Темная ночь опутала Северное море, воды которого казались черными, как густое чернило. На небе не было ни звездочки. Это была ночь, как бы приспособленная для черного предательства. Только одна световая точка виднелась в мраке. Это был маяк Нейверка.

Маяки в былое время совсем не были такие сложные аппараты, как теперь. Тогдашним светочем было только одно освещенное окно в верхнем этаже простой, не особенно высокой башни, могущей служить в военное время своего рода крепостью.

В обычное время в Нейверке не было никакой военной силы. В случае войны даже сторож маяка оставлял свое место, и остров оставлялся на произвол судьбы, ибо маяк мог оказать пользу только врагам.

На этот раз на острове был сильный отряд. Вильмс Брауман потребовал от гамбургского сената двадцать четыре солдат и спрятал их так искусно, что даже его помощник не подозревал об их присутствии. Они явились сюда прошлой ночью. Никто не видел и не слышал, как они прошли мимо самого Браумана, назначившего своего помощника на такие занятия, что тот не мог уйти с своего места.

Двенадцать солдат он спрятал на чердаке и двенадцать в подвале. Здесь они должны были просидеть двадцать четыре часа без всяких движений. Это было очень трудно сидеть в этих затхлых, переполненных людьми, темных помещениях, но солдаты не роптали, ибо сенат обещал выдать каждому хорошее вознаграждение, если это предприятие окончится успехом.

Жадный Брауман, для которого не было ничего святого, когда дело касалось корысти, ухитрился даже выхлопотать вознаграждение для его помощника, и сенат назначил последнему пятьдесят дукатов. Но Брауман совсем не думал делиться с кем бы то ни было. Он скрыл от своего помощника весь этот план и думал воспользоваться его вознаграждением.

Теперь он стоял у подножия башни и вглядывался в ночную темноту. Ветер гневно рвал его волосы и платье, а пена бьющихся о набережную волн брызгала ему в лицо.

Но он не отходил от своего места. Он поджидал того, которого он подкупил своими льстивыми словами и заманил его с адским коварством в расставленную ловушку.

Единственной его заботой было то, что Штертебекер, может быть, не придет. Море слишком сильно волновалось, и нужно было обладать необыкновенной храбростью и презрением к смерти, чтобы пуститься теперь по морю в легкой лодке.

Большим кораблем нельзя было пользоваться. Около острова море было не глубоко и большое судно совсем не сумело бы добраться к берегу.

Но он только напрасно беспокоился. Он слишком мало знал Штертебекера, если у него хотя бы на мгновение могла явиться мысль, что владыку морей могут удержать бури и волны, даже если бы ему пришлось пользоваться ореховой скорлупой.

На губах предателя появилась теперь демоническая улыбка, глаза торжественно засверкали. Он заметил на бушующих волнах небольшой парус.

Это может быть только Штертебекер. Никто другой не осмелился бы выехать в такую бурю.

— Он идет в ловушку! — шептал он. — Деньги уже мои. И не только сенатская премия! Богатые гамбургские купцы не откажут мне, с своей стороны, в вознаграждении за то, что я избавил их корабли от пиратов. Через несколько минут все решится.

— Вот как! он едет один без всякой защиты! Тем лучше, совсем не нужно было привести столько солдат, достаточно было бы трех, четырех человек.

Негодяй не мог подавить свою радость. Но он должен был овладеть собою и не выдать себя слишком рано. Штертебекер должен при высадке встретить честное лицо, озабоченное только за жизнь своего гостя. Он старался всеми силами придать себе такой невинный вид.

Ледка приплыла к берегу. Штертебекер опустил парус и выскочил на землю. С помощью Браумана он вытащил лодку на берег.

— Слава Богу, — сказал Брауман, подняв глаза к небу, — что вы не утонули в такой буре. Я уже боялся, что с вами случится несчастье. Никто бы не осмелился плыть в такую ужасную бурю на такой маленькой лодке.

— Мой друг, — беспечно сказал Штертебекер, ударив иуду по плечу. — Я уже пережил не такие бури. Если бы даже эта ореховая скорлупа потонула, я бы добрался к берегу вплавь.

Брауман схватился за голову, как бы в ужасе, и перекрестился от такого предположения.

— Никто, кроме вас, не осмелился бы пуститься в море при такой погоде, — повторил он еще раз.

— Вы хотите этим сказать, что Реймар фон Ритцебютель не приехал?

— О, нет, адмирал! Он уже ждет вас наверху в башне. Он ведь пришел с другой стороны. Вода между островом и материком значительно спокойнее, чем в открытом море.

— Так проведи меня к нему. Любопытно узнать, что гамбуржцы задумали против меня.

— Вы это сейчас узнаете. Следуйте за мной.

Брауман пошел вперед и, войдя в башню, заботливо запер дверь за собой и Штертебекером. Он хотел перерезать своей жертве всякую дорогу к спасению. Помимо этой двери нельзя было выйти из башни.

— Ветер раскрывает мне двери, если они не закрыты, — сказал он к Штертебекеру, как бы извиняясь.

Клаус совсем не обратил на это внимание. Он находился теперь в скудно освещенном помещении нижнего этажа башни, под которым находился еще подвал, служивший кладовой, а иногда и тюрьмой для пленников. Последних бывало здесь очень редко.

Этажи соединялись вместе передвижимыми лестницами. Вместо дверей находились четыреугольные люки в полу, закрывающиеся плитами.

По предложении Браумана Штертебекер поднялся.

— Наверху кажется темно, — заметил Клаус, все еще ничего не подозревая.

— Мой помощник, наверно, опять забыл налить лампу, — негодующе сказал изменник, — Мне придется прогнать этого негодного человека. Поднимайтесь вверх, сударь, я сейчас зажгу огонь.

Король виталийцев поднялся по лестнице. Когда он наполовину уже всунулся в люк, на него вдруг была наброшена веревка, лежавшая уже наготове. Одновременно дюжина рук схватила его за голову, руки и плечи, чтобы удержать его.

В одно мгновение он почувствовал себя окутанным веревками. Он хотел броситься вниз, но там ему уже связали ноги и теперь затягивали веревку на его коленах и поясе.

— Негодяй! — загремел король виталийцев. — Мерзкое предательство! Так низко и подло, как ты, никто меня не обманывал.

Окутанный веревками с ног до головы, спущенный вниз, как мешок, Штертебекер бросил взгляд невыразимого презрения на негодяя, восторгающегося своей дешевой победой.

Теперь мерзавец показал свое настоящее лицо. Убедившись, что Штертебекер крепко связан, он подошел к нему и принялся издеваться над ним.

— Я перехитрил тебя, пират, — смеялся он. — Тебя славят за ум и силу. Видишь, Вильмс Брауман умнее и сильнее тебя, он сманил тебя в ловушку и укротил тебя. Завтра утром я тебя отвезу в Гамбург и получу заслуженную награду, а завтра вечером твоя голова будет отрублена топором Розенфельда.

— Подлый барышник! Так ты меня продал за деньги? Уйди с моих глаз, меня тошнит от тебя!

— Почему ты был так глуп, юнкер Клаус, и позволил сторожу надуть себя? Разве я тебя не предупреждал? Разве это не честно с моей стороны, если я тебе сказал, что гамбуржцы что-то замышляют против тебя? Ты видишь, что я был прав. В другой раз прислушивайся больше тому, что тебе говорят, великий король виталийцев, ха-ха-ха, могущественный владыка морей, ха-ха-ха. Ужас Северного моря!

— Негодяй! избавь меня по крайней мере от твоего присутствия! Если мне придется кончить свою жизнь так печально, как ты мне предсказываешь, то я хочу по крайней мере не загадить свои последние часы видом такой каналий.

— Хорошо, мой сын, как тебе угодно, — издевался Брауман. — Ты хотя не вежлив и позволяешь себе неприличные выражения, но я исполню твое желание. Я ухожу теперь и оставляю тебя одного, как тебе хочется. А то я бы тебе рассказал еще что-нибудь о твоей матери, доброй госпоже Аделаиде фон Винсфельд, которая…

— О моей матери! — крикнул Штертебекер, забыв уже все остальное. — Ты что-нибудь знаешь про нее? О, скажи мне, прошу тебя, скажи мне.

Штертебекер совершенно изменился. Он даже не думал теперь ни о позорной измене, жертвой которой он стал, ни о ожидающей его судьбе. Он думал теперь только о своей несчастной матери.

Где она может быть? Жива ли она вообще? Что стало с ней?

Невинная женщина была куда-то утащена служителями сената, и с того времени он ничего не знает о ее судьбе. Все его усилия не привели ни к чему. С того ужасного дня, когда ему сообщили о ее аресте, она исчезла для него навсегда.

Негодяй замолчал и устремил свои лживые глаза на благородное лицо Штертебекера. Он наслаждался видом того, как сильный могучий человек страдает от вспоминания о несчастной судьбе его матери. Он торжествовал, любуясь тем, что этот знаменитый человек умоляет его о жалости.

— Я заклинаю тебя, Брауман, — сказал Штертебекер. — Скажи мне, что ты знаешь о моей матери. Могу ли я еще сделать что-нибудь для нее? Умоляю тебя, отвечай мне правду. Помни, что это сын хочет знать судьбу матери, что я, может быть, завтра умру.

— Ты, парень, как видно, очень любопытный, — издевался Брауман, любуясь мучениями своей жертвы. — Ты слишком много спрашиваешь сразу. Как раз теперь я могу тебе сказать правду, ибо она хуже всякой лжи, которую я мог бы придумать. Твоя мать продана морям. Сенатор Детлев фон Шенк подарил ее капитану одного испанского корабля, который увез ее в бухту Биская. Тот продал ее там. Большого богатства он не получил за нее, ибо за старых женщин плотят очень дешево.

— Негодяй! — гневно вскрикнул Клаус Штертебекер. — Ты смеешь насмехаться над священнейшим чувством людей, над любовью к матерям? О, будь я освобожден я бы задушил тебя собственными руками.

Штертебекер рвал на себе веревки, но они были слишком крепки. Но изменник все-таки боялся, что этот гигантски сильный человек может еще вырваться, и приказал солдатам опоясать его новыми веревками и бросить его в подвальный карцер.

— Завтра мы опять увидимся, — насмехался Брауман. — Завтра я предам тебя в руки палача.

— Великий Боже! — бормотал Штертебекер. — Так я уж ничем не могу помочь несчастной страдалице.

— Нет, — насмешливо ответил безжалостный сторож маяка. — Она останется рабыней, пока она не упадет под ударами нагаек негров.

— Мерзавец! Трусливая сволочь! — задыхался Штертебекер.

— Завтра! — ответил Брауман со смехом, указывая на шею, как отрубают голову.

Затем солдаты стащили пленника вниз.