Место было выбрано великолепное — открытая солнечная лужайка в окружении самого экзотического леса, на берегу небольшой, но очень прозрачной реки. Фернандо, одолживший старенький джип Рикардо, съехал с дороги и остановил машину прямо под роскошной пальмой. Окружающий лес был полон голосистого щебетания птиц, имевших разноцветно-яркое оперение, среди которых особенно выделялись большие какаду. Солнце светило так ярко, что кабина джипа основательно прогрелась, а потому Фернандо и Алехандра с большим наслаждением выбрались наружу.

— Ну как, тебе здесь нравится? — поинтересовался он. — Великолепно, — протянула она, вскидывая руки и потягиваясь, — ничего красивее в жизни не видела. Давай поставим палатку?

— Не поставим, а поставлю… — буркнул Фернандо, заходя сзади и открывая багажник, — я это сделаю один.

— А почему я не могу тебе помочь? — обиженно надула губы Алехандра. — Мне так хочется, чтобы мы все делали вместе!

— Потому что ты еще маленькая, а она тяжелая…

— А спорим, что я тяжелее ее?

— Алехандра!

— Спорим, спорим! Вот возьми меня на руки и проверь.

Фернандо не удержался и, подхватив ее на руки, закружил по поляне.

— Я же говорил, что ты маленькая, — лукаво заметил он, — потому и на руки просишься.

— Ну и пусть маленькая! А тогда я буду задавать тебе детские вопросы: зачем нужно солнцу обязательно закатываться? Почему небо голубое? О чем поют птицы? Почему у любви есть начало, но нет конца? Почему цветок иногда увядает, так и не подарив никому своего аромата?

— Хватит, хватит, я все равно ничего этого не знаю, — с деланным испугом заявил Фернандо. — Давай займемся палаткой.

После двух часов веселой возни ярко-оранжевая палатка была установлена, и Алехандра, раз двадцать забравшись в нее и выбравшись наружу, наконец удовлетворенно заявила:

— Ну вот, теперь получилось хорошо. В ней нам будет очень удобно.

— Не нам, а тебе, — поправил ее Фернандо, — я буду спать снаружи в спальном мешке.

— Почему?

— Потому, что для двоих там мало места.

— Тогда я заберусь к тебе в мешок, и ты убедишься, что там нам будет еще теснее.

Она говорила все это так лукаво и весело, что Фернандо стал поневоле чувствовать себя стариком, заботящимся лишь о соблюдении приличий, а не юношей, который всегда стремится их нарушить.

— Алехандра! Но ведь мы — брат и сестра, а ты играешь в какие-то очень опасные игры. — Сказав это, он тут же подумал о том, что общее свойство всех женщин — провоцировать мужчин, заманивая и соблазняя их лукавой игривостью. И ведь ей даже не нужно было ничему учиться — это женское начало с самого рождения существовало в ее крови и только сейчас стало по-настоящему раскрываться, проявляясь в этом лукавом изгибе губ, озорных искорках глаз, дразнящей интонации голоса. Он понял, что ему будет трудно устоять перед всем этим, тем более что и ему хотелось отнюдь не уклоняться от ее объятий, а нежно целовать и обнимать, ощущая на себе прикосновение ее горячих, маленьких рук.

— Ну, Фернандо, не будь же таким занудой. Ты знаешь, что любая жизнь когда-нибудь кончается?

Он вздрогнул. Неужели она что-нибудь узнала о своей болезни? Но если это даже не так, то неужели он вправе лишать ее тех радостей, которых она может так никогда и не изведать? Страшно подумать, но если ей, в самое ближайшее время предстоит операция, то эти два дня могут стать ее последним шансом стать счастливой, пусть даже на одно, короткое мгновение. Она его сестра? — ну и пусть! Увидеть ее сияющие от счастья глаза так прекрасно, что это не может быть названо грехом.

Пока он задумчиво размышлял над этим, собирая хворост для костра, Алехандра уже сплела венок из ярких тропических орхидей и теперь, водрузив его на голову, пританцовывая, кружилась перед ним.

— Угадай, на кого я похожа?

— На маленькую порхающую бабочку, которая через мгновение угодит в сачок, — улыбнулся Фернандо, кидая в ее сторону сомбреро.

— А вот и не угадал, вот и не угадал! Я — невеста, которая ждет своего жениха у самого прекрасного в мире алтаря — алтаря любви. Хочешь, повенчаемся прямо сейчас?

— Не болтай ерунды.

— А я и не болтаю. В Библии написано, что Бог — это любовь, значит там, где есть влюбленные, незримо присутствует и Бог, а потому они могут дать клятву быть верными друг другу в любом месте, где только пожелают.

— Алехандра…

— Молчи, молчи и отвечай только на вопросы. Фернандо Медина, ты согласен взять в законные жены Алехандру Эстевес и не переставать любить ее, беречь ее и не разлучаться с нею до тех пор, пока стоит этот мир?

Фернандо почувствовал себя взволнованным ее торжественным видом, а потому и слово "согласен" произнес слегка дрогнувшим голосом.

— А ты, Алехандра Эстевес, согласна взять в мужья Фернандо Медина, и любить его такой же необыкновенной любовью, о которой он и мечтать не смел?

— Да, да, да!

Алехандра бросилась ему на шею и они пылко поцеловались. Но уже через мгновение он вдруг почувствовал, как она слабеет и выскальзывает из его объятий. Не веря своим глазам, он осторожно опустил ее на землю и увидел, что она потеряла сознание. Он знал о ее болезни, знал о том, что эта болезнь может проявиться в любую минуту; и, тем не менее, мгновенно запаниковал.

— Алехандра, очнись, умоляю тебя, очнись, — плачущим голосом повторял он, стоя перед ней на коленях и не зная, что делать дальше. К его счастью, через несколько томительных минут, она вдруг слабо пошевелилась и, открыв глаза, прошептала:

— Дай мне твою руку…

— Тебе очень плохо, да? Нам не стоило приезжать сюда, это было безумие… тебя надо срочно отвезти в больницу…

— А ты знал о моей болезни? Я скоро умру, Фернандо, а мы даже так и не успели стать настоящими мужем и женой…

Он почувствовал наворачивающиеся слезы и поспешно отвернулся.

— Ты не умрешь… и не смей говорить ничего подобного… сейчас я увезу тебя отсюда…

— Знаешь, Фернандо, — вдруг сказала она, когда он уже нес ее к машине. — А я уже смирилась с мыслью о смерти… Мне просто не хотелось умирать на больничной койке… Я хочу умереть здесь, в твоих объятиях… только, пожалуйста, не плачь, я не хочу умирать и видеть, как ты плачешь…

— Все, все, больше не плачу, — сказал Фернандо, делая над собой отчаянные усилия, — но и ты, пожалуйста, не умирай, потому что я не смогу жить один…

Еще до начала судебного заседания Себастьян пытался поговорить с Марией Алехандрой и убедить ее отказаться от этого процесса, который может лишить их "остатков человеческого достоинства и заставить возненавидеть друг друга".

— Я не могу даже сказать, что ненавижу тебя, Себастьян, — достаточно спокойно отвечала она, — я просто уже не в состоянии испытывать к тебе какие-нибудь человеческие чувства, даже ненависть…

В это время в другом конце коридора, столкнулись бывший шеф и бывший подчиненный.

— Монкада?! — изумился Эстевес. — Значит, ты решил его защищать? В таком случае твой клиент пропал, ибо тебе со мной не справиться.

— Вспомните историю Франкенштейна, доктор Эстевес, — холодно посоветовал Монкада. — Там чудовище, в конечном счете, уничтожает своего создателя — старого безумца, на которого вы так похожи.

Обменявшись презрительными взглядами, они разошлись в разные стороны. Вскоре всех участников процесса и их свидетелей пригласили пройти в зал суда. Здесь была, разумеется, и неугомонная Эулалия, притащившая с собой упиравшегося отца Фортунато; здесь были Камило и Мартин, один из которых пришел обвинять, а другой защищать их общего друга.

— Прошу встать, — громогласно объявил секретарь суда, худой и смуглый человек в больших роговых очках. — На суде председательствует сеньор Хулио Сесар Монтерро.

Сеньор Монтерро чем-то напоминал отца Фортунато. Это был такой же невысокий, пожилой человек с серьезными и печальными глазами, только одетый не в сутану, а в мантию. Заняв свое место под государственным гербом Колумбии, он пригласил занять свои места и присяжных.

— Из девяти присяжных — пятеро женщины, — вполголоса заметил Эстевес, наклонясь к Марии Алехандре, — при разбирательстве изнасилования это большое преимущество.

— Пять женщин… — пробормотал Монкада, — плохо дело. Тогда придется выдвинуть любовь, как основной аргумент.

— Что вы хотите этим сказать? — недоуменно поинтересовался Себастьян, мрачно смотря на свою жену, сидевшую по другую сторону прохода, рядом с Эстевесом.

— Каждая женщина втайне мечтает о том, чтобы ее изнасиловал такой мужчина, как вы… Так, извините, меня уже вызывают.

— Представители ответчика и истицы, подойдите, пожалуйста, сюда, — говорил в этот момент судья. — Будьте любезны объяснить суду, почему несмотря на то, что ваши клиенты состоят в законном браке, им не удалось достичь полюбовного соглашения.

Первым, предварительно откашлявшись, заговорил Эстевес.

— Дело в том, ваша честь, что моей подопечной ранее не было известно, что обвиняемый…

— Что ее супруг, вы хотите сказать, — тут же перебил его Монкада, отвесив язвительный поклон.

— …Что обвиняемый, — продолжал Эстевес, метнув в сторону бывшего помощника яростный взгляд, — несет ответственность за тюремное заключение, которому она была подвергнута пятнадцать лет назад, несмотря на то, что стала жертвой сексуального насилия с его стороны.

— Мой коллега делает категоричные заключения, не дожидаясь решения суда, ваша честь, — поспешно вставил Монкада.

— Ничего, — успокоил его судья, — поскольку других доказательств, кроме свидетельских показаний суду представлено не будет, то, если они не окажутся достаточно убедительными, обвинение будет снято. Итак, начинается слушание дела против ответчика, сеньора Себастьяна Медины, который обвиняется сеньорой Марией Алехандрой Фонсека, выступающей в качестве истицы, в сексуальном насилии и нанесении ей тяжелого морального ущерба. Это обвинение выдвигается также и в качестве основания для расторжения брака между вышеназванными сеньорой и сеньором. Начнем с показаний обвиняемого. У вас есть что сказать в свою защиту?

— Да, ваша честь, — поднялся со своего места Себастьян. — Я хочу сказать, что безумно люблю свою жену и…

— Мой клиент отрицает свою вину, ваша честь, — перебил его Монкада, опасаясь, как бы взволнованный Себастьян не наговорил лишнего.

— Принято. В таком случае, слово предоставляется представителю противной стороны.

Давно уже Самуэль Эстевес не выступал в судебном процессе, а потому внезапно почувствовал какое-то странное волнение. Он должен выиграть у этого мерзавца Монкады, он должен убедительно продемонстрировать все ничтожество этого предателя!

— В ранней юности Мария Алехандра Фонсека оказалась в исправительном учреждении для несовершеннолетних, была лишена нормального детства, сполна хлебнула горя, унижения и отчаяния. Кто вернет ей утраченную молодость, кто вернет чистоту души и тела, над которыми так подло надругался этот человек по имени Себастьян Медина, поддавшийся искушению самой низменной из страстей? Он повинен не только в грязном насилии над совершеннолетней…

— Протестую, ваша честь! — опять воззвал Монкада. — В то время и мой подопечный еще не достиг совершеннолетия!

— Протест принят, — согласился судья.

— Я могу продолжить? — холодно поинтересовался Эстевес, окидывая презрительным взглядом Монкаду.

— Продолжайте.

— Совершив свое преступление и утаив содеянное, этот человек поступил трусливо и подло, предоставив в течение долгих пятнадцати лет, отбывать за него наказание той самой обесчещенной им женщине, в любви к которой он так горячо здесь признавался. У меня все.

— Слово имеет защита.

Эстевес сел, и тогда поднялся Монкада.

— Прежде чем приступить к защите, я хочу воспользоваться тем обстоятельством, что большинство уважаемых присяжных составляют женщины и именно к ним я и хочу обратиться со своим вопросом. Как получилось, что пострадавшая, над которой, как это живописал нам представитель обвинения, якобы надругался мой подопечный; выйдя из тюрьмы через пятнадцать лет, проведенных там якобы по его вине, находит этого же самого мужчину и выходит за него замуж? А не покажется ли вам разумным предположить, что желание первой в ее жизни близости с мужчиной, могло исходить от самой Марии Алехандры Фонсеки?

— Как он смеет так говорить! — бешено воскликнула она.

— Я свидетельствую, что это неправда! — вторил ей Камило.

Зал глухо загудел, и тогда судья вынужден был воззвать к порядку, пригрозив в противном случае очистить помещение суда. Добившись тишины, он предложил Монкаде продолжить, что тот, с благодарностью, и сделал.

— Подобное насилие, когда оно, на самом деле, имеет место, обычно оставляет неизгладимый след отвращения в душе его жертвы. Отсюда можно заключить, что в нашем случае его не было, а все происходило по обоюдному согласию. Хочу обратить ваше внимание и на тот факт, что в результате той, давней близости нынешних супругов на свет появилась девочка, которую истица любит совсем не как плод насилия, а как свое дитя, рожденное в результате любовной близости…

Договорить Монкаде так и не удалось, поскольку в этот момент вскочила сестра Эулалия и, призывая громы небесные на голову "этого актера из дешевой мелодрамы", принялась так бурно возмущаться его словами, что судья был вынужден объявить перерыв, чтобы навести порядок в зале.

После того как страсти немного улеглись, секретарь суда попросил всех присутствующих занять свои места. Впрочем, два человека уже не вернулись в зал — сестре Эулалии этого не разрешил сделать судья, а Мартин ушел сам, сказав напоследок Себастьяну, что успеха ему не желает.

Заседание продолжилось, и Эстевес попросил предоставить слово для свидетельских показаний "человеку общепризнанной честности, уважаемому сенатору Камило Касасу". Судья удовлетворил его просьбу и на свидетельское место вышел бледный от волнения Камило.

— В ту ночь я направился к хижине, где, как мне сказали, должна была находиться Мария Алехандра. Когда я еще только подходил, то уже слышал шум борьбы. Увидев, что какой-то мужчина замахнулся на Марию Алехандру, я бросился на него. Хотя в хижине было темно, я сумел запомнить лицо этого человека, от которого сильно пахло спиртным. Потом он ударил меня по голове и я потерял сознание. Все эти пятнадцать лет меня мучили провалы памяти и лишь недавно, в результате удачно проведенной операции, я вспомнил его имя. Это был Себастьян Медина.

— Значит, в ту ночь у вас было назначено свидание с сеньоритой Фонсека? — вкрадчиво поинтересовался Монкада.

— Я этого не говорил, — сухо отвечал Касас.

— Тогда выразимся немного по-другому. В ту ночь вы должны были увидеться с ней. А какого приема вы от нее ждали?

— Я не совсем понимаю, какую цель вы преследуете, задавая подобный вопрос, доктор Монкада? — с высоты своего места спросил судья.

— Охотно объясню, ваша честь. Я хочу показать всем, что в ту ночь Мария Алехандра Фонсека, находясь в самой интимной обстановке, ждала на свидание мужчину.

— Протестую! — заявил Эстевес и его неожиданно поддержал Себастьян.

— Она ни в чем не виновата, — хмуро заявил он, — а я… я был пьян.

— Попрошу занести это признание в протокол, — мгновенно отреагировал Эстевес.

— Нет! Нет, ваша честь! — вскричал Монкада. — На моего подопечного оказывают сильное давление. Я прошу сделать перерыв.

Судья удовлетворил его просьбу, однако, вскоре выяснились некоторые обстоятельства, заставившие перенести заседание суда на завтра. Дело в том, что Монкада попытался воспользоваться перерывом, чтобы сделать внушение Себастьяну, который уже находился на грани нервного срыва, а потому готов был полностью признать свою вину.

— Это вы виноваты, — возбужденно говорил он Монкаде, — именно вы выставили Марию Алехандру как какую-то, изнывающую от страсти суку!

— А то, что она и ее свидетели выставляют вас садистом и насильником, вас не волнует? Мы должны выиграть этот судебный процесс, поскольку лишь тогда вы сможете спасти жизнь собственной дочери. Вам известно, что, в данный момент, Алехандра находится в больнице, в тяжелейшем состоянии?

Благодаря Монкаде, эта новость стала известна всем, и тогда с просьбой о перенесении процесса, к судье обратились Мария Алехандра и Эстевес. Судья не возражал, и тогда большинство участников этого процесса немедленно помчались в клинику, где уже хозяйничал Мартин, пытавшийся хоть как-то улучшить состояние Алехандры, от которой не отходил Фернандо. Вскоре, к нему присоединились, узнавшие о случившемся, Пача и Рикардо.

Общая обстановка в клинике была столь нервной и возбужденной, что Мария Алехандра, еще не успев развестись, уже получила два новых предложения — одно от Эстевеса, другое от Касаса, не отходившего от нее ни на шаг.

— Когда все кончится, — сказала она ему, — даже… если Алехандра уйдет… а я постараюсь пережить и это… И если я смогу вернуться к нормальной жизни… то выйду за тебя замуж… обещаю… и дам тебе все лучшее, что смогу.

А Монкада теперь уже был уверен в своей неминуемой победе, поскольку судьба подарила ему такой козырь, о котором он не смел и мечтать. Где-то к вечеру, он решил заехать к своему подопечному и проследить за тем, чтобы тот, после всех переживаний этого бурного дня, не напился. У порога дома Медины он увидел стройную и худощавую женщину с каким-то цепким и хищным взглядом, которая нетерпеливо нажимала дверной звонок.

— Добрый вечер, — поздоровался Медина. — Доктор Себастьян дома?

— Похоже что нет, — быстро ответила женщина, смерив его взглядом, — я звоню уже полчаса, но никто не открывает.

— А вы, кажется, его бывшая жена?

— А вы, кажется, адъютант сенатора Эстевеса?

— Был им, — коротко ответил Монкада, — однако превратности жизни освободили меня от этой должности. Значит, доктора нет дома? — про себя он предположил самое худшее — Медина уже напился до такого состояния, что просто не в силах открыть. — Печально, поскольку мне надо с ним срочно поговорить… я его адвокат.

— Вот как? — мгновенно оживилась Кати. — И какое же дело вы ведете?

— О разводе с его женой Марией Алехандрой Фонсека.

— Чудесно! Тогда нам с вами есть о чем поговорить, — Кати просто сияла, однако, Монкада не разделял ее восторгов.

— Я так не думаю, сеньора.

И он уже направился было к выходу с участка, когда вдруг услышал брошенную ему вслед фразу:

— Но вы разве не заинтересованы в том, чтобы Мария Алехандра оказалась в тюрьме?

— …Таким образом, защита всячески пыталась уйти от самого факта грубого насилия, настаивая на том, что моя подопечная сама подстрекала сеньора Медину. К подобной, с позволения сказать, аргументации, нельзя относиться иначе, как к насмешке над интеллектом всех присутствующих в этом зале. Поэтому, ваша честь, я просил бы заслушать показания одной женщины, которая находилась неподалеку от того места, где разворачивались разбираемые нами события, и которая имела к ним самое непосредственное отношение. Пригласите в зал сеньориту Тересу Зунига. — Эстевес закончил и вытер платком вспотевший лоб. Как и Монкада, он тоже не терял времени даром, хотя на этот раз ему здорово помогла сестра Эулалия, которая поговорив с Тересой, присланной к ней Мачей, поняла, насколько ценные показания может дать эта девушка и направила ее к бывшему сенатору.

— Клянусь говорить только правду и ничего кроме правды, — вслед за секретарем послушно повторила Тереса, стараясь не оглядываться на свою подругу детства, смотревшую на нее во все глаза.

— Я сама помогла Марии Алехандре устроиться на ночлег в той хижине, — тихо заговорила она, явно робея от такого количества, устремленных на нее, глаз. — В ту ночь она никого не ждала, и никаких любовных увлечений у нее не было. Даже о своей беременности она узнала лишь после того, как мы четыре месяца прятались в горах.

— Я думаю, все ясно, ваша честь? — спросил довольный Эстевес.

— Одну минуту, — тут же вскочил Монкада. — У меня тоже есть свидетель, который может дать ценные показания. Ваша честь, распорядитесь пригласить в зал сеньору Дельфину Эстевес.

Дождавшись, пока шум в зале стих, Монкада добавил:

— Показания моей свидетельницы сейчас убедят суд в том, что сеньорита Мария Алехандра Фонсека в тот вечер сделала все возможное и невозможное, чтобы пойти спать в хижину вместо Дельфины Эстевес.

— Неужели ты будешь давать показания против родной сестры, Дельфина? — не выдержал Эстевес.

— А кто меня об этом спрашивает? — огрызнулась она. — Человек, отнявший у нее родную дочь?

— Итак, свидетельница, изложите ваши показания, — предложил судья, дождавшись, пока Дельфина принесет присягу.

Видя, что она молчит, явно не зная с чего начать, Монкада решил облегчить ее задачу.

— Значит, именно вы намеревались спать той ночью в хижине, где произошла встреча моего подзащитного с его будущей женой?

— Да, — кивнула Дельфина, — я не хотела ночевать в доме, потому что поссорилась со своей матерью.

— И почему же этого не произошло? — вновь спросил Монкада.

— Потому что Мария Алехандра рассказала нашей матери, что в той хижине у меня назначено свидание с мужчиной, который в то время ухаживал за мной.

— Она лжет! — яростно выдохнула Мария Алехандра.

— Я знаю, знаю, успокойся, — и Эстевес взял ее за руку.

— Получается, вашей сестре было известно, что у вас там было назначено свидание и она сделала все возможное, чтобы оказаться на вашем месте? — продолжал настаивать Монкада.

— Протестую, ваша честь! — вскипел Эстевес. — Суду навязываются ложные заключения.

— Протест принят, — кивнул судья.

— В любом случае, — не унимался бывший секретарь бывшего сенатора, — ясным остается тот факт, что Мария Алехандра знала о намеченной встрече своей сестры с тем мужчиной. Желая воспрепятствовать этому свиданию, она постаралась оказаться на ее месте, сознательно — я подчеркиваю, сознательно! — подвергая себя опасности оказаться жертвой сексуального насилия со стороны ожидаемого визитера. Это лишний раз подтверждает, что она сама спровоцировала моего клиента на подобное поведение, а потому и не может рассматриваться как потерпевшая сторона.

— Протестую, ваша честь! — взревел Эстевес.

— Я не знала, что у тебя было назначено свидание, Дельфина, — выкрикнула Мария Алехандра.

— Я знаю, почему Мария Алехандра вызвалась ночевать в той хижине! — закричала со своего места Тереса.

— Какой же ты мерзавец, — только и сказал Касас, обращаясь к побледневшему Себастьяну.

И, перекрывая все эти возгласы, раздался громоподобный голос судьи:

— Тишина в зале! Я попрошу всех сесть, иначе всех выведут.

Когда все понемногу успокоились, Эстевес первым обратился к судье:

— Позвольте опросить свидетельницу, ваша честь? — тот кивнул и тогда Эстевес продолжил: — Дельфина Фонсека вы можете сказать всем присутствующим, в каких отношениях вы состояли… неважно когда… с ответчиком?

— Ваша честь, — на этот раз вскипел Монкада, — адвокат заставляет свидетельницу отвечать на вопросы, не имеющие прямого отношения к делу!

— Протест отклоняется, — заявил судья. — Свидетельница, будете добры ответить на вопрос адвоката.

— Так в какой же степени вы были с ним близки, сеньора? — повторил свой вопрос Эстевес.

Дельфина пожала плечами и повернулась к мужу.

— Если ты так настаиваешь, чтобы я сказала это в присутствии посторонних, то я скажу… мы были любовниками. Это была такая страстная любовь, о которой может мечтать любая женщина…

— Врешь, проклятая, он обращался с тобой как с собакой!

— Ты сам этого хотел, негодяй!

После этого мгновенного обмена репликами между супругами Эстевес, в зале поднялся такой шум, что судья вынужден был объявить десятиминутный перерыв. После него, последнее слово получили истица и ответчик, но ничего нового присутствующие в зале уже не услышали. Мария Алехандра долго и взволнованно говорила о справедливости, которой бы она хотела добиться, пусть даже с пятнадцатилетним опозданием; а Себастьян просто отказался от последнего слова, заявив, что ему нечего сказать.

Тогда был сделан еще один перерыв, после чего присяжные удалились на совещание. Приговор был таков: учитывая давность совершенного преступления и то обстоятельство, что в качестве доказательств суд располагал лишь показаниями заинтересованных сторон, Себастьян Медина был признан невиновным. С другой стороны, суд нашел достаточно оснований для того, чтобы вынести в пользу истицы вопрос о разводе.

Но в тот самый момент, когда присутствующие уже начали расходиться, в зале неожиданно появилась Кэти в сопровождении двух полицейских.

— Одну минуту, ваша честь, — закричала она, обращаясь к судье. — Я только что из полицейского управления. У этих сеньоров на руках имеется ордер на задержание Марии Алехандры Фонсеки по подозрению в умышленном убийстве сеньоры Деворы Хартман Медины…

Мартин решил, что состояние Алехандры не позволяет немедленно приступить к операции, а потому на какое-то время подключил ее к аппарату "искусственная почка." Он рассчитывал, что через какое-то время положение улучшится, однако, оно, напротив, стало настолько критическим, что операцию надо было начинать немедленно — Алехандра просто умирала. Ее отключили от "искусственной почки" и поспешно повезли в операционный зал.

Во время операции произошла остановка сердца и лишь путем самых отчаянных усилий, Мартину удалось удержать Алехандру на грани жизни и смерти. Она пришла в себя, но положение продолжало оставаться критическим — нужна была срочная пересадка почки. Идеальными донорами могли стать близкие родственники, однако, Дельфина была беременна, а Мария Алехандра находилась в тюрьме. Эстевес, Себастьян, Камило, Эулалия, Фернандо метались, не зная выхода.

Эстевес проклинал тот день и час, когда он сложил с себя сенаторские полномочия. Если бы он обладал прежней властью, вытащить Марию Алехандру из тюрьмы не составило бы особого труда, но теперь, он был лишь рядовым адвокатом… Страдания Алехандры вынудили его пойти на отчаянный шаг — он отправился на поклон к Монкаде, в надежде, что хоть тот может что-то сделать. Однако, Монкада был краток.

— Я уже ничего не могу остановить, дон Самуэль. Поверьте, что я люблю Алехандру и переживаю все случившееся…

— Любишь? — страдальчески усмехнулся Эстевес. — Не говори мне этого. В сущности, если подумать, вы с Дельфиной прекрасно подходите друг другу, потому что оба неспособны любить. А человек, неспособный любить, всегда может предать…

— Только не надо этих сантиментов, — грубо прервал его Монкада, которому не доставляло особого удовольствия наблюдать за мучениями Эстевеса и он бы хотел поскорее закончить этот разговор. — Сами-то вы никогда не колебались и давили любого, кто становился у вас на пути.

— Но это же в политике, — вдруг стал оправдываться Эстевес, — а там правила игры придумал не я. Самому же мне всегда были глубоко противны предательство и лицемерие…

— Все это красивые слова, — усмехнулся Монкада, — Нерон тоже произнес прекрасную речь после поджога Рима.

— Но теперь речь вдет о моей дочери, — продолжал уговаривать Эстевес, — тебе же самому прекрасно известно, как много она для меня значит.

— Да, известно. Но я уже ничего не могу сделать — Кэти совершенно непредсказуема. Она поставила своей целью упрятать Марию Алехандру в тюрьму и не успокоится, пока не добьется задуманного…

Со своей стороны, и сестра Эулалия пошла на такой же отчаянный шаг, надеясь уговорить Кэти. Она застала ее в гостинице, когда та уже готовилась к отъезду.

— А, сестра Эулалия! — приветствовала она монахиню открывая дверь. — Какой приятный сюрприз… Что вам угодно?

— Я пришла умолять вас отозвать свое обвинение против Марии Алехандры. У нее умирает дочь…

— И совершенно напрасно, сделали, — тут же перебила ее Кэти. — Марию Алехандру будут судить, а уж признают или нет виновной — не мое дело.

— Но есть же у вас хоть капля совести? Ведь вы собираетесь отомстить совершенно невиновному человеку…

— Против меня она очень даже виновна, а потому разговаривать больше не о чем.

— Не зря меня предупреждали, что я лишь потеряю время, — вздохнула Эулалия. — Да смилостивится над вами Господь, потому что своими поступками вы навлекаете на себя небесную кару.

— В самом деле? — рассмеялась Кэти. — Неужели сегодня будет нелетная погода?

Камило, в своих усилиях освободить Марию Алехандру, пошел по иному пути. Поговорив с судьей и убедившись, что его сенаторских полномочий явно недостаточно, он попробовал было добиться разрешения на временное освобождение из-под стражи, однако, как оказалось, на получение такого разрешения может потребоваться целая неделя. Его размышления о дальнейших действиях были прерваны приходом Тересы. Она рассказала ему о том, что не успела поведать суду. Оказывается, в ту ночь, когда был убит Луис Альфонсо Медина, Дельфина хотела отправить к нему Тересу, чтобы передать, что в хижине ее не будет. Однако, Тереса торопилась к матери, а потому отказалась выполнить это поручение. Получается, показания Дельфины на суде прямо противоречили тому, что было на самом деле. Камило показалось, что он стал что-то понимать, а потому он решил непременно переговорить с самой Дельфиной.

А Дельфину мучили угрызения совести и она чувствовала себя совсем плохо. Ведь той ночью, она, все-таки явилась в эту злополучную хижину, и обнаружила там свою сестру, лежавшую в беспамятстве, с явными признаками изнасилования. Рядом с ней валялся какой-то пистолет. Дельфина подобрала его, вышла наружу и тут же наткнулася на озверевшего и пьяного Луиса Альфонсо. Он попытался броситься и на нее, и тогда она обеими руками подняла пистолет, зажмурила глаза и выстрелила. Дальнейшее уже напоминало кошмарный сон — ее возлюбленный бился в предсмертной агонии, повторяя вопрос "за что?" до тех пор, пока не затих. И тогда Дельфина, стараясь не смотреть ему в лицо, на котором застыло выражение ужасного страдания, затащила его в хижину, там же бросила пистолет и со всех ног устремилась домой. Но разве теперь, спустя пятнадцать лет после той кошмарной ночи, могла она в этом кому-нибудь признаться, кроме Монкады, который уже и так все знал?

Естественно, что на прямой вопрос Касаса — "это вы убили Луиса Альфонсо Медину?" — Дельфина заявила, что он просто сошел с ума и потребовала, чтобы сенатор немедленно удалился.

Касас ушел и тут ему вновь повезло. Когда он заехал в больницу, чтобы узнать о состоянии Алехандры, а уже потом отправиться в тюрьму и навестить ее мать, он вдруг столкнулся с тем самым Могольоном, который обещал разобраться с убийством его первой секретарши и который немедленно занялся расследованием убийства второй. Оба случая привели к сходным результатам — оказывается, перед убийством и Дженни Ортеги, и Анны Марии, обеим девушкам вводилось какое-то сильнодействующее средство, назначение которого было не совсем понятно. Возможно, это делалось для того, чтобы жертва не могла оказать никакого сопротивления — так, Анна Мария была задушена сразу после того, как введенное ей средство начало действовать. Но самым значительным представлялся другой факт — на шприце, обнаруженном неподалеку от тела Анны Марии, были найдены отпечатки пальцев Перлы — бывшей секретарши сенатора Эстевеса!

Воспользовавшись ее отсутствием, Могольон вместе со своим помощником Даго проникли в ее апартаменты произвели обыск. Ничего интересного обнаружить не удалось, кроме довольно неожиданного в гардеробе секретарши монашеского облачения.

Могольон не стал ничего рассказывать Касасу, а просто принес свои извинения за "следственную ошибку". В свою очередь и Касас еще раз поклялся, что не имеет никакого отношения к увольнению его из полиции, поскольку все это было сделано по настоянию секретарши сенатора Эстевеса Перлы. Услышав это имя, Могольон понял, что напал на верный след.

И тут, когда он уже прощался с Касасом и, стоя в больничном коридоре, уже собирался уходить, на него наткнулся Себастьян. Краем ухом услышав его разговор с Камило и поняв, что Могольон является частным детективом, Себастьян немедленно пригласил его в свой кабинет и предложил заняться еще одним расследованием.

Узнав все обстоятельства гибели доньи Деборы и внимательно выслушав о подозрениях Себастьяна в отношении своей бывшей жены Кэти, Могольон поинтересовался, не могла ли она заранее приобрести ампулу нужного ей лекарства, чтобы затем, в считанные минуты подменить им то, которое предназначалось для инъекции?

— Вряд ли, — задумчиво сказал Себастьян. — Это лекарство можно приобрести только по рецепту, на котором должна была обязательно стоять подпись врача.

— Прекрасно, — оживился Могольон. — Но ведь это могла быть и ваша подпись. Вспомните, имела ли ваша бывшая жена доступ к вашей рецептурной книжке?

Себастьян на минуту задумался, а потом утвердительно кивнул головой.

— Да, имела.

— В таком случае, имея на руках этот рецепт, ей оставалось лишь найти в аптеках города нужное лекарство. Не такой уж великий труд, если постараться.

— Да, верно.

— А отсюда вывод, — заключил Могольон, — нам надо обойти все аптеки города и найти ваш рецепт, на основании которого было продано лекарство.

— Но на это может уйти колоссальное количество времени! — схватился за голову Себастьян. — А, как раз, времени-то у нас и нет.

— Тем не менее, другой ниточки у нас нет. Мы можем поделить город на зоны и искать с разных концов. За дело, доктор, чем скорее мы это сделаем, тем скорее ваша подопечная окажется на свободе!