А Эстевес уже почувствовал, что сгущавшиеся тучи угрожают не только его политической карьере, но и свободе, а потому прямо из полицейского участка направился в аэропорт.

— Мне нужны два билета на сегодняшний рейс во Франкфурт, — обратился он к миловидной представительнице немецкой авиакомпании "Люфтганза".

— Сейчас запрошу компьютер, смогу ли я вам что-нибудь предложить, — проворно отозвалась девушка, легко пробегая тонкими пальцами по клавиатуре. Эстевес нетерпеливо ждал, рассеянно поглядывая по сторонам. Думал ли он когда-нибудь, что ему придется бежать из этой страны, опасаясь появления в своем доме полицейских, пришедших с ордером на его арест? А может быть, все еще образуется и он напрасно суетится? Но нет, какое-то звериное чутье, никогда его не подводившее, говорило ему, что опасность уже слишком велика, а потому пренебрежение ею уже граничило с безрассудством.

— Да, сеньор, — радостно сказала служащая, — вам повезло. На сегодняшний, семичасовой рейс осталось как раз два билета первого класса.

— Благодарю вас, сеньорита, — облегченно вздохнул Эстевес, доставая кредитную карточку. — Я беру их.

— Ваше имя?

— Самуэль Эстевес.

— А кто летит с вами?

— Моя дочь — Алехандра Эстевес.

Получив билеты, Эстевес устремился к ближайшим телефонам-автоматам и дрожащими от нетерпения руками набрал свой домашний номер. К телефону подошла Бенита.

— Алехандра дома?

— Нет, сеньор, она ушла сразу после вашего отъезда и до сих пор еще не возвращалась.

"Проклятая девчонка, — раздраженно подумал он про себя, — где она пропадает. Неужели опять поехала к своему дружку?"

— Хорошо, а где Пача?

— Пача дома, — откликнулась Бенита, — минуту, сеньор, я ее сейчас позову.

— Алло, дядя? — раздался в телефонной трубке тонкий голосок Пачи.

— Слушай меня внимательно, Пачита. Мне необходимо, чтобы к моему возвращению ты нашла Алехандру, где бы она сейчас ни находилась. Передай ей, что мы сегодня же вылетаем в Европу…

— Сегодня?.. — изумилась Пача.

— Да, да, сегодня, глупая девчонка. Слушай меня внимательно и не перебивай, у меня очень мало времени. Скажи Бените, пусть срочно соберет два чемодана — для меня и Алехандры. Да, только не вздумай говорить Алехандре, зачем я ее разыскиваю! Ты все поняла?

— Да, дядя.

— Ну, действуй, и чтобы к моему возвращению Алехандра уже была дома.

Как только Эстевес положил трубку, Пача тут же набрала номер квартиры Марии Алехандры, к которой, как она знала, поехали ее сестра и Фернандо. Трубку сняла сама Алехандра, потому что ее мать и Себастьян, оставив ее и Фернандо сидеть с Даниэлем, немедленно поехали в полицейский участок разыскивать Дельфину.

— Привет, сестричка, — торопливо заговорила Пача, косясь на Бениту, — тебя разыскивает твой отец, так что не вздумай появляться дома.

— Который из двух? — насмешливо поинтересовалась Алехандра.

— Я очень рада, что ты еще в состоянии шутить, но, судя по голосу дяди Самуэля, сейчас явно не до шуток. Он хочет сегодня же увезти тебя за границу.

— Что ты! Этого не может быть! — удивленно воскликнула Алехандра. — Как он может думать об отъезде, когда мама находится в полиции?

— Если ты мне не веришь, то я могу позвать к телефону Бениту, которая уже собирает твои вещи. Так что не вздумай появляться дома, а я заявлю, что не смогла тебя найти.

— Нет, Пача, я обязательно приеду, — твердо заявила Алехандра. — Во всем этом надо обязательно разобраться.

— Ну, как знаешь, — не стала спорить Пача, зная упрямство своей сестры. — А я тебя предупредила.

— Ну, наконец-то, — мрачно заявил Камило, стоя возле своей машины и преграждая путь Марин Алехандре и Себастьяну, вышедшим из ее дома. — Долго же мне пришлось вас дожидаться!

— Только не сейчас, ради Бога, Камило, только не сейчас! — страдальчески поморщилась Мария Алехандра, торопясь поскорее увидеть Дельфину.

— А почему же не сейчас? — упрямо возразил Касас, чувствуя подступающее к самому горлу отчаяние. — Сколько я еще могу ждать твоего решения?

— Отойдите с дороги, Касас, — грубо оборвал его Себастьян. — У нас срочное дело…

— "У нас"? — судорожно скривился тот. — Быстро же вы спелись. А я-то думал, что имею полное право ревновать, видя, как ты выходишь из этого дома под руку с моей невестой.

— Умоляю тебя, Камило, — вновь вмешалась в разговор Мария Алехандра. — Я потом тебе все объясню, но сейчас мы торопимся…

— А я, как всегда, не вовремя! Ты беспокоишься о ком угодно, но только не обо мне, зная, что я смогу стерпеть любую твою небрежность и невнимательность. И ты все время уклоняешься от выполнения своего обещания, сначала — ради интересов Даниэля, потом — ради интересов Алехандры, а теперь ради чьих интересов — этого малопочтенного сеньора?

— Уйди с дороги, Касас, или я за себя не отвечаю, — сжимая кулаки проговорил Себастьян.

— А что ты мне можешь сделать, Медина? — Камило уже с трудом сознавал, что говорит, ощущая безнадежную тоску на сердце, от которой неудержимо хотелось расплакаться. — Еще раз ударить, в благодарность за свое досрочное освобождение?

— Ну, перестань, Камило, — почти жалобно попросила его Мария Алехандра, — мы, действительно торопимся. — Она чувствовала себя виноватой перед выглядевшим таким несчастным Камило и торопилась поскорее прервать эту сцену.

Он безнадежно вздохнул и отступил в сторону.

— Ну что ж, иди и можешь быть уверена, что я уже больше никогда не встречусь на твоем пути.

Уныло сгорбившись, он медленно побрел к своей машине, и у Марии Алехандры, гладя на него, защемило сердце. Она хотела что-то сказать, хотела окликнуть уходящего Камило, но ее уже торопил Себастьян, подводя к своей машине.

— Ну, мы, наконец, едем?

Уже по дороге в полицейский участок, она вдруг поняла, что видела Камило последний раз в жизни, потому что он сдержит свое слово и вернет ей назад ее обещание. От этой мысли она чуть было не расплакалась.

"Почему, ну почему я так и не смогла полюбить этого удивительного человека, от которого видела только хорошее и который меня так беззаветно и преданно любит? Что же такое любовь, если мы испытываем это чувство не к тем, кто его достоин, а к тем, кто причинил нам столько зла? — и, при этой мысли она покосилась на Себастьяна, который, видимо, понимал ее чувства, потому что молча гнал машину и не надоедал вопросами. — И смогу ли я быть до конца счастлива, если буду чувствовать себя неблагодарной по отношению к Камило, который вел себя со мной так благородно? Что же мне делать и как оправдаться перед ним?"

Она смогла отвлечься ото всех этих мыслей лишь тогда, когда они приехали в участок и прошли в кабинет лейтенанта Маркеса, который совсем не удивился их появлению. Узнав о заявлении Дельфины, Мария Алехандра, сама того не зная, повторила главный довод Эстевеса, побывавшего здесь за два часа до нее.

— Все это, наверное, ошибка, лейтенант, — сказала она. — Дельфина в последнее время очень сильно переживала и выглядела очень нервной…

— Ваша сестра, действительно, ошиблась, — согласился он, — однако, ее нервы здесь ни при чем.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Себастьян.

— А то, что у сеньоры Эстевес были веские основания полагать, что именно она убила Луиса Альфонсо Медину. Ведь она хотела его убить и даже стреляла в него…

— Но ведь его убила я… — не очень уверенным тоном произнесла Мария Алехандра, на что лейтенант энергично возразил:

— А вот здесь вы ошибаетесь, сеньора. Мы еще уточняем обстоятельства этого дела, однако, вы уже полностью вне подозрений. Сожалею, но вы стали жертвой ужасной несправедливости…

— Но тогда это сделала Дельфина! — воскликнул Себастьян.

— Ничего большего я вам сказать не могу, — твердо заявил Маркес, — поскольку это является тайной следствия.

— А я могу увидеть свою сестру? — спросила Мария Алехандра.

— Да, конечно, и я распоряжусь о том, чтобы вас к ней проводили.

Когда они подъехали к дому, в котором, согласно закону о безопасности свидетелей, содержали Дельфину, Мария Алехандра попросила Себастьяна подождать ее внизу, сказав, что хочет переговорить с сестрой с глазу на глаз. Себастьян охотно согласился и остался ждать, а Мария Алехандра в сопровождении сержанта вошла в комнату Дельфины. Впрочем, сержант тут же ушел и сестры остались одни.

— Ну и что тебе нужно? — хмуро поинтересовалась Дельфина, не выражая ни малейшей радости при виде Марки Алехандры.

— Мне нужно поговорить с тобой, — намеренно не замечая ее неудовольствия, отвечала та.

— Но ведь ты уже все знаешь!

— Да, но мне хочется услышать обо всем именно от тебя. Я уверена, что теперь ты скажешь мне всю правду.

— Но это для меня труднее всего, — вдруг зарыдала Дельфина, закрывая лицо руками. — Мне так стыдно… ведь именно из-за меня ты провела лучшие годы в тюрьме, в то время как я разыгрывала передо всеми роль примерной матери и супруги.

— Но почему, почему ты так поступала? — потрясенная раскаянием сестры, воскликнула Мария Алехандра.

— Из страха и малодушия. Меня приводила в ужас одна мысль о том, что я могу разом лишиться всего того комфорта и богатства, к которым я уже так привыкла. Одна мысль о холодных тюремных нарах и обществе уголовниц, приводила меня в такой ужас, что я не могла жить спокойно…

— А ты думала обо мне?

— Да, конечно. Я знаю, что ты вправе меня ненавидеть, но и у меня бывали угрызения совести. Может быть, именно из-за тебя я так никогда и не смогла испытать никаких чувств к Самуэлю, ведь именно его стараниями, ты столько лет провела в тюрьме. — Дельфина робко подняла заплаканное лицо. — Скажи честно, ты меня очень ненавидишь?

Мария Алехандра отрицательно покачала головой.

— Нет, теперь уже нет. Это раньше, мою душу раздирали на части ненависть и жажда мщения, но теперь я устала и хочу жить по-другому.

— Алехандра считает тебя матерью?

— О да, — Мария Алехандра не смогла сдержать счастливой улыбки. — В тот день, когда мы с тобой столкнулись перед входом в тюрьму, где сидел Себастьян, она впервые назвала меня так и сама бросилась мне на шею. И ты знаешь, Дельфина, одним этим словом она сумела примирить меня с жизнью и я словно заново родилась… — инстинктивно почувствовав, что ее слова болью отдаются в душе сестры, она великодушно замолчала, не став даже распространяться в ответе на следующий вопрос Дельфины — о Себастьяне.

— Ты знаешь, что меня ждет? — после довольно напряженной паузы спросила Дельфина.

— Этот симпатичный молодой лейтенант не сказал мне ничего определенного, — отозвалась Мария Алехандра. — Но, похоже, у него есть все основания полагать, что это не ты убила Луиса Альфонсо.

— Нет, — сразу встрепенулась Дельфина, — это я его убила!

— Они еще не пришли к окончательным выводам, — уклончиво сказала Мария Алехандра, не желая спорить с сестрой.

— А ты… — вновь сделав паузу, неуверенно произнесла Дельфина, — ты меня простила?

— Да, — сразу, как о чем-то давно продуманном сказала Мария Алехандра, — ты тоже была жертвой обстоятельств, а потому нам надо думать не о прошлом, а о будущем…

Она заметила как резко исказилось лицо Дельфины, и осеклась на полуслове.

— Что с тобой?

— Кажется… — Дельфина с трудом облизала внезапно пересохшие губы схватилась рукой за живот, — …кажется, у меня начались схватки. Ради Бога, — испуганно вскричала она, заметив стремительное движение Марии Алехандры, — не оставляй меня одну!

— Ну что ты, — успокоила ее сестра, — просто, мне кажется, надо позвонить Мартину.

— Сейчас, сейчас ты это сделаешь, — прошептала Дельфина, — только сначала пообещай мне одну вещь.

— Я слушаю.

— Если… если мне все же суждено угодить в тюрьму, обещай мне, что ты позаботишься о моем ребенке, так же, как я заботилась о твоей Алехандре, и… — она сделала над собой усилие, чтобы договорить до конца, — …и не будешь скрывать от него, кто является его матерью!

— Дельфина!! — возмущенно воскликнула Мария Алехандра, но, заметив состояние сестры, не стала продолжать. — Подожди меня, я сейчас вызову "скорую", чтобы тебя отвезли в родильное отделение…

Через три часа, Дельфина благополучно произвела на свет девочку.

— Хорошо, что ты пришла, дорогая, — радостно произнес Эстевес, как только Алехандра появилась на пороге дома. — Нам с тобой нужно срочно поговорить.

— Я знаю, — озабоченно кивнула Алехандра, — Пача уже сказала мне, что ты хочешь сегодня же увезти меня в Европу.

— Вот скверная девчонка! — недовольно крякнул Эстевес. — Испортила мне весь сюрприз.

— Ничего себе сюрприз! — мгновенно возмутилась Алехандра. — Мы, кажется, договаривались о тобой, что будем говорить друг другу правду. Я-то держу свое слово, а вот ты, похоже, нет.

— Иногда все оказывается намного сложнее, чем мы думаем, — уклончиво ответил Эстевес, досадуя на то, что Алехандра так легко почувствовала фальшь в его голосе.

— Да, конечно, — упрямо кивнула дочь, — особенно, если постоянно скрывать правду.

— Ну, хорошо, — Эстевес прекратил бесцельно мотаться по гостиной и присел на диван. — Что именно ты хочешь узнать?

— Почему мы уезжаем из страны именно тогда, когда у мамы неприятности с полицией? Ведь это же просто бегство!

"Лишь для того, чтобы неприятностей с полицией не было у твоего папы, упрямица," — подумал про себя Эстевес, любуясь взволнованным лицом дочери.

— Ну, что же ты молчишь?

Но ответить Эстевесу так и не удалось, поскольку в гостиной появилась растерянная Бенита, за которой шел спокойный и серьезный лейтенант Маркес. При одном только взгляде на его лицо, Эстевес вдруг понял, что опоздал. Это было его последнее и решающее поражение и теперь оставалось спасать только немногое, но самое дорогое — хоть какое-то уважение дочери.

— Извините, дон Самуэль, — проговорила Бенита, кивая в сторону лейтенанта, — но вас тут спрашивают.

— В чем дело?

— Я вынужден задержать вас по подозрению в убийстве Луиса Альфонсо Медины, — твердо произнес полицейский.

Алехандра ахнула и с ужасом взглянула на отца, но, поскольку он стоял молча и ничего не отвечал, перевела взгляд на лейтенанта Маркеса.

— Вы… что вы такое говорите?

— Будьте так любезны пройти со мной, сеньор Эстевес.

— Как вы смеете!.. Здесь какое-то недоразумение…

— Успокойся, Алехандра, — наконец, заговорил Эстевес и, кивнув в сторону дочери, просительным тоном обратился к лейтенанту. — Вы не могли бы оставить нас на минутку одних? Очень вас прошу.

Потрясение дочери и спокойное мужество Эстевеса, произвели должное впечатление на Маркеса, и он, секунду поколебавшись, кивнул головой.

— Только недолго.

— Разумеется.

Лейтенант вышел и, повинуясь властному кивку Эстевеса, вслед за ним вышла и ничего не соображающая Бенита.

— Папа, ты и в самом деле убил этого человека?

— Да, — каким-то, сразу угасшим голосом, подтвердил Эстевес. — Я его убил.

— Но этого не может быть, папа! — плачущим голосом вскричала Алехандра. — Ну, скажи мне, что это ложь, что ты просто хочешь спасти маму!

"Значит, она любит меня больше, чем Дельфину, — растроганно подумал Эстевес, — эх, девочка, как бы мне хотелось сказать, что это ложь, да теперь уже поздно…"

— Знаешь, Алехандра, эту тайну я хранил целых пятнадцать лет и уже было думал, что она никогда не раскроется…

— Но зачем, зачем ты это сделал?

— Из любви к Дельфине, — таким безнадежно-усталым голосом произнес Эстевес, что у Алехандры защемило сердце. — И, самое главное, девочка, как это ни страшно прозвучит, но я совсем не раскаиваюсь в этом. Я бы снова и снова убивал этого негодяя, пытавшегося надругаться над твоей матерью, имей он не одну, а несколько жизней.

— Но почему же ты не заявил об этом сразу, почему допустил, чтобы Мария Алехандра столько лет провела в тюрьме?

А вот на этот вопрос Эстевесу было невозможно ответить так же правдиво, как и на первый, но он постарался это сделать, рискуя утратить искреннюю симпатию дочери, сквозившую в ее широко раскрытых, блестящих от слез глазах.

— Да потому, что сделать это — значило обречь себя на несчастье. А я хотел жениться на Дельфине, иметь от нее детей и пройти весь намеченный путь до конца. И это не единственное зло, которое я совершил из любви к ней. Я убивал и других людей, да, убивал, Алехандра, хотя мне и ужасно признаваться тебе в этом. До сих пор, мне удавалось все скрывать, но теперь, видимо, пришел час расплаты. Я убил и Перлу и Монкаду, надеясь спасти нашу семью, которая, несмотря на все мои усилия, безнадежно развалилась. И вот об этом-то я и жалею больше всего. — Заметив, что Алехандра его уже едва слушает и, вот-вот, сорвется в истерику, Эстевес поспешил закончить. — Я представляю себе, какие чувства ты сейчас испытываешь, и не прошу твоего снисхождения… Помни лишь об одном — твоя любовь была для меня высшим счастьем во всей моей жизни.

Услышав последние слова, Алехандра вдруг подняла голову и взглянула прямо в глаза отца, который поразился ее твердому взору.

— Что бы ни случилось, папа, но я буду с тобой и помогу тебе начать новую жизнь. Клянусь тебе в этом!

— Спасибо, — растроганно сказал Эстевес, целуя ее в лоб, — а теперь иди, скажи лейтенанту, что я прошу у него еще ровно пять минут, чтобы привести в порядок свои бумаги, а потом буду полностью в его распоряжении.

Алехандра кивнула головой и вышла, а Эстевес тяжело поднялся по лестнице и заперся у себя в кабинете. Всю жизнь он лгал, считая, что именно этот путь ведет его от успеха к успеху, и вот теперь вдруг убедился, что все эти успехи оказались лишь мыльными пузырями, полопавшимися один за другим. Но, стоило ему единственный раз в жизни сказать правду, и эта правда, какой бы горькой и ужасной она ни была, принесла ему последнюю, но, зато, настоящую победу, сохранив любовь и уважение дочери. Все дальнейшее уже было бессмысленным и ненужным, да и не мог он представить себя в виде кающегося грешника, честно отбывающего наказание за все свои предыдущие грехи. Вся его гордость, спесивость, тщеславие противились такому уделу, и даже неимоверная любовь к дочери, не могла заставить предстать перед ней униженным и раздавленным. Всю оставшуюся жизнь видеть в ее глазах лишь сочувствие и жалость? Нет, с него довольно и того сочувствия, которое она ему сегодня выразила, пусть это будет его самым последним и самым чудным воспоминанием! Она не должна и не будет стыдиться трусости и малодушия своего отца, ставшего из знаменитого сенатора самым обычным уголовником! Не ради себя, но ради нее он сделает этот последний шаг, — подумал Эстевес и достал из тайника за картиной второй пистолет — первый был отобран полицией сразу после убийства Монкады. Глянув в чернеющий зрачок дула, он представил себе, как вздрогнет и закричит Алехандра, и невольно содрогнулся от жалости и ужаса.

— Прощай, моя любимая девочка, — прошептал он, взводя курок, — и прости за то последнее огорчение, которое я тебе причиню…

Камило застал Мартина в их любимом ресторане, за излюбленным столиком у искусственного камина. Мартин тоже заметил своего друга, когда тот еще только появился в дверях, и невольно поразился его болезненному виду. Казалось, за какие-то несколько часов, тот постарел как минимум на десять лет и было бы совсем неудивительно, если бы у него появились седые волосы. Мартин вдруг поймал себя на мысли, что страдания Камило находят в его душе гораздо больший отклик, чем былые страдания Себастьяна. В конце концов, тот сам был во всем виноват и только расплачивался за свои прежние грехи. Но за что расплачивался Камило, как не за самоотверженную любовь к той девушке, которая так и не захотела ее оценить, предпочтя плотскую страсть к Себастьяну. "Впрочем, не мне ее осуждать, — тут же спохватился он, — тем более, что ей самой пришлось в жизни немало страдать, и не только от; любви, но и от подлости, предательства, лицемерия. И, все-таки, как жаль старину Камило!"

— Прости, что побеспокоил, — вдруг извинился тот, подходя к его столику, — но ты сам предложил встретиться, если у меня вдруг что-то случится…

— Что ты, Камило, — тут же откликнулся Мартин, — я очень рад быть тебе полезен, тем более что, честно говоря, выглядишь ты далеко не лучшим образом. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Да, конечно, и лучше что-нибудь покрепче, — и Камило тяжело опустился на стул. Дождавшись своей выпивки и, ощущая на себе сочувственный взгляд Мартина, он не стал дожидаться его вопросов, а, сделав первый глоток, заговорил сам.

— Случилось то, чего я и боялся — Мария Алехандра предпочла твоего друга. Как, это все-таки ужасно, глупо, подло, что она так и не смогла разлюбить этого самца с большими и сильными руками, который насиловал ее, ревновал, изменял…

— Но и любил при этом, — осторожно заметил Мартин.

— Да, любил, — криво усмехнулся Камило, опорожняя стакан до конца, — и в этом еще одна гнусность… так обращаться с любимой женщиной. Знаешь, Мартин, — без всякого перехода вдруг произнес он, — я уезжаю…

— Куда? — изумился тот, но тут же понял, что Камило, действительно нашел лучший выход.

— Какая разница? Все равно куда… лишь бы все забыть, лишь бы не видеть этой счастливой пары — самца с сильными, волосатыми руками и эту самку с большими волоокими глазами…

— А твоя работа, сенат? — недоумевал Мартин.

— Да черт с ним со всем, — тяжело махнул рукой Камило, — как говорил старина Эстевес, который по сравнению с Себастьяном, кажется теперь не таким уж и гнусным типом: "мои избиратели меня поймут". Я ведь все равно собирался, сразу после нашей свадьбы уехать с Марией Алехандрой за границу, так что заранее уже все уладил. За меня не беспокойся — поработаю пару лет консулом, поживу спокойно и, самое главное, один, а там видно будет…

— Ну а все-таки — когда и куда ты едешь? — полюбопытствовал Мартин и был немало изумлен ответом Камило.

— Сегодня вечером… в Картахену. Я пробуду там несколько дней, пока не закончатся формальности с моим назначением. Только не говори никому, что я еще несколько дней буду в стране, пусть все считают, что я уже за границей. Я не хочу, чтобы она испытывала угрызения совести и пыталась меня остановить. Зачем мне ее совесть, когда нужна была только любовь?

Камило как-то задумчиво извлек из кармана пиджака конверт и, с пьяной рассеянностью повертев его в руках, протянул Мартину.

— Не хочу ее больше видеть… Точнее, хочу, но не могу… Будь другом, передай, но лишь когда меня уже здесь не будет.

— Ты все решил окончательно? — спросил Мартин, мучаясь от жалости к другу и не зная, чем ему помочь.

— Да, решил, — и Камило, тяжело поднявшись с места, протянул руку Мартину. — Прощай.

Он пошел было к выходу и вдруг, словно что-то вспомнив, остановился.

— Да, когда увидишь Себастьяна, можешь сказать ему, что иногда, ей-богу, гуманней совершить ошибку во время операции, чем заставлять так мучиться после…

"Дорогая Мария Алехандра! — утирая слезы, через несколько дней читала она прощальное письмо Камило. — Я боялся, что ты, невзирая ни на что, захочешь выполнить данное мне обещание, а потому и не решился проститься с тобой перед своим отъездом. Наш брак стал бы несчастьем для нас обоих — ты вспоминала бы о Себастьяне, а я — о твоей любви к нему, и в итоге ни один из нас не был бы счастлив…"

— Ох, Камило, — только и вздохнула она, — а я так надеялась, что ты поможешь мне победить это чувство!

"Я чувствую, что не в силах заставить тебя позабыть о своей любви к этому человеку, — словно отвечая на ее упрек, продолжал он, — а потому не могу и не желаю препятствовать твоему счастью, зная каких усилий оно тебе стоило. С моей стороны было бы просто нечестно вставать на твоем пути. Я люблю тебя так, что всей моей жизни не хватит, чтобы выразить тебе это чувство. Но что сделать, если волею судьбы, твоя любовь носит имя Себастьян Медина, а не Камило Касас! Я отказываюсь от своей надежды быть с тобою рядом — и знала бы ты каких мучений мне это стоило. Но зато тебе ни в коем случае не надо ни от чего отказываться, поскольку это будет самой бесполезной на свете жертвой. Будь счастлива, любовь моя, и это последнее мое пожелание. Прощай!"

Мария Алехандра была так взволнована, что не спала целую ночь, зато под утро приняла неожиданное решение. Они с дочерью поедут в Европу и поедут туда на целый год, чтобы за это время позабыть обо всех этих трагических событиях и обрести душевное спокойствие. Она ничего не обещала Себастьяну и ничего не будет ему обещать, а просто соберет чемоданы и уедет. Это будет самым честным поступком и перед ним, и перед Камило. Чтобы утвердиться в этом решении, Мария Алехандра прямо с утра поехала в аэропорт и взяла два билета до Парижа — на себя и на Алехандру, а на обратном пути решила заехать к отцу Фортунато и узнать нет ли каких новостей от Эулалии.

У отца Фортунато оказалось для нее целое письмо, в котором ее верная подруга рассказывала о своей жизни в отдаленной провинции Колумбии, среди обитателей бедного индейского поселка. Она живо интересовалась всеми новостями из жизни своей приемной дочери и Мария Алехандра решила непременно написать ей перед отъездом.

— Ну, а как поживают все остальные? — поинтересовался священник. — Честно признаться, но кроме самоубийства Эстевеса, упокой Господи его многогрешную душу, других новостей до меня не доходило. И знаешь, дочка, самоубийство этого страшного человека, хотя оно и запрещено в Священном Писании, вселило в меня невольное восхищение его поступком. Значит, у него, все-таки, хватило духа свести счеты с жизнью; значит, в нем все-таки пробудились какие-то остатки совести и заговорило раскаяние.

— Да, возможно, — рассеянно отозвалась Мария Алехандра, — хотя меня в данном случае гораздо больше волновали переживания дочери, которая была страшно потрясена его поступком. Но теперь прошло уже два дня после его похорон, и я надеюсь, что за время нашего путешествия, она окончательно успокоится. Ты спрашивал меня о других? Знаешь, счастливей всех выглядит Дельфина, которая полностью посвящает все свое время дочери и ничего не желает знать кроме нее. Материнство ее полностью преобразило и я, искренне надеюсь, что для нее уже началась новая жизнь. Тем более, что всякие обвинения в убийстве Луиса Альфонсо отпали сами собой и теперь она уже живет дома вместе с Пачей и Бенитой.

— А что с той многогрешной блудницей? — поинтересовался отец Фортунато с таким выражением лица, что Мария Алехандра сразу поняла, что речь идет о Кэти.

— О, над ней состоялся суд, признавший ее виновной в убийстве доньи Деборы, так что теперь она выйдет из тюрьмы не раньше, чем отбудет такой же срок, который отбыла я, — без всякой тени злорадства ответила Мария Алехандра. — А бедная Мече, которую несправедливо обвинили в убийстве своей лучшей подруги, была так напугана своим арестом и пребыванием в тюрьме, что сразу после своего освобождения уехала за границу, и я даже не знаю, вернулась ли она с тех пор на родину или еще нет.

— Помнится, у тебя еще была такая знакомая, — наморщил лоб отец Фортунато, — с богопротивной кличкой Мача, с которой вы сначала враждовали, но которая потом помогла тебе бежать из тюрьмы…

— А, Лорена, — улыбнулась Мария Алехандра, — ну как же, с ней тоже все в порядке. Мой друг Мартин нанял ей лучшего адвоката, так что на суде сочли возможным ограничиться условным наказанием. Теперь она уже на свободе. Мартин устроил ее медсестрой в собственную клинику, и теперь остается только пожелать им нормального человеческого счастья. Ее сестра Гертрудис вновь вернулась в дом Себастьяна и теперь присматривает за маленьким Даниэлем. Жаль, что я ничего не знаю о судьбе Тересы, с которой мы так больше и не виделись после суда. А ведь она была лучшей подругой моего детства. Я знаю лишь, что у нее был роман с Фернандо, но после того, как он ее бросил и вернулся к моей дочери — кстати, как только она станет совершеннолетней и мы вернемся из Европы, готовься к тому, что тебе предстоит их обвенчать — так вот, после этого, я ничего о ней не знаю.

— Зато я знаю, — неожиданно заявил священник, перебирая четки. — Эта скромная и красивая девушка часто бывает в нашей церкви и, уже не раз говорила мне о своем желании стать послушницей в женском монастыре.

— Тереса? — изумилась Мария Алехандра.

— Да, Тереса. А что тут удивительного?

— Мне странно представить ее монахиней… Неужели это все из-за любви к Фернандо? — и она вздохнула. — Наверное, все девушки из Санта-Марии такие однолюбки, как мы с Тересой…

— Ты мне так и не сказала самого главного, — напомнил ей Фортунато, — а мне уже пора служить обедню. Как твои дела с бывшим мужем? Кстати, этим больше всего интересуется и Эулалия.

— Да, я читала это в письме, — кивнула Мария Алехандра и пожала плечами. — Но я даже не знаю, что сказать. Кажется, скоро будет вынесено решение в его пользу и он вновь сможет вернуться к медицинской практике. Ну, а что касается наших отношений… После отъезда Камило, мы виделись с ним только два раза и то, лишь потому, что я заезжала проведать Даниэля. Себастьян настаивает, чтобы мы все начали сначала и в этом его поддерживают наши дети — и Алехандра, и Даниэль…

— Ну а ты сама?

— А я не знаю! — честно призналась Мария Алехандра. — Именно поэтому я и хочу уехать в Европу, чтобы оттуда, издалека, во всем разобраться. Пожелай мне счастливого пути и благослови на прощанье, как это делала наша дорогая Эулалия…

На следующий день Дельфина вместе с дочерью, которой все еще никак не могла подобрать имя, заехала к Марии Алехандре, чтобы проститься.

— Ну, разве не прелесть? — спросила она, показывая ребенка сестре.

— Да, это самая прекрасная малышка, которую я когда-либо видела в своей жизни, — радостно улыбаясь, отозвалась та. — Дай мне хоть немного ее подержать перед отъездом.

Дельфина осторожно передала ей девочку и вздохнула.

— Боже, теперь я, кажется, даже понимаю покойного Самуэля. Оказывается, улыбка дочери — это самое прекрасное, что только может быть в этой жизни.

— А ты уверена, что без нас у тебя все будет в порядке? — поинтересовалась Мария Алехандра, покачивая девочку и подходя с ней к зеркалу.

— Конечно, — ревниво следя за каждым ее движением, отвечала Дельфина, — с Бенитой и Пачей мне ничего не страшно. Вам с Алехандрой стоит побыть вдвоем, да и отдохнуть после всего того, что случилось.

— Дай-то Бог, — вздохнула Мария Алехандра, возвращая ребенка Дельфине, — чтобы мы сумели все забыть.

— Мы должны это сделать, — твердо произнесла она, переставая улыбаться, — и если не ради себя, то, хотя бы, ради наших дочерей. Кстати, где Алехандра, — вдруг спохватилась она, — если вы будете и дальше так копаться, то опоздаете на самолет.

— Да здесь я, здесь, — лукаво улыбаясь заявила Алехандра. — И я уже готова.

— Ну тогда прощайся с Пачей — и в машину.

Пока обе девочки о чем-то заговорщически шептались, Дельфина вполголоса спросила сестру.

— Ты все-таки решила уехать, так и не попрощавшись с Себастьяном?

— Нет, — плотно поджав губы, покачала головой Мария Алехандра. — Так будет лучше. Передай ему то письмо, которое я тебе оставила, и этого будет достаточно, тем более, что в нем я все объясняю.

После долгих поцелуев и небольшой суматохи, Мария Алехандра с дочерью сели в поджидавшее их такси и поехали в аэропорт. Приехали они как раз тогда, когда металлический голос громкоговорителя объявил на все здание аэровокзала:

— Объявляется посадка на рейс Богота-Мадрид-Париж-Франкфурт. Пассажиров просят пройти в самолет по международному коридору номер пять.

— Ах, Париж, — мечтательно вздохнула Мария Алехандра, — я так долго мечтала там побывать, что теперь даже не верится в скорое осуществление своей мечты. Ведь это не просто город, Алехандра. Во всех книгах, которые я читала, он назывался городом…

— Влюбленных, да? — мгновенно догадалась дочь.

— Да.

— Надеюсь, когда мы там устроимся, ты позволишь мне пригласить Фернандо?

— Разумеется. Но, кстати, о Фернандо, — Мария Алехандра изумленно взглянула на дочь. — А почему он не приехал тебя проводить?

— Он не смог, у бедняги столько дел, — лицемерно вздохнула Алехандра, придавая своему лицу самое опечаленное выражение.

— Знаешь, — вдруг произнесла Мария Алехандра, заметно волнуясь, — я ведь только однажды летела на самолете… вместе с Себастьяном. Я ужасно волновалась, а он меня успокаивал… это было так здорово!

— Хочешь, позвоним ему прямо сейчас и пусть летит с нами? — неожиданно предложила Алехандра.

— Еще чего выдумаешь, сумасшедшая девчонка! — притворяясь сердитой, сурово произнесла Мария Алехандра, — а ну топай в коридор номер пять и не оглядывайся. Нас ждет Париж…

Но Алехандра вдруг мгновенно отпрыгнула в сторону и заявила:

— А вот и нет, я никуда не лечу?

— Что за глупости… — начала было говорить Мария Алехандра и вдруг осеклась на полуслове, заметив подходивших к ним Себастьяна и Фернандо. — Что все это значит?

Себастьян смущенно улыбался и лишь растерянно пожал плечами в виде ответа на ее вопрос, зато Фернандо подмигнул Алехандре и галантно-весело поцеловал руку ее матери.

Видя растерянность взрослых, Алехандра решила взять все на себя.

— Мама, папа, — заговорила она обращаясь одновременно к Себастьяну и Марии Алехандре, — мы с Фернандо не могли допустить, чтобы ваша необыкновенная любовь закончилась из-за какого-то случайного недоразумения, а потому и решили приготовить вам этот сюрприз. Вот тебе твой билет, папа, бери маму под руку и веди в самолет. И если вы до самого Парижа так и не сумеете договориться, то мы с Фернандо решительно отказываемся вас снова мирить.

— Но у меня нет ни паспорта, ни визы, ни багажа, — изумленно сказал Себастьян.

— Зато у тебя есть мама, — так задорно улыбнулась Алехандра, что, не выдержав, улыбнулись и все остальные. — И, кроме того, мы с Фернандо обо всем позаботились. Фернандо, где паспорт и виза, доктора Медины?

— Пожалуйста, доктор, — и Фернандо мгновенно извлек из кармана куртки и то и другое.

— Вот и прекрасно. А все, что тебе нужно, папочка, находится в моем чемодане. Держи, — и Алехандра решительно протянула его отцу.

— Спасибо, дорогая, — и Себастьян, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Затем он повернулся, подал руку племяннику и вопросительно посмотрел на Марию Алехандру. Теперь все трое ожидали ее решения и она, вдруг счастливо улыбнулась и обнялась с Алехандрой. Затем, взяв под руку Себастьяна, она пошла вместе с ним по таможенному коридору и уже на выходе, еще раз обернулась и помахала дочери.

— А ты по-прежнему хочешь прожить со мной всю жизнь? — поинтересовалась она у Себастьяна, когда самолет уже набрал высоту и теперь летел над океаном.

— Конечно, — мгновенно отозвался он, — и даже сильнее, чем прежде.

— И ты сможешь забыть все, что было раньше?

— Ради тебя я готов родиться заново!

— И ты будешь любить меня так, как никто и никогда не любил?

— И с каждым днем все сильнее, и с каждой минутой все крепче. Придет время, и ты не будешь знать, что делать с такой огромной любовью.

— Я подарю ее нашим будущим детям!

А далеко внизу перекатывал свои тяжелые темно-зеленые волны океан, высоко в небе ослепительно сияло солнце, и впереди их ждал город с самым волнующим названием на свете — Париж.