Камило не застал Себастьяна и Марию Алехандру в гостинице «Акуарио», поскольку прибыл туда лишь через несколько часов после их отъезда на остров Провидения. Однако он не отчаивался и, взяв напрокат моторную лодку, решил отправиться в погоню. Проплывая мимо того самого мола, где вчера вечером они устроили свой брачный танец, Камило, случайно взглянув в сторону берега, вдруг заметил стройную женскую фигурку в великолепном разноцветном купальнике. Даже издалека он узнал Анну Марию, которой, улетая на Сан-Андрес, предоставил небольшой отпуск. Заинтригованный ее неожиданным появлением здесь, Камило подъехал поближе к берегу и, улыбаясь, поинтересовался:

— Что ты здесь делаешь?

— Вы же сами предоставили мне отпуск, — улыбаясь в ответ, сказала девушка, похожая в своем купальнике на великолепную статуэтку. — Вот я и провожу его на курорте. А вы далеко направляетесь?

— Не знаю… пожалуй, не очень… — неуверенно ответил Камило, не имея четкого представления о том, где ему искать Марию Алехандру и Себастьяна.

— А можно мне с вами?

— Пожалуйста. Сейчас я подплыву поближе к берегу…

— Ну что вы, не стоит.

И Анна Мария с разбегу бросилась в море и поплыла к его лодке. Камило почувствовал легкое и слегка будоражившее волнение, пока помогал ей взобраться на борт. Она была восхитительно стройна, а нежная золотистая кожа делала ее похожей на морскую богиню.

Близился вечер, и пока они плыли вдоль небольшого островка, одного из тех почти необитаемых островков, которые расположены неподалеку от Сан-Андреса, мотор неожиданно заглох. Весел не было, поэтому обоим пришлось окунуться в море и, толкая лодку перед собой, поплыть к берегу. Только выбравшись наконец на пляж, они поняли, какое приключение их ожидает — островок был действительна необитаем, и теперь оставалось только надеяться на то, что их заметят с какой-нибудь другой лодки.

— Впрочем, — заметил Камило, — если это и произойдет, то не раньше завтрашнего дня. Давайте собирать хворост и разводить костер, чтобы не замерзнуть ночью.

Анна Мария послушно кивнула, выжимая мокрые волосы, и по ее лукавой улыбке Камило понял, что она знает и другой способ избежать ночных холодов. В тропиках не бывает сумерек, и ночь наступает неожиданно, словно божественная рука гасит дневной свет и погружает всех в темноту. Камило и Анна Мария сидели у костра, обмениваясь многозначительными взглядами, а где-то высоко в небе уже всходила изумрудная луна…

— Какой же ты все-таки пошляк, — недовольно заметила Кэти, застав Мориса в гостиничном номере в тот момент, когда он любезничал с горничной. — Уж и прислугу взялся обольщать!

— Ха! — самодовольно улыбнулся тот. — Да многие светские дамы отдали бы половину своего состояния, чтобы иметь такие стройные ножки, как у этой малышки.

— Надеюсь, что мне подобные траты не угрожают?

— Разумеется, нет. Ну как дела со старухой?

Кэти только что вернулась от Деборы, успев до ее отъезда в Санта-Марию вымолить себе прощение. Сев на диван, она приняла бокал из рук Мориса и отпила крошечный глоток.

— В порядке. Дождись ее возвращения из какой-то очередной экспедиции и можешь пускать в ход свою басню о занятиях виноделием. Она ссудит тебе любую сумму.

— Неужели она тебя все-таки простила? — восхищенно воскликнул Морис. — Ну, значит, она не так глупа, как кажется, а гораздо глупее. Ей предстоит стать моей самой легкой добычей.

— Это уж наверняка, — подтвердила Кэти и добавила: — Все-таки приятно было иметь мужа, у которого такая мать и такая любовница!

— Ты имеешь в виду Дельфину?

— Разумеется. Через час мне предстоит отправиться к ней за очередным чеком. Интересно, что плетет эта бедняжка своему мужу-сенатору?

Морис с восхищением посмотрел на свою невозмутимую подругу.

— Ты, Кэти, действительно обладаешь каким-то дьявольским обаянием, заставляющим людей верить в любую твою ложь!

— Только, пожалуйста, без комплиментов, — поморщилась Кэти. — Если б только эта дура знала, что мой бывший муж не стоит и гроша из тех денег, что она на него тратит!

— Хочешь, я займусь ею после старухи? — плотоядно поинтересовался Морис.

— Ни в коем случае. Это — моя добыча и в отношении нее у меня свои планы.

— Это прекрасно. А какие у тебя планы на сегодняшний вечер? Хорошо бы сходить поиграть…

— У меня прекрасное настроение, и я готова рискнуть, хотя в том же Атлантик-сити, после одной из твоих глупостей, нас вполне бы могли отправить на корм акулам.

В этот вечер им везло, и Кэти сумела с большой выгодой использовать, полученные от Дельфины деньги. Их замечательный альянс оказался на высоте, и они сумели выиграть пятьдесят тысяч долларов. Играли вчетвером, сама Кэти оказалась в числе проигравших и своим мрачным видом наглядно продемонстрировала двум другим кабальеро, что, как и они, тоже осталась без гроша. А через час Морис уже стучался в ее номер, горя желанием немедленно отправиться с ней в постель, где и отпраздновать этот крупный успех. Однако Кэти пожелала сыграть со своей подругой очень злую шутку, и потому сначала усадила Мориса за стол, чтобы продиктовать ему любовное послание к Дельфине от Себастьяна, и лишь затем позволила себя раздеть.

На следующий день она вернулась домой и, узнав от Гертрудис, что Себастьян куда-то уехал, попросила служанку немедленно позвонить Дельфине Эстевес и сообщить, что доктор Медина оставил для нее письмо. Поскольку в руке она при этом держала двадцатидолларовую бумажку, Гертрудис не стала особенно упрямиться. Дельфина примчалась быстрее «скорой помощи» и Кэти не отказала себе в удовольствии понаблюдать из окна своей машины за тем, с каким сияющим лицом она вышла излома Медины.

Однако иногда бывает и Так, что, желая сказать правду, невольно говоришь ложь, или, желая сказать ложь, невольно говоришь правду. Кэти так привыкла лгать, что была бы очень удивлена, если бы кто-то сказал ей, что в своем подложном письме она солгала лишь наполовину. А в этом письме, написанном от лица Себастьяна, счастливая Дельфина уведомлялась о том, что он ждет ее на острове Сан-Андрес, желая поскорее заключить в свои объятия.

Прочитав это письмо, Дельфина обезумела от радости и все дальнейшее проделала в лихорадочно быстром темпе — вернулась домой и, пока Бенита укладывала чемодан, позвонила и сделала два заказа — на авиабилет до Сан-Андреса и на номер в гостинице на самом острове. Вечером того же дня она уже входила в холл гостиницы вслед за носильщиком, который тащил ее чемодан. Если бы она была в состоянии хоть немного успокоиться и задуматься, то, вероятно, удивилась бы тому, что «Себастьян» в своем письме не указал гостиницу, в которой он ее ждет. Кроме того, ей стоило бы удивиться и внезапной перемене в нем — и это после такого количества холодных и жестоких слов! Однако она не обратила внимания на такие мелочи и, оказавшись в своем номере, тут же принялась обзванивать все гостиницы, указанные в телефонном справочнике, и узнавать, «не останавливался ли у них доктор Себастьян Медина из Боготы?» И даже отрицательные ответы не убавили ее оптимизма — тем лучше, значит, он остановился в той же гостинице, что и она; следовательно, достаточно дать денег горничной и поручить ей узнать, в каком номере находится ее возлюбленный. На следующий день Дельфина вдруг обнаружила, что и сама она оказалась объектом поисков.

Сенатор Эстевес продолжал безумно любить свою жену, почти так же, как и в первый день свадьбы. Но если на протяжении пятнадцати лет она считала нужным сдерживать свои подлинные чувства к нему, то теперь уже не стеснялась в выражениях, поставив себе целью любой ценой добиться развода. Каково было слышать все эти истеричные вопли: «Я не люблю, не понимаю и терпеть тебя не могу, Самуэль! Более того, я ненавижу тебя за то, что ты сделал меня несчастной, заставив прожить с тобой такое количество пустых и бессмысленных лет, сделав игрушкой твоего показного благополучия!» Вот она, благодарность за все его труды на благо собственной семьи!

Да и другие дела тоже шли на редкость неважно, но если в случае с Дельфиной дорогу ему перешел этот жалкий лекаришка Медина, то в случае с подписью Марии Алехандры на документах, предусматривающих передачу в его собственность земель семейства Фонсека, помешал еще один кретин по имени Камило Касас. Хуже того, один из телохранителей, присматривающих за Перлой, заявил, что этот ублюдок приходил к ней вчера вечером. Нет, положительно два этих молодца решили лишить его всего, начиная от любимых женщин и кончая карьерой! А ведь Перла знает чересчур много, и если она вздумает откровенничать со своим новым любовником… нет, этого ни в коем случае нельзя допустить, да и стали ли они любовниками — это еще тоже вопрос! Поручив прояснить эту щекотливую проблему Монкаде, Эстевес решил и сам наведаться к Перле и поговорить с ней откровенно.

— Раньше ты приходил чаще, — только и сказала она, впуская его в свою квартиру, — а сейчас мне приходится тебя чуть ли не упрашивать. Что случилось, ты что-то ищешь?

Эстевес действительно прошелся по комнатам с самым подозрительным видом и только что в шкафы и под кровать не заглядывал в поисках Камило Касаса, который в этот момент уже сидел в самолете, направлявшемся на Сан-Андрес. Услышав обращенный к нему вопрос Перлы, он словно очнулся и тяжело опустился на диван, ослабляя узел галстука и расстегивая пиджак.

— Нет, ничего… просто я вспоминаю тот день, когда купил тебе эту квартиру, которая должна была служить нам убежищем ото всех, а стала… черт знает чем!

— Ты явно устал, — подсаживаясь к нему, проворковала Перла, нежно поглаживая ладонями его плотную грудь и расстегивая пуговицы белоснежной сорочки, — хочешь, пойдем примем душ вместе? Это тебя взбодрит.

Однако, к изумлению Перлы, Эстевес отвел ее руки, продолжая все так же задумчиво хмурить брови.

— Мы с тобой не женаты, не имеем никаких взаимных обязательств и нам хорошо друг с другом, потому что наши отношения основаны на искренности… — Говоря все это, он устремил испытующий взгляд на Перлу, которая приняла это все за шутку и вновь потянулась раздеть его, договорив за Эстевеса:

— …И на том наслаждении, которое мы умеем доставлять друг другу.

— Нет, — произнес он, вновь отталкивая ее блудливые руки, — главное состоит в том, что мы с тобой откровенны.

— Да что с тобой в самом деле? — возмутилась Перла и, запахнув халат, встала с дивана, немного прошлась по комнате и села напротив Эстевеса в кресло, устремив на него изучающий взгляд.

— У тебя здесь был Камило Касас, не так ли?

— Ах, вот оно в чем дело… — усмехнулась она и тут же неожиданно скривилась от резкой и злой пощечины, которую звонко влепил ей Самуэль.

— Только такая шлюха, как ты, могла пригласить сюда…

— Заткнись, мерзавец, как ты посмел меня ударить! А ну убирайся вон из моего дома!

— Твоего дома? Да если б не я, твоим домом был бы самый дешевый бордель! И как я только мог изменять своей жене с такой тварью, как ты!

— Да пошел к черту, старый хрыч, пусть твоя жена терпит твои хамские выходки!

Они стояли посредине комнаты и, забыв обо всем и раскрасневшись от злобы, выкрикивали друг другу в лицо самые грубые ругательства. Первым опомнился Эстевес и, круто повернувшись на каблуках, резко вышел из квартиры, изо всех сил хлопнув дверью. И только тогда пришла в себя и Перла. Она опустилась на диван и схватилась за голову обеими руками:

— Что же я наделала?

Самуэль тоже переживал и, уже выйдя от секретарши, укорил себя за несдержанность. Приехав домой, он первым делом спросил бокал вина и лишь потом поинтересовался у Бениты, где находится его жена. Велико же было его изумление, когда выяснилось, что Дельфина поспешно уехала и никто во всем доме не знает куда. Первой его мыслью было подозрение, что она окончательно решила его бросить и, сделав первый шаг, пришлет своего адвоката, чтобы потребовать развода. Однако затем, прохаживаясь по комнате, он вдруг случайно заметил листок бумаги, лежавший на телефонном столике рядом с аппаратом. Взяв его в руки, Эстевес с удивлением прочитал небрежные заметки, сделанные рукой Дельфины в тот момент, когда она разговаривала с Сан-Андресом.

— Так, заказ номер двенадцать тысяч восемьдесят восемь, пробормотал он себе под нос, — а что, Сан-Андрес — замечательное местечко, чтобы отдохнуть там от такого мужа, как я. А не попробовать ли повторить наш медовый месяц, который проходил именно на этом острове? Ведь в конце концов вчера у нас была годовщина свадьбы, хотя моя драгоценная жена вряд ли об этом вспомнила.

Решение было принято, оставалось лишь предупредить об этом дочь и племянницу и взять с обеих девочек обещание вести себя хорошо и заниматься только учебой. Собрав чемодан и послав Монкаду покупать билеты, сенатор Эстевес дал последние наставления Бените и отбыл в аэропорт. Не прошло и часа, как в дверь дома Эстевесов позвонила Перла.

— Как дела, Бенита? — непринужденно поинтересовалась она, появляясь в дверях.

— Все в порядке, сеньорита Перла, — с трудом сдерживаясь от ехидного тона, отвечала служанка.

— Могу я поговорить с сенатором? В офисе возникла одна проблема…

— Странно, — заметила Бенита, пытаясь придать своему голосу удивленную интонацию, — а разве он вам ничего не сказал?

— Что именно, Бенита? — разом переставая улыбаться, спросила Перла.

— Сенатор уехал на Сан-Андрес отмечать вместе с сеньорой годовщину их свадьбы.

— На Сан-Андрес?.. Годовщина?.. Ах, да, да…

— Странно, что вы забыли. Обычно секретарши сами напоминают об этом своим начальникам. Так, по крайней мере, показывают в кино.

— Но я, видимо, просто не видела таких фильмов, Бенита, холодно улыбнулась Перла и, с трудом сдерживаясь, покинула дом Эстевеса. Неужели всему конец и все из-за такой нелепой ссоры? Нет, она еще будет бороться за Самуэля, ведь если не он, то все ее честолюбивые планы могут рухнуть.

На следующий день она уже брала такси в аэропорту Сан-Андреса. Ей повезло, поскольку не пришлось долго разыскивать Эстевеса — в первой же пятизвездочной гостинице, куда ее доставил таксист, она, войдя в холл, сразу заметила постную физиономию Монкады.

— Привет, Хоакин, — небрежно кивнула ему Перла, — отдых за казенный счет, не так ли?

Обычно невозмутимая физиономия Монкады на этот раз откровенно вытянулась от удивления:

— Что ты здесь делаешь? — не отвечая на ее приветствие, подозрительно поинтересовался он.

— С каких это пор я должна перед тобой отчитываться? Скажи лучше: где Самуэль?

— Сенатор Эстевес находится вместе со своей супругой, самым официальным тоном отчеканил Монкада и хотел еще что-то добавить, но Перла не дала ему этого сделать.

— Я, кажется, спросила не с кем, а где?

— А вот это уже не твое дело. Пошли, я отвезу тебя в другой отель, — сказал Монкада, взяв ее за руку.

Перла с негодованием вырвала руку, едва сдерживаясь, чтобы на глазах изумленно наблюдавшего за ними портье не залепить пощечину по этой ненавистной физиономии с настороженно прищуренными глазами. Они с Монкадой терпеть не могли друг друга, оспаривая, подобно двум преданным псам, любую милость своего хозяина. У Перлы, как женщины, было здесь неоспоримое преимущество, но теперь, когда она поссорилась с Эстевесом и он вознамерился ее бросить, такое положение вещей как нельзя лучше устраивало Монкаду, и он поклялся сделать все от него зависящее, чтобы не допустить к сенатору вновь эту красивую, пронырливую стерву.

— Слушай ты, урод, мои отношения с сенатором слишком много для него значат. И я не поеду в другой отель, потому что должна быть рядом с ним. Если хочешь оказать ему услугу, отвези лучше в другой отель свою хозяйку…

Эстевес изнемогал — опять и опять повторялась одна и та же сцена. Он признавался в любви, Дельфина кричала, что ненавидит его; он предлагал помириться и воссоздать семейный очаг, а она то угрожала, то умоляла, требуя развода; он говорил, что никогда от нее не отступится, а она билась в истерике: «Хоть бы ты сдох и оставил меня в покое!» Их разговор в ее номере так ничем и не кончился — она спустилась в бар, а он остался мерить яростными шагами шикарные апартаменты жены, не зная, что делать дальше. И вдруг послышался робкий стук в дверь. Эстевес, подумав, что вернулась Дельфина, поспешно повернул ручку и увидел перед собой Перлу, стоявшую с самым униженным видом.

— Самуэль, господин мой, позволь мне войти и поговорить с тобой.

— Какого черта тебе здесь нужно? — брезгливо поинтересовался он, тем не менее делая шаг назад и пропуская ее в номер.

— Я приехала сказать, что извиняюсь за все, что прошлый раз тебе наговорила. Ты ударил меня, и я пришла в ярость…

— Ах, в ярость? — иронично переспросил Эстевес. — Так это в ярости ты назвала меня старым хрычом и мерзавцем?

— Прости меня, Самуэль, — потупив глаза, еще раз покорно попросила Перла, — я была дурой, но я ни за что на свете не хочу тебя потерять.

— А что хорошего в таком старом хрыче, как я? Камило Касас гораздо моложе и красивее. А знаешь, Перла, когда тебя поставили на место, ты дрожишь, как испуганная сука, и, видимо, способна представлять большой интерес… для кобелей.

Она вскинула на него глаза:

— У тебя отвратительный характер, Самуэль, но ты должен понимать, что достоинство…

— Не говори мне о достоинстве, Перла, я сейчас не в состоянии воспринимать таких шуток. А если тебя не устраивает мой характер, можешь исчезнуть из моей жизни — только и всего.

— Но, Самуэль, Самуэль! — отчаянно вскричала она, ломая руки. — Ведь ты же доверял мне, так не гони сейчас прочь!

Однако Эстевес лишь брезгливо поморщился:

— Доверял? Да я никогда не доверяю женщинам, поскольку они склонны мыслить той частью своего тела, которая слишком расположена к изменам. Оставь свои трюки бездарной актрисы и немедленно убирайся прочь. Сейчас должна прийти моя жена.

И Перла действительно столкнулась с Дельфиной возле лифта, когда уже спустилась на первый этаж.

— А я и не думала, что здесь соберутся все служащие моего мужа, и Самуэль ничего не говорил мне об этом, — с деланным изумлением воскликнула Дельфина, снимая темные очки и прищуривая глаза на Перлу.

— Нет, нет, сеньора, я приехала сюда за свой счет и собираюсь хорошо провести время, — с трудом улыбнувшись, ответила секретарша.

— Ну, в таком случае советую тебе быть осторожнее с сенатором Эстевесом, у него есть скверная привычка сначала использовать людей, а затем выбрасывать их на помойку.

На такое грубое и плоское оскорбление нельзя было не ответить, и Перла не сдержалась, выбрав из своего арсенала самое сильное оружие — возраст.

— А вы, донья Дельфина, будьте осторожнее с солнцем… в вашем возрасте надо щадить кожу.

— В этом ты права, — сказала Дельфина и, уже входя в лифт, добавила: — Но, к счастью, ум и опыт не увядают…

Как назло, когда до Сан-Андреса оставалось всего двадцать минут езды, у «мерседеса» доньи Деборы спустило колесо. Обе дамы уже изнемогали от жары и утомительной дороги, а Мече еще при этом ругалась, как заправский шофер. После тщетных попыток остановить одну из проезжающих мимо машин и попросить помощи Дебора тяжело вздохнула:

— Наверное, в этой стране не осталось джентльменов, которые способны оказать помощь попавшим в беду дамам.

— Или они просто лежат дома в такую жару, — тяжело отдуваясь, заметила Мече, наблюдая за тем, как ее подруга достает из багажника гаечный ключ.

— Мне не раз приходилось менять колеса, — заметила донья Дебора, становясь на колени и тщетно орудуя ключом, — однако здесь слишком туго затянуты гайки. Сколько раз я просила этих олухов из автомастерской не затягивать их с такой силой!

— Но ведь тогда колесо может отвалиться на ходу, — удивленно прокомментировала Мече.

Дебора вскинула на нее глаза.

— Чем стоять без дела, лучше попробуй встать на ключ, может быть, под твоим… — Она замялась, не желая обижать подругу, но Мече уже все поняла.

— Ты хочешь сказать, что я слегка полновата? Да ладно, я сама это знаю… Куда надо встать?

Однако эта попытка закончилась плачевно, поскольку под тяжестью Мече ключ переломился пополам.

— И это при том, что до Санта-Марии оставалось так близко! — в отчаянии воскликнула донья Дебора, опуская руки и не зная, что делать дальше.

— Ну и что? Какого черта мы там будем делать, если все равно никого не знаем! — раздраженно отозвалась Мече, в душе досадуя на себя за то, что сама же подала донье Деборе эту идею.

— Ох, Мече, зачем я тебя вообще взяла с собой, если ты только и делаешь, что ворчишь!

Благодаря проколотому колесу сестре Эулалии удалось опередить обеих дам по дороге в Санта-Марию. Из окна грузовичка, шофер которого согласился подбросить ее до этой деревни, она увидела их стоящими возле «мерседеса», однако попросила водителя не останавливаться, а сама перекрестилась и облегченно перевела дух. Прибыв в Санта-Марию, она прошлась по домам, предупреждая о скором визите двух светских дам и заклиная именем Господа не открывать им никаких подробностей давней трагедии, и немало преуспела в этом.

Таким образом, когда в деревне, изнемогая от жары и пыли, показались Дебора и Мече, казалось, что их предприятие стараниями вездесущей монахини заранее обречено на неудачу. Особенно страдала от жары толстая Мече, пытавшаяся прикрыться от палящего солнца широкополой шляпой и большими темными очками.

— Извини меня, Дебора, но если так и дальше будет продолжаться, мы просто расплавимся на солнце.

— Потерпи, дорогая, — ответила Дебора, заметив в конце улицы какого-то сморщенного старикашку, непринужденно развалившегося в тени большого каучукового дерева, — надо же все узнать об этой гадине. Вон тот сеньор, видимо, местный, он-то нам Все и скажет.

Они подошли к старику, который с изумлением приподнял свою дырявую соломенную шляпу, глядя на двух хорошо одетых дам, тяжело бредущих прямо по середине улицы.

— Добрый день, уважаемый сеньор! — первым обратилась к нему донья Дебора.

— Здравствуйте, достопочтенная, — вежливо отозвался он, приподнимаясь с земли.

— Мы разыскиваем бывших жильцов вон того дома, что стоит в самом конце улицы.

— Который сейчас пустует? — услужливо переспросил старик.

— Совершенно верно. По-моему, у дочери его владельцев были нелады с полицией, да и вообще, здесь неподалеку произошло страшное преступление…

— Знаете, сеньора, от этой проклятой жары у меня так пересохло в глотке, что если не промочить ее глоточком агуардиенте…

— Понятно. Мече, — обратилась донья Дебора к подруге, предварительно порывшись в своей сумочке, — у тебя нет купюр по пятьсот песо, а то у меня только крупные?

— Да пятьсот песо ему хватит на целый самогонный аппарат, — недовольно пробурчала та, тем не менее доставая требуемую купюру и передавая ее старику, который с благодарностью сжал деньги в своей коричневой морщинистой руке.

— Да благословит вас Господь.

— Аминь, — поспешно сказала донья Дебора, — а теперь скажите нам, как звали девочку из того дома.

— Какую девочку?

— О которой мы сейчас говорили. Вся эта история произошла пятнадцать лет назад.

— Пятнадцать лет? Да я здесь всего неделю. Вон там живет семья Альвасанте… они здесь давно, так что спросите у них.

— Все ясно, спасибо.

И обе женщины разочарованно поплелись дальше. Однако у семьи Альвасанте их ждало очередное разочарование, поскольку и там уже успела побывать сестра Эулалия. Никто ничего не помнил — и это в деревне, где все знали своих соседей как облупленных и коротали время за бесконечными сплетнями! Подобное казалось невероятным и наводило на определенные подозрения. И когда Дебора и Мече уже совсем было отчаялись и почувствовали, что уже не в состоянии продолжать свои поиски, к ним вновь приблизился все тот же старикашка, которому агуардиенте явно пошло на пользу — он выглядел весьма бодро, и глаза его заговорщически блестели.

— Сеньоры, могу я с вами поговорить?

— Ох, у меня больше нет денег, — только и вздохнула Мече, на что старик, к их общему изумлению, вдруг покачал головой:

— Нет, дело не в этом. Но я только что говорил с человеком, который знал всю эту семью.

— Неужели?

— И он сможет нам что-нибудь рассказать? — хором воскликнули обе сеньоры.

— Да, — кивнул старик, — и у него даже есть фотография девочки из этого семейства, она убила одного мужчину.

— Так чего мы ждем? — встрепенулась донья Дебора, решительно сверкнув глазами. — Веди нас к нему!

Однако старик не двинулся с места.

— Дело в том, достопочтенные сеньоры, что этот человек не хочет ни с кем встречаться; и, кроме того, он поручил мне узнать, сколько вы заплатите за эту фотографию.

— Триста тысяч песо его устроит? — не раздумывая спросила донья Дебора, а Мече тут же добавила:

— Только не давай ему денег, пока не получишь фотографию!

— Да, — и глаза старика радостно блеснули, — я думаю, он согласится. Но это будет только завтра утром… на этом же самом месте. — Все трое как раз стояли на площади, неподалеку от почты, в тени большой развесистой пальмы.

— Прекрасно! — воскликнула Дебора. — Я обязательно буду здесь и охотно заплачу эти деньги, только вы уж, пожалуйста, меня не подведите.

— Как можно, сеньора, будьте спокойны.

Они распрощались и Мече с Деборой направились в местную гостиницу.

— Ну, Мече, — сказала ей по дороге донья Дебора, — я чувствую, что это будет самая длинная ночь в моей жизни. Приготовься к тому, что мы ее проведем за картами, поскольку я все равно глаз не смогу сомкнуть, пока не увижу фотографию этой девицы. Поверь моей интуиции — нас ждет потрясающее открытие.

— Возможно, — как всегда рассудительно, отвечала Мече, но не забывай о том, что мы еще не выяснили, кем является некая Дельфина, которой Луис Альфонсо подарил свою собственную фотографию. Может быть, эта женщина тоже имеет отношение к убийству, а может быть, именно ее-то мы и разыскиваем.

— Нет, вряд ли. Скорей всего это из другой оперы, поскольку мой сын был известным ловеласом. Ты же знаешь моего дорогого внука Фернандо, который обязан своим появлением на свет одному из любовных похождений моего сына.

Жара, бессонная ночь, томительное ожидание и волнующие предчувствия — все это и послужило причинами той трагедии, которая разыгралась на следующий день. Не дождавшись Мече, собравшейся принять душ, донья Дебора пошла на встречу со стариком одна, но когда увидела принесенную им фотографию и узнала в этой юной девушке Марию Алехандру, ей стало плохо и она упала в обморок прямо на площади. Собралась толпа, через нее с двух сторон стали пробиваться растерянная Мече и озабоченная Эулалия. Совместными усилиями им удалось сначала перенести донью Дебору в гостиницу, затем вызвать доктора Седеньо, а когда выяснилось, что донью Дебору разбил паралич, переправить ее на вертолете в Боготу и доставить домой. Во время всей этой суматохи фотография стоимостью в триста тысяч песо, разумеется, бесследно исчезла, но Эулалия и так уже догадалась, кого узнала на ней донья Дебора.

Несмотря на ее состояние, Мартин не счел необходимым госпитализировать мать своего друга, которому никто не мог сообщить о случившемся, поскольку не было известно, где он находится в данный момент. Мартин понял, что и эту трудную миссию ему придется взять на себя, и принялся звонить в Сан-Андрес.

Из разговора с Мече Эулалии стало ясно, что, несмотря на все ее старания, настырной донье Деборе все же удалось узнать имя убийцы своего сына; и, воспользовавшись тем, что они остались одни, она умоляюще сложила руки и обратилась к больной, которая лишилась дара речи, но, судя по выражению глаз, понимала все, что ей говорили.

— Бедная донья Дебора, я буду молить Бога, чтобы он сохранил вам жизнь, но во имя всего святого, если вы что-то узнали о моей девочке… вы понимаете, о ком я говорю… умоляю вас простить ее! Она чудесное, невинное создание, она стала жертвой рокового стечения обстоятельств. И она слишком дорого заплатила за все, так что когда вы снова сможете говорить — а я буду молиться, чтобы это случилось как можно скорее, — то ведь вы простите ее, не так ли?

Трудно было понять по выражению глаз доньи Деборы, что она хотела ответить, и потому монахиня решила ухаживать за ней до тех пор, пока она не поправится — а доктор Седеньо всех обнадежил, сказав, что это вполне возможно, — чтобы быть рядом с ней и уберечь от необдуманных поступков.

В свое время Эулалия предприняла немало усилий, чтобы через своего брата познакомиться и с Алехандрой, и с Фернандо. Для этого она даже отправила скромного священника к самому сенатору Эстевесу. Добиваясь разрешения повидаться с его дочерью, бедный отец Фортунато пошел неверной дорогой своей драгоценной сестры и наплел сенатору с три короба. Он заявил, что церковь ищет идеальную семью, которую можно было бы взять за образец всем остальным гражданам; и семья «знаменитого сенатора Эстевеса» кажется ему для этого наиболее подходящей. Растаявший Эстевес не очень поверил священнику, но, пообещал прислать к нему свою дочь, чтобы та «как на духу» высказала все, что думает о своем отце. Поговорив с Фортунато, Алехандра почувствовала к нему искреннюю симпатию, и потому охотно передала Фернандо его просьбу о встрече. Того тоже не разочаровала встреча со священником, и именно благодаря этому Эулалия могла влиять на поступки юных влюбленных через своего достопочтенного брата.

Несмотря на то, что Алехандра и Фернандо после разговора с отцом Фортунато пообещали больше не встречаться, их страстное влечение друг к другу вспыхнуло с новой силой. Теперь они изредка перезванивались и, лежа, каждый в своей постели, шептали друг другу нежные слова прерывающимися от страсти голосами. Первой на решительный шаг отважилась Алехандра, решив воспользоваться отъездом своих родителей на Сан-Андрес. Сказав Паче, что идет на консультацию по английскому, она взяла такси и поехала на квартиру Фернандо.

Однако после первых самых нежных объятий и поцелуев он заявил, что у него сегодня важный экзамен, который никак нельзя пропускать. Алехандра была слегка разочарована этой новой отсрочкой, но после новых поцелуев и клятв Фернандо окончательно успокоилась, а затем, покраснев от волнения, пообещала прийти к нему сегодня вечером и остаться на всю ночь.

Случайно роясь в письменном ящике Алехандры в поисках своей тетради, Пача обнаружила противозачаточные таблетки, пришла в ужас и по возвращении своей двоюродной сестры устроила ей небольшой скандал, не хуже Дельфины. Алехандра ничего не могла возразить на вполне убедительные доводы Пачи, с которыми та выкинула ее таблетки: «Тебе еще пятнадцать лет, с половой жизнью можешь и подождать», а потому просто пришла в ярость и с криком: «Не смей со мной больше разговаривать, не смей рыться в моих вещах и вмешиваться в мою личную жизнь!» выбежала из комнаты. Однако потом, поостыв, она почувствовала, что на душе у нее не так спокойно, как ей бы самой этого хотелось, поскольку предпринимаемый ею шаг может слишком многое перевернуть во всей ее жизни. Чтобы избавиться от всех сомнений и колебаний, она направилась к своему доброму знакомому — отцу Фортунато, в чьей скромности и деликатности могла быть уверена.

«Странное дело, — думала она по дороге, — люди рождаются, любят друг друга, а потом умирают; и получается, что любовь — это и есть то главное, ради чего и стоило появляться на свет. Но почему же тогда именно с ней связано наибольшее количество запретов и ограничений, делающих столько людей несчастными? Зачем ограничивать и запрещать то, ради чего рождаются и живут не только люди, но и животные? Зачем ждать и терять время, когда всей душой и телом уже хочется любви, и хочется этого так сильно, что не страшны никакие запреты? Иногда мне кажется, что можно похоронить себя заживо, если тебе не дозволена любовь к тому, кого ты желаешь…»

Когда отец Фортунато услышал, что эта стройная, загорелая девочка с серьезными и задумчивыми глазами пришла к нему покаяться в том, что она еще только собирается сделать, то он просто-напросто открыл рот от изумления и пожалел, что рядом с ним сейчас нет верной Эулалии, — уж она-то умела находить выход даже из самой щекотливой ситуации! Однако Алехандра ждала у него ответа прямо сейчас, более того, она хотела воспользоваться своим правом тайной исповеди и все ему рассказать, поэтому священнику поневоле пришлось согласиться.

Проводив ее в исповедальню, он впустил девочку в одно полутемное и прохладное отделение, сам зашел в другое и предложил Алехандре говорить в небольшое окошко, затянутое частой сеткой.

— Я не считаю, что собираюсь поступить неправильно, — горячо заговорила Алехандра, — потому что не может быть грехом такая любовь к мужчине, когда хочешь отдать ему всю себя целиком и сделать это в действительности, после того как уже столько раз делала это в мыслях.

— Но зачем же торопиться?

«Он рассуждает как Пача», — с досадой подумала Алехандра, но вслух продолжила:

— Потому что я боюсь потерять его, падре, потому что слишком много людей хотят нас с ним разлучить.

— Но не кажется ли тебе, что ты путаешь любовь со страстью, ибо в твоем возрасте в молодых людях бушуют такие смутные желания, которые невольно толкают их к ошибкам. Признайся честно: ты не думала об этом?

— Ох, отец Фортунато, — только и вздохнула Алехандра, — в том-то вся и проблема, что я так захвачена своей страстью, что просто не в состоянии размышлять!

Ни о чем другом, кроме предстоящей ночи, не мог размышлять и Фернандо. Он то валился на диван и, закинув руки за голову, представлял себе то, что должно было произойти, то, чувствуя, что изнывает от желания, вскакивал и принимался ходить по комнате, старательно обходя по дороге пианино — сегодня ему явно было не до музыки. Когда в дверь позвонили, он так обрадовался, подумав, что Алехандра пришла раньше времени, что бросился открывать, едва не свалив по дороге журнальный столик. Но, к его изумлению, перед ним стояла Тереса — официантка из того самого кабака, где он уже начал петь по вечерам, аккомпанируя сам себе на пианино. У них сложились чисто дружеские отношения, хотя, если бы Фернандо не был так возбужден предстоящим свиданием с Алехандрой, то наверняка бы задумался, зачем в его холостяцкую квартиру вдруг явилась эта эффектная, высокая блондинка.

Чувствуя его растерянность и нервозность (а Фернандо действительно нервничал, опасаясь, что в любую минуту может прийти Алехандра), Тереса не стала долго задерживаться, тем более что и сама не могла объяснить причины этого визита. Ее просто тянуло к этому черноволосому и чернобородому юноше с такими искренними и простодушными глазами.