Себастьян чувствовал себя подавленным. Судьба словно нарочно уготовила ему самый сокрушительный удар в тот момент, когда он этого меньше всего ждал. В тот день все казалось таким великолепным — он наконец-то развелся с Кэти и поспешил домой, чтобы обрадовать этим Марию Алехандру. Но она вдруг попросила его выйти в сад и там после долгих колебаний заявила, что не может выйти за него замуж. Себастьян был потрясен, он принялся уговаривать ее, расспрашивать, умолять, но все было тщетно — она вырвалась и, чуть не плача, убежала. За тот короткий срок, что они не виделись, с ней явно что-то произошло.

Себастьян терялся в догадках, проклинал переменчивый женский характер и все яснее осознавал, что страшнее несчастья может быть только такое несчастье, причины которого нам неизвестны. По натуре он был человеком решительным, а потому направился прямо в дом Эстевесов, где вместо Марии Алехандры натолкнулся на удивительно приветливого сенатора. Эстевес вдруг повел себя так, словно между ними и не было никакой драки в баре, — пригласил пройти в свой кабинет и при этом так настаивал, что Себастьян вынужден был согласиться. А ведь как только он узнал, что Мария Алехандра здесь больше не живет, он тут же вознамерился продолжить свои поиски.

— Вы не поверите, если я скажу, что вы мне начинаете нравиться? — поинтересовался Эстевес, приглашая Себастьяна садиться.

— Ну, зачем так лицемерить, — усмехнулся тот.

— Нет, правда, — продолжал сенатор, принимая задумчивый вид. — С высоты своего ума и положения я рассматриваю копошащихся внизу людишек как муравьев. Одних, знаете, приходится давить, но за другими наблюдать весьма любопытно. И вы тоже относитесь к их числу. Когда я заметил, что вы всерьез увлечены сестрой моей жены, то сказал себе: «Самуэль, с этим молодым человеком непременно произойдет нечто любопытное!» Как видите, я не ошибся.

«Неужели он знает причину того, почему я здесь? — удивился Себастьян. — Или ему известно о Марии Алехандре что-то такое, чего не знаю я и что послужило причиной нашей размолвки?»

Эстевес не стал дожидаться, пока он что-нибудь скажет, и продолжил свои размышления вслух.

— У нас с вами есть немало общего. Мы умеем добиваться любви красивых женщин, поэтому нам и не следует удивляться тому, что они позволяют себе кое-какие вольности… например, с Себастьяном Мединой… или Камило Касасом. Кстати, этот кретин успел заехать за Марией Алехандрой раньше вас.

Себастьян как ошпаренный выскочил из дома и широкими шагами направился к своей машине. Теперь он прекрасно понимал причину столь вкрадчивого тона этого проклятого сенатора! Но нет, не может быть, Мария Алехандра не стала бы столь тонко и искусно притворяться. Да и зачем? Что ей стоило сказать: «Себастьян, я тебя не люблю?» Но тогда в чем же причина и как можно сопоставить эти чистые и ясные глаза и эти бесконечные умолчания и увертки? Себастьян задумался и, лишь когда сел в машину, обнаружил еще один неприятный сюрприз.

— Дельфина? Что ты здесь делаешь?

— Нам надо поговорить.

— Нам не о чем говорить, Дельфина. Будь любезна покинуть мою машину.

— Если ты меня выгонишь, я брошусь под ее колеса прямо на улице.

— Как врач, имевший дело с подобными попытками, — криво усмехнулся Себастьян, — я бы порекомендовал тебе мост — надежнее… Немедленно вылезай из машины, пока я не вытащил тебя силой!

— А я позову охранников Самуэля, и они пристрелят тебя за покушение на мою безопасность!

— Ты побоишься устраивать скандал возле дома… Какого черта тебе от меня надо? Ты решила стать моей тенью и преследовать меня по пятам?

Дельфина только и ждала этого вопроса, немедленно принявшись рассказывать о своей любви и страданиях, а Себастьян делал вид, что слушает, но думал при этом совсем о другом. Значит, Эстевесу очень хотелось заставить его помучиться от ревности? Значит, этот мерзкий сморчок выгнал из дома Марию Алехандру да еще посмел намекать на ее неверность? Ну, черт возьми, отомстить ему за это будет совсем несложно — вот оно, орудие мщения, заливается горючими слезами и вымаливает у него блаженные мгновения.

— Хорошо, — резко оборвал он Дельфину, заводя мотор, — тебе хочется блаженных мгновений? Ну я тебе устрою блаженство и утомлю тебя так, как ты меня уже утомила… Видимо, иначе от тебя просто не отвязаться. Поехали в наш мотель, но учти — я буду себя вести с тобой грубо и мерзко.

Испуганная его тоном, Дельфина замолчала, и всю дорогу до мотеля они не разговаривали. Но даже войдя в номер, когда она повернулась к нему и попыталась прижаться и поцеловать, Себастьян все так же молча снял со своих плеч ее руки и толкнул ее на постель. Дельфина упала и ошеломленно смотрела, как он с циничной усмешкой расстегивает брюки, а затем задирает ей юбку. Ни слова, ни ласкового жеста, ни поцелуя — только грубые и сильные толчки мускулистого мужского тела да частое и жаркое дыхание. Закончив, Себастьян направился в ванную, оставив Дельфину сидеть на постели, перебирая разорванные им колготы.

— Но ведь ты меня даже не приласкал, Себастьян! — отчаянно выкрикнула она.

— Ласки — это для тех, кто влюблен, — раздался его голос через полуприкрытую дверь.

— Я первый раз почувствовала, как меня использовали, — продолжала она и сделала паузу, чтобы услышать его ответ.

— Лиха беда начало.

— Себастьян!

Он появился из ванной и стал надевать пиджак.

— А чтобы тебе стало еще проще разобраться в своих ощущениях, вот взгляни, во что я оценил нашу сегодняшнюю встречу.

Достав из бумажника купюру в тысячу песо, он небрежно кинул ее на туалетный столик и, не оглядываясь, вышел.

Приехав домой, он еще успел застать донью Дебору, которая активно готовилась к отъезду в Санта-Марию, отдавая последние приказания слугам. Себастьян прекрасно знал неукротимый характер своей матушки, а потому даже не пытался ее отговаривать, раз и навсегда решительно заявив, что желает забыть о прошлом и абсолютно не интересуется именем убийцы. Донья Дебора не могла понять такого равнодушия, но ее отъезд задержался из-за разбитой стеклянной рамки большой настенной фотографии Луиса Альфонсо. Донья Дебора обнаружила весьма любопытную надпись, сделанную рукой ее старшего сына: «Моей любимой и неповторимой Дельфине».

— Странное дело, — заметила она Мече и Гертрудис, — Луис Альфонсо всегда рассказывал мне обо всех своих девушках, но никогда ни о какой Дельфине я и не слышала. Кем бы она могла быть?

— Какой-нибудь местной крестьянкой, — предположила Гертрудис, — недаром он каждое воскресенье стремился уехать в Санта-Марию.

— Или женой сенатора Эстевеса, — лукаво заметила Мече, которая не была знакома с Дельфиной лично, но знала о ней по рассказам своей подруги.

Однако Дебора отмела оба предположения:

— Какую чушь вы обе говорите! Впрочем, сейчас не время болтать, нам с Мече уже давно пора ехать.

Она нежно расцеловала Себастьяна и укатила, попросив поцеловать за нее Даниэля. Впрочем, Себастьян недолго оставался один, поскольку всего через час после отъезда матери в дверь позвонила сестра Эулалия, она явилась за вещами для монастырского приюта, обещанными ей Деборой. Однако, узнав куда и зачем она поехала, монахиня как-то сразу переменилась в лице и, забыв о цели своего прихода, мгновенно умчалась.

На смену ей явился опечаленный Фернандо, который хотя и дал обещание Марии Алехандре не видеться больше с ее «племянницей», но так, что решил попросить дядю переговорить с этой суровой, но очаровательной «тетушкой», чтобы она освободила его от тягостного обета.

— Нашел кого просить, — печально вздохнул Себастьян. Мария Алехандра бросила меня еще вчера. Наша свадьба так и не состоится.

— Да ну? — удивился Фернандо. — Слушай, а может, это у них наследственное — я имею в виду бросать мужчин без всякого объяснения? Или, может быть, в нас самих есть какие-то изъяны?

— Да нет, — задумчиво проговорил Себастьян, — видимо, что-то случилось. Нет, надо найти Марию Алехандру, кроме нее вряд ли кто-нибудь способен объяснить происходящее.

Высадив Фернандо у консерватории, Себастьян поехал в монастырь. Прямо на пороге церкви он столкнулся с отцом Фортунато. Узнав о том, кого разыскивает Себастьян, священник сделал непроницаемое лицо.

— О Марии Алехандре надо спрашивать в доме сенатора Эстевеса.

— Ах, падре, как же вам не стыдно нарушать одну из заповедей! — возмутился Себастьян. — Я звонил Алехандре, и та подтвердила, что она здесь.

— Да, она здесь, — слегка смутившись, признался священник, не желает никого видеть. Кроме того, ей хочется побыть одной. Знаете, в ее жизни были такие обстоятельства, из-за которых она долго не могла повзрослеть. Сейчас она растерялась, как ребенок, и надо просто дать ей время прийти в себя и сориентироваться.

— Я полностью с вами согласен, — горячо заговорил Себастьян, — но согласитесь и вы, падре, — с помощью моей любви ей это будет сделать значительно легче.

— Любви? А что вы понимаете под любовью, молодой человек?

— Бесконечную тоску по любимой женщине, — почти не задумываясь, ответил Себастьян.

— Это — определение эгоиста, — заметил отец Фортунато, не спеша прохаживаясь между рядами черных деревянных скамей, так что его шаги гулко отдавались под сводами церкви. — Вы знаете, я много наслушался исповедей от влюбленных — эта часть человечества, надо вам сказать, исповедуется наиболее охотно, — а потому смог вывести и собственное определение. Любовь — это не страдание из-за отсутствия кого-то или чего-то, а способность к страданию во имя другого. Сын Божий принял за нас крестные муки — и это было высшим проявлением любви. Страдание очищает и обожествляет, в то время как наслаждение губит и развращает, поскольку уподобляет человека животным.

— Странно, — пробормотал Себастьян, — а я-то всегда считал, что высшая цель любви — это избавление от страдания. Но не будем спорить, святой отец. Мои чувства сейчас настолько сильнее воли и разума, что я плохо владею собой. Мне во что бы то ни стало надо увидеть Марию Алехандру, и я увижу ее, пусть даже для этого мне придется сделать подкоп и заложить мину.

— Но вы способны все забыть и все простить? — с некоторым беспокойством поинтересовался Фортунато, глядя на возбужденного Себастьяна.

— А мне не надо ничего забывать и мне нечего прощать! Прошлого для меня не существует, а есть только настоящее, которое я изо всех сил хочу сделать прекрасным для Марии Алехандры и… для себя.

— Ну, хорошо, — вздохнул Фортунато, — подождите меня в ризнице, а я пойду узнаю, пожелает ли она с вами разговаривать.

Священник ушел, а Себастьян мысленно взмолился перед алтарем, моля Бога не лишать его простого человеческого счастья. Пусть он сделает так, что Мария Алехандра одумается, и прямо сейчас, с сияющим лицом, выбежит ему навстречу. Он даже зажмурил глаза, чтобы отчетливее представить себе все это, но, когда опять их открыл, увидел лишь обескураженного священника, подходящего к нему с виноватым видом.

— Мне больно говорить вам об этом, друг мой, но она не пожелала вас видеть. Еще больнее мне передавать вам ее подлинные слова. Она просила сказать, что не любит вас и никогда не любила и теперь горько раскаивается в своем заблуждении…

Себастьян, ошеломленный, выбежал прочь.

После того как Эстевес распорядился издать приказ о денежном премировании Монкады и повышении его жалованья, Перла начала ревновать, а когда она узнала за что, эта ревность только усилилась. И хотя Самуэль уверял, что она завоевала прочное место в его сердце, ее это совсем не утешало. Она была очень тщеславной женщиной — и сам Эстевес не раз отмечал в ней это тщеславие — поэтому ее никак не устраивала роль всего лишь любовницы-секретарши. Успех Монкады и удачная организация им пресс-конференции заставили ее призадуматься, а затем всерьез взяться за Анну Марию.

— Так неужели он так и не назначил пресс-конференцию, поинтересовалась она, развалившись в любимом кресле Эстевеса и прищуриваясь на Анну Марию, скромно стоявшую посреди комнаты. Перла намеренно не предложила ей сесть, «чтобы не распускать девчонку». — А почему, интересно, он этого не сделал?

— Не знаю, — пожала плечами Анна Мария, — наверное, сенатор не чувствует себя виноватым и ничего не боится.

— А не боится он потому, что за все время своей работы у него ты принесла лишь фотокопии самых незначительных документов! — Перла начала раздражаться. — Если так и дальше будет продолжаться, то твой отец останется в тюрьме отбывать пожизненное заключение. Помни о том, что пока ты, вся расфуфыренная, бегаешь по коридорам Конгресса, он сидит на грязных и завшивленных нарах!

Анна Мария нерешительно кивнула.

— Я помню об этом.

— Вот и прекрасно. А завтра я сама займусь твоим шефом. Так что можешь подольше не являться после обеденного перерыва.

На следующий день Перла пришла в офис Касаса, надев короткую черную юбку, черные колготки и ярко-красный пиджак. В приемной никого не было, она осторожно приоткрыла дверь кабинета, увидела, что Касас один, и смело вошла. Сенатор был так увлечен составлением какого-то документа, что не сразу поднял голову.

— А вам не говорили о том, что когда вы заняты делом, то становитесь просто неотразимы? — поинтересовалась она, останавливаясь посередине комнаты и принимая самую изящную позу, чтобы Касас мог вволю налюбоваться ее стройными ногами.

— Нет, но зато мне говорили, что являться без приглашения верх невоспитанности, — отозвался Касас, захлопывая папку и поднимаясь из-за стола. — Зачем вы явились, Перла? Или сенатору Эстевесу хочется узнать о моем самочувствии, после того как он вылил на меня ушат грязи? Ведь твой почерк легко прослеживается во всей этой истории — и в организации пресс-конференции, и во всем остальном.

— Нет, нет, — живо отозвалась она, — я не имею к этому ни малейшего отношения. Это все мерзавец Монкада, который еще и не на такое способен. А я, наоборот, принесла тебе подарок.

Перла подошла поближе и протянула Касасу документ.

— Что это? — недоуменно поинтересовался он.

— Приказ об отстранении от должности инспектора полиции Могольона за разглашение тайны служебного расследования.

— Я не знаю этого человека… — начал было Камило, но тут же сообразил. — Дешевые уловки, Перла. Узнаю стиль Эстевеса — сначала использовать человека, а затем выбросить его на помойку.

— Да забудь об Эстевесе, Камило, — раздосадованно воскликнула она и вдруг добавила: — Я люблю тебя и люблю так, что даже самой становится страшно.

— Нет, Перла, со мной этот номер не пройдет.

— Я знаю, что ты мне не веришь, но я ужасно настойчива, а потому… — краем глаза Перла увидела, как отворилась дверь кабинета и на пороге возникла взволнованная Анна Мария, — а потому нам еще о многом надо поговорить. Приходи сегодня вечерком ко мне домой, и мы продолжим наш разговор. Адрес, надеюсь, еще не забыл? — Она слегка коснулась губами щеки удивленного Камило и своей обычной самоуверенной походкой вышла из кабинета, громко стуча каблуками.

Перла была не слишком уверена, что Касас воспользуется ее приглашением, и тем не менее постаралась тщательно подготовиться, приготовив великолепный ужин и не забыв о модном французском белье — любимом подарке сенатора Эстевеса, который был ужасно падок на такие штучки. Когда в восемь часов вечера раздался звонок в дверь, она сразу сорвалась с места и побежала открывать. Касас, хотя и принес ей букет цветов, однако не изменил своему спортивному стилю — джинсы, светлый пиджак и рубашка с расстегнутым воротом.

— Я не ожидала тебя так рано, — радостно защебетала она.

— Странно, что ты вообще меня ожидала, — усмехнулся Камило, проходя в гостиную. — Ведь я пришел только из любопытства.

— Значит, ты мне не доверяешь? — спросила Перла, ставя цветы в вазу.

— Нет.

— И совершенно напрасно, потому что в отношении тебя у меня далекоидущие намерения.

Перла хотела сначала пригласить его поужинать, помня банальную истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок; однако Касас был так напряжен и сосредоточен, что ей пришлось на ходу менять тактику.

— Послушайте, сенатор, — насмешливо произнесла она, присаживаясь на диван и приглашая Касаса опуститься рядом, — вы ведете себя со мной так, словно постоянно ожидаете от меня какого-то подвоха. Что мне нужно сделать, чтобы вы расслабились? Может быть, раздеться?

— Пожалуй, — кивнул Касас, — тем более что этот ход вы еще не пробовали.

Перла усмехнулась, подумав о том, как долго он устоит, точнее усидит, поскольку она тут же встала с дивана и, повернувшись к Касасу лицом, медленно распахнула пеньюар и легким движением руки отбросила его на ковер, оставшись в одном кружевном белье. Не прошло и минуты, как Камило оказался рядом с ней и принялся жадно целовать ее шею и плечи, а затем, расстегнув бюстгальтер, и груди. Перла откровенно млела от его поцелуев — все-таки он был красивым и сильным молодым мужчиной в отличие от…

— Твой шеф просто счастливчик, — словно угадав ее мысли, вдруг произнес Камило. — У тебя изумительная кожа и замечательная грудь. Но ему не удастся купить меня ценой неудержимых искушений.

Он вдруг оставил ее стоять почти голой и отступил в сторону. Перла вздрогнула и открыла глаза. Увидев откровенно издевательский взгляд Камило, она сразу все поняла и вспыхнула от гнева:

— Ты не посмеешь со мной так поступить!

— Мне очень жаль, но я не могу играть в такие игры…

— Не смей издеваться!

— Какое уж тут издевательство, когда я упускаю возможность заняться любовью с такой красивой женщиной. Прощай, Перла, и помни, что я покидаю тебя с болью в сердце.

Только когда хлопнула входная дверь, Перла поняла, что случилось.

— Нет, — странным полушепотом произнесла она, поднимая с ковра свой пеньюар, — нет, Камило, ты не смеешь со мной так поступать… — И тут она поняла, что он уже так поступил, что он уже оставил ее в таком положении, унизительнее которого для женщины и быть не может, и тут же вспыхнула от гнева, с трудом сдерживая рыдания:

— Я уничтожу тебя, мерзавец!

А Касас, не без некоторой доли сожаления, спустился вниз; не обратив внимания, прошел мимо той машины, в которой притаился следивший за ним Монкада; и только взялся было за дверцу собственного «джипа», как вдруг откуда-то из темноты вышел невысокий, лысоватый человечек с таким выражением лица, что сенатор поневоле вздрогнул.

— Не пугайтесь, сенатор, — криво усмехнулся тот, — я вовсе не грабитель, скорее даже наоборот…

— Кто вы такой и что вам угодно?

— Я служу… точнее служил в полиции до того, как вы воспользовались своими связями, чтобы отстранить меня от должности.

— Не понимаю…

— Моя фамилия — Могольон, и я занимался расследованием вашего дела, забыв о том, что все политики неприкосновенны, вне зависимости от степени их коррумпированности.

— Так это благодаря вашим стараниям мой противник облил меня грязью, раструбив на всю страну о ваших нелепых подозрениях?

— Мои подозрения отнюдь не нелепы, — твердо заявил Могольон. — И я хочу довести до вашего сведения, что намерен продолжить расследование вашего дела, только на этот раз уже как частного лица. Мою дорогую сестру убил ее богатый поклонник, который благодаря своим связям сумел уйти от ответственности, так что теперь я считаю долгом чести и требованием справедливости довести свое расследование до конца.

— Желаю успеха, — холодно сказал Камило. — Только на этот раз стройте свои обвинения на неопровержимых доказательствах. Мне бояться нечего — я никого не убивал и, кстати, не отстранял вас от должности.

— А вы не подсылайте ко мне больше своих хорошеньких секретарш, хотя, как я вижу, вы большой специалист именно по секретаршам — недаром мы с вами беседуем у дома очаровательной секретарши Эстевеса.

— Идите к черту! — вспыхнул Камило и сел в машину, а Могольон с издевательским поклоном опять скрылся в темноте. Уже заводя мотор, Камило вдруг задумался над последними словами своего странного собеседника. О какой секретарше он говорил в самом начале — неужели Анна Мария ходила к этому следователю? Но зачем?

Несмотря на состоявшиеся похороны, когда под ее именем были захоронены чьи-то неопознанные останки, донья Маргарита не только была жива и невредима, но и чувствовала себя как нельзя лучше. Монкада поселил ее в своем доме и заботился о ней как о родной матери. Когда он бывал в отъезде, в дом приходила специально нанятая им сиделка, так что Маргарите не надо было ни о чем заботиться самой. Поэтому, чтобы хоть чем-то занять время, она принялась вязать свитер «своему дорогому сыночку» — именно так она называла про себя этого предупредительного молодого человека, обещавшего купить ей собаку, о которой она давно его просила. Хоакин не уставал рассказывать о своей любви к ее старшей дочери Дельфине, и при этом был так откровенен со старухой, как не был откровенен ни с кем другим.

— Сенатор мне как отец, — однажды задумчиво говорил он, когда они пили чай на лужайке во дворе его дома, — и ему я обязан преданностью. Однако любовь к Дельфине не оставляет мне никакого выбора. Вскоре ваша дочь оценит достойного ее человека, и тогда мы будем счастливы, все втроем. Скажите, а она очень любила адвоката Луиса Альфонсо Медина?

Старуха затрясла головой:

— Не знаю, но надеюсь, что это не так. Моя дочь Дельфина — злая женщина, способная принести множество несчастий. Она вряд ли способна кого-нибудь любить, да и адвокат был злым человеком. Это по его вине Мария Алехандра оказалась в тюрьме.

— А ведь она его не убивала, — проговорил Монкада полуутвердительным тоном.

— Знаю, — решительно подтвердила Маргарита, — вот только не знаю, кто это сделал на самом деле.

— Ничего, — пробормотал Монкада, — нам это еще предстоит узнать.

По совету отца Фортунато, которому Себастьян показался «серьезным и порядочным человеком», Мария Алехандра решила рассказать ему обо всем, но сделать это не лично — на такое у нее просто не хватит духа, а с помощью письма. Сколько душевных сил, волнений и пролитых слез стоило ей, чтобы изложить на трех листах бумаги всю горестную историю собственной жизни! Сколько раз приходилось рвать написанное и начинать все заново! Конечно, самым простым способом доставки было бы отправить письмо по почте, однако Мария Алехандра боялась, что оно может попасть в чужие руки. Кроме того, это был лишний повод и, может быть, последний, увидеть любимого человека!

Она взяла такси, подъехала к центральному входу в клинику и, приказав шоферу ждать, стала нетерпеливо прохаживаться неподалеку, зная, что именно в эти часы у Себастьяна кончается дневная смена. Его машина была припаркована на стоянке, следовательно, он был на работе. Ждать ей пришлось недолго — вскоре появился Себастьян в сопровождении Мартина, который, дружески помахав ей рукой, тут же исчез. Себастьян был немало взволнован и явно не знал — радоваться ему или огорчаться, поскольку сумрачный вид Марии Алехандры не предвещал ничего доброго.

— Я не могу покинуть тебя, так ничего и не объяснив, — заговорила она, протягивая ему письмо. — Здесь я описала все свое прошлое. Прочти и… прощай.

Себастьян медленно взял письмо в руки и, не задумываясь, порвал его на глазах изумленной Марии Алехандры.

— Меня не интересует твое прошлое, любовь моя. Будешь рассказывать о нем нашим внукам. Но нельзя хоронить себя в нем заживо, отказываясь от будущего!

— Но, Себастьян…

— Подожди, я еще не договорил. Ведь тебе очень мало обо мне известно, а в моем прошлом тоже есть свои секреты и такая ужасная история, хуже которой и быть не может. Но я готов начать все сначала и прошу тебя о том же. Давай начнем жить, не скрываясь от прошлого, но не вспоминая о нем!

— Но я так не могу, Себастьян! — простонала Мария Алехандра.

— Сможешь! — уверенно сказал он. — И я думал подобным образом, однако один поцелуй твоих нежных губ заставил меня воскреснуть. Поверь, что мои ласки помогут сделать тебе то же самое. Не отсылай же нас обоих в кромешный ад воспоминаний, и пусть наши ужасные истории не разделяют нас, а сближают.

Мария Алехандра была так взволнована его горячими речами, его уверенностью и настойчивостью, что больше не чувствовала в себе сил сопротивляться.

— Себастьян…

В этот момент к ним приблизился таксист, которому уже надоело ждать.

— Простите, сеньорита, но мы наконец поедем, или вы пожелаете рассчитаться?

— Да, поедем! — тут же воскликнул Себастьян и, заметив движение Марии Алехандры, тут же добавил: — Не говори ничего, счастье мое. Доверься спокойствию и любви, когда для нас рождается новый мир. Мы немедленно отправимся в аэропорт, чтобы вылететь оттуда на Сан-Андрес, и да здравствует любовь!

Это решение пришло ему в голову совершенно неожиданно, но как и всякое решение, обязанное своим происхождением наитию, показалось абсолютно правильным. Мария Алехандра была ошеломлена и пыталась возражать; говорила о том, что еще до этой поездки им надо откровенно обо всем поговорить, потому что лишь после такого разговора она готова будет поверить в возможность кое-что в этой жизни начать с нуля — все было тщетно, поскольку Себастьян уже не желал слушать никаких возражений.

— Когда ты расскажешь мне обо всем, о чем захочешь, ты сможешь наконец поверить в постоянство моих чувств, — успокаивал он взволнованную Марию Алехандру. — Но, пожалуйста, не надо омрачать этих счастливых минут разными неприятными воспоминаниями! Я уже давно не ощущал такой великолепной полноты жизни!

Они приехали в аэропорт, и Себастьян, подведя ее к ближайшей стойке туристического агентства, обратился к симпатичной молодой мулатке с большими, лукавыми глазами:

— Я покупал билеты в другом агентстве, но забыл их дома. Мне надо аннулировать старые и приобрести новые.

— Понятно, сеньор, — охотно согласилась мулатка, с любопытством поглядывая на молчавшую Марию Алехандру, — но если бы вы…

— Никаких «если», сеньорита! — сердито оборвал ее Себастьян. — Нам надо ближайшим рейсом улететь на Сан-Андрес, и мы не можем возвращаться домой, потому что очень спешим.

— Хорошо, сеньор, — спокойно согласилась мулатка, — назовите, пожалуйста, ваши имена.

— Мария Алехандра Фонсека и Себастьян Медина… Послушай, закончи здесь все остальное, а я сбегаю позвоню Мартину, чтобы заменил меня в клинике.

Марии Алехандре совсем не хотелось оставаться одной, и потому она нерешительно кивнула, торопливо спросив:

— А ты скоро?

— Разумеется. И не беспокойся ты так, все будет великолепно.

Себастьян быстрыми шагами направился к телефонам, а Мария Алехандра только со второго раза поняла смысл вопроса, который ей терпеливо повторила мулатка:

— У вас есть багаж, сеньора?

— Нет, нет, сеньорита, у нас ничего нет!

Себастьян действительно вернулся довольно скоро, пребывая все в том же великолепном расположении духа, даже несмотря на встревоженный тон Мартина. А тот встревожился, когда узнал, что его друг решил наконец воспользоваться его же собственным давним советом — развестись с Кэти, взять с собой Марию Алехандру и уехать как можно дальше от Дельфины. И хотя Себастьяну показалось несколько странным то обстоятельство, что Мартин вдруг вздумал его разубеждать, он не стал ничего слушать.

Мартин уже знал от Камило, который прочитал об этом в одной из газет пятнадцатилетней давности, что Мария Алехандра убила родного брата Себастьяна, блестящего молодого адвоката Луиса Альфонсо Медина. Незадолго до своей смерти он занимался какими-то делами, связанными с продажей земельных участков. Естественно, что сразу после звонка Себастьяна, Мартин немедленно перезвонил Касасу, который, в отличие от Эулалии, не преминул поделиться своим открытием с Марией Алехандрой и теперь вдруг решил немедленно отправиться на тот же экзотический остров. Зачем? Он не смог ответить на этот вопрос Мартина, хотя в глубине души таил не слишком-то благородные надежды. Ведь если Мария Алехандра еще ни о чем не говорила Себастьяну, и если это открытие повергнет того в шок или смятение — тогда для него, Камило, лучше всего в тот момент оказаться рядом с любимой женщиной, чтобы поддержать ее в трудную минуту или… воспользоваться ее минутной слабостью. Любовь облагораживает, но страсть развращает, и кто может указать границы — где кончается одно и начинается другое? А потому Себастьян и Мария Алехандра еще только садились в самолет, а Камило уже отдавал последние распоряжения Анне Марии, сказав, что летит отдохнуть на Сан-Андрес.

— Ты что — нервничаешь? — удивился Себастьян, когда они заняли свои места в комфортабельном салоне самолета.

— Нн-ет… точнее, я умираю от страда, — отозвалась Мария Алехандра, лихорадочно оглядываясь по сторонам, — я первый раз в жизни оказалась самолете, и мне еще как-то не верится, что такое огромное сооружение способно взлететь.

— Успокойся, — усмехнулся Себастьян, — я знаком с летчиком, и это отличный парень, только ужасно любит поспать. Он говорил мне, что в полете его всегда укачивает…

— Ох, оставь свои шутки! И давай поменяемся местами — я не хочу сидеть возле иллюминатора.

— Почему?

— Потому что я вижу, что мы находимся уже слишком высоко!

— Да мы еще даже не взлетели!

— А почему же тогда так трясет?

— Позволь я открою иллюминатор и посмотрю, не отвалились ли крылья…

— Себастьян!

— Ох, какой же ты еще ребенок. Неужели ты не чувствуешь уверенности, когда я нахожусь рядом с тобой?

— Уверенность чувствую, но… не чувствую земли.

— А это потому, что мы наконец оторвались от нее и воспарили к небу.

— Ой, мама, пусть остановят, я хочу сойти!

Только через полчаса Мария Алехандра стала понемногу успокаиваться, глядя на других пассажиров, каждый из которых занялся своим делом: кто-то читал, кто-то болтал с соседом или соседкой, кто-то дремал, откинувшись в мягком кресле. Себастьян откровенно любовался ею — такой трогательной и милой в своем детском испуге.

— Расскажи мне о том месте, где мы с тобой поженимся, неожиданно попросила она, — я хочу думать о чем-нибудь другом, кроме того, что нахожусь в самолете.

— Охотно, — тут же откликнулся Себастьян, но, к удивлению Марии Алехандры, вдруг заговорил стихами, очень напоминавшими детскую считалочку:

— Ты это сам сочинил? — изумленно спросила Мария Алехандра.

— Нет, ну что ты, просто от кого-то слышал.

— Себастьян, ты опять будешь смеяться, если я скажу тебе одну вещь…

— Тогда обязательно говори!

— Я не только никогда не летала самолетом, но еще и ни разу не видела моря!

— Значит, я сделаю тебе самый изумительный подарок, — обрадовался Себастьян, — покажу море! Знаешь, я знаком с губернатором этого острова, он замечательный человек — философ и поэт, воспевший собственные владения. Я сейчас подумал, что попрошу его поженить нас по местным обычаям, и мне даже пришла в голову отличная идея, где это можно сделать.

— Ну и где? — заинтересовалась Мария Алехандра.

— А прямо в море, зайдя в него до подбородка. А потом мы всем будем рассказывать, что у нас была морская свадьба!

— Великолепно. Я люблю тебя, Себастьян!

— А я просто без ума от тебя, моя будущая женушка.

Все дальнейшее напоминало удивительную неповторимую сказку. Уже вечером этого дня они стояли на молу, неподалеку от гостиницы «Акуарио», слушали музыку, доносившуюся из ресторана на набережной, и любовались морским закатом.

— Если бы мы могли прожить здесь всю жизнь, глядя на море и наблюдая за рыбами, которые совсем не боятся людей, — вздохнула Мария Алехандра, прижимаясь к Себастьяну.

— Я бы тосковал только о Даниэле, — тихо сказал он.

— А я — об Алехандре. Я не могу рассказать тебе о ней и том, почему ее отняли у меня, потому что мы поклялись не вспоминать прошлое, а все мое прошлое связано с ней.

— Не надо о прошлом, — прошептал Себастьян, — иди лучше сюда.

Он обнял ее, и они стали медленно кружиться на молу, стараясь попадать в такт далекой музыки.

— Если ты захочешь, — прошептал Себастьян, обжигая ей ухо своим горячим дыханием, — мы действительно останемся жить здесь, и я буду целовать твою тень в солнечные дни и тосковать о тебе в пасмурные…

А на следующий день их обвенчали прямо на песчаном берегу маленького островка Провидения. Губернатор произнес торжественную речь, и все присутствующие местные жители радостно побросали в воду свои сомбреро; а по окончании церемонии Себастьян и Мария Алехандра вошли в море, и вслед за ними все остальные. И смеющийся Себастьян, подхватив на руки Марию Алехандру, вынес ее из моря и, мягко ступая по золотистому песку, понес к стоявшей на берегу хижине, украшенной цветами. А потом стемнело, и прямо из моря возник волшебный свет, который озарил их дорогу к счастью.

— Сейчас ты увидишь, как над нами взойдет изумрудная луна, — шептал Себастьян, сидя радом с Марией Алехандрой, лежавшей в гамаке, и осторожно целуя ее в ложбинку на груди, — и в эту ночь я буду с тобой так нежен, что ты не забудешь ее никогда…