Самба-храбрец
Сказки и легенды Сенегала
Сказочный мир Сенегала
Сенегал. Самая западная оконечность Африки. Дальше — необъятный и неспокойный Атлантический океан.
С севера к Сенегалу примыкает Мавритания с ее каменистыми плато и жаркой пустыней. С востока — Республика Мали, наследница культуры одного из древнейших государств Западной Африки. На юге — Гвинейская республика и ближе к Атлантике Гвинея-Бисау с влажными тропическими лесами. На юго-западе в Сенегал извилистым языком врезается Гамбия — узкая низменная полоса вдоль обеих берегов полноводной реки Гамбии.
Сенегал. Огромная серо-красная волнистая равнина, постепенно понижающаяся от восточных плоскогорий к Атлантическому океану, где вдоль низменных и ровных берегов до мыса Сангомар громоздятся песчаные дюны, а дальше на юг — неприветливые красные обрывы, прорезанные лишь устьями многочисленных рек. Вдоль этих рек — Сенегала, Казаманса, Гамбии в верхнем течении, Ферло, Салума — вечнозеленые леса, остатки джунглей. В первозданном их виде джунгли сохранились только в заболоченных низинах близ атлантического побережья, к северу от долины Гамбии да еще кое-где. Их окружают просторы саванны с колючими кустарниками и жесткой травой, среди которых стоят рощицы огромных акаций, тамариндов и одинокие могучие баобабы. Дальше на север не встретишь даже их, там уже полупустыня, сахель.
В Сенегале нет привычных нам четырех времен года. Есть только сухой сезон, когда трескается истомленная жаждой красная земля, и сезон дождей, когда в северной пустыне все не долго, но пышно зеленеет, а на южных равнинах от тропических ливней реки выходят из берегов.
Таков Сенегал, такова земля, где разворачивается действие преданий, легенд и сказок сенегальских народов.
Что же это за народ, создатель удивительных сокровищ мудрости, юмора и фантазии?
Издревле Сенегал населяли многочисленные племена: волоф (уало), тукулеры, фульбе, пёль (фуль), серер, мандинго, — всех и не перечислишь. У каждого из них были и есть свои обычаи, предания, легенды, свои мифические герои. Однако все они веками жили рядом в одной стране, и культуры их перемешивались, сплавлялись, дополняя и обогащая друг друга. Все эти племена частично или полностью входили в состав могущественных средневековых африканских государств, Мали и Ганы, и это замешало еще круче опару многоплеменной культуры. А затем пришел ислам, почти три четверти населения Сенегала было обращено в магометанство. А потом — европейцы: португальцы, англичане, голландцы и, наконец, с середины XVII века французы, с благословения кардинала Ришелье. Хотя католичество и плохо принялось в Сенегале, все же влияние христианства не могло не отразиться на народном творчестве.
Любая новая религия обычно стирает, уничтожает, искореняет древние мифы. Однако несмотря на засилие ислама и несмотря на трехвековое владычество французов, в Сенегале осталось много людей, сохранивших свои языческие верования. До сих пор многие сенегальцы почитают злых и добрых духов вод и лесов, обожествляют деревья, животных и силы природы. Они-то и являются истинными хранителями самых древних сказок, преданий, легенд.
Однако хранители хранителями, а кто эти сказки я легенды собирает? Кто их запоминает? Как они передаются из рода в род и от племени к племени?
В Сенегале, как и во всей Африке, помимо обыкновенных сказочников-любителей, деревенских стариков и старух, были и есть певцы-сказочники, гриоты, и певицы-сказочницы, гриотки. Они составляют как бы особый клан, почитаемый и одновременно презираемый во всех племенах. Презираемый, потому что гриоты ведут бродячий образ жизни, ничего не имеют и существуют за счет подаяний. Они как бы вне племени. А почитают их за то, что в своей памяти гриоты хранят бесценные сокровища народной мудрости, и без них, без их песен и сказок не обходится ни одно празднество. А еще гриотов побаиваются. Хозяин хижины или деревенский вождь, не ублаготворивший гриота, рискует стать героем очередной его насмешливой сказочки. А гриоты всегда славились своим острым языком.
Вот эти бродячие гриоты, объединенные между собой в своеобразное профессиональное братство, — истинные хранители африканского и, в частности, сенегальского фольклора. Они ходят из деревни в деревню, от племени к племени и по вечерам — только с наступлением темноты, как велит обычай! — рассказывают сказки, поют, вспоминают мудрые притчи, сыплют поговорками. И сами внимательно слушают, пополняя свой запас народной мудрости, ибо это их единственное богатство, единственное достояние.
И еще — во всяком случае, крупнейший знаток африканского фольклора Ролан Колэн это допускает, — вполне возможно, что гриоты и гриотки, объединенные профессиональной солидарностью, при встречах обмениваются своими духовными сокровищами, непрестанно обогащая и дополняя свой репертуар. Такие гриоты — бесценный источник для фольклориста. Но, к сожалению, их осталось очень немного, потому что смены им в наш просвещенный век нет. Вместе с ними уходит, забывается веками накопленная мудрость, гаснет свет народной фантазии, — потому что гриоты не могли записывать то, что они знали, на племенных языках, не имевших письменности. А если бы и могли писать по-арабски или по-французски, то не стали бы, ибо это было бы нарушением священной традиции устного сказа.
Что же дошло до нас? Откуда мы знаем то немногое, что знаем? Откуда эта книга?
Нередко знакомство с африканским фольклором начиналось с миссионеров. Чтобы проповедовать «слово божье», им надо было изучить племенные языки. И вот составлялись словари, грамматики, и в качестве текстов довольно часто использовался фольклор. Целый ряд таких учебников проиллюстрирован сказками. Затем пришли путешественники, и в их дневниках мы находим немало местных преданий и легенд, — но это приблизительные переводы по памяти с приблизительных переводов проводников, которые сами еле знали французский язык. Наконец, уже в XIX веке, появились настоящие ученые-этнографы, вполне овладевшие племенными языками. Их точные, текстуальные записи, наряду с описаниями обрядов и обычаев, рассеяны по многочисленным специализированным журналам, и отыскивать их — дело нелегкое.
В этом отношении сенегальскому фольклору исключительно повезло. Большую подготовительную работу по сбору и предварительной обработке сказок, легенд и преданий Сенегала проделали два таких знатока, как сенегальский писатель Бираго Диоп и французский фольклорист Андре Террисс.
Бираго Диоп перевел на французский в основном сказки племени волоф и вольно пересказал несколько гораздо более поздних притч о мудрых марабутах. Андре Террисс собрал сказки и легенды различных племен Сенегала, добавив к ним весьма любопытные пословицы и народные песни племени пёль. Не будем здесь говорить о достоинствах и недостатках обработки того и другого автора, — степень этой обработки у обоих весьма значительна, и при переводе крайне трудно сохранить хоть какое-то подобие стилевого единства. Скажем лишь, что эти источники легли в основу сборника «Самба-храбрец». Для большей полноты в него включены и сказки, записанные другими авторами.
О чем же говорят сказки и легенды сенегальцев? Прежде всего об их жизни, об их повседневных делах, о привычках, обычаях, убеждениях и верованиях. Внимательный читатель может из, казалось бы, самых фантастических сказок узнать множество интереснейших фактов. Следует отметить, что в отличие от европейских застилизованных, олитературенных сказок, зачастую весьма далеких от подлинного фольклора, африканские, в частности, сенегальские народные сказки сохраняют в деталях всю свою достоверность, каким бы фантастическим ни был сюжет. А эти детали очень важны!
Из сказок «Поле Ландинга» и других подобных сказок мы узнаем, как в Сенегале расчищали, выжигали, засевали и обрабатывали поля, как выращивали просо, арахис, бататы, маниоку. Из забавной сказки «Храбрый маленький цыпленок» мы узнаем о ростовщичестве. В сказке «Боли» нам подробно рассказывают о ремесле кузнеца, о его инструментах и о том, что он изготовлял, — от драгоценных украшений до простых мотыг. В сказке «Охотник и крокодил» упоминается, что шорниками в Сенегале были мавры. В сказках «Сватовство» и «Строптивая Бинта» говорится о любопытных свадебных обычаях. В сказках «Как звери на одном поле сеяли» и «Как Лёк и Буки сестер продавали» — жестокая правда о том, что в голодные годы продавали в рабство сестер и даже матерей. Повседневный быт, ремесла, поверья, обычаи — обо всем этом правдиво и бесхитростно рассказывают нам сказки. И еще об одном, очень важном. О морали сенегальцев. Не будь жадным («Куропатка Тиокер и маленькие крабы», «Лёк и слепцы»).
Будь запасливым («Как Диар отомстил шакалу»).
Не рой яму ближнему («Как Лёк вылечил сына льва»). Живи в мире с соседями («Смерть осла»).
Не будь слишком доверчивым («Конко-сом, рыба голая, усатая»).
И еще многое другое, о чем слушатели, особенно дети, сызмальства узнают по ночам у костра из уст стариков или гриотов. Сказка для африканцев имеет огромное воспитательное значение.
Кстати, обычай рассказывать сказки только с наступлением темноты весьма убедительно объясняет Ролан Колэн. В темноте, говорит он, под звездным небом человек становится восприимчивее, и тогда даже самое невероятное кажется ему возможным.
Сказанное, конечно, не относится к таким откровенным фарсам, как «Рогатая Буки» или «Храбрый маленький цыпленок», где цыпленок кладет в свой заплечный мешок сучок, кота, гиену, льва, слона и еще отважного воина!..
Тут следует отметить еще одну характерную черту сенегальских сказок. Их юмор. Иной раз добродушный («Заяц Лёк и дикобраз»), иной раз жестокий («Как Буки хотела снести яйца»).
Давно уже стало обычным делить сказки на бытовые, анималистические, волшебные и так далее. К сенегальским и к африканским сказкам вообще такое деление малоприменимо. Взять хотя бы сказки, где героями выступают животные. В русских сказках лиса, даже если она кумушка и Патрикеевна, все же остается по преимуществу лисой, волк — волком, медведь — медведем. В сенегальских сказках совсем не так или далеко не так. Во-первых, чаще всего герои персонифицированы. Заяц не просто заяц, а Лёк, и гиена не просто гиена, а Буки. И живут они зачастую жизнью людей: возделывают поля, имеют дома, ходят на базар, продают с голодухи сестер. Во многих таких сказках африканцы рассказывают о своей жизни, о себе. Образы зверей для них всего лишь маски. Тут следует сделать одно замечание.
Характеристики Лёка и Буки четко определены в сенегальских сказках. Лёк — непревзойденный хитрец, которого побаивается даже бог джунглей. Он всегда выходит сухим из воды, всегда торжествует над своими противниками. Но Лёк вовсе не так уж нравствен и добр. Он проказник, озорник, обманщик, похабник. Лишь в некоторых сказках Лёк выступает добряком-благодетелем («Гунэ, брат львов», «Буки, Лёк и ученый осел»). Но почти во всех остальных заяц прежде всего ловкач и хитрец.
Его проделки оправдывает только то, что его постоянный антагонист — жадный, свирепый, жестокий и тупой Буки.
В сенегальском фольклоре почти во всех сказках Буки — это гиена-самец. Он — муж, идущий за украшениями жене, он — брат, продающий сестру, он — отец семейства, Бейе-коза называет его дядюшкой («Бесполезные истины») и так далее. Лишь в некоторых сказках («Буки в раю зверей» и «Как Буки воскресла») Буки — мать семейства. Все это создает известные трудности для читателя, для которого гиена по-русски — слово женского рода.
Среди сказок о животных есть и чисто развлекательные. Таких сравнительно немного. Большинство же сенегальских сказок о зверях поучительные, назидательные. К ним в гораздо большей степени, чем к европейским сказкам, применимы слова Пушкина: «Сказка ложь, да в ней намек». Потому что африканец ждет от сказок не только и не столько развлечения, сколько поучения. Для него сказка — прежде всего мудрость народа. И он впитывает эту мудрость доверчиво и жадно. «Добрым молодцам урок» — прочтем мы и улыбнемся. Африканец сперва улыбнется, по потом задумается. Для него важнее всего «урок», поучение, мораль. Африканские сказки издавна были своеобразным изустным морально-этическим кодексом.
Это в равной степени относится и к волшебным сказкам, назовем их так условно. Самба-храбрец убивает тех, кто издевается над немощью и старостью, и благородство его вознаграждается сторицей.
Скромный рыбак берет маленький тамтам («Волшебные тамтамы»), щедро одаривает односельчан и становится вождем. Вежливый Лёк выбирает маленький калебас и получает сокровища. Жадная, грубая Буки хватает большой калебас и едва не погибает.
Таковы моральные уроки. Сенегальцы чтят скромность, уважают старших, воспевают храбрость, щедрость, бескорыстие и благородство. Вежливый, послушный юноша или девушка всегда бывают вознаграждены. Злого же, грубого и заносчивого ждет обязательная и порой жестокая кара. Всеобщее презрение ожидает того, кто откажет путнику в гостеприимстве. А тот, кто нарушает древние обычаи и не чтит память предков, лишается даже права называть свое родовое имя. Так в сказках раскрываются характерные черты народа.
В этом сборнике нет, по сути говоря, исторических легенд. Лишь отдельные вставки о бурном прошлом Сенегала в сказках «Мамаша-крокодилиха» и «М'Бам-осел и Буки в школе», да еще кое-где.
Особняком стоит философская сказка про Правду и Ложь с иронической моралью: не всегда правда хороша, а ложь плоха. И сказка-притча «Бесполезные истины». Заключение ее аналогично: необходимость сильнее всех истин! И в этом — жестокий реализм жизни.
Следовало бы также выделить рассказы-легенды о марабутах, чем-то напоминающие рассказы о мулле Насреддине. Это «Мудрость Мадиакате Калы» и «Дурачок марабута». Очень любопытно, что если в первом случае сам марабут проявляет прозорливость и мудрость, то во втором лишь дурачок Даффу-серинь спасает своего марабута от конфуза. Не так уж безоглядно набожны были обращенные в ислам сенегальцы! Еще одна примечательная, характерная черта.
Таким образом, сенегальские сказки трудно поддаются обычным подразделениям: среди них можно выделить лишь отдельные группы по чисто внешним признакам. Это и обусловило структуру сборника: в первом разделе — сказки о животных вообще. Во втором разделе — цикл о Буки и Лёке. В третьем — если так можно выразиться, человеческие сказки, где главные герои — люди. Поскольку принцип такого деления чисто формальный, некоторые сказки о Буки попали в первый раздел, потому что главный герой все же Лёк или другое животное.
В заключение несколько слов о стиле сенегальских сказок. Основой для нашего сборника послужили книги Бираго Диопа и Андре Террисса. И тот и другой, разумеется, подвергли сказки обработке. Но подход был разный. Андре Террисс признается: «Я хотел сделать сказки Сенегала понятными для французского подростка». Этим сказано все. Убраны натуралистические подробности, излишняя жестокость, сглажены несуразицы и сведены все концы с концами.
Бираго Диопа все это не смущало: он любит сочные выражения, соленые остроты, варварски красочные образы: «Ружья начали кашлять порохом и отхаркивать пули». Мало того: если Андре Террисс все же сохраняет целостность сказок, то Бираго Диоп оперирует сюжетами совершенно свободно и иной раз создает из нескольких сказок одну сказку-цикл, связанную лишь единым героем. Самый яркий пример — «Буки-сирота». В ней отчетливо просматривается несколько самостоятельных сказок. Первая: Буки делит мясо жертвенного быка: «Эта куча мяса — духу покойного Н'Джура, эта мне, а эта тому, кто первый ее коснется, а я уже наложила на нее лапу». Вторая: Буки, которой запрещено носить свое родовое имя, называет себя Диукхане, а кабана-бородавочника называет — Буки Н'Джуром, и гнев окружающих обрушивается на несчастного кабана. Третья: Буки слушает песнь благодарности. Наконец, четвертая: встреча Буки со злоязычной Кумбой Дёркисс, которая пугает ее, пообещав сыну еще одну гиену на закуску. Все эти сюжеты совершенно самостоятельны и слиты в одну сказку Бираго Диопом. Так он поступал неоднократно. Эту особенность нельзя не учитывать.
Может быть, поэтому такие сказки, как романтическая «Фанта» (запись Ибрахима Ба) или нелепо-смешная «Храбрый маленький цыпленок» (запись Ландеруана и Тилхо) и некоторые другие, резко отличаются по стилю от основного состава сборника. Но, может быть, как раз это поможет читателю полнее воспринять многокрасочный, разноголосый, разнообразный фольклор сенегальцев.
Наконец, хотелось бы сказать еще об одной особенности этого сборника. В него намеренно включены различные варианты одинаковых сюжетов. Например, Буки лезет обратно в яму. И крокодил вылезает на берег с той же целью: чтобы доказать свою правоту. В общем — это классический сюжет сказки о джинне, который залез обратно в бутылку, чтобы доказать, что он в ней мог уместиться.
Впрочем, фольклорных сюжетов вообще немного, вся суть в обработке, в деталях. И тут сенегальцы проявляют изумительную изобретательность и фантазию. Все это позволяет надеяться, что путешествие в сказочный мир Сенегала окажется поучительным и интересным для наших читателей.
I
Черепаха и змея
Однажды черепаха М'Боната повстречалась со змеей Дианэ.
Черепаха не боялась змеи; при малейшей опасности она просто пряталась под своим панцирем. И змея не боялась черепахи, медлительной и доброй странницы, со змеиной головой.
— Сестрица! — сказала змея Дианэ. — Мы так часто встречаемся, но делаем вид, будто совсем не знакомы. Может быть, кто-нибудь из моих родичей чем-то тебя обидел?
— Вовсе нет, наоборот, — ответила черепаха М'Боната. — И чтобы доказать тебе мою приязнь, я приглашаю тебя в гости.
В назначенный день змея приползла к черепахе. Посередине хижины уже стояло блюдо с лучшими закусками.
— Прошу тебя, угощайся! — сказала М'Боната.
По своему обыкновению влезла она на блюдо, прикрыв его целиком, высунула маленькую голову из-под панциря и начала спокойно поедать вкусные коренья.
Змея Дианэ крутилась, крутилась вокруг блюда, но никак не могла добраться до пищи. Наконец она прошипела:
— Как же я могу есть, если блюдо придавлено калебасом?
Черепаха М'Боната развеселилась. «Здорово я подшутила над змеей!» — подумала она. А вслух сказала:
— Ах, какая ты скромная гостья! Приглашать тебя одно удовольствие!
Через несколько дней змея Дианэ снова встретила черепаху и сказала:
— М'Боната, я тоже хочу пригласить тебя в гости. Приходи нынче вечером ко мне в хижину, поужинаем вместе.
Вечером приплелась М'Боната к змее и увидела блюдо с лучшими закусками. Но змея лежала на нем, свернувшись, и прикрывала все блюдо.
— Эй, послушай, как же я могу есть, если ты все прикрыла? — возмутилась черепаха.
— Ах, М'Боната, — ответила ей змея. — Я хотела принять тебя так же радушно, как ты меня. Ты в тот вечер поставила на свое блюдо калебас. А я сегодня накрыла мое блюдо крышкой.
Вот почему змея Дианэ и черепаха М'Боната с тех пор не ходят друг к другу в гости, хотя и живут по соседству.
Как Диар отомстил шакалу
Кто не знает Диара, сенегальскую белку? Его называют еще пальмовой крысой, но Диар вовсе не крыса и не грызет пальмовые побеги.
Диар — красивая белка с пушистым хвостом и яркими белыми полосками на серой шкуре. Живет он на больших равнинах среди трав и колючих кустарников, ест зерно и спит в уютных норках. Его можно видеть во всякое время дня: то он скачет среди трав, то семенит по песку, заметая свои следы длинным пушистым хвостом.
Иногда Диар останавливается, садится и, вытянувшись, чутко прислушивается. При малейшей опасности он срывается с места и словно летит, и хвост его стелется над землей, как струя дыма.
А было время, когда Диар никого не боялся. Подобно другим животным, он умел говорить и жил в полном согласии со всеми обитателями великого царства джунглей.
В один из тех дней повстречался Диар с шакалом Тиллем. За его гнусные повадки Тилля никто не жаловал, а Диар и заяц Лёк — в особенности. Оба они любили при случае над ним подшутить.
Диар и Тилль пошли вместе на большой праздник зверей пустыни. Этот праздник справляют каждый год в пустыне Ферло, где могут жить только те, кто не боится жажды и может довольствоваться малым.
Рано ли, поздно ли, добрались Диар с Тиллем до селения Песчаного, где должен был вскоре начаться праздник. И, не заходя в селение, остановились они передохнуть под одним из редких в пустыне деревьев.
Как известно, Диар весьма осмотрителен, подобно всем своим родичам — белкам. Он всегда делает запас орехов и зерен, и никакие бедствия — засуха или неурожай — не застают его врасплох. Вот и в этот раз Диар прихватил с собой большой мешок арахисовых орехов. А Тилль должен был по условию добывать по пути для обоих мясо.
Диар берег свои орехи и старательно отыскивал всякие съедобные плоды. Однако шакал Тилль жрал орехи так жадно, что мешок под конец совсем опустел. Диара это очень огорчало. В тот вечер, однако, Тилль все-таки приволок откуда-то жирного барашка.
— Тилль, — сказал Диар, — я думаю, нам лучше припрятать остатки барашка. А то еще придется делиться со всякими недотепами, которые явятся на праздник с пустыми руками.
— Поистине, ты говоришь мудро! — согласился шакал.
А про себя подумал: «Вечером Диар, как всегда, уснет, а я попирую всласть. От барана еще много осталось!»
— Если ты мне доверяешь, — продолжал Диар, — давай спрячем барашка вместе.
— Хорошо, — согласился шакал, — закопаем мясо в песок.
— Нет, — возразил Диар. — Твоя сестрица гиена Буки сразу его учует и поживится нашими запасами. Лучше спрячем барашка на этом дереве: там его никто не достанет!
— Но как это сделать? Ведь я не могу влезть на дерево, а у тебя не хватит сил поднять туда барана.
— Ничего нет легче, — ответил хитрец Диар. — Ты разгрызешь его на маленькие куски своими острыми зубами, а я втащу их по одному на дерево и наколю на длинные шипы.
Так они и порешили. Тилль принялся отгрызать куски от туши барана, а Диар, позабыв об усталости, тут же их подхватывал, втаскивал на дерево и накалывал на шипы.
Когда все было закончено, приятели отдохнули еще немного, а затем вошли в селение. Праздник был уже в разгаре! На него собрались и верблюд Гелэм со всеми своими верблюжатами, и песчаная змея Ниангора, и хамелеон Какатар, и неутомимая бегунья страусиха Ба-Нйоли и все прочие жители пустыни.
Диар и Тилль поздоровались со всеми, наплясались вдоволь под звуки быстрых тамтамов, и наконец утомленный Диар отправился спать.
Однако Тилль, коварный шакал, сам не плясал, а больше смотрел и ждал ночи. Как только Диар уснул, он побежал к дереву. Лишь у подножья дерева он хлопнул себя лапой по лбу и завыл:
— Какой же я глупец! Как же я доберусь до мяса? Ведь все куски наколоты на шипы на самых высоких ветках! Увы, без Диара мне их не достать…
Пришлось ему улечься под деревом натощак.
На рассвете Диар проснулся, умылся, расчесал усы, встряхнул шкурку, распушил хвост. И только после этого, не торопясь, засеменил к дереву.
Голодный Тилль встретил его ворчаньем и упреками. Но Диар только отмахнулся от него и живо взлетел на дерево. Там он удобно уселся на развилке двух сучьев, снял с шипа кусок мяса пожирнее и принялся его уплетать.
— Эй, Диар! — зарычал шакал. — Сбрось-ка мне пять-шесть кусков получше! Да не забывай — это мясо мое!
— Ты, видно, забыл, как жрал мои арахисовые орехи и не задумывался, твои они или мои! — насмешливо ответил Диар. — Но если ты съедаешь все подчистую и не делаешь запасов, значит, у тебя есть какой-то способ всегда добывать себе еду. Я такого способа не знаю и без припасов наверняка умру с голоду. Поэтому я оставлю это мясо себе взамен моих вкусных орехов.
Услышав такое, шакал Тилль едва не взбесился от ярости. Рыча и визжа, он набросился на дерево, стал кусать его и царапать когтями кору, из его пасти клочьями летела пена. Но это не помешало Диару спокойно докончить свой завтрак.
Долго бесновался шакал под деревом, однако голод наконец заставил его отправиться на охоту. А когда он ушел, Диар собрал в мешок лучшие куски мяса и пустился один в обратный путь.
Но с тех пор все потомки Диара, пальмовые крысы, избегают встречаться с шакалами, потомками Тилля. Едва завидят шакала, сразу прячутся в свои глубокие норки и замирают не дыша.
Умей выбирать друзей
Родители жабенка М'Ботта, вероятно, считали, что он еще слишком молод, и поэтому преподали ему только самые основы мудрости жабьего племени. Так, они посоветовали М'Ботту не связываться с ящерицей Багг, которая день-деньской бегает и суетится, словно рабыня на посылках. И еще они предупредили М'Ботта, чтобы он опасался коварной змеи Джанны, которая умеет так ловко притворяться лианой. Особенно ее надо остерегаться, когда она раздевается и оставляет свое старое бубу на раздвоенных сучьях.
Все это родители втолковали жабенку М'Ботту.
Но, как видно, они считали, что он еще слишком юн и потому не рассказали М'Ботту, как все жабье племя едва не погибло из-за одного их тщеславного предка.
Было это много-много лун тому назад. С тех пор болота несчетное число раз наполнялись небесной водой и снова высыхали под палящим солнцем. Поколения и поколения жаб появлялись на земле и в положенный срок уходили к своим предкам. В те далекие времена прапрадедушка прапрадедушки дядюшки Маму-Маматт М'Ботта, прадеда дедушки и бабушки жабенка М'Ботта, повстречал однажды на своем пути дочь грозного врага змеиного племени, старого змеееда Калао. Он влюбился в нее без памяти и тут же посватался. И Калао отдал ему свою дочь в жены.
Однажды старый, подслеповатый уже Калао вышагивал своим медленным ровным шагом по тропинке и наткнулся на какую-то жабу. Жаба то ли не успела с ним поздороваться, то ли не захотела. Ведь не все жабы были такие уж вежливые!
Обозлился старый Калао, вытянул свою длинную шею и схватил невежу клювом. Словно клецка из просяной муки, скользнула жаба ему в живот.
— Подумать только! — воскликнул старик Калао. — Подумать только, я ведь мог дожить до самой смерти и ни разу не попробовать такого лакомого блюда!
Вернулся он к себе в деревню и рассказал обо всем своему гриоту.
— Господин, — заметил гриот. — Если хочешь, можешь лакомиться так каждый день. И ты, и твои родственники, и все твои друзья.
— Но как это сделать? — спросил старый змееед.
— Господин, разве хороший зять откажется помочь своему тестю?
— Нет, у нас такого не бывает.
— Да и в других деревнях тоже. Так вот, господин, скажи своему зятю, что он должен вскопать твое поле. Он послушен твоей воле и непременно придет с друзьями и друзьями своих друзей из жабьей деревни.
Калао так и сделал. Он послал гонца сказать зятю, чтобы тот помог ему вскопать поле для посева.
Наутро жабы вышли из своей деревни Кёр-М'Ботт с первым криком петуха, чтобы добраться до деревни Кёр-Калао до восхода солнца. Впереди прыгали их гриоты и музыканты с тамтамами. А за ними скакали — зять Калао, его друзья, друзья его друзей и друзья друзей его друзей. На рассвете они были уже на месте и сразу же принялись за дело. Гремели тамтамы, звенели песни, и работа спорилась. Гром тамтамов и песни разбудили всех в деревне. Первым проснулся гриот старика Калао, прибежав к своему вождю, он сказал:
— Господин, все готово для твоего пиршества. Старый Калао, его потомки, его друзья и их потомки медленными шагами двинулись к полю и окружили его со всех сторон. А потом они набросились на трудолюбивых жаб, которые вспахивали поле и выпалывали сорные травы.
Первыми были проглочены жабы-гриоты, певцы и музыканты. Смолкли песни, смолкли барабаны, и отовсюду слышалось только щелканье клювов, которые открывались и закрывались, открывались и закрывались.
Бедные жабы прыгали, спотыкались и ковыляли, пытаясь бежать, но почти все они закончили этот свой последний день в непроглядной ночи, в животах змееедов.
Лишь троим удалось спастись и поведать в своей деревне Кёр-М'Ботт о печальной и страшной участи соплеменников.
И среди этих троих был прапрадедушка прапрадедушки Маму-Маматт М'Ботта, прадедушка деда и бабушки жабенка М'Ботта.
Эту легенду племени рассказывают в назидание всем юным жабам, но лишь тогда, когда они подрастают. Вот почему жабенок М'Ботт ее не знал: родители считали, что он пока еще слишком молод.
И, наверное, потому он заговаривал и старался познакомиться со всеми, — разумеется, кроме ящерицы Багг и змеи Джанны, — со всеми, кого он встречал или догонял на пути к своей речной заводи.
А у заводи всегда бывала уйма народу! Все, кто летает, ползает или ходит, собирались к заводи, кто пораньше с утра, кто попозже к ночи. И все были такие разные! Одни вежливые и любезные, другие сердитые и ворчливые. Но жабенок М'Ботт здоровался со всеми, а кое с кем заводил знакомства.
Однажды пчела Ямбе, прощаясь с жабенком, сказала ему:
— Послушай, М'Ботт, заглянул бы ты как-нибудь ко мне, разделил со мной трапезу!
Дважды приглашать М'Ботта было не нужно. Он уже слышал, что Ямбе-пчела умеет готовить такое блюдо, какого никто другой не умеет. И он тут же ответил:
— Если ты согласна, приду завтра.
— Прекрасно, до завтра!
На другой день жабенок М'Ботт, побывав у заводи, пошел не к себе домой, не к старому глиняному кувшину-канари, который достался ему от родителей, а предвкушая вкусное угощение, радостно запрыгал к дому Ямбе-пчелы.
— Ямбе, са ярман джам? (Ты в мире сама с собой?) — приветствовал пчелу жабенок М'Ботт.
— Джама ма рек! (Я в мире с собой!) — услышал он в ответ.
Жабенок М'Ботт подошел к калебасу, полному меда, и прикоснулся к его краю указательным пальцем левой лапки, как подобает воспитанному ребенку. Затем он протянул правую лапку к угощению, которое казалось ему таким вкусным! Но пчела Ямбе остановила его:
— Мой друг, неужели ты собираешься есть такими грязными лапами? Сначала пойди умойся!
Жабенок М'Ботт весело запрыгал к старице: топ-клёп, топ-клёп! И так же весело прискакал обратно: топ-клёп, клёп-топ!
Снова уселся он перед калебасом, и снова пчела Ямбе, которая не стала его дожидаться в уже принялась за мед, остановила жабенка:
— Посмотри на свою лапку — она стала еще грязнее! М'Ботт-жабенок опять запрыгал к старице, но уже не так радостно: клёп-топ! Клёп!
А когда он вернулся, Ямбе-пчела снова послала его мыть лапки.
Он отправился к старице уже совсем грустный: топ… клёп… топ!
Вернулся он после седьмого раза с грязными лапами — тропинка-то была мокрая! И увидел весь взмокший от жары жабенок, что калебас уже пуст и даже вычищен.
Только тогда понял М'Ботт, что Ямбе-пчела зло над ним подшутила. Но все же он вежливо попрощался с ней:
— Да будет мирным твой день, Ямбе, — сказал М'Ботт и заковылял домой, к своему прохладному кувшину-канари.
Дни шли за днями. М'Ботт учился у взрослых и старших и многое узнал. Но по дороге к заводи он по-прежнему вежливо здоровался со всеми, и, конечно же, с пчелой Ямбе.
Однажды М'Ботт сказал пчеле:
— Ямбе, заглянула бы ты как-нибудь ко мне, разделила со мной трапезу!
Пчела Ямбе с радостью согласилась. «Право же, он такой милый и совсем не помнит зла!» — подумала она.
На другой же день пчела Ямбе прилетела к дому жабенка. Она опустилась на порог и поздоровалась.
— М'Ботт, ты в мире с собой?
— Да, с собой я в мире, — ответил жабенок М'Ботт, который уже сидел перед калебасом, полным вкусной еды. — Входи же скорей!
Ямбе-пчела влетела, громко жужжа крыльями: врру!.. врру!.. врруу!
— Ямбе, прошу тебя, замолчи, — вскричал М'Ботт, — Я не могу есть под музыку! Пожалуйста, оставь свой гудящий тамтам снаружи!
Ямбе-пчела вылетела а вернулась, жужжа еще громче прежнего: врруу!.. вррууу!..
— Но я же сказал тебе, чтобы ты оставила свой там-там снаружи! — возмутился жабенок.
Ямбе-пчела вылетела и вернулась с таким же шумом: врруу!.. врруу!.. вррууу!
И жабенок М'Ботт снова ее прогнал.
А когда она вернулась в седьмой раз и старый кувшин-канари снова наполнился жужжанием ее крыльев, М'Ботт уже закончил есть и даже вымыл калебас.
Пчела Ямбе вернулась к себе, продолжая играть на своем тамтаме. Но с тех пор она уже никогда не отвечает на приветствия жабенка М'Ботта.
Куропатка Тиокер и маленькие крабы
Всем известно, что Тиокер-куропатка всегда гуляет одна со своими птенцами. Другие птицы никогда с ней не водятся, и у нее очень мало друзей. Дикая и пугливая, она живет в кустарниках, всегда настороже. Вид у нес надменный и в то же время обиженный.
Куропатку Тиокер все презирают, хотя она самая безобидная из птиц. И все это из-за маленького Краба. Это он ославил куропатку на всю саванну. Впрочем, она вполне заслужила дурную славу.
Однажды повстречались Тиокер в Краб на тропинке. Земляные крабы могут жить вдали от воды. Краб шел по своим делам вместе со всей своей многочисленной семьей. Пятнадцать веселых и резвых крабчиков ползли за ним, рядом с ним, впереди него, кто передом, кто задом наперед, но чаще всего боком, как это водится у крабов.
Жара была страшная, и, чтоб освежиться, крабчики то и дело зарывались во влажный песок и выскакивали из песка, вздымая фонтанчики песчинок прямо под носом куропатки. И Тиокер каждый раз вздрагивала от испуга.
Так шли они некоторое время, и наконец Тиокер сказала папаше Крабу:
— Друг мой, у меня совсем пересохло в горле. Где бы мне напиться?
— Нет ничего проще! — ответил Краб. — Один из моих сыновей выкопает в сыром песке ямку, и ты сможешь из нее напиться. А потом ты меня догонишь — ведь у тебя есть крылья!
Маленькие крабы любят копать ямки, и один из крабчиков сразу согласился напоить куропатку. Он раскрыл свои клешни и начал рыть так быстро, что песок полетел во все стороны. Все быстрей и быстрее, все глубже и глубже. И вот уже вода появилась на дне ямки…
А папаша Краб и остальные крабчики тем временем ползли дальше.
Как только на дне ямки появилась вода, Тиокер-куропатка сунула голову в ямку — плок! — захватила в клюв каплю воды, подняла голову, проглотила — глу-глу! Опять клюнула — плок! — еще каплю выпила. Опять клюнула — плок! — и случайно разбила клювом панцирь маленького крабчика.
— Не беда! — сказала себе куропатка Тиокер. — У папаши Краба осталось еще четырнадцать крабчиков. А раз уж я этого убила, почему бы его не съесть? Надо же мне подкрепиться!
И куропатка Тиокер в три глотка покончила с крабчиком.
— Смотри-ка! — сказала себе куропатка. — Этот крабчик просто великолепен. По вкусу похож на кузнечика и еще на спелое зерно. А мясо у него куда сочнее, особенно в клешнях!
Вспорхнула куропатка Тиокер и в один миг догнала напашу Краба.
— Ну как, утолила жажду? — спросил ее Краб. — Мой сыночек тебя не подвел?
— О, нет, не подвел, — ответила куропатка Тиокер. — Наоборот, он был превосходен!
И по-своему она не солгала.
Через некоторое время Тиокер снова захотела пить, она еле плелась по тропинке с открытым клювом. И снова папаша Краб сказал одному из своих сыновей:
— Вырой ямку поглубже, чтобы моя приятельница могла утолить жажду!
Другой крабчик быстро вырыл ямку, и куропатка — плок! — выпила одну каплю, плок! — другую. И уже не могла удержаться! На третий раз она разбила панцирь своего маленького поильца и съела его в три глотка.
Совесть заговорила в ней, но куропатка сказала себе:
«Ба, у него еще осталось тринадцать крабчиков! К тому же все крабы — вредные существа. А главное — они очень вкусные!»
Вспорхнула куропатка и снова быстро догнала папашу Краба.
Но, едва прошли они несколько шагов, сластена-куропатка вновь почувствовала — нет, не жажду, а вкус нежного панциря и сочного мяса крабчиков! И снова Тиокер открыла клюв, будто ей очень хочется пить.
И благодушный папаша Краб снова сказал одному из своих сыночков:
— Вырой ямку для мамэ Тиокер, нашей лучшей подруги!
И так было много раз, и каждый раз жадная куропатка клевала и съедала бедных крабчиков.
«Остановись! — говорила она себе. — Папаша Краб заметит, что дети его пропадают и накажет тебя за коварство!»
Но как отказаться от вкусных крабчиков? И — ток! — она съела последнего.
Папаша Краб наконец заметил, что дети его куда-то подевались. Заметил и забеспокоился.
— Наверное, они заигрались по дороге, — сказала куропатка Тиокер.
Но вид у нее был какой-то странный, а зоб такой набитый, что у папаши Краба зародилось сомнение. А когда Краб разозлится, с ним шутки плохи! Схватил он куропатку Тиокер за крыло своей огромной клешней и сказал:
— Пойдем-ка назад и посмотрим, что они там делают! Я оставлял их с тобой, и теперь ты должна мне помочь их найти.
В первой ямке папаша Краб увидел только остатки лап крабчика. Во второй — лишь кусочки маленького панциря. И тогда он все понял.
— Проклятая птица! — сказал Краб. — Ты съела моих детей. За каждого я выдеру у тебя столько перьев из крыльев, сколько понадобится, чтобы заполнить доверху каждую ямку.
И когда они дошли до пятнадцатой ямки, куропатка была ощипана догола. Представляете, какой у нее был вид?
Но, вместо того чтобы убить ее, папаша Краб решил: — Убирайся прочь! Возвращайся к себе, как есть! Пусть все знают, как ты отплатила нам за нашу доброту, пусть все знают, какая ты жестокая и жадная, несмотря на твое скромное обличие.
Вернулась куропатка к себе, но птицы ее не узнали и разлетелись в разные стороны.
Пришла она к своим детям, но и дети ее не признали. По ночам Тиокер было так нестерпимо холодно, что приходилось ей рыть для себя ямки где попало, в песке или в золе от костров, чтобы прятать от ветра свой уродливый голый живот.
И с тех пор куропатки всегда для ночлега роют гнезда в земле. Потому что все они помнят о ямках маленьких крабчиков, и сны всех куропаток до сих пор наполнены горечью и стыдом.
Курица и собака
Как известно, пес Кхадж — болтун, каких мало. Недаром у него такой длинный язык! Однако он рассказывает только то, что сам хочет, и только тем, кто ему нравится. А кое-кого он недолюбливает.
К примеру, пес Кхадж всегда считал, что курица Ганар недостойна его доверия, потому что курица глупее всех из своего пернатого племени. Не зря же деревенские мамаши запрещают маленьким детям есть куриные мозги! Куриные мозги могут замутить рассудок, как комок глины — воду в калебасе.
Пес Кхадж хорошо понимал и даже одобрял злобных деревенских старух, которые с яростью набрасывались на курицу Ганар, когда та случайно забредала к ним на двор или в хижину. Как они гоняли ее, как желчно они ругались, как злословили, делая самые ехидные намеки! Подразумевали-то они своих соседок — и те это знали, — но курица Ганар считала, что бранят ее одну.
Поступала курица Ганар так неразумно потому, что никогда не хотела посоветоваться с яйцом Нэн. А советоваться с ним она не хотела потому, что считала себя старше яйца Нэн.
Однажды зашел спор: кто ж из них старше, яйцо Нэн или курица Ганар? И мудрый кот Койтбарма рассудил: яйцо Нэн старше. Ведь яйцо Нэн знало куда больше, чем курица Ганар. К тому же яйцо Нэн и появилось на свет куда раньше ее и с первых дней сотворения мира знало, что круглый камень-голыш Додж ему не товарищ.
Не знай оно этого, курица Ганар никогда бы не родилась на свет. Но яйцо Нэн знало, что ему опасно водить дружбу с круглым камнем Доджем, и в положенный срок из яйца вылупилась курица Ганар.
Вылупилась курица, выросла, постарела, но даже долгие годы не научили ее, по какой дороге и с кем ходить на базар. Поэтому до сих пор она возвращается с базара со связанными лапками и вниз головой, болтаясь на палке, перекинутой через плечо, не то что люди и звери, которые идут домой на своих двух или четырех ногах.
Если бы курица Ганар посоветовалась с яйцом Нэн, которое приходится ей и отцом и сыном, мудрое яйцо научило бы ее многому. Оно научило бы курицу, что в друзья выбирать надо сверстников, а в сотрапезники тех, у кого правая рука одинаковой длины с твоей, а ладонь — одинаковой с твоей ширины. Тогда ваши ладони одновременно погружаются в калебас и скатывают одинаковые шарики кускуса. А какой у кого рот и какое брюхо — не столь уж важно!
Такой урок и преподал однажды пес Кхадж курице Ганар. И этот урок она вроде бы усвоила, да и то не до конца.
Был час, когда мужчины еще не вернулись с полей, женщины болтали у колодцев, а дети где-то играли. В очаге между трех камней Сафар-огонь съел все, что мог, обессилел и задремал. На очаге на трех камнях остался котел Гжин, да и тот уже остыл, когда к нему подошли пес Кхадж и курица Ганар. А котел был полон риса! Но все масло стекло на дно, и верхний слой риса был совсем сухим.
Кхадж знал что к чему, он сразу сунул морду в глубину котла и принялся лакомиться жирным и сочным рисом.
А Ганар склевывала только сухие зернышки сверху.
Когда оба они наелись до отвала, Кхадж поднял лоснящуюся, жирную, словно комок масла, морду и сказал своей приятельнице:
— Знаешь, милая, тебе и в самом деле еще многому надо научиться. Для начала запомни: прежде чем приступать к еде, узнай, что на дне котла!
Вот с тех пор курица Ганар и скребет землю лапками, разгребает хорошенько, а потом уже начинает клевать.
Мамаша-крокодилиха
Кто глупее всех глупцов? Кто глупее всех глупцов, живущих на земле, под землей, в воде или в воздухе? Конечно же, крокодилы, которые ползают по земле и плавают в воде!
— Так говорит обезьяна Голо, — частенько повторял гриот Амаду Кумба. — И хотя всем известно, что Голо — болтун из болтунов, время от времени ему случается сказать сущую истину, по мнению одних, или, в всяком случае, нечто похожее на истину, по мнению других.
Так вот, Голо прожужжал всем уши, что крокодилы глупее всех глупцов. А почему? Да потому, что у них самая лучшая память: они запоминают все на свете!
Непонятно, что хотел сказать этим Голо-обезьяна. Непонятно, похвала это или насмешка. Сам-то он памятливостью не может похвастаться, ибо, вероятно, опоздал в тот день, когда Создатель раздавал зверям память. В уме и в хитрости ему не откажешь, но Голо слишком быстро забывает о своих злых шутках. И расплачивается за это то боками, то бесхвостой плешивой задницей. Так что мнение его о крокодилах сугубо личное. Видно, помнит он все же, как однажды крокодилы лишили предка Голо хвоста. И за это таит зло на Диассигу, мамашу-крокодилиху.
У Диассиги была и впрямь превосходная память, может быть, лучшая, чем у всех других зверей в мире. Но запоминала она только то, что видела, лежа в тине или на залитых солнцем отмелях: деревья, людей и зверей, и слышала только их голоса, да еще сплетни, которые выбалтывают весла пирог безмолвным рыбам на всем пути по реке от гор Фуга-Джаллон до Великого Моря, куда солнце уходит купаться по вечерам. Диассига слушала болтовню женщин, когда они стирали белье, чистили калебасы или набирали воду из реки. Она слушала рев ослов и верблюдов, приходивших из далекого далека, с севера или с юга, и долго утолявших жажду в реке, после того как с них снимали мешки с зерном и вьюки с благовониями. И еще прилетали птицы и рассказывали Диассиге, о чем говорят, свистя крыльями, перелетные утки на своем пути над пустыней.
Да, у Диассиги была хорошая память, и даже Голо с горечью это признавал.
Но что до ее глупости, то тут Голо явно завирался. Да и что ожидать от такого шута, как Голо?
Однако печальнее всего, что молодые крокодилы, дети Диассиги, вскоре начали думать о своей матери так же, как легкомысленные обезьяны, так же, как хитрый и насмешливый заяц Лёк, нравом столь же непостоянный, как его длинные уши-бабуши, всегда повернутые в ту сторону, откуда ветер дует. Говорят, потому он и успевает всегда удрать вовремя!
Так же думал и Тилль-шакал, который вечно страшится пинков и ударов и поэтому всегда беспокойно мечется взад-вперед. Так же думала вороватая трусливая вислозадая гиена Буки. И так же думал Тхиойе-попугай, чей толстый язык цепляется за клюв, похожий на рыболовный крючок; Тхиойе — попугай, который без устали собирает слухи и сплетни и разносит их повсюду!
Сэг-пантера тоже, наверное, подхватила бы россказни таких болтунов, как Голо и заяц Лёк, но эта коварная разбойница ненавидела Голо: она слишком хорошо помнила, как, взбираясь на деревья, он лупил ее палкой по морде каждый раз, когда она пыталась схватить его.
Так вот, дети крокодилихи Диассиги тоже начали думать, что, может быть, Голо прав. Они считали, что их мамаша с годами становится чересчур уж болтливой и бестолковой.
А все почему? Потому что временами, когда Диассига уставала от солнечных лучей или от сияния луны, которая спускалась к воде и почти полночи пила и никак не могла напиться, когда Диассига уставала смотреть на глупые челноки, плывущие брюхом вверх по течению, она собирала своих потомков и рассказывала им сказки, человеческие сказки, потому что у крокодилов своих сказок не было и нет. Может быть, именно это обижало крокодилов, и они только злились, вместо того чтобы слушать да радоваться.
Итак, мамаша-крокодилиха собирала своих детей и рассказывала им обо всем, что знала сама, а до нее — ее мать, а раньше — мать ее матери, а раньше…
Молодые крокодилы частенько зевали, когда она говорила им о воинах и купцах из Ганы; ее прабабушка видела, как они отправлялись за рабами или за золотом из ручья Н'Галам. И они зевали, когда рассказывала им она о Сумангуру, о Сундияте Кейте и об империи Мали. И они зевали, когда она говорила им о первых светлокожих людях; ее бабушка видела, как они омывали руки, лицо и ноги и простирались ниц, приветствуя восходящее солнце; она видела, как воды реки краснели от крови чернокожих там, где они проходили, это и заставило ее бабушку перебраться из реки Сенегал через Бафинг и Тинкиссо в Нигер, короля всех рек, но там она вновь встретила людей с бледными ушами, пришедших из страны песков. Ее бабушка там тоже видела сражения и трупы в реке; мертвецов было так много, что даже самые обжорливые из племени крокодилов объелись и не могли ничего больше проглотить, пока не минуло семь раз по семь лун. Она видела, как рождались и умирали империи и царства.
Молодые крокодилы зевали и тогда, когда Диассига рассказывала о том, что видела и слышала ее мать; а она видела, как Кулубали разгромил вождя племен мандинго, видела Н'Голо Диара, прожившего трижды по тридцать лет и победившего перед смертью царя Мосси. И они зевали, когда она говорила им о тукулере Самба Ламе, который был хозяином реки, властителем Брак-Уало, владыкой Дамеля, царем Кайора и повелителем мавров, чем до сих пор безмерно гордятся рыбаки-тукулеры, воспевающие его славу и подвиги над головами молодых крокодилов.
Когда Диассига говорила им обо всем этом, молодые крокодилы зевали или грезили о подвигах самих крокодилов, о далеких реках, где волны вымывают из берегов самородки и золотой песок и где люди каждый год приносят в жертву крокодилам юную девственницу с нежной плотью. Они мечтали о далеких странах, там, в Пинку, на востоке, где восходит солнце, о странах, где крокодилы считались когда-то богами: об этом им рассказал однажды Странки-ибис, самая мудрая из всех птиц. Они мечтали, что когда-нибудь отправятся на великие озера Масины, чтобы послушать песни гребцов бозо и убедиться, правду ли им говорила маленькая утка Дугудугу; а она говорила им, будто песни их больше похожи на песни женщин уало, которые полощут белье совсем близко от крокодильих лежбищ, чем на песни гребцов сомонос, чьи предки спустились с южных гор к берегам Нигера еще в ту пору… в ту пору, когда мать Диассиги поднималась вверх по Великой реке.
Они мечтали о Бафинге и о Бакойе, о голубой реке и о белой реке, которые сливаются там, в Бафулабе, и дают начало большой реке. Они мечтали увидеть слияние двух рек, которые еще долго-долго текут вместе, сохраняя каждая свой цвет, если верить, конечно, россказням рыб-собак. Им очень хотелось, молодым крокодилам, поплавать, сверкая хребтами на солнце, сразу в двух реках, чтобы с одного бока была голубая вода, а с другого — белая.
Они часто мечтали проделать тот же путь, что их прабабушка, от Сенегала до Нигера, через Бафинг и Тинкиссо… У крокодилов зубы растут и в старости, всю жизнь, но мечтают они только, пока не состарятся… И вот молодые крокодилы мечтали о великих подвигах. Но Диассига, мать всех крокодилов, рассказывала им только о людях, только о сражениях и войнах, только о том, как люди убивали людей…
И поэтому молодые крокодилы готовы были поверить словам обезьяны Голо, будто их мать поглупела к старости. Об этом им сказала куропатка Тиокер, первая сплетница среди птиц.
* * *
Но вот однажды утром высоко над рекой пролетела стая воронов и прокаркала:
Диассига выползла из своей норы под берегом и долго смотрела вслед воронам.
Ближе к полудню над рекой пролетела другая стая воронов; они летели ниже и каркали:
Диассига подняла морду и долго смотрела вслед воронам.
В сумерках еще одна стая опустилась на берег, и вороны закаркали:
Диассига неторопливо выползла на берег, волоча по песку свое плоское брюхо, и спросила воронов:
— Что означают ваши песни?
— Брахим Салум объявил войну Йели, — ответили ей вороны.
В необычайном волнении вернулась Диассига к себе, созвала молодых крокодилов и сказала:
— Дети мои, эмир Трарзы объявил войну уало. Надо поскорей уходить отсюда!
— Матушка Диассига, какое дело нам, крокодилам, до того, что уало дерутся с маврами из Трарзы?..
— Дети мои, — ответила мать всех крокодилов, — когда начнется пожар, сухая трава может поджечь и мокрую траву. Уйдем отсюда подальше!
Но молодые крокодилы не захотели последовать за матерью.
* * *
Со всей своей армией переправился Йели через реку на правый берег и вступил на земли Ганы. Он уже догадался о замысле врагов: заманить его как можно дальше от реки!
Вначале мавры дошли до самой реки, вызывая уало на бой. А затем побежали вспять, заманивая уало далеко на север, в пески пустыни. Там чернокожие уало будут вдали от своей реки, там они не смогут напиться перед боем, не смогут окунуться в ее волны, которые возвращают им силы и делают их непобедимыми.
Но Йели не бросился сразу вслед за воинами Трарзы. Сначала он повелел своим воинам наполнить речной водой все бурдюки и навьючить их на ослов и верблюдов. И запретил прикасаться к этим бурдюкам, пока он не отдаст приказ.
Семь дней армия уало преследовала армию мавров. И наконец Брахим Салум остановил своих воинов. Он решил, что уало ушли достаточно далеко от реки и уже измучены жаждой. И сражение началось.
Страшный бой длился семь дней и семь ночей. Каждый уало выбрал себе противника среди мавров, и каждому мавру пришлось биться со своим чернокожим противником. Но Йели один должен был сражаться против Брахима Салума и его пятерых братьев.
В первый день он убил самого эмира. Еще пять дней подряд он повергал по одному из его братьев. На седьмой день сражения армия Трарзы обратилась в бегство. И тогда Йели подобрал на поле боя тяжко раненного младшего сына Брахима Салума.
У наследника эмира мавританского была глубокая рана в правом боку. Йели увез его с собой в свою столицу.
Были призваны все марабуты, знахари и лекари, чтобы исцелить юного принца. Но их старания оказались тщетными: раненому с каждым днем становилось все хуже.
И, наконец, пришла старая, очень старая женщина. И она нашла нужное средство.
— Каждый день, — сказала она, — каждый день по три раза нужно прикладывать к ране снадобье из растертого свежего мозга молодого крокодила.
Не зря говорила мудрая Диассига: «Когда начнется пожар, сухая трава может поджечь и мокрую траву!»
Как М'Бам-Ал спор проиграл
М'Бам-Ал, кабан-бородавочник, никогда не здоровался с хамелеоном Какатаром.
Прежде всего потому, что не в его обычае было приветствовать всех встречных. А вернее, он ни с кем не здоровался, ибо из всех многочисленных сосцов своей матери он не высосал и капли вежливости.
К тому же М'Бам-Алу безразлично было, что там наверху, — грозовые тучи или ясное небо, — и он никогда но поднимал свое бородавчатое рыло выше кустов, сквозь которые ломился напролом. Ему хватало переспелых плодов, упавших на землю, и не было дела до тех, что еще висят на ветвях, а потому он не поднимал своих маленьких глазок выше подножий деревьев, где кора была такой же грубой и корявой, как его собственная шкура.
Вот почему М'Бам-Ал и не заметил Какатара, который висел на ветке баобаба, уцепившись за нее всеми своими четырьмя ленивыми и осторожными лапами.
Пришлось Какатару-хамелеону первым заговорить с прибежавшим в тень баобаба гостем. Да это и понятно: ведь Какатар был куда моложе бородавочника М'Бам-Ала!
— Джан н'га ам Маси М'Бам-Ал? (В мире ли ты с собой дедушка, М'Бам-Ал?)
М'Бам-Ал услышал его голос. Он поднял сморщенное рыло с двумя загнутыми желтыми клыками, но его маленькие глазки не могли различить Какатара-хамелеона, чья кожа с утра уже стала такого же цвета, как листья баобаба.
Поэтому М'Бам-Ал так и не ответил на приветствие невидимого существа.
— Это я, Какатар, говорю с тобою, — наконец сказал хамелеон.
— Какатар? — презрительно фыркнул М'Бам-Ал, моргая маленькими глазками. — Ну конечно! Это ты со своей изменчивой шкурой, что подлаживается под любой цвет, лишь бы всем угодить! Ха-ха!
— Конечно, конечно! — ответил Какатар-хамелеон. — А тебе завидно? Ты бы тоже хотел, наверное, иметь изменчивую шкуру, чтобы прятаться от твоих бесчисленных врагов. Но у тебя, бедняги, только грубая шкура, которая никому не нужна: ни шорник Вуде не возьмет ее на амулеты, ни Серинь марабут — на коврик для молитвы.
— Каждый носит ту одежду, которая ему больше годится. Если бы тебе пришлось бегать днем и ночью по лесу, по холмам и болотам, у тебя бы не осталось и клочка твоего бубу, — слишком уж оно тонко и непрочно! Для того, чтобы бегать, как я, нужна толстая шкура. Ведь я мчусь сквозь заросли как ветер!
— Что ты сказал? Ты, М'Бам-Ал, бородавочник, мчишься как ветер? Хорошо, что ветер не слышит твоего бахвальства. Иначе бы от обиды он уже разбросал нас, как сухие листья! Ты бегаешь быстро? Да ты, видно, сам не знаешь, что говоришь! Медленную трусцу ты называешь бегом? Даже я наверняка бегаю быстрее тебя.
— Ты, Какатар? — взъярился М'Бам-Ал, бородавочник. — Не пробуй даже тягаться со мной!
— А почему бы не потягаться? — дерзко ответил Какатар.
— Почему бы? Почему бы? Да потому бы! Потому бы! Потому…
Но тут его злобное ворчанье прервал жабенок М'Ботт. Выскочил он из лужи на поляну и спросил насмешливо:
— Что с тобой, дедушка М'Бам-Ал? Ты уже от старости споришь сам с собой?
— Нет, я не спорю сам с собой! — сердито ответил М'Бам-Ал, бородавочник. — Я злюсь на этот наглый колобок из лало, на этого нахального Какатара. Он, видишь ли, уверяет, будто бегает быстрее меня… Полюбуйся на него!
И М'Бам-Ал дернул вверх своим рылом с раздутыми ноздрями, указывая туда, где он различил наконец Какатара среди листвы баобаба.
М'Ботт-жабенок тоже поднял свою толстую голову и сразу заметил Какатара.
— Здравствуй, братец, ты в мире с самим собой? — приветствовал его Какатар.
— Джам рек! Конечно, в мире, братец, — ответил М'Ботт и тут же спросил: — Что у вас случилось? Почему наш почтенный друг М'Бам-Ал сегодня ворчливее, чем обычно?
— Я с ним поспорил, что бегаю быстрей него. Будь нашим судьей, если ты не очень торопишься!
Когда М'Ботт-жабенок услышал такое, он проглотил всю свою слюну, так что шея его вздулась и опала. Но больше ничем своего удивления он не выдал.
М'Ботт и Какатар с детства знали друг друга. Уже родители их родителей были знакомы, и оба рода не теряли дружбы. А сдружили их общие несчастья. Предков М'Ботта и Какатара столько раз обманывали предки Голо-обезьяны и Ямбе-пчелы, что казалось, не хватит жизни ни их самих, ни их потомков, чтобы отплатить за обиды.
М'Ботт закатил глаза, потом глянул на Какатара. Какатар закрыл один глаз и подмигнул другим. М'Ботт прикрыл оба глаза толстыми веками и кивнул. Они сразу поняли друг друга, как случалось почти всегда.
А М'Бам-Ал, бородавочник, ярился все пуще.
Ты видишь, М'Ботт, какой это нахал и наглец? — хрюкал он. — Предложить мне такой бессмысленный спор? Каково?
— Я думаю, мой братец Какатар и в самом деле не прав. Спорить тебе с ним и впрямь бессмысленно, даже глупо. Потому что ты сам окажешься в дураках! Разве ты не знаешь, М'Бам-Ал, как проворны хамелеоны? Неужели ты надеешься перегнать его? Да это же просто смешно!
— А вот мы сейчас посмотрим! — злобно фыркнул М'Бам-Ал. — Ты, М'Ботт, подай знак, а мы побежим!
— Хорошо, — согласился Какатар. — Только встань прямо под этой веткой, где я сижу. А то еще скажешь потом, будто я начал бег впереди тебя!
М'Ботт-жабенок вскарабкался на высокий термитник и сказал:
— Бежать будете до вон того тамаринда на берегу речной заводи. Приготовились? Бегите!
М'Бам-Ал, бородавочник, устремился вперед, словно Фетт-стрела, убегающая от отца своего, лука Калы. Но в тот же миг Какатар отпустил ветку баобаба, легко прыгнул на спину кабана и вцепился в жесткую щетину разъяренного соперника.
Как буря мчался М'Бам-Ал, опустив низко рыло, сквозь кусты и густую траву. Только песок и листья, ветки и сучья, камни и комья глины летели из-под его копыт. А легкий его всадник только сильнее прижимался к спине бородавочника, чтобы его не сшибло ветками и не захлестнуло лианами.
Там, где начиналась тень от тамаринда, М'Бам-Ал остановился как вкопанный, врывшись в землю всеми четырьмя ногами. От толчка при этой резкой остановке Какатар перелетел через его голову и шлепнулся к подножью тамаринда.
Довольный собой, М'Бам-Ал поднял голову и… не поверил своим маленьким глазам! Перед ним сидел Какатар, и кожа его уже изменялась под цвет опавших листьев и толстого корня тамаринда.
— Вот видишь, приятель, я уже давно тебя дожидаюсь, — проговорил Какатар с усмешкой.
М'Бам-Ал, бородавочник, зажмурился, снова открыл свои глазки. В самом деле, Какатар сидит у подножья дерева, а он еще даже не вошел в густую тень тамаринда!
От стыда и обиды еще больше разъярился М'Бам-Ал:
— Да не может того быть, чтобы ты бегал быстрее меня! Быть такого не может! Тут какое-то колдовство! У тебя, наверное, «гри-гри», волшебный амулет…
Долго он злобствовал, пока к ним не допрыгал жабенок М'Ботт.
— Колдовство? «Гри-гри»? — сказал он. — Ничего такого тут нет, бедный наш друг М'Бам-Ал… Молодец, братец! — похвалил он хамелеона. — М'Бам-Ал пробежал, конечно, неплохо, но с тобой он зря тягался. Но, может, он и плавает не лучше, чем бегает?
— Я плохо плаваю? — М'Бам-Ал чуть не задохнулся от бешенства. — Да я могу плыть и плыть сколько захочу, хоть весь день до заката солнца!
— Знаю, знаю! — согласился жабенок М'Ботт. — Говорят даже, ты плаваешь, опустив рыло под воду, чтобы но тратить воздух, и дышишь через зад… Слышал, слышал! Но если тебе мало урока, который тебе дал мой братец Какатар, устроим еще одно состязание. Давай спорить, что я проплыву всю эту речную заводь по кругу быстрее тебя!
— Ха-ха-ха! — расхохотался М'Бам-Ал, бородавочник, который к тому времени уже отдохнул и отдышался. — Несчастный недоносок! Да ни ты, ни твой отец, ни твой дед, ни все твои жабы-прадеды никогда не плавали быстрее меня!
— Ладно, ладно, посмотрим! — оборвал его жабенок М'Ботт. — Братец Какатар, будешь нашим судьей?
— Ну конечно! — согласился Какатар-хамелеон.
— Спасибо. Подождите меня немного. Я ведь правоверный, не то что вы, я должен совершить омовение и прочесть молитву на всякий случай. Мало ли что может случиться!
И вот М'Ботт-жабенок, подпрыгивая и подскакивая, отправился на берег заводи. Тихонько подозвал он одного из своих бесчисленных родичей и шепнул ему что-то. И тот сразу поплыл к другим родичам М'Ботта и растолковал им, что надо делать.
Все жабы давно ненавидели бородавочника М'Бам-Ала. Он никогда не смотрел себе под ноги и даже не замечал бедных жаб. Немало их погибло под его раздвоенными копытами, а еще больше он раздавил, когда катался в лужах, чтобы одеться в прохладное бубу из тины, такое приятное в жаркие дни.
И вот все эти жабы, дремавшие на солнце, теперь спустились к воде и стали ждать. Всем хотелось помочь своему младшему братцу М'Ботту хоть раз провести и наказать спесивого М'Бам-Ала.
Вернулся М'Ботт к тамаринду и сказал:
— Теперь я готов.
Какатар-хамелеон влез на нижнюю ветку дерева, подождал, когда оба соперника встанут рядом на берегу, и подал знак:
— Плывите!
И оба соперника бросились в воду.
М'Бам-Ал заработал сильными ногами, как веслами, и сразу же оставил позади жабенка М'Ботта. Но тот и не стал за ним гнаться. Он спокойно вернулся на берег и запрыгал среди камышей, отыскивая, не найдется ли там еще какого-нибудь беспечного комара или неосторожной мухи, которые задержались у заводи после утреннего водопоя.
А М'Бам-Ал тем временем плыл все так же быстро и упорно, как плавают бородавочники: погрузив рыло в воду и выставив зад наружу. Наконец он поднял голову и насмешливо хрюкнул:
— Эй, где ты, дружок мой М'Ботт?
— Я здесь! — ответила ему жаба, которая только что прыгнула в заводь перед его сморщенным рылом.
От изумления М'Бам-Ал забил на месте ногами и так широко раскрыл пасть, что наглотался вдоволь воды. Ведь он-то был уверен, что оставил М'Ботта далеко позади!
— Ты здесь, М'Ботт? — переспросил он, отфыркиваясь. — Быть этого но может!.. Ну постой же!
И он заработал ногами-веслами еще яростнее и, конечно, вмиг обогнал жабу, родственницу М'Ботта, которая спокойно вернулась на берег и снова задремала на солнышке: свой долг перед жабьим племенем она выполнила.
Но когда М'Бам-Ал второй раз поднял голову из воды и второй раз позвал М'Ботта, он увидел перед собой жабенка, который уплывал прямо из-под его рыла, стараясь из последних сил.
— Вай! М'Ботт? Теперь ты не уйдешь! — в ярости возопил М'Бам-Ал и снова наглотался воды. Свирепо хрюкнул он, опустил опять голову и поплыл еще быстрее. И, конечно, тут же обогнал своего нового соперника, даже его не заметив.
И в третий раз, подняв рыло, увидел бородавочник М'Бам-Ал впереди себя жабу, и она тоже откликнулась за М'Ботта:
— Здесь я! Что же ты плывешь так медленно?
И так было дальше еще раз, и еще дальше еще раз, и еще, и еще.
М'Бам-Ал работал ногами как бешеный, не жалея сил. Но каждый раз, поднимая рыло, он различал своими маленькими глазками жабу из племени М'Ботта, которая спокойно и легко скользила перед ним по воде.
— Остановитесь! Остановитесь! — закричал Какатар, когда М'Бам-Ал поравнялся с тамариндом, где хамелеон сидел на нижней ветке. — Состязание окончено! Я кончаю его из жалости к тебе, бедняга М'Бам-Ал. Потому что давно уже ясно, что мой братец М'Ботт плавает куда быстрее тебя.
М'Бам-Ал, бородавочник, еле выбрался из воды, с трудом вытаскивая дрожащие ноги из тины. Глаза его были закрыты, из пасти вырывалось хриплое дыхание. Кое-как протащился он по песку и упал в тени тамаринда. А жабенок М'Ботт прыгал перед ним веселый и бодрый и насмешливо спрашивал:
— Ну теперь ты признаешь, что проиграл и в беге и в плавании? Признаешь?
— Уф-ф-ф, признаю, — прохрипел М'Бам-Ал.
— Ладно же! Мы с Какатаром надеемся, что тебе это послужит хорошим уроком.
И вот с того дня, вспоминая о баобабе и тамаринде и 6 речной заводи, все бородавочники ходят и бегают, опустив низко голову. Потому что стыд — самое тяжкое бремя.
Конко-сом, рыба голая, усатая
Дождь шел днем и дождь шел ночью. Дождь шел в начале недели, в середине недели и в конце недели. Дождь шел все время.
Обильные, частые ливни переполнили старицу. Дождевая вода размыла старое русло, на дне которого крепко спал в черной норе под слоем старого ила сом Конко, голая рыба с усами.
Вздулась старица, вышла из берегов, и большая волна унесла сома Конко далеко-далеко на бесплодную землю саванны.
Пришел вечер, воды старицы отступили тихонько в свое прежнее русло, оставив сома на песке. К счастью, множество дождевых ручейков и короткий разлив водоема увлажнили землю, и Конко-сом провел ночь хоть и не очень спокойно, но без особых тревог, под любопытными взглядами мигающих звезд.
Но вот звезды исчезли, — Конко-сом так и не успел понять их немой язык, — пропели вторые петухи, и подул свежий утренний ветерок. Начал Конко уже засыпать — и вдруг почувствовал острую боль в левом усе.
Открыл Конко-сом глаза и увидел рядом со своим песчаным ложем куропатку Воло. Это она ухватила его за ус своим крепким коротким клювом.
А Воло-куропатке просто нечего было делать. С тех пор как пошли дожди, воды было вдоволь повсюду, и Воло уже не приходилось бегать до самой старицы для утренних омовений. Вот она и не знала, чем заняться в утренний час.
Еще до восхода солнца просыпалась куропатка Воло и расхаживала повсюду, бегала везде, носилась где попало, пробуждая всех своим надоедливым резким криком и треском крыльев, громким треском, похожим на треск маиса на огне. Всех будила она до рассвета, и своих соседей, и случайных путников, остановившихся отдохнуть в саванне на ночь.
Увидела Воло-куропатка слезу в глазах Конко и решила, что сом наконец проснулся. Выпустила она его ус из клюва и сказала:
— Братец мой Конко, мы давно не виделись! Я надеюсь, ты провел ночь спокойно?
Было это приветствие слегка ехидным, но Конко-сом еще не совсем очнулся от дремоты и ехидства не заметил. А потому он ответил вежливо и любезно, как полагается всякому воспитанному человеку:
— Да, спасибо, я провел ночь в мире с собой.
— Извини уж меня, что я тебя разбудила так рано и так невежливо, — сказала тогда куропатка Воло. — Приглашаю тебя позавтракать. Пойдем с этой песчаной земли на поля, где зреет или уже созрел урожай. Пойдем поедим всяких вкусных вещей вволю! Пойдем поворуем на крестьянских полях!
— Поесть? Что мы можем там поесть? Воровать? Что мы можем там своровать?
— Просо, мой милый родич! Маис, фасоль, арахис, мой милый родич!
— Я не могу пойти на поля. Мне туда не добраться. И я ничего не могу там сделать, даже поесть не смогу.
— Я одолжу тебе все, что понадобится. Все, что ты только захочешь.
— У меня нет лап.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет когтей.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет клюва.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет крыльев.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет перьев.
— Я тебе одолжу!
Куропатка Воло одолжила сому Конко все, чего ему не хватало, чтобы отправиться завтракать на поля крестьян.
И вот оба они на ухоженном поле, где уже созрел урожай.
Принялись они носиться от куч маниоки с медово-сладкими корнями к метелкам маиса, от маиса к стеблям со сладкой фасолью.
Время от времени куропатка Воло поднимала голову, настораживалась и оглядывалась.
Уже много раз воровала она урожай у людей и зверей и всегда была настороже. Она хорошо слышала и далекий неясный шум, и каждый легкий подозрительный шорох, и глубочайшее безмолвие.
Куропатка Воло, едва-едва вылупившись из яйца, уже знала, как и куда ей бежать от малейшей опасности. Лучше всего она различала мерную, тяжелую поступь крестьян и почти неслышный шаг осторожных охотников.
И на этот раз, услышав хорошо знакомую ей мерную поступь хозяина поля, крестьянина Кеба, куропатка Воло вытянула шею, еще раз прислушалась и закатила глаза.
— Верни мне все, что я тебе одолжила! — закричала она Конко-сому. — Верни мне тотчас и лапы, и когти, и крылья, и перья.
Конко-сом вернул куропатке лапы и когти, крылья и перья и остался посредине поля совсем голый.
А Воло-куропатка подхватила свое добро, оперилась и взлетела перед самым носом крестьянина Кеба.
— Пррри-веттт!
Хозяин поля, крестьянин Кеба, вытаращил глаза, когда увидел усатую рыбу Конко на грядке с фасолью.
— Что это? Рыба кормится на моем поле?
И тогда Конко-сом пожаловался ему тихим голосом:
Пел Конко-сом очень тихо, и очень нежно, и очень грустно, но крестьянин Кеба уже взвешивал на руках его голое тело без чешуи и мечтал о прекрасной ухе, или сочном кускусе, или каком-нибудь вкусном блюде с жирной подливкой. Все это могла приготовить Тара, самая младшая из четырех его жен.
И вот бросил Кеба-крестьянин поющего сома Конко, рыбу голую и усатую, в мешок и отнес к своей самой молодой и красивой жене.
— Посмотри-ка, Тара! — сказал он. — Вот тебе рыба; она кормилась на нашем поле.
— Рыба кормилась на поле? Как заяц? Слыхано ли такое? — воскликнула юная Тара, хлопая в ладоши.
— Ну, не совсем, как заяц, эта рыба воровала на грядках.
— Рыба воровала на ноле? Видано ли такое? — поразилась молодая жена крестьянина Кебы.
И в ответ ей Конко-сом снова запел тихо и жалобно:
Была Тара самой юной из жен крестьянина Кеба, но вовсе не самой глупой. В родной хижине ее многому научили. И узнала она от старых людей немало, прежде чем попала в хижину мужа. Но ни разу в жизни Тара не видела поющих рыб, не слышала, чтобы рыбы кормились на крестьянских полях!
И сказала Тара:
— Эту рыбу нельзя класть в котел даже с самыми лучшими пряностями, она не годится даже для самого сочного кускуса или риса с подливкой! Этот сом — не для еды. Если мы его съедим, нам не будет покоя.
— Что же нам с ним делать? — спросил Кеба-крестьянин.
— Отнесем его вождю Фаме.
Крестьянин Кеба был человеком добрым и кротким и всегда старался угодить молодой жене. Отказавшись от сочного кускуса и жирной подливки, он отнес вождю Фаме сома Конко, рыбу голую, усатую.
С немалым трудом и нескоро добрался крестьянин Кеба до Фамы. А когда добрался, сказал Кеба:
— Фама, я принес тебе рыбу, которую поймал на своем поле!
Приближенные Фамы уставились на Конко-сома, рыбу голую, усатую, похожую на обожравшуюся змею, и стали спрашивать друг друга:
— Может, этот человек не в своем уме?
— Может, он рехнулся?
— Рыба в поле?..
— Рыба?..
— Посреди полей?..
Вождь Фама был стар и многоопытен. Он знал, что крестьяне немногословны, ибо им чаще приходится говорить с молчаливой землей-кормилицей, чем с людьми.
И поэтому вождь просто спросил:
— А что она делала на твоем поле, эта рыба, голая и усатая? Ответь мне, человек!
— Она там кормилась, о Фама!
— Рыба кормилась на поле? Даже вождь Фама был поражен.
И тогда Конко-сом в ответ на его вопрос запел тихо и жалобно:
Фама-вождь был мудр и преисполнен знаний, однако и он никогда не слышал о поющей рыбе, да еще такой, которая ходила бы на поля кормиться вместе с куропатками.
И решил Фама-вождь оповестить об этом неслыханном чуде весь свой народ и всех своих соседей. Повелел он бить в тамтамы, призывая всех людей явиться в нему в пятницу, дабы все увидели и услышали рыбу голую и усатую, которая кормится на полях и жалуется на свою судьбу в тихой и грустной песне.
И когда пришла пятница, Фама-вождь приказал своему гриоту Мабо показать всем собравшимся удивительного Конко-сома, поющую рыбу, что кормится на полях."
— Поющая рыба?..
— Которая кормится на полях?..
Все переспрашивали друг друга и не верили своим ушам.
— Как это рыба может кормиться на наших полях? — изумлялись подданные вождя Фамы.
— Как это рыба может петь? — еще громче вопрошали люди из соседних деревень.
— Да, эта рыба кормится на полях и поет! — уверил всех Мабо, гриот вождя Фамы.
Воцарилась мертвая тишина, и в этой тишине гриот Мабо поднес к своему правому уху усатую голую морду Конко-сома.
Но ни одного звука не издали толстые губы рыбы без чешуи. Конко-сом, голый Конко молчал. Не пел и не говорил.
Трижды вопрошал его Мабо, придворный гриот, но Конко-сом продолжал молчать.
Сам вождь Фама обратился к поющей рыбе. Конко-сом не ответил и вождю.
Не знал вождь, что рыба голая и усатая может только трижды пропеть свою песню на суше. Он подумал, что Конко-сом не хочет открывать свою тайну перед всей этой толпой, что собралась на него поглазеть. Никакая тайна не может быть достоянием всех и каждого.
Повелел Фама своему гриоту Мабо вынести Конко-сома за пределы владений и распорядиться с ним, как гриот захочет.
Мабо-гриот твердо знал, что нельзя убивать певца, что бы он ни пел, о чем бы он ни рассказывал. Даже если он говорит слова, неугодные сильным мира сего! Такие слова — всегда чистая правда, а если бы всех певцов убивали за правду, ни сам Мабо-гриот, ни предки его, гриоты, не прожили бы на земле и дня.
И вот Мабо-гриот унес Конко-сома далеко-далеко, к Большой реке.
Там он выпустил в воду рыбу голую и усатую и сказал ей на прощание:
— Брат мой, певец, никогда не кормись воровством на крестьянских полях!
Но едва повернулся гриот спиной к реке, как услышал из глубины песню Конко-сома:
Охотник и крокодил
Всем известно, что охотники из племени бассари никого и ничего не боятся. Живут они в своих хижинах среди скал с незапамятных времен, а охотятся в саванне и джунглях. И даже львы и пантеры их не страшат.
Но однажды, в дальние времена, случилась с одним охотником бассари беда. Далеко от реки, чуть не посередине саванны, встретил он вдруг крокодила. Не поверил охотник своим глазам! Саванна в тех местах безводна и бесплодна, а до Гамбии-реки — целый день пути! Понятно, почему несчастный крокодил весь в пыли и в песке, еле дышит и только плачет. Сжалился над ним охотник, спросил:
— Что ты делаешь здесь, папаша-крокодил? Как ты приполз в этот край антилоп и львов?
Стыдно было крокодилу признаться, что пополз он за раненой антилопой, надеясь поживиться, а она от него убежала. И вот начал он выдумывать:
— Помоги мне, охотник! Обманул меня проклятый стервятник. Наговорил бог весть чего, будто посредине саванны есть большая заводь и дичи там видимо-невидимо! Вот и пополз я и выбился из сил, и теперь все эти стервятники кружат надо мной, ждут, когда я подохну. Помоги мне!
— Как же мне тебе помочь? — спросил охотник.
— Брат мой! — ответил крокодил, проливая крупные слезы. — Я знаю, что ты наш враг. Но если сегодня ты сжалишься и отнесешь меня к реке, клянусь: отныне и навсегда никто из моего племени не тронет никого из твоего племени, когда охотники-бассари будут охотиться у реки на буйволов или бегемотов. Клянусь!
«Что ж, — подумал охотник, — такая дружба пригодится! Тогда я смогу спокойно плавать по Гамбии-реке на своем челне».
— Хорошо, — согласился охотник. — Постараюсь тебе помочь. Но только я тебя закатаю в сеть и подвешу на посох, а то до реки далеко, иначе мне тебя не донести.
И вот закатал он крокодила в сеть, скрутил ему лапы лианами, связал челюсти на всякий случай. А потом перекинул посох с крокодилом через плечо и понес.
Сначала бежал охотник, потом шел, потом брел весь в поту, задыхаясь и отдуваясь.
Сколько раз он перекладывал посох со своей опасной ношей с плеча на плечо, он и счет потерял. Но все же добрался до берега Гамбии-реки и тут развязал крокодила.
Но папаша-крокодил ему сказал:
— Охотник, ты меня так долго нес, что у меня от лиан все лапы затекли! Прошу тебя, опусти меня прямо в реку!
Зашел охотник в реку по колени и уже хотел опустить крокодила в воду, но тот сказал:
— Зайди в реку по пояс! Здесь мне трудно будет плыть.
Зашел охотник в воду по пояс. Но крокодил попросил:
— Зайди еще поглубже, по самую грудь!
Охотник зашел поглубже. Но снова крокодил попросил жалобным голосом:
— Зайди еще поглубже, чтобы вода была тебе по плечи!
Зашел охотник в воду по плечи, и тут крокодил сказал:
— А теперь отпусти меня!
Отпустил охотник крокодила и хотел уже вернуться на берег. Но вдруг крокодил набросился на него.
Едва успел охотник сунуть ему свой посох в раскрытую пасть, чтобы крокодил его не перекусил. Но отпустить посох уже не мог, боялся.
— Что ты делаешь? — вскрикнул охотник. — Отпусти меня!
— Нет, я тебя не отпущу, потому что я голоден, — ответил крокодил, стараясь освободиться.
— Отпусти меня!
— Я тебя не отпущу, я не ел два дня и сейчас очень голоден.
— Эх, крокодил, неужели ты не знаешь, что за добро надо платить добром? Что свое слово надо держать?
— За добро всегда отплачивают злом, — ответил крокодил.
— Пусть я теперь в твоей власти, но ты говоришь неправду.
— Это ты один так думаешь!
— Спроси кого хочешь, и все тебе скажут, что прав я, а не ты.
— Хорошо, — согласился крокодил. — Давай спросим первых троих попавшихся. И если все трое скажут, что прав я, то знай: я тебя сожру!
Не успел он договорить, как к реке подошла старая-престарая корова. Окликнул ее крокодил и спросил:
— Эй, корова Нагг, ты стара и мудра! Скажи нам, чем платят за добро: добром или злом?
— За добро всегда отплачивают злом, — ответила корова. — Я-то уж знаю это лучше всех. Пока я была молода к плодовита, по вечерам, когда я возвращалась с пастбища, мне давали отрубей, и соли, и проса, меня мыли и растирали, и маленький пастух Пуло не смел поднять на меня свою палку, иначе хозяин избил бы его самого. В те времена я давала много молока и почти все коровы и быки моего хозяина были моими потомками. А теперь я состарилась, у меня больше нет молока и не будет телят. И теперь никто обо мне не заботится. Меня не водят на пастбище. Утром меня выгоняют палками за ограду, и приходится мне самой искать себе в зарослях скудное пропитание. Вот почему я и говорю: за добро всегда отплачивают злом!
— Ты слышал, охотник? — спросил крокодил.
— Да, я слышал, — ответил охотник.
Виляя костлявым задом и обмахиваясь облезлым хвостом, ушла корова в заросли щипать сухую жесткую траву.
И сразу же к реке приковылял на водопой старый, тощий конь. Он уже хотел было сдуть сор с поверхности реки и погрузить в воду дрожащие губы, когда крокодил окликнул его:
— Эй, конь, ты стар и мудр! Можешь ты нам сказать, мне и этому охотнику, чем отплачивают за добро: добром или злом?
— Конечно, могу, — ответил старый конь. — За добро всегда отплачивают злом, я-то об этом знаю. Слушайте меня вы оба! В те времена, когда я был молод, силен и горяч, у меня одного было трое конюхов, утром и вечером ясли мои наполняли просом, и у меня всегда была болтушка из отрубей, частенько с медом. Каждое утро меня купали и растирали. У меня была сбруя и седла, сделанные и украшенные искуснейшими шорниками-маврами. Я скакал по полям сражений, и хозяин мой побеждал всегда: пять сотен пленных привез я ему на своем могучем крупе. Девять лет я носил моего хозяина и его добычу. Но сейчас я состарился. И по утрам меня только стреножат и выгоняют палками за ограду, приходится мне самому искать себе в зарослях скудное пропитание.
Сказал так старый конь, сдул пену с воды и погрузил в нее дрожащие губы. Долго пил он, а когда напился, ушел в заросли, ковыляя и спотыкаясь из-за слишком коротких пут.
— Ты все слышал, охотник? — спросил крокодил. — Теперь я тебя сожру, потому что я очень голоден.
— Нет, папаша-крокодил, — ответил охотник. — Ты ведь сам сказал: мы спросим троих! Если третий, кто придет к реке, скажет то же самое, ты можешь меня съесть. Но никак не раньше!
— Ладно, ладно, — проворчал крокодил. — Но потом уж ни на что не надейся!
И тут как раз прискакал к реке, подбрасывая зад и покачивая ушами, старый заяц Лёк. Он услышал шум борьбы и крики охотника и решил посмотреть, что случилось.
А увидел он зрелище необычайное. Охотник-бассари из последних сил старается вытащить из реки крокодила за посох, вставленный ему в пасть. А крокодил старается утащить охотника в глубину. И посох в его пасти уже согнулся, как ручка корзины.
Но вот удалось охотнику вытащить крокодила на берег, и тогда сказал он зайцу Лёку:
— Рассуди нас, Лёк, ты стар и мудр. Будь нашим судьей!
Папаша-крокодил тоже прохрипел, что он согласен.
— Вынь у него посох изо рта, чтобы он мог говорить, когда придет его очередь.
С большим трудом вытащил охотник посох, и крокодил захлопнул пасть. Но сил у него осталось уже мало, и он решил перехитрить охотника.
— Говори, я слушаю, — сказал охотнику Лёк.
Рассказал охотник, как нашел крокодила далеко в саванне, как обещал крокодил отплатить ему добром, если он его спасет. Рассказал, как нес связанного крокодила полдня под палящим солнцем, как выпустил его в реку.
— И тогда, — закончил охотник, — этот подлый зверь набросился на меня. За все добро, что я ему сделал, он хотел меня сожрать!
— А теперь говори ты, папаша-крокодил!
— Как ты можешь верить этому человеку, друг мой Лёк? — захрипел крокодил. — Ты же знаешь — он враг всех зверей! В самом деле все было вовсе не так. Я и вправду очень устал и обессилел, когда меня нашел этот жестокий охотник. Вот я и наобещал ему всякой всячины, чтобы только спасти свою жизнь. Но он все равно связал меня — ведь я очень ослаб, — и принес сюда подвешенным к своему посоху. Как я мог на него наброситься, если я до сих пор еле шевелюсь?
— Зачем же я притащил тебя к реке? — возразил охотник. — До моей деревни было куда ближе!
— Да потому что я был весь в песке и в красной пыли! А ты хотел меня обмыть и принести в деревню чистым и блестящим. Тогда бы тебе было больше чести, словно ты поймал меня здесь, в реке, а не отыскал полумертвым в саванне.
— А зачем же я тогда тебя развязал?
Сидел заяц на термитнике, слушал их пререкания и в раздумии шевелил ушами.
«Что же делать? — думал он. — Крокодил, похоже, врет, а охотник говорит правду. Решить спор в пользу охотника? Но тогда крокодил натравит на меня всех зверей за предательство. Взять сторону крокодила? Но тогда охотник и его родичи истребят всех зайцев вблизи своей деревни. А там на полях такие вкусные овощи! Что же делать?»
Но вот заяц Лёк подал знак, что хочет говорить. И с важным видом начал:
— В ваших словах много неясного, а я хочу вынести справедливое решение. Я обоим не верю. Начнем все сначала!
— Нет, мы говорим правду! — в один голос ответили охотник и крокодил.
— Ни за что не поверю, пока не увижу собственными глазами, — уперся заяц. — Вылезайте оба на берег!
Охотник и крокодил вышли на берег.
— Ты уверяешь, будто принес этого здоровенного крокодила на своем посохе. Как ты ухитрился это сделать?
— Я завернул его в сеть.
— А ну-ка покажи!
Крокодил улегся, и охотник завернул его в сеть.
— И ты говоришь, будто обвязал его лианами?
— Да, обвязал.
— А ну-ка обвяжи!
Охотник туго обвязал сеть с крокодилом лианами.
— И ты говоришь, будто пес его на своем посохе?
— Да, нес на посохе.
— А ну-ка понеси, чтобы я убедился в правдивости твоих слов.
Охотник просунул посох под лианы и поднял сеть со связанным крокодилом. И тогда сказал заяц Лёк:
— Поднять-то ты его поднял, а вот донесешь ли до того места, где вы встретились? Если донесешь — поверю. Дело к вечеру, солнце не так палит, — попробуй!
Вздохнул охотник. Снова тащиться с этим крокодилищем через саванну? Да делать нечего: надо же доказать свою правоту!
А папаша-крокодил подумал: «Ладно, там на месте я этого Лёка все же проведу!» И не стал возражать.
И вот охотник двинулся в обратный путь с крокодилом, подвешенным к посоху. А заяц Лёк затрусил за ними.
Три часа они шли, и солнце уже заходило, когда охотник сказал наконец:
— Вот это самое место!
— Прекрасно! — обрадовался заяц. — А теперь развяжи папашу-крокодила.
Развязал его охотник, крокодил закряхтел, шевеля затекшими лапами.
— Значит, это здесь ты повстречался с охотником? — спросил его заяц Лёк.
— Да, на этом самом месте, — ответил крокодил. — И, как я уже рассказывал, этот охотник…
— Довольно, ни слова больше! — оборвал его заяц Лёк. — Скоро ночь — не начинать же нам этот спор сначала. Я не желаю знать, кто из вас прав, а кто виноват. Мы вернулись на то самое место, где у вас начались несогласия. Будем считать, что вы здесь не встретились и ничего между вами не было. Вот мое решение: ты, охотник, возвращайся к себе в деревню, а ты, папаша-крокодил, к себе в реку.
Взял охотник свой посох и пошел к себе, улыбаясь. Ничего, что он вернется без добычи! Зато пусть этот крокодил поползает на своем плоском брюхе по саванне! Будет знать, чем платят за добро.
А папаша-крокодил потащился к далекой реке, горько сетуя на свою глупость и жадность.
Но всех довольнее был, конечно, заяц Лёк!
Ловко он их рассудил!
И, посмеиваясь в усы, заяц Лёк ускакал в темноту.
Смерть осла
Все на свете знают и всегда знали, как заяц Лёк нуждается в остром языке. Это его единственное достояние и его единственное оружие.
Многие испытали на себе остроту его языка, и все под конец притерпелись, только поеживались, когда заяц Лёк, подергивая носом, изрекал неоспоримые, трижды неприятные истины или делал еще более неприятные намеки.
Недовольство изъявлял только М'Бам-осел, который знал зайца куда хуже, чем гиена Буки, старый, непримиримый враг зайца Лёка, и конечно, хуже, чем все прочие жители саванны, — из племени пернатых или племени мохнатых, таких, как лев Гайенде, Ниейе-слон, М'Билла-лань, Натт-индюшка, Тиокер-куропатка. И даже хуже обитателей рек, озер и болот: крокодилихи Диассиги, и жабы М'Ботта, и всех их сородичей.
М'Бам-осел жил в этих краях совсем недавно. Потому, видно, он и опростоволосился. А может быть, во всем виноват его ослиный нрав. Так, во всяком случае, говорили все их соседи, ближние и дальние, и даже случайные прохожие.
Заяц Лёк мало кому доверял, но относился ко всем терпимо, и, однако, даже его терпение лопнуло!
Жил М'Бам-осел рядом с зайцем Лёком, и разделяла их дворы всего лишь глинобитная стена. И о чем бы заяц ни говорил, М'Бам-осел все подслушивал и все принимал на свой счет.
Упомянул заяц как-то об ушах, которыми бог-создатель не обделил его в день раздачи ушей.
— Сколько ни тряси головой, — сказал он, — от своих ушей не избавишься, будь они короткие или длинные!
М'Бам-осел решил, что это про него сказано. Заговорил как-то заяц о слабоумных и сказал:
— Дурак Дофф и нити не спрядет, а дай ему готовый моток — все перепутает!
М'Бам-осел, как всегда, решил, что это тоже про него. Заговорили как-то в доме у Лёка о шкурах, и заяц заметил:
— Встал на молитву — не все ли равно, какая под тобой шкура, хорошая или плохая.
М'Бам-осел решил, что заяц намекает, будто его ослиная шкура плоха и презренна в глазах Серинь-марабута.
И еще М'Бам-осел обижался и оскорблялся, когда заяц Лёк повторял старую мудрую поговорку:
— Сколько в пыли ни катайся, шкуру перепачкаешь, а блох не передавишь!
Ведь любимая забава ослов — кататься в пыли, брыкаться, реветь и громко пускать ветры.
Как уже было сказано, жили заяц Лёк и М'Бам-осел по соседству, и осел слышал все, о чем говорил заяц у себя во дворе или в хижине со своими детьми, соседями или с прохожими путниками.
Но у Лёка уши были еще более чуткими, чем у осла, он тоже прекрасно слышал все, что осел говорил о нем своим родичам, и скоро узнал, какие чувства питает осел к нему и его зайчатам.
С каждым днем осел ненавидел Длинноухого все сильнее, злоба переполняла его ослиное сердце, разливалась по всему его телу и скапливалась в копытах задних ног. Поэтому где бы заяц ни встречал осла: на тропинках ли, ведущих в поля, на деревенских ли улочках, на водопое или на площади совета, — он всегда держался от своего врага подальше.
Но однажды, несмотря на свой благодушный и веселый нрав, он рассердился и громко заметил:
— На дураков не зря надевают путы! А про путы верно сказано: «Сколько путы ни мой, от них все равно воняет».
Тут уж не оставалось места для сомнений: распроклятый заяц издевался над самим М'Бамом и над всем ослиным племенем! М'Бам-осел слышал еще мальцом, что люди заставляют его родичей-ослов таскать днем тяжелые вьюки, а по вечерам спутывают им ноги и палками выгоняют их на пастбище.
В тот же день принялся заяц чинить ограду, отделявшую его двор от двора осла. И, замазывая глиной трещины в стене, он вскричал:
Услышав его, осел М'Бам пожалел, что поселился рядом с Длинноухим. Вся ею родня, родичи его жен, все его жены и даже дети укоряли его, что он слишком долго терпит насмешки зайца, и говорили, что ему давно уже пора проучить наглеца. Однако проучить зайца было не так-то легко. Целый день старался М'Бам загнать его в угол, прижать к непролазным зарослям или к подножью дерева, к обрыву или к черному берегу или застать врасплох на узкой тропинке — но тщетно! Заяц был слишком хитер!
К вечеру вся ослиная семья собралась на совет. Долго они судили, рядили и под конец решили: для спасения ослиной чести М'Бам непременно должен хотя бы разок лягнуть зайца.
Но есть поговорка: «Чтобы утереть верблюду слюни, надо допрыгнуть до его морды». На другое утро проснулся Лёк и подумал: «Почему за стеной у ослов так тихо?»
Долго раздумывать он не стал и отправился в поле.
Зато дети Лёка, зайчата, когда проснулись, очень удивились.
Солнце давно уже встало, а за стеной у ослов почему-то никто не ревел, не брыкался, не дрался и не ругался. И совсем уже всполошились зайчата, когда услышали жалобные вопли, стоны, плач и причитания.
— Что случилось в доме соседа? — спрашивали они друг друга.
Но долго удивляться им не пришлось. Тхиойе-попугай, глашатай их деревни и всей округи, прилетел к ним и прокричал:
— Сосед ваш М'Бам ночью занемог и, не дожив до утра, скончался! Несчастная семья его в отчаянье и горе! Дети М'Бама и его родичи поручили мне известить об этом всех жителей деревни, но прежде всего вашего отца. Ведь он их ближайший сосед, а ближайший сосед почти что родственник…
— Наш отец давно в поле! — ответили зайчата. Попугай Тхиойе полетел в поле, нашел там зайца и сообщил ему о кончине его соседа.
— М'Бам умер?
Заяц Лёк так удивился, что замер с поднятой мотыгой.
— Да, его дети сказали мне об этом, я сказал твоим детям, а они сказали, что ты здесь.
— М'Бам умер? — повторил заяц. — И господь призвал его, даже не предупредив ни разу?
Но спрашивал он, видно, самого себя, а не Тхиойе-попугая, глашатая с кривым клювом, потому что тут же добавил:
— Что ж, пусть господь упокоит его душу и не спешит призывать к себе нас!
И заяц вонзил мотыгу в жирную землю, снова принимаясь за работу.
— По послушай, Лёк, — прокричал Тхиойе-попугай, глашатай с круглым языком, — дети покойного М'Бама просили, чтобы ты зашел к ним в дом.
— Чтобы я зашел к ним в дом? — еще больше удивился заяц. — Зачем?
— Ты ведь их ближайший сосед, — объяснил деревенский глашатай.
— А что мне делать у них в доме?
— Право же, я не знаю. Они вопили, рыдали и причитали и только сказали мне сквозь слезы, чтобы я привел тебя, Лёк.
— Ладно, пойдем! — согласился заяц Лёк.
Лёк поскакал по тропинке, а Тхиойе полетел за ним, перепархивая с куста на куст, и вскоре они приблизились к дому М'Бама.
Вдова, дети и вся родня усопшего встретили зайца Лёка скорбно и почтительно. Старший из сыновей М'Бама, Фали, сказал:
— Дядюшка Лёк, перед тем как покинуть нас навсегда, в тот утренний час, когда земля уже остывала, отец, собрав последние силы, прошептал: «Упроси нашего Лёка, чтобы он прочел над моими бренными останками погребальную молитву!»
Заяц сделал три шажка вперед и спросил:
— А где же эти бренные останки?
— Тело нашего отца вон в той большой хижине, — ответил старший из сирот.
Лёк дошел с ним до двери большой хижины, сунул внутрь свой нос и тотчас повернулся к ослиной семье, которая следовала за ним по пятам.
— Вы говорите, что М'Бам умер?
— Да, дядюшка! — ответил Фали, старший сын М'Бама. — Он скончался с последним криком Сэкха-петуха.
— Вы ошиблись, он вовсе не умер — жив! Радуйтесь! Мне незачем читать молитву.
И заяц поскакал к себе домой, так как было уже слишком жарко для работы в поле.
Но едва он вошел в свою хижину, как Тхиойе-попугай перепорхнул через стену и снова позвал его к М'Баму.
Заяц прибежал к большой хижине, сунул в открытую дверь мордочку, сморщил нос и объявил:
— Я же вам говорю, М'Бам не умер. Лежит он, правда, на спине, но ноги у него согнуты, а у дохлых ослов они прямые, как палки.
И заяц вернулся к себе.
Но едва он начал снимать сандалии, как за ним снова прилетел Тхиойе-попугай и отвел его к большой хижине. М'Бам лежал на спине, и ноги его торчали вверх, словно палки.
— Но почему у него не раздут живот и зубы не оскалены? — удивился заяц. — Нет, он еще не подох!
Заяц Лёк пересек двор М'Бама, переполненный рыдающей родной и соседями, и уже дошел до своего двора, когда старший из сирот осла, Фали, догнал его и снова попросил вернуться.
Теперь М'Бам и впрямь был похож на дохлого осла. Брюхо его вспучилось и раздулось, как десять бурдюков, верхняя губа завернулась на широкие ноздри, нижняя отвисла на жирный подбородок, а вокруг оскаленных желтых зубов уже вились и жужжали неугомонные сплетницы — мухи.
Лёк просунул в дверь свой нос и сказал:
— Да, мои бедные дети, М'Бам очень похож на покойника. И лежит он на спине, и ноги у него торчат, словно колья из ограды, и брюхо раздуло, будто он один объел целое пастбище или сожрал все зерно из амбара, да и зубы у него оскалены, как у всех мертвецов, — неизвестно только, рыдает ли он от горя или хохочет от радости, что попал в ослиный рай. Но, признайтесь, он пускал перед смертью ветры?
— Нет, нет! — воскликнул Фали, старший сын осла М'Бама.
— Нет, нет! — подтвердили младшие сыновья, и все жены, и все родичи М'Бама.
— Ну, тогда, значит, М'Бам… — начал заяц Лёк, отступая на шаг. — Значит, М'Бам… — повторил он.
И тут вдруг в большой хижине раздался громоподобный треск, заглушивший все вопли и рыдания, и ужасное зловонье распространилось по всем четырем углам двора.
— Значит, М'Бам жив-живехонек! — договорил заяц Лёк. — Потому что пока еще никто не видывал и не слыхивал, чтобы дохлый осел пускал ветры!
И заяц Лёк, весело подпрыгивая, ускакал к себе. С тех пор осел М'Бам избегает зайца Лёка.
Заяц Лёк и дикобраз
По всей саванне Сенегала странствовал заяц Лёк, и на своем пути встречал множество разных зверей.
Но чаще всего ему приходилось сталкиваться с дикобразом.
Заяц и дикобраз ладили друг с другом. Делить им было нечего, соперничать не из-за чего. Но однажды они попытались перехитрить один другого и едва не погибли.
Вот как это случилось.
Бежал Лёк на похороны своего родича и повстречал дикобраза.
— Пойдем со мною, — сказал ему заяц. — И путь мне покажется короче с добрым спутником, и будет с кем разделить поминальную трапезу, — я ведь близкий родич покойного.
Вообще-то дикобраз не очень общителен и при малейшей тревоге поднимает торчком свои острые иглы. Но предложение Лёка пришлось ему по душе. Заяц — такой же одинокий странник, как он, к тому же весельчак и шутник, — почему бы не пойти вместе с ним?
Дикобраз согласился, и отправились они дальше вдвоем.
Путь был неблизкий, и только к ночи приятели добрались до какой-то деревни. Тотчас им приготовили хижину для отдыха и ночлега.
Но когда жители деревни спросили, как их зовут, Лёк, к великому удивлению дикобраза, ответил:
— Моего спутника зовут Дикобраз, а меня — Чужестранец.
К ужину, по законам сенегальского гостеприимства, маленькая девочка принесла путникам блюдо дымящегося кускуса.
— Мама сказала, чтобы я угостила чужестранца, — сказала девочка.
— Прекрасно! — воскликнул заяц. — Это блюдо для меня! — И он жадно принялся за еду.
Через некоторое время другая девочка принесла еще более обильное и сочное угощение.
— Мама сказала, чтобы я подала это чужестранцу. И Лёк снова воскликнул:
— Это тоже для меня! Тут дикобраз ощетинился.
— Ты уверена, что это блюдо не для меня? — спросил он девочку.
— Мама сказала, что это для чужестранца.
Лишь тогда дикобраз сообразил, что заяц сыграл с ним злую шутку. Он сказал, что его зовут Чужестранец. По обычаю, все семьи в деревне посылали угощения чужестранцам. Но раз Лёк — Чужестранец, все угощения и достаются ему одному.
Однако дикобраз был не так-то прост и умел постоять за себя. Он не стал спорить с зайцем и лег спать натощак. Но задумал отомстить.
Лёк, однако, на этом не успокоился. Мало ему было, что он провел своего приятеля, он еще вздумал над ним посмеяться. И вот заяц с хитрым видом обратился к дикобразу:
— Бедный мой друг! Никак не могу понять, почему это все приносят только мне, а тебе ничего! Может быть, ты чем-нибудь обидел жителей этой деревни?
Но дикобраз свернулся клубком, как еж, сделал вид, что уже заснул, и ничего не ответил.
Лёк, отяжелевший от обильной еды, тоже скоро заснул, да так крепко, что даже собственный храп не мог его разбудить.
Но, едва Лёк заснул, дикобраз тихонько развернулся, взял мешок и палку зайца и исчез в темноте.
Он прокрался на поле, где росли бататы и маниока, и принялся выкапывать палкой самые крупные клубни, выковыривая и разбрасывая все остальные. Так он быстро наполнил мешок, а заодно наелся до отвала.
Затем так же осторожно дикобраз прокрался в хижину, положил мешок и палку Лёка на прежнее место, а сам преспокойно заснул. Да заснул так крепко, что даже храп зайца не мог его разбудить до самого утра.
На рассвете жители деревни отправились на поле и увидели, что почти весь их урожай погублен. Никогда еще такого не случалось в деревне! Страшное дело, ужасное злодеяние!
Тотчас собрались старейшины деревни, и самый мудрый из них сказал:
— Никто из нас не мог совершить подобного! Значит, это чужестранцы, которых мы приютили. Пойдем и спросим, выходили они этой ночью из хижины или нет.
Собрались жители деревни вокруг хижины, и старейшины вошли в нее.
Оба хитреца еще спали сладким сном. Разбудили их старейшины и сказали:
— Чужестранцы! Кто-то ночью опустошил паше поле. Мы ищем виновного, и поэтому обыскиваем все хижины подряд.
Дикобраз тут же принял обиженный вид и ответил возмущенно:
— Как вы можете обвинять путников, которых приняли по законам гостеприимства? Вы нас не уважаете, если думаете, что мы способны на такое. Обыщите хижину, если хотите, но я не останусь и минуты в такой негостеприимной деревне!
Деревенский вождь заколебался и хотел уж было уйти с извинениями, как вдруг заметил полный мешок Лёка и его палку, испачканную в земле.
— Чья эта палка и чей это мешок? — спросил он. — Признавайтесь!
— Это моя палка и мой мешок, — отозвался заяц Лёк.
— Хватайте его! — воскликнул вождь. — Вот неблагодарный, вот подлый вор!
И он с торжеством показал крестьянам палку Лёка со следами сырой земли и его мешок, полный свежих бататов.
Дикобраз тем временем вышел из хижины и, не дожидаясь расправы с Лёком, потихоньку выбрался из деревни.
Зайца потащили на главную площадь, не спрашивая, прав он или виноват, и поставили перед судом старейшин.
— Дать ему сто палок по заду! — присудили старейшины. — И пусть он навсегда покинет нашу деревню, если у него еще хватит сил бежать!
И вот растянули несчастного на земле и начали бить — плап-плап-плап!
Заяц Лёк верещал и стонал. Он давно уже понял, что дикобраз отомстил ему, и кричал:
— Это несправедливо, несправедливо! Дикобраз тоже должен получить хотя бы пятьдесят ударов. Он мой сообщник, и ему должна достаться половина наказания!
— Может быть, заяц прав, — сказал один из старейшин. — Но дикобраз уже далеко. Поэтому дадим зайцу еще сто ударов палкой по заднице за дикобраза. Потом заяц сможет вернуть каждый удар своему приятелю.
И снова — ток, ток и ток! Никогда еще в жизни заяц не испытывал такой боли и такого унижения…
Можете себе представить, каково было гордому, хитрому зайцу Лёку, когда жители деревни наконец отпустили его! Жалкий, избитый, униженный, он уже не знал, на каком он свете. Стоная и хромая, еле доплелся он до леса и залег в тени под кустом.
Но прошло всего несколько часов, и заяц Лёк отдышался.
— Ну, дорогой друг! — бормотал он. — Я буду не я, если не отомщу тебе!
Только мысль о сладкой мести и вернула ему силы.
Забыв о боли и об усталости, заяц догнал дикобраза. И окольным путем, скрываясь в кустах, даже перегнал его.
На перекрестке дорог работали кузнецы. Заяц Лёк остановился, перевел дух и сказал:
— Здравствуйте, друзья мои, кузнецы! Я тоже кузнец из далекой страны. Хочу вам сделать подарок, чтобы вы обо мне помнили с благодарностью.
— Благодарим тебя, благородный чужестранец! — ответили кузнецы. — Но где же твой подарок? У тебя ведь нет с собой никаких пожитков!
— Мой подмастерье идет за мной следом, — важно сказал заяц. — Он несет на спине стрелы, которые я для вас выковал. Возьмите их — это мой дар. А если он станет упрямиться, вырвите у него эти стрелы и скажите: «Лёк, твой хозяин, подарил нам все эти стрелы!»
Поблагодарили кузнецы зайца Лёка, и он отправился дальше.
Когда дикобраз дошел до перекрестка, кузнецы окликнули его и остановили.
— Вот и подмастерье! — воскликнули они, — Твой хозяин Лёк подарил нам стрелы, которые ты несешь на спине.
И как ни кричал дикобраз, как ни отбивался, кузнецы, умелые и сильные люди, вырвали у него из спины все колючие иглы. Бедный зверек остался голым и беззащитным.
Тут понял дикобраз, что это заяц Лёк отомстил ему. И решил, что не останется в долгу.
Тяжелые иглы уже не мешали дикобразу, и дальше он побежал быстрее. А заяц Лёк, избитый и усталый, тем временем прикорнул у дороги.
Дикобраз без игл был таким смешным и странным, что Лёк его не узнал. И пропустил дикобраза мимо, посмеиваясь над уродливым зверем.
А дикобраз, утратив свои острые иглы, не утратил, однако, остроты ума. Добежал он до деревни, где все жители были ткачами. Посмотрели ткачи на голого дикобраза, но никто его не узнал.
— Привет вам, друзья, — сказал голый дикобраз. — Мир вам и благоденствие!
— Мир тебе, — отозвались ткачи.
— Я ваш собрат из далекой страны, — продолжал дикобраз, — и хочу вам сделать подарок в знак моего уважения.
— Благодарим тебя, брат наш. Но какой ты нам можешь сделать подарок, если сам ты гол, как червяк?
— Следом за мной идет мой подмастерье и несет на голове две связки пряжи. Я дарю их вам. Возьмите, но только постарайтесь сразу оторвать, потому что я их крепко привязал к голове моего подмастерья, чтобы они не потерялись по дороге.
Обрадовались ткачи, поблагодарили дикобраза, и он спокойно побежал дальше…
Тем временем заяц Лёк отдышался и снова двинулся в путь. Зад у него болел, но мысль о том, что он славно отомстил дикобразу, утешала зайца. И вот, кряхтя и хихикая, добрел он до деревни ткачей. Но не успел и оглянуться, как ткачи окружили его со всех сторон и принялись дергать за прекрасные, длинные уши, которыми заяц Лёк так гордился!
И они оборвали ему уши!
Униженный, несчастный заяц опрометью промчался через всю деревню, стараясь не попадаться никому на глаза.
К вечеру он догнал своего врага-приятеля дикобраза. Голый, как червяк, тот дрожал от холода и страха. Заяц еле его узнал.
Посмотрели оба хитреца друг на друга и не смогли удержаться от смеха. Каждый был хорош!
— Бедный мой Лёк, — сказал дикобраз. — Вот к чему привели наши хитрости! Мы могли бы жить в мире и согласии, а вместо этого чуть не погубили друг друга.
— Твоя правда, — согласился заяц Лёк. — Оба мы оказались хитрецами и глупцами одновременно. Спрячемся-ка под этим кустом: я тебя согрею, а ты залижешь мои раны.
Но беда не ходит одна. Вдруг на дороге показались охотники из деревни кузнецов. У зайца больше не было длинных ушей, и он не услышал вовремя их приближения. Выкатился заяц охотникам прямо под ноги, и в него посыпались стрелы. Много стрел вонзилось в спину зайца! К счастью, ни одна не была смертельной, и он сумел удрать.
У дикобраза не было больше колючих иголок, и собаки едва его не разорвали. С большим трудом ускользнул он от злобных псов и укрылся в чьей-то пустой норе.
На рассвете дикобраз осторожно выбрался из норы. Неподалеку в кустах отыскал он зайца. Бедняга был весь утыкан стрелами и жалобно стонал.
Каково же было удивление дикобраза, когда он увидел, что все эти стрелы — его собственные иглы! Вытащил их дикобраз одну за другой и воткнул обратно себе в спину.
Теперь уже ничего не боясь, вернулся он в деревню ткачей и выкупил у них две связки пряжи — уши зайца. Ткачам такая пряжа была ни к чему, они отдали ее дикобразу почти задаром.
Больше месяца понадобилось двум хитрецам, чтобы выздороветь и снова обрести: дикобразу — свои колючие иглы, а зайцу — длинные чуткие уши.
Но с тех пор заяц Лёк и дикобраз никогда не ссорятся и не пытаются перехитрить друг друга.
И каждый из них бережет больше всего на свете — вы догадались что? Заяц — длинные чуткие уши, а дикобраз — колючие иглы.
Голо и крокодилы
Был бы обезьяна Голо пошустрей да поосторожней, мог бы он сравниться с хитрым зайцем Лёком. Да вот беда: обезьяны из племени Голо все пустобрехи, хвастуны; из-за своей неосторожности они часто попадают в беду. А Голо был самым неосторожным и беспечным из всего обезьяньего племени в долине реки Сине. Он бегал по солончакам, где блестела под солнцем сухая соль, и прыгал с ветки на ветку по прибрежным деревьям и стройным пальмам. Там украдет метелку проса, там выкопает арахисовые орешки, там полакомится сочными бататами. Но больше всего ему нравились финики и орехи.
Где бы Голо ни бегал и ни прыгал, повсюду он насмехался над другими зверями, воображая, что он всех красивее и умнее. А на самом деле морда Голо была не очень-то привлекательна. Не говоря уже обо всем остальном…
Однажды развлекался Голо у реки, перескакивая с одного прибрежного дерева на другое, и каждый прыжок его был все рискованнее и смелее. Но как ни ловка обезьяна, и она может сплоховать. Голо вдруг сорвался и шлепнулся в реку!
С перепугу принялся он бить по воде всеми четырьмя лапами, но, увы, плавать он был не мастак. Да к тому же шум, который он поднял, мог привлечь крокодилов. От одной этой мысли Голо замер и поскорей положил свой длинный хвост вдоль спины. Хвостом Голо очень гордился, но в воде он был только помехой.
По счастливой случайности, как раз в это время проплывал мимо мальчик-рыбак на лодке с противовесом. Уцепился Голо хвостом за этот противовес и поплыл за лодкой, безмолвный, как рыбы, которые плыли рядом и с удивлением таращили на него глаза.
Долго они так плыли. Но вот лодка причалила к песчаной отмели, и Голо живехонько выскочил на берег.
Только вся беда была в том, что мальчик причалил не к берегу, а к маленькому островку, посмотреть, что там есть. Но смотреть-то там было нечего: песчаная отмель с единственной хилой пальмой на самом высоком месте. И мальчик сразу отплыл, решив найти остров поинтереснее.
А Голо тем временем взобрался на пальму, огляделся вокруг и понял, в какую попал он беду.
До берега не доберешься: плавает он хуже некуда, и крокодилов в реке тьма-тьмущая. А сидеть на островке долго не просидишь: еды никакой, спрятаться некуда, скоро он ослабеет и свалится с пальмы, и тогда стервятники спустятся с неба, крокодилы вылезут из воды — и ему конец. Надеяться было не на что!
Сидел так Голо на пальме, думал свою печальную думу и вдруг с ужасом видит: на отмель вылезает сам папаша Крокодил погреться на солнышке.
Заметил отец Крокодил обезьяну на дереве и радостно защелкал зубами.
— Эй, приятель, как это ты забрался в наши владения? — спросил он Голо. — Хочешь выведать наши тайны? Ты разве не знаешь, что соглядатаев мы не жалуем.
Голо сразу понял: если он расскажет папаше Крокодилу все как есть, тот сообразит, что он целиком в его власти. А о том, чтобы смягчить крокодилье холодное сердце, и думать не стоит! Жалости нет места под толстой, покрытой чешуей шкурой. Остается одно: схитрить.
Горло у Голо пересохло от страха, но он скорчил насмешливую гримасу и гордо сказал:
— Меня послали сюда мои родичи. Тысяча, десять тысяч, сто тысяч обезьян с равнины Сине. Вот кто стоит за мной!
— Твои родичи просто не знают, что две тысячи, двадцать тысяч, двести тысяч крокодилов из реки Сине расправятся с тобой в один миг, проглотят тебя единым глотком! — сказал отец Крокодил.
— Вас слишком мало, чтобы добраться до меня, — дерзко усмехаясь, ответил Голо. — Да и вообще вас гораздо меньше, чем ты бахвалишься.
— Ты разве не знаешь, что, подстерегая добычу, мы можем лежать неподвижно, как бревно, и ждать часами, днями, неделями? Когда-нибудь ты слезешь с дерева, кривляка, свалишься от бессонницы, голода и усталости. И тогда тебя разорвут мои воины из племени крокодилов.
Голо понял: зубастый урод в чешуе, хоть ум у него и крокодилий, все же догадался, что деваться ему некуда. Долго на пальме и впрямь не просидишь. Только хитрость могла его вызволить из беды. И он смело ответил отцу Крокодилу:
— А ты разве не знаешь, что нас, обезьян, не сто тысяч, не двести, а целых триста тысяч на равнине Сине? И если со мной что-нибудь случится, мой народ пойдет войной на твое племя, и тогда несдобровать всем крокодилам!
Так, слово за слово, спорили они и похвалялись, и никто не хотел уступить. Четыреста тысяч крокодилов! Пятьсот тысяч обезьян! Миллион крокодилов! Десять миллионов обезьян!
И тут наконец Голо перестал усмехаться и всерьез сказал папаше Крокодилу:
— Хватит нам угрожать друг другу. Ведь никто не может доказать свою правоту, ни ты, ни я. Откуда я знаю, может, ты единственный крокодил во всей реке?
Отец Крокодил ухмыльнулся и защелкал челюстями:
— Да стоит мне слово сказать, и все мои подданные явятся сюда! При виде их ты затрясешься от страха и свалишься с дерева, как спелый плод.
— Возможно, возможно, — скромно согласился Голо. — Может быть, ты говоришь правду, а я не прав. Но не допустишь же ты, чтобы я умер, считая тебя лжецом? Я хочу убедиться, что твое племя самое многочисленное. Созови своих подданных, я их пересчитаю и лишь тогда признаю свое поражение.
Отец Крокодил был очень тщеславен, но не очень умен. «Почему бы лишний раз не похвастаться своим могуществом? — подумал он. — Когда племя крокодилов соберется, Голо все равно никуда не скрыться. Пусть убедится, что мы всех многочисленнее и сильнее!»
Отец Крокодил сполз в реку и созвал своих приближенных, приближенные созвали вождей, вожди отдали приказ, и вскоре первые стаи крокодилов начали приплывать к островку.
Зрелище было устрашающее! Бедный Голо дрожал на вершине своей пальмы, глядя, как сотни крокодилов приближаются со всех сторон.
Но терять хладнокровие было нельзя. До спасительного берега не доплыть — широкий рукав отделяет островок от далекой рощи, где на деревьях сидели родичи Голо. И тогда он сказал:
— Объясни твоим воинам, отец Крокодил, я должен их сосчитать. Пусть они все построятся в один ряд потеснее друг к другу. Если ты обещаешь, что никто меня не тронет, я сам спущусь с дерева, побегу по их спинам и всех пересчитаю. Обещаю тебе управиться до захода солнца.
— Ладно, только с одним условием. Если ты не закончишь считать до захода солнца, последний крокодил, на котором ты остановишься, получит приказ тебя проглотить.
— Согласен, — ответил Голо. — По крайней мере, тогда я умру, твердо зная, что ты меня не обманул.
Крокодилы начали строиться бок о бок, Голо живо спрыгнул с дерева и побежал по их спинам, громко считая на ходу:
— Десять, пятнадцать, двадцать!..
Так добежал он до середины рукава и оттуда крикнул:
— Отец Крокодил, я дошел всего до пятисотого! Где же остальные? Вряд ли у тебя наберется хоть тысяча, не говоря уже о миллионе!
Рассвирепел отец Крокодил:
— Считай! Солнце еще высоко! Пусть призовут все мое войско! Постройтесь поплотнее! Пусть соберутся все, и покончим наконец с этой проклятой обезьяной!
Ряд крокодилов все удлинялся, а Голо бежал по их спинам, считал, и шутил, и корчил гримасы, стараясь отвлечь внимание отца Крокодила.
А тот, гордый силой своего бесчисленного войска, ничего не подозревал.
Вот уже Голо пробежал две трети расстояния до берега, и голос его доносился еле слышно. И к тому же хитрец все время подвирал в счете:
— Двадцать тысяч! Сто тысяч! Двести тысяч!
Отец Крокодил, хоть и слышал уже плохо, прямо-таки раздувался от тщеславия.
Бежит Голо по спинам крокодилов и считает, а берег все ближе. Уже хорошо видны деревья, на которых взволнованно прыгают обезьяны. Они видят, что их сородич бежит по каким-то бревнам, но не могут понять, в чем дело.
А до них остается всего сотня шагов. Пятьдесят шагов… Двадцать…
Отец Крокодил уже перестал слышать голос обезьяны. И тут до него дошло, что хитрец Голо по живому плоту сейчас добежит до берега, и тогда поминай как звали!
Вне себя от злости отец Крокодил громко завопил, приказывая своим воинам-крокодилам немедля растерзать и проглотить беглеца. Но река широка, Голо далеко, и вопли отца Крокодила не долетают до последних его воинов, которые уже теснятся у самого берега.
Осталось всего десять шагов. Всего пять…
Но тут до крокодилов донесся голос гонца:
— Слушайте приказ! Не выпускать этого проклятого обманщика на берег! Пусть крокодил, на котором он стоит, сбросит его в реку и растерзает!
Но пока последний крокодил уразумел, что ему делать, обезьяны свесились с прибрежных деревьев и подхватили Голо десятками рук. Он уже думал, что все обошлось благополучно, но разъяренный крокодил высунулся из воды и — крак! — отхватил его прекрасный длинный хвост у самого зада.
Впрочем, Голо рассудил, что еще дешево отделался. Одна лишь беда: с тех пор у всех его потомков нет хвостов и на задах проплешины.
Так что, если вы увидите на Обезьяньей равнине бесхвостых обезьян, можете быть уверены: это внуки, правнуки и праправнуки Голо, которые до сих пор вспоминают, как он провел крокодилов.
Лёк и слепцы
Из всех жертв Лёка, озорного сенегальского зайца, чаще всего и больше всего доставалось гиене Буки, самой глупой и самой отвратительной из всех зверей. Столько раз ее колотили, столько раз дубинки крестьян обрушивались на ее бока и спину, что гиена совсем сникла, прихрамывает на все лапы и шарахается от всех, боясь, как бы ей снова не влетело за какую-нибудь пакость.
Не сторонится Буки только Лёка. Гиена прожорлива, ненасытна, вечно голодна и всегда готова пойти за кем угодно, лишь бы ей пообещали хорошее угощение. А заяц, как все знают, хитрец из хитрецов и всегда умеет посулить ей что-нибудь позаманчивее.
Как-то раз в сумерках прогуливался Лёк по саванне. Вечерний ветер склонял к земле стебли сочных трав и метелки злаков, и заяц лакомился всласть. Прыгал он, как всегда, бесшумно, и его длинные уши прислушивались к каждому шороху.
И вдруг он увидел слепого, который ощупью шел к старому баобабу. Постукал слепец своей палкой по стволу баобаба и пробормотал:
— Баобаб, раскройся!
Баобаб раскрылся, и слепец исчез в большом дупле. Подбежал заяц Лёк поближе, прислушался и услышал из глубокого дупла голос слепца:
— Баобаб, закройся!
И дупло в стволе баобаба закрылось.
Как всем известно, Лёк трусоват, но в то же время безмерно любопытен, и любопытство у него частенько бывает сильнее страха.
И сказал себе Лёк: «Даже трус не может спрятаться позади своего зада. Будь, что будет!»
Залез заяц на термитник вблизи баобаба и стал ждать, дрожа от страха и от нестерпимого любопытства.
Когда наступила ночь, Лёк подобрался к баобабу. Осторожно притронулся палкой к дереву и сказал:
— Баобаб, раскройся!
И в неохватно большом стволе баобаба раскрылось дупло.
Лёк проскользнул внутрь баобаба. И что же он там увидел? На большой циновке сидели девять слепцов, молодых и старых, и ели с огромного блюда такой превосходный душистый кускус, что у Лёка от одного лишь запаха задрожали усы и уши.
Главный среди слепцов сказал:
— Садись, наш брат, и утоли свой голод. Заяц Лёк спохватился и быстро проговорил:
— Баобаб, закройся!
Когда вход в баобаб закрылся, заяц скромно сел с краешка и принялся за кускус.
Когда все поели, главный среди слепцов поднялся, ударил по дереву палкой и приказал:
— Баобаб, раскройся!
Слепые вышли один за другим, заяц тоже прошмыгнул между ними и удрал поскорее в джунгли.
Вскоре после той ночи горячий ветер пустыни иссушил весь край. Повсюду воцарились засуха и голод. Люди и звери блуждали по стране в поисках пищи и воды, худые, истощенные и слабые.
Один лишь заяц Лёк каждый вечер приходил к слепцам, потихоньку наедался до отвала и убегал, не говоря ни слова. Так что был он весел, неугомонен и быстр, и шкура его лоснилась от сытости. Среди всех обессилевших, тощих и унылых зверей он один скакал и резвился без устали, топорща усы и сверкая глазами.
Но что должно было случиться, то в конце концов и случилось.
Буки-гиена, Буки-обжора страдала больше всех в тот голодный год. И она, конечно, заметила, что только Лёк из всех зверей сыт и счастлив.
— Добрый друг мой Лёк! — обратилась она к зайцу. — Пожалей меня, пожалей мою семью. Объясни мне: почему ты один такой сытый и резвый? Скажи мне, где ты кормишься?
Пожалел Лёк гиену.
«В конце-то концов, — сказал он себе, — у слепых предостаточно всякой еды, хватит ее и для Буки. Мне такое благодеяние ничего не будет стоить, а в будущем, может быть, и Буки мне пригодится».
С наступлением вечера Лёк отыскал гиену и сказал:
— Если хочешь, пойдем со мной вместе на ужин к слепцам. Но только с условием: не говори там ни слова, будь скромна и молчалива, иначе нам несдобровать.
— Ни о чем не беспокойся! — ответила Буки. — Я так голодна, что смогу есть часами, не говоря ни слова. Веди меня скорей!
Пришлось зайцу долго уговаривать гиену, чтобы она потерпела, дождалась ночи.
Наконец ночь пришла, и заяц с гиеной подкрались к старому дереву.
— Баобаб, раскройся, — прошептал заяц Лёк как мог тише.
Однако гиена Буки была хоть и глупа, но не глуха. И она расслышала слова зайца Лёка.
Уселась Буки возле блюда и принялась пожирать кускус, хотя заяц бросал на нее укоризненные взгляды.
Все обошлось хорошо, поели слепцы, и Лёк вместе с Буки выскочили из баобаба. Но тут Буки взъярилась на зайца:
— Ты не дал мне наесться досыта! Я могла бы съесть в два раза больше, и эти слепые ничего бы не заметили!
— Буки, — ответил ей заяц, — твоя жадность тебя погубит. Ты же знаешь: слепцы — народ ушлый, и малейшая твоя промашка может их насторожить. Послушайся меня. Ешь потихоньку, молча и не торопясь, как едят слепцы.
Однажды вечером случилось так, что зайцу пришлось пойти в гости к своей приятельнице, пальмовой крысе, что жила на плантации пальм в Баоло, в самом сердце Сенегала. И осталась Буки одна.
Подошла она в темноте к баобабу, постучала по дереву посохом и проговорила своим хриплым голосом:
— Баобаб, раскройся!
Засомневался баобаб, но все же приоткрыл дупло в своем стволе.
Буки вошла, поставила в угол посох и уселась перед блюдом с кускусом.
Жаль, не было тут зайца Лёка! Только он мог бы умерить жадность гиены. А без него Буки совала свои лапы в самую глубину блюда с кускусом, и когти ее скребли по дну — клап-клап! Клап-клап! Челюсти ее щелкали — хрум-хру, хрум-хру! Она давилась и рыгала — гаум-гау, гаум-гау!
Насторожился старший из слепцов и сказал своему соседу:
— Среди нас затесался чужак!
И велел он всем прекратить ночную трапезу.
Но ведь все знают, что, если гиена дорвалась до еды, остановить ее ничто не может! И Буки продолжала жевать, глотать и выскребать кускус со дна блюда, утешая себя: они ведь слепые! Им меня не распознать.
Однако слепые, известное дело, прекрасно слышат! Схватили они свои дубинки и со всех сторон набросились на обжору Буки. Гиена чуть не подавилась! Только и раздавались удары: бух-бах! Бух-бах!
Бросилась Буки к дуплу, завопила: — Баобаб, откройся!
Открылось дупло, но, едва гиена Буки сунулась в него, старший над слепцами приказал:
— Баобаб, закройся!
И застряла гиена Буки в толстой коре баобаба, голова снаружи, а зад внутри. А слепцы принялись молотить по ее заду своими дубинками, радуясь каждому воплю Буки.
К счастью, Лёк возвращался в то время из гостей и услышал отчаянный вой гиены.
Постучал он своим посохом по стволу баобаба и крикнул:
— Баобаб, раскройся!
Выскочила Буки из баобаба с избитым задом и печальной мордой.
Что же до зайца Лёка, то он хохотал! Снова Буки поплатилась за свою непомерную жадность. Снова ей досталось!
Однако с тех пор ни заяц Лёк, ни гиена Буки больше ужинать к слепцам не ходили.
Как звери на одном поле сеяли
Было это давно, в далекие времена.
Встретились как-то звери — лев, пантера, гиена и маленький заяц. Встретились, поговорили и решили возделать на всех одно большое поле.
И вот собрались они все вместе, возделали большое поле и засеяли его просом ндийямири. Вырастили просо, дождались, когда оно созреет, дружно собрали урожай. И сложили все снопы проса ндийямири в амбар на столбах, чтобы оно просохло для обмолота. Потом сказали друг другу:
— Разойдемся! У нас у всех свои дела. Отдохнем, а потом соберемся вместе. Соберемся на праздник нового урожая!
Все были согласны, и маленький заяц Кумба тоже. Но когда звери разошлись, маленький заяц вернулся тайком к амбару. Он вытащил все просо, перенес его в джунгли и спрятал. Всю ночь бегал он туда и обратно. Из амбара тащил просо, а в амбар — помет гиены, который подбирал на тропинках. И под утро проса почти не осталось, зато весь пол был усеян пометом гиены.
Когда взошло солнце, звери начали собираться на праздник. Они сошлись на большой поляне и встали в круг. Все были здесь: лев, пантера и гиена Силли Демба. Только маленького зайца не хватало.
— А ну-ка позови его! — приказал лев гиене.
— Эй, заяц Кумба, где ты? — закричала гиена Силли Демба.
Заяц Кумба приглушил свой голос и ответил из-за кустов еле слышно, словно издалека:
— Эхей! Я здесь!
— Беги сюда, заяц Кумба! — снова закричала гиена.
— Эхей! Бегу! — ответил заяц чуть погромче.
— Скорей, все тебя ждут! — опять закричала гиена Силли Демба.
— Эхей! Сейчас, сейчас прибегу! — ответил заяц Кумба почти полным голосом.
Тут он вылез из-под куста, добежал до ручья и окунулся в воду три раза. А потом выскочил весь мокрый на поляну.
— Что с тобой, заяц Кумба? — спросили звери.
— Я был далеко-далеко! — ответил заяц. — Долго бежал, бежал. Видите, весь вспотел!
— Да, — сказали звери маленькому зайцу. — Мы видим. Ты, наверное, очень устал, бедняжка.
— Ничего, — ответил заяц Кумба. — Пойдемте в деревню на праздник. Лев — наш вождь. Пусть он нас ведет!
И они все пошли за львом.
Пришли они в деревню к дому льва. Мать льва встретила их перед домом.
— Слава создателю! — сказала она. — Мой сын вернулся в добром здравии. И все вы вернулись в добром здравии. Теперь устроим праздник!
Начали звери собираться на площади. Первым пришел слон, могучий слон Диалло. Он был почетным гостем.
За ним пришел большой лев, владыка холмов над рекой Сенегал. Когда он рычит на холмах, громовой его голос слышит вся долина.
За ним пришла быстрая пантера, несравненная прыгунья. Одним прыжком она может с вершины холмов долететь до самой реки. Никакая дичь от нее не спасется!
За ней пришла гиена Силли Демба. Только маленький заяц Кумба опять где-то задержался.
А задержался он потому, что бегал в джунгли за просом ндийямири. Принес он проса ндийямири своей матери и сказал:
— Поскорее обрушь это просо! И обменяй его на просо саммэ, просо старого урожая, у матери гиены. Она жадная, согласится.
Так мать Кумбы и сделала.
Собрались звери на пир. Они плясали, пели под гром тамтамов, пили пальмовое вино. И матери всех зверей угощали их кускусом и кашей из проса саммэ. Только мать гиены принесла на пир кашу из проса ндийямири.
Заподозрили звери неладное.
— Откуда у матери гиены просо нового урожая, просо ндийямири? — спрашивали они друг друга.
— Пойдемте посмотрим, цел ли наш амбар! — решили звери.
И следом за львом все они отправились к амбару. Дошли звери до амбара и увидели, что вокруг раскиданы снопы проса. И еще увидели они помет гиены. Забеспокоились звери. Сказали маленькому зайцу:
— А ну, Кумба, прыгни в амбар, посмотри, цело ли наше просо!
— Как же я туда прыгну? — возразил заяц. — У меня слишком короткие лапы!
— Тогда полезай туда ты, Силли Демба! — приказал лев гиене. — И сбрось нам просо!
Влезла гиена в амбар, взяла один сноп проса, сбросила вниз. Взяла второй сноп проса, сбросила вниз. Сбросила последний, третий сноп проса, и вместе с ним посыпался на землю помет гиены. А больше в амбаре ничего не осталось.
Горько зарыдала гиена. Услышали это звери и сказали пантере:
— Прыгни туда, посмотри, почему Силли Демба рыдает?
Впрыгнула пантера в амбар и увидела, что он пуст, лишь помет гиены валялся повсюду на полу.
— Это ты, Силли Демба, украла наше просо! — зарычала пантера.
— Нет, это не я, клянусь! — ответила гиена и зарыдала еще горше.
Соскочила пантера на землю, рассказала зверям обо всем, что увидела.
И тогда решил слон Диалло:
— Чтобы не было споров и подозрений, все мы должны пройти испытание водой. Большая река сама покажет, кто украл просо.
И пошли они к Большой реке.
Слон прыгнул через реку — и не коснулся воды. Лев прыгнул — и не коснулся воды. Пантера прыгнула — и не коснулась воды. Гиена прыгнула — и не коснулась воды. Заяц прыгнул и упал прямо в реку.
— Вот он, вор! Вот кто украл наше просо! — закричали звери.
— Да нет же, нет! — запищал в ответ Кумба. — Вы же знаете, когда вы собрались, я был далеко-далеко, бежал к вам долго-долго, даже весь вспотел. Вы же знаете: моя мать, как и все матери, сварила кашу из проса саммэ, только мать гиены сварила просо ндийямири. Вы же знаете, в амбаре полно помета гиены и ни одного заячьего орешка! Не я вор!
Смутились звери, задумались. Что же делать? Проса нет, есть нечего. И решили они:
— Придется нам продать своих матерей!
И вот каждый приготовил веревку, чтобы наутро вести свою мать на базар. Но каждый жалел свою мать. И все звери выбрали веревки похуже, чтобы их легко можно было оборвать. Все, кроме глупой гиены Силли Дембы. Она взяла самую крепкую веревку.
И вот наутро повели звери своих матерей на базар. Но по дороге мать льва оборвала веревку и убежала. Потом убежала мать пантеры. Потом мать Кумбы. И только гиена Силли Демба довела свою мать до базара и продала в рабство.
— Вот кто бесчестный вор! — сказали звери. — Она продала свою мать, значит, она и наше просо украла!
И гиену с позором изгнали из деревни.
А хитрый заяц только посмеивался в усы.
Бесполезные истины
Бейе-коза, сумасшедшие глаза, дурная голова, болтунья и непоседа, молодость прожила, до седой бородки доросла, а ума не нажила.
Все козе Бейе казалось не то и не так. И тропинки, что вели в саванну и в поля, а потом возвращались в деревню, надоели ей, потому что всегда приводили обратно в стадо или в козий загон.
Говорили про Бейе-козу: «У нее, видно, не было теток». А значило это, что Бейе-коза ничему не могла научиться, и сестры ее отца давно отказались от мысли вдолбить ей в голову хоть самые нужные знания и приучить ее к послушанию.
И вот однажды надоели Бейе-козе ее приятельницы. На убранном поле, где валялась солома и торчали старые пни, делать было нечего. Да и на лугу с зеленой травой, пробившейся после первых дождей, тоже не было ничего замечательного. Ах, как скучно!
Деревню свою она всю обходила и обегала, — все хижины, все кухонные очаги, все пустые амбары. Знала она всех собак и всех злых хозяек, и всех мальчишек, прогонявших ее камнями и палками. Чего уж тут интересного!
Повернулась Бейе-коза задом к деревне и побежала в джунгли, где акации росли гуще, а листики на них были нежнее, а шипы — не такие острые.
По дороге стукнула она твердым копытцем по кусту, под которым спал заяц Лёк, и помчалась дальше. Проснулся Лёк, сморщил нос и посмотрел вслед козе Бейе; она бежала среди высокой травы, над которой вечерние тени уже расстилали синие покрывала.
Длинноухий малыш редко чему-либо удивлялся. Но в тот вечер Лёк хотел спросить козу Бейе: «Что ты делаешь в сумерках так далеко от деревни людей и от своего загона?»
Но Бейе-коза была уже далеко.
Потряс заяц Лёк длинными ушами, еще больше сморщился, поводил кончиком носа и вспрыгнул на старый термитник. Оттуда, с высоты, посмотрел он вслед козе Бейе, которая убегала в джунгли, навстречу ночной темноте.
Зайцы собирают и сберегают крохи мудрости — это их богатство. Вот и сейчас Лёк припомнил кое-что и забормотал:
Так издавна учили всех зайчат, пока они еще но вышли из-под опеки матери.
Слова эти были полны мудрости, как всегда была полна припасов походная сума у предка всех зайцев, с которой он не расставался, странствуя по лесам и саванне, по полям и деревням. Где бы он ни был, эта сума всегда висела у него на поясе с левой стороны.
А ценность этого изречения заключалась в глубоком смысле, облеченном в простые слова:
В тот вечерний час муэдзин в деревне людей уже призывал правоверных на последнюю молитву. А заяц Лёк все сидел на термитнике и, как вечернюю молитву, повторял:
Вер-луна прогнала с неба звезды и уже начала сгорать в одиночестве…
Маленькое облачко, облачко-дитя, похожее на растрепанный шарик из хлопка, проплыло над землей и привлекло внимание Вер-луны. Посмотрела любопытная луна на землю и увидела две тени. Одна — стройная и легкая — весело прыгала по тропинке, и вдруг перед пей выросла другая, огромная, с тупой мордой и обвислым задом. В ужасе отскочила первая тень, и Вер-луна услышала отчаянный вопль:
— Бэ-э-э-йе!
Бейе-коза допрыгалась: перед ней стояла гиена.
Тот, чьи ноги никогда не стоят на месте, когда-нибудь да вляпается в навоз.
Вот и ноги Бейе-козы завели ее в такую беду, что хуже не придумаешь.
прогнусавил Буки, обнюхивая беспечную козу-непоседу.
Как ты очутилась здесь так далеко от своего загона в такой поздний час, Бейе?
— Дя-дядюшка Бу-бу-ки! — проблеяла Бейе-коза дрожащим голосом и сама задрожала всем телом.
— Поистине, чего только не бывает на свете! — ухмыльнулся Буки. — В этом краю вдоволь травы и воды. В этом краю, говорят, исчезли все болезни, и даже самые старые коровы проклятого Малала-пастуха вот уже много лун не хотят подыхать. В этом краю Лаобен-древодел так стережет своих ослов, что не подступишься! Вот уже сколько лун я не видел ни падали, ни свежего мяса. И вдруг вижу тебя, Бейе, ты бегаешь здесь одна среди темной ночи в глухих зарослях! Уж не снится ли мне это?
Дважды обошел Буки вокруг Бейе-козы. Ноги у нее подгибались от страха, а острые копытца вонзались все глубже в мягкую шкуру тропинки.
— Ты подумай сама! — продолжал Буки. — Все это так невероятно, что, если я расскажу своим родичам, мне никто не поверит. Ибо истина не одинакова для того, кто ее изрекает, и того, кто ей внемлет. А своих родичей я знаю слишком хорошо. Что же нам делать?
— Не-не-не знаю! — проблеяла Бейе-коза.
— А вот что! Скажи мне, Бейе, три такие истины, которые бы убедили меня и убедили бы моих родичей. И тогда я отпущу тебя целой и невредимой, не тронув ни твоих ушей, ни твоего куцего хвоста.
С этими словами Буки приблизился и принялся жадно обнюхивать шею дрожащей козы. Ох, как жалела сейчас непоседа Бейе, что ничему не научилась смолоду!..
Отступил Буки немного, присел на свой обвислый зад. Но страх не отступил от козы Бейе. Наоборот, он стал ее наставником, и хорошим наставником, потому что Бейе-коза чуть приободрилась и заговорила:
— Дядюшка Буки, если я вернусь в деревню и расскажу, что встретила тебя глухой ночью в лесу и ты меня отпустил, никто мне не поверит. Это истина, дядюшка Буки.
— Да, это истина, непреложная, очевидная и бесспорная, — согласился Буки. — Но где еще две истины? Скажи мне их, чтобы совесть твоя была чиста и сон безмятежен.
Бейе вырвала копытца из шкуры тропинки и легко отскочила назад. Но Буки в два прыжка догнал ее.
— Дядюшка Буки, — снова заговорила Бейе-коза. — Я знаю существо, которое длиннее верблюда Гелема, и, однако же, оно всегда ночует в хижине.
— Скажи мне, Бейе, кто же это такой, кто длиннее Гелема-верблюда и ночует в хижине?
— Дядюшка Буки, живая паутина Рабба-паука длиннее Гелема-верблюда, и она никогда не остается на ночь во дворе.
Пришлось Буки скрепя сердце согласиться:
— Да, это вторая истина, непреложная, очевидная и бесспорная. Но где третья? Скажи мне третью истину, Бейе, чтобы совесть твоя была чиста и сон безмятежен!
Бейе чуть-чуть отскочила назад, но Буки сделал два прыжка вперед.
И тогда Бейе-коза поделилась с ним вновь обретенной мудростью, которую внушил ей наставник-страх.
— Дядюшка Буки, никакая гиена, зубастая или беззубая, молодая или старая, никогда не будет мила козопасу.
— Да, — пришлось признать гиене Буки. — Да, это три истины, непреложные, очевидные и бесспорные. Но, на свое несчастье, Бейе, сегодня ты встретилась с еще более непреложным, очевидным и бесспорным. Ты встретилась с необходимостью! Я голоден и должен тебя съесть!
И Бука бросился на несчастную Бейе-козу.
Храбрый маленький цыпленок
Умер у цыпленка старый отец-петух, умер он в дальней деревне и оставил цыпленку наследство — одну ракушку каури. Дал он эту ракушку каури в долг зятю вождя той деревни, но так и не успел этот долг востребовать.
И вот отправился маленький цыпленок в дальний путь за своим наследством.
Встретил он по дороге корявый сук. Толкнул его сук, и упал цыпленок кверху лапками. Поднялся он, отряхнулся и сказал:
— Здравствуй, корявый сук! Извини, я тебя не заметил.
— Куда ты идешь, маленький цыпленок? — спросил его сук.
— Я иду за наследством моего отца, — ответил цыпленок.
— Можно, я пойду с тобой? — спросил сук.
— Пойдем! — ответил маленький цыпленок.
Он взял корявый сук, положил его в свой заплечный мешок и пошел дальше.
Встретился ему дикий кот.
— Ага, вот и мой обед идет! — обрадовался кот. Но цыпленок ему сказал:
— Нет, ты меня не съешь! У меня важное дело. Тогда спросил кот:
— Куда ты идешь?
— Я иду за наследством моего отца.
— Можно, я пойду с тобой? — спросил кот.
— Хорошо, — согласился цыпленок, сунул кота в заплечный мешок и пошел дальше.
Встретилась ему гиена.
— Куда ты идешь, маленький цыпленок? — спросила гиена.
— Я иду за наследством моего отца.
— Можно, я пойду с тобой?
— Пойдем, — согласился цыпленок, сунул гиену в заплечный мешок и пошел дальше.
Встретился ему лев.
— Куда ты идешь, маленький цыпленок? — спросил лев.
— Я иду за наследством моего отца.
— Можно, я пойду с тобой?
— Хорошо, — согласился цыпленок, сунул льва в мешок и пошел дальше.
Встретился ему слон.
— Куда ты идешь, маленький цыпленок? — спросил слон.
— Я иду за наследством моего отца.
— Возьми меня с собой!
— Хорошо, — согласился цыпленок, сунул слона в заплечный мешок и пошел дальше.
На перекрестке двух дорог повстречался ему храбрый воин.
— Куда ты идешь, маленький цыпленок? — спросил воин.
— Я иду за наследством моего отца.
— Можно, я пойду с тобой?
— Пойдем, — ответил цыпленок. Сунул он воина в заплечный мешок и пошел вперед.
Долго шел маленький цыпленок и наконец добрался до деревни, где жил должник его отца. Увидел должник цыпленка, побежал к вождю и сказал:
— В твою деревню пришел чужестранец. Он хочет стребовать с меня старый долг. Он меня разорит!
И тогда сказал вождь:
— Как он смел явиться в мою деревню! Я ему покажу старый долг! Вскипятите-ка воды и ошпарьте этого цыпленка. Пусть он подохнет!
Дочь вождя захлопала в ладоши и закричала:
— Я сама понесу калебас с кипятком! Я сама его ошпарю! А потом ощиплю и сварю!
Поставила она себе на голову калебас с кипятком и поспешила к цыпленку.
Увидел ее цыпленок, развязал свой мешок и говорит:
— Выходи, корявый сучок! Покажи свою удаль! Выскочил сук из мешка, бросился под ноги дочери вождя. Споткнулась она, упала, и весь кипяток вылился на нее. Ошпарилась она чуть не до смерти! Тогда сказали люди:
— Надо бросить этого цыпленка в курятник: там старые злые куры его заклюют.
Но в курятнике маленький цыпленок выпустил из мешка кота и сказал:
— Выходи на волю, твое время пришло.
Дикий кот передушил всех кур, потом выбрал самую жирную курицу, съел ее и убежал. Сказали приближенные вождя:
— Надо бросить этого цыпленка в хлев. Там его затопчут козы. Надо же как-то от него избавиться!
Но в хлеву цыпленок развязал мешок и молвил гиене:
— Выходи, пришел твой час.
Выскочила гиена, загрызла всех коз, потом выбрала самую жирную, схватила ее и убежала. Сказали тогда люди:
— Бросим его в загон для быков!
И цыпленка бросили в загон. Но там он сказал:
— Лев, выходи из мешка! Пришел твой час! Выскочил лев из мешка и убил всех быков. Потом выбрал самого откормленного быка, съел его и ушел.
— Да умрет этот проклятый цыпленок или нет? — закричали люди. — Бросим его в загон верблюдов! Уж они-то затопчут его насмерть!
И цыпленка бросили в загон для верблюдов. Но в загоне маленький цыпленок сказал:
— Выходи, слон, на волю, настал твой черед! Вышел слон из мешка и убил всех верблюдов. Тут люди начали перешептываться:
— Видно, этот цыпленок здесь не умрет! Надо отдать ему то, что мы задолжали его отцу, и пусть уходит. Но в джунглях мы его догоним, убьем и снова завладеем его наследством.
Отдали они маленькому цыпленку ракушку каури, и цыпленок ушел из деревни.
Но, едва он скрылся из виду, все мужчины деревни вскочили на коней, все, как один, даже сам старый вождь. И бросились они за цыпленком в погоню.
Услышал цыпленок за спиной конский топот, увидел многочисленных всадников. Развязал он мешок и сказал:
— Выходи, храбрый воин, пришел твой черед! Вышел воин, перебил всех всадников и убил самого вождя. Потом он вернулся в ту деревню и сам сделался вождем.
А маленький цыпленок со своим наследством благополучно вернулся домой.
Вот и все, сказка кончилась.
М'Бам-осел и Буки в школе
У М'Бама-осла тетрадки чистописания никогда не были чистыми, и ни одну из них он так и не дописал. Как говорят: кляксы в них до сих пор не просохли.
Сам М'Бам-осел знает это лучше всех, знал всегда и знать будет. И хотя он об этом сожалеет, но давно уже с этим смирился и решил не роптать на судьбу.
Знает он также, что с тех пор, как в устье Большой реки появились учителя, которые проповедовали и до сих пор проповедуют учение Корана великим и малым обитателям Сенегала, предки его, М'Бама-осла, никогда не отличались большой ученостью. Потому-то до сего дня даже среди тукулеров, хотя они и происходят из другого племени, нерадивых учеников называют, как его двоюродных братьев: «Маба-Дара». Что означает «Школьный осел».
Но хотя М'Бам-осел не умеет читать, он все же запомнил и все еще превосходно помнит то немногое, чему его научили.
Первое и самое главное: Ему, ослу, и всем его родичам дарованы такие длинные уши, чтобы слышать все вокруг и прислушиваться друг к другу, даже когда все ослы ревут так, что у других уши глохнут.
И еще.
То, что входит через уши, запоминается куда лучше, и это куда надежнее, чем то, что видят глаза. Ибо уши не ошибаются, а глаза иной раз видят призраки в пустыне.
Вот почему племя М'Бама-осла полагает, что только закоренелые лентяи или недоумки от рождения могут верить, будто полезно и мудро лишь то, что записано в книгах. Племя М'Бама-осла считает, что только общая память может пожинать, обмолачивать, обрушивать, провеивать, собирать и хранить мудрость предков, как пожинает, обмолачивает, обрушивает маис заботливая хозяйка.
Каждое утро М'Бам-осел отправлялся собирать милостыню по домам правоверных. Но когда он входил во дворы на рассвете и будил хозяев своим ревом, испуганные, встрепанные и рассерженные хозяева подавали ему милостыню руганью, пипками, а то и палками по бокам. Так что он редко добывал себе на пропитание.
Зато М'Бам-осел всегда приносил к вечеру больше всех сухих веток и сучьев — даже во время самых сильных ливней. Где он их собирал и связывал в охапки — никто но знал. Но в любое время по вечерам М'Бам-осел приносил свою ношу сухого хвороста в дом Серинь Тхиеро Тородо-марабута, чтобы всегда горел очаг Серинь Тхиеро Тородо на его вечерних уроках и чтобы женам марабута Серинь Тхиеро Тородо всегда хватало дров под котлом с кускусом.
Родичи М'Бама-осла гордились тем, что их юный племянник приносит по вечерам охапки хвороста и сухих веток марабуту, чтобы горел его очаг на вечерних уроках и чтобы жены марабута могли сварить кускус для учителя. Но не только поэтому.
А еще потому, что все они помнили сказания о Кайоре и Баоле, о принцах и королях и о том, как последний из королей обратился в праведную веру. О том, как Лат Диор снизошел до того, что стал называться просто Силмакха Диопом, Слепцом Диопом. И о том, как Силмакха Диоп, словно простой талиб, отправился со всеми своими придворными и приближенными просить милостыню в Рюфиск, на побережье Великого моря.
А рассказ этот особый.
Как смиренные талибы, Дамель Лат Диор Силмакха Диоп и его приближенные собрали в лесу близ Диандера каждый по охапке хвороста. И вот дозорные и стражники рыбачьей деревни увидели, что к ним приближаются не воинственные всадники, увешанные оружием, а жалкие странники, мокрые от пота и покрытые красной пылью. И каждый из них нес вязанку хвороста, кто под мышкой, кто в руках, кто на плече, кто на голове.
И все же старейшины деревни и рыбаки, вернувшиеся с моря, встретили этих странников с почетом и уважением, как в былые времена.
— Добро пожаловать, король Дамель Диор! Благополучия тебе и твоей свите! — приветствовали короля рыбаки и старейшины рыбаков Рюфиска.
— Нет, пет! — поправил их обращенный в праведную веру царственный гость. — Я всего лишь Силмакха Диоп. Всего лишь нищий странник, о братья мои! Ассалам алейкум!
И спутники обращенного в праведную веру короля сложили свои вязанки хвороста вдоль ограды и скромно сели в самых задних рядах правоверных для вечерней молитвы.
Но вот все прочитали молитву и многократно преклонили колени и пропели надлежащие псалмы. Сгустились сумерки, от моря повеяло прохладой. И тогда спутники вновь обращенного короля вдруг вскочили и быстро развязали свои охапки хвороста. Но вовсе не для того, чтобы подкинуть топливо в костры, зажженные на дворах и в хижинах! Из вязанок хвороста они вытащили спрятанные там ружья, и ружья начали громко кашлять порохом и отхаркивать пули.
— Братья мои, рыбаки Рюфиска! — объяснил вновь обращенный король. — Силмакха Диоп пришел к вам за милостыней! Подайте же ему милостыню, еду на пропитание и денег на дорогу! Ночь уже близка, и нам нужно идти дальше.
И тогда спутники вновь обращенного короля при свете костров расстелили на песке свои длинные плащи. И посыпалась на них милостыня для нищего короля: золото, серебро и всевозможные одеяния.
Наверное, из-за этой истории родичи М'Бама-осла уважали и почитали тех, кто хворост собирает и нищенством добывает себе пропитание. Наверное, тоже надеялись когда-нибудь извлечь из вязанки хвороста невиданные богатства.
Так или иначе М'Бам-осел до своей третьей молодости все ходил и ходил в учениках у Серинь Тхиеро Тородо, тукулера, по утрам выпрашивал милостыню себе на пропитание, — иной раз ему везло, но не часто, — а по вечерам приносил учителю вязанки хвороста.
Родители М'Бама-осла не роптали и даже не пытались взять свое дитя из школы Серинь Тхиеро Тородо, марабута тукулера. Не в пример родителям гиены Буки.
А надо сказать, что гиена тоже ходила в ту же самую школу и тоже учила Коран у Серинь Тхиеро Тородо. Но родители Буки рассудили вскоре, что их сыночку не пристало таскать в дом учителя охапки хвороста для вечерних занятий и для кухонного очага жен марабута тукулера, как это делали все другие ученики.
— Из-за этих вязанок хвороста, — говорили они, — у нашего Буки спина прогнется, ноги ослабнут, а зад совсем повиснет до земли!
А главное, родители гиены Буки считали, что арабский язык марабута тукулера, тот самый язык, на котором говорили все марабуты, пришедшие из Футы, годится только для горла, языка и зубов и совсем не годится для носа. А гиены, как известно, издавно гнусавят! Вот они и прицепились:
— Нет, у марабута не настоящий арабский язык. Это не тот арабский, на котором говорят в Медине и Мекке, или в Фесе и Кэруане, или даже в Чингетти и Бутилими. Для нашего гнусавого племени гиен он не подходит!
И вот родители гиены Буки решили отправить своего сыночка на север от Большой реки, в школу марабута мавра шейха Мохаммеда Бейдана. Ибо сказано: свежую, чистую и прозрачную воду найдешь только у истоков в роднике!
Там, в школе марабута мавра, ученикам не приходилось таскать большие и тяжелые вязанки хвороста, потому что в стране песков не было пи лесов, ни кустов, ни старых сухих пней. Да если бы они и смогли где-нибудь собрать тяжелую большую вязанку хвороста, она бы марабуту мавру не понадобилась. Потому что не было у шейха Мохаммеда Бейдана жен и не нужны ему были дрова для очага. Стряпал шейху М'Барик молодой раб-пуронь, и всего-то посуды у него было котелок да чайник.
А что до вечерних занятий, то их у шейха Мохаммеда Бейдана вовсе не было. В той стране без теней дни тянулись долго и дня вполне хватало для чтений и поучений, к великому удовольствию учеников.
Но шейх Мохаммед Бейдан пил чай весь день с утра до ночи, и ученикам его приходилось все же отыскивать и приносить солому, ветки, сучки, а главное — сухой верблюжий помет, чтобы поддерживать огонь под котелком с водой и чайником.
Может быть, поэтому гиена с первых же дней в школе марабута мавра завязала дружбу с шакалом Тиллем, сыном той страны песков. Ибо Тилль еще с детства знал от родителей, где в пустыне старые пастбища, где караванные тропы и где пути, по которым перегоняют скот. С ним гиена без хлопот и забот собирала свою долю топлива для очага учителя-мавра.
Тилль-шакал рад был каждой возможности удрать от палатки шейха Мохаммеда Бейдана, где ученикам приходилось весь день сидеть на корточках и бормотать стихи Корана или надрывать глотку, петь псалмы, раскачиваясь вперед и назад. Куда милей ему было рыскать по саванне и пустыне, гоняясь за их обитателями. За темп, кто ползает, как ящерица Багг и варан М'Бётт, кто летает и порхает, как цесарка Натт и куропатка Тиокер, кто ходит и бегает, как мышь Кантиоли, пальмовая крыса Джар, циветта Ках, виверра Сикор, хорек Вэхэн и другие грызуны, которые издавна словно насмехались над племенем Тилля.
Однако все эти удовольствия и развлечения, охота и сбор топлива даже для самого нерадивого, для ученика марабута, не главное. Главное же — это забота о благополучии и здоровье учителя. Поэтому Тилль-шакал вместе со всеми учениками шейха Мохаммеда Бейдана прилежно собирал топливо для очага, на котором кипел чайник марабута.
И вот однажды отправился Тилль, сын песков, далеко на север. С ним был и Буки, сын саванны и джунглей, куда не заходят караваны мавров, потому что там живет муха цеце, муха Сонная Смерть. И на своем пути Буки в первый раз в жизни увидел верблюда Гелема.
У горбатого странника была такая уродливая морда, — страшнее, чем у мамэ Буки, прабабушки всех гиен. И ученик марабута мавра Буки сразу подумал, что об этом он расскажет родичам и всей деревне, когда вернется домой, закончив ученье. Он расскажет об этом вечером у костра, прочитав суры Корана и пропев молитвы, и это будет одним из самых замечательных рассказов.
Гелем-верблюд был стар и брюзглив. Он не заблудился, и не отстал от каравана, и не потерял свое стадо. В тот день ему просто хотелось побыть в одиночестве. Стоял он, презрительно оттопырив толстую губу, и по виду его нельзя было понять, то ли он злится, то ли скучает.
Тилль-шакал осторожно подкрался к Гелему-верблюду и сказал:
— Мир тебе! Кто ты? Из какого племени? Вот мой друг Буки. Он ученее меня. Он из южных краев, где все дружат между собой. И он знает все правила и обычаи.
— Мир тебе! — сказал Буки. — Ты красив и могуч. Как твое имя?
— Мое имя написано на подошвах моих задних ног, — ответил верблюд Гелем.
— Буки! — сказал Тилль-шакал. — Ты знаешь лучше всех, что пишет на наших дощечках для письма шейх Мохаммед. У тебя самые зоркие глаза. Прочти же, как в школе, что написано на толстых дощечках для письма этого одинокого странника.
Прилежный ученик Буки сунулся носом к задней правой ноге верблюда Гелема.
Но ни одной буквы не смог Буки там разобрать. Потому что горбатый странник так лягнул его в нос, что Буки с вывихнутой челюстью покатился по песку далеко в кусты.
С того злосчастного дня Буки ничего не читает. И все гиены неграмотные.
Бегемот и гиена
Когда-то давно, в незапамятные времена, бегемот Мали и гиена Дийятру были большими друзьями. Мало кто сейчас в это поверит, но так было.
Каждый день бегемот Мали приходил к гиене Дийятру в гости, они усаживались друг против друга, вели задушевные беседы и угощались кускусом из фасоли. А чтобы вареная фасоль была вкуснее, бегемот Мали каждый раз поливал ее собственным салом. Даже своего жира он не жалел, лишь бы нажраться до отвала — такой он был обжора!
Но скоро гиене Дийятру надоело делить с Мали свою фасоль, хоть и заправленную салом бегемота. И решила она погубить бегемота, чтобы фасоль сберечь и все его сало сразу заполучить для себя и своих детей. Да и о мясе бегемота гиена давно уже мечтала!
И вот коварная гиена со своими детьми вырыла у себя в хижине на том месте, где обычно сидел бегемот, глубокую яму. Сверху яму прикрыла она циновкой и стала ждать.
«Придет Мали, усядется на свое место и провалится, — радовалась про себя гиена Дийятру. — А как провалится, переломает себе ноги, расшибет себе голову, и мы с детками его добьем!»
Но маленький заяц Сонсани увидел, как дети гиены выносят из хижины корзины с землей. Удивился он: что еще такое Дийятру задумала?
Подкрался заяц Сонсани к хижине гиены, поглядел в щелку и увидел глубокую яму. Подслушал разговоры жены с детьми и все понял. И со всех ног помчался заяц Сонсани на берег реки к своему приятелю бегемоту Мали.
Мали, Мали! — закричал он еще издали. — Дийятру задумала тебя погубить. В своей хижине она вырыла глубокую яму под тем местом, где ты всегда сидишь, и накрыла яму циновкой.
— Как же так, ведь она мой старинный друг! — удивился бегемот Мали.
— Нет страшнее врага, чем гиена-друг, — ответил ему маленький заяц Сонсани. — Все на свете знают эту истину.
— Что же мне делать? — спросил бегемот Мали. — Не ходить больше к Дийятру?
— Нет, — ответил заяц Сонсани. — Тогда Дийятру поймет, что ты разгадал ее хитрость, испугается и убежит из этих мест. А ее надо наказать. Те, кто предает друзей, недостойны жить.
— Я согласен, но как это сделать?
— А вот как, — ответил заяц Сонсани. — Я сейчас начну копать подземный ход от берега до ямы в хижине Дийятру. Тут не очень далеко, но за день мне все равно не управиться. А ты иди к Дийятру в гости, как всегда, словно ничего не знаешь. Но только на свое обычное место на циновку не садись!
— Ладно, что-нибудь придумаю, — согласился бегемот и пошел купаться.
А заяц Сонсани сразу принялся за дело: начал рыть из-под берега подземный ход.
К вечеру, в условленный час, бегемот Мали пришел, как всегда, к гиене Дийятру поговорить и полакомиться фасолью.
Гиена, и все дети ее, и все ее родичи собрались к тому времени в хижине и ждали бегемота с нетерпением.
Вошел бегемот Мали в хижину, чинно поздоровался, как ни в чем не бывало. Гиену удивило только, что Мали весь в красной глине, но она и виду не подала.
— Садись, Мали, садись на свое место! Сейчас подадут нам твою любимую фасоль.
— Спасибо, Дийятру, спасибо! — ответил бегемот. — Только я не могу сесть на эту циновку. Видишь, какое у меня грязное бубу — все в глине. Поскользнулся я, упал в лужу и весь перепачкался. Нет уж, лучше я сегодня посижу возле дверей.
И бегемот Мали уселся возле самого порога. Напрасно уговаривала его гиена Дийятру, напрасно говорила, что такому почетному гостю не пристало сидеть у дверей, — бегемот Мали с места не тронулся. И тот вечер прошел как обычно.
А маленький заяц Сонсани тем временем рыл и рыл длинный подземный ход. И на другой день к вечеру дорылся до глубокой ямы в хижине гиены. Осмотрел Сонсани эту яму, выбрался через подземный ход на берег реки и сказал бегемоту:
— Слушай, Мали! Эта яма в хижине Дийятру не такая уж глубокая. И стенки у нее не одинаковые. Та, что ближе к середине хижины, — не такая обрывистая, некрутая. Вот и постарайся сесть на циновку поближе к середине. Тогда ты не ушибешься.
— Спасибо тебе, Сонсани, я так и сделаю, — пообещал бегемот Мали.
В тот вечер он нарядился, как на праздник, надел свое самое лучшее бубу. Пришел он к гиене Дийятру в условленный час.
— Входи, Мали, входи! — встретила его гиена. — Садись на свое любимое место!
Подошел бегемот Мали к циновке, сел ближе к середине хижины. И провалился в яму.
Завыли, завизжали от радости гиена Дийятру и все ее родичи. Начали они кидать в яму бревна и сучья, камни и землю, пока не завалили яму доверху.
— Конец тебе, Мали, конец! — ликовала гиена Дийятру. — Подождем денек-другой, чтобы ты уж наверняка подох, а потом мы тебя откопаем и устроим пир!
Но бегемот Мали в это время уже вылезал из подземного хода на берег реки. Он упал, как велел ему заяц, на пологую стенку ямы и даже ничуть не ушибся. А когда гиены начали заваливать яму, Мали спрятался в подземный ход и так спасся.
И вот стали бегемот и маленький заяц Сонсани думать, как же покарать жадную гиену. И придумали.
Улегся Мали на песчаную отмель возле самой воды и прикинулся мертвым.
А маленький заяц Сонсани поймал комара, содрал с него шкуру и сделал из комариной шкуры тамтам. Пошел он по лесу, начал бить в тамтам и выкрикивать:
Услышала его гиена Дийятру, выскочила из своей хижины, замахала на зайца лапами.
— Тише ты, тише, Сонсани! Замолчи, а то мои дети услышат. Это мой бегемот! Я ни с кем не хочу делиться.
Но дети гиены уже услышали и вслед за Дийятру все бросились к реке. Бедного зайца в суматохе чуть не затоптали!
Прибежали гиены на берег, — в самом деле, лежит на отмели Мали, лежит дохлый бегемот, лежит гора мяса и сала.
Тут начала гиена Дийятру спрашивать своих детей:
— Что ты мне дашь от этой туши, Ного-жадина?
— Я тебе оставлю ребра и одно плечо.
— Ты не мой сын! Ты просто ублюдок! А что дашь мне ты, Факунто-отцеубийца?
— Я тебе оставлю ребра и два плеча.
— Ты не мой сын, ты ублюдок! А что дашь мне ты, Середенкундиугу-сопляк?
— О, я отдам тебе всего бегемота! А ты уж сама оставишь мне что-нибудь.
— Вот ты мой настоящий сын! — похвалила его гиена Дийятру. — Ладно, я тебе что-нибудь да оставлю. Только как же мне так сделать, чтобы залезть на бегемота, нажраться до отвала и в воду не свалиться? Посоветуй, сынок!
— Давай, мамочка, мы тебя привяжем! — предложил Середенкундиугу-сопляк. Так они и сделали, нарезали лиан и крепко привязали гиену Дийятру к спине дохлого бегемота.
Но тут Мали ожил! Встал он на свои короткие толстые ноги, вошел в воду и нырнул.
Раз нырнул — гиена Дийятру нахлебалась воды.
Второй раз нырнул — гиена Дийятру захлебнулась.
Третий раз нырнул Мали — гиена Дийятру подохла.
Выскочил из лесу маленький заяц Сонсани и помог Мали избавиться от дохлой гиены.
С тех пор бегемоты с гиенами не дружат.
II
Буки в раю зверей
Давным-давно в Сенегале все звери были в мире между собой. Жили они в лесах и на обширных равнинах по берегам волшебной реки Фалемэ.
Светлая глубокая река, в водах которой сверкали золотые блестки, была царством бегемота Лебэра, крокодила Маймаило, жабенка М'Ботта, а также цапли Корады и утки Канкал. На тенистых берегах, в большом лесу и в зеленых саваннах все животные, малые и большие, жили под властью мудрого правителя Гайенде-льва. Все были счастливы и жили в мире, все от Ниейе-слона и до паука Диаргоня, от обезьяны Потанаре до быстрой змеи Джанны.
Но в этом раю зверей жил демон с душою более черной, чем ночь. Этим демоном была гиена Буки, из-за нее то и случилось несчастье.
Отведала Буки однажды нежного мяса молодых животных, и страх воцарился на берегах счастливой реки Фалемэ.
Расскажу вам, как это случилось.
В бескрайной саванне, в лесах и на лугах звери веками жили мирно и помогали друг другу.
На каждой поляне маленькие зверята собирались под надзором обезьян, которые забавляли их своими гримасами. И каждый день, утром и вечером, матери приходили кормить детей молоком.
Сначала мамаша Диамала, длинноногая жирафа, просовывала шею между деревьями и пела:
И маленькие жирафчики бежали к ней на своих хрупких ножках.
Затем прибегала лань М'Билла, самая добрая из всех матерей. И пела:
И так до самой ночи.
Слонята прибегали пить молоко, чтобы у них вырос хобот, львята, чтобы у них была красивая грива, зайчата, чтобы у них выросли усы и длинные уши.
Буки слушала эти песенки, но думала только о том, как бы сожрать всех этих глупых детенышей.
Однажды вечером подошла она к краю поляны и как можно нежнее запела:
Доверчивые маленькие Кобы приблизились, и — крак-крак! — захрустели их косточки в могучих челюстях Буки; гиена разорвала их и сожрала.
С тех пор Буки каждый вечер выбирала новую жертву, и каждый вечер еще одна мать напрасно звала своих детей, заливаясь слезами.
Тревога охватила зверей. Малыши исчезали один за другим, и никто не мог понять, что с ними случалось. Поговаривали даже, что это стервятник Танн уносит их в небеса — больше некому! Волновались звери и горевали, а Буки продолжала убивать их малышей. И так было до тех пор, пока на поляне не осталось никого, кроме зайчонка, сына Лёка, такого же хитрого, как его родители.
Всем известно, что зайчиха учит детей своих прежде всего осторожности. А этот зайчонок был лучшим из учеников своей матери.
Буки приблизилась к тому месту, где прятался в кустах зайчишка, сын Лёка, и запела:
Однако зайчонок, сын Лёка, не вылез из своего убежища. Подражая грубому голосу Буки, он ответил:
Буки не стала упорствовать и ушла. Однако немного погодя она вернулась, подкралась как можно ближе к зайчонку, прячась в траве, и едва слышным голосом снова завела свою песенку:
Зайчонок, сын Лёка, пошевелил ушами, открыл один глаз, но не двинулся с места. Он только ответил:
Буки снова убежала, полная ярости, и поклялась, что обязательно выманит этого проклятого заячьего сына из его норы. Она привязала на голову пучок сухой травы и еще раз попытала счастья. Но зайчонок ей ответил в последний раз:
Тем временем лев Гайенде и его приближенные собрались на тайный совет.
Шакал Тилль, которого заподозрили было в убийстве детей, сказал в свою защиту хитрую речь:
Бедный заяц в страхе не знал, что ответить.
Но тут ему в голову пришла спасительная мысль. Он увидел, что Буки нет на собрании. И вот Лёк попросил царя зверей послать кого-нибудь узнать, не постигла ли его зайчонка такая же горькая участь, как и всех остальных.
Сам Гайенде отправился вместе с зайцем, и они нашли Буки около дома Лёка.
— Дядюшка Гайенде! — сказал Лёк. — Сдается мне, что во всем виновата гиена! Дай мне один день, и ты сам в этом убедишься.
— Хорошо, — сказал справедливый и добрый владыка лев. — Но ты должен доказать это всем зверям.
Вечером заяц Лёк изложил свой замысел льву. И Гайенде согласился с зайцем.
И вот, когда поднялась луна, все звери по знаку льва распростерлись на земле на приречной равнине, как будто всех их внезапно сразила смерть. А Лёк отправился к жилищу Буки.
Гиена жила на краю леса в такой темной и мрачной хижине, что все боялись к ней приближаться. Лёк задрожал всем телом, услышав, как хохочет Буки и ее семейство. Однако он подошел ближе и увидел, что они сидят вокруг дымного очага и пожирают остатки слоненка, несчастного сына мамэ Ниейе.
Затаился заяц Лёк в тени и жалобно закричал:
— Сестрица Буки, я принес тебе горестную весть! Все паши братья мертвы! Они лежат на равнинах и больше уже не встанут! Я пришел к тебе исполнить последнюю волю покойного повелителя нашего льва Гайенде!
— Кто это так говорит со мной из темноты?
— Это я, заяц Лёк, единственный оставшийся в живых вместе с тобой, моя старшая сестра.
Буки тотчас подумала о бесчисленных трупах, которые лежат в темноте на равнине, и о том, как она попирует. Но тут же она сказала себе: «А что, если этот проклятый Лёк вздумает оттягать у меня часть такого прекрасного наследства?» И спросила гиена Буки зайца:
— А что тебе сказал перед смертью наш повелитель Гайенде? Кто из нас двоих должен его заменить?
Хитрый заяц ответил жалобным, плаксивым голосом:
— Дядюшка Гайенде сказал:
Гиена тут же собрала всю свою семью. Все они с жутким хохотом схватили кто корзину, кто калебас, кто нож, кто топор, и мрачное шествие отправилось вслед за Лёком.
Буки никак не могла поверить в такое счастье.
— Ты не ошибся? — снова спросила она. — Все наши бедные братья действительно мертвы?
— Увы, все мертвы, все мертвы, и мы больше не увидим их в живых!
— И повелитель Гайенде действительно сказал, кому принадлежат все их останки? — еще раз спросила Буки, прибавляя шаг.
— Увы, он сказал и повторил:
Тут Буки зашагала еще быстрее, а за нею вся ее семья.
Так добрались они до обширной равнины, где все звери лежали, притворяясь, будто их постигло величайшее из несчастий — смерть.
Буки не могла удержаться от хохота. Радостно закричала она:
— Дети мои! Тут нам хватит мяса надолго! И еще какого мяса! Куда более сочного и вкусного, чем у всех этих глупых детенышей, которых мы до сих пор ели!
Она приблизилась ко льву Гайенде и сказала:
— Как хорошо, что ты умер! Теперь я богата, теперь я королева джунглей! Я начну с тебя свой пир!
Но когда она приблизилась с ножом в руке, Гайенде только приподнял веко и уставился на Буки своим зеленым глазом, величественным и суровым.
От одного его взгляда Буки приросла к земле. Она не могла пошевельнуться, не могла убежать. Лев медленно поднялся, и рычание его огласило ночь. И все звери вскочили по его знаку.
Можете себе представить, что было с Буки! Даже Диамала, мирная жирафа, даже М'Билла, кроткая лань, — все матери хотели отомстить за своих детей кто ударом рога, кто ударом копыта, кто ударом когтистой лапы.
Но с этого дня все животные прячут своих малышей от чужого глаза и в саванне и в джунглях. Кровь пролилась, и мир уже не вернулся в долину волшебной реки Фалемэ, где когда-то, давным-давно, был рай зверей.
Суд зайца Лёка
Гиена Буки частенько бродила вокруг дворца льва Гайенде. Кое-когда ей перепадали кости и огрызки дичи со стола царя зверей и его придворных. Однако подходить ко дворцу слишком близко она боялась. Даже тень его пугала гиену.
Но вот однажды Буки встретила своего двоюродного брата шакала Тилля и сказала ему:
— Слушай, Тилль, ты давно уже следуешь за мной, когда я брожу вокруг жилища льва. Но ведь ты меня меньше и можешь незаметно подкрасться к тому месту, где пирует Гайенде. Я тебе подскажу это место и научу, как унести самые вкусные объедки. А потом мы разделим добычу поровну и наедимся досыта.
Шакал и его сестрица-гиена думали только о том, как бы набить себе брюхо. И нередко забывали об опасности.
И вот поздно вечером, после заката солнца, ненасытные пожиратели падали подошли к царскому дворцу. И шакал осторожно пробрался внутрь.
Ночь прошла — хорошо. Вторая ночь — хорошо. На третью ночь Тилль ухитрился даже, как домашний пес, подобраться к самому столу Гайенде и стащить недоглоданную кость. Вскоре к нему так привыкли, что однажды сам царь зверей Гайенде окликнул шакала Тилля:
— Эй, что ты тут делаешь?
Тилль затрясся от страха и скромно ответил:
— Дядюшка Гайенде, достопочтенный дядюшка, я давно уже мечтаю поступить к тебе на службу! Я умею ловко разделывать дичь. И не прошу ничего, кроме разве что требухи, шкуры или разных отбросов, которыми я кормлюсь.
— Да будет так! — произнес лев Гайенде. — Не вижу причин отказать тебе. Отныне будешь моим стольничим, и все, что останется от каждого пиршества, — твое.
И началась тут для шакала раздольная и сытая жизнь. Он разделывал быков, баранов, антилоп и откладывал себе требуху и шкуры, копыта и голяшки, хвост и кости. И старался при этом вовсю!
Каждый вечер ему удавалось отнести Буки часть того, что он крал у царя зверей Гайенде. Но Буки этого было мало.
— Только благодаря мне ты стал слугой льва Гайенде! — сказала однажды гиена Буки. — Ты должен отплатить мне за добрый совет. Так вот, принеси мне завтра побольше мяса, чтобы я могла накормить всю мою семью.
— Сестрица Буки, я не могу принести больше, чем приносил до сих пор! Да и зачем я буду рисковать, если ты сама ничего не делаешь? Меня терпят во дворце только потому, что я хорошо себя веду. Я не хочу терять это место! Если лев Гайенде меня заподозрит…
— А ты придумай что-нибудь! Скажи льву, что я тоже готова ему служить за такую же плату, как и ты.
Шакал Тилль не знал, как быть. Он боялся, что жадная и грубая гиена все испортит, и тогда ему не жить в царском дворце. Но если он откажется, гиена Буки обязательно отомстит: опорочит его, очернит, и Гайенде все равно прогонит Тилля из своего дворца.
Подумал шакал, подумал и решился поговорить со львом.
— Дядюшка Гайенде, — сказал он. — Ты видишь, как я стараюсь тебе угодить. Но служба моя тяжела, и я один не справляюсь. Особенно в дни праздников, когда к тебе приходят сотни гостей. Моя сестрица Буки еще ловчее меня, она лучше всех умеет разделывать дичь. Если ты позволишь, я возьму ее себе в помощницы.
— Да будет так! — решил лев Гайенде. — Но я не хочу видеть эту пожирательницу падали в моем доме. Пусть делает все, что надо, на задворках. Бери ее в помощницы, но горе тебе, если она меня обворует! Отвечать за нее будешь ты!
Шакал Тилль рассказал гиене Буки о своем разговоре со львом. И предупредил ее, чтобы она держалась поосторожнее.
— Главное, не трогай мяса! — предупредил шакал гиену Буки. — Можешь взять любую часть убитого зверя — требуху, печень, шкуру, голяшки, но только не сочное жирное мясо! Оно предназначено для царя зверей, льва, и для его друзей.
Первый день прошел благополучно. Второй тоже. Гиена пожирала требуху, кости и шкуры и была довольна, что ей каждый день удается так пировать.
Но прожорливой Буки все было мало. С каждым днем она становилась все жаднее. Она истекала слюной, видя, как гостям несут сочные куски мяса. И вскоре, как бы невзначай, Буки начала обгрызать мясо. Особенно ей трудно было удержаться при виде нежных окороков или жирной грудинки. Как-то вечером гиена не смогла сдержаться и сожрала целую ногу антилопы. С тех пор она вошла во вкус и каждый день съедала большой кусок красного сочного мяса, предназначенный для льва Гайенде.
Тилль-шакал заметил это и сказал своей сестрице-гиене:
— Что ты делаешь? Неужели ты не боишься?
— А чего мне бояться? — ответила гиена Буки. — Ведь лев Гайенде сказал, что за меня отвечаешь ты. Значит, бояться надо тебе. Если ты меня выдашь, весь гнев льва падет на тебя. Тебе же больше всего достанется!
Тилль понял, что Буки права, и смолчал. Но каждый день он трясся от страха и пытался, как мог, прикрыть воровство гиены.
Однако царь зверей лев Гайенде все-таки заметил, что на его столе не хватает самых жирных и сочных кусков. И он призвал к себе шакала.
Весь дрожа от страха, шакал признался, что виновата Буки.
— Но я не виноват! — жалобно выл он.
— Это мы еще посмотрим, — ответил Гайенде.
А через несколько дней лев созвал на пир почетных гостей. Среди них были обезьяна Голо и заяц Лёк. Заяц и обезьяна веселили Гайенде шутками и прибаутками. И Гайенде был в превосходном настроении.
Рассказы и шутки зайца навели его на мысль: а не попробовать ли с помощью хитрости узнать, кто же ворует у него мясо?
И вот приказал Гайенде призвать ненасытную пожирательницу падали гиену Буки. А с нею заодно шакала Тилля.
Первым прибежал Тилль, насторожив уши, как заяц. А за ним гиена Буки с поджатым хвостом.
— Вот двое моих лучших слуг, — сказал лев Гайенде своим гостям и придворным. Никто лучше их не умеет разделывать мясо к моему столу. В этом искусстве они почти равны. Однако сегодня решил я избрать наилучшего.
При этих словах Буки приободрилась. Гости и придворные развеселились. Но тут лев Гайенде сказал:
— Пусть будет судьей заяц Лёк! Все знают, как он хитроумен! Вот он и придумает испытание для моих лучших слуг. Я уверен, что Лёк не ошибется.
Когда гиена Буки услышала, что судьей будет заяц Лёк, она очень огорчилась. Но делать было нечего.
Лёк сразу же подозвал к себе гиену. Указал он ей на огромного буйвола, жирного барана и маленькую антилопу и сказал:
— Буки, раздели по справедливости эту добычу между нами тремя: львом, царем зверей, тобою, слугой льва, и мною, бродячим певцом и сказочником.
Буки, не раздумывая, тут же ответила:
— Буйвола я отдам царю, барана возьму себе, а тебе, раз ты самый маленький, я оставлю…
Но закончить она не смогла. Разъяренный лев обрушил на нее свою могучую лапу, гиена с выбитыми зубами отлетела в сторону и залегла в ближних кустах. Ей очень хотелось посмотреть, как выпутается шакал. Потому что следующим заяц подозвал Тилля.
И снова Лёк спросил:
— А как ты разделишь эту добычу между нами? Надеюсь, твой ответ будет умнее!
Бедняга Тилль задрожал перед львом, как лист. Он не мог совладать со своими ушами, хвостом и лапами — все у него тряслось. И голос тоже дрожал, когда он ответил:
— Дядюшка Гайенде, я считаю, что самое лучшее мясо должно достаться тебе. Поэтому я отдам тебе буйвола. Барана пусть съест Лёк, потому что он твой гость. А уж мне пусть останется самая малая добыча — антилопа.
Но едва он успел договорить, львиная лапа обрушилась на него, и бедняга шакал полетел в кусты, оставив одно ухо у ног зайца.
— Хорошенькие у меня слуги! — взревел лев Гайенде. — Надеюсь, хоть ты, Лёк, рассудишь по справедливости и скажешь, как следует разделить добычу!
Этого заяц Лёк совсем не ожидал! Осторожно подскакал он ко льву, сел на задние лапы и задумался.
Гиена Буки и шакал Тилль в кустах уже хихикали от радости.
— Вот сейчас и ему достанется! — шушукались они. — Не одним нам страдать. Хорошо бы, заяц лишился сразу обоих ушей!
Но зайца недаром считают хитроумным! Он хитер и умен! И быстро соображает. Поклонился заяц льву и сказал:
— Дядюшка Гайенде, мой добрый царь! Я полагаю, что буйвол должен достаться тебе, потому что ты самый знатный из всех зверей. И барана я тоже отдаю тебе, потому что ты самый могучий из всех зверей джунглей и саванны. И аптилопу я оставляю тебе, потому что ты самый добрый и справедливый из всех правителей.
Гайенде поднял голову, обрадованный и счастливый.
— Ты лучше всех моих слуг, — сказал он зайцу. — Но скажи мне, кто тебя обучил этой мудрости? Кто научил тебя так хорошо делить мясо?
И тогда заяц Лёк поклонился и ответил:
— Два учителя учили меня этой мудрости, о повелитель зверей! Имя им — зубы гиены Буки и ухо шакала Тилля.
Царь зверей Гайенде расхохотался от всей души.
Когда у гиены Буки выросли зубы и когда у шакала Тилля снова отросло ухо, нам неизвестно.
Но с тех пор в саванне шакал вечно дрожит и боится за свою шкуру, а гиена Буки все хихикает, хоть и невесело, все надеется, что лев Гайенде обрушит свою лапу на хитрого зайца Лёка.
Но Лёк никому не дает повода причинить вред его драгоценным длинным ушам.
Буки, Лёк и ученый осел
Было время, когда все сенегальцы делились на касты. У каждой касты — свои обычаи и свои табу, одним можно то, другим это, одним нельзя это, зато можно то. И обычаи эти сохранились до наших дней. Не в прежней, конечно, строгости, но сохранились.
Особенно повезло или особенно не повезло — с какой стороны посмотреть! — лаобэнам.
Лаобэны — потомственные мастера, изготовляющие всевозможные изделия из дерева. Не плотники, не столяры — мастера. Они рубят деревья, распиливают, колют, вытесывают ручки для мотыг, песты и ступки, табуретки и столики для еды, маски и статуэтки, словом, все, что делают из дерева. Такая уж у них работа.
И потому нет в Сенегале ни одной семьи, которая бы не обращалась к лаобэнам.
Живут лаобэны на лесных опушках и слывут людьми добрыми, тихими и миролюбивыми.
Чего же удивляться, что Буки, подлая гиена Буки, пожирательница падали, решила однажды поживиться за счет мирных лаобэнов.
Конечно, не за счет самих лаобэнов! К ним она не могла бы и подступиться! Ей-то хорошо было известно, какие у них сильные руки и какие острые топоры!
Гиена Буки решила поживиться верными спутниками лаобэнов — серыми осликами.
Серые ослики — самые милые из ослов. Они совсем маленькие, с перламутрово-серой шкурой и черной блестящей полоской на крупе. Безропотно и доверчиво носят они и срубленные сучья, и готовые изделия. А по дороге, — кто знает? — наверное, тихо разговаривают с хозяевами.
Однажды утром лаобэны недосчитались одного серого ослика. Вначале никто не обеспокоился: ослик мог заблудиться или подохнуть где-нибудь от старости или от болезни. Однако на другой день пропал еще один ослик и на следующий — еще один. И так каждый день!
Тут уже лаобэны встревожились.
Но, как уже сказано, лаобэны — люди мирные, покорные судьбе. Они только жаловались друг другу на свои беды и потери.
Лёк всегда чутко прислушивался ко всему, что творится вокруг. И вот до его длинных ушей дошел слух о странных исчезновениях серых осликов лаобэнов.
А заяц питал к осликам особую симпатию, потому что у них тоже длинные уши, похожие на его собственные. Кроме того, Лёк любил и самих лаобэнов за их миролюбие и кротость.
— Поистине в этой истории много непонятного, — сказал себе Лёк. — Но что могут сделать бедные мои друзья, и лаобэны и ослики? Они ведь такие беззащитные! Придется мне им помочь.
Пришел заяц к лаобэнам и предложил им:
— Я буду сторожить по ночам ваших осликов! Лаобэны с радостью согласились.
В тот же вечер заяц Лёк отправился на луг, где стоя спали ослики. Сон их был крепок, просыпались они лишь для того, чтобы пореветь на луну. Лёку спать не хотелось; ведь зайцы высыпаются днем! Он зорко вглядывался во тьму.
Среди ночи он заметил на краю луга зловещую тень. Это кралась гиена Буки. Ошибиться было невозможно: только у гиены такая тупая страшная морда, такие широкие плечи и такой отвислый зад!
Неслышно подкралась гиена к маленькому спящему ослику, и — крак! — перегрызла ему горло, и утащила в темноту.
Но зайцы видят и в темноте. Лёк побежал следом за гиеной, не теряя ее из виду.
Не замечая преследования, гиена прямиком пришла к своему жилью, укрытому в густых зарослях. Она положила мертвого ослика на траву, и тотчас к ней с визгом и хохотом бросились все ее жадные дети.
Но гиена оттолкнула их.
— Оставим этого осла на завтра, — сказал она. — У нас есть еще не съеденное мясо. К тому же ослов у этих лаобэнов не так уж много, и я просто удивляюсь, что они до сих пор не спохватились и не сторожат их по ночам!
Заяц Лёк не стал больше ждать и слушать. Все, что ему надо было знать, он уже узнал. Он вернулся в деревню и рассказал обо всем.
Лаобэны пришли в ярость.
— Как! Мы-то думали, что наших осликов похищает злой дух джунглей за то, что мы рубим его деревья. Мы страшились его и покорно терпели! А оказывается, нас грабит эта гнусная пожирательница падали! Да мы сейчас же найдем ее и забьем ее насмерть дубинками!
— Успокойтесь, друзья мои, — начал их отговаривать заяц Лёк. — От ваших дубинок будет мало толку! Гиена Буки услышит вас издали и убежит. И тогда вы ее уже не поймаете! Послушайте лучше, что я придумал.
И заяц Лёк подробно рассказал лаобэнам, что надо делать.
Прежде всего, собирать к вечеру всех осликов на деревенской площади и ставить надежных сторожей, чтобы гиена не могла и близко подойти.
— А вот как ее изловить, это уже другое дело, — продолжал заяц Лёк. — У меня есть кое-что на уме, но я не хочу пока об этом говорить. Доверьтесь мне, и все будет хорошо! Единственное, что мне нужно, это ученый осел. Найдите мне такого умного и понятливого осла, чтобы он мог исполнить все, что я ему скажу.
— Говорят, в деревне кузнецов есть ученый осел, — вспомнил один из лаобэнов. — Умный на диво! Может, кузнецы нам его одолжат?
И вот заяц Лёк вместе со старейшинами лаобэнов отправился в деревню кузнецов.
Осел, о котором шла речь, и впрямь оказался удивительным животным: что ни скажешь, все понимает, чего ни попросишь, все исполняет. Но кузнецы не хотели с ним расставаться даже на короткое время. Ведь осел-то был не простой!
Битый час уламывал заяц кузнецов и под конец все-таки уломал. Потирая лапы от радости, повел он за собой осла, который не только отличался умом, но был к тому же смел и силен. Это тоже радовало зайца — и не без причины.
Заяц Лёк хорошо знал язык своих длинноухих приятелей и быстро растолковал ученому ослу, что надо сделать. Потряс ученый осел ушами и сказал в ответ:
— Опасная это затея! Но ради того, чтобы отомстить за моих маленьких серых братцев, я готов рискнуть.
Вернулись они в деревню лаобэнов. С наступлением ночи всех осликов собрали на деревенской площади и поставили стражу. Никто не заметил, как заяц Лёк с ученым ослом исчезли в темноте.
К полуночи Буки снова появилась на лугу за деревней. Гиена надеялась и в эту ночь поживиться. Но, увы, она не нашла там ни одного ослика.
Обозленная Буки облазила все заросли, исходила все поляны, да без толку! Сколько ни высматривала, сколько ни прислушивалась, сколько ни принюхивалась — ничего! Даже запаха ослиного не осталось!
Осмелев, гиена подкралась к самой деревне, но вовремя заметила сторожей с дубинками. Они стояли за каждым деревом и за каждым домом. В деревню было не пройти!
Спряталась Буки в кустах и стала ждать, надеясь, что сторожа задремлют и какой-нибудь осел убежит пастись на луг. Но сторожа не дремали. А ночь уже проходила!
В бешенстве, с пеной на морде и с яростью в сердце, голодная гиена вылезла наконец из кустов и поплелась к своему логову, проклиная по дороге детей:
— Ведь говорила же я им: оставьте мясо про запас! Так нет же, эти ненасытные обжоры все слопали подчистую. И мне ничего не оставили! Ладно же! Отныне все будет по-иному. Им будут доставаться одни объедки!
Так, ворча и бранясь, дошла Буки до своего жилища. В доме было тихо, все давно крепко спали, и вокруг было темно: лунный свет едва пробивался сквозь ветви деревьев.
Перелезла Буки через ограду — и едва не упала от изумления.
Что это? Неужели не сон? Может быть, это ей просто мерещится с голоду?
Посередине двора валялся дохлый осел! Да такой упитанный, толстобрюхий, с блестящей шкурой! Просто объедение! Гиена даже закашлялась от волнения.
Услышали ее дети Буки и выбежали из дому. Увидели осла и тоже замерли в изумлении.
— Как же ты донесла такую тушу? — спросили они.
Не удержалась Буки и начала выдумывать и хвастаться, как она славно поохотилась этой ночью. А потом сказала:
— Но чтобы никто из вас не смел трогать этого осла! Я его еле дотащила до дому и хочу сама попировать. Прошлой ночью все вы объелись, так что потерпите. А мне надо поесть после трудной охоты.
Ох, и поднялся тут крик и визг! Молодые гиены готовы были разорвать мать, лишь бы добраться до соблазнительной добычи. Нелегко пришлось Буки, потому что детки ее были уже сильны и свирепы. Лишь с трудом отогнала она их от туши осла.
И тут вдруг откуда-то издалека, с темной лесной опушки, донеслась песенка:
— Кто ты, поющий в темноте? — спросила гиена Буки. — Слова твои мудры и голос приятен, кто же ты?
— Я — лесной дух, — ответил ей голос. — Я хочу вознаградить тебя за твою силу и храбрость. Но смотри, Буки, не позволяй своим детям даже притронуться к ослу. Ты должна одна разорвать его и съесть целиком.
Вы, конечно, догадались, что это заяц Лёк отвечал гиене, а осел на ее дворе был тем самым ученым ослом. И теперь заяц очень боялся, как бы кто-нибудь из детенышей Буки не вцепился в его приятеля.
— Буки! — поспешно добавил заяц. — Вчера я преподнес льву Гайенде наилучшего из быков. А сегодня я принес щедрый дар тебе. Только не подпускай к нему своих детенышей, иначе быть беде! Вот Гайенде, чтобы никто ему не мешал, привязал быка ногами вверх к себе на спину, уволок подальше от всех и сожрал его один целиком. Советую и тебе сделать так же. Такова воля лесного духа!
Изголодавшейся гиене такой совет пришелся по душе. С рычанием загнала она всех детей в хижину и заперла дверь. Лишь одну дочку оставила на дворе. Дала ей веревки и приказала привязать осла ногами вверх себе на спину, да покрепче!
— А теперь убирайся! — приказала гиена дочери, когда та все исполнила. — Теперь я сама унесу этого осла подальше и сожру его целиком.
Но едва она это сказала, вдруг осел взбрыкнул, перевернулся и с гиеной на спине помчался через лес, прямо к деревне лаобэнов.
Солнце еще не взошло, когда перед изумленными деревенскими жителями предстала невиданная троица: ревущий осел, крепко привязанная у него на спине гиена и скачущий за ними следом заяц Лёк!
Сняли Буки с осла и привязали ее к двум столбам посреди деревни. Все жители от мала до велика собрались, чтобы наказать подлого зверя. И от каждого досталось гиене!
Даже маленькие серые ослики и те не пожалели своих крепких копыт и зубов, чтобы отомстить за своих собратьев.
А ученого осла наградили целым мешком проса и с почетом проводили до деревни кузнецов.
С тех пор заяц Лёк частенько бывает у лаобэнов, и они всегда его встречают, как желанного гостя.
А гиена Буки с битым задом и близко не подходит к их деревне. Очень уж солоно ей там пришлось!
Как Лёк вылечил сына льва
И было смятение, и печаль, и плач вокруг логова льва Гайенде.
Придворные льва входили и выходили, и лица у всех были грустные и озабоченные.
Тилль-шакал в белом халате фельдшера ковылял то туда, то сюда, хромая и спотыкаясь. И бабочка Лепе-Лепе порхала между придворными, разнося печальную весть:
— Сын царя зверей заболел! Сын царя зверей болен! Сын царя зверей умирает!
Даже старый бегемот Лебэр вылез на берег, чтобы справиться о здоровье львенка.
Даже старую жирафу Диамалу, всем известную мудростью и опытом, призвали для совета.
Старший сын льва Гайенде умирал.
Был он единственным и неоспоримым наследником царя джунглей. Но с каждым днем он слабел, и никто не мог его вылечить.
Призывали самых умелых колдунов и знахарей из Гамбии и даже из Гвинеи, но никто не мог отвести от наследника Гайенде злой недуг.
Само собой ясно, в каком настроении был царь! От рыка его сотрясалась саванна, от ударов его могучих лап разлетались во все стороны придворные.
И поэтому, когда лев объявил, что даст награду тому, кто придумает средство излечить его сына-наследника, все звери джунглей и все звери саванны глубоко задумались.
Буки-гиена, самый трусливый и самый коварный зверь в саванне, решила, что пойдет на любую низость, лишь бы вылечить наследника царя зверей, лишь бы заручиться милостью Гайенде.
Настал назначенный день. Лев воссел на свой позолоченный трон. Рядом с ним уселись его приближенные: пантера, леопард, слониха и прочие… М'Билла-лань встала от них подальше. Она вся дрожала от страха.
Спросил лев Гайенде:
— Кто знает средство, чтобы излечить моего сына? Тут Буки заметила, что среди зверей нет Лёка.
И тотчас же она подумала. «Вот прекрасный повод разделаться с зайцем! Пришел случай отомстить ему за все его проделки!»
Поднялась Буки и прогнусавила с притворной вежливостью:
— Дядюшка Гайенде, ты заметил, что здесь нет зайца? Этот нахальный Лёк даже не почесался, хотя и знал, что твой сын умирает…
— Дядюшка Гайенде! — робко вступилась пальмовая крыса Ходиок. — Заяц Лёк отправился в далекие края, на равнину Сине. Он еще и сейчас, наверное, в пути…
— Да нет же, дядюшка Гайенде! — возразила Буки. — Он просто не захотел прийти! А ведь он, как и я, тоже знает, как вылечить твоего наследника.
— Говори же, Буки! — прорычал лев Гайенде. — Говори, если не хочешь, чтобы я оборвал тебе уши! И зачем нам заяц Лёк, если ты знаешь средство?
— А затем, — ответила Буки, едва не подавившись от страха, — а затем, что нам нужен для этого сам заяц… Мы с ним гуляли недавно ночью по лесу, — продолжала гиена. — И встретился нам старый седой колдун. И этот колдун похвастался, будто он великий лекарь. Я спросила тотчас же: «Если ты великий лекарь, скажи мне, как вылечить наследника льва Гайенде?» И он мне ответил: «Нет ничего проще! Надо помазать ему лоб свежей, еще теплой кровью зайца». Ты понимаешь теперь, дядюшка Гайенде, почему заяц Лёк не явился на твой призыв?!
— Немедленно его пр-р-р-ризвать! — зарычал Гайенде. — Пусть все, кто летает, ползает и бегает в моих джунглях, тотчас же найдут и доставят ко мне зайца Лёка!
Ходиок, однако, оказалась быстрее гиены. Едва Буки сказала свое черное слово, Ходиок послала муху Вэнь к зайцу Лёку.
Заяц спал, как все зайцы в полуденную жару, под кустом. Там и нашла его муха.
Зажужжала ему Вэнь в длинные уши:
— Скорей, скорей! Просыпайся, Лёк! Все звери собрались у царя зверей! Все ждут тебя! И гиена Буки наговаривает на тебя…
Тем временем все звери уже собрались было пуститься на поиски зайца. Но тут заяц Лёк со своим заплечным мешком сам предстал перед львом Гайенде.
— Что здесь у вас случилось? — спросил заяц Лёк.
— Скорее убейте его и спасите сына царя зверей! — закричала Буки.
— Погоди-ка, — сказал царь зверей Гайенде. — Я хочу сначала узнать, почему этот ничтожнейший из ничтожных не прибыл на мой призыв, хотя знает надежное средство излечить моего наследника.
— О господин! — скромно ответил заяц. — Мне пришлось сделать большой крюк и забежать к старому знахарю, о котором, наверное, уже рассказала тебе Буки. И вот я теперь точно знаю то средство, о котором, наверное, говорила тебе гиена Буки. И теперь я знаю, что Буки тебе не соврала. Почти не соврала!
— Говори яснее, говор-р-ри! — прорычал лев Гайенде.
— О господин! — ответил заяц Лёк. — Буки тебе не соврала, когда говорила, что для исцеления львенка нужна кровь зайца. Но тебе она сказала половину правды. А вся правда в том, что заячьей крови нужно всего две капли. Главное в средстве — теплый мозг гиены! Теплый мозг гиены и две капли заячьей крови исцелят твоего наследника, если помазать ему этой смесью лоб!
И тотчас звери, которые все ненавидели Буки, бросились на гиену и убили гнусную наушницу. Бегемот Лебэр раздавил ей голову своей толстой ногой. Тилль-шакал вытащил мозг. А заяц Лёк с неожиданным даже для зайцев проворством схватил длинный шип, проткнул себе ухо и пролил две капли крови на мозги злосчастной Буки.
А что было дальше? Помог ли случай? Или, может быть, и в самом деле нужно было такое средство? Или Буки-гиена должна была умереть, чтобы умилостивить богов?
Этого не знает никто.
Знают только, что наследник царя зверей, льва Гайенде, поправился сразу и стал лучшим другом Лёка.
С тех пор ни в саванне, ни в джунглях никто еще не видывал, чтобы лев охотился на зайца.
Буки, Лёк и баран
Гиене Буки крупно повезло!
Неизвестно где, но уж, наверное, не на ближнем пастбище ненасытная гиена украла барана. Да какого! Могучего и жирного, белого, как пена, с ясными глазами и тяжелыми рогами, закрученными в два витка, настоящего барана — вожака! Такой баран достоин украсить самое пышное пиршество. Но жадная Буки решила сожрать его в одиночку.
И вот Буки повела за собой барана через саванну, решив поджарить его по своему вкусу и устроить себе царский пир. Она искала укромное местечко, где бы ей никто не мешал. Особенно же опасалась гиена своих многочисленных и вечно голодных родичей.
Идет Буки, тащит за собой барана на веревке и будто уже чует запах жареного мяса, ощущает во рту вкус нежной бараньей печенки. От сладостного предвкушения она ничего не слышит и не видит.
Вдруг, откуда ни возьмись, перед ней на тропе заяц Лёк. Гиена едва на него не наткнулась!
— Эй, сестрица, куда ты ведешь этого красавца барана? — спросил заяц Лёк. — Продавать на базар? Или хочешь вернуть его Пуло, пастуху? Что с тобой, сестрица? Разгуливать с живым бараном, да еще таким жирным? На тебя это не похоже!
У гиены на миг язык отнялся. Больше всего ей хотелось послать Лёка ко всем чертям, но она понимала, что ссориться с зайцем сейчас опасно. И решила она перехитрить зайца.
«Много он не съест, — подумала гиена Буки. — Приглашу его, и он мне поможет избавиться от всех остальных прожорливых ртов».
— Лёк, я как раз собиралась тебя позвать, — сказала гиена. — Этого славного барана подарил мне приятель из Футы, когда я там гостила. Но ты знаешь мою семейку: если я приведу барана домой, дети оставят мне одни кости! Вот я и решила хоть раз попировать спокойно, в хорошей компании. И очень хорошо, что мы с тобой встретились! Ты ведь знаешь джунгли лучше всех, всюду найдешь дорогу, даже ночью. Проведи меня в укромное местечко, и мы с тобой разделим по-дружески сочное мясо этого барана!
Лёк тут же согласился. Он шел впереди, а гиена Буки с бараном на веревке — за ним. Заяц петлял и кружил по лесу, сворачивал налево, направо, потом снова налево, с поляны на поляну, с тропинки на тропинку, скакал вперед, возвращался назад, так что скоро гиена совсем запуталась и уже не знала, где они и куда идут.
Наконец заяц Лёк остановился на маленькой поляне.
— Вот подходящее место, — сказал он гиене. — Привяжи барана к дереву и ступай собери хворост, чтобы его поджарить. А я посторожу.
— Хорошо, — согласилась Буки. — Но я этих мест не знаю и могу заблудиться. Поэтому прошу: пока я буду собирать хворост, играй на своей дудочке, и я найду тебя по звуку.
— Договорились! — сказал заяц Лёк и сразу вынул из своего мешка бамбуковую дудочку.
Ушла гиена Буки в лес. Но Лёк нарочно выбрал такое место, где хвороста и сухих веток было очень мало, чтобы гиена ходила подольше. И едва она скрылась, как заяц отвязал барана и повел его прочь, наигрывая на своей дудочке. Время от времени он останавливался и напевал:
Издалека до него донесся голос Буки:
— Лёк, где ты? Я еле слышу твою дудочку и еле несу связку сучьев и хвороста!
Но заяц Лёк шел все дальше, наигрывая на дудочке.
— Лёк, ты ведь был совсем рядом, а сейчас твоя дудочка далеко!
Тут как раз заяц Лёк дошел до похожей полянки, привязал барана к почти такому же дереву и запел во весь голос.
Наконец появилась из лесу Буки, кряхтя и сгибаясь под связкой тяжелых ветвей. Увидела она барана, успокоилась. Но потом огляделась вокруг и удивилась.
— Почему ты перешел сюда, друг мой Лёк? — спросила Буки.
— Да я не переходил, — ответил заяц. — Видишь, вот дерево, к которому привязан баран. Видишь, вон звезды над головой! Разве они сошли с места? Ведь нет? И я тоже никуда не переходил.
Посмотрела гиена на звезды и согласилась.
— В самом деле! Видно, дорога показалась мне длиннее из-за тяжелых веток.
— А ты подумала, где мы возьмем огня, чтобы разжечь костер? — спросил заяц Лёк.
Скрепя сердце Буки призналась, что об огне-то она и не подумала.
— Где же мы его добудем в лесу?
— А вон, видишь, вдали догорает лесной пожар? Сбегай туда поскорее и принеси либо тлеющих углей, либо горящую ветку. А я посторожу барана.
— Хорошо, — согласилась Буки. — Только ты играй на своей дудке погромче, чтобы я не сбилась с пути!
И вот она побежала рысцой туда, где розовело зарево далекого лесного пожара. А Лёк заиграл на дудочке и запел:
Услышала это гиена и возрадовалась, что пригласила зайца, такого услужливого и доверчивого.
Но заяц Лёк не тратил времени даром. Живо отвязал он барана и повел из лесу в саванну, время от времени наигрывая на дудочке.
— Лёк, заяц Лёк! — закричала издалека гиена. — Я тебя почти не слышу! Неужели я снова заблудилась?
Заяц Лёк заиграл погромче, чтобы ободрить гиену. Но вскоре она снова закричала:
— Лёк, заяц Лёк! Угли жгут мне лапы! Я больше не могу! Играй громче, чтобы я нашла тебя поскорее!
Тут заяц Лёк снова выбрал похожее дерево, привязал барана и быстренько собрал кучу хвороста. И когда измученная гиена Буки появилась с горящими углями и опаленной шкурой, заяц ей сказал:
— Долго же ты меня искала! Ты стала плохо слышать.
— Нет, это ты виноват. Я уверена: ты перешел на другое место. Разве это то же самое дерево?
— Ты права, дерево другое. То, которое ты выбрала, оказалось гнилым. Но взгляни на эту кучу хвороста, взгляни на небо! Разве над нами не те же самые звезды?
— Видно, я сбилась с пути, потому что угли жгли мне лапы невыносимо! Но теперь уж мы попируем! Разжигай костер, а я пока зарежу барана. Умираю от усталости и голода!
Сел заяц Лёк, обхватил голову лапами и сделал вид, что глубоко задумался.
— Буки, — наконец сказал он, — но ведь у нас нет соли.
— Ничего. Съедим его и так, без соли.
— Сначала поразмысли, прошу тебя, Буки! У тебя самый лучший баран во всей Футе, и ты хочешь съесть его без соли? Это царское блюдо, какого ты, может быть, никогда больше не отведаешь, и ты хочешь его испортить? Стыдись, Буки, стыдись!
Заяц был так красноречив, что Буки и на этот раз уступила.
— Где же я найду соль? — только спросила она.
— Совсем близко отсюда есть высохшая заводь, а на дне ее — солонец. Беги скорей, набери немного соли. А я буду играть тебе на дудочке.
Но едва гиена скрылась в темноте, заяц подхватил тлеющую головешку, снова отвязал барана и повел его дальше к своим краям, где жили тысячи длинноухих, готовых всегда прийти на помощь собрату.
Когда Лёк в третий раз привязал барана к дереву на похожей поляне, он был уже совсем недалеко от заячьей страны. Быстро собрал он хворост, раздул головешку и стал ждать.
А гиена Буки уже издали жаловалась:
— Лёк, ты ушел с прежнего места! Солончак был совсем рядом, а теперь я едва слышу твою дудочку!
— Сюда, иди сюда, Буки! — закричал в ответ заяц. — Теперь наконец ты сможешь отдохнуть и поесть! Теперь все твои заботы позади.
Приковыляла измученная гиена и снова удивилась:
— Разве это та же поляна? Разве это то же дерево? И снова заяц показал ей на кучу хвороста, головешку и звезды над головой.
— Разве не тот же хворост? Разве не та же головешка? Разве не те же звезды над нами? Ты же видишь, я не двигался с места!
Но голодной, измученной гиене было уже все безразлично. Чуть-чуть отдохнула она и принялась за дело: зарезала барана, содрала с него шкуру, насадила на вертел и разожгла большой костер. Но когда все было готово, гиена злобно сказала зайцу:
— А теперь убирайся! Ты мне больше не нужен. Я достаточно потрудилась и хочу одна насладиться пиршеством. Убирайся, иначе переломаю тебе все кости!
Лёк одним прыжком исчез в темноте. Но, отбежав на безопасное расстояние, заяц вынул дудочку, заиграл и запел:
— Замолчи! — зарычала Буки. — Замолчи, проклятая тварь!
Но заяц запел еще громче:
Буки затряслась от страха. Лишь запах барана, который поджаривался на углях, удержал гиену на месте.
Тогда заяц Лёк еще громче заиграл на дудочке и запел боевую песню зайцев. На звуки ее сотни зайцев примчались к нему по сотням тропинок, и все собрались вокруг Лёка. Сотни зайцев застучали задними лапами по сухой земле, так что казалось, будто кони скачут в темноте.
Заяц Лёк чуть-чуть приблизился к костру и с тревогой крикнул:
— Тетушка Буки, спасайся! Я заметил вдали всадников из Футы, великое множество всадников! Слышишь, как они скачут? Слышишь топот копыт? Всадники убьют тебя за то, что ты украла их священного барана!
Сердце гиены Буки разрывалось! Бежать? Пропадет царское жаркое. Остаться? Пропадешь вместе с жарким. Но страх пересилил жадность. В последний раз понюхала Буки дымящуюся баранину и ринулась сломя голову В темноту, спасаясь от скачущих следом за нею врагов.
Ох и веселились же зайцы, стуча лапами по сухой земле!
А потом заяц Лёк снова взял свою дудочку и созвал всех своих друзей на поляну. И устроили они знатный пир под сверкающими звездами, которые так и не сдвинулись с места.
Сватовство
Когда курица бродит возле ступы, где рушат зерно, она всегда скребет землю одной только лапкой. Видно, она думает, что у нее предостаточно времени, чтобы отыскать лучшие зерна.
Панда, конечно, была не единственной невестой в деревне М'Бадана. Но стоило ей выйти из хижины, как все остальные девушки начинали казаться чуть ли не уродинами.
Из всех деревенских девушек Панда была самой хорошенькой. И вовсе не такой уж неприступной, как могло показаться. Ей уже исполнилось шестнадцать, и она очень боялась засидеться в девках.
А ведь женихов у Панды хватало! Братья и отцы ее подружек, юноши и старики из других деревень каждый день засылали к ней гриотов и сватов с подарками и самыми лестными предложениями. Многие мечтали на ней жениться!
Если бы все зависело только от нее, Панда уже давно носила бы на спине младенца, смирного и послушного или капризного плаксу — какой уж бы достался!
Но когда доходит до такого важного события, как свадьба, сенегальская девушка не выбирает — выбор делает ее отец. Лишь он решает, чьей женой она станет: женой принца, или торговца, или простого крестьянина-бадоло, который в поте лица под палящим солнцем работает в поле. Только отец может отдать дочь знаменитому марабуту или последнему служке в мечети.
Так вот, отец Панды, старейшина Мор, не требовал ни большого выкупа от богатых, ни скромных услуг от бедняков-бадоло. И уж совсем не мечтал он выдать дочь свою за марабута или служку марабута, чтобы занять местечко потеплее в раю. Всем, кто сватал Панду, за себя самого или за своих господ, за своих сыновей или за братьев, Мор, отец Панды, отвечал одинаково:
— Отдам Панду без выкупа и без подарков, но только за того, кто зарежет быка и пришлет мне его мясо с гиеной. И чтобы гиена по дороге не тронула ни кусочка мяса!
Доверить гиене мясо, даже сушеное, и чтобы она его по пути не тронула?
Да скорее можно доверить тайну красноухому мавру Happy, надеясь, что он не проболтается!
Да скорее можно доверить калебас, полный меда, ребенку и думать, что он не окунет в мед хотя бы пальчик!
Проще запретить солнцу выходить из своего жилища по утрам и возвращаться туда к вечеру.
Проще запретить измученному жаждой песку пить капли первого дождя!
Доверить гиене Буки мясо? Да это все равно, что доверить брусок масла пылающему огню! Доверить Буки мясо — и запретить его отведать?..
— Нет, это невозможно! — восклицали, возвращаясь к себе, гриоты, сватавшие Панду за своих господ, или матери, сватавшие Панду за своих сыновей, или богатые старики, приходившие в надежде заполучить красавицу Панду на свое ложе.
— Нет! Это невозможно!
А в одном дне пути от деревни М'Бадана была деревня Н'Диур.
Жили в той деревне Н'Диур не совсем обычные люди. С незапамятных времен, со времен Н'Диадиана, Н'Диайле эти люди — только эти мужчины и только эти женщины — умели укрощать свирепых гиен и, если верить слухам, давно уже жили с ними в мире и согласии.
Правда, жителям Н'Диура не даром это давалось. Каждую пятницу они забивали быка и угощали гиену Буки и все ее потомство.
Из всех юношей Н'Диура самым смелым на охоте и самым работящим в поле был Биран. И еще он был самым красивым. Когда вернулся его гриот с отвергнутыми подарками и рассказал, чего требует Мор, отец Панды, Биран сказал:
— Панда будет моей женой. Панда разделит со мной ложе.
Биран прирезал быка, высушил его мясо и зашил в бурдюк из козлиной шкуры. Бурдюк зашил в мешок из грубой холстины. А мешок засунул в сноп соломы и крепко перевязал.
В пятницу, когда Буки-гиена явилась со своим семейством попировать за счет крестьян Н'Диура, Биран вышел к ней навстречу и сказал:
— Мой гриот не смышленее грудного младенца и не хитрее быка! Он вернулся ни с чем и принес обратно щедрые дары, которые я послал Панде, дочери Мора из деревни М'Бадана. Но ты, Буки, известна своей мудростью, как известен всем твой медовый язык. Я уверен, если ты отнесешь в дом Мора хотя бы этот сноп соломы и скажешь ему только: «Биран хочет взять твою дочь в жены», — этого будет довольно.
— Я постарела, Биран, — ответила ему гиена Буки. — Ноги мои ослабели. Но М'Бар, мой старший сын, и молод, и силен, и унаследовал к тому же часть моей мудрости. Он и отнесет твой подарок в М'Бадану и, я уверена, справится как надо с твоим поручением.
И вот М'Бар отправился с утра пораньше в путь со снопом соломы на спине.
Утренняя роса увлажнила солому, и запах бычьего мяса защекотал ноздри М'Бара. М'Бар поднял нос и начал принюхиваться. Повернулся направо, повернулся налево, понюхал, понюхал и затрусил дальше, но уже без особой спешки.
А запах бычьего мяса становился все сильнее! М'Бар-гиена остановился, повертел головой во все стороны и понюхал. Но все равно не понял, откуда так вкусно пахнет.
Снова двинулся он в путь, останавливаясь то и дело, словно этот густой, душный запах преграждал ему дорогу.
Наконец, не в силах больше терпеть, М'Бар свернул с тропы, ведущей от деревни Н'Диур к деревне М'Бадана. Он кружил по саванне, метался направо и налево, вперед и назад и так провел три долгих дня вместо одного.
Лишь на четвертый день добрался М'Бар до М'Баданы. Настроение у него, конечно, было преотвратительное. И когда он вошел в хижину Мора, он вовсе не походил на вежливого посланника, который может лишь надеяться, что ему окажут великую честь.
Запах бычьего мяса, что преследовал его среди трав и кустов саванны, пропитал теперь хижины М'Баданы и даже двор перед хижиной Мора. Этот запах довел М'Бара до исступления. И он забыл все мудрые наставления Буки, забыл все вежливые, любезные слова, которых ждут от свата.
Едва разжав зубы, М'Бар прохрипел:
— Ассалам алейкум!
Но никто даже не разобрал его приветствия.
Затем М'Бар сбросил сноп соломы, который порядком натер ему спину, прямо на землю, к ногам Мора, и злобно тявкнул:
— Вот держи! Биран из Н'Диура посылает тебе этот сноп соломы и хочет взять твою дочь себе в жены.
А потом бедный М'Бар удивился, а потом возмутился, а потом едва не истек слюной. Потому что Мор, под его изумленным взглядом, разрезал лианы, развернул сноп соломы и вытащил из него мешок из грубой холстины. Из мешка он вытащил бурдюк из козлиной шкуры. А из бурдюка Мор вынул куски высушенного бычьего мяса.
М'Бар едва не подох от ярости, глядя на все это мясо: ведь он таскал его на своей спине долгие три дня, ни о чем не подозревая, а теперь не мог полакомиться и кусочком! Жители М'Баданы вовсе не походили на жителей Н'Диура, и шутки с ними были плохи: в М'Бадане у всех под рукой были дубинки и копья!
А Мор, отец Панды, сказал гиене М'Бару:
— Ступай и скажи своему господину: я отдаю ему свою дочь! Скажи ему: я убедился, что он не только самый сильный и смелый из юношей Н'Диура, по еще, как видно, и самый хитрый. Хитрец, который смог провести тебя, гиену, наверняка сумеет охранять свою жену от всех козней!
Но гиена М'Бар уже не слышал последних слов, весьма лестных для того, кто послал его сватать Панду, дочь Мора. Он выскочил из дома и уже выбежал из деревни, потому что вспомнил, что на своем длинном и путаном пути видел на полях великое множество точно таких же снопов соломы!
Сразу за околицей М'Баданы он заметил на поле такие же снопы. М'Бар начал их развязывать, начал в них рыться, начал их рассыпать, но нигде, ни в одном снопе он не нашел не то что мяса, но даже костей!
М'Бар метался по полям налево и направо, вперед и назад, развязывал и рассыпал все снопы соломы, которые находил. Так что добрался он до деревни Н'Диур лишь к концу третьего дня.
Когда Биран наконец увидел измученного, еле живого М'Бара, он спросил в изумлении:
— М'Бар, неужели ты не выполнил моего поручения? Что ты делал целых шесть дней? Ведь тебе и двух дней хватило бы с избытком, чтобы добежать до М'Баданы и вернуться обратно!
— Что я делал по дороге, тебя не касается, — злобно ответил М'Бар. — Можешь, однако, радоваться: Мор согласен отдать тебе в жены свою дочь. А до остального тебе нет дела!
И, не дожидаясь благодарности, М'Бар-гиена выскочил из дома Бирана и побежал за деревню рыться в снопах соломы.
Однако с тех пор гиены не соглашаются выполнять никаких поручений ни для кого на свете.
Как Лёк и Буки сестер продавали
В то лето в Баол пришел голод. Сколько ни сеяли, сколько пи сажали, все погибало то от страшной засухи, то от небывалых ливней. И не осталось в деревнях ни арахиса, ни проса. Даже травы в саванне почти не осталось — вся выгорела. Голодный скот подыхал в загонах от всяких болезней, а все дикие животные куда-то попрятались. Дело было так плохо, что даже Лёк растерялся, не знал, как ему прокормиться. А уж про гиену Буки нечего и говорить! Тощая и голодная, кружила она вокруг деревень, по доставалось ей больше побоев, чем объедков.
Друзья по несчастью, Лёк и Буки виделись теперь почти каждый вечер, а порой даже делились скудной добычей.
Однажды вечером Лёк повстречался с непоседливой осой-каменщицей Гури, которой никогда не грозила смерть от голода, потому что эта оса находит себе пищу в земле.
— Гури, дружок мой, — сказал Лёк. — Ты летаешь далеко и все видишь сверху. Скажи мне, неужели во всех других краях так же худо, как у нас?
— Бзз-бзз! — прожужжала оса Гури. — Слышала я, будто вся нижняя долина Большой реки завалена просом и маисом. Урожай такой, что крестьяне сами не успевают его убирать, а рабов не хватает. Стада же там многочисленнее, чем термиты.
Слова эти вошли в длинные уши зайца и оттуда уже не вылетели. Весь следующий день он думал. И к вечеру кое-что придумал.
Отыскал заяц Буки и сказал:
— Слышал я, что долина Большой реки — край богатства и изобилия. Мне нужен смелый попутчик. Путь туда долог и труден. Зато все тяготы окупятся сторицей.
— Я готова пойти с тобой, — ответила Буки. — Хуже, чем здесь, нам нигде не будет. Но что ты замыслил?
— Оса Гури рассказала мне, что в Буте полным-полно проса и маиса. Вот и пойдем туда запасемся, чтобы пережить голодное время.
— Да кто же нам даст что-нибудь задаром? — удивилась Буки. — Ведь у нас с тобой ничего нет взамен!
Но Лёк все продумал заранее.
— Почему же ничего нет? — возразил хитрый заяц. — У тебя есть сестра, у меня есть сестра. Отведем их, продадим за хорошую цену. Там невиданный урожай, а слуг не хватает.
Удивилась Буки. Она знала, что Лёк очень любит свою сестру, молодую, красивую и почти такую же хитрую, как он сам. Но, видно, и зайца голод прижал, раз он на такое решился.
Что же до самой Буки, она никогда не любила свою сестрицу, ворчливую, злую, глупую и уродливую. Невелика будет потеря. Впрочем, гиена Буки продала бы и родную мать, лишь бы набить себе брюхо.
На другое утро двинулись они в дальний путь. Буки вела за собой свою сестру на веревке, и Лёк вел свою сестру на веревке. Сестра зайца плакала и стонала, но Лёк тащил ее за собой и ругал так сурово, что даже Буки удивлялась.
Шли они днем и ночью. Кормились в пути чем придется, и вот наконец остался им до реки всего один день пути. Все путники, которые им попадались навстречу, в один голос расхваливали богатства и изобилие базара. Лёк и Буки внимательно слушали их и глотали слюни. Еще бы!
— Заночуем здесь, — сказал заяц. — Пусть наши сестры отдохнут как следует. Тогда завтра утром мы выручим за них хорошую цену. Только надо их привязать покрепче к дереву. Как бы они не сбежали!
Привязали Лёк и Буки своих сестер к деревьям и улеглись безмятежно спать.
На рассвете гиена, дрожа от нетерпения, принялась всех будить. Подбежала она к деревьям и вдруг взвыла от ярости:
— Лёк, проснись! Твоя сестра сбежала! Она перегрызла веревку… О, горе нам, горе!
Подбежал Лёк к дереву, посмотрел — и накинулся на сестру Буки:
— Почему ты не разбудила меня, проклятая уродина? Почему не подняла нас? Да за это тебе и ста палок мало!
— Я спала и ничего не слышала, — ответила сестра Буки.
Хотела уж Буки отделать ее хорошенько, да заяц остановил гиену.
— Не трогай ее! — сказал он. — Она теперь единственное наше достояние!
И вот незадачливые приятели со своим единственным товаром приплелись на поле, где шумел базар.
И сколько же они увидели там всяческой еды! Прожорливая Буки еле сдерживалась, хитрый заяц Лёк тоже. Но прежде всего нужно было продать подороже сестру Буки. А кто польстится на такую жалкую служанку?
Сначала сама Буки пыталась ее кому-нибудь сбыть. Но только самые бедные из крестьян останавливались перед ее молодой неуклюжей сестрой и давали за нее совсем мало. Целый день так ходили они, и все без толку.
Солнце склонилось к закату, и базарный день кончился. На другой день сказал Лёк:
— Дай-ка я попробую продать твою сестру. Это из-за твоей дурной славы ее не покупают.
Пошел заяц по базару, ведя за собой на веревке сестру Буки. Он подходил только к самым богатым купцам и спрашивал:
— Вам не нужна служанка?
— Конечно, нужна, братец Лёк! Но никто тебе не даст хорошую цену за эту злобную и тощую уродину.
— Да эту я ни за что не продам! Это моя собственная рабыня! Никто лучше нее не наведет в доме чистоту, потому что она сама питается отбросами. Так что мне ее и кормить не приходится! А чтобы она не ленилась, ей в день довольно десяти ударов палкой. И надежно и дешево!
И вскоре по всему базару разнесся слух, что у зайца Лёка бесподобная рабыня из далеких краев. Все вылизывает дочиста и еды не требует! А уж как скромна, как прилежна!
Начали зайцу предлагать за сестру Буки все больше и больше, и самые знатные семьи Футы едва из-за нее не перессорились. Всем хотелось купить у зайца такую выгодную рабыню.
На третий день уступил наконец заяц Лёк свою служанку в обмен на десять ослов, нагруженных просом, и жирного барана в придачу.
Буки была так рада, что даже не захотела проститься со своей сестрой-уродиной.
Да и Лёк торопил ее. Он боялся, как бы щедрый покупатель не раздумал. Пожелай купец тут же испытать свою новую служанку, досталось бы зайцу — хуже некуда!
И поспешили они убраться со своей добычей подобру-поздорову.
Довели Буки и Лёк свой караван ослов и барана до того места, где от них сбежала сестра зайца. Наелись досыта и улеглись. Буки с полным брюхом так и повалилась на траву под деревом.
Тут заяц ей и говорит:
— Если хочешь, выспись получше! А я встану завтра чуть свет и пойду с ослами и бараном вперед. Потом налегке ты нас быстро догонишь.
— Хорошо! — согласилась Буки. — Так и сделаем.
А про себя подумала: «Чего ради мне тащиться за этими нагруженными ослами?»
И вот рассвет еще не коснулся вершин тамариндовых деревьев, как заяц Лёк со своим караваном двинулся в путь. Но на ближайшей развилке дорог он погнал ослов по боковой тропинке, подбадривая их палкой, а последнему ослу, чтобы придать ему прыти, отхватил ножом хвост. Сам же Лёк с бараном на веревке пошел по главной тропе, пока не дошел до поляны с огромным термитником посередине.
Здесь заяц Лёк воткнул в термитник ослиный хвост, привязал барана к дереву, а сам улегся отдыхать.
Ближе к полудню, когда солнце стояло уже высоко, ленивой трусцой догнала его Буки.
Заяц Лёк тотчас вскочил, начал кататься по земле, стонать и рыдать и биться лбом об термитник.
— Что? Что случилось? — вскричала Буки. — Где ослы, говори! Их украли? Тебя ограбили? Я не должна была отпускать тебя одного!
— Увы, увы! Горе мне, Лёку! Горе тебе, Буки! Страшное дело, небывалое дело случилось. Тот проклятый купец, которому мы продали твою сестру, видно, был колдуном. Понял он, что мы его обманули, и наслал на наших ослов проклятье. Шли они спокойно друг за другом, но, как дошли до этого термитника, термитник открылся, и ослы один за другим вбежали в него. Еле успел я схватить последнего за хвост! Термитник захлопнулся, и все, что осталось, — хвост последнего осла, который торчит наружу. Да еще вот этот несчастный баран!
— Так давай попробуем потянем за хвост! — предложила Буки. — Может быть, вытащим хотя бы последнего осла!
— Я уже пробовал, — ответил заяц. — Да сил у меня не хватает.
Уцепилась Буки за ослиный хвост, дернула что было силы и… покатилась кувырком, пока не врезалась головой в то дерево, к которому был привязан баран. Хвост ведь еле держался!
Бросился заяц Лёк утешать незадачливую Буки, ставить ей примочки. А потом решили они вернуться к реке на базарную площадь, избить без пощады проклятого купца-колдуна и отнять у него служанку, сестру Буки.
— Но знаешь, — сказал заяц, — давай-ка сначала изжарим и съедим барана. У нас сразу прибавится сил, и на базаре нам никто не будет страшен.
От таких предложений Буки еще ни разу в жизни не отказывалась! И вот зарезали они барана, ободрали, насадили на вертел и начали жарить.