительно начал бородач по имени Пахом, — девица эта ведь…

— А что девица?! — с прежней насмешливостью перебил его Истома. — Для молодца красна девица — первейшее дело! А что в портках она, так баба и в портках всё равно бабой остаётся, разве не так?! А портки… их и стянуть недолго…

Всадники дружно загоготали и, поворотив коней, принялись исчезать в тумане. А Истома, оставшись один, всё продолжал внимательно смотреть на Андрея… а Санька, между тем, внимательно смотрела на самого Истому.

Это был враг, подлый предатель правого дела и за это лишь Санька должна была относиться к нему с презрением и ненавистью. Но ни того, ни другого не было в душе Саньки… и вообще, не было сейчас в её душе ничего, кроме пустоты и отчаянья…

— Ну, здравствуй, Андрей! — проговорил между тем Истома, подходя к молодому воину почти вплотную. — Не думал, что вновь свидеться нам придётся… тем более, так…

— И я не думал, Филип, — глухо и даже с какой-то внутренней болью отозвался Андрей. — Иначе хотелось бы мне с тобой свидеться, совсем иначе…

— В бою, один на один! — закончил фразу Истома, которого Андрей почему-то назвал Филипом. — Так ведь и теперь у тебя вон сабелька на боку! А я один, как видишь… воинов своих специально прочь отослал! Что мешает?!

— Нет! — закричала Санька, завидев, как рука Андрея невольно метнулось к сабельной рукояти. — Не надо! У тебя кровь из раны не остановилась ещё!

Повязка на голове Андрея и в самом деле почти полностью окрасилась уже в алый цвет, а белого там, считай, и не осталось. Но, тем не менее, Андрей выхватил саблю из ножен и мягко, но настойчиво отстранил от себя Саньку. Заметив это, Истома тоже обнажил свой клинок.

На нём были шлем и кольчуга, но, тем не менее, нападать первым он явно не торопился. Пока, во всяком случае. Просто стоял и смотрел на Андрея… и странным был пристальный его взгляд. Ни гнева, ни ненависти не было в нём, разве что немного сожаление. И очень много какой-то внутренней боли…

— А ведь мы с тобой, Андрюха, закадычными друзьями были, — опуская саблю, проговорил Истома. — Побратимами даже… а потом ты взял и предал меня!

— Это не я, это ты предал! — крикнул Андрей, и голос его задрожал от гнева. — Дело наше общее предал, Дмитрия царя… Болотникова, главного воеводу его…

— Да нет никакого Дмитрия царя! — ответно выкрикнул Истома. — Служили мы царю Дмитрию, оба служили, а потом убили царя… вот уже год с лишним с той поры миновал! Ты тогда не был в Москве, а я был! И сам видел мёртвое его тело: и как землёй обезображенный труп забрасывали, и как вновь из могилы вытаскивали, дабы сжечь и пушку зарядить пеплом тем — всё на моих глазах происходило! И если шёл я с Болотниковым, то не потому, что в царя Дмитрия воскресшего верил! Ненавистен мне был царь Василий, с крыльца боярами подло выкрикнутый — вот и хотелось скинуть его!

— Что же ты переметнулся к царю этому ненавистному? — спросил Андрей, тоже опуская саблю. — И теперь верой и правдой служишь, чин дворянского головы получил!

И добавил насмешливо:

— Небось, жалеешь, что промедлил чуток, и братья Ляпуновы с Самбуловым в предательстве тебя опередили? Вон Прокофия Шуйский думным боярином сделал… а тебе, как Иуду Искариоту, швырнули твой полковничий чин, на, мол, подавись!

Санька с замиранием сердце ожидала, что после таких оскорбительных слов этот Истома конечно же бросится на Андрея, но тот даже не шелохнулся. А когда заговорил, в голосе его чуткое ухо Саньки уловило не гнев, не обиду… одно лишь сожаление.

— Дурак ты, Андрюха, ежели и в самом деле так обо мне мыслишь! Ведь ты как никто другой знать меня должен, и то, что плевать мне всегда было на чины и звания! Я просто Москву пожалел, жителей её…

— Пожалел он… — начал, было, Андрей, но Истома тут же его перебил.

— Ты вспомни, как мы с тобой на Москву шли, и на реке Лопасни князя Кольцова-Мосальского вдребезги разбили! — возвысил он голос. — Я потом, когда Серпухов заняли, строжайше запретил воинам жителей разорять… и что Болотников с Коломной сотворил, когда приступом её взяли?! Хуже татарвы люди его в городе тогда лютовали! Вот и задумался я: а ежели рати эти разбойничьи в стольный град ворвутся?! Вспомни письма подмётные, черни московской предназначенные, с воззваниями к убийствам и разграблениям всеобщим!

Он замолчал, и Андрей тоже молчал, не спуская с Истомы ненавидящего взгляда.

— Не хочу я с тобой сабли скрещивать, ибо ты для меня, хоть бывший, но побратим! — вновь заговорил Истома. — Тем более, раненый ты… да и кольчуги на тебе нет. Так что давай, уходи! Отпускаю я тебя…

— И, правда, пойдём! — обрадовано зашептала Санька, хватая Андрея за левую руку (в правой у него была сабля). — Пошли, пока он не передумал!

— А девку свою мне оставь! — добавил вдруг Истома, внимательно глядя на Саньку. — Ай, хороша девка, как это я вчера не рассмотрел! И ей со мной сподручнее будет… да ты и сам это понимать должен…

Андрей ничего не ответил, а Санька, отпустив его руку, испуганно попыталась заглянуть в глаза молодому воину. Неужто он раздумывает, колеблется, просчитывает все варианты?

— Ну, что ты ей можешь предложить в будущем? — продолжал между тем Истома. — Деревеньку свою на пятнадцать дворов? Так её в казну заберут за измену твою, и ты, ежели не повесят тебя вскорости за воровство, аль в бою голову свою не сложишь, всё равно гол, как сокол останешься! Ни кола, ни двора у тебя, Андрюшка… а крестьянствовать ты не умеешь, да и не станешь! И только два у тебя выхода: в боевые холопы к вельможе какому-либо податься али к казакам бежать, в Дикое поле… так ведь с девкой и тут, и там несподручно тебе будет! А потому бросишь ты её вскорости, может даже на сносях… и будет она весь век маяться в нищете и тяготах, и будет проклинать тебя вечно за жизнь свою напрасно погубленную…

— Нет! — закричала Санька, вновь крепко ухватив Андрея за руку. — Не слушай его, Андрей! Не надо его слушать!

— А ведь прав он, Санька! — проговорил Андрей, крепко сжимая холодные Санькины пальцы. — Проиграно дело наше и вряд ли ты со мной счастлива будешь…

— Ты… ты меня бросаешь? — не веря своим ушам, прошептала Санька. — Ты хочешь отдать меня… этому?

— Ну, что ты, глупенькая! — почти испуганно воскликнул Андрей, привлекая к себе девушку. — Я только хочу, чтобы у тебя выбор был, чтоб ты счастлива потом была! Уйдёшь от меня: пойму, и слова обидного вслед не брошу! Со мной остаться решишь…

— С тобой! — запальчиво выкрикнула Санька. — Никто другой мне не нужен!

— Тогда…

Мягко, но настойчиво, Андрей отстранил от себя Саньку и чуть приподнял саблю.

— Тогда мне убить тебя придётся! — недобро и как-то совсем невесело усмехаясь, произнёс Истома, тоже принимая боевую позицию. — Ну что, начнём?!

— Нет! — закричала Санька, пытаясь заслонить собой Андрея и умоляюще глядя при этом на Истому. — Не убивайте его, пожалуйста!

— Что же ты, Андрей?! — издевательски расхохотался Истома. — Девкой от боя прикрыться решил?

— Санька, отойди! — крикнул Андрей, отшвыривая девушку в сторону. Именно отшвыривая, а, не мягко отстраняя, как раньше.

Не удержавшись, Санька упала и в это самое время слева от неё звякнули, скрестившись, клинки.

— Прости, Санька! — глухо, как сквозь вату, расслышала она голос Андрея. — Выхода другого у меня нет… не оставил он мне никакого выхода!

Вторично звякнула сталь о сталь, потом снова и снова, но Санька ничего этого не видела, она боялась смотреть. Она бы и уши заткнула, чтобы не слышать ужасных этих звуков, но руки словно онемели и никак не желали слушаться. А поединок слева всё продолжался, поединок равных соперников… впрочем, не совсем равных, ибо лишь у одного из них имелись кольчуга и шлем. А второй был, к тому же, ещё и ранен…

И вдруг там, слева, всё стихло. А потом послышался характерный звук падающего человеческого тела.

«Господи, только бы не Андрей! — крепко, до боли, зажмурившись, мысленно взмолилась Санька. — Не хочу его терять, Господи… не дай мне его потерять!»

— Санька!

Это был голос Андрея, и Санька наконец-таки решилась открыть глаза. И, радостно вскрикнув, вскочила на ноги.

Андрей стоял вполоборота к ней с окровавленной саблей в руке, а у ног его, лицом вниз, неподвижно лежал Истома.

— Санька! — повторил Андрей и вдруг покачнулся. — Маленькая моя… прости…

Он выронил саблю, сделал шаг в сторону Саньки и вновь остановился. Левая рука Андрея была вся в крови и бессильно повисла, на рубахе с левой стороны тоже предостаточно имелось кровавых пятен.

— Андрей! — прошептала Санька, и в это самое время Андрей покачнулся вторично и тяжело рухнул на землю. — Андрей!

Бросившись к юноше, Санька упала на колени подле его неподвижного тела. Некоторое время с ужасом и надеждой всматривалась в мертвенно-бледное, враз изменившееся лицо юноши, умом понимая уже, что произошло нечто страшное, необратимо-страшное, но всё ещё упрямо не желая поверить в это.

— Андрей! — не крик даже, дикий звериный вопль сам по себе вырвался из груди Саньки. — Очнись! Да очнись же ты!

Схватив Андрея за окровавленные отвороты рубахи, Санька принялась изо всех сил его трясти. Потом била по щекам, ещё потом принялась неистово целовать в быстро холодеющие губы…

— Убиенного уже не оживить, девка! — послышался вдруг позади Саньки хриплый срывающийся голос. — Убегай лучше сама!

Вздрогнув, Санька обернулась.

Истома Пашков, чуть приподняв голову, смотрел на неё в упор. По уголку рта у него стекала вниз тонкая струйка крови.

— Да ты видно и впрямь ведьма! — прохрипел Истома, давясь и сплёвывая на измятую траву тёмные кровавые сгустки. — Одежка на тебе дивная, лик красоты невиданной, да и смерть за тобой по пятам, словно привороженная ходит…

Он замолчал, а Санька, опомнившись, вскочила на ноги и, наклонившись, ухватила с земли окровавленную саблю Андрея. Впрочем, ухватить она её ухватила, да почти сразу и выронила, уж больно тяжёлой и, главное, неудобной оказалась эта сабля для тонких Санькиных рук.

— Добить меня решила? — вновь прохрипел Истома, кашляя кровью. — Так ведь я и так уже мёртвый, На суд божий иду… Андрей меня там ждёт… побратим мой и враг мой лютый…

И, замолчав, Истома обессилено ткнулся лицом в землю, потом вновь с трудом приподнял перекошенное от нестерпимой боли лицо.

— Беги, девка! — прохрипел он тихо, еле слышно. — Ведьма ты или не ведьма, Бог тебе судья! Беги… ведь ежели мои люди тебя схватят…

— Истома! — послышался из тумана чей-то встревоженный крик. — Чего у тебя там?!

— Беги, дура! — повторил Истома, вторично утыкаясь лицом в землю.

И Санька побежала. Сама не ведая куда, она просто бежала сквозь поредевший туман, бежала прочь от страшного этого места. И не плакала, почему-то совершенно не могла плакать… а позади уже грохотали копыта и разве убежать пешему от конных…

— Вон она! — послышалось за спиной у Саньки. — К реке, к реке оттесняй ведьму!

Впереди, в просветах тумана и в самом деле тускло сверкнула река, но это не улучшило, наоборот, значительно ухудшило Санькино положение. Подступы к воде были топкими настолько, что Санька тотчас же провалилась почти по колено в мутную жижу. А топот копыт слышался всё ближе… и вот-вот всадники должны её настигнуть…

Но тут что-то изменилось за спиной Саньки, что-то непонятное начало происходить там. Грянули почти одновременно два выстрела, дико заржала лошадь. А потом вновь послышались эти ужасные звуки, когда сабля ударяет о саблю…

Там, позади, шёл бой, в этом не было ни малейших даже сомнений!

С трудом вызволив ноги из болотной топи, Санька обернулась и сквозь редкие клочья тумана смогла разглядеть, как сгрудилось на небольшом клочке земли несколько десятков всадников, как взлетают над головами сражающихся блестящие сабельные клинки. Несколько человеческих тел уже лежало неподвижно на земле, да билась, качаясь по траве и судорожно дрыгая ногами, подраненная лошадь…

Ожидать окончания боя Санька не стала. Кто бы там с кем не сражался, ничего хорошего со стороны возможных победителей её не ждало, а потому, выбравшись на сравнительно сухую поверхность Санька задала такого стрекоча, что даже ветер в ушах засвистел. И вновь она никак не могла расплакаться, хоть и очень хотелось…

— Стой, ведьма! — послышался вдруг позади хрипловатый торжествующий вопль, и, обернувшись на бегу, Санька увидела всё того же бородача по имени Пахом. Вырвавшись из схватки, он мчался теперь вслед за беглянкой и в правой руке его тускло поблескивал окровавленный клинок. — Стой, ведьма, не уйдёшь! — продолжал вопить Пахом, уже отводя руку и примериваясь для удара. — Сейчас получишь своё!

И ещё один всадник с обнажённой саблей мчался вслед за Санькой чуть позади первого… впрочем, на Саньку и одного Пахома было более чем достаточно.

Но тут случилось нечто невероятное. Настигнув первого всадника, второй взмахнул саблей и… первый вдруг оказался без головы. Голова его покатилась куда-то в траву, а тело ещё продолжало по инерции мчаться на бешено храпящей лошади прямо на Саньку, и рука безголового мертвеца всё ещё сжимала саблю…

Тонко вскрикнув от ужаса, Санька даже присела… и в этот момент мимо неё промчалась оседланная лошадь без всадника. И, одновременно, сверху рухнул прямо на перепуганную девушку, обезглавленный труп Пахома, опрокидывая её в траву и обильно поливая липкой горячей кровью.

— А-а-а! — не закричала даже, завизжала Санька, тщетно пытаясь сбросить с себя мертвеца… но в это же время второй всадник, соскочив с лошади почти на полном её скаку и отшвырнув ногой в сторону мёртвое тело, наклонился и подхватил Саньку на руки.

Был он высокий, широкоплечий и, по всему видно, невероятно сильный, ибо держал Саньку в руках так легко и небрежно, словно она вообще невесомой была. А по алому плащу, свисающему с плеч почти до самой земли, по позолоченному шлему с белыми перьями, Санька узнала Болотникова. Точнее, поняла, что это он…

У шлема имелось забрало, в данный момент опущенное и полностью скрывающее верхнюю часть лица, так что Саньке видны были лишь тёмные с проседью усы да коротко подстриженная бородка прославленного воеводы. Да ещё глаза, сквозь прорези, внимательно и с каким-то даже недоумением смотревшие на Саньку.

А потом она потеряла сознание. Резко и разом, будто сорвалась мгновенно в какую-то чёрную бездонную пропасть…

 

Глава 12

Открыв глаза, Санька не сразу поняла, где она и что с ней такое произошло. Лежала на чём-то мягком, и чем-то ещё более мягким заботливо была укрыта сверху. Над головой деревянный потолок, потемневший от времени, и стена напротив тоже деревянная, из грубо отёсанных, толстых брёвен. Окошко в стене одно, вроде и небольшое, а стёклышек в нём превеликое множество. Да и не стёклышки это (уж слишком мутные), слюда, скорее…

— Очнулась? Ну, и слава тебе, Господи!

Вздрогнув, Санька повернула голову и увидела Матрёну, сидящую рядом на короткой деревянной скамье и смотрящую на неё с жалостью и, одновременно, с тревожным каким-то любопытством.

И сразу же вернулась память…

— Андрея убили! — прошептала Санька и заплакала.

— Поплачь, милая, поплачь! — сказала Матрёна и вновь замолчала.

Санька плакала долго и безутешно, а Матрёна всё также молча сидела рядом. Потом она наклонилась к Саньке и проговорила отрывисто и почти грубо:

— Ну, поплакала и будет! Слезами горю не поможешь…

— Где мы? — всё ещё всхлипывая, спросила Санька.

— В крепости тульской. Давай я тебе, лучше, слёзки вытру, негоже красавице такой заплаканной быть…

Проговорив это, вроде и почтительно, но, одновременно, с какой-то непонятной насмешливостью, Матрёна принялась тщательно вытирать заплаканное Санькино лицо куском белой материи.

— Вот, видишь, уже лучше! Вот только глазоньки твои излишне блестят… ну, да это ничего! Это ему даже понравиться должно…

— Кому, ему?! — выхватив из рук Матрёны белую эту утирку, Санька швырнула её на пол. — О ком это ты?

— О воеводе нашем, о ком же ещё! — нараспев проговорила Матрёна (и вновь слова её прозвучали одновременно и почтительно, и с насмешкой). — Ведь это он тебя сюда доставил, а мне велел всячески за тобой присматривать. А как очнёшься — о том скорёхонько ему доложить…

— Зачем доложить?!

Вместо ответа Матрёна лишь усмехнулась многозначительно.

— Зачем доложить? — повторила Санька, и сердце у неё тревожно забилось. — Что ему от меня надо?

— Да нечто ты не знаешь, чего мужику от красной девицы завсегда надобно?

— Что?!

Откинув в сторону покрывала, Санька вскочила на ноги и тотчас же, испуганно вскрикнув, вновь юркнула в постель.

Она была абсолютно голой. Ничего из одежды, даже трусиков…

— Где?… — закричала Санька, как можно плотнее закутываясь в покрывало. — Одежда моя где?! И кто меня раздевал, ты?

— Я, милая, я! — зашептала Матрёна, торопливо кивая головой. — И раздевала, и обмывала… а одежка твоя полностью в негодность пришла из-за крови да грязи болотной. После новое убранство тебе справят, а пока… Да ты и без одежки хороша… понимаешь, о чём я толкую?

В это время натужно заскрипела отворяемая дверь (Санька сейчас только эту дверь разглядела) и в комнату, не вошёл даже, а скорее втиснулся боком высокий широкоплечий мужчина. Возле двери он остановился, и Санька тотчас же признала своего спасителя, хоть ни плаща, ни шлема на нём, естественно, не было. Да и кольчуги тоже…

— Как она? — отрывисто проговорил мужчина, обращаясь, естественно, к Матрёне, которая, вскочив с места, принялась почтительно ему кланяться. — Очнулась?

— Очнулась, батюшка! — медленно, нараспев ответствовала Матрёна, не переставая кланяться. — И уж как ждала твою милость!

— Оставь нас! — отрывисто бросил мужчина и Матрёна, поклонившись в последний раз, опрометью выбежала из комнаты, плотно затворив за собой дверь. А мужчина, подойдя чуть ближе, вновь остановился, внимательно глядя на Саньку. И она тоже смотрела на него испуганными, широко раскрытыми глазами.

Это был Болотников, человек из легенды, кумир Санькиных детских лет, но теперь, глядя на него, ничего, кроме ужаса и отвращения, Санька не испытывала.

Впрочем, ничего уродливого или отталкивающего в лице Болотникова не было. Мужественное и по-своему даже привлекательное лицо зрелого, но не старого ещё человека. Лет сорок, от силы сорок пять, никак не больше…

Но от одной только мысли, что сейчас этот человек примется стаскивать с себя одежду, потом, откинув в сторону покрывало, уставиться на её обнажённое тело… от одной только мысли об этом Саньке становилось дурно. А о том, что должно произойти после, она и вообще старалась не думать, гнала прочь от себя подобные мысли. И в то же время, хорошо понимала, что выбора у неё нет и через всё это, увы, придётся пройти. Через отвращение, унижение, возможно даже боль…

И Санька решила покориться неизбежному. А потом умереть. Как можно скорее и по возможности безболезненно. Яду у кого-нибудь попросить быстродействующего? А ежели не дадут яду, тогда…

Тогда — в петлю! Или кинжалом по горлу…

Но Болотников явно не собирался торопить события (удовольствие максимально растягивал или ещё по какой причине?). Правда, подойдя вплотную к постели, он опустился на скамью, на которой чуть ранее сидела Матрёна (Санька тотчас же отпрянула к самой стенке, крепко зажмурилась, да ещё и испуганно съёжилась под покрывалом), но этим пока дело и ограничилось. А потом…

— Ну, здравствуй, Санька! — произнёс вдруг Болотников. Потом помолчал немного и добавил: — Долго же мне пришлось тебя разыскивать! Без малого тридцать лет…

Это прозвучало настолько странно и даже невероятно в устах знаменитого полководца, что Санька не поверила своим ушам. А может… может, она просто ослышалась?

— Ты всё ещё не узнаёшь меня? — не проговорил даже, прошептал Болотников.

Догадка, настолько невероятная, что никак не могла быть правдой, слепящей молнией озарила на мгновение мозг Саньки.

— Иван?!

Словно со стороны услышала Санька собственный свой голос, чужой и совершенно даже ей незнакомый. И странное какое-то оцепенение, охватившее вдруг всю её без остатка… и удивительное ощущение полуяви-полусна…

Так не бывает, так просто не должно быть!

Впрочем, то, что очутилась она внезапно во времени на четыреста с лишним лет отстоящем от собственного рождения, ведь этого тоже из разряда событий невероятных…

И всё же такое смогло произойти!

— Это… это ты, Иван?

Болотников ничего не ответил, а Санька наконец-таки осмелилась открыть глаза и взглянуть на Болотникова. И жадно принялась искать такие знакомые черты на этом суровом огрубевшем лице. Искала и не находила…

— Трудно меня узнать, правда? — словно прочитав потаенные мысли Саньки, Болотников усмехнулся невесело. Потом помолчал немного и добавил: — А ведь я искал тебя тогда. Долго искал…

— Я тоже искала! — не проговорила даже, прошептала Санька. — Я думала, что ты… что ты где-то неподалёку от меня очутился…

— Так и случилось, — вздохнул Болотников. — Совсем неподалёку! Правда, с разницей в тридцать лет…

И вскочив, он вдруг с такой силой ударил ногой по скамье, на которой только что сидел, что та разлетелся вдребезги.

— Проклятая штуковина!

И добавил, искоса взглянув на враз побледневшую Саньку и виновато при этом улыбаясь:

— Напугал тебя, извини!

Санька ничего не ответила, да и что было отвечать. Она наконец-таки отыскала Ивана, но разве это был Иван?! Разве такой представляла она свою с ним встречу?!

Пусто было на душе, пусто и тоскливо. И надежды вернуться в привычный свой мир уже не оставалось, ни малейшего даже проблеска надежды.

Поглощённая в тягостные раздумья, Санька не сразу обратила внимание на то, что Иван, усевшись осторожно на самый краешек постели, что-то ей говорит, точнее, рассказывает о чём-то. Невольно прислушалась…

— …а потом в монастырь меня занесло, — вполголоса говорил Иван. — Тут неподалёку, возле Каширы. Монахи меня приютили, накормили, предлагали в обители навсегда остаться, только я всё ещё тебя отыскать надеялся. И тогда один монах, молодой, ненамного за меня старше, посоветовал одежку сменить: выдал кафтан, портки, сапоги юфтевые, а мою одежку в сундук запрятал. Пускай — говорит — полежит пока одеяние твоё диковинное. А в то время возьми да и заверни в монастырь князь Андрей Телятевский со свитой…

— Андрей?! — вздрогнув как от озноба, прошептала Санька.

— Князь Андрей Телятевский по прозвищу Хрипун. Монах тот меня ему и представил, как сироту-недоросля из дворянского рода Болотниковых. Есть, оказывается, в этих местах такой обедневший род, так монах мне фамилию немножечко удлинил, а имя и отчество прежними оставил. А князю я чем-то приглянулся и предложил он мне в боевые холопы к нему податься…

— В холопы? — вновь прошептала Санька, думая о своём.

— В боевые холопы, — поправил её Иван. — Это что-то вроде дружины княжеской. А потом…

— Потом к казакам на Дон… — тихим безжизненным голосом продолжила Санька, — татарский плен, турецкая галера. Венецианцы освободили, мог в Европе остаться, да потянуло на родину…

— Постой, откуда ты… — вскочив, Иван с изумлением уставился на Саньку. — Впрочем, чему я удивляюсь, — проговорил он, вздохнув, — ты и должна всё это знать!

И добавил глухо и почти невнятно, глядя куда-то себе под ноги:

— Ты ведь и то, как и когда мне умереть предстоит, знать должна…

Санька ничего не ответила. Врать не хотелось, сказать же правду…

О поражении, вынужденной сдаче в плен, подлом вероломстве Шуйского…

О том, как ослепили, как в прорубь затем тайно спихнули…

Ивана?! Её Ивана?!

— И правильно, и не говори ничего!

— Ваня! Ванечка!

Вскинувшись в постели, Санька схватила Болотникова за обе руки сразу и уткнулась мокрым от слёз лицом в его широкие твёрдые ладони. Покрывало при этом сползло почти до пояса, обнажив грудь, но Санька, казалось, этого даже не заметила.

И она уже не боялась Болотникова, ведь это был Иван, Ваня, Ванечка! Иван, который так любил её когда-то, и которого так любила она сама!

Как брата, которого у неё никогда не было…

— Санечка! Девочка моя единственная!

Опустившись на колени, Иван чуть наклонил голову и осторожно дотронулся губами до взъерошенной Санькиной макушки. Его борода при этом щекотала ей шею, но это было нисколечко не противно и не отталкивающе. Немножечко непривычно и только…

— Девочка моя! — шептал Иван, всё продолжая и продолжая целовать спутанные пряди Санькиных волос. — Я ведь уже всяческую надежду потерял тебя отыскать! Да и понимал, что не один я старею, что и тебе этот крест нести приходится! И потому я даже бояться стал возможной с тобой встречи, ибо хотел, чтобы ты осталась в сердце моём именно такой: вечно юной и ослепительно прекрасной! И услышал Господь молитвы мои…

В это время с треском распахнулась входная дверь и Санька, мгновенно вскинув голову, увидела троих вооружённых людей, один за другим вбежавших в комнату. У неё тотчас же испуганно ёкнуло сердце, но все трое почтительно остановились у самого входа.

— Воевода!

— Ну, что ещё?! — вскакивая на ноги и хмурясь, обернулся к вошедшим Болотников. При этом он постарался, как мог, заслонить собой Саньку, а она, опомнившись, вновь юркнула под покрывало, натянув его до самого, считай, подбородка. — Что врываетесь, как тати полуночные?! Случилось что?

— Вои царские на приступ, было, пошли, но отбиты с большим для себя уроном! — весело доложил один из вошедших, молодой курчавый паренёк с белозубой усмешкой и выпуклыми ласково-маслянистыми глазами. Он, кстати, как вошёл, так и вперился в Саньку откровенным, нагло-ласкающим взглядом.

— Многих убитыми потеряли, ещё более раненых с собой еле уволочь смогли, — угрюмо добавил сосед паренька, седой, длиннобородый, с плохо зажившим шрамом через всю щеку. — А у нас потерь, почитай, и не было никаких!

— Отбили приступ — это молодцы! — сказал Болотников нетерпеливо и искоса взглянул на Саньку. — За это хвалю! Или ещё о чём доложить хотели?!

Вошедшие помялись немного, переглянулись нерешительно.

— Тут вот какое дело… — запинаясь, проговорил длиннобородый. — Князья Шаховский и Телятевский напомнить повелели…

— Повелели?! — наливаясь кровью, рявкнул Болотников. — Они мною повелевать смеют?

— Нам повелели, — тут же поправился длиннобородый. — Напомнить повелели твоей милости, что военный совет ты им назначил сегодня после полудня! И царевич Пётр о том же просил тебе напомнить…

— Помню я о совете! — буркнул Болотников и вновь покосился на Саньку. Потом перевёл взгляд на наглого паренька, по-прежнему не спускающего с Саньки откровенно-жаждущего взгляда. Нахмурился… и паренёк, почуяв неладное, быстренько отвёл глаза.

— Так что передать князьям и царевичу? — спросил длиннобородый.

— Передайте им… — Болотников замолчал на мгновение, задумался. — Передайте, что совет сей на завтрашнее утро перенести надобно! Занят я весьма, понятно?!

— Понятно, — вразнобой отозвались вошедшие и, многозначительно при этом переглянувшись, вышли гуськом. А Болотников, выглянув следом, зычно крикнул кому-то (охране своей, скорее всего):

— Не впускать никого! Головы поотрываю!

Потом, вернувшись и плотно затворив за собой дверь, вновь подошёл к постели, опустился осторожно на самый её краешек.

— Такие вот дела, Санька! — проговорил он, глядя куда-то себе под ноги. — Одолели нас рати царские, в кремле тульском крепко заперли! А тут ещё провианта маловато, ну, да ничего! Посланы гонцы в Литву, к Дмитрию, дабы на выручку шёл! Или… — запнувшись на мгновение, Иван в упор посмотрел на Саньку, — или не придёт к нам помощь? Только это скажи!

— Я домой хочу! — вместо ответа, жалобно пролепетала Санька. — К маме хочу! Мне рано ещё умирать! И жить тут мне страшно!

И, уткнувшись лицом в подушку, она расплакалась. Горько, навзрыд.

— Девочка моя! Если б я знал, как… если бы я только мог тебе помочь в этом…

Вновь опустившись на колени и отвернув в сторону край покрывала, Иван принялся покрывать бесчисленными поцелуями Санькины волосы, шею, обнажённые плечи…

— Санька, Санечка! — бормотал он при этом, и голос его был полон горечи. — Ты же самой судьбой предназначена мне была, самой судьбой! И что ж она сделала с нами, судьба-судьбинушка?! Как же разнесла она нас с тобой во времени, подлая!

Иван целовал её долго, руки его в это же время постепенно отодвигали в сторону покрывало… и вот уже Санька ощутила щекотание его усов и бороды у себя на спине, потом ещё ниже и это было довольно неприятно. Зарывшись лицом в подушку и крепко сжав зубы, Санька пыталась вернуть то мимолётное ощущение, когда сквозь огрубевшие черты взрослого и много повидавшего в жизни мужчины вдруг взглянуло на неё такое знакомое и такое юное лицо Ванюши… но ощущение это, увы, не пожелало вновь воротиться. Те трое, так некстати ворвавшиеся в комнату, спугнули его, порушили что-то, пусть неосязаемое и необъяснимое, но весьма и весьма важное…

А тут ещё так некстати вспомнилось об Андрее…

— Не надо!

Оттолкнув от себя Ивана, Санька вновь по самую шею закуталась в покрывало.

— Зачем это сейчас?!

— Вот именно, незачем!

И Санька, и Иван почти одновременно обернулись на голос.

— Фидлер?! — голос Болотникова задрожал от гнева. — Тебе что тут надо?!

Невысокий плотный человечек средних лет и весьма ординарной наружности ничего на это не ответил, он лишь как-то устало и, одновременно, с явным облегчением усмехнулся. В руке человечек держал какой-то довольно объёмный свёрток.

— Да вот, шёл мимо…

— Вон пошёл!

Иван вскочил на ноги, рука его привычным жестом метнулась к поясу… впрочем, там не было сейчас ни сабли, ни даже кинжала.

Тогда Болотников, сделав стремительный шаг вперёд, ухватил человечка за отвороты кафтана, крепко встряхнул и даже приподнял чуть над полом.

— Не переходи межу, лекарь! Я тебя ценю, ты то ведаешь… но всему есть межа!

— Не надо горячиться, Ванюша! — проговорил, а вернее, прохрипел полузадушено человечек по имени Фидлер, и голос его с явственно различимым акцентом был на удивление спокоен и даже невозмутим: — Ты ведь тоже хочешь, чтобы Александра, любовь твоя первая и единственная, в собственное своё время беспрепятственно воротиться смогла?

— Что?! — растерянно и как-то совсем по-детски проговорил Иван, разжимая пальцы и, одновременно с этим, вновь опуская Фидлера на пол. — Откуда ты… да кто ты на самом деле?!

— Кто это?! — закричала Санька, вскидываясь в постели. Придерживая покрывало у груди, ужасом смотрела она на незнакомца. С ужасом и, одновременно, с невнятной ещё надеждой. — Скажи, кто это?!

— Фидлер это, — медленно, словно через силу, проговорил Иван, не сводящий глаз с этого самого Фидлера.

— Фидлер? — ппереспросила Санька. — А кто это, Фидлер?

Она уже слышала ранее эту фамилию, вот только никак не могла вспомнить: где и когда…

— Лекарь он… — сказал Иван, переводя взгляд с Фидлера на Саньку. — Лекарь иноземный. В Калуге подослал его Шуйский, дабы меня отравил, страшную клятву в том взял с лекаря. Но прибыв ко мне, сразу же Фидлер открылся чистосердечно, на нашу сторону перешёл. И вот с той поры…

— Он сказал, что может… — Санька даже задохнулась от волнения, — что может вернуть…

— Об этом чуть позже! — Повернувшись в сторону Саньки, Фидлер почтительно и, в то же время, как-то насмешливо ей поклонился. — А покамест держи одежку свою!

И он бросил свёрток на постель, прямо к ногам Саньки.

— Одевайся, а мы отвернёмся пока. Оба, и я, и Ванюша!

Иван, что удивительно, протестовать против столь вольного к себе обращения не стал, и они действительно отвернулись почти одновременно. А Санька трясущимися руками принялась разворачивать свёрток. Джинсы, курточка, тенниска, кроссовки… носочки, трусики даже… всё её, личное…

Или не совсем её?! Уж больно новой и даже неношеной выглядит одежда, да и кроссовки тоже…

— Всё правильно, Александра! — словно прочитав её мысли, сказал, не оборачиваясь, Фидлер. — Не твоё это, но в точности, каким твоё было, когда вы с Иваном ещё к сараю тому злосчастному шли. А вот телефон в кармашке твой собственный… впрочем, не стоит его пока доставать, бесполезен он в данной конкретной ситуации…

— Кто ты?! — повторил Иван, глядя в упор на Фидлера.

— После всё объясню! — сказал Фидлер всё также невозмутимо. — Ты как, оделась уже, Александра? — добавил он, обращаясь к Саньке. — Оборачиваться можно.

И, не дожидаясь разрешения, повернулся в сторону Саньки. Впрочем, она, вполне одетая, в этот момент натягивала на ноги кроссовки.

— Ну что ж, — Фидлер удовлетворённо кивнул головой. — Всё в порядке, а я боялся с размерами не угадать. Пошли тогда.

— Куда? — хмуро поинтересовался Иван, не сводя при этом с Саньки тоскливо-затуманенного взора.

— В коморку одну, — пояснил Фидлер, первым выходя из комнаты.

Иван, чуть помедлив, двинулся, было, следом, но у самого выхода, остановился и пропустил вперёд Саньку.

А потом они долго шли по каким-то тёмным и донельзя запутанным коридорам, два раза спускались куда-то вниз по узким деревянным лестницам, которые не только ужасно скрипели, но ещё и шатались в такт их шагам.

И везде толпились и о чём-то переговаривались хмурые вооружённые люди, впрочем, завидев Болотникова, они тотчас же замолкали и почтительно расступались.

— Сюда! — сказал Фиглер, останавливаясь у одной, почти неприметной двери и отворяя её. — Прошу в мои пенаты! Впрочем, они не совсем мои…

Комната за дверью оказалась не слишком большой и к тому же полутёмной, освещаемой лишь небольшим оконцем, расположенным почему-то у самого потолка. И мебели тут не было совершенно, одни лишь широкие деревянные лавы, тянущиеся вдоль всех без исключения стен. А на одной из лав сидел кто-то в тёмном одеянии и, кажется, дремал, низко опустив голову.

— Прошу! — повторил Фиглер. Вроде и почтительно, но при этом с какой-то затаенной насмешкой глядя на Саньку. — Барышня, вы первая!

Чуть поколебавшись, Санька вошла в комнату, Иван за ней. Последним вошёл Фидлер и, не просто затворил за собой дверь, но ещё и запер её, с усилием задвинул толстый деревянный засов.

— Зачем это? — глядя на засов, отрывисто бросил Иван. — Боишься кого?

— Не то, чтобы боюсь, Ваня! — мотнул головой Фиглер. — Просто гости непрошенные нам ни к чему сейчас, потому как…

— Феофан! — перебивая Фидлера, пронзительно вскрикнула Санька, до этого внимательно пытаясь рассмотреть сидящего на лаве. — Феофан!

Она бросилась к Феофану (а это и в самом деле оказался он!), ухватила за обе руки сразу, сильно встряхнула. — Давай же, просыпайся!

Некоторое время внимательно смотрела в неподвижно-застывшее лицо монаха, потом резко повернулась к Фидлеру.

— Почему?!

— Хороший вопрос, — сказал Фидлер, глядя на Саньку всё с той же непонятной насмешкой. — А ещё ты должна спросить, откуда он тут, вообще, взялся. Или тебе это неинтересно?

— Кто это, Феофан? — хмуро поинтересовался Иван, с откровенной неприязнью вглядываясь в сгорбленно-неподвижную фигуру монаха.

— Тоже хороший вопрос, — одобрительно кивнул головой Фидлер. — И я сперва именно на него отвечу.

Он подошёл к Феофану, деликатно, но настойчиво отстранив в сторону Саньку.

— Вообще-то, у этого человека несколько имён. Одно из них, Гай Ювентал, ничего вам обоим не скажет, потому не буду на нём пока останавливаться. Второе имя, Феофан, хорошо известно Александре (тут Фидлер, прервав на мгновение свою речь, сделал учтивый полупоклон в сторону Саньки, на что она совершенно даже не среагировала), но совершенно неизвестно Ивану, так что пока и это имя оставим в покое. А вот третье имя, вместе с фамилией и отчеством, Иван тоже должен был слышать когда-то, в далёкой юности… а уж тем более ты, Александра. Орлов Николай Петрович… тебе это о чём-либо говорит?

— Орлов Николай Петрович… — послушно повторила Санька. — Это моего папу так зва…

Не договорив, она замолчала, растерянно и даже несколько испуганно разглядывая неподвижную фигуру Феофана.

— Это… это… это и есть…

— Совершенно верно! — вновь склонился в полупоклоне Фидлер. — Другими словами: именно так!

— Разбудите его! — закричала Санька, умоляюще глядя на Фидлера. — Пожалуйста, разбудите его?!

— Зачем?

Фидлер задал этот вопрос с таким откровенным равнодушием, что Санька даже растерялась.

— Затем, что… — проговорила она, запинаясь, — …что мне очень многое нужно ему сказать, о многом спросить, если только… — тут она вновь запнулась и, помолчав немного, добавила почти жалобно: — Если это и в самом деле мой отец…

— Это и в самом деле твой отец, — всё так же равнодушно проговорил Фидлер. — Даже не сомневайся в этом.

— Но почему тогда… — замолчав, Санька взглянула на Феофана настороженно и почти враждебно. — Почему он тогда…

Не договорив, Санька замолчала.

— Знаешь, в твоём незаконченном вопросе сразу несколько «почему», — улыбнулся Фиглер. Впрочем, улыбнулся одним только ртом, глаза его оставались прежними: холодными и совершенно равнодушными. — Первое — почему он бросил вас тогда и сбежал ещё далее в прошлое? Второе — почему он не признал тебя, при первой же вашей встрече? Не в том смысле, что не признал в тебе свою дочь, а в том, что так и не понял, из какого ты времени сюда заявилась. Кстати, отсюда возникает и третье «почему» — как получилось, что самым первым человеком, которого ты встретила в прошлом, оказался человек, тоже не принадлежащий к этому времени, к тому же ещё — твой отец? Видишь, сколько вопросов сразу ты мне задала?

Ничего на это не отвечая, Санька лишь молча смотрела на Фидлера.

— Хочешь услышать ответы на свои вопросы? — проговорил Фидлер, кладя Саньке руку на плечо.

— Хочу! — сказала Санька.

— Убери руку! — внезапно рявкнул Иван из-за спины Саньки, да так, что она даже вздрогнула от неожиданности.

— Ну вот, опять девочку напугал! — сказал Фидлер, укоризненно качая головой. Руку с Санькиного плеча он, впрочем, убрал. — Ох, уж мне эти военачальники! Всё бы им орать да командовать! Ну да ты привык к этому за столько лет, да, Ванюша?

— Я тебе — не Ванюша! — не проговорил даже, прорычал Иван, с откровенной ненавистью глядя на Фидлера. — Я для тебя — Иван Исаевич, запомни это, пёс иноземный!

Фидлер, ничего на это не отвечая, лишь склонил голову в полупоклоне, который при желании можно было счесть и почтительным, и издевательским. Впрочем, Иван, словно опомнившись, решил не обострять обстановку.

— Дурацкая ситуация! — уже почти спокойно проговорил он, нервно выхаживая взад-вперёд по комнате. — Дураком полным себя чувствую… или, скорее, лишним тут…

— А ты и есть лишний тут, Ваня!

Фидлер вскинул правую руку, в которой что-то вдруг ярко блеснуло… и Иван, покачнувшись, медленно осел на пол.

— Иван!

Санька бросилась, было, к Болотникову, но Фидлер ухватил её за руку.

— Пустите! — закричала Санька, тщетно пытаясь высвободить руку. — Отпустите сейчас же!

— Ты хочешь вернуться домой или нет?! — отпуская руку Саньки, заорал вдруг Фидлер ей прямо в лицо. — Маму свою хочешь увидеть?!

— Хочу! — прошептала Санька, не трогаясь с места.

— Тогда стой спокойно и ни во что не вмешивайся!

Фидлер подошёл к Болотникову, наклонился над ним.

— Это сон, — сказал он, внимательно глядя на Саньку. — Просто сон и ничего кроме. Так надо, понимаешь?

— Понимаю, — прошептала Санька, хоть понимала далеко не всё.

— А теперь слушай внимательно. И не перебивай!

Проговорив это, Фидлер замолчал, но Санька тоже молчала.

— Твой отец, Орлов Николай Петрович… — вытянутой рукой Фидлер указал на Феофана, — есть дезертир Гай Ювентал, комендор третьего разряда второго защитного пояса Земли, тайно покинувший свой пост и решивший сбежать в прошлое. А дабы мы не смогли проследить траекторию его побега по биотокам мозга, Гай применил, так называемое, стирание собственной памяти, установив соответствующий прибор в аппарате временного скольжения…

— В машине времени… — не сдержавшись, прошептала Санька, но Фидлер нисколечко на это на неё не рассердился.

— Что ж, можно и так назвать этот аппарат! — равнодушно кивнул он головой. — Кстати, вам с Иваном крупно повезло в том смысле, что перемещались во времени вы, находясь подле аппарата, а не внутри его. Иначе вам тоже основательно память замутило бы…

Фидлер замолчал, но Санька тоже молчала, ожидая продолжения.

— Но вернёмся вновь к твоему отцу, Александра. Удирая в прошлое, допустил он всё же одну промашку… впрочем, и промашкой это назвать нельзя, скорее, неразрешимой дилеммой. Ему бы по прибытии аппарат уничтожить, да как сделаешь это при стёртой памяти? Не до аппарата ему было… взглянул на него отрешённым взором да и побрёл, себе, куда глаза глядят. А аппарат пожужжал-пожужжал, и вновь в своё времечко воротился. Дабы нам путь указать, где искать беглеца…

Проговорив это на одном дыхании, Фидлер вновь замолчал, внимательно глядя на Саньку.

— Понятно излагаю.

— Вполне, — сказала Санька. — Но почему тогда…

Не договорив, она замолчала.

— Почему тогда мы несколько лет твоего папу не трогали, если с самого начала знали о его точном местонахождении? — закончил за неё Фидлер. — Почему дали тебе на свет появиться? Ты ведь об этом спросить хотела?

Санька ничего не ответила.

— Впрочем, если бы мамы ваши тогда не поссорились, — задумчиво проговорил Фидлер, — вряд ли бы у Клавдии, подруги маминой закадычной, роман этот нелепый случился с шабашником заезжим. И тогда… Что тогда, Санька?

И вновь Санька ничего не ответила.

— Ивана бы не было, друга твоего, — ответил сам на свой вопрос Фидлер. — А ещё кого не было бы?

«Болотникова! — промелькнуло в голове у Саньки. — И его не было бы, ведь Болотников — это и есть Иван!»

— Правильно мыслишь! — одобрительно кивнул Фидлер. — Действительно, прославленного воеводы Болотникова тоже не было бы совсем в истории российской, так, что ли?

Ничего на это не отвечая, Санька лишь молча кивнула.

— Видишь, как интересно получается! — улыбнулся (и вновь одним только ртом, без участия глаз) Фидлер. — И династия Шуйских удержалась бы на российском престоле, а после смерти престарелого Василия царём стал бы, не будучи отравленным, племянник его дальний, Михаил Скопин-Шуйский, молодой и талантливый, весьма укрепивший державу и значительно расширивший её границы. И правили бы Шуйские, а не Романовы, кстати, куда дольше правили бы… такая вот альтернативная история исподволь вырисовывается…

— Почему, альтернативная? — прошептала Санька, потрясённо глядя на Фидлера. — Это и должна была быть основной историей, если бы мой папа… если бы он…

Не договорив, она замолчала и с ещё большим потрясением взглянула на спящего Феофана.

— Вот именно, должна была быть! — подхватил Фидлер. — Но почему же тогда история именно так пошла, как пошла? Болотников… Смутное время… Романовы… события 1917-го года… рождение твоё и Ивана в начале двадцать первого столетия… рождение Гая в далёком будущем… Наши учёные мужи, специалисты по альтернативным вариантам развития человечества, провели тщательное исследование, дабы выяснить сей парадокс…

— Выяснили? — спросила Санька, хоть ей на самом деле всё это совершенно безразлично было. Домой бы поскорее, к маме…

Но торопить Фидлера она боялась. А ну, как рассердится, да и оставит её здесь.

— Ничего не выяснили, — вздохнул Фидлер. — Лишь то доказать удалось, что прошлое влияет на будущее не столь прямым, сколь таким вот опосредованным образом. И вспыхнувшее в начале семнадцатого столетия бунтарское движение просто обязало комендора Гая Ювентала из далёкого двадцать восьмого столетия дезертировать в прошлое и сделаться составной его частью. И когда мы поняли это, то решили не мешать событиям вершиться так, как то природой и задумано было. И аппарат вновь в ваше время направили. Чтобы у твоего отца при виде его память начала восстанавливаться и он, испугавшись за вас с матерью, не стал дожидаться патруля — которого, кстати, никто и не собирался за ним высылать — а рванул ещё дальше в прошлое. А потом…

В это время в дверь забарабанили и Фидлер, замолчал, оглянувшись.

— Воевода у тебя, лекарь? — послышалось из-за двери.

— Нет его тут! — крикнул Фидлер, подходя к двери вплотную. — Ушёл!

— Понятно!

Когда за дверью всё стихло, Фидлер вновь вернулся к лаве с Феофаном.

— Времени мало! — проговорил он озабочено. — Или ты что-то ещё спросить хочешь?

Санька хотела спросить, как могло получиться, что самым первым встречным оказался именно её отец. То, что он не распознал в ней человека из будущего — это вполне объяснимо: вновь память начисто потерял, и она к нему так и не возвратилась. Но вот то, что она встретила именно его… или это Фидлер специально так подстроил?

Но спросить об этом она немного опоздала. Что-то сверкнуло перед глазами, вспышка какая-то зеленоватая… и вот уже посреди комнаты…

Нет, это была совершенно другая машина времени, побольше. Такая же дырчатая, с такими же тёмными стёклами, но выше значительно и раза в три шире. Да и то, нескольких пассажиров она должна будет отсюда увести: её, Фидлера, Феофана…

А как же Иван?

Санька подошла к Ивану, опустилась подле него на колени.

— Ванечка! — прошептала она, гладя Ивана по густым волосам, изрядно тронутым сединой. — Как же я там без тебя буду? И что я тёте Клаве скажу?

— А вот об этом не беспокойся! — послышался у неё за спиной голос Фидлера. — Ничего тебе говорить не придётся.

— Почему? — Санька обернулась и увидела, что Фидлер уже успел загрузить в аппарат беспамятного Феофана. — Почему не придётся?

— Потом объясню! — нетерпеливо проговорил Фидлер. — А теперь залезай!

— А Иван? Что с ним дальше будет?

— А ты разве не знаешь, что случиться потом с Болотниковым? — спросил Фидлер всё тем же равнодушным тоном.

«Ослепят его, потом слепого в проруби утопят» — молнией пронеслось в голове у Саньки.

— Ваня! Ванечка!

Захлебнувшись слезами, Санька обхватила бесчувственное тело Ивана обеими руками, прижала к себе.

— Я с тобой останусь, тут! Не брошу тебя одного, Ванечка! Я всё тебе расскажу о будущем… спасу тебя, постараюсь спасти…

— А вот это как раз то, чего я никак допустить не могу! — раздался за спиной у неё голос Фидлера, ровный и равнодушный, как всегда. — Изменение прошлого… да ты и сама понимаешь…

— Что? — обернувшись, Санька уже безо всякого страха и даже с вызовом посмотрела на этого лжелекаря. — Что я должна понимать?

Зелёная вспышка ударила Саньку по глазам, и она сразу же словно провалилась куда-то. Как и тогда, когда Иван спас её на берегу реки Вороньей… впрочем, никакой вспышки тогда не было, а был самый обыкновенный обморок…

Эпилог

— Ну, просыпайся, просыпайся!

— Что?

Санька открыла глаза и первое, что увидела, это лицо Фидлера, низко над ней склонившееся. И удивилась тому, что Фидлер не стоял и не сидел, а просто парил в пространстве. Впрочем, ни стоять, ни сидеть тут было не на чем — вокруг, куда не взгляни, простиралась зеленоватая мерцающая пустота. А когда Санька посмотрела себе под ноги, то поняла, что и она тоже парит невесомо в странной этой пустоте. И Феофан тоже в ней неподвижно висел… и лишь теперь Санька отчётливо смогла разглядеть не совсем ещё затянувшийся, рваный шрам у него над правым ухом.

Раньше этого шрама не было…

— Где мы? — спросила Санька, обращаясь, естественно, к Фидлеру.

— Хороший вопрос, — в привычной своей манере отозвался тот. — Жаль только, что ответа на него, увы, не существует. Мы теперь, как бы, вне времени и пространства…

— Вне времени и пространства… — машинально повторила Санька, но тут новая тревожная мысль неожиданно пришла ей в голову. — А как же мы тут без воздуха? Чем мы дышим сейчас? Или тут есть кислород? И долго мы так висеть будем?

— Знаешь, Александра… — произнёс задумчиво Фидлер, — это вовсе не те вопросы, которые тебя должны в данный момент волновать. И ещё…

Он замолчал, словно раздумывая о чём-то своём.

— Я ведь мог и не приводить тебя в чувства сейчас, — сказал он после недолгого молчания. — Очнулась бы у себя дома и дело с концом. Но почему-то захотелось ещё немного поболтать с тобой напоследок. Не бойся, приставать к тебе, как некоторые другие, я не собираюсь!

— А я и не боюсь! — немного запоздало встревожилась Санька и, переведя взгляд на неподвижное тело Феофана (она так и не смогла заставить себя называть его иначе), спросила: — А с ним что будет?

— С твоим отцом? — Фидлер вновь задумался на мгновение. — Да ничего особенного! Даже не накажут. Совершат омоложение, память восстановят в полном объёме… и вновь в строй! Хорошие комендоры нужны, а он был одним из лучших!

— Вы ему расскажете обо мне? — Санька посмотрела на Фидлера почти умоляюще. — О том, что я его дочь?

— Зачем? — Фидлер пожал плечами. — Чтобы он вновь попытался в прошлое улизнуть, дабы с семьёй воссоединиться? И потом… — он вновь замолчал на мгновение, — неужто ты думаешь, что мы именно эту часть памяти будем ему восстанавливать? Не было у него никакой семьи, никогда не было! Ни тебя, ни матери твоей… и даже этих лет монашеских! Всё это начисто у него из головы вычистят…

— Папа!

Санька попыталась приблизиться к неподвижному телу Феофана, но ничего у неё не получилось. Она даже с места сдвинуться не смогла.

— Папочка!

Вытянув руку Санька кончиками пальцев почти коснулась мертвенно бледной щеки Феофана. Впрочем, «почти» не считается…

— Папочка, если ты меня слышишь сейчас, знай, что мама все эти годы только о тебе и думала! И всё время ждала… и сейчас ещё ждёт! И очень тебя любит! А может…

Повернув голову к Фидлеру, Санька посмотрела на него умоляюще.

— Нет, Александра! — опередив её так и не заданный вопрос, проговорил Фидлер. — Извини, что прочитал твои мысли…

— Но почему?! — воскликнула с горячностью Санька. — Мы приспособимся там, у вас! Мама — хороший медработник, я… — тут она замялась на мгновение, — я тоже пригожусь, вот увидите! Зато мы с папой вместе там будем…

Она замолчала в ожидании ответа, но Фидлер так ничего и не ответил, и тогда Санька добавила с ещё большей горячностью:

— Просто я не смогу в нашем времени без Ивана! И на тётю Клаву как мне сейчас смотреть?!

— Понимаешь, Александра, — проговорил Фидлер медленно, словно обдумывая каждое слово. — Несколько причин имеются для того, чтобы я отказал тебе. Но я лишь одну из них назову. А для начала скажи, как тебе тот мир показался, которой ты только что покинула? Хотелось бы тебе в нём навсегда остаться?

— Нет! — Санька резко мотнула головой. — Никогда бы я там не смогла жить! Страшный мир! Жестокий и безжалостный!

— Жестокий и безжалостный… — повторил Фидлер задумчиво. — Что ж, возможно, ты и права, с жалостью и милосердием там явный дефицит. И всё же, поверь мне на слово, Александра, год, что я провёл там, показался мне годом райского блаженство! И это так и есть, по сравнению с тем кошмаром, в который я вынужден теперь возвращаться и в который ты так неосмотрительно мечтаешь попасть…

— Кошмаром?!

Санька смотрела на Фидлера с явным недоверием, и это ещё мягко сказано.

— Ваше будущее, оно… — проговорив это, Санька запнулась на мгновение. — Оно что, пострашнее Смутного времени?

— Именно так! — кивнул головой Фидлер. — Но более подробно я тебе ничего объяснять не буду. Во-первых, не поймёшь, во-вторых…

— Во-вторых? — переспросила Санька.

— Во-вторых, ни к чему это сейчас! Тем более, что ты, очнувшись, ничего так и не вспомнишь. Ни нашего с тобой разговора, не своего удивительного путешествия в прошлое…

— Как это? — голос Саньки задрожал и сорвался. — Почему это, ничего не вспомню?

— Почему? — Фидлер вновь замолчал на мгновение и вдруг улыбнулся Саньке. В первый раз он так улыбнулся: искренне, дружелюбно и с каким-то даже непонятным сочувствием. — Да потому, что нельзя иначе! Ты уж извини, но я…

— Нет! — что было силы, закричала Санька. — Я не хочу! Это нечестно!

Зелёная вспышка вновь ударила болезненно Саньку по глазам, и она снова провалилась в привычное уже чёрное безмолвие.

* * *

Открыв глаза, Санька некоторое время лишь удивлённо осматривалась по сторонам.

Что это с ней? Уснула, что ли?

За окнами уже темнело, а когда она прибежала от Ивана и, бухнувшись в кровать, неожиданно разревелась, день был ещё в полном разгаре. И вот плакала, плакала… и уснула…

В коридоре послышались шаги, и в комнату вошла мать.

— Проснулась, доча? — спросила она ласково. — А я пришла, смотрю: спишь. Не стала будить…

— Иван не заходил? — спросила Санька, ощутив вдруг неясную какую-то тревогу в душе.

— Не видела, — сказала мать. Потом помолчала немного и добавила: — Тётя Клава заходила. Спрашивала: не у нас ли Иван?

— Давно заходила?

Тревога в душе росла, неясная какая-то тревога, непонятная…

— Да ещё… — мать посмотрела в окно, — ещё светло было! Теперь, наверное, уже дома Иван твой…

— Наверное… — сказала Санька и, легко соскочив с кровати, подошла к письменному столу. — Уроки делать надо. А то скоро Иван прибежит списывать, а у меня ещё ничего не готово.

— Балуешь ты его, своего Ванюшку! — улыбнулась мать. — Ладно, не буду мешать!

Мать вышла, а Санька, усевшись поудобнее, раскрыла учебник физики. Стала читать условие первой задачи и это привычное действо как-то легко и быстро вытеснило из головы Саньки всё лишнее, в том числе и непонятную эту тревогу. Ну, подумаешь, с Иваном немножечко поссорилась, накричала на него сгоряча. Ничего страшного… странно только, что Иван до сих пор не пришёл ещё мириться.

Он всегда приходил мириться первым, несмотря на то даже, что Санька сама, первая, всегда его обижала…