Как утучняют посев, какая пора плодотворней   Для урожая и стад, для винограда и пчел, Было поведано встарь Меценату в особой поэме;   После ж посмел ты, Марон, брани и мужа воспеть. 5 Мне же теперь будет Петр Меценатом нашего века:   Я под звездою его по морю славы плыву. В свет он выпустит то, что одобрит, негодное скроет,   Да и не фыркнет на нас носом он, что носорог. В путь, моя книга! Поверь: он честь мою охраняет; 10   Отзыв такого судьи, даже нелестный, польстит.

  Просишь ты, но мне, право, не под силу Воспевать фесценнинскую Диону, Раз живу я средь полчищ волосатых, Принужденный терпеть германский говор 5 И хвалить, улыбаясь против воли, Обожравшихся песенки бургундов, Волоса умастивших тухлым жиром, Хочешь знать, что стихам моим мешает? Грубым сбитая варварским напевом, 10 Шестистопный отвергла стих Талия, Поглядев на патронов семистопных. И глаза твои счастливы, и уши, Да и нос назову я твой счастливым, Коль с утра в твоем доме не рыгают 15 Чесноком отвратительным и луком И к тебе на рассвете, будто к деду Иль к супругу кормилицы и няньки, Не врываются толпы великанов, Для каких Алкиноя кухни мало. 20   Но, потешив себя, умолкла Муза, Стих оставив одиннадцатисложный, А не то его примут за сатиру.

К стойлам царя бистонийских племен, к алтарям Бусирида Иль Антифата столам, иль в Тавриду, в царство Фоанта, Или к Циклопу, кого итакийца хитрость лишила Зренья, кто нес на просторном челе по горным пещерам 5 Глаза, пронзенного им, вертеп не мене глубокий, [985] Путник, ступай, если в Бург ты вступил — и молчать о нем будешь. Пусть не везде Аполлон отпускает бразды песнопенья И не желает для всех распускать паруса красноречья, Ты, кто без громкой хвалы на такие взираешь пенаты, 10  Зрелище редкое сам являешь. Молвят безмолвно Чувства твои, и кричит молчанье о зависти громко.   Ныне ударь для меня, Эрато, по струнам пиерийским, Чтобы задвигались в лад у сатиров и пальцы, и ноги, Но чтоб трясучей они не портили пляской напева. 15 Пусть и дриады тебе, и с напеями гамадриады [986] Все хороводы, что встарь водили они хоть когда-то, В дань, о Бург, принесут; ты ли, хор нереид благодатный, Здешних наяд научи, коль с попятным теченьем Гарумны, Море в реке бороздя, сюда приплывешь ты однажды. 20 Первопричины открой, Эрато, и поведай, кто гений Ларов таких: столь высокий кров не бывает без бога.    Ехал Эван, разорив Эрифры — град стрелоносный, [987] Тигров гнал пред собой, запряженных лозою в двуколку Так, что в двойную дугу грозденосное дышло входило. 25 Сам он томен и вял; стекают с крутого затылка Потом капли вина; сквозь чело золотые пробились Рожки, и молний из них излетает врожденное пламя, Что унаследовал бог при рожденье, когда из утробы Матери он перешел в бедро отца; [988] над висками — 30 Щедрость весны и цветы поры виноградного сбора; В левой руке его тирс, а в правой — винная чаша, Голых касается плеч, не пряча их, легкая палла, [989] Кроткие влажны глаза, но коль, взор на врага устремивши, Взглянет единожды он, — опьянев, цепенеют индийцы. 35 Где на ухабе тряхнет повозку, — винное сусло Каплет обильно с нее, глубину колеи наполняя. Тут же сатиров играть, бассарид [990] и фавнов, и панов Учит Силен, упоен божественной силой питомца; Прибрана все ж голова у него: на темени лысом 40 Он потерю волос возместить стремится венками.    Ганг рогоносный — краса небывалого прежде триумфа — Голову низко склонил косматую; чистым потоком Слезы бегут по щекам, пополняя иссякшие струи; Спутаны руки его за спиной, но путами служат 45 Лозы; сами собой, орошенные пленною влагой, Свежей листвой зеленеют они, обвивая предплечья. Скована, рядом идет жена, что похитила мужа; [991] Скрыться пред светочем дня не дозволили ей, и Аврора, Рдяный потупивши лик, пламенела алым румянцем. 50    Также и Феникс там был; потерявший корицу, страшился Он, что смерть уж к нему не будет впредь благосклонна. Пленная следом идет толпа, неся на подносах Груз индийских богатств: тут и золото с деревом черным, И слоновая кость, и жемчужины светлые, с темной 55 Сняты груди; кто не нес ничего, был в душистые цепи Ввергнут, но по душе — видно сразу — пленникам пытка: Путы зеленые их ароматом дышат фиалок.   Шествует стадо слонов в череде добычи последним; Видом они безобразны, темны; не опасно железо 60 Коже морщинистой их; не пробьют свирепые копья Панцирь природный слона; где натянута туго, где в складках, Твердая кожа гремит, и, морщины ее сотрясая, Может отбрасывать зверь летящие пики и стрелы.   Чуть лишь по воздуху путь направить успел победитель 65 К Фивам, ввысь облаков вознеся свой триумф вакханальный, Как увидал от вершин Аонийских спешащего Феба. Правит грифонами он; на изогнутых клювах уздечки Лавра листами шуршат; зеленеют висящие вожжи, Свежим обвиты плющом; по дорогам земным и воздушным 70 Медленно зверь крылатый летит, чтобы взмахом поспешным Крыл невзначай не сломать шлеи — ползучие лозы. Вечной гладкостью щек блещет бог; над висками разросся Плющ, и злато волос золотую метет колесницу; Слева лира висит, чье летит широко сладкозвучье, 75 Древний Пифон отчеканен на ней; а справа — стрелами Полный колчан и струна, издающая звуки иные. Шли пимплеады [992] вокруг, и в тени девяти одеяний Двигалась тихо средь них колесница делосского бога. Стройный треножник обвив, целительный змей эпидаврский 80 Свесил шею с него, священным налитую ядом. Рядом крылами Пегас, из волос рожденными, плещет, [993] Едет на нем Кротон, чьи речисты ученые ноги.    Только лишь с хором хор повстречался, поднялись братья, Чтобы обняться, но был Эван медлителен боле: 85 Стыдно ему показать, когда встанет, что ноги нетверды. Феб вопрошает: «Куда ты держишь путь? Неужели В Фивы зловредные, Вакх? Но ведь богом тебя не согласен Сын Эхиона признать. [994] Так покинь же, покинь эти стены, Вместе со мной поверни колесо. Не снисходит Агава 90 Чтить тебя, а Ниоба меня. Стала гордая камнем, Сколько видела ран, столько ран получила во чрево; Смерти желала, но казнь милосердье навеки продлило: Часто жесточе всего — пощадить и оставить на муки. Да и Пенфеева мать — не затем ли к ней разум вернется, 95 Чтобы безумье сильней обуяло убившую сына? Будем ли в силах с тобой обитать на холмах Аонийских В дни, когда ложем отца завладеет отцеубийца, [995] Сделавшись братом своих сыновей и матери мужем, Сам себе отчимом став? Коль пойти ты согласен со мною, 100 Я укажу, где вдвоем на земле оснуем мы обитель.    Место есть, где с Гарумной, чей ток через камень катится, Ты, что к морю несешь свои столь же быстрые волны И прорываешь валы песка, ты, о пенный Дураний, Струи сливаешь, и вы замедляете бег понемногу. 105 Там устремляется понт вам навстречу и вспять отливает, То отвергая, то вновь вбирая воды речные. Там и Гарумна сама, луной растущей влекома, Бурные струи свои вздымает валами и мощно Гонит их вверх по руслу, так что кажется, будто к истоку 110 Вниз под уклон, а не в гору бегут быстротечные воды. Хоть получает тогда от сестры переполненной меньше Влаги меньшой ее брат, но взбухает от вод океанских Также и он, свои берега превращая в морские. Там между рек (но ближе к одной) врезается в небо 115 Пик высокий: узрит он владык своих, вознесенных Выше него, возгордясь рожденным здесь же сенатом. Родоначальником их Павлином Понтием [996] будет В дни, когда над страной воцарится пришелец латинский, Стенами он обнесен, и башни в небо вонзятся; 120 Пусть на кровлях у них пребудет спасенье и Слава В блеске слиянном: тогда ни машина осадная стены, Ни подведенный к ним вал, ни удары тарана, ни насыпь, Ни катапульта, что вдаль мечет мощные с грохотом глыбы, Ни колесо, что бежит, когда лестницы недруг приставил, 125 Ни черепаха, [997] ни кров навесной разрушить не смогут. Мнится, я вижу твое грядущее, Бург (ибо зваться Бургом ты будешь): дома от реки поднимутся в гору И среди стен крепостных воздвигнутся пышные термы. Здесь, когда бурный прибой вздымают черные ветры, 130 Скал щелистых стена, над рекой встающая круто, Вдруг начинает реветь, и поток, об утес раздробляясь, Прядает ввысь и на крыши домов низвергается ливнем. Часто морочит волна мореходов потешным крушеньем: Вверх вздымает суда, а потом, когда буря минует, 135 После отлива они в городских остаются купальнях. Сколько колонн — и каких — там возносят высокую кровлю! С ними сравнитесь ли вы, пурпурной Синнадской пещеры Бледность бесценная? холм нумидийский, что цвета слоновой Кости камни дает? с травянистыми жилками мрамор? 140 Пароса мне не нужна белизна, Карист мне не нужен, Дешев кажется мне с красных скал свисающий пурпур. [998]    А для того, чтоб в грядущих веках основателя знали, Камень в преддверье стоит с именами создавших чертоги. Тут же рядом — вода, что следы проходящих смывает 145 И, разливаясь вширь, нечистоты и мусор уносит. Плитами мрамора вся одета стена до злаченой Кровли, чей желтый металл полагалось бы спрятать получше, Ибо таиться от глаз изобилье дома не хочет И выдает себя тем, под какою прячется крышей. 150 Вслед за преддверьем тем к двойному зданью подводит Портик, также двойной, двойным Ковшам неизвестный. [999] Как поднимается он по отлогому склону, взирают Зданья оба крыла, разбегаясь плавной дугою. Правый видел изгиб, как рождался день на востоке, 155 Смотрит на полдень фасад, любуется левый закатом, Так что, три охватив стороны небесного круга, Не упускают весь день луновидные атрии солнца. Здесь табуны, посвятив их Юпитеру с грозным трезубцем, Топит в пучине отец Фарнака: ты скажешь, что хлещет 160 Алая влага из ран под ударом меткой секиры И заливает тела скакунов, внушая неложный Ужас: картина живет коней крепконогих убийством. Кизик вокруг обложил бесчисленным войском властитель Понта, но консул Лукулл на помощь союзникам прибыл, 165 И Митридатов солдат, доведенный до крайних пределов Голода, сам осажденным врагам завидует горько. Римского воина здесь выносит рвенье из моря: Мокр он, выплыв из волн, но посланье сухим доставляет. [1000]   Выше по склону горы протянулись длинные кровли 170 Житниц; но все же тесны для обильных они урожаев: Будут сюда привозить все, что Африка знойная сжала, Все, что усердный взрастил калабриец и что апулиец, Все, что холмами дала леонтинская жатва насыпать, Все, что Гаргар браздам полей мигдонских вверяет, 175 Все, что Цереру в ночи молчаливыми плясками чтящий Спрятать мог Элевсин Аттический в дни Триптолема, От желудей отказались когда поколенья людские, Злак золотой получив, но век золотой потерявши. [1001] Летний здесь портик открыт лучам студеных Трионов, [1002] 180 Легкое рядом тепло выдыхают зимние термы, Холод в том месте порой смягчая; по этой причине Лучше оно к суровой зиме приспособлено (все, что Скрыто от взора Льва, плохо сносит Медведицы ярость). В верхние термы река с далеких высей приходит: 185 На гору пав, попадает она в разветвления протоков И по закрытым кругом подается полым отводам. Дальше, от житниц слепых на закат, расположено зданье — Зимний владельцев приют: пожирая бревен запасы, Добрый огонь здесь трещит; по изогнутым трубам камина 190 Жар от пыланья его проходит, жгучесть утратив, И усмиренным теплом наполняет все комнаты дома. Смежные с ним, погляди, какие ткальни построил Бурга создатель, дерзнув соперничать с храмом Паллады! Некогда в этих стенах супруга Леонтия будет, 195 Радуясь больше всех жен, что приняли Понтиев имя, Мужа славной судьбе, оставлять пустыми корзинки, Выпрявши всю сирийскую шерсть, иль накручивать нити Шелка на легкий тростник, иль сучить металл размягченный, Чтобы от пряжи златой веретена ее тяжелели. 200 Дальше огромный покой съединенными блещет стенами, Что несут на себе иудеев обрезанных древность. [1003] Вечно будут сверкать те картины, и долгие годы Образов их не сотрут, обесценясь, поблекшие краски.    Далее влево сверни: попадешь ты в портик просторный, 205 Прям его сводчатый ход; на самой кромке обрыва Высится каменный лес колонн, поставленных тесно. Дверь из него в столовый покой ведет распашная; Рядом — желоб литой; в водоем перед самою дверью Падает сверху струя; по протоку проплывшие рыбы 210 Сами в столовый покой — но полный воды — попадают. Первая рядом стоит — иль, коль хочешь, последняя — башня; Будут зимой в ней ставить столы хозяева дома. Часто и сам я, воссев на вершине ее, любоваться Музам любезной моим и милой козам горою 215 Буду, или бродить по этим зарослям лавров, Веря, что здесь наконец мне поверит пугливая Дафна. Если ж направишь ты шаг к обеим Медведицам после, Чтобы ко храму прийти среди всех величайшего бога, [1004] Винный склад и съестной будут всеми усладами пахнуть: 220 Будешь ты там в изобилье, мой брат. Раздели же со мною Этот приют, уступи мне один лишь источник, который Бьет на горе, осенен широким пористым сводом. Все у природы он взял, украшать его людям не нужно. Нравиться все там должно без искусства, — лишь так мне по нраву, 225 Гулкий пускай молоток не стучит, придавая утесам Форму, и мрамором туф заслонен пусть не будет щелистый. Вместо кастальской струи мне будет этот источник. Ты всем прочим владей: пред тобой пусть холмы вострепещут; Пленников там развяжи — пусть путы их превратятся 230 В лозы на Бургских горах, в виноградник, плодами обильный». Эти слова одобряет Силен, почти протрезвевший, Оба хора восторг изливают в песне согласной: «Ниса, с Вакхом простись, и с Фебом — Парнас двувершинный! Наксос пусть бога вина, бога песен пусть Кирра не ищет! [1005] 235 В Бург отбывают они, пусть им будет он вечно любезен!»

Я готовился было, мой Консентий, Добрых нравов прекрасная опора, За радушье твое хвалой сквитаться, На свирели простой сыгравши песню, 5 Как ты первым, черед нарушив должный, Трубным звуком стихов заставил друга Отвечать, хоть привык он больше к шуткам. Повинуется Муза, но бесстыдным Осторожней пером отныне водит, 10 Ибо ты меня так красноречиво Убеждаешь писать, что я смолкаю. Лишь недавно, когда верхом скакал ты В град фокейский и в Сестиевы Байи, [1008] Что гордятся сражений славой оба, 15 Водрузивши двух консулов трофеи (Первый выдержал Юлиева Марса И ведомого Брутом флота ярость, А вторые — тевтонский бой кровавый И вождя, что возрос паденьем кимвров), 20 Ты меня вдруг обрадовал поэмой Многомудрой, изящной, гордой, сильной. Шли гексаметры гордою походкой, И вослед, семеня пятью стопами, Поспевали пентаметры за ними; 25 Ты послал и трехмерные трохеи, [1009] Дав им в спутники дактиль со спондеем, И приятный одиннадцатисложник; Долгом Соллия ты связал отрадным И лихву хочешь взять с меня. Ну что же, 30 Заплачу, но не больше сотой доли [1010] От достоинств твоих верну за песню.    Чем тебе угодить? С чего начать мне? Об отчизне и об отце скажу я. Хоть отец и по праву притязал бы 35 Первым быть, но, конечно, побеждает Та, которою сам рожден родитель. О, Нарбон, сильный воздухом здоровым, Где прекрасны и город, и окрестность, Стены, граждане, лавки и предместья, 40 Парки, портики, форум, капитолий, Двор монетный, святилища, аркады, Бани, житницы, и театр, и рынки, Солеварни, река, пруды, лужайки, Рудники, родники, и мост, и море. 45 Счастлив будь! Ты, единый, чтишь по праву Вакха, Палес, Цереру и Минерву Жомом, пастбищем, колосом, лозою. На одних только граждан полагаясь, Не на помощь природы, ты оставил 50 Выси гор далеко, но сам вознесся: Ров широкий тебя не окружает, Не щетинится вал рядами кольев; Ты ни мрамором плит не одеваешь Стен своих, ни индийской черепахой, 55 Не нужны тебе балки из слоновой Кости — бивни слонов мармариканских, [1011] И мусии наборными камнями Ты ворот золотых не украшаешь. Но, твердыней гордясь полуснесенной, 60 Битвы давней [1012] следами похваляясь, Кажешь миру расшатанные глыбы, Благороднее став от разрушений. Пусть сильны города другие местом, Если их на холмах воздвигла слабость, 65 Пусть, ютясь по обрывистым высотам, Кажут стены, не знавшие ударов, — Ты нам ранами дорог, ты в осаде Всем явил свою стойкость и отвагу.    Потому-то воинственный властитель, 70 Гордость готов, родителя затмивший, Рода римлян спасенье и опора, Теодорих тебя всем сердцем любит, В давней смуте твою познавший верность. Ты не стал безобразным и убогим, 75 Изувечен ударами тарана: Ведь на теле мужей отважных шрамы Чем их больше, тем больше служат к славе. Слыл сражавшийся в войске марафонском Опозоренным, если не был ранен; 80 Средь Публикол, [1013] рукой разящей славных, Всех славнее был Муций однорукий; Когда Цезарев вал Помпей Великий Брал на приступ, средь лиц без вражьих метин Всех прекрасней был одноглазый Сцева. [1014] 85 Вынесть тяготы — путь нелегкий к славе; Доблесть праздная мнится лишь трусливым, Недостойным, ленивым и бессильным.    Ты, что цезарям многим был отчизной, Ты, счастливый героями, — не ты ли 90 Дал сынов, что с отцом совместно правят? Как персидский поход и стан победный Императора Кара нам не вспомнить, Как не вспомнить о римских легионах, Перешедших Нифат, о том, как цезарь, 95 Быстрой молнии пламенем настигнут, Жизнь, подобную молнии, окончил? [1015]   Сильный городом, селами, мужами, Ты Консентиева отца родил мне, [1016] В ком ума острота и строгость римлян 100 Сочетались с изяществом афинским. Если б слышал его Фалес Милетский, Был бы он изумлен, и ты, родосский Клеобул, средь линдийцев знаменитый, Также ты, Периандр, коринфский житель, 105 И Биант, нам дарованный Приеной, Также ты, о Питтак, софист лесбосский, Ты, могучий Солон в Афинах строгих, Победитель Сократовой палестры, И рожденный в Тиндаровых Ферапнах, 110 Ты, Хилон, над Ликургом верх берущий. Если б он, от забот свободный, начал Наблюдать обращенье звезд на небе, То одним бы путем пошел с Аратом; Если б он к геометрии направил 115 Ум, за ним не поспеть бы и Евклиду, Хоть, исчислив, он площадь знал Олимпа; Если б он пожелал в размер округлый Речь вложить, — удержать его не мог бы Сам Хрисипп, приведя из «кучи» довод. 120 Прилагал бы к искусству Амфиона Он персты или флейту, плектр иль голос, Бог аркадский и Феб с певцом фракийским В песнях с ним не сравнялись бы, и даже Муз бы в музыке много превзошел он. 125 А надел бы он сирму и котурны И взошел на аттическую сцену, Вмиг бежали бы Еврипид с Софоклом. Если б сокком ударил он в подмостки И в комедии вышел, то награду, 130 Перст поднявши, ему Менандр бы отдал. А когда бы хотел он шестистопный Стих лощить, смирнской выученик школы, Или строгой истории предаться, Вряд ли первое место сохранили б 135 Геродотов поток иль гром Гомера. Не сильнее него оратор пылкий, Чье искусство когда-то зажигало В Пандионовом слушателей граде, Одноглазого ль он царя Филиппа 140 Обличал, вел ли дело Ктесифонта; Муж, что делался все милей народу И по праву вершину красноречья Занял, ибо, от кузнеца рожденный, Уст усердно лощил шероховатость. 145 Петь ли вас мне, творцы латинской речи, Арпинат, патавинец, мантуанец, И Теренций, комедии наставник, Плавт, в суровые времена рожденный, Но остротами победивший греков, 150 И Варрон, книг своих разнообразьем И несметным числом почет снискавший, И Саллюстий, немногословьем сильный, И Корнелий, что прозван Молчаливым, Но о ком умолчать никто не вправе, 155 И Арбитр, что священного чурбана По садам массилийских поселенцев Почитателем был, Приапу равный, И Назон, сладострастными стихами Всюду славный изгнанник томитанский, 160 Слишком преданный Цезаревой деве, Им же скрытой под именем Коринны? Называть ли мне Сенек благородных С Марциалом из Бильбилы высокой, Иберийского края уроженцев? 165 Иль двоих брачным связанных обрядом С Аргентарией Поллой стихотворцев? Или многих других, с несхожим слогом, Строгих, нежных, речистых и шутливых? [1017] Все исчезли б, живи тогда Консентий! 170   Этот муж столь высокого таланта, С красотой сочетавший благородство, Взял жену: принесла она супругу Знаки власти Йовина, дом софиста Одеяньями царскими наполнив, 175 Так что в доме твоем родном, Консентий, Всей Нарбонской земли краса и гордость, В фастах [1018] дед твой живет, родитель — в книгах, Родословной высоко взнесенного, Но превыше того — безгрешным нравом, 180 Мне тебя не воспеть хвалой достойной, Пусть бы даже во мгле пещер одрисских, Там, где Гебра поток широкошумный Вкруг утесов киконских плещет бурно, Царь певцов наставлял меня в искусстве, 185 Когда сладостных струн напев, вливая В камни жизнь, увлекал их с гор Родопы, И, сковав вопреки природе воды, Заставлял без оглядки мчаться сушу, Когда Исмар пред солнцем обнажился, 190 Ибо лес шел, заслушавшись, за лирой, И, растаяв, сбежал со склонов Оссы Снег, сильнейшему зною не подвластный, И бистоны увидели, как замер Быстротечный Стримон, возжаждав песни; [1019] 195 Пусть бы, к плектру приставленный кентавра, Пелионцу двувидному доверен, [1020] Я пред ржаньем наставника дрожал бы; Пусть бы даже учился красноречью Я у бога, который по приказу 200 У слуги своего служил в подпасках И который циклопов закопченных Перебил у липарских жарких горнов, Стрелы, молний губительнее, бросив. [1021]    В нежный миг, когда ты на свет родился, 205 Девять Муз тебя приняли на лоно, И, от матери отнятого с плачем, В чистых водах омыли Иппокрены: Из нее ты не влагу струй речистых Вволю пил, но словесность и ученость. 210 А подросши, учителей мудрее, Наставленья риторики и все, что Грамматической надлежит палестре, Поглощал ты, как пил младенцем, жадно. Двор похитил тебя, и благодарный 215 Принцепс дал тебе место меж трибунов, Что в его консисториях блистают. Возглавлял много раз в твердыне царства Все труды твои сам порфироносец, [1022] Как заслуживал нрав твой благородный: 220 О великой гласит и редкой чести В списке лиц должностных погодном запись. Вслед за тем, облачась военным саном, Ты был должен пополнить ратный лагерь, Справедливым возвышен назначеньем; 225 Но, не жадный до прибылей обычных, Ты вернулся богаче только славой, Полагая своим лишь то, что роздал. Коль о чем-нибудь тестя на востоке Известить был намерен император 230 И в надежном посреднике нуждался, Ты, привыкший вести переговоры Двуязычные, выбирался сразу. Сколько раз византийский двор за речи Награждал тебя плеском рук и криком; 235 Говорил ли на языке латинян Ты, как житель Субуры [1023] прирожденный, Речь ли греков округлыми волнами Изливалась из уст твоих, как будто В Марафоне родился ты, — боспорцы 240 И афинянам так не удивлялись. Если б все вдруг расторглись договоры, Ты, посредником став, склонил бы к миру Гуннов, готов, гелонов, савроматов, К тонграм, к Вакалу, к Альбису, к Висургу [1024] 245 Вплоть до франкских глухих трясин проник бы, Окруженный почтением сикамбров, От мечей благородством защищенный; К Меотиде, к Вратам Каспийским, в Бактры, [1025] Где несутся парфян простоволосых 250 Кони, ты бы пришел без содроганья, Так что царь, хоть сидит, подмяв сатрапов, И пресыщен родством с полубогами, Спесь смирил бы, сломил двора надменность И склонил пред тобой венец свой лунный. 255 Не мешали бы судьбы государства, В Бирсу ты бы проник и в Африканский Край, где правит мятежник танаисский, [1026] И угасла бы тотчас ярость Марса, И, ущерба не зная от пиратов, 260 Вновь повел бы купец суда с товаром, Ибо мир ты вернул бы благодатный, И под парусом войны не носились.   Если, важные все дела окончив, Соблазнялся ты зрелищем в театре, 265 Лицедеи всем хором вмиг бледнели, Словно сам Стреловержец и Камены Сели судьями около подмостков. Пред тобой Карамалл или Фабатон, [1027] Чьи речисты безмолвные движенья 270 Рук и ног, головы, и плеч, и шеи, Хоть однажды собьется непременно, Дочь Зетову будет ли с Ясоном Представлять он и Фасис кровожадный, Как на пашне, засеянной зубами, 275 Битвы страшные всходы всколосились Урожаем оружья изобильным; Иль представит он трапезу Фиеста, Иль стенанья жестокой Филомелы И еду из растерзанного сына 280 Для отца, что не так, как мать, преступен; Иль Юпитера с тирскою добычей, Хоть без молний, но страшного рогами; Или башню Данаи, когда хлынул С неба ливень богатств неисчислимых, 285 И любовь, золотой доходней жилы; Либо Леду и отрока сыграет, Что приставлен к Юпитеровой чаше, Сам же слаще нектарного напитка; Либо Марса покажет, как попал он 290 В сеть лемносскую, либо как, отвергнут, Принял вепря обличье — со щетиной На хребте и на морде и с клыками Под губой искривленною, — иль зверя Со спиною мохнатой, что все время 295 Трет и точит оружие кривое; Иль Персееву деву он покажет, Отомщенную саблей жениховой, Иль сказанья, которые дала нам Троя за десять лет осады славной. 300 Говорить ли, что все канатоходцы, Все флейтистки, шуты и кифареды За канаты, остроты, плектры, дудки Пред тобою лишь с трепетом берутся? Ведь и сам на ристаньях в римском цирке 305 Победил ты под гром рукоплесканий, — Вот для Муз подобающая нива.   Уж календы свои двуликий Янус [1028] — Срок начальный магистратур курульных — Приближал (Феб замкнул свой круг годичный). 310 За один этот день дает два раза Цезарь игры, что частными зовутся. Молодые, но из числа придворных, В колесницах наездники являют Взорам поля элейского подобье. [1029] 315 Назвала тебя урна, зычно кличут Толпы зрителей, имя выкликая. Там, где двери и консульские кресла, Где в стене с двух сторон по шесть решеток И за каждой — по сводчатому ходу, 320 В ту, что жребий из четырех назначил, Всходишь ты колесницу, сжавши вожжи. То же — твой сотоварищ, и тогда же — Ваш противник. Уже цвета мелькают; Белый, синий, и красный, и зеленый, 325 Ваши знаки отличья. Недоуздок Держат руки слуги, витую гриву Заплетает он гибкими узлами И хлопками ладоней ободряет Скакунов быстроногих, чтоб внушить им 330 Сладострастное рвенье и усердье. Кони фыркают у затворов, грудью Налегают на брусья и сквозь доски Шумно дышат, как бы еще до скачек Занимая ристалище дыханьем. 335 Распаляются, прыгают, трепещут, Рвутся, бьются, страшатся, страх внушают И, не в силах стоять на месте, брусья Беспокойно копытами колотят. Наконец-то трубач сигналом звучным 340 Вызывает и в поле посылает Наготове застывшие четверки. Ни сверкание молнии трехзубой, Ни стрела, с тетивы сорвавшись скифской, Ни сверкающий след звезды падучей, 345 Ни свинцовых снарядов ливень, пущен Балеарской раскрученной пращою, Так воздушных путей не бороздили. Уступает земля колесам, воздух Замутняется поднятою пылью, 350 То и дело коней возницы хлещут, В увлеченье из кузова настолько Наклонившись вперед, что не по крупам — По загривкам приходятся удары, И не скажешь, не скачут ли возницы 355 Не в повозке, а ниц припавши к дышлу. Промелькнув, словно птицы, по широкой Части поля, из глаз вы скрылись быстро Там, где с умыслом сужено пространство И еврип поперек простерся длинный, [1030] 360 Окаймленный двойной стеною низкой. Чуть лишь дальняя мета отпустила Вас, как твой сотоварищ обгоняет Двух тебя обошедших — и четвертым Ты становишься после поворота. 365 Тут у средних одна забота: если Первый вправо возьмет, захвачен гонкой, И упряжку прижмет вплотную к скамьям, Слева путь открывая, — как бы сразу, К середине свернув, его объехать. 370 Ты же, вдвое согнувшись от натуги, Скакунов усмиряешь, чтоб искусно Для седьмого сберечь их силы круга; Все другие и криком, и рукою Погоняют, и каплями стекает 375 Пот с коней крылоногих и с возничих. Крик приверженцев бьет по сердцу зычный; И мужей, и коней, разгоряченных Быстрой скачкой, трясет озноб от страха. Так за первым и круг второй проходят, 380 Так проходят и третий, и четвертый: Пятый круг начался — и тут передний, Вынесть гнет нагоняющих не в силах, Повернул колесницу, убедившись, Что уже у коней иссякли силы. 385 Колесницы в шестой уж раз вернулись, И толпа стала требовать награду, И бесстрашной стезей летел противник Впереди, сил твоих не опасаясь, Когда, выставив ногу и упершись, 390 Грудь напряг ты и, вожжи напрягая, Вдруг с такой быстротой погнал упряжку, Как когда-то возница Эномая [1031] Гнал ее на глазах дрожащей Писы. Тут один, чтобы кружный путь у меты 395 Сократить, взял к ней ближе, но, тобою Настигаем, с разлета всю четверку Не сумел повернуть в одном движенье; Ты ж скакавшего дальше, как придется, Обогнал не гоня, силен искусством, 400 А другой, увлечен любовью черни, Слишком близко к рядам подъехал вправо; Искривившего путь, пока он мешкал, Запоздалым бичом хлеща упряжку, Ты, прямым пролетев путем, объехал. 405 Но противник бесчестный твой, надеясь Вновь тебя обогнать, хоть стал ты первым, Следом наискось мчит неосторожно. Вбок сбиваются кони, и в колеса Беззаконные попадают ноги, 410 Спиц движенье застопорив, покуда Не ломает коням катучий обод С хрустом кости. Сам-пят летит возница [1032] Вниз лицом с развалившейся повозки, Многовидную завершив паденьем 415 Гору, свежей чело пятная кровью. В неразборчивом все смешалось шуме, — Так Ликей, кипарисами заросший, Так лесистая не грохочет Осса, Хоть и частые их тревожат бури, 420 Тринакрийское не грохочет море, Когда Австр налетит, иль Пропонтида, [1033] Чьи валы заграждают путь Босфору. Повелел справедливый император К пальмам ткани серийские [1034] прибавить, 425 К ожерельям — венки для награжденья, А ковры с пестрым ворсом присудил он Побежденным, довольно посрамленным.   А каким показал себя ты после, Когда юные годы миновали, 430 И тебя ко дворцу призвал мой свекор, [1035] Чтобы ты во дворце распоряжался, Мы расскажем об этом в книгах позже, Если будем богаче впредь досугом; А теперь о твоем гостеприимстве 435 Пусть послушная Муза скажет кратко.   Дом отрадный, чистейшие пенаты, Где, вовек несовместные, на редкость Уживаются вместе стыд и вольность! О, пиры, разговоры, книжки, шутки, 440 Смех, степенность, веселье, остроумье И собравшихся пестрое единство, Надо ль в храм нам идти молиться богу, 445 Иль на Ливиев дом взглянуть преславный, 443 Иль в чертогах епископа собраться, Иль направиться к Марцию Мирону Иль ко Льву, что в искусстве слова блещет (Если б дважды шести таблиц законы Он давал, то средь славных децемвиров Аппий Клавдий скромней бы занял место; 450 Если б он под бряцанье струн размеры Приспосабливал к ритмам строк коротких, Флакка едкого смолкнуть бы заставил, Сколько б тот после всех сатир и лиры Взмыть за лебедем Пиндара ни тщился), [1036] 455 Иль твоя в плен брала нас благосклонность, Магн, достоинства все в себе собравший: Ум, богатство, и красоту, и знатность (Чьи когда б исчислять я стал деянья, Утомила б хвала сто уст железных: 460 Даровитый, упорный и усердный, Прозорливый судья и лучший родич, Кто, внимательный к месту, часу, лицам, Ни себе, ни другим не портит праздник); Или твой собирал нас вместе атрий, 465 Марцеллин мой, в законах искушенный (Кто не знает тебя, средь тех прослыл бы Ты суровым за строгость и правдивость, Но кто мог испытать тебя на деле, Знает, как о тебе судить бы надо: 470 Ибо правду сказать ты не боишься, Хоть грозили б тебе Карбон и Сулла, [1037] Все жестокие Марии, все Цинны И клинки триумвиров озверелых Были б к сердцу приставлены и к горлу); 475 Иль в пенатах Лимпидия мы были, Благодетеля щедрого сограждан, Мужа, верного всем законам братства; Или в путах любезности держал нас Благородный Марин, кого навеки 480 Должен я предпочесть за то, что дружбе Прилежал он всем сердцем непреложно; Иль видались с собратьями другими, Нам обоим любезными, средь коих Праздность лучшим мне кажется занятьем; 485 Все назвать имена их в этой песне Жаждет страсть, но размер стиха мешает.   После звал нас к себе ты, когда утро Миновало и солнце, раскаляясь, Вновь дарило нам час благоприятный, 490 То давал ты нам обручи и палки, То, вручая в трескучих кубках кости, Нас сражаться бросками заставлял ты, Наслаждаясь веселой распрей, словно Навплиад, той игры изобретатель. [1038] 495 Не в Нероновы шли потом мы бани, И не в те, что Агриппа дал и тот, кто Похоронен в Салонах Далматинских: [1039] Нет, мы в частные термы шли, где каждый Может мыться, стыдливость не нарушив. 500 А потом нас твои держали чаши И застолье средь Муз твоих прекрасных, Ибо лучших картин и лучших статуй В бронзе, в мраморе или в ярких красках Ни Пракситель не создал бы, ни Ментор, 505 Ни Скопас, ни искусство Поликлета, Ни резец даже Фидия всевластный. [1040]    Но пятьсот уж одиннадцатисложных Строк прощения просят за болтливость. Полно! Слишком длинна такая песня, 510 Даже если и нравится; едва ли До конца ты прочтешь поэму друга, Что ленивее всякого сонливца.

  Феба и всех девять Муз с десятою к ним и Палладой, Да и Орфея, и вод баснословных конский источник, Как и фиванскую лиру, [1042] которой послушные камни, Чутко внимая, под песнь возводили высокие стены, 5 Презри, струна! и теперь к святого отца прославленью Ты призови меня, Дух, вошедший некогда в сердце Древней Марии, [1043] когда, схватив тимпаны, Израиль Посуху путь совершал по впадине грозной пучины, И, в ограждении стен водяных проходя безопасно, 10 Пыльные толпы людей твое торжество воспевали; Руку Юдифи ведь ты укрепил, когда ей обезглавлен Был Олоферн и лежал на земле с перерубленной шеей, Скрытую женщины мощь обнаружив при этом ударе; Ты же росой из руна наполнил доверху чашу, 15 После ж, росою покрыв всю землю, руна же не тронув, Мощь в Гедеона вселил ты, Дух, явившийся в звучных Трубах, которых один лишь гром обеспечил победу; [1044] Из Иесеева ты, скотовода богатого, рода, Одушевил и царя, когда был без вожатых отослан 20 На колеснице ковчег завета врагом, пораженным, Что на заду у него желваки отвратительно вспухли; [1045] Некогда также ты пел и трех отроков голосом, [1046] коих, Ввергнутых в жаркую печь халдейского волей тирана, Пламя не жгло, а росой орошало в огненном пекле; 25 Был и Иона тобой вдохновлен, когда он, пробираясь В чреве кита, воспевал поражавшие чудище песни Так, что от этих псалмов, из уст исходящих добычи, Или от тяжести той, что в его животе очутилась, Кит заикал, и хотя был голоден, но песнопевца 30 Вырыгнул он наконец из пасти, зубами не тронув; Силой двойной вдохновил ты некогда грудь Елисея, В день, как на огненной был колеснице взнесен фесвитянин Старец, и, милость свою разорвав, одарил ей пророка, В пламенной сам улетев косматым возницей упряжке; [1047] 35 И, вознамерясь послать Илию второго на землю, [1048] Праведного ты лишил Захарию благостно речи Вплоть до того, как старуха жена родила ему сына, Повелевая молчать о пророчестве этом пророку Так же, как Ветхий завет умолкает в лучах Благодати; 40 Ты же в явленье своем от девы, без семени рождшей, Бог до начала времен и Христос во времени сущий, В плоть облаченный, но сам себя во плоти сотворивший, Зренье даешь ты слепым, хромым исцеляешь ты ноги, Слух возвращаешь глухим, немых одаряешь ты речью, 45 И для того ты пришел, дабы умершие люди Встать с постели могли или даже оставить могилы; И во плоти перенес ты также телесные муки, И заушенья терпел, насмешки, удары и тернья, Жребий, оковы и крест, желчь, гвозди, и раны, и уксус, 50 Смерть, наконец, — но пришел для того, чтобы после, воскреснув, Вырвать все то, что себе наш враг исконный присвоил Нашего в силу греха, свершенного первой женою, Строгий презревшей наказ и связавшей виною нас вечной, Но, когда враг захотел тебя погубить, не нашел он 55 Вовсе в тебе ничего своего; чрез тебя потерял он То, что Ева дала во грехе своем: рукописанье, [1049] Коим введен был в соблазн человек, искуплено было. Ты, непричастный греху, принес за грешников полный Выкуп, и, новый Адам, своей собственной ветхою смертью 60 Ты похищаешь и нас у смерти: смерть попрана смертью, И оказалась она в свои же запутана сети, — Ибо, преследуя всех без разбора, невинных, виновных, Освободиться дала возможность даже преступным. Праведных праху велел восстать совместно с тобою [1050] 65 Ты в положенный срок, когда к давно погребенным Вдруг искупленье пришло, и жизнь, в них влитая снова, Выбросила из могил облеченные плотью останки. Дай же мне Фавста хвалить твоего, дай излить благодарность, Коей и впредь я ему обязан. Ты же, святитель, 70 Будь воспеваем моей, пусть тебя недостойною, лирой.   Первой причиной хвалы и первым к ней побужденьем Служит мне то, что мой брат в его опасные годы Был охраняем тобой и, с помощью господа бога, Был безупречен и чист; всем этим всецело обязан 75 Он попеченьям твоим, ему это будет во благо, — Но это благо твое. Хвала, что с пути он не сбился, — Но, что и сбиться не мог, всецело твое это дело. Кроме того же, когда пришлось побывать мне у Реев В пору, как там бушевал Процион, [1051] а знойное солнце, 80 Все иссушая поля, их покрыло извивами трещин, Гостем твоим оказался я там, истомленный, и встретил Мир, дом, воду и тень, стол, благословенье и ложе. Но превосходней всего было то, разумеется, благо, Что до святыни тобой святой матери [1052] был я допущен. 85 Оцепенел, сознаюсь, считая себя недостойным, И покраснел я, главу склонивши благоговейно; Вострепетал я тогда, как будто меня иль Израиль Вел, сын Ревекки, иль влек Самуил длинновласый, сын Анны. Вот потому-то, тебя поминая немолчно в молитвах, 90 В малых стихах любовь великую мы возглашаем.   В Сиртах ли пламенных или в песках неприютной пустыни, В зеленоватой ли ты грязи болотной, иль скалы Черные держат тебя одного в глубоких пещерах, Где ты, как узник, живешь одиноко во мраке без солнца; 95 Иль как отшельник ушел ты в Альпы под грозные скалы, Сном забываясь на миг, и дрожишь на дерне холодном (Но и жестокий мороз никогда в тебе не осилит И не умерит в тебе Христом зажженного пыла), Всюду идешь ты, куда Илия, Иоанн повелели 100 Иль два Макария, или позвал достославный Пафнутий, Или же Илларион, Ор, Аммон иль Сармат приказали, Или Антоний нагой в своей знаменитой тунике, [1053] Что ему сделал его наставник из пальмовых листьев; Или, как старый отец, ты приходишь в объятья Лерина, 105 Где ты, хотя утомлен, без отдыха снова и снова Служишь наставником всем, о покое и сне забывая; Пищи вареной почти не вкушаешь в своем воздержанье, Только лишь туком псалмов облегчая свой пост непрестанный, Братии всей говоря, какие сей низменный остров 110 В небо высоты вознес, каково житие на нем было Старца Капрасия, как на нем прославились юный Луп и честной отец Гонорат и достойнейший Максим, Коего городом днесь и обителью правишь вторично, Как настоятель и как епископ, немолчно хвалами 115 Славя Евхерия путь и Гилария вновь возвращенье; Иль тебя держит народ, тебе вверенный, и, как ни мал он, Смеет, когда ты при нем, противиться даже сильнейшим; [1054] Иль ты тревожно следишь, какою больной иль пришелец Пищей питается, как утоляет жажду и голод 120 Тот, кто томится в тюрьме и чьи ноги сжимают оковы; Иль ты, печалясь о том, что останки нищих усопших Без погребенья в земле загнить и заплесневеть могут, Сам их в могилу несешь, не гнушаясь несчастного трупом; Или же, видимый всем, с высоты ступеней алтарных 125 Проповедь ты говоришь, и народа тесные толпы Внемлют тебе, услыхав целебное слово закона, — Всюду в деяньях своих благим ты пребудешь мне Фавстом, Чтимым, как Гонорат, и великим так же, как Максим. [1055]

Ежели наш Авитак почтишь ты своим посещеньем,   То не хули ты его: каждому любо свое. Так воздымается он, что и с конусом в Байях поспорит,   А на его высоте так же верхушка блестит. 5 И говорливей воды, по склону сбегающей Гавра,   С ближнего гребня холма весело струи журчат. И опротивел бы пруд Лукрина Кампании пышной,   Коль увидала б она озера нашего гладь. Красными берег ее украшен морскими ежами, 10   Но и у нас ты, мой гость, рыб красноперых найдешь. Если захочешь со мной поделить ты сердечную радость,   То приходи: отдохнешь, словно бы в Байях, у нас.

В струи холодной воды окунитесь из бани горячей,   Чтоб разогретую в ней кожу свою освежить; Но и в одну погрузясь лишь эту студеную влагу,   В озере плавать моем будете взорами вы.

Близится день моего рожденья — ноябрьские ноны,   И не прошу я, — велю: в гости ко мне приходи Вместе с женою своей. Не медлите оба! Но после   Этого года втроем вы посетите меня.

Первыми мне в эту ночь четыре рыбы попались;   Двух я оставил себе, двух и тебе я дарю. Больших тебе отдаю, — и правильно я поступаю,   Ибо в душе у меня б о льшая доля — твоя.

Мой покинув порог, запомни, книжка, Путь, пожалуйста, и с него не сбейся: Он тебя приведет к друзьям любезным, Чьи вписал имена я в эти строки, 5 Не спеши насыпной дорогой древней, Вдоль которой по всем столбам старинным Многих цезарей имена замшели, Но ступай не спеша: промедлив дольше, Ты вернее любовь друзей узнаешь. 10   В дом Домиция строгого сначала Ты войдешь — и Камены затрепещут: Ведь придирчивей не был даже старец, Что один только раз смеялся в жизни; Но суровости радуйся ученой: 15 Он одобрит — так всем мила ты будешь. Вслед Бривада тебя радушно примет, Где останки святого Юлиана: Их лишь мертвые мертвыми считают, А они излучают жизнь и силу. 20 По полям ты возьми оттуда вправо, Вдоль пройди по хребту и, день потратив, Поутру золотой Триобр увидишь; Следом габалов снежный край узришь ты И, как здешние жители считают, 25 Град высокий, лежащий в щели тесной. Века нашего там найдешь лаконцев; Поспеши их обнять, Юстина с братом, Чья любовь, по всему известна свету, Попирает Тесея с Пирифоем 30 И Пилада со спутником безумным. Примут оба тебя они в объятья, Но от них в Тревидон ступай и в горы, Ближе к землям сутяжников-рутенов. Знай, Тонантия мудрого родитель 35 Ферреол, равный древнему Сиагру, Здесь живет, Галлий кормчий и опора, Чья супруга Папианилла скромным Облегчает трудом его заботы; Ни Танаквиль не может с ней сравниться, 40 Ни Лукреция, дочь Триципитина, Ни фригиянке отданная Весте Дева, что привела на косах судно Вверх по Альбуле в пору половодья. Дальше встретят тебя гора Лезора 45 (Выше скифских она вершин Кавказа) С быстрым Тарном, в чьих ясных водах рыба Есть, которую вкус болотный портит. Здесь у Зета и Калаида крылья Ты возьми, опасаясь гор туманных, 50 То и дело грозящих снежной бурей; Но хотя б ты неслась быстрее ветра, Все равно в Ворацин придешь усталой, Примет здесь тебя наш Аполлинарий: Иль, от ярости Льва обороняясь, 55 Хладом мрамора дом он одевает, Иль гуляет в саду уединенном (Рос такой лишь на Гибле медоносной, Рос такой лишь у черных вод Галеза, Счастье старцу корикскому даруя); 60 Иль среди бирючины и тимьяна, Средь шафрана, фиалок и лавруши, Ноготков, гиацинтов и нарциссов Зерна смол он душистых презирает, Что везет к нам сабей наживы ради; 65 Иль в искусственном отдыхает гроте Под холмом, где склоняются деревья И стремятся создать природный портик, Образуя не кущу, а пещеру. С ними древний сравнится ль сад плодовый 70 Иль златые царя индийцев лозы, Что янтарною ягодой сверкали, Когда Пор насадил казной звенящий Виноградник из желтого металла, Где качались из самоцветов грозди? 75   Следом в К о ттион ты придешь, Авиту Скажешь «здравствуй», а после «до свиданья». Будь всегда и во всем ему послушна, Ибо пусть извинят меня родные, Но родство для меня не выше дружбы. 80 Следом Фидул, достойный из достойных, Что Тетрадию даже не уступит Благородством души, блюдущей правду, Встретит в доме тебя гостеприимном. Дальше шаг ты направишь к Трем Усадьбам, 85 Там отыщешь любого из Тавмастов: Младший — брат по родству мне и коллега И к тому же любимый мой товарищ; Если ж старшего вдруг ты повстречаешь, То ему поклонись, как будто дяде. 90 А оттуда уж, книжка, в дом просторный Магна-консула, к Феликсу ступай ты: Там в отцовской тебе библиотеке, Что богаче Филагриевой даже, После пробы даст место Проб ученый; 95 Здесь Евлалией читана ты будешь; Перед нею, Кекроповой Минерве Равной нравами, строгие робели Старцы вместе с порфироносным свекром.   Но довольно: пора покинуть пристань; 100 Больше я не гружу тебя балластом, Поднимай якоря на этой строчке.

  Что за безумье встает? Таково ли меча своеволье? Как? желать, чтоб губил гражданин своих же сограждан, Чтобы злодейство творил под именем славного дела, И обращал преступленьем триумф, и враждебные стрелы 5 Сеял, укрывшись под сень закона, и вдовами делал Женщин, сирыми делал отцов и трупами — ближних? Тех, кто от битв уцелел, убивать по закону — злодейство! Ради них ведь и взял он оружье! Когда б милосердный Враг победил, пощадил бы и он смиренные толпы! 10   Нет, то не доблестный муж за отечество бился с врагами, Бок прикрывая щитом, потрясая в сражениях гребнем Шлемом одетой главы, и разил мечом смертоносным Окровавленных врагов! под обличьем того гражданина Враг нечестивый скрывался, желавший побед для того лишь, 15 Чтобы в триумфе сограждан губить. Вам угодны тираны? Что ж, отдайте победу врагам — сердца их жестоки Лишь на войне, а не после войны. Когда призывают Трубы на внешних врагов, то воинственный недруг опасен; Но, победивши, благим господином слывет победитель 20 Или даже прямым и верным становится другом, [1062] Если кончается миром война. Я скажу вам открыто; Граждане, сам я боюсь, но и вы за себя опасайтесь! Тайно связавшись с врагом, заключить договор на погибель Родине может, кто злое готовит, кто шею, кровавый, 25 Ближнему и гражданину рубить безвинно стремится. Сколько мы потеряли мужей! уж не он ли убил их?   В час, когда трубы ревут и сыплются Марсовы стрелы Между одетых в железо врагов, при звуке сигналов Если бы граждане встали на бой против юношей ратных, 30 Что бы делал тогда тот, кто грозен и в мирное время, Хочет невинных казнить, похорон добивается новых? Где ты теперь, дубовый венок за спасенье собрата?! [1063] Войны забудьте, вожди, забудьте о вражеских ратях, Пусть себе варвар идет! пусть сразу нагрянут с оружьем 35 Свев, и перс, и сармат, и алан, и франк с алеманном, Гот и все племена, что на севере дальнем таятся! Пусть они точат на нас оружие! это не страшно: Если в поле пришлец, спасение есть за стеною, Коли сразиться нельзя. Но по городу как гражданину 40 От гражданина укрыться? что делать? денно и нощно Стены, площадь у ростр, [1064] капитолии, форум, пенаты Общи у них! к алтарям, к святилищам, к храмам, к театрам Вхожи равно и тот, кто гоним, и кровавый преступник. Нет никакого приюта у нас от коварства и козней! 45 Мало того: победитель во гневе грозит и законом, Сам попирая закон, положенный им же когда-то! О, когда он вернулся с войны и поставил свой образ В память о славе побед и о доблести бранного поля, 50 А ликовал убогий народ, и было утешно Свет убежища видеть гонимым и милости чаять, — Кто б угадал, что опасность теперь грозит и невинным?

  Жалкий бедняк перед вами, бессильный, но честный меж граждан, Вечно в нужде, но достойный приязни богатого мужа. 55 Этому он богачу, как питомец, служил бы измлада, Если б его допустила толпа надменных клиентов. Он полагает, что службы достоин, — но внемлет отказам, Но отвергнут в мольбах. Как враг богачу и противник Всеми бедняк обличен за то, что посмел о клиентстве 60 Он возмечтать, А ведь он не заслуживал этого! Просто Честный внушает страх. В домах у сильных скорее Вольным другом становится тот, кто в сообщники метит, В чьем присутствии можно нечестье свершить без огласки; Если же слухи пойдут о злодействе, он все отрицает, 65 Сам вызываясь на пытку и крест, чтобы собственной кровью Пламя насытить, предав палачу суставы и члены, Руку того, кто пытает, хваля. И когда наказанье За богача понесет, и каторгу примет, и цепи, — Думает он, что замучил других, чтобы скрыть преступленье! 70 Чтобы первейший богач и последний бедняк-неудачник Сблизились, должен второй соучастником стать злодеянья! Если разбойники ночью сидят по засадам в теснинах Или по хищным волнам пират скитается в море, Даже сильнейших бурь не боясь в непогожее время, — 75 Это велит им корысть; а если в роскошестве наглый Прелюбодей умышляет на жизнь человека и мужа (Подан последний обед; изменница с мужем пирует, В сладкий ему бокал налив смертоносной отравы; Радуясь, он погибает), — здесь тоже надежда на прибыль 80 Руководит преступленьем: когда безнаказанно похоть Жаждет грешить, то она устраняет блюстителя права — Губит коварно его виновный. Любому безумству Выгодным кажется дело его, грех ищет награды: Кассий недаром велел искать — «в чью пользу?» поступок. [1065] 85   Если забыть преступленья, — чего от бедного хочет Или боится богач, давайте, сограждане, взглянем. Нет ничего в его доме, что алчный богач пожелал бы: Ни самоцветов, ни золота нет; нищетою постыдной Взяты в осаду голодные двери. «Но, может быть, дерзость 90 В бедном страшна богачу — чтобы тайно не сделался наглым!» Может ли стать спесивым — беглец и дерзостным — слабый? Будь он до ярости храбр, надменный, искал бы награды Перед лицом врага, а не милости для подсудимых. Он не повинен ни в чем, а ему преступленье вменяет 95 Злая богатого воля. Безумье — желать убиенья Тех, за кого воевал! Что проку выдержать натиск, Если вслед за войной домогаться казней? Бесчестно Тот столковался с врагом богач, что преследует граждан Вплоть до погибели их, — или сделаться хочет тираном 100 И гражданина желает казнить, чтобы скрыть эту волю, О, если он перебьет своих жертв резней беззаконной По одному подозрению, то он никого не оставит, Ибо виновному все подозрительно! Был бы он добрых Нравов, тогда бы он стал и благочестивых и скромных 105 Мирною дланью хранить, а не рвался преступно бы к горлу И не стремился бы кровь проливать противников явных, Чьих опасаясь речей, богатый жил бы достойно.   Мудрая римская власть недаром решила когда-то Злой не губить Карфаген, враждебный Энееву роду: [1066] 110 Знали сенат и народ, что для доблести нужно точило. И чтобы сил в троянских руках за ленивые годы Долгий мир не избыл, — Карфаген, побежденный, мятежный, Вновь в развалинах лег, — а ныне тою же силой, Что погубила его, опять обновленный, сияет 115 И, возрожденный, живет, восстав, как Феникс, из пепла. Прадеды наши всегда добродетелью милость считали — Этому ты, Карфаген, свидетель невольный и вольный!

  Юноша, что за злодейство? Союзникам был ты защитой В войнах, а в мирные дни убиваешь сограждан. Зачем ты 120 Участью злою грозишь молящим? Свои же триумфы Что омрачаешь ты после побед, наполняя их скорбью? Разве не стыд перемена подобная в муже? Трофея С граждан еще не совлек ни один триумфатор, со шлема Гривы не вздел на шесте, на кресте никого не повесил. 125 Как? чтобы ваш украшала триумф голова гражданина, — Маны и тени! — достойно ль? и чтобы свидетельство вашей Доблести смерть окружала, и статую храброго мужа Труп гражданина сквернил, и гниль из костей источалась? Чтоб возлияния в честь победителя делались кровью 130 С гноем? Жреца позови — и жестокая выйдет Эрихто: [1067] Вот кто твоим алтарям служить по свирепости может! Вот кто пусть вырывает волокна из дышащих легких, Вот кто печень исторгнет из трупов кровавых, иль будет Сердце у жертвы живой, покуда трепещет и бьется, 135 Мерзкими зубьями грызть, и рот вылизывать станет Над головой гражданина. Ты этого ждешь, победитель? Жертва тебе такова, таково приношение будет? Что же твой образец: Фаларид ужасный ли, бык ли? Более кроток жестокий алтарь Дианы у тавров, 140 И не настолько свиреп египтянин кровавый Бусирид. Ближнего смерть у них не ждала: чужеземный пришелец Кровью своею один пятнал святилища храмов — Был гражданин невредим. А ты, победитель бесчестный, Хочешь сардийских жертв и стены, что были увиты 145 Лавром твоим и венками украшены, сам оскверняешь? Головы сыновьям отсекались когда-то во храмах — Ныне у них лишь с темени прядь благочестный родитель Режет, шеи не тронув. Казнил Карфаген ежегодно Двух благородных мужей и старому в жертву Сатурну 150 У алтарей убивал цветущих отроков в храме, [1068] Видом родительских плачущих лиц оскверняя святыню. Этого ждешь ты, храбрец? чтоб у матери вырвать утробу, Чтобы любимое пало дитя на глазах у родивших Или погибло при всех? Во время гибели Трои 155 Сын Эакида Пирр, [1069] что мстителем был за Ахилла, В битве ночной Полита сразил на глазах у Приама, Ярый по праву войны, — но понес достойную кару; Сам, таким же ударом сражен, на жертвенник рухнул. Так благочестие мстит за себя, победитель безбожный! 160 Что же ты матери-родины чтимую крепость бесчестишь? Здесь те храмы стоят, где мы склоняли мольбами Наших богов, чтобы ты, невредим и победен в сраженьях, Пленных ведя за собой, от битвенных ран ослабевших, В город вернулся родной, а враг не стяжал бы победы, 165 К нам не взошел бы на стены, не мучил бы в городе граждан. Этого матери просят, и дети, и самая старость С чистым девичеством вместе, и с ними — бедняк преклоненный.

  Если бы мог — и впрямь бы желал. Но разве он может? Жизнь могучих доступна лишь козням богатых и равных 170 Или царей, чей скипетр силен, а сердце корыстно. Храброго робкий боится, пред храбрым робкий трепещет, Но не храбрец перед слабым и не богач перед бедным. Немощен бедный и гол, и нищ, и нуждается вечно, Он истощен худобой и сломлен крайней нуждою, 175 Как же замыслить бедняк убийство сильного может? Бедный выходит один, не станет кругом озираться, Козни ему не страшны, он совестью чист и невинен. Многих страшится лишь тот, кто сам опасен для многих: Слуги его окружают, друзья провожают толпою, 180 Чтоб угодить богачу, стекается много клиентов, — Так расчищают дорогу, так путь заране готовят, Чтобы к нему подойти никто на ходу не посмел бы.

  Черный яд для убийств лишь за плату готовят большую: Тайне охраной цена. Неподкупных сообщников нету; 185 Но чтобы их подкупить заранее, надобно столько, Сколько имеет богач, а бедняк никогда не имеет. Дальше: несчастный бедняк и приблизиться ночью не может К дому богатого. Сразу он будет принят за вора, Будет ославлен бродягой ночным и побит, безоружный, 190 А как падет он без сил — то и меч ему всучат кровавый, Чтобы считалось, что он на имущего поднял оружье Перед его же дверьми. Или, может быть, лекаря в помощь Он сумеет нанять? Осмелеет ли темною ночью Тот, кто при свете боится? Трусливыми делает бедность; 195 Деньги же сил придают и храбрости всем прибавляют. Бедность, наоборот, приносит опаску и робость И на убогих всегда подстрекнуть старается сильных.

  Может быть, мне возразят: «Он считается нашим оплотом, Как на него нападать?» Но добрый защитник не будет 200 Сам нападать на достойных: он всем защита и слава, Он угнетенных возвысит, убогих и бедных возлюбит, Доблестью всею своей не затем стяжал он победу, Чтоб убивать гражданин безнаказанно мог гражданина. Юноша этот богат, отважен — а, значит, опасен, — 205 Ибо богатство всегда храбрецов обращало в тиранов: Марий отсюда, и Сулла жестокий, и Цинна кровавый, Цезарь отсюда, впервые сенат подчинивший господству. А между тем Сципион, эта молния битв африканских, Тот, кто, едва возмужав, покорил все народы иберов, 210 Тот, кто в битве сломил Ганнибалову мрачную ярость И приневолил его, разорителя римских пределов, Словно кубок с вином, смертоносную выпить отраву, В Рим зловещую голову сам привезя как посланник, — Он, удаленный в Минтурны, угас. В таком же изгнанье 215 Жил и благочестивый Камилл, и вовек бы не видел Рима, если бы он не явился, изгнанник, на помощь И не понес на галлов победное римское знамя. [1071] Так, изгнанник, изгой, он триумф получил за победу. В душах свободных своих навсегда, как закон, удержите: 220 Те, кто силен, обязаны жить в тревожной надежде, Чтобы они в безопасности стать не стремились царями. Отдых дашь ты рабу — он воли захочет. Не будет Мира от богачей, если дать бедняка им в обиду.

  Ежели речь о законах — ну, что ж, обсудим и этот: 225 «Храбрый муж да получит, чего желает и хочет». Жаждет того же бедняк, богача желание чтит он, Просит внесенный закон сохранить: ведь статуя эта Ныне прощенье дает, а с отменой такого закона Станет тенью пустой. Так пусть же бронза не блещет, 230 Мрамор не тянется ввысь, и наград небывалых не просит Храбрый по добрым законам, которые сам отвергает. Гнев не отменит закон, утвержденный во славу триумфа! Тот подобен врагу, кто законной силой не связан: Только тиран способен попрать гражданское право. 235 Если б иной гордец закон триумфатора презрел Или почел за ничто, разве он бы не стал святотатцем, Глупым спесивцем, ленивцем, врагом и противником общим? О, как юноша наш потряс бы судилища криком, Напоминая, как свят закон! зашумела бы площадь, 240 Он бы нахмурил чело и показывать стал бы народу Свежие шрамы, секущие грудь, восклицая при этом: «О, нелегко стерпеть оскорбление доблести Марсу!» Как он кричал бы по храмам Юпитера, храмам Минервы: «Пусть же теперь никто не торопится к строю и бою!» 245 Так бы он крикнул, и все, как один бы, в ответ зароптали.   И допустили бы вы, о знатные, слабую шею Перерубить бедняку? не уймете оружье и трубы? Снова затеете вы, как встарь, гражданские войны? Что же молчишь ты, народ? Богатый над городом судит, 250 Право твое не ценя ни во что. Проскрипция снова Хочет отнять у народа и жизнь его, и свободу. Что же я стона не слышу, ни плача, ни звона оружья? Подвиг, прямо скажу, — погибнуть во имя свободы! Так за Виргинию римский народ воспылал справедливым [1072] 255 Гневом, когда захватил вершину горы Авентинской После того, как отец простер несравненную мертвой, Грех совершая святой, чтоб не стал растлителем Клавдий, И не вернулся тогда бы народ с захваченной кручи, Если бы он не добился триумфа и вместе свободы.

260   Видели, граждане, мы бедняка гонимого облик: Как он, руками припав, умолял о помощи молча. «Близится враг, — мы сказали. — Да будет здесь храбрый воитель, Чью беспомощный статую держит, чьи бедра руками Он обвивает, простершись у ног, и плачет, несчастный, 265 За божество почитая воителя». Эти моленья Жданный богач, появясь, обрывает нежданною смутой. «Граждане, помощь подайте! — кричит беспомощный в страхе. — Здесь гражданин самовластный, моей желающий смерти: Я не обидел его ничем, кроме бедности честной. 270 Этой победной рукой тот клинок, который когда-то Вражеским горлам грозил, ты снова с бранного поля Хочешь в отчизну внести? Не пронзай материнской утробы, Члены отца не терзай, что тебя владеть научили Мощным копьем, приносящим тебе победные пальмы. 275 Сжалься, оружная длань, я молю, и шеи сограждан Не поражай: от врагов не твой ли щит ограждал их? Стыд и нечестье — мечом погасить сражение в поле И перенесть избиенье на форум». И меньшим стенаньям Мы доверяем на слух; а здесь своими глазами 280 Будто костер погребальный и труп мы живой увидали, Как он трепещет и стонет, и в смерти корчатся члены. Вопль, которым бедняк, упав, огласит эти стены, Перед лицом толпы изливая мертвеющим телом Кровь и кусая зубами песок, — этот вопль услыхавши, 285 «Стонет Лаокоонт, обвитый змеями!» — ты скажешь. Храброму должно ли так бессильных, богатому — нищих Граждан любить гражданину? Иль так защищают невинных?   Если б кумиры могли говорить, то и твой не смолчал бы — Боль такие слова придала б его жалобным пеням: 290 «Юноша, молви, богатый, скажи, защитник отчизны, Если бедняк виноват, то в чем твой кумир провинился, Памятник славы твоей? Почему свидетельство чести Так презирают, зачем оскверняются отчие стены?»   Так говорит твой кумир. Но и стонущей родины нашей 295 Выслушай скорбную речь: «Недаром себе на отраду Я тебя родила, тебя на коленях держала, И в колыбели тебя колебала, и грудью кормила, И к состязанью тебя повела, когда стал ты подростком, Дротик бросая; и отроком — храбрый, и юношей — первый, 300 Зрелым ты стал необорен. Но чтоб не ушел ты, лишенный Благ Фортуны коварно, она тебе почести щедро Шлет, богатство дарит, за войну присуждает триумфы. Ты же вместо всего у несчастных родителей хочешь Сына сразить и отнять, кому ни единого блага 305 Не отпустила Фортуна, судьбу неправедно меря? Если ничто не смягчает тебя и дух твой кровавый Вовсе лишен человеческой жалости, — львам подражай ты! Дикость в них благородна: на тех, кто грозится оружьем, Смело бросаться и издали рыкать кровавою пастью 310 Гнев величавый привык, а покорных щадить они рады, И презирает добычу лежачую рыжая ярость. Молния дуб поразит, но травы под ним не коснется; Бык никогда Громовержцу с поникшею шеей, усталый, Жертвой не станет: лишь те, у кого поднимаются круче 315 Мышцы большого загривка, которых лбом величавым Пастбища вооружили для боя, падут под секирой. Слабая жертва и здесь осквернит победителя, если Будет заклан бедняк. Но да будут чтимы тобою Эти венки, этот плющ, дуб, лавр и пальмы триумфа, 320 Святы да будут щиты, эти шлемы, панцири, пики, Этот трофей. Так прими с алтарей наш ладан, могучий, Словно Тиринфянин, словно Кадмид, словно с Кастором Поллукс: [1073] Пятым к ним примкни (полубоги по смерти могучи!) По добродетели, разуму, верности, благости, мощи, 325 Ты, кому суждено восседать и ступать, где вертится Млечная ось, где круглится кольцо эфирного мира, Там, где лунный шар на теплеющей катится оси, Там, где Феб превыше светил устремляет квадригу, — Так ты в небо взойдешь, так звездную участь заслужишь».

  Ныне хочу я, певец, опьянеть идалийскою песней, Брачный восславив чертог благородного Фабиев рода. Если бы этот удел дала мне благая Фортуна — Я бы достойным себя показал и ушел бы с победой. 5 Вновь бы я к жизни воскрес, возродившись не телом, но духом. И воспевал Иоанна и Витулы свадебный факел, Лавром кудри увив и миртом чело украшая. Я бы поведал о том, как властительны брачные клятвы, Как на любовный их зов нисходит благая Венера, 10 Вслед за собою ведя хороводы Амурова войска. Юный Амур! он нежен, жесток, самовластен и ласков, Он молчалив и речист, он миролюбив и воинствен, Гол и вооружен, зол и мягок, неистов и кроток, Сеет любовь на лету, оттого он и дорог Венере. 15 Всем он знаком: не его ли стрелой Ахилла родитель, Славный потомок Эака, вспылал любовию к Нимфе? [1075] И не его ли огнем горел Аполлон-словодержец, К Дафне любезной стремясь, а Вакх, индийский владыка, Ясное видя лицо диктейской возлюбленной девы? [1076] 20 И не от этих ли стрел вскипело неистовство страсти В Марсе, когда, возжелав белорукую деву-весталку, Римлянам он подарил на вечные веки Квирина, Ради него собравши богов в надзвездном сенате?   Ах, тому, кто томится в тюрьме, не к лицу песнопенья! 25 Но и молчать в столь праздничный день не пристало поэту. Пусть же правдивую песню мою здесь отроки грянут, В лад руками плеща, пусть нежные девы ударят Бубнам в грубое дно, и пусть дуновенье дыханья, Движимо легким перстом, прозвучит по скважинам флейты; 30 Пусть мусический плектр коснется струны сладкозвонной, Вслед людским голосам звуча говорливою лирой. Пусть библиады сатирам, а нимфы дадут гименеям Руки, пусть в хоровод дриады пойдут и напеи, Пусть ореады и фавны, вакханты и девы-наяды 35 Соединятся по воле Амура, под властью Дионы! Пан козлоногий на дудке двойной подыграет припрыжке, Пьяный Силен с осла своего кивнет благосклонно. Пусть поцелуй с поцелуем сливается в розовых губках, Жилы поют, и язык небывалые шепоты учит, 40 А шаловливый зубок прикусом живит наслажденье. Нежная грация пусть сплетает весенние стоны, Пусть целомудрие чистое, строгого мужа отрада, Пестрые рвет цветы по лугам и венки завивает, Лилии в них сочетав с гиацинтом, фиалкой и розой, 45 Пусть ее щеки горят розоватым жемчужным румянцем, Пусть в ее сардском меду кипят ситифийские травы — Так идалийский юнец сливает усладу с отравой, Роза шипами грозит, в сиропе таится лекарство, И защищает пчелиное жало пчелиные соты. 50 Так же и девичий стыд — не схлынет он раньше, чем дева Ногти супругу в лицо не вонзит, сохраняя невинность, И не почует сама, что кровавою ранена раной — В первый раз причастившись священному пламени жизни. Так вчерашние дети становятся взрослыми ныне, 55 Так человеческий род соблюдает закон вековечный. Пусть же на них, новобрачных, прольются несчетные блага — Столько благ, сколько пальм осеняет их свадьбу ветвями! Пусть седовласая Честь, и Верность, и чистая Радость Легкие руки сплетут в ожидании скорых потомков. 60 Вот и Юнона спешит, благие блюдущая браки, С нею нисходит на зов прядильщица шерсти, Минерва, Вместе справят они торжество святое Дионы. Юноши, пойте о них! Подпевайте, юные жены! Вторьте, отроки, в лад, и нежные отроковицы! 65 Пойте о них, ветераны любви, почтенные старцы — Кто не поет о любви, тот еще не расчелся с любовью, Ибо и белых седин не щадят Купидоновы стрелы.   Я же, увы, в темнице моей не в силах настроить Лиру и песнь завести (ведь песни меня и сгубили!) — 70 И вдалеке я томлюсь от песен любезной Киприды, Полон сомнений, тревог, смятенья, отваги и страха. Так усталый от битв, на покой удалившийся воин, Весь рубцами покрытый, лелеющий томные раны, Стоит ему услыхать боевые зовущие трубы — 75 Боль проходит, гнев приходит, рубцуются шрамы, Вновь занимается дух боевой, он рвется к оружью, Дух боевой целебней лекарств, он к Марсу взывает, И от грохочущих труб наливаются силою члены. Или как резвый скакун, к ипподромному призванный бегу, 80 След круговой оставляющий в быстрокопытном полете, Баловень шумных побед, опьяненный стремительным скоком, Слишком умчится вперед, окутанный облаком пыли Из-под сверкающих спиц, под пенье оси колесничной, Вдруг сбивается с ног, на него налетают колеса, 85 Пыл обращается в боль, друзья и враги на трибунах Стонут и плещут, кипя, а коня уже тащат в конюшню; Но лишь услышит опять он колеса, и конское ржанье, И рукоплещущий цирк от первых рядов до последних, — Тотчас уши насторожит и вытянет шею, 90 Тотчас понурую голову вскинет и весь затрепещет, Оземь копытами бьет, оглашает ржанием стойло, Землю у ног своих орошает брызгами пены, Ищет зубами удил, забывает минувшие раны, Рвется из стойл и бросается вскачь в запоздалом порыве. 95 Или как певчая птица, попавшая в тайную петлю, Звонким пеньем своим оглашавшая некогда рощу И услаждавшая слух земледельцев в их тяжких работах, Вмиг замолкает в плену, тоскуя глубокой тоскою О миновавшей свободе, о роще, о воздухе вольном, 100 Наглухо в горле замкнув трепетанье певучего звука; Если же вдруг заслышит она щебетанье подруги — Песня рвется на свет из пленной груди, как из вольной, Словно поет она, сев на суку в зеленой дубраве; Но и в такой ее песне звучат стенания жалоб. 105   Вот таков же и я: из темницы взирая на праздник, Скромную песню свою сплетаю возлюбленной паре, Чтобы бряцанием струн прославить два славные рода. Понтифик Оптатиан и товарищ его Статулений, Оба — мужи непорочные нравом, смиренные духом, 110 Благочестивые сердцем священнослужители храма, Оба — доверьем сильны в высоких дворцовых палатах: Первому тайны свои Палатин доверяет лацийский, И посвящен второй в святыни данайского дома. Кровь их родов сочетается днесь — да будет ей благо! [1077] 115 Как не лелеять мечту, что от этого знатного брака Выпадет милость и мне, певцу, одетому в тогу? Мне ведь в доле моей больнее всего от сознанья, Что меж такими людьми не вспомнил никто о поэте, Скрытом в мрачной тюрьме. Но если меня и терзают 120 Беды мои, то и вам забвение ваше не в радость: Вам наказание — стыд, сотрясающий тело и душу, Стыд, что с вашим умом и вашей изысканной речью Вы позабыли певца, презрев его скромную Музу. Много ли проку — спасти от смерти того, кто истерзан, 125 Чтобы оставить его в тюрьме умирать постепенно? Невелико преступленье, которым навлек я немилость, Но злоязычье людское меня клеветой уязвило, Преувеличило зло и из легкого сделало тяжким. Вместо того, чтоб прощенье обресть, обрел я гоненье, 130 И обратилася в гнев достохвальная царская милость. Но всемогущий господь умягчает сердца властелинов И милосердьем своим их учит прощенью и миру. Что ж? когда от царя получу я прощенье и волю, Между тем, как ваши уста промолчат бесполезно, — 135 Кто же ваши тогда сохранит имена для потомства?    Но не хочу печально кончать я брачную песню — Лучше о том я шепну, что сделает матерь Диона, Свадебный кончив обряд и готовя отплытье в Каралы. Вступит она в Эолов чертог и умолит владыку 140 Бурные ветры унять над лазоревым мрамором моря, В парус попутно дохнуть и направить морские теченья Так, чтоб достигнул корабль невредимо сардинских пределов, И не откажет Эол законной Кипридиной просьбе: Двинется в путь по волнам в одеянии пышном Венера, 145 Следом за ней — тритоны-юнцы и нимфы морские, Пенный хор нереид, и питомцы старинного Форка — Рыбы подводных пучин, и с ними киты-исполины; Выплывут из глубины чудовища недр потаенных И понесутся, резвясь, по вскинутым пенистым гребням, 150 Вот среди них Галатея, верхом на игривом дельфине, Брызнет соленой росой струистой волны на Нептуна, Бог встряхнет бородой, и смехом зальется Диона. А легкокрылый Венерин стрелок, паря над зыбями, Сеет розы в волнах и пускает огнистые стрелы 155 В поезд богини любви, и холодные синие воды Пламенем жарким горят, и стихии приветствуют свадьбу. Полно! Песне конец; а о чем промолчал я сегодня, В должный о том я поведаю срок для любезных потомков.

115   …Разве не чтит человеческий род творящего бога? В день шестой сотворенный, не стал ли он, божией волей, Ныне хранитель всего, что создано в пять предыдущих?    В первый из дней был свет сотворен и тьма расточилась. Свет был раньше небес, свет — ясного дня зачинатель, 120 Свет — природы лицо, свет — вождь в хороводе стихийном, Свет — сияние сфер, свет — грань для сумрака ночи, Свет — всех красок отец, свет — ясного солнца подарок, Свет — украшение звезд, свет — желтой луны полумесяц, Свет — зарница небес, свет — мира святое начало, 125 Свет — пыланье огня, свет — вестник великого срока, Свет — первозданье творца, свет — ключ целомудренной жизни, Свет — земледельцам привет, свет — страждущим ласковый отдых, Свет — половина времен, свет — мера течению суток, Свет поставил в начале вещей творимого мира 130 Славимый нами господь всеблагой, безупречный создатель. Света сего не затмит ночной угрожающий сумрак, Свету сему раскрывается все, что деется в мире, Света творец нам светом явил начало творенья! Свет в начале явив, дал светлую людям надежду. 135 В свете покоится мир — и свет предшествовал миру, Солнца путям круговым и блеску его огневому, Ибо светом господь осиял все творенье господне.    День второй покатую твердь изгибает над миром. Мощным потоком над ней разливаются горние реки — 140 И потекли благодетельных вод круговые потоки Там, где в своде небес пылает эфирное пламя. Трижды блаженна вода, заключенная в своде небесном, Ибо вознес и воздвиг ее к высям господь громовержец! В смежных пределах своих замкнулися обе стихии: 145 Влага не гасит огня, и огонь, пламенеющий в тверди, Водному хладу не враг: сохраняют и тот и другая Цельной природу свою, покорны господним уставам, — И нераздельны они, и неслитны вовек пребывают.   Третий день распростер морей лазурные глади: 150 Мир захлестнул седой океан необъятным разливом, 164 И судоносная зыбь всколебалася пенной волною. 151 Этот же день явил из воды и твердую сушу: Встала над морем земля, разделяя безмерные хляби, В шар сплотилась она и повисла в пустынном пространстве, Неба кружащийся свод осенял ее, воды питали — 155 Быстрая влага несла основания будущей суши, И оседали они, сухие, из водной утробы, В землю — покуда не мать. Рассыпался песок по песчинкам, Глина слипалась в комки, тяжелели булыжные камни, Горы вставали стеной, прорезались глубокие реки, 160 Распростирались равнины, дугой выгибались заливы, Нагромождались бугры, щетинились грозные скалы, Круто взлетал неприступный утес, опускались долины, 163 Их окружали холмы, возвышаясь гряда за грядою, 165 И, за отрогом отрог, межевались луга по низинам, А у подножий лежали поля, орошенные щедро. Зеленью всходит трава, пробиваются к свету побеги, Свежей одета листвой, зеленеет младая олива, Зреют плоды на ветвях впервые родящих деревьев, 170 Лавр награду растит красноречью грядущих поэтов, Плющ, извиваясь, ползет, и лозы кистятся кистями, И, раскачавшись, разят ударами пышные пальмы. А виноград, обвивая кусты, покрывая поляны, Брызжет соком хмельным из низко свисающих гроздьев. 175 Все цветет и дышит вокруг земным ароматом, Но хоть земля и одна, дыханье ее многовидно — Сколько трав и цветов, столь много и благоуханий! Мир в цвету, как Индия, был богат и роскошен: Соки по травам текли, первородным гонимые солнцем, 180   Есть в подсолнечной сад, четырьмя орошенный реками, [1079] Весь распестренный цветов амброзийных ковром многоцветным, Благоухающий запахом трав, увяданья не знавших, Божьей земли вертоград, совершеннейший всех вертоградов. Здесь не сменяется лето зимой, здесь год многоплоден, 185 Здесь многоцветна земля, распестренная вечной весною, Здесь, словно хор, деревья стоят в одеянье веселом; Сучья в свежей листве сплелись тенистой стеною, Всех деревьев плоды свисают бременем с веток И на траве врассыпную лежат. Ни жгучее солнце 190 Не опаляет тех мест, ни ветры его не колеблют, Ни налетающий вихрь коварной неистовой бури; Этой земли ни лед не скует, ни град не изранит, И не покроет лугов сединою морозною иней. [1080] Нет, здесь воздух так ласков и свеж, он нежным дыханьем 195 Веет от ясно струящихся вод господнего сада, Кудри деревьев легко шевелит, и в ответ дуновеньям Ходит под деревом тень от трепещущих веток и листьев, Зыблется зелень-трава, и кивают плоды налитые, — Ибо весна, вековечно царя, укрощает порывы 200 Ветра, и листья щадит, и плодам доспевать позволяет. Пчелам и тем нет нужды лепить ячейки из воска — Каждое дерево здесь медвяным нектаром дышит, Он проступает росой, он каплями капает с листьев, Словно в раскрытые чаши, суля исцеленье болящим, 205 И очертанья плодов достойны руки живописца.    Вот и заря четвертого дня взошла над волнами, И заалел небосклон стыдливым румянцем рассвета. Тут-то солнце зажглось, лучась сияющим жаром И заливая весь мир живительным пламенем света: 210 Все улыбнулись стихии навстречу живящему жару, Вслед за солнцем взошла и луна, его порожденье, Черные сумраки тьмы спеша расточить и рассеять, Трепетный свет и сладкий покой неся мирозданью. Небо ночное ясней, когда полумесяц дремотный 215 То округлится сполна, то вновь становится узким. И наконец просиял небосвод многозвездным убранством: Каждая в небе звезда обрела назначенье, названье, Место в эфире свое, восходы свои и закаты, Меру свою и предел, свой огненный блеск и сверканье, 220 Свой предназначенный путь в окружностях горнего неба, Нет их сонму числа, и свет их пламенно-ясен, Но неспособны они затмить сияние солнца, Тонут они в потоках лучей дневного светила, Меркнут, скрываясь из глаз, сколь ни светлые, — так светозарно 225 Солнце, которое мир из безмерного делает зримым, Солнце, живящее жаром своим небо, море и сушу, Божьих творение сил, — то солнце, которое ходит В двух полушариях сферы небес, покорствуя богу, Богу, что движет миры и над ними грохочет громами, 230 Божьему слову служа, по божьему движась уставу, Солнце, воитель господень, который и месяц и звезды В небо ведет молодое над миром, впервые весенним, С этого раннего дня и впредь на вечные веки.    В пятый день явились на свет живые созданья. 235 Струи воды сплотилися в плоть, натянулися в жилы, Влага мышцами стала, теченье застыло костями, И заблестели глаза, как капли, замерзшие льдинкой. Сколько струек в воде, столько рыбок выплыло в море, Резвой игрой веселясь в его бескрайней лазури, 240 И от подводного их дыханья волна зарябила. А для еще не рожденных зверей, насельников суши, Пищей готовые стать, взлетели пернатые птицы, Шумом плещущих крыл наполняя отзывчивый воздух И оглашая его разногласным, но сладостным пеньем, 245 В коем звучала хвала создателю птичьего рода. Каждой птице — свое оперенье: одна в белоснежных Перьях, та в багреце, а третья в шафранном наряде, Золотом блещет четвертая, в искорках крылья у пятой, А на груди и на шее горит переливчато яхонт. 250 Эту — пышный хохол украшает, ту — звонкое горло: Видом невзрачна она, но пенье прекраснее перьев. Ровный цвет у одной, у другой — разноперый и пестрый, С птицы на птицу бежит разноцветный узор оперенья, И на воздушных струях распластаны мощные крылья. 255   День шестой листву на ветвях и траву меж цветами Выметал, и пронизались поля остриями колосьев. Лес зеленеет в весенних кудрях, шумливые гнезда В сучьях таятся, и крик щебетливый летит отовсюду. Крыльями воздух пичуги не бьют, не парят в поднебесье — 260 Крепко в листьях засев, колышутся с листьями вместе, Не выпуская из цепких когтей упругую ветку. Роща весенним теплом зовет их лелеять потомство: В гнездах, пригретые ими, твердеют круглые яйца, В них созревают птенцы, пушатся, дышать начинают, 265 Клювом стучат, трещит скорлупа, птенец подрастает, Кормится, рвется в полет и неловкими крыльями машет… Вечно в раздоре вода и огонь; но обе стихии Тем роднятся, что вместе родят пернатых потомков: Влага рождает птенцов, тепло помогает им выжить. 270   Мир, как пастбище, был, но пастись на нем некому было, И на цветущих лугах без пользы бы старились травы, Если бы матерь-земля скота для пастьбы не родила. Вот молодые бычки наставили свежие рожки, Бык пошел по полям, а за ним — послушная телка, 275 Быстрый помчался олень, потрясая ветвистой красою, И легконогий конь, товарищ грядущих сражений. Вышли свирепые львы из недр земли беспощадной, И простодушные овцы, коварным волкам на поживу, И за трепещущей ланью хрипящие псы устремились. 280 Вепрь, напенивши пасть, вострит свой клык смертоносный И, раздувая бока, замышляет жестокую драку — Чтоб из утробы своей изгнать массилический голод Или чтоб вепрь-соперник к нему не нагрянул войною, Все породы скотов и все породы животных 285 По первозданным лугам кочуют, никем не хранимы. Ходят звери, горам подобные ростом и видом, — Вот гадюка шипит и ядом капает с десен, И по расщелинам скал чешуею пятнистою вьется; Губит дыханьем она: еще не коснувшись зубами, 290 Свистом шипящим одним она сеет мгновенную гибель; Но из нее же зато и целебное варится зелье.   А для того, чтоб не все против всех, не всегда и повсюду Бились, господь указал для каждого место и время, Обуревает их буйная ярость, но в разную пору — 295 Лев не вечно свиреп, скорпион ядовитое жало Взносит не вечно, грозясь, не вечно смертельны укусы Змей, и не вечно дракон, изгибаясь, готовится ранить, Волны морские не вечно шумят, не вечно на сушу Льется солнечный зной; жар меньше от времени года 300 И от земной широты, а море от срока до срока Тоже смиряет валы, и зыбь сменяется гладью. Небо — и то не всегда грозит нам грохочущим громом; Тучи уйдут, и в тиши чередой всплывают светила. Каждому времени — доля своя, и каждому месту; 305 Там, где сухие пески, родятся ползучие змеи, Жестоковыйные львы обитают сырые угодья, Индия перлы родит и с ужасными бивнями чудищ — Дикий кормится зверь меж дивных благоуханий, Топчет зловонная тварь на лугах амвросийные травы; 310 Неразличимо пестра, сливаясь из тысячи красок, Мчится гирканская там, родивши от ветра, тигрица, [1081] В осиротелом бегу стремительней яростной бури. В Африке выпало жить антилопам с прямыми рогами, В полых расселинах гор угнездилось драконово племя. 315 Всех пород семена рассеял всевышний по свету, Смежно сблизив одни, отстранив друг от друга иные. Даже сама земля разнородна в щедрых дареньях — Индия в недрах глубин растит драгоценные камни, Жемчуг, белый, как снег, родится из Красного моря, 320 Славится Вавилон зеленой и красною яшмой, Честь Персидской страны — драгоценные камни прибрежий, Розовою красой горит фригийский карбункул, Ткань расстилает Китай, из непряденых тканую нитей, На цезарейских полях кусты слезятся бальзамом, 325 Из амвросических слез несравненным дыша ароматом; А в финикийской земле, подальше от берега моря, Греясь под солнцем, растет киннамом, а без этого солнца Ни киннамомов бы не было в ней, ни цветущего нарда.    Всем созданьям венец — существо, наделенное мыслью, 330 Обликом бог и достоинством бог, творится из глины: В мир он приходит царить, но сам он — смиреннейший в мире. Он над природою царь, над природою, все породившей, Сам же он не был рожден ни землею, ни влагой морскою, Ни небесами, ни звездным огнем, ни воздухом чистым — 335 Нет, владыка-творец владыку творимого создал, Член за членом слепив его тело из дольнего праха. Персть, не имевшая вида, сплотилась в телесную форму, Обликом став человек, а образом — божье подобье. Тело сие без души пребывало недолгое время, 340 Но дуновение вдруг пробегает по глиняным членам, И согревается алая кровь, наполняя предсердье, Всходит румянец к щекам, становится розовой кожа, В плоть превращается прах, вся кость наполняется мозгом, И, как колосья в полях, прорастают на темени кудри. 345 Вот из темных глазниц замерцали жемчужные очи, Вот из сплетений грудных издает создание голос, Радостно славя творца за радость быть сотворенным; Вот обводит глазами вокруг — дивится, как пышно Цветом покрыты поля, дивится, как чистые воды 350 Рек четырех, волнами звеня, струи завивая, Льются в зеленых брегах по полям и под сенью дубравной, И на себя самого дивится: и кто он, и что он, Хочет спросить в простоте, а к кому обратиться, не знает, И для чего живет, и за что получил в обладанье 355 Мир и обитель сию средь цветущего царства природы. Смотрит он вдаль и видит стада на зелени пастбищ, И задает себе молча вопрос: кто это такие, И почему они там, а не с ним? Таковы его думы, Ибо нет у него товарища в участи здешней. 360   Видит могущий творец смятение в сердце творенья И, пожалев, говорит: «Да будет ему соучастник В роде, споспешник в трудах!» И это в устах его значит: «Мужу не должно быть одному: да познает усладу Брака, да будет жена, с которой разделит он участь, 365 Да назовутся они супругами, да воцарится Радость в невинных сердцах, друг другу да вверятся оба, Воля одна и неволя одна да будут в обоих, Из обоюдных молитв да сплавятся мир и согласье; Будут друг другу они утехой и будут опорой, 370 И пред любою бедой разделят единую долю!» Сказано — сделано. Сон нисходит на юные веки, И разымающий сладкий покой вливается в члены. Истинно, мог бы господь без помехи, по высшему праву, Взять частицу того, что сам благодетельно создал, — 375 Но, как если бы кость, исторгаясь, причиною боли Стала тому, для кого господь не хотел огорчений, — Стал творец самому себе вор. Начинатель творенья Мог бы для мужа создать жену из такого же праха, Но не хотел: пусть лучше супруг, признавши в супруге 380 Плоть от плоти своей, воспылает сильнейшей любовью. Вот раздвигается кожная ткань, и из спящего тела Плавно выходит ребро, но выходит, чтоб снова вернуться. Преображается взятая часть, и является миру Дева в сочных годах, в красоте, в нетронутом девстве, 385 Словно взрослая дочь, готовая к мужу и чадам, Хоть не питалась сама никогда материнскою грудью.    Юноша пробужден и видит своими глазами Деву перед собой: он муж ей, он и отец ей, Но не от брака родивший дочь, а для брака супругу: 390 Было рожденье во сне, и бессеменным было зачатье. Сам благодатный покой породил предмет для утехи, И неизвестную страсть вселила любовная дрема. Дева стоит перед ним, никакой не одетая тканью, Телом, белым, как снег, подобная нимфе пучины; 395 Кудри льются обильной волной, румянятся щеки, Очи ясны, прекрасны уста, и шея, и руки, Свой недаром обретшие вид под перстом Громовержца. [1082] Оба не знают, откуда они, что причина их жизни? А первотворец господь сочетает их вечным союзом, 400 И возвращается к мужу ребро, восполняются члены, И человек принимает лихву, хоть и не было долга. [1083] Им, новосозданным, вверено все, что по божией воле Суша, и воздух, и море родит: все четыре стихии Преданы власти двоих. «Плодитесь! — рек всемогущий. 405 Пусть от ваших семян взойдут и дети и внуки, [1084] Племенем землю наполнив своим! Питайте потомков, Новых супругов и новых супруг сопрягайте союзы! Ибо, покуда над морем земля, эфир над землею, Солнце покуда сияет с небес и луна растворяет 410 Сумрак ночной, а с чистых высот глядят мои звезды, — Все плоды достояний моих для вас невозбранны! Истинно вам говорю: и суша, и небо, и море Всем порожденьем своим под вашу подвергнуты правду, Будет на вас излита достойная сладость и радость, — 415 Дерево лишь одно для вас да пребудет запретно!»    Рек господь, и слово его скрепила Природа, Верная мощи творца. Дивятся на день уходящий Дети новой земли, прощаются с солнечным светом И утешаются тем, что луна темноту умягчает, [1085] 420 И на лучистые звезды глядят в безоблачной тверди. Но над багряной восточной волной огнистую гриву Вот уже вскинул рассвет, рассевая небесное пламя; Видят они: из-за звезд возвращается красное солнце, Новый приветствуют день и радостны, как накануне, 445 И понимают времен череду, и верят, что утро Есть обещание дня, и смеются над канувшей ночью…

Ах! Ликорида моя, Ликорида, любимая мною,   Та, с кем был я давно телом и духом един, Та, с кем столько мы лет в нераздельной прожили дружбе,   Ныне гнушается мной и отвергает меня! 5 Ищет она людей молодых и любовников новых,   Я для нее — старик и бесполезный урод. Не вспоминает она, как счастливы были мы прежде,   Как от нее-то и стал нынешним я стариком. Неблагодарная! бросив меня, она повода ищет, 10   Чтобы еще и кольнуть: «ты же и сам виноват!» Шла она мимо меня, обернулась, плюнула наземь   И, заслоняя глаза тканью плаща, говорит: «Вот я кого любила? вот я кого обнимала?   Вот кто меня срамил тем, что меня целовал?» 15 Тут стошнило ее, и остатки любви из утробы   Вышли, и вот мне она сыплет проклятьями вслед. Ах! зачем эти поздние дни? затем ли, чтоб каждый   Срамом себе почитал прежнее чувство ко мне? Раньше бы мне умереть, когда никто не посмел бы 20   Ни за какие грехи так опорочить меня, Нежели жить, лишившись всего, что было прекрасно,   Жить живым мертвецом, слыша об этом от всех! Наша жизнь никогда не полна: бегущее время   Мчит наше прошлое прочь и приближает конец. 25 А между тем, как моя голова сединой индевеет   И на моем лице выступил мертвенный цвет, Только она, Ликорида, себе хороша, как и прежде,   И презирает года, как презирает меня, И незадаром: в лице красота проступает былая, 30   Из-под горелой золы скрытый мерцает огонь. Вижу я: тех, кто красив, щадят даже самые годы,   Прелесть былой красоты не умирает вовек. Старой останки любви питают любовь молодую:   Там, где хоть что-то есть, — мило и то, чего нет, 35 Вновь пред очами ее былые проходят победы,   Вновь сладострастна ее непозабытая жизнь, А у меня, оттого что вконец обессилело тело,   Больше нет ничего: кончены ласки мои. Мне один остался удел: горевать о невзгодах: 40   Сколько радости встарь — столько мне горя теперь. Стало быть, словно скотам, нам жить от мгновенья к мгновенью.   Стало быть, прошлое в нас не оставляет следов? Но ведь и скот спешит на пастьбу в знакомое место   И отвращается вспять от непривычных лугов; 45 Бык, отдыхавший под деревом в зной, это дерево любит.   И беспокойно овца ищет потерянный хлев; Слаще поет соловей в кустах, где поет не впервые;   Самый дикий зверь логово любит свое; Ты одна обжитое жилье решаешься бросить 50   И на неверных путях новых приютов искать! Разве не лучше вверяться тому, что привычно и прочно?   Где непривычен зачин, там ненадежен исход. Да, я стар, но смотри: и твоя голова поседела,   А ведь от близости лет крепнет и близость сердец. 55 Если теперь я без сил, не забудь мою прежнюю силу —   Пусть я буду хорош тем, что бывал ведь хорош! Пахарь ушел на покой — но все так же его уважают;   Стар ветеран — а юнец ценит в нем прежнюю мощь; Плачет мужик, увидя, что бык от старости помер; 60   Дряхлого кормит ездок победоносца-коня; Да ведь и я не совсем лишен моих юных умений;   Вот, сочиняю стихи, а сочинивши, пою, Старость во мне уважай и присущую старости важность:   Ты и сама ведь была рада бы долго прожить! 65 Кто же захочет себя осудить, осуждая другого?   Кто же закроет путь, нужный ему самому? Если не хочешь назвать «дружком» и гнушаешься «братцем»,   То назови «отцом»: это ведь тоже приязнь. За сладострастьем почет, за любовью придет уваженье, — 70   Сила бывает слепа, ум в человеке ценней. Так я плакал о старости лет. И меня не осудят:    Истинно горестно то, что и припомнить невмочь.

Вспомнить теперь я хочу, что было в далекие годы,   Юность хочу сравнить с нынешней дряхлой порой. Этот рассказ оживит в читателе дух утомленный —   Будет после него легче и старческий стон. 5 Был я в любовном плену — в твоем плену, Аквилина:   Бледный, угрюмый, больной, был я в любовном плену. Что такое любовь и что такое Венера,   Сам я не знал и страдал в неискушенности чувств. Та, кого я любил, пронзенная той же стрелою, 10   Тщетно бродила, томясь, в тесном покое своем. Прялка и ткацкий станок, когда-то столь милые сердцу,   Праздно стояли; одна мучила душу любовь. Так же, как я, не умела она излить свое пламя,   Ни подобрать слова, чтоб отозваться в письме. 15 Только и были отрадой тоске бессловесные взоры, —   Лишь погляденьем жила в душах бесплодная страсть. Мало и этой беды: неотступно при нас находились   Дядька-наставник — со мной, с нею — докучная мать, Не утаить нам было от них ни взгляда, ни знака, 20   Ни покрасневшей щеки, выдавшей тайную мысль. Мы, покуда могли, молчаньем скрывали желанья,   Чтобы никто не проник в сладкую хитрость любви; Но наконец и стыд перестал удерживать нежность,   Сил не хватило таить пламя, что билось в груди, — 25 Стали мы оба искать и мест и предлогов для встречи,   Стали вести разговор взмахами глаз и ресниц, Стали обманывать зоркий досмотр, осторожно ступая,   И до рассвета бродить, звука не выронив в ночь. Так мы украдкой любили друг друга, однако недолго: 30   Мать, дознавшись, дает волю словам и рукам, Клином хочет вышибить клин, — но страсть от побоев   Только жарче горит, словно от масла огонь. Вдвое безумней безумная страсть свирепствует в душах:   Не умеряется, нет, крепнет от боли любовь. 35 Ищет подруга меня, прибегает ко мне, задыхаясь,   Верит, что муки ее верность купили мою, Напоминает о них, не стыдится разорванных платий,   Радостно чувствуя в них право свое на меня. «Любо мне, — говорит, — за тебя принимать наказанье, 40   Ты — награда моя, сладкая плата за кровь. Будь моим навсегда, не знай в душе перемены:   Боль для меня ничто, если незыблема страсть». Так терзали меня любовные жгучие жала,   Я горел, я слабел и вызволения не ждал, 45 Выдать себя не смел, молчаливою мучился раной,   Но худоба и тоска все выражали без слов. Тут-то меня пожалел и пришел, жалея, на помощь   Ты, Боэтий, знаток тайн, сокровенных от глаз. Часто видя меня, томимого некой заботой, 50   А о причинах ее вовсе не знав ничего, Ты угадал, какая болезнь меня обуяла,   И в осторожных словах горе мое приоткрыл. «Молви, — ты мне сказал, — какой тебя жар пожирает?   Молви! назвавши беду, ты и целенье найдешь. 55 Вспомни: пока неведом недуг, невозможно леченье;   Злее земного огня злится подземный огонь». Стыд мешал мне сказать о запретном, признаться в порочном;   Он это понял, но все смог прочитать по лицу. «Тайной скорби твоей, — сказал он, — понятна причина; 60   Полно! от этой беды средство всесильное есть». Пал я к его ногам, разомкнул стыдливые губы,   Слезно поведал ему все, что случилось со мной. Он: «Спасенье одно — овладей красавицей милой!»   Я: «Боюсь овладеть — страшно обидеть ее». 65 Он рассмеялся в ответ и воскликнул: «О дивная нежность   Разве царица любви может столь чисто царить? Будь мужчиною, брось неуместную жалость к подруге:   Ты обижаешь ее тем, что боишься обид! Знай, что нежная страсть не боится кусать и царапать, 70   Раны ей не страшны, краше она от рубцов». Он посылает дары — и стали родители мягче,   И снисхожденью ко мне их научила корысть. Жажда богатств слепа и сильней, чем семейные узы:   Стал родителям мил собственной дочери грех. 75 Нам дозволяют они наслаждаться лукавым пороком   И проводить вдвоем в радости целые дни. Что ж? дозволенный грех опостылел, сердца охладели,   Стала спокойна душа, лень одолела недуг. Видит подруга, что нет во мне желанного пыла, 80   И возмущенно идет, неповрежденная, прочь. Сонм ненужных забот покидает воскресшую душу,   Видит здоровый ум, как он напрасно страдал. «Слава тебе, чистота! — вскричал я, — не знала обиды   Ты от стыда моего, — и не узнай никогда!» 85 Весть об этом дошла до Боэтия, твердого мужа;   Видит он, выплыл я цел из захлестнувшей беды, И восклицает: «Смелей! торжествуй, победитель, победу:   Ты одолел свою страсть, и поделом тебе честь. Пусть же склонит свой лук Купидон, отступит Венера, 90   Пусть Минерва сама силу признает твою!» Вот как воля грешить охоту грешить отбивает:   Нет желанья в душе, нет и желанья желать. Мрачно мы разошлись, друг другу немилые оба.   Что означал разрыв? Наш целомудренный нрав.

Послан когда-то я был государем в восточную землю —   Мир и союз заключить, трижды желанный для всех. Но между тем, как слагал я для царств условия мира,   Вспыхнула злая война в недрах души у меня. 5 Ибо поймала меня, потомка этрусского рода,   В сети девица одна греческим нравом своим. Ловко делая вид, что она влюблена в меня страстно,   Этим пленила она: страстно влюбился я сам. Часто ко мне под окно она по ночам приходила — 10   Сладко, невнятно звучал греческих песен напев. Слезы лились, бледнело лицо, со стоном, со вздохом, —   Даже представить нельзя, как изнывала она. Жалко мне стало смотреть на муки несчастной влюбленной,   И оттого-то теперь жалок, несчастен я сам. 15 Эта девица была красива лицом и пристойна,   Ярко горели глаза, был изощрен ее ум; Пальцы — и те у нее говорили, и лира звенела,   Вторя искусной руке, и сочинялись стихи. Я перед нею немел и, казалось, лишался рассудка, 20   Словно напевом Сирен завороженный Улисс, И, как Улисс, ослеплен, я несся на скалы и мели,   Ибо не мог одолеть мощи любовных искусств. Как рассказать мне о том, как умело она танцевала   И вызывала хвалу каждым движением ног? 25 Стройно вились надо лбом завитками несчетными кудри   И ниспадали волной, белую шею прикрыв. Воспламеняли мой взгляд упруго стоящие груди —   Каждую можно прикрыть было ладонью одной, Дух трепетал при виде одном ее крепкого стана, 30   Или изгиба боков, или крутого бедра. Ах, как хотелось мне сжать в объятиях нежное тело,   Стиснуть его и сдавить так, чтобы хруст по костям! «Нет! — кричала она, — ты руками мне делаешь больно,   Слишком ты тяжко налег: так я тебя не сдержу!» 35 Тут-то я и застыл, и жар мои кости покинул,   И от большого стыда жилы ослабли мои. Так молоко, обращаясь в творог, истекает отстоем,   Так на текучем меду пена всплывает, легка. Вот как пал я во прах — незнакомый с уловками греков, 40   Вот как пал я, старик, в тускской своей простоте. Хитростью Троя взята, хоть и был ей защитою Гектор, —   Ну, а меня, старика, хитростью как не свалить? Службу, что вверена мне, я оставил в своем небреженье,   Службе предавшись твоей, о жесточайший Амур! 45 Но не укор для меня, что такою я раною ранен —   Сам Юпитер и тот в этом огне пламенел. Первая ночь протекла, отслужил я Венерину службу,   Хоть и была тяжела служба для старческих лет. А на вторую — увы! — меня покинули силы, 50   Жар мой угас, и опять стал я и слаб и убог. Так; но подруга моя, законной требуя дани,   Не отставала, твердя: «Долг на тебе — так плати!» Ах, оставался я глух и к крикам и к нежным упрекам:   Уж чего нет, того нет — спорить с природой невмочь. 55 Я покраснел, я оцепенел, не мог шевельнуться —   Стыд оковал меня, страх тяжестью лег на любовь. Тщетно ласкала она мое охладевшее тело,   Тщетно касаньем руки к жизни пыталась воззвать: Пальцы ее не могли возбудить того, что застыло, — 60   Холоден был я, как лед, в самом горниле огня. «О! — восклицает она, — неужели разлучница злая   Выпила всю у тебя силу для сладостных битв?» Я отвечал ей, что нет, что сам я казнюсь, угрызаясь,   Но не могу превозмочь сладостью скорбь моих мышц. 65 «Нет, не пытайся меня обмануть! — возражает подруга, —   Знай, хоть Амур и слепой, — тысячи глаз у него! Не береги своих сил, отдайся игре вожделенной,   Мерзкую скорбь изгони, к радости сердце стреми! Знаю: под гнетом забот тупеют телесные чувства — 70   Сбрось же заботы на миг: будешь сильней и бодрей», Я же, всем телом нагим разметавшись на ложе любовном,   В горьких, горьких слезах вот что промолвил в ответ: «Ах, злополучнейший я! Я должен признаться в бессилье,   Чтоб не казалось тебе, будто я мало люблю! 75 Не заслужило мое вожделенье твоих порицаний —   Нет, только немощь моя наших несчастий виной. Вот пред тобою оружье мое, заржавелое праздно, —   Верный служитель, тебе в дар я его приношу. Сделай, что в силах твоих, — вверяюсь тебе беззаветно: 80   Если ты любишь меня, сможешь ты сладить с врагом», Тут подруга моя, вспомнив все ухищрения греков,   Ринулась — жаром своим тело мое оживить. Но, увидав, что предмет любви ее мертв безвозвратно   И неспособен восстать к жизни под бременем лет, 85 С ложа вскочила она и бросилась снова на ложе,   И об утрате своей так зарыдала, стеня: «Труженик нашей любви, отрада моя и опора,   Лучший свидетель и друг праздничной нашей поры, Ах, достанет ли слез оплакать твое униженье, 90   Песню сложу ли, твоих славных достойную дел? Изнемогающей мне так часто спешил ты на помощь,   Огнь, снедавший меня, в сладость умел превратить; Ночь напролет на ложе моем мой лучший блюститель,   Верно делил ты со мной счастье и горе мое. 95 Наших полуночных служб неусыпный надежный участник,   Свято хранил ты от всех тайны, что ведомы нам. Ах, куда же твоя расточилася жаркая сила,   Сила ударов твоих, ранивших сладко меня? Ныне ты праздно лежишь, совсем не такой, как когда-то, — 100   Сникнув, опав, побледнев, ныне ты праздно лежишь. Не утешают тебя ни игривые речи, ни ласки, —   А ведь когда-то они так веселили тебя! Да, это день похорон: о тебе, как о мертвом, я плачу:   Тот, кто бессилен вершить долг свой, тот истинно мертв». 105 Этому плачу в ответ, и жалобам тяжким, и стонам,   Так я, однако, сказал, колкость смешав и упрек: «Женщина, слезы ты льешь о моем бессильном оружье —   Верно, тебе, а не мне эта утрата больней! Что ж, ступай себе прочь, дели со счастливцами счастье: 110   Много дано вам услад, ты в них хороший знаток». В ярости мне отвечает она: «Ничего ты не понял!   Дело сейчас не во мне — мир в беспорядок пришел! Тот, о ком я кричу, — он рождает людей и животных,   Птиц и всякую тварь — все, что под солнцем живет, 115 Тот, о ком я кричу, сопрягает два пола в союзе —   Нет без него ни жен, ни матерей, ни отцов. Тот, о ком я кричу, две души сливает в едину   И поселяет ее в двух нераздельных телах. Ежели этого нет — красота не утеха для женщин, 120   Ежели этого нет — сила мужчин ни к чему. Ежели этот предмет не дороже нам чистого злата,   Вся наша жизнь — тщета и смертоносная ложь. Ты — и веры залог, и тайны надежный хранитель,   Ты — драгоценнейший клад, всякого блага исток. 125 Все на земле покорно тебе, что высоко и низко:   Скиптры великих держав ниц пред тобой склонены. Не тяжела твоя власть, но радостна всем, кто подвластен:   Лучше нам раны и боль, нежель немилость твоя. Мудрость сама, что над миром царит, размеряя порядок, 130   Не посягает ни в чем на достоянье твое. Дева, ложась под удары твои, тебя прославляет:   Ей, пронзенной тобой, сладостно кровью истечь, Слезы глотая, смеется она раздирающей боли,   Рада над телом своим видеть твое торжество. 135 Ты гнушаешься всем, что скудно, бессильно и вяло:   Даже и в нежной игре мужества требуешь ты. Служат тебе и разум людской, и мышцы людские;   Самое зло, и оно власти покорно твоей. Тщетно тебя одолеть враждебные силятся силы — 140   Труд, холода и дожди, ссоры, коварство и гнев, Нет — и жестокому ты укрощаешь душу тирану,   И окровавленный Марс кроток становится вновь. Нет — и когда сокрушил гигантов Юпитер перуном,   Ты из казнящей руки ласково вынул перун. 145 Нет — пред тобою и тигр признает владычество страсти,   Перед тобою и лев станет и нежен и мил. Мощь необорна твоя, а милость твоя несравненна —   Сладко с тобой победить, сладко тебе уступить. Даже в бессилье своем ты вновь исполняешься силой — 150   Снова готов побеждать, снова готов уступать. Ярость твоя коротка, а нега твоя бесконечна —   Смерть свою духом поправ, вновь оживаешь и вновь». Это сказав, удалилась она, пресытившись скорбью,   Я же остался лежать, словно мертвец, на одре.

Кто, свой век умиривши правой мыслью, Попирая стопами наглость рока, И под гневом Фортуны и под лаской Зрак являет равно невозмущенный, — 5 Не подвигнет того безумство Понта, Возбудившего волн кипящих смуту; Не смутит и Везувий, что из горнов Изрыгает нежданно дымный пламень; Ни перун огневой не поколеблет, 10 Что обык поражать гордыню башен. Долго ль важность в уме давать тиранам, Злобу имущим, силы же лишенным? Откажись от надежд, отвергни страхи, И надменного гнев обезоружишь. 15 Жалок тот, кто, страшась и вожделея, Не хранит своего самостоянья: Щит он бросит, и с места будет сдвинут, И скует для себя же сам оковы.

Тучею смутной Скрыты, нимало Лить уж не смогут Света созвездья; 5 Если подвигнет Моря глубины Австр беспокойный, — Сткло омрачится Влаги, что прежде 10 Соревновало Светлости неба, Зрению явит Тьму и смущенье; Струи, что вольно 15 Прежде с высоких Гор нистекали, Сдержаны часто В беге бывают Камней препоной. 20 Ты ж, если ищешь В свете чистейшем Истину видеть, Верной стезею Течь невозбранно, — 25 Радости презри, Презри угрозы, Прочь да отходят Скорбь и желанье! Сим покоряясь, 30 Ум пребывает Смутен и скован.

Тот блажен, кто возмог Добра Многосветлый узреть родник; Тот блажен, кто возмог стряхнуть Путы, долу влекущие. 5 Молвят были: Фракиец встарь Рок супруги оплакивал, Сладкозвучною жалобой Понуждая поток стоять И подвижно блуждать леса; 10 Лань меж лютых являлась львов, Отлагая природный страх, Не пугался и заяц пса, Укрощенного песнию. Только в недрах сердечных огнь 15 Все жесточе пылал и жег, И напевы могучие Не могли врачевать певца. Укорив олимпийцев, он К преисподним сошел богам; 20 На умильный настроив лад Струны, мерой звучавшие, — Что им было почерпнуто От святых материнских струй, Что внушала без меры скорбь 25 И питавшая скорбь любовь, Все излил он, пленив Аид, За усладу же — милости У подземных просил владык. Застывает трехглавый страж, 30 Песнью крепкой осиленный; Лики грозных карательниц, Столь ужасных для грешного, Увлажнились росою слез; Се, главу Иксионову 35 Колеса не кидает бег; Се, Тантал вечножаждущий Позабыл на струи глядеть; Укротился и коршун злой, Печень бросивши Тития. 40 «Побежден я! — взывает сам Повелитель, смягчась душой. — Ту, что выкупил песнию, Получает супругу муж; Но дается условие: 45 До исхода из Тартара От нее да отклонит взор». Что условье влюбленному? Для любови любовь — закон. Ах, уже у порога дня 50 Эвридику свою Орфей Увидал, потерял, убил. Эта басня гласит о вас, Что к верховному свету дня Душу силитесь вывести: 55 Ибо кто, на пещеру мглы Соблазняясь, оглянется, Тот, узрев преисподнюю, Потеряет предмет трудов.

Чистым светом славного Феба Похвалил Гомер сладкогласный, [1091] Не имущего все же силы Ни утробу земли лучами Пронизать, ни пучину моря, Но Творец небесного круга Не таков: всесветлому оку Ни земли дебелая толща, Ни чернейший мрак не препона. 10 Все, что было, что есть, что будет, Он единым ума движеньем Видит вкупе; его неложно Наречешь ты солнцем всезрящим.