К главной дороге на Тулу (шляху, как величал её Феофан) Санька с Феофаном вышли лишь к обеду, когда летнее солнца изрядно уже начало припекать, а сама Санька успела порядком притомиться. Впрочем, к самому шляху путники подходить не рискнули. Остановились неподалёку, укрывшись в густом зелёном кустарнике, и принялись терпеливо ждать.

А по дороге двигались войска. И все по направлению к Туле. Скакали отряды конных, поблескивая на солнце воронёной сталью шлемов и доспехов, тут же, на повозках, везли пушки и прочую боевую амуницию. Впрочем, некоторые из пушек имели собственные колёса и посему катились, громыхая и лязгая, вслед за повозками.

Пеших вооружённых людей на шляху тоже хватало, только двигались они не так организованно, как всадники: просто шли отдельными ватагами, и каждый ратник держал на плече копьё, рогатину или хотя бы топор на длинной рукоятке. А у некоторых в руках и ружейный ствол тускло поблескивал… и Санька вдруг вспомнила, что допотопные эти ружья назывались в то далёкое время пищалями. Впрочем, «то далёкое время» было сейчас для Саньки временем вполне настоящим. И даже единственным, ежели на то пошло…

Но чьё войско проходило сейчас перед ними: наступающие на Тулу рати Шуйского или отходящее под напором превосходящих вражеских сил воинство Болотникова… этого ни Санька, ни даже Феофан не ведали.

Впрочем, опасаться следовало и тех, и других. И ещё неизвестно, кого больше…

Ежели судить по богатому убранству большинства всадников, по шляху двигались именно правительственные войска, и Санька шёпотом пыталась убедить в этом сомневающегося Феофана. Но, переводя взгляд на медленно и расхлябанно бредущих пехотинцев, она и сама начинала вдруг сомневаться в своих первоначальных предположениях: уж больно разношёрстно и простонародно они выглядели: мужики мужиками… ну, разве что, вооружённые…

А рати всё шли и шли, сменяя друг друга, и, казалось, им не будет конца.

И с каждой новой ратью всё меньше оставалось у Саньки уверенности, что смогут они с Феофаном настигнуть сегодня слепого бандуриста со своим странным мальчишкой-поводырём.

Бандурист двигался в этом направлении, в трёх небольших селениях, через которые нашим путникам пришлось пройти сегодня, подтвердили эту информацию. Сведения о необычной одежде малолетнего поводыря тоже соответствовали действительности… а самое оптимистическое известие ожидало Саньку в последней из трёх деревушек. Как оказалось, слепой музыкант по каким-то причинам там задержался почти на сутки… и покинул он деревню всего за несколько часов до прибытия туда самой Саньки. Вместе с Феофаном, разумеется…

Вот почему последний отрезок пути Санька не шла, а почти бежала, да ещё и всячески поторапливала недовольного столь высоким темпом передвижения Феофана. А к шляху вышла уже совершенно обессиленная, но переполненная твёрдым желанием немедленно продолжить преследование.

Обилие войск на шляху внесло свои коррективы в её грандиозные планы. И обходного пути на Тулу, кроме этого шляха, тоже не имелось: по обе стороны от дороги простиралась унылая заболочено-лесистая местность, и тянулась она аж до самого горизонта…

Но всё рано или поздно заканчивается: и хорошее, и плохое. Вот прогромыхала, подскакивая на ухабах, последняя пушка, протопали последние пехотинцы (совсем уже расхлябанные)… и только пыль осталась на шляху от прошедшего воинства. Впрочем, и она медленно оседала…

— Ну что? — вскочив, Санька посмотрела на Феофана. — Пошли?

— Погоди чуток!

Поднявшись, Феофан медленно осмотрелся по сторонам.

— А может, не пойдём к Туле? Может, в сторону Калуги подадимся?

Санька задумалась. Иван (если это был он, разумеется) мог двинуться со своим бандуристом к Калуге (это не исключено), но мог ведь и на Тулу податься!

Как тут сделать правильный выбор?

Но куда-то идти надо было, и путники выбрали тульское направление. И бодро в ту сторону зашагали. То есть, это Феофан шагал бодро, а Санька, прихрамывая, уныло плелась сбоку. Заметив это, Феофан тут же убавил шаг.

Но Саньке это не особенно помогло. По пути к шляху она сначала натёрла, а потом и сорвала мозоли на обеих ногах, но тогда, сразу, даже не заметила этого, охваченная неистовым желанием нагнать бандуриста и его спутника. А вот сейчас, после вынужденной остановки и отдыха, каждый шаг отзывался такой дикой болью, что на глазах у Саньки невольно выступили слёзы. Крепко сжав зубы, она попыталась бороться с болью, но, в конце концов, сдалась и расплакалась, усевшись на обочину дороги.

— Не могу идти! — сквозь слёзы заявила она Феофану, вопросительно на неё посмотревшему. — Ноги сбила!

— А ну, покажи! — сказал Феофан, тоже опускаясь на пыльную траву обочины, и, когда Санька всё ещё всхлипывая, разулась, внимательно осмотрел её стёртые в кровь пятки. — И правда, сбила…

— А ты думал, это я притворяюсь? — сердито всхлипнула Санька, вновь и неожиданно даже для себя самой переходя с Феофаном на «ты». — Вру тебе, да?

— Вот чего не думал, того не думал…

Феофан замолчал, и Санька тоже молчала, исподлобья поглядывая в сторону монаха. Впрочем, сам Феофан смотрел куда-то поверх головы Саньки. Внимательно так смотрел…

— Что там? — с тревогой спросила Санька. — Опять войска?

— Да нет, — неторопливо проговорил Феофан, поднимаясь на ноги. — Едет кто-то…

— Вооружённый?! На лошади?

— На бричке…

Вскочив вслед за Феофаном, Санька тоже посмотрела в ту сторону. Впрочем, увиденное её немного успокоило.

По дороге в том же направлении, куда двигались Санька с Феофаном, легко катила высокая бричка, запряжённая парой лошадей. Совершенно без пассажиров, ежели не считать возницы, мужчины неопределённого возраста и невзрачной наружности, но зато в высокой меховой шапке (это среди лета!) и нарядном кафтане, расшитым какими-то золотистыми узорами.

Поравнявшись с путниками, мужчина туго натянул вожжи, с трудом останавливая разогнавшихся лошадей.

— Тпру-у, заразы! — крикнул он низким дискантом, совершенно неподходящим для его далеко не богатырского сложения. — Стоять мне!

И, повернувшись к Феофану, сдёрнул с головы свою лохматую шапку. После этого добавил уже совершенно иным, негромким и даже почтительным голосом:

— Благослови, святой отец!

— Да будет с тобой всяческая благодать и в делах, и в помыслах твоих! — проговорил Феофан напевно и троекратно перекрестил возницу. — Да поможет тебе Господь во всех твоих начинаниях!

— Благодарствую, святой отец!

Возница вновь насунул шапку на голову. До самых, считай, глаз, насунул…

— Издалека путь держишь, святой отец?

— Издалека, — не вдаваясь в подробности, отозвался Феофан. — Может, подвезёшь странников божьих?

— Подвезу! — сказал возница, чуть отодвигаясь на козлах. — Отчего не подвести!

— Давай, Санька! — обернувшись к Саньке, Феофан поманил её рукой. — Залезай!

Ковыляя на ноющих ногах, Санька подошла к бричке и с помощью Феофана в неё забралась, обессилено откинувшись на сравнительно мягкую спинку сидения. Рядом с ней, на сидении и подле него было навалено множество каких-то матерчатых тючков, так что места хватило только ей одной. По этой причине Феофану пришлось сесть рядом с возницей, что, впрочем, нисколечко монаха не огорчило.

— Едем, Санька! — с облегчением проговорил он.

— Н-но, милые! — всё тем же низким дискантом рявкнул возница. — Пошли, родимые!

И, для вящей убедительности, взмахнул над головой кнутом.

Лошади рванули так, что Саньку почти прижало к сиденью. Впрочем, ничего особо неприятного в этом не было.

— Ие-ха! — продолжал вопить возница, вращая кнутом. — Давай, милые!

И, обернувшись к Саньке, неожиданно ей подмигнул.

— С ветерком, девка, прокачу!

Лошади и в самом деле мчались как угорелые, так, что до Саньки, в испуге вцепившейся в поручень, не сразу и дошёл смысл самой последней фразы возницы.

«Девка» — сказал Саньке этот невзрачный мужичок в богатом одеянии, а значит, он каким-то образом смог раскусить нехитрый её маскарад. Но ежели смог он, смогут и другие! Вон и Аксинья тоже как-то неожиданно быстро обо всём догадалась.

«Веду себя, как девчонка! — стиснув зубы, подумала Санька. — Плачу, как дура, и вообще…»

— Отрок это! — прогудел Феофан, обращаясь к вознице. — Блаженный он, потому ликом немного с отроковицею схож…

— Да мне всё равно! — неожиданно захохотал возница. — Отрок, так отрок!

И, вновь повернувшись к Саньке, вторично ей подмигнул.

«Не поверил!» — поняла Санька.

Впрочем, ничем плохим ей это пока не грозило. Феофан был рядом и, в случае чего, с этим плюгавеньким мужичонкой он в два счёта разобрался бы. Да и почему сразу подозревать человека в дурных намерениях. Ну, догадался… ну, дал Саньке это понять — и что?

А лошади всё продолжали и продолжали нестись во весь опор. И возница уже не грозил им кнутом, наоборот, он даже слегка придерживал ретивый бег своих рысаков, время от времени туго натягивая вожжи.

— Добрые лошади! — перекрикивая грохот и дребезжание, издаваемые бричкой, обратился Феофан к вознице. — Сам-то ты кто будешь? Купец?

— А бес его знает! — с какой-то весёлой лихостью отозвался тот.

И, помолчав немного, добавил:

— Со вчерашнего дня, вроде как купец! А кем завтра буду — про то одному Господу ведомо!

Как-то мудрёно говорил возница, темнил он что-то… во всяком случае, Санька его не совсем поняла. А Феофан, то ли понял, то ли глубоко безразлично это всё ему было, но больше ничего расспрашивать не стал.

Но возница явно не считал разговор законченным. Выговориться ему почему-то хотелось, душу хоть кому-либо, да излить.

— Купеческая это бричка, святой отец! — пояснил он, хоть Феофан ни о чём таком его не спрашивал. — И лошади тоже купеческие! Ещё вчера купец с купчихой на них куда-то путь правили… а тут мы с братом возьми, да и подвернись…

Не договорив, он замолчал и принялся усиленно полосовать кнутом лошадей, хоть те и так мчались, как угорелые.

— Но, волчья сыть!

— И что? — резко спросил Феофан, одновременно с этим перехватывая у возницы кнут. — Порешили вы с братом того купца, так, что ли?

При этих его словах Санька вздрогнула и сжалась. По-новому как-то взглянула на невзрачного этого мужичка в нелепом среди лета головном уборе. Раньше возница казался ей просто смешным, теперь же при одном только взгляде на его сутулую спину Саньку невольно пробрала дрожь.

— Ну, что молчишь? — нетерпеливо прогудел Феофан, швыряя кнут себе под ноги. — Говори!

— Осуждаешь, святой отец? — с какой-то даже издевкой отозвался возница, нагибаясь и вновь подхватывая кнут. — А ежели у нас иного выбора не было?

— Бог судит, не я! — буркнул Феофан и из-за плеча бросил обеспокоенный взгляд в сторону Саньки. — А выбор, его завсегда найти можно!

— А ежели он брата мово жизни порешил?! — с каким-то даже торжеством в голосе возразил возница. — Мы бы их, может, живыми отпустили, лошадёнок с товаром отняли бы и всё! А он из пистоли в брата… в упор! Ну, а потом и я его достал… кистенём. Вот этим самым…

И возница неожиданно вытащил из-под сидения шипастый металлический шар на длинном сыромятном ремешке… знакомый такой шар…

— Перетянул разок по макушке — ему и хватило, — продолжал меж тем возница, с какой-то странной ухмылкой покачивая на руке кистень. — Купчиха, известное дело, в крик. Ну, я и её тоже… сгоряча! Потом опомнился, пожалел о содеянном. Не о купце, пёс с ним, с купцом… о бабе его. Она молодая была, сдобная. Очень бы мне для этих самых дел подошла… а я, дурак, кистенём!

И, вновь засовывая кистень под сидение, возница сладострастно причмокнул.

— Не о том говоришь! — сердито буркнул Феофан. — Бог тебе судья, но нельзя об этом так! Давай о чём-нибудь другом побеседуем!

— Давай! — как-то сразу согласился возница. — Как младший братишка мой мученическую смерть принял — об этом я тебе уже рассказал. А поведаю я тебе ещё, святой отец, как старшего моего брата жизни лишали?!

Последние слова возница почти прокричал.

— Поведать?!

— Придержи лошадей! — встревожено крикнул Феофан, хватая возницу за плечо. — Придержи, говорю!

— Ты его убил, монах! — истошно завопил возница, вовсе бросая вожжи и судорожно шаря правой рукой где-то под сиденьем. — Позавчера, у реки дело было! Али позабыл уже, святоша?!

Ничего на это не отвечая, Феофан ухватил его за отвороты кафтана обеими руками и так встряхнул, что с головы возницы слетела его мохнатая шапка.

— Останови, говорю!

— А шиш тебе, монах! — полузадушено хрипел возница, всё продолжая и продолжая шарить рукой под сиденьем. — Сейчас я тебе… сейчас…

Лошади, никем не управляемые, неслись вскачь, а бричку трясло и подкидывало так, что Саньке пришлось обеими руками крепко вцепиться в поручень, чтобы удержаться и не вылететь. И тут в правой руке возницы оказалось вдруг что-то, длинное и блестящее… и мгновение спустя Санька услышала треск выстрела.

И, почти одновременно с этим, Феофан охнул и, отпустив возницу, ухватился обеими руками за окровавленную голову. Потом покачнулся и просто вывалился на обочину дороги.

— Феофан! — пронзительно вскрикнула Санька, уже поняв, что произошло, но ещё не до конца в это поверив. — Феофан!

Она обернулась, но так ничего не смогла рассмотреть в клубах густой пыли, клубившейся за бричкой.

— А вот оно как, святоша! — дико завопил возница, вновь подхватывая и встряхивая вожжи. — Брата моего порешил — ступай сам следом!

И, метнув быстрый взгляд в сторону омертвевшей от ужаса Саньки, добавил с гнусной какой-то ухмылочкой:

— А с тобой, девка, я потешусь! Ох, как потешусь, душеньку отведу! И за себя, и за братьев своих загубленных!

«Прыгать! Немедленно прыгать! — билась в голове у Саньки паническая мысль. — Спрыгнуть, пока не поздно!»

Но лошади мчались с такой скоростью, что прыгать было опасно. И оставаться в бричке тоже было опасно, ещё опаснее, нежели прыгать.

— Два брата у меня было! — вопил во весь голос возница, с силой вращая над головой кнут. — И где они, братья мои?! Один я таперича, на всём белом свете один! Аки перст… и в сердце моём лишь злоба лютая!

В этот момент он был похож на сумасшедшего… да он и был сумасшедшим в этот момент…

Сжав зубы, Санька уже приготовилась прыгать, хоть вероятность разбиться была очень высока, но в этот момент она заметила всадников. Вымахнув из какого-то перелеска, они мчались наперерез бричке, и было их около сотни, а то и больше…

Возница тоже заметил всадников, да и трудно их было не заметить. Он хлестнул лошадей, хоть они и так неслись из последних сил.

— Но, клячи купеческие! Давай же, давай!

Обернувшись, Санька сумела разглядеть сквозь клубы пыли быстро приближающихся всадников. Их лошади были явно порезвее порядком заморенных купеческих рысаков.

— А ну, стой! — зычно закричал передний из всадников, нарядный, в блестящей кольчуге и шлеме с перьями. — Стой, тать!

— Грехи наши тяжкие! — испуганно простонал возница, натягивая вожжи и замедляя этим бешеный бег лошадей. — Никак, дозор царский!

Он вновь напялил на голову нелепую свою шапку и, повернувшись в сторону обмершей от ужаса Саньке, добавил жалобно и, одновременно, с угрозой:

— Ты, девка, того… молчи лучше! Будешь молчать, тогда и я тебя, это… не выдам, слышишь?! Ужо не скажу им, что ты — девка переодетая! А коли из беды выпутаться сумеем — враз отпущу! Вот как перед Богом клянусь — отпущу с миром, ничем не обидев! Ты только меня, это… не выдай, слышь?! Я — купец, по торговым делам еду… ты — мой сынишка младшенький, всё понятно?

Последние слова он произнёс почти шёпотом, ибо всадники были уже совсем близко. Ещё мгновение — и они обступили остановившуюся бричку со всех сторон, а возница, сорвав с головы меховую свою шапку, принялся униженно кланяться.

— Кто таков? — властным начальственным голосом проговорил всё тот же всадник в золочёной кольчуге и Санька внезапно его узнала.

Это он третьего дня хотел хлестнуть её плетью, да Феофан не позволил, принял этот удар на себя.

Вспомнив о Феофане, Санька вдруг почувствовала, как какой-то тугой солёный комок вплотную подкатился к горлу, да так, что даже дышать стало трудно. Глаза заволокло слезами, но Санька сердито смахнула их тыльной стороной ладони. Не время было плакать сейчас.

А возница уже что-то говорил, обращаясь к всаднику в золочёной кольчуге, по всему видно, предводителю всей группы… и голос матёрого убийцы был в этот момент на удивление тихим, угодливым, даже каким-то воркующим, что ли…

Впрочем, самое начало его объяснений Санька, всецело занятая своими горькими мыслями, пропустила.

— …а потом тати воровские на нас нечаянно наехали… — продолжал между тем возница всё тем же унижено-воркующим тоном, бросая при этом опасливые взгляды в сторону неподвижно сидящей Саньки. — Еле ускакали от них, товара часть пришлось выбросить иродам на разграбление. Бог миловал, спаслись… сынишка вот только перепугался до смерти…

— Сынишка?

Всадник в золочёной кольчуге чуть повернул своего вороного жеребца и пристально посмотрел на Саньку.

— Это и есть сынишка твой?

Возница неуверенно кивнул.

— Так ведь я его видел на днях! — не зло и даже как-то весело проговорил всадник в кольчуге — Сынишку твоего названного! Правда, он тогда не с тобой был, а с монахом пришлым. Как же ты это объяснишь, купец?

Ненависть к вознице, так подло, исподтишка убившего Феофана настолько захлестнула Саньку, что даже собственная судьба перестала её вдруг волновать.

— Врёт он всё! — закричала она, вскакивая с сидения и указывая рукой на явно растерявшегося возницу. — Не купец он — убийца! Он купца и жену его вчера убил кистенём, потом лошадей его забрал и в купеческую одежку вырядился! Что, неправду говорю?! А сегодня ещё и Феофана… из пистолета…

Это было всё, что смогла, давясь рыданиями, выкрикнуть Санька. А, выкрикнув всё это, она вновь упала на сиденье и горько расплакалась.

— Вот оно что?! — враз изменившимся голосом проговорил предводитель, пристально вглядываясь в помертвевшее от страха лицо возницы. — Вот оно как?!

И тут же повелительно махнул рукой кому-то из своих подчинённых.

— Повесить!

— Нет! — пронзительно завопил возница, когда два дюжих воина, спешившись, стащили его с брички и, повалив навзничь, принялись связывать за спиной руки. — Поклёп это! Лжа!

И умолк, ибо один из связывающих, ткнул его лицом прямо в дорожную пыль.

— А это что? — проговорил кто-то из всадников, нагибаясь и вытаскивая из-под сидения кистень и пистолет. — Тоже лжа?

— Для защиты это! — продолжал вопить возница, хрипя и отплёвываясь. — Купец я, люди добрые!

— Быстрее давайте! — нетерпеливо крикнул предводитель, с трудом придерживая на месте пляшущего жеребца. — Чего возитесь!

Подхватив с двух сторон истошно вопящего и тщетно упирающегося возницу, воины тут же поволокли его к одинокому дубу, стоящему у самой дороге. На нижнем суку дуба уже сидел кто-то из воинов, сноровисто прилаживая верёвку, другой помогал ему снизу. Всё делалось просто, деловито и даже как-то буднично… а Санька, словно остолбенев, молча смотрела на всё это широко раскрытыми испуганными глазами.

Этот лжекупец за все свои преступления и в самом деле заслуживал примерного наказания, а может даже и смертной казни, но…

Возможно, всё дело было в слишком уж быстром вынесении смертного приговора и почти мгновенном его приведении в исполнение. Так нельзя было поступать, а вдруг Санька соврала, возвела на человека напраслину…

Никто даже разбираться не стал! Повесить и всё!

— Винюсь, слуги царские! — ещё пронзительнее завизжал возница, когда его уже подтащили под верёвку и накинули на шею петлю. — Слово и дело! Слово и дело государево!

— А ну стой! — крикнул предводитель и, чуть тронув коня, подъехал к месту казни вплотную. — Говори!

— Не сын он мне! — затравленно выкрикнул возница, грязной спутанной бородой указывая в сторону Саньки. — И не парнишка это вовсе! Девка переодетая! Ведьма! Из-за неё все мои беды, она и меня давеча околдовала! Сжечь её надобно, проклятую!

— Девка?!

Обернувшись, предводитель внимательно посмотрел на Саньку.

— А ведь и впрямь девка! — хохотнул он. — Ишь, ты, ловкачка!

— Сжечь её, ведьму! — всё ещё на что-то надеясь, вновь выкрикнул возница. — Позвольте, Ваша милость, мне самому…

И захрипел, не договорив, ибо в это самое время сразу два воина дружно потянули за верёвку.

— Ну, как?! — вопросительно крикнул один из них. — Тянуть, что ли?

— Тяни! — равнодушно бросил предводитель, даже не глядя в ту сторону.

Дальнейшего Санька уже не видела, не хотела видеть. Крепко зажмурившись, она ещё и низко наклонила голову. И сидела так до тех самых пор, пока что-то твёрдое и холодное не коснулось её подбородка, приподняло его вверх.

Невольно открыв глаза, Санька увидела совсем близко от своего лица лицо предводителя: совсем ещё молодое, холёное и по-своему, очень даже привлекательное. Густые белокурые волосы, выбивавшиеся из-под шлема, вместе с усами и небольшой аккуратной бородкой красиво его обрамляли.

Вот только глаза у предводителя были, не то, чтобы злыми, но какими-то холодными, что ли…

Пустые, равнодушно-скучающие глаза человека привыкшего убивать и уже уставшего каждодневно этим заниматься.

— Ну?! — лениво проговорил предводитель, рукой в железной перчатке ещё выше задирая Санькин подбородок. — Будешь говорить?

— Буду! — испуганно прошептала Санька и даже сама почувствовала, как дрожит и срывается её голос.

— Зовут как?

— Санькой! — всё так же испуганно прошептала Санька и тут же поправилась: — Александрой, то есть…

— Ладно, поверим! — сказал предводитель, отпуская Санькин подбородок. Но когда она, пользуясь этим, попыталась вновь опустить голову, крикнул, не сердито, но повелительно: — Голову не опускать! На меня смотреть!

Испуганная Санька постаралась вскинуть голову как можно выше.

— Вот так оно лучше! — уже более миролюбиво проговорил предводитель. Потом помолчал немного и добавил: — Лазутчица? Из стана Болотникова?

— Нет! — Санька отчаянно замотала головой, стараясь при этом не смотреть в сторону дуба, с нижней ветви которого свисало почти до земли страшное неподвижное тело. — Просто странница! А переоделась и волосы себе остригла, потому что боялась! Время такое…

— Страшное время! — неожиданно мягко и даже участливо согласился с Санькой предводитель. — А люди, они сейчас пострашнее зверей лютых!

Он замолчал, думая о чём-то своём, и Санька тоже молчала, испуганно на него уставившись. Но мыслей у неё в голове не было никаких. Пустая была голова, совершенно пустая.

— Холопка беглая? — неожиданно строго спросил предводитель, и, когда Санька отрицательно замотала головой, ещё более неожиданно с ней согласился. — Верю, не похожа ты на холопку! Одежка на тебе дюже дивная. Дочь купеческая?

На этот раз Санька кивнула, решив со всем соглашаться.

— Понятно… — проговорил предводитель. — Родители живы? Али убиты оба?

— Убиты! — вновь подтвердила Санька. Потом помолчала немного и добавила: — Оба…

— Этот их порешил? — указал предводитель на дерево с повешенным.

Саньке хотелось и на этот раз с ним согласиться, но тут она вовремя вспомнила, что предводитель позавчера видел её с Феофаном.

— Нет! — мотнула она головой. — Раньше, на той неделе ещё… Болотниковцы внезапно налетели…

Последние слова она проговорила с явным усилием, ибо ещё не совсем избавилась от исторических своих иллюзий о хороших повстанцах и плохих ратниках Шуйского.

— Понятно! — вновь повторил предводитель. — Ну, а тут, в бричке, как оказалась?

На этот вопрос можно было, наконец-таки, ответить без вранья, вернее, почти без вранья, и Санька, глотая слёзы, принялась рассказывать, как повстречала она Феофана, как шли они вместе, а потом решили подъехать на случайно подвернувшейся бричке. А ещё потом возница принялся хвастаться тем, что порешил, мол, купца с купчихой, а когда Феофана это возмутило, выхватил пистолет и в упор выстрелил в монаха…

— Вот же ирод! — возмущённо воскликнул один из всадников. — Монаха порешил! Не зря мы его, татя, вздёрнули!

Остальные воины одобрительно зашумели, но разом умолкли, повинуясь повелительному жесту предводителя.

— С девкой что делать будем? — проговорил он задумчиво. — Может, и впрямь сжечь её, как полагаете?

Санька так и обмерла, услышав эти слова. С надеждой взглянула на предводителя: может, пошутил?

Но красивое лицо предводителя было совершенно непроницаемым.

— Ну, что смотришь? — спросил он, скривив губы в недоброй какой-то усмешке. — Ежели по одежде твоей судить, то ты — ведьма и есть!

— Нет! — отчаянно замотала головой Санька. — Я не ведьма!

— А почему тогда этот душегуб так тебя обозвал? — выкликнул вдруг один из всадников. — Под петлёй, перед смертью, перед судом Божьим… там люди обычно правду бают!

И вновь все как один воины зашумели, но на этот раз как-то вразнобой…

— Сжечь её, ведьму, и дело с концом! — зычно крикнул один из воинов, широкоплечий, с густой окладистой бородой. — Или вздёрнуть рядом с дружком!

Но его сразу же перебили.

— Да погоди ты, Пахом! Тут разобраться надо!

— Да чего разбираться! — не унимался бородач. — Ишь, вырядилась, нехристь, православным мужам во искушение!

И тут Санька неожиданно вспомнила о крестике на шее.

— Я тоже православная! — отчаянно закричала она, вытаскивая крестик и махая им из стороны в сторону. — Вот и крест на мне!

Странно, но, увидев в дрожащей Санькиной руке этот маленький золочёный крестик, воины как-то разом умолкли. И все дружно посмотрели на предводителя. А Саньке внезапно вспомнилось, как долго мать уговаривала её совершить обряд крещения, как долго Санька не соглашалось на этот, как она тогда выразилась, «полностью средневековый пережиток». И вот теперь, кажется, этот маленький золочённый крестик из большой беды смог её вызволить.

Или ещё ничего не ясно?

А предводитель уже смотрел не на Саньку, а в сторону прямо противоположную. И все воины тоже дружно повернули туда головы.

Обернувшись, Санька увидела ещё одного всадника. Вынырнув откуда-то из придорожного кустарника, всадник мчался в их сторону, низко прильнув к лошадиной шее.

— Там казаки воровские! — хрипло выкрикнул он, резко осаживая лошадь около предводителя и как-то по-пьяному покачиваясь в седле. — Много!

Прокричав, а вернее, прохрипев это, всадник замолчал и, качнувшись в последний раз, рухнул прямо под ноги собственной лошади. И тут только Санька смогла разглядеть стрелу, торчавшую у него между лопаток.

— Уходим! — скомандовал предводитель, птицей взлетая на вороного своего жеребца.

И, разом повернув коней, всадники унеслись прочь. А Санька осталась.

Одна в бричке, запряжённой двумя лошадьми.