Произошло это тёплым майским вечером, когда Санька с матерью смотрели по телевизору какую-то передачу о международном терроризме. Точнее, они её почти не смотрели, терпеливо дожидаясь окончания, после которого должна была начаться большая музыкальная программа. Санька, сидя за столом, лениво перелистывала учебник по математике, делая последние приготовления к завтрашней самостоятельной работе, мать на диване что-то не то вязала, не то вновь распускала неудачно связанное.

И в это время в экране телевизора промелькнул такой узнаваемый сюжет, связанный с гибелью башен-близнецов в Нью-Йорке и мать, встрепенувшись и внимательно уставившись на экран, произнесла вдруг загадочную и совершенно непонятную для Саньки фразу:

— А ведь он это тогда предсказал…

Проговорив короткую сию фразу, мать вновь замолчала, углубившись в вязание (или распускание), а Санька, потеряв всяческий интерес и к телевизору, и к математике, удивлённо уставилась на мать. Она явно ждала продолжения, но, кажется, ждала совершенно напрасно…

— Кто предсказал, ма? — поинтересовалась Санька, когда стало ясно, что никакого продолжения не предвидится. Потом её вдруг осенило. — Ты это о папе, да?

Мать молча кивнула, давая этим понять, что разговор окончен.

Впрочем, у самой Саньки на этот счёт было мнение прямо противоположное. Решительно отбросив учебник, и ещё более решительно щёлкнув пультом на отключение, Санька тут же перебралась к матери на диван.

— Расскажи подробнее! — коротко потребовала она.

— Что рассказать? — не поняла или сделала вид, что не поняла мать. — И зачем это ты телевизор выключила?

— Чтобы тебя послушать! — Санька уселась поудобнее и прижалась щекой к тёплому материнскому плечу. — Так что давай, колись!

Вздохнув, мать отложила в сторону вязание и, обняв Саньку рукой за плечи, привлекла её к себе. И так они сидели молча и совершенно неподвижно некоторое и довольно-таки продолжительное время.

— А ведь ты что-то такое знаешь? — проговорила Санька, когда это «некоторое время» стало грозить затянуться до бесконечности. — Что-то о папе… такое что-то, чего никто больше не знает. То, что ты никому не рассказывала, даже в милиции…

— А они так сразу и поверили бы? — со странной какой-то интонацией проговорила мать. Отстранив Саньку, она встала с дивана, медленно прошлась по комнате. — Не хватало ещё, чтобы меня за сумасшедшую приняли!

Она запнулась, взглянула прямо в глаза Саньке. Санька тоже во все глаза смотрела на мать.

— Впрочем, ты уже достаточно взрослая… — как бы раздумывая, продолжала между тем мать. — Хотя бы для того, чтобы…

— Для того, чтобы не принять тебя за сумасшедшую? — закончила за неё Санька. — Обещаю и клянусь!

И мать, немного поколебавшись, принялась вдруг рассказывать Саньке удивительную историю, напрямую связанную с последним месяцем пребывания отца в их деревне. Правда, жили они тогда ещё не здесь, а всё в той же старенькой избёнке, которую их небольшая семья продолжала снимать у старушки-хозяйки.

А началась эта история со странной находки в лесу. В июле дело, кажется, было…

В общем, пошли тогда деревенские детишки в лес по грибы да по ягоды и неожиданно наткнулись на самой, считай, лесной опушке на непонятную какую-то конструкцию.

Описание этой самой конструкции мать смогла дать Саньке самое поверхностное, хоть наблюдала её куда дольше, нежели остальные жители деревни. По словам мамы, непонятный этот агрегат больше всего напоминал кабину то ли трактора, то ли комбайна, только почему-то матово-чёрного цвета и всю в идеально-круглых каких-то отверстиях.

Детишки (и это естественно) сильно заинтересовались находкой и обступили её со всех возможных сторон, действительно приняв непонятную конструкцию за потерянную (или выброшенную) кабинку какого-то сельскохозяйственного транспортного средства. Так, некоторое время, они и стояли подле своей находки, удивлённо разинув рты, потом (и это тоже естественно) ребятишкам ужас как захотелось попасть внутрь странной этой кабинки.

В кабине имелась дверка, единственная, кстати, и тоже вся в дырках. И даже ручка на этой дверке присутствовала… но когда один из мальчуганов попробовал ручку эту чуть повернуть, его так шибануло чем-то (током, скорее всего), что отлетел бедолага от той дверки метров на пять, не меньше. И, разумеется, тотчас же потерял сознание.

Хорошо ещё, что остальные ребятишки не растерялись. Оставив девчонок возле пострадавшего, пацанята изо всех сил рванули в деревню. И, конечно же, не куда-нибудь, а прямо в фельдшерский пункт. Санька уже посещала садик, так что мама была на работе, а ещё там был папа, зашедший за мамой, чтобы вместе идти на обед. В общем, в лес побежали все вместе: папа, мама и вразнобой галдящие ребятишки. А пожилая медсестра, по указанию мамы, тут же принялась звонить в райбольницу и вызывать «скорую»…

В лесу быстро сориентировались и нашли место происшествия. Потом мама оказала потерпевшему первую помощь, а папа на руках доставил его в деревню, где их уже ожидал автомобиль «скорой помощи». А когда машина с мальчуганом уехала, папа вдруг предложил маме вернуться в лес и более внимательно осмотреть непонятный этот аппарат.

— Зачем тебе это? — удивилась мама.

— Не знаю! — пожал плечами папа. — Просто любопытно…

Когда папа с мамой вернулись, возле аппарата толпился народ (ребятишки успели уже проинформировать кое-кого из своих родителей и просто соседей). Даже председатель колхоза и тот подъехал на «уазике» (который, правда, пришлось оставить чуть в стороне). Стояли, разглядывали, бросали реплики, высказывали самые разнообразные догадки и предположения о происхождении странной находки. Кое-кто даже осмелился предположить, что перед ними не успевшая сгореть часть спускаемого космического аппарата.

— Потому-то она такая чёрная и в дырках! — доказывали они свою правоту. — Глянь, стёкла и те вон как закоптились…

— Если так — надо в центр звонить? — заволновался народ. — Может, премию какую получим…

— Шиш с маслом вы получите, а не премию! — подвёл итог дискуссии председатель. — Космический аппарат… выдумали тоже! Кабина эта от трактора какого-то иностранного. Может, японского…

— А дырки зачем? — пытались спорить с председателем сторонники космической версии. — Стёкла почему такие тёмные?

Но у председателя имелись свои, и куда более весомые аргументы.

— Стёкла тёмные — защита от солнца, дырки — от возможного перегрева организма! — сразу же парировал он доводы своих оппонентов. — Для тропиков трактор был предназначен, а не для нашей суровой местности! Потому-то хозяин кабинку и поменял, а эту выбросил за полной ненадобностью…

На том спор и закончился, а председатель, узрев среди присутствующих Санькиного отца, сразу же его к себе подозвал.

— Забирай аппарат, Петрович! — сказал он. — Покопаешься, покумекаешь… глядишь, и сообразишь, как эту заморскую диковинку к нашему климату приспособить. Или хотя бы на детали разберёшь — и то хлеб!

Отец, разумеется, отказываться не стал, и уже к вечеру того же дня непонятную конструкцию доставили ему по месту жительства. А точнее, в старый сарай возле избы, в котором отец ещё задолго до этого устроил что-то вроде мастерской на дому.

Он не только очистил просторный этот сарай от накопившегося в нём за долгие десятилетия хлама, не только провёл туда электричество, но и установил в сарае верстак, наковальню и несколько обрабатывающих станков. Ещё в сарае имелись стол, табурет, шкаф для инструментов и даже старый диван для отдыха.

Обо всём этом Санька знала и ранее, как и о том, что, приходя с работы, отец ещё несколько часов продолжал возиться в своей сарайной мастерской, выполняя многочисленные заказы односельчан. Платы с них он, разумеется, не брал по-прежнему (что людей немало смущало), но папины клиенты всё же нашли выход из щекотливой сей ситуации. Деньги, тайком от папы, они вручали Санькиной маме, и та не отказывалась, тем более, что при их небогатом семейном бюджете финансовая прибавка эта была никак не лишней.

Всё это Санька знала и раньше, а вот об агрегате этом непонятном услышала впервые. Но, если верить словам матери (а не верить им у Саньки не было никаких совершенно оснований), именно с появления этого аппарата и начались у них в семье первые неурядицы. Проблемы, то есть…

Началось с того, что отец стал разговаривать во сне. Причём, нёс какую-то несвязную белиберду, чепуху какую-то нёс, такую, что мать, пробудившись от этих бессвязных его возгласов, могла разобрать лишь отдельные понятные слова. Да и то не всегда.

Бывало, что отец бредил по-иностранному, причём странно мешая в бессвязной своей речи английские, французские и даже латинские слова и выражения. А потом и вовсе переходил на что-то восточное: то ли китайский, то ли японский язык. Впрочем, проснувшись, папа ничего из своих ночных разговоров, естественно, даже не помнил, и очень удивлялся, когда мама ему о них сообщала.

— А может, я и вправду иностранный шпион? — то ли в шутку, то ли всерьёз высказывал он предположение. — Я ведь своего прошлого совершенно не помню, так что всё может быть…

— Конечно, шпион! — смеялась мама. — И я сёгодня же сообщу о тебе, куда следует!

Внешне-то она смеялась, а вот в душе…

Нет, шпионскую версию мама отвергла сразу… но ведь и в самом деле должно же было быть у её мужа хоть какое прошлое! А что, если эти сны знаменуют, не что иное, как постепенное восстановление памяти?

Мама и сама не знала: радоваться ей этому восстановлению или, наоборот, всячески его опасаться. Она любила папу, и папа её тоже очень любил (а маленькую Саньку он любил, кажется, ещё больше)… а что будет, когда папа, наконец-таки, всё-всё вспомнит?

И где гарантия, что в той, прошлой своей жизни отец Саньки не был женат? И что у него там не осталось детей, которых он тоже очень любил когда-то?

А отец Саньки и действительно стал что-то припоминать из своего прошлого, хоть маме об этом ничего не рассказывал. И она его об этом никогда не расспрашивала.

Она просто замечала…

Замечала, как изменился муж с тех пор, как в сарае у них появился загадочный этот агрегат. И если раньше он часами пропадал в сарае, ремонтируя и заново собирая всё, что приносили ему сельчане, то сейчас все мысли и помыслы отца Саньки были связаны лишь с найденной «кабиной».

Дальше — больше! Он даже с работы стал приходить пораньше, чтобы побольше времени проводить в своей импровизированной мастерской. И если раньше отец, несмотря на всю свою занятость, всё же уделял достаточно внимания маленькой дочурке, читая ей по вечерам сказки или участвуя в детских играх, то сейчас он Саньки почти не видел. Временами даже ночевал в сарае, благо, лето на дворе стояло, и ночи были довольно-таки тёплые, особенно для начала августа…

И то ли что-то не ладилось у отца с этим аппаратом, то ли другое что его очень сильно тяготило, только в эти душные августовские дни отец Саньки стал очень нервным и раздражался по каждому, буквально, пустяку. Правда, почти сразу же жалел об очередной своей вспышке и очень переживал по этому поводу.

И мама тоже очень переживала, хоть и всячески старалась этого не показывать.

А однажды случилось вот что…

Мама зашла в сарай в то время, когда отца там не было, он уехал в райцентр за какими-то срочно необходимыми ему радиодеталями. Просто так зашла, без всякого умысла…

И увидела посреди сарая полностью собранный аппарат.

Тут следует отметить, что (по словам мамы) отец постепенно разобрал странную эту штуковину, считай, что до отдельных деталей, а потом терпеливо вновь их скручивал и соединял в некие цельные блоки. А ещё потом вновь разъединял и раскручивал эти блоки, снова и снова пытаясь разобраться в правильности и последовательности их соединения.

И вот ещё что важно!

Накануне, когда мама приносила отцу ужин в сарай (у него даже на ужин времени не оставалось), отдельные части аппарата были разложены (точнее, разбросаны) в самых разных местах, и всё показывало на то, что работы с непонятным этим механизмом ещё, как говорится, непочатый край…

А всего сутки спустя аппарат был уже полностью собран и в таком вот собранном виде возвышался теперь на самой середине помещения.

Исключительно из любопытства мама подошла к нему поближе. Памятуя о том, что произошло с мальчуганом, дотронувшимся неосторожно до странной этой конструкции, повторять его ошибку не стала. Просто стояла молча и молча же смотрела…

И в это время аппарат заработал. Сам по себе, без всякого маминого вмешательства.

Он вдруг вздрогнул (и мама, соответственно, тоже вздрогнула от неожиданности), после этого мелко-мелко завибрировал и, наконец,… изменил цвет. Вот только что был матово-чёрный, а теперь стал ослепительно-белым.

А через мгновение и вовсе исчез.

Мама даже глазам своим не поверила. Некоторое время она лишь молча и несколько оторопело вглядывалась в пустое место, где ещё мгновение назад возвышалась непонятная эта конструкция. Потом всё же решилась и сделала шаг вперёд, вытянув перед собой руку, как бы желая убедиться, что аппарат и в самом деле исчез, а не просто превратился в невидимку.

И в это время что-то сверкнуло, вспышка какая-то зеленоватая, и маму с силой отбросило назад, да так, что она, не удержавшись на ногах, грохнулась на пол. А когда вновь вскочила — аппарат уже находился на прежнем своём месте, чёрный и безмолвный, как и раньше…

Вся дрожа от только что пережитого, мама выскочила из сарая и буквально врезалась в отца, уже подходившему к нему. И, что самое удивительное, отец, раньше такой заботливый и внимательный, даже не поинтересовался у мамы, что с ней такое произошло, хоть видик у неё был (по собственным маминым словам) ещё тот. Наоборот, почти оттолкнув маму, стоящую у него на пути, отец опрометью бросился в сарай. Впрочем, то, что он там увидел, его, кажется, успокоило.

Выйдя вновь из сарая, отец подошёл к маме, обнял её за плечи и крепко прижал к себе.

— Никогда не заходи туда без меня, очень тебя прошу! — негромко проговорил он маме в самое ухо и тут же добавил, ещё более тихим голосом: — И ни о чём меня не спрашивай, ладно?

— Ладно! — почти машинально ответила мама, ещё не совсем придя в себя от только что пережитого в сарае. — А почему нельзя спрашивать?

Некоторое время отец молчал, продолжая обнимать маму за плечи, потом вздохнул и прошептал уже совсем тихо:

— Потому, что я не хочу тебе врать.

Больше они на эту тему не говорили, но весь тот вечер Санькин папа был необычайно ласковым и внимательным и к маме, и особенно к самой Саньке. Он её с рук не спускал, а она так и уснула тогда на руках у папы…

И в тот же вечер папа произнёс свои пророческие слова насчёт нью-йоркских башен-близнецов. Их как раз стали показывать по телевизору, а папа, как-то по-особенному тяжело вздохнув, произнёс вдруг фразу, которой в тот момент мама не придала особого значения.

— Месяц остался… — проговорил папа, внимательно разглядывая изображение небоскрёбов. — Точнее, почти месяц…

— Месяц до чего? — поинтересовалась мама.

— До одиннадцатого сентября, — пояснил папа. Потом помолчал немного и добавил: — Бог с ними, с небоскрёбами… людей жалко!

А потом ещё помолчал и сказал с какой-то болью в голосе:

— И самое обидное — ничего не могу сделать! Даже права на это не имею!

Потом вздохнул и добавил:

— Я и так уже…

Истинный смысл папиного высказывания мама смогла понять лишь месяц спустя, когда террористы-смертники буквально протаранили захваченными пассажирскими лайнерами башни-близнецы. Впрочем, последней папиной фразы мама так и не поняла, а спросить было не у кого, так как одиннадцатого сентября папы уже не было в деревне.

Исчез он вечером семнадцатого августа, не ушёл, а именно исчез. Просто вышел вечером из дому и не вернулся. А вместе с ним из сарая исчез таинственный агрегат, найденный в лесу, что навело маму на определённые подозрения…

Впрочем, об этих своих подозрениях мама тогда (и, вообще, до сегодняшнего разговора с Санькой) так никому ничего и не рассказала. А когда, какое-то время спустя, председатель вдруг неожиданно поинтересовался судьбой найденного в лесу агрегата, мама пояснила ему, что муж разобрал этот агрегат до мельчайших деталей ещё летом. А куда потом подевались эти самые детали — она совершенно не в курсе. И председатель, махнув рукой на агрегат, лишь попросил у мамы разрешения забрать из папиной мастерской всё то оборудование, которое когда-то папе предоставил колхоз. На что мама ответила, что председатель может забрать из сарая всё, что посчитает необходимым, потому что ей самой ничего из этого барахла не нужно.

Именно этого никак не мог простить Санькиной маме Иван, словно муравей по крупицам собирающий отовсюду инструменты и, вообще, всё металлическое. Впрочем, сказал он об этом лишь Саньке и то по большому секрету, а, сказав, тотчас же о сказанном пожалел. Он ожидал, что Санька здорово обидится за мать, а она лишь, как-то по-взрослому вздохнув, сообщила враз повеселевшему Ивану, что очень даже его понимает.

Председатель действительно изъял из сарая всё, кроме стола, табурета и дивана. Правда, он вскоре принёс маме деньги за конфискованное оборудование (не очень большие, правда), а потом ещё и долго извинялся.

— Если Петрович вдруг объявится — всё ворочу, — пообещал он напоследок.

Но отец так и не объявился. А вскоре маме с Санькой предоставили собственное жильё: двухкомнатную квартиру в доме на две семьи. Во второй половине дома поселилась тётя Клава, вновь помирившаяся с мамой. Вот тогда-то Санька впервые и повстречала Ивана…

А бывшее их жильё забили досками, и Санька никогда больше там не была. Как и в старом сарае, в котором когда-то, давным-давно, располагалась папина мастерская.