Совсѣмъ неспокойно было въ станицѣ. И Иванъ Захарьевичъ почувствовалъ это. Когда онъ проѣзжалъ мимо почтовой конторы, — то встрѣтилъ помощника атамана. любезнаго и общительнаго старика, съ которымъ у Ивана Захарьевича издавна установились самыя пріятельскія отношенія и въ нѣкоторомъ родѣ даже родственныя связи: помощникъ «кстилъ» у Ивана Захаръевича дочку Васюту и, стало быть, приходился ему кумомъ.

— Здорово, кумъ, — остановилъ свсего «Рыжку» Иванъ Захарьевичъ.

— Здравствуй, куманекъ… 3а чѣмъ добрымъ пожаловалъ? — спросилъ помощникъ, снимая лѣвой рукой картузъ, а правою пожимая протянутую руку Ивана Захарьевича.

— Да пріѣхалъ посовѣтоваться съ тобой о паяхъ на «Лиманѣ». Тамъ мнѣ приглянулся одинъ «кутокъ»… Пырея’ такъ и претъ… Нельзя ли луга раздѣлить такъ, чтобы травка-то мнѣ досталась? Главное что до хуторка-то моего рукой подать… А если она кому изъ «городскихъ»1 достанется — дюжа не съ руки ему будетъ: вѣдь до станицы-то оттуда безъ малаго 12 верстъ…

— Да ты, кумъ, никакъ съ неба свалился? — спросилъ, усмѣхаясь, прмощникъ. — Какая теперь трава, когда не нынѣ, завтра большевики нагрянутъ въ станицу…

— Да что ты говоришь? — повернулся въ сѣдлѣ Иванъ Захарьевичъ. — Какими такими способами?

— Чудакъ! — сказалъ помощникъ. — Живешь ты, Захарьевичъ, въ степѣ и ничего-то тебя не касается. А вѣдь красные-то уже Манычъ перешли, и у Торговой сейчасъ бой ведутъ. Мы всей станицей поднялись… Кто съ чѣмъ… Старики въ пѣхоту, а въ кавалерію— мальчаты и дѣйствительные, которые, по болѣзни и по другимъ какимъ уважительнымъ причинамъ находилися дома… А вотъ ночью — двинемся къ «Цѣлинѣ»… Надо защищать свою волюшку казачью… Одна бѣда: мало насъ… Врядъ ли отстоимъ станицу…

— Такъ… — протянулъ Иванъ Захарьевичъ. — Значитъ, мнѣ здѣся нечего дѣлать?.. Ну, такъ — прощевай, кумъ… Поѣду, стало быть, Ѳедотьевну обрадую…

— Счастливаго, — отвѣтилъ помощникъ и бодрымъ стариковскимъ шагомъ свернулъ за уголъ къ станичному правленію.

Иванъ Захарьевичъ слѣзъ съ коня, подтянулъ подпруги, взбилъ подушку, легко, какъ молодой, поднялся въ сѣдло, расправилъ поводья и, несмотря на свои 62 года, — съ мѣста пустилъ «Рыжку» наметомъ. Маленькіе казачата, игравшіеся на улицѣ, какъ воробьи разлетѣлись къ заборамъ, съ удивленіемъ и страхомъ глядя вслѣдъ мчавшемуся дѣду.

Черезъ минуту старый казакъ былъ уже въ степи. Здѣсь онъ перевелъ аллюръ сначала на рысь, а потомъ на шагъ. Когда разгорячившаяся лошадь успокоилась окончательно — Иванъ Захарьевичъ бросилъ поводья и опустивши на грудь сѣдую свою голову, сталъ думать.

Было часа три пополудни. Апрѣльское солнце яркимъ свѣтомъ заливало начинающую цвѣсти всевозможными цвѣтами степь и купало въ своихъ лучахъ пѣвучихъ жаворонковъ и другихъ мелкихъ пташекъ. Дышалось легко… «Рыжка» съ шумомъ втягивалъ въ себя ноздрями цѣлебный степной воздухъ и часто наклонялся къ тропинкѣ, по которой онъ шелъ, пытаясь сорвать мелкій ползучій «шпарышъ».

Въ эти минуты Иванъ Захарьевичъ натягивалъ поводья и ворчалъ:

— Ну, Рыжка, ну… Заподпружишься… — и опять опускалъ голову и задумывался.

Мысли стараго казака текли безпорядочно, охватывая сразу не только текущее, но и прошлое. На ряду съ послѣдними годами войны, принесшими Ивану Захарьевичу не мапо заботъ и горя, вспоминалось счастливое время, когда онъ, молодой и сильный казакъ, вмѣстѣ со своей Ѳедотьевной, — отдѣлился отъ отца и ушелъ въ степь, гдѣ и осѣлъ, получивши при отдѣлѣ всѣго одну пару быковъ, корову, да лошадь… Трудно дались Ивану Захарьевичу первые годы степного житья. Не было подъ рукой ничего, даже такихъ пустяковъ, какъ гвоздей, топора, бороны… Приходилось одолжаться въ ближайшихъ хуторкахъ — поселкахъ и то съ трудомъ, т. к. посельчане, на первыхъ порахъ, съ недовѣріемъ относились къ «молодому хозяину» и отказывали нерѣдко въ необходимыхъ ему вещахъ… Но зато послѣ, когда первые 5–6 лѣтъ прошли, жизнь стала масленица. Домикъ уже былъ не саманный, а настоящій, сосновый, лошадокъ прибавилось съ одной до 4-хъ, коровъ стало 5, во вновь выстроенномъ амбарѣ хранилась не одна четверть пшеницы, которая весною продавалась не въ примѣръ дороже, нежели зимой. Пошли и дѣтки: Степушка, Ванюшка и, подъ конецъ, Васюта. Хорошо, дюже хорошо жилъ Иванъ Захарьевичъ со своей семьей до самой войны… А во время войны — пошли и неудачи. Прежде всего, Степушка, какъ сообщили въ письмѣ его однополчане, пропалъ безъ вѣсти подъ Германіей… Какъ убивалась тогда Ѳедотьевна! И сейчасъ убивается, бѣдная… Жалко ей любимаго сына… Въ прошломъ году другая бѣда приключилась: Ванюша былъ раненъ большевиками въ голову и померъ подъ Черкасскомъ… Эхъ! Одна Васюта осталась…

Передъ умственнымъ взоромъ Ивана. Захарьевича промелькнула стройная фигура 19-лѣтней дочери, съ красивымъ и задорнымъ выраженіемъ лица.

— И когда «они» отцѣпятся отъ насъ? — Вслухъ произнесъ Иванъ Захарьевичъ. — Чего имъ, прости Господи, надо? Коммунію ихъ, что ли, не видали? И такъ почти безъ штановъ ходимъ… Стыда!.. Рассея такая здоровая, — а одѣться не во что…

Услышавъ голосъ своего хозяинэ, «Рыжка» фыркнулъ и поднялъ уши, но получивши въ бока ударъ каблуковъ — сжался и рысцой затрусилъ къ хутору казака Ивана Захарьевича Родимова.

* * *

— Мать, а мать! — сказалъ Иванъ Захарьевичъ своей женѣ Ѳедотьевнѣ, снимая съ уставшаго коня сѣдло. — Слыхала новость? Скоро гости, должно, будутъ… большевики — говорю. Станица — вся поднялась… Стало быть и мнѣ надо ѣхать…

Ѳедотьевна, старушка 60 лѣтъ, встрепенулась вся, бросила доить корову и поспѣшно подошла къ мужу.

— Большевики, говоришь? Опять они проклятые? — сказала она.

— Да… Надо ѣхать… Завтра утречкомъ напеки колобашекъ на дорогу, да найди шашку… Ружье-то въ станицѣ достану.

— А мы-то какъ же съ Васютой останемся? — упавшимъ голосомъ произнесла Ѳедотьевна. — Погубятъ они насъ, окаянные… Слышь, Захарычъ, ты бы дома остался?.. А? — просительно сказала она. — Куда тебѣ, старому, на войну идти? И такъ двухъ сыночковъ лишилась я, горемычная…

Старушка заплакала.

— Брось, старуха! — прикрикнулъ Иванъ Захарьевичъ. — Негоже говоришь… Сказалъ надо идти и все… Вся станица идетъ…

Иванъ Захарьевичъ пошелъ къ дому.

Въ это время изъ-за амбара, прямо къ воротамъ, подъѣхали три всадника, вооруженные винтовками.

«Кто бы это могъ быть?» — подумалъ Иванъ Захарьевичъ и спросилъ:

— Откуда Богъ несетъ, господа хорошіе?

— Мы не господа, — сказалъ одинъ.

— Ну станичники, — поправился Иванъ Захарьевичъ.

— И не станичники! — грубо произнесъ тотъ же всадникъ.

«Ага… Такъ вы вотъ кто!.. Вы самые товарищи-то и есть»… — молніей пронеслось въ сознаніи Ивана Захарьевича.

— Куда и откуда путь держите, товарищи?

— Ну вотъ…Теперь правильно, — засмѣялся одинъ изъ всадниковъ. — Мы товарищи и есть… Это вѣрно…

— А что кадеты или казаки по близости тутъ есть? — спросилъ второй.

— Нѣтъ… — махнулъ рукою Иванъ Захарьевичъ. — Какіе тутъ кадеты!.. Тутъ самой работящій людъ живетъ, самые трудовые…

— Это хорошо, — сказалъ молчавшій до этого третій «товарищъ». — Но ты-то живешь, какъ погляжу, настоящимъ буржуемъ… Впрочемъ, это мы увидимъ… Куда ѣхать на станицу? Сюда говоришь? — Ладно… Жди на ночь… Ночевать у тебя будемъ…

«Товарищи» повернули коней и поѣхали на Новопровальскій поселокъ, какъ разъ въ противоположную сторону отъ станицы, куда ихъ направилъ Иванъ Захарьевичъ, а черезъ полчаса не успѣвшій еще отдохнуть «Рыжка» мчалъ стараго казака въ станицу съ донесеніемъ, что «товарищи» уже близко и что надо ихъ «встрѣчать»!..