Ранним сентябрьским утром Другов, Званцев и Ткеша, — Ваню оставили дома охранять квартиру, — сели в поезд, отправлявшийся в Клин. Кроме них, в вагоне сидело человек шесть, не больше. Инженер внимательно осмотрел их, но ничего подозрительного не нашел.

На всякий случай решили все же ехать до Клина, а потом обратным поездом в Подсолнечное, на озеро. Прибыв в Клин, отправились сначала в Музей П. И. Чайковского, осмотрели усадьбу и кабинет великого русского композитора и только потом сели в обратный поезд к Москве.

Было около четырех часов, когда наши друзья сошли на станции Подсолнечная. Три километра до озера без труда прошли пешком. Дорога шла через поселок, затем по насыпи через лесок к пристани. Народу встречали мало. Погода была тихая и теплая, хотя во всем чувствовалось приближение осени: поля были убраны, листва деревьев приобрела более темную окраску, на дорожках кое–где валялись желтые листья.

На пристани взяли две лодки: в одну сел профессор, — он должен был произвести вспышку лучей; в другую — Званцев и Ткеша с ружьем.

На средине озера Другов достал из чемодана небольшой деревянный круг, установил на нем одну из моделей термитной горелки и спустил круг на воду. Другая лодка в это время отплыла метров на двести. Ткеша и Званцев сидели на корме. Ткеша взял патрон и зарядил ружье. Остальные патроны и спички Званцев положил на нос лодки и заслонил их от действия лучей листом свинца. Когда все было готово, инженер поднял руку. Профессор, предварительно надевший темные предохранительные очки, зажег фитиль термитной горелки, отбросил спички от себя и отъехал немного в сторону. Термит зашипел, цилиндрик загорелся, лопнул, расплавленная масса растеклась по кружку и зажгла дерево. Вспышки не последовало. Опыт с другой моделью был также неудачен.

— Что за чертовщина? — бормотал Другов. — В чем тут дело? Экая неудача!

Лодки сблизились. Делать было нечего, и пришлось отправляться в Москву. На обратном пути в поезде все были сильно не в духе. Профессор ворчал:

— Ездили взад и вперед по железной дороге, а в Москву возвращаемся несолоно хлебавши!

— Зато были в Музее Чайковского, — съязвил Ткеша.

— Тсс! Здесь не место для разговоров, — остановил Званцев. — В Москве наговоримся.

Вечером на квартире Званцева установили причину неудачи: горелка оказалась недостаточно прочной. Нужно было заключить ее в огнеупорный стакан, а также увеличить слой вольфрама, покрывающего церий.

Для изготовления новой модели установили срок в пять дней.

В институте огнеупоров заказали стаканчик из смеси графита и окиси циркония. Такой состав должен был выдержать температуру до 3000 градусов. К установленному сроку были изготовлены два экземпляра термитных горелок нового образца. Ваня, несмотря на его протесты, вновь остался в Москве, так как все еще не вполне оправился, и компания поехала на озеро в прежнем составе. Весь маршрут был заново повторен: друзья еще раз посетили Музей Чайковского и закрепили полученные в прошлый раз сведения о биографии гениального композитора.

Пришли к озеру, взяли лодки и разместились в них таким же порядком, как и в прошлый раз. Однако, когда профессор зажег фитиль, эффект получился совсем иной. Термит зашипел, огнеупорный стакан быстро накалился до белого цвета, затем последовала вспышка, и на другой лодке Ткешино ружье выстрелило. Удар раскатился по воде, и эхо повторило его несколько раз.

Лодки сблизились. Профессор ликовал, Ткеша потирал рукой ушибленное ружьем плечо. Званцев снабдил профессора новым коробком спичек, так как старый воспламенился, и лодки разъехались на еще большую дистанцию для повторения опыта. Второй опыт удался также блестяще. Лодки направились к пристани. Другов первый вышел на землю; через минуту подплыли Званцев с Ткешей. Когда они поднялись на берег, их остановил рослый старик с седенькой бородой, в черной шинели, фуражке, с берданкой за плечами и с медной бляхой на груди, по всей видимости — сторож.

— Гражданин, — сказал он, — здесь не полагается охотиться, запретная зона… Объявление читали?

— Мы и не охотились, мы так просто стреляли.

— Это все единственно, и стрелять не разрешается. Пожалуйте в контору.

— Но позвольте! — возразил инженер. — Вы же видите, что у нас нет никакой дичи! Значит, мы не охотились. Стреляли просто… ну, хотели попробовать ружье.

— Это я уж не знаю. Раз стреляли — значит надо платить штраф. Пожалуйте в контору.

— Вы же понимаете, — вмешался профессор, — что они не охотились, да и стрелять‑то нечего было.

— Прошу вас, гражданин, не вмешиваться, — важно сказал сторож. — Я знаю правила и должен их отвести в контору. Там разберут.

— Тьфу ты! Словно истукан, — пробормотал профессор.

— Андрей Васильевич! Идите на станцию, а мы вас догоним. В крайнем случае заплатим штраф, — сказал инженер.

— Далеко до конторы‑то?

— Тут рядом.

Но контора оказалась не очень близко. Прошли с полкилометра лесом, потом по просеке, потом мимо пустующих дач, свернули в какой‑то переулок и, наконец, достигли старенькой дачи, у которой горел электрический фонарь.

Над калиткой на шестах была прибита вывеска:

Контора 1–80 участка

Клинского лесничества

Поднявшись по ветхим ступеням и пройдя через террасу, Званцев с Ткешей, конвоируемые сторожем, вошли в комнату. Она была почти пустой. Стол, стул, скамейка, на столе керосиновая лампа, телефон старой системы, чернильница и несколько книг — вот и все. За столом сидел дежурный в пальто, фуражке и перчатках, с коротко подстриженной бородкой.

— Что такое, Яценко? — спросил он сторожа.

— Такое, что задержал двух граждан. Охотились на озере и стреляли из этого ружья.

Дежурный поднял глаза на наших злополучных друзей.

— Охотиться здесь не разрешается! Везде имеются надписи. Сознательные граждане, а не понимаете. Раз запрещено охотиться, значит нельзя.

— Мы не охотились, мы даже не видели никакой дичи. Мы только пробовали ружье, — начал оправдываться Ткеша.

— Все равно… надо уплатить штраф двадцать пять рублей… Впрочем, ежели хотите, я позвоню в отделение…

Он взял телефонную трубку, вызвал отделение милиции и доложил о случившемся. Выслушав ответ, он положил трубку, помолчал и сказал:

— Вам придется немного подождать. Начальник отделения сам сейчас прибудет. Предъявите документы.

Званцев дал свой паспорт, а Ткеша студенческий билет. Дежурный посмотрел документы и спрятал их в стол.

— Простите, — сказал он, вставая, — но я должен подвергнуть вас личному обыску. — И прежде чем друзья опомнились, карманы их пиджаков и пальто были вывернуты и содержимое их очутилось на столе. Дежурный, быстро осмотрев бумажник Званцева, вернул его инженеру, точно так же, как и все остальное, кроме записной книжки. У Ткеши в кармане почти ничего не оказалось. Извинившись, дежурный сказал:

— Яценко, проводи граждан в приемную… Вам будет там удобнее, товарищи, — добавил он.

«Приемная» оказалась маленькой комнатой, со столом и двумя скамейками у стен. Окно было наглухо забито досками. Только у самого верха оставалась щель в ладонь шириной. На столе горела керосиновая лампа. Едва Ткеша и Званцев вошли в нее, как дверь за ними была заперта.

— Черт знает, что такое! — воскликнул Ткеша.

— Подождем, — сказал инженер и закурил трубку.

Они сели на лавку и стали ждать. Время шло. Ткеша посмотрел на часы:

— Уже двадцать минут девятого. Почти два часа здесь валандаемся!

Лампа стала гаснуть: в ней выгорел керосин. Ткеша не выдержал: он начал стучать в стену и кричать:

— Эй! Кто там? Товарищ дежурный! Долго вы будете нас здесь держать? Это же безобразие!

Ответа не последовало. Инженер встал, видимо, охваченный беспокойством.

— Что за ерунда! Не могли же они на самом деле уйти, позабыв про нас!

Лампа совсем погасла, и только тлеющий фитиль слабо мерцал в темноте. Через верхнюю щель в окно пробивался свет.

— А ну‑ка, Ткеша, поглядите, что делается снаружи.

Ткеша подвинул стол к окну, забрался на него и заглянул в щель. Окно выходило на улицу. Ветер качал фонарь и ветви деревьев, отчего на дорожке и траве двигались причудливые светлые пятна. В конце дорожки была видна калитка.

— Ну что?

— Так, пустая улица… никого нет… только калитка как будто не та, через которую мы входили.

— Ну, как не та… Эта самая.

— Нет, она как‑то изменилась… Да, вывески нет!

— Что вы сказали? Нет вывески? — В голосе инженера слышалась тревога.

— Нет… наверное, ветром свалило.

— Какой там ветер… Надо скорее отсюда выбираться.

Оба бросились к двери и пытались ее выломать. Но дверь была прочная и не подавалась.

— Попробуем через окно. — Званцев достал свой нож и стал резать им нижнюю доску у края окна. Несмотря на то что сталь глубоко врезалась в дерево, потребовались не малые усилия, чтобы справиться с доской. Наконец низ окна освободился от обшивки. Прошло около часа, прежде чем таким способом удалось оторвать четыре нижние доски и открыть окно. Ткеша, а затем Званцев выскочили наружу. Они побежали тотчас же через террасу в первую комнату. В ней было тихо и пусто. При свете спички инженер увидел, что все осталось в том же порядке, как было при допросе, только телефона на столе больше не было. Ткешино ружье стояло в углу. Инженер бросился к столу — Ткешин студенческий билет лежал в ящике, но его записной книжки и паспорта не оказалось.

Перерыли все ящики стола, книги и бумаги, но тщетно. Ничего не оставалось делать, как только идти на станцию. После долгих блужданий в темноте по неизвестной местности они вышли к пристани, откуда знакомой дорогой, сильно уставшие, добрели до станции. На платформе их встретил встревоженный Другов.

— Что случилось? Где вы были? Что вы там столько времени делали?!

Только сев в поезд, Званцев и Ткеша рассказали об устроенной им ловушке.

— Я уверен, что это были те же лица, которые напали тогда на вас, — сказал Званцев Другову.

— Почему вы так думаете?

— Перчатки… на дежурном были перчатки. Он хотел скрыть обожженную руку. Бороды были несомненно наклеенные. Сторож — левша: он обыскивал Ткешу левой рукой.

— Да, да, так оно и есть, — растерянно закивал профессор. — Но какая у них была цель во всей этой истории?

— Я думаю, что главная их цель — получить мою записную книжку. Но здесь они просчитались. Ничего, кроме адресов и обычных записей, они в ней не найдут. Хуже то, что мы недооценили своих врагов и до сих пор не сообщили обо всем, куда следует.

— Несомненно, — говорил Званцев, — что охотятся за нами агенты иностранных государств; по их упорству и наглости можно судить, как им важно получить материалы опытов. Они поняли их военное значение. Мы должны опасаться всего. Надо прекратить работу дома и вести проектирование под надежной охраной. Завтра же я пойду в наркомат.

Приехав в Москву, профессор распрощался с друзьями и пошел домой. Несмотря на позднее время, дома его дожидалась какая‑то дама. Другов удивился, узнав в ней дочь Макшеева Елену Николаевну.

— Здравствуйте, профессор, — сказала она, поднимаясь ему навстречу. — Простите, что беспокою вас так поздно, но я решила во что бы то ни стало вас дождаться.

— Пожалуйста, пожалуйста… Садитесь… Чем могу служить?

— Видите ли, вчера вечером у меня опять были те два неприятных субъекта, о которых я вам говорила прошлый раз. Они мне показались еще более противными и, признаюсь… испугали меня. Они откуда‑то узнали, что вы у меня были, и вообразили, что я вам передала какие‑то бумаги. Я, конечно, отрицала это… они мне не верили и в конце концов стали грозить… Этот маленький так злобно глядел на меня… у него глаза, как у гадюки. Он говорил, что, если я от них что‑нибудь скрою, мне придется скоро раскаяться в этом… Я прямо перетрусила. Хорошо еще, что они спешили на поезд и скоро ушли.

— Почему вы думаете, что они спешили на поезд?

— Они говорили об этом и все поглядывали на часы. Я так разволновалась, что тотчас поехала к вам.

— И давно вы здесь?

— С шести часов. Они уехали ровно в двадцать минут шестого. Я точно заметила время.

— Не знаю, что вам и посоветовать, — сказал Другов. — Во всяком случае, я очень вам благодарен за сообщение. С этими господами и нам пришлось иметь дело. Не думаю, впрочем, чтобы в городе они были опасны. Держите с нами связь и не волнуйтесь.

Елена Николаевна успокоенная ушла домой.

Добившись приема в Наркомате внутренних дел, Званцев и Другов подробно рассказали всю историю, начиная с таинственной смерти Макшеева, раскрытия шифра, нападения на Пашкевича и кончая вчерашним приключением на озере.

Они также описали наружность каждого из трех неизвестных: белобрысого плюгавенького человека, высокого широкоплечего верзилы–левши и третьего, неизвестного, у которого правая рука должна быть сожжена кислотой.

Следователь по особо важным делам товарищ Ремизов тщательно записал все, что рассказали ему Другов и Званцев. Между прочим, он спросил их:

— Могли бы вы узнать этого, как вы сказали, белобрысого?

— Да, безусловно, хотя и видели его только мельком. У него чрезвычайно характерное лицо.

— Кто еще, кроме вас, видел его лицо?

— Дочь профессора Макшеева, Елена Николаевна. Она могла наблюдать его два раза и подолгу. Она видела этого блондина и еще одного, того, у которого, как мы полагаем, сожжена кислотой рука. Она их видела совсем недавно…

— Прекрасно, с ней надо будет побеседовать… — Вы, кажется, сказали, товарищ Званцев, что у вас они похитили паспорт? Подали ли вы заявление в милицию?

— Конечно.

— Что же нам теперь нужно предпринять? — спросил Званцев.

— В ближайшие дни вы перенесете проектирование в один из специальных институтов. Об этом договоримся особо. Но пока все должно остаться без изменений. Не подавайте вида, что вы собираетесь это сделать. И главное — они не должны понять, что об этом стало известно нам.

— Вашим делом мы займемся вплотную. Чрезвычайно важно выловить этих молодчиков, — добавил Ремизов, когда Другов и Званцев стали прощаться с ним.

___

Проектирование шло усиленными темпами. Через несколько дней чертеж снаряда был уже вычерчен в карандаше, оставалось только скопировать его на кальку и сдать чертежи и расчеты.

Но тут выяснилось, что никто не может похвастаться искусством чертить. Появилась необходимость пригласить чертежника.

— Очень бы не хотелось посвящать постороннего человека в это дело, — сказал Другов.

— А мы и не будем посвящать. Чертежник у нас ничего существенного не узнает. Мы дадим ему только скопировать при нас немой чертеж без всяких надписей и размеров, которые мы после проставим сами. Желательно, конечно, чтобы это был свой, надежный человек.

— Давайте пригласим Ольгу! Ольгу Пермякову, участницу нашей прошлогодней экспедиции. Она прекрасно чертит, — воскликнул Ваня.

Вечером того же дня Ольга появилась в квартире Званцева. Она пришла оживленная и веселая. Ваня при виде ее просиял. Ольге поручили снять с карандашного чертежа две копии на кальку. Чертеж был несложный, и эту работу можно было выполнить часов за десять.

— Ну, что копировать? На полотняную кальку надо снимать! А тушь хорошая? Это что такое? — тараторила Ольга без перерыва.

— Это… калориметрическая бомба! Вроде бомбы Бертло… помните? — соврал ей профессор. Ольга удовлетворилась ответом, приготовила инструменты и ловко принялась чертить.

Ольга весело болтала с Друговым и Званцевым, которые ни на минуту не прекращали наблюдать за ее работой.

— В нынешнем году я была на геодезической практике. Совсем не интересно. А в прошлом году, помните, Сергей Ильич, как мы шикарно жили! Сколько одного винограда поели!.. А какое вино у вас, Ткеша, и шашлык! У меня осталось самое великолепное воспоминание.

— Вы, говорят, замуж собираетесь? — шутя, спросил профессор.

— А почему бы нет? — ответила, смеясь, Оля и посмотрела на Ваню.

Для Вани это было новостью. В его уме проносились горькие мысли. Да! Конечно, она выходит замуж… Это несомненно. Она кого‑то любит. Но кого? Кто ее жених?.. Ваня перебирал всех знакомых студентов и ни на ком не мог остановиться.

После ухода Ольга разговор перешел на серьезные темы. Ткеша задал вопрос о церии: откуда он берется и как его добывают.

— Видите ли… химики относят церий к так называемым «редким землям», — сказал профессор. — Это пятнадцать химических элементов, помещенных в восьмом ряду третьей группы менделеевской таблицы и весьма схожих между собой по химическим свойствам. Церий, впрочем, можно без особого труда выделить в чистом виде. За границей он добывается по преимуществу из минерала монацита, который встречается в больших количествах в прибрежных песках океанов. Например, в Бразилии, Индии и на Цейлоне.

Церий уже давно применяется в промышленности для изготовления колпачков к ауэровским горелкам, о чем упомянул и Макшеев. Помните? Впрочем, теперь эта область применения сокращается. Зато фосфористые его соли стали добавлять в прожекторные угли — для яркости.

А вот помните кремни для зажигалок, которые в начале революции были в большом ходу? Эти кремни — не что иное, как сплав железа с небольшим количеством церия.

— А у нас есть эти самые монациты? — спросил Ткеша.

— Есть кое–где. Но у нас есть и более ценные минералы. Я говорю о лопаритах и ловчоритах. На севере европейской части Союза они имеются в громадных количествах. В них содержится много редких земель, а следовательно и церия. Мы обладаем безусловно первыми в мире запасами этого элемента.

Перед уходом профессор зашел зачем‑то в столовую. Ваня сидел за столом и делал вид, что учится. На самом деле мысли его были далеки от учения. Профессор словно угадал настроение Вани.

— Ну, полно, Ванечка, — сказал он и погладил Ваню по голове. — Перемелется — мука будет. Есть девушки лучше Ольги. Обойдется!..

Вечером на другой день вторая копия с чертежа была закончена, и Ольга пошла в столовую пить чай. Воспользовавшись ее отсутствием, Другов предложил Ткеше и Ване перенести на чертеж все размеры, обозначения и надписи, так как один экземпляр чертежа было решено сдать в наркомат.

— Надпишите также материалы, из которых сделаны детали снаряда… Церий обозначьте химическим символом, — добавил он.

Оба друга взяли себе каждый по чертежу и, запершись в кабинете, быстро стали выполнять эту несложную работу, тем более, что за красотой надписей они не гнались.

— А как обозначается церий? — спросил Ткеша.

— Церий обозначается, насколько мне помнится, латинскими буквами «зет» и «эр». Вот так… — И Ваня написал: «Zr».

Ткеша посмотрел и поставил на своем чертеже точно такой же знак.

Через некоторое время в дверь постучались Другов и Званцев.

— Ну, как, готово? Дайте‑ка взглянуть, что вы тут сделали. — Профессор стал просматривать чертежи. Вдруг он наморщил лоб, поправил очки и поднял глаза на Ваню.

— Что это ты здесь написал?

— Церий… химический символ церия…

— Церия!! Это символ церия? — Он покраснел от гнева. — Несчастный! И как тебя пропустил на зачете Иван Петрович! Ты же спутал церий с цирконием, металлом шестого ряда четвертой группы менделеевской таблицы. Церий обозначается латинскими буквами «це» и «о», а не «зет» и «эр». Исправить немедленно.

Ваня густо покраснел и принялся подчищать чертеж.

— Хороши пошли студенты, нечего сказать, — ворчал профессор, — церий с цирконием путают.

— Теперь давайте решим, куда ненадежнее спрятать чертежи, — сказал Званцев.

— Лучше всего, я их увезу в институт и пока запру в несгораемый шкаф в своем кабинете, — предложил Другов. — Только никому об этом ни слова. Черновики и разные наброски мы сейчас же сожжем.

Последнее решение было немедленно выполнено.

Вызвав на следующий день утром по телефону такси, Другов и Званцев отправились в Геологический институт.

Приехав на место, они поднялись на третий этаж лабораторного флигеля. Там никого не было. Профессор открыл свой кабинет и запер чертеж во внутренний ящик несгораемого шкафа, где хранилась платиновая химическая посуда.

— Уф! Отлегло от души, — сказал Другов.

В это время в коридор вошла группа студентов. Они видели Другова и пришли звать его на собрание.

— Андрей Васильевич! Профессор! — раздавались крики. — Идемте на собрание в главную аудиторию. Народу много собралось.

Другов запер кабинет и пошел в большую аудиторию, где было собрание. Званцев на всякий случай остался во флигеле.

Аудитория была полна народа. Здесь были студенты, преподаватели, служащие, рабочие института.

На собрании выступал с докладом директор института. Он говорил об итогах прошлого учебного года, о новых программах, о студентах–отличниках, о работе всего коллектива.

Прослушав доклад, профессор вместе с Ваней, Ольгой и еще несколькими студентами пошел во флигель. Инженер их ждал в коридоре. Не желая отпирать своего кабинета, Другов зашел в соседнюю комнату и уселся на диване отдохнуть.

— Да! Действительно, — говорил профессор, — вы, Сергей Ильич, тогда были правы. Нельзя было столько тянуть и не сообщать о нашем деле. Может быть, давно бы уже выловили этих молодчиков.

За закрытой дверью в это время послышался какой‑то шум и возня. Званцев вскочил со стула, кинулся к двери и дернул ее. Дверь не подавалась.

— Нас заперли! — закричал он.

Все вскочили и начали тянуть дверь, но без успеха.

Другов прежде всего стал рыться в кармане… Ключи от несгораемого шкафа были на месте, на цепочке, прикрепленной к петле пиджака.

— Проклятие! Кто‑то засунул в дверную ручку палку, скорее ломайте дверь!

Стали стучать в дверь, — пытались сорвать ее с петель — ничего не вышло, дверь была крепкая.

Тогда инженер достал свой нож, который уж не раз выручал его, и стал вырезать нижнюю филенку двери. Званцеву помогал Ваня.

— Скорее! Скорее! Ради всего святого, — торопил их профессор.

Прошло, однако, около получаса, прежде чем удалось подрезать филенку со всех сторон. Наконец ударом ноги филенка была вышиблена, Ваня пролез в отверстие, вынул кусок железной трубы, засунутой в дверную ручку, и освободил всех из плена. Бросились к кабинету… Дверь его была открыта. Несгораемый шкаф взломан. На полу валялись бумаги, деньги, платиновая посуда, но… конверта с чертежом не было. Все остолбенели. Другов схватился за голову.

— Украли. Нет! Нет, не может быть! — шептал он.

Снова стали перебирать разбросанные бумаги. Конверта не было.

— Что делать! Что делать?

— Как это могло произойти?!

— Кто проболтался? Ваня, вы никому не говорили?

— Нет, никому, решительно никому.

— Может быть, в шутку, нечаянно?

— Нет, честное слово, нет, не говорил.

— Кто еще знал? Ольга, вы никому не сообщали о том, что чертеж будет заперт здесь?

— Нет, никому не говорила… только Юрию…

— Какому Юрию?

— Юрию Станиславовичу, — ответила Ольга, бледнея.

— Пашкевичу?!

— Да… он мой жених.

— Жених! Пашкевич‑то! — воскликнул Другов. — Так ведь он давно уже женат! Его жена и двое ребят живут в Тарасовке!

Лицо Ольги вытянулось, глаза и рот широко раскрылись… и она зарыдала.

— Но неужели Пашкевич из этой же темной компании? — продолжал Другов. — Он же пострадал за нас, на него самого напали бандиты.

— На него напали?! — с яростью закричал Званцев. — Никто на него не нападал. Он все наврал. Он шел к нам для каких‑то своих грязных дел с револьвером в кармане, и от действия лучей револьвер сам разрядился. Ах! Я во всем сам виноват. Мне тогда же вся эта история с нападением показалась подозрительной, а я ничего не предпринял. Ну, конечно! И пальто у него загорелось… а револьвер он успел куда‑нибудь закинуть…

— А я рекомендовал! Кого! Ольгу… О, безмозглая дура! Неужели не хватило у тебя ума, чтобы раскусить этого франтика! — закричал Ваня.

Ольга рыдала, лежа на диване, и билась головой о подушку.

— Что же делать? Что же делать? Все… все пропало, — твердил профессор.

— Надо действовать! Не все еще потеряно. Сейчас же звоните Ремизову. Прошло не более четверти часа, как они скрылись.

Инженер овладел собой.

— Пашкевич сегодня был здесь?

— Был, — сказал Ваня.

— Я видела его в коридоре… он разговаривал с блондином маленьким, — сказала Ольга, не переставая рыдать.

— С белобрысым! Ваня, звоните Ремизову. Андрей Васильевич, закройте кабинет… пусть все остается, как было. Вам, Ольга, придется обождать здесь. Возьмите себя в руки.

Но Ольга рыдала и, казалось, ничего не слышала.