Чувство вины может отравить жизнь любому человеку, и так будет продолжаться до тех пор, пока он либо не покается, либо не отдастся во власть иного, не менее сильного чувства, способного заглушить угрызения совести. Путь покаяния был для Дельфины закрыт, поскольку это означало бы отказ и от всех материнских прав на Алехандру, и — самое главное — от любви Себастьяна. А несмотря на все его обидные слова, Дельфина не переставала думать, что все же дорога ему, и что он обязательно одумается и вернется к ней. Но за это следовало бороться, пуская в ход все женские хитрости и все женское обаяние. Первым шагом такой борьбы должен был стать переезд Марии Алехандры в их дом. Этим Дельфина достигала сразу двух целей: препятствовала регулярным встречам Себастьяна с Марией Алехандрой и получала возможность в какой-то мере контролировать ситуацию, внося смятение в душу сестры своими признаниями. В том, что Мария Алехандра не откажется хотя бы временно поселиться в их доме, она почти не сомневалась, если только ей, Дельфине, удастся пробудить в ней родственные чувства и посетовать на отсутствие рядом близкого человека. Сложнее оказалось убедить мужа, который пришел в ярость, узнав о предполагаемом переезде.

— Ты сошла с ума, — завопил он, брызгая слюной, — эта женщина хочет отнять у нас дочь, а ты предлагаешь ей поселиться в нашем доме!

— Во-первых, эта женщина моя родная сестра, — хладнокровно парировала Дельфина, на всякий случай отодвигаясь подальше от мужа, — а во-вторых, вспомни, как мы поступили с ней! Нечего прикидываться жертвой, когда на деле ты — палач!

— Ты все это придумала, чтобы отомстить мне, я угадал? — подозрительно поинтересовался Эстевес, сбитый с толку внешним спокойствием жены.

— Нет, я так поступаю, потому что мне необходим радом верный человек. Я не могу больше доверять ни тебе, ни твоим людям, после того как ты оказался способен спустить меня с лестницы!

— Но я же извинился перед тобой и готов извиниться еще раз.

— Что мне от твоих извинений, — поморщилась Дельфина, демонстративно ощупывая огромный, во всю щеку, синяк под левым глазом. — Мария Алехандра будет жить в этом доме. Я ей уже позвонила, и она дала свое согласие.

— А я этого не допущу, я не позволю…

— А мне плевать на твои позволения, Самуэль! — перебила Дельфина. — Или будет так, как я сказала, или мы уйдем отсюда втроем, взяв с собой Алехандру.

— Ты не посмеешь! — злобно прошипел Эстевес, подходя к ней почти вплотную.

— Так брось мне вызов, Самуэль, тогда и посмотрим! Пойми раз и навсегда — я тебя ненавижу и никогда больше не позволю тебе распоряжаться моей жизнью!

Тяжело дыша и обмениваясь ненавидящими взглядами, они разошлись в разные стороны, а через полчаса в доме появилась Мария Алехандра.

— Самуэлю, видимо, не слишком-то приятно мое присутствие, — заметила она, появляясь в комнате Дельфины, — я поздоровалась с ним при входе, но он пробурчал в ответ что-то невнятное.

— Меня совершенно не интересует, что приятно, а что неприятно Самуэлю, — поморщилась Дельфина, — я терпела этот адский брак целых пятнадцать лет, но больше терпеть не намерена. Если б ты знала, сколько обид, унижений, насилия пришлось мне вытерпеть за эти годы… — Она помолчала и, тщательно подобрав соответствующую интонацию, поинтересовалась: — Ведь мы можем быть откровенны друг с другом?

— Я всегда была откровенна с тобой, Дельфина, — просто ответила Мария Алехандра, не ведая еще, к чему ведут эти таинственные приготовления.

— А я — нет, — задумчиво отвечала Дельфина, словно беседуя сама с собой, и при этом краем глаза следя за реакцией сестры. — Я запуталась в собственной лжи и почти утратила веру в будущее. Единственное, что у меня осталось, — это любовь… Нет, Самуэля я никогда не любила и теперь не могу простить себе этой сделки, которой с самого начала и являлся наш брак. — Она помедлила и вздохнула. — У меня есть другой мужчина, и он моя последняя надежда на счастье, от него я не откажусь ни за что на свете!

Произнеся эту напыщенную фразу, Дельфина испугалась, что переигрывает и что Мария Алехандра может догадаться, для чего затеян весь этот разговор. Она искоса взглянула на сестру, но та выглядела спокойной, хотя и поинтересовалась, знает ли об этом Самуэль. Было видно, что она спрашивает об этом скорее из вежливости, чем из любопытства. «Ну, голубушка, сейчас ты у меня попляшешь!» — злорадно подумала Дельфина, а вслух сказала:

— Нет, кроме тебя, об этом никто не знает. Да ты его видела, это тот самый врач, что делал мне операцию.

Мария Алехандра твердила себе, что не стоит доверять сестре, что, солгавши раз, она не погнушается сделать это снова и снова, что Дельфина, прожив с Эстевесом столько лет, просто разучилась быть искренней… И все же последние слова сестры причинили ей настоящую боль, а сама Дельфина отметила это с плохо скрываемым удовольствием.

— Что с тобой? — принимая озабоченный вид, поинтересовалась она и даже спустила ноги с кровати, на которой полулежала во время всего разговора. — Тебе плохо?

«Да, мне очень плохо, — подумала Мария Алехандра, качая головой. — Неужели Себастьян — любовником моей сестры, и все его слова о любви ко мне — это ложь? Ну нет, скорее всего лжет она, как лгала все эти годы, как лгала, когда говорила о смерти матери. Ну, а если это все-таки правда? Спокойно, Мария Алехандра, — уговаривала она себя, — не будь такой наивной дурочкой, которой тебя здесь считают, и не позволяй себя обмануть! Теперь, когда ты уже столько знаешь, ты без труда сможешь определить степень искренности своей дорогой сестрицы».

— Ты лжешь, Дельфина, — сделав над собой усилие, спокойно сказала она, — ты лжешь мне, как лгала всю жизнь. Кто говорил, что мамы давно нет в живых?

Дельфина, уже немало озадаченная долгим молчанием сестры, поразилась этому неожиданному вопросу.

— А с чего ты взяла, что она жива? — осторожно поинтересовалась она.

— Я была на кладбище и не нашла ее могилы. Теперь скажешь, зачем лгала мне?

— Да ради твоего же блага, — сердито отозвалась Дельфина, досадуя на то, что разговор неожиданно ушел в сторону. — После того как ты угодила в тюрьму, а папа умер, мама сошла с ума. Самуэль поместил ее в больницу для престарелых, ну и… вот, собственно, и все.

— Нет, не все, — строго произнесла Мария Алехандра, поднимаясь с места, — мы еще продолжим этот разговор в присутствии нашей мамы.

«Ну вот, на ловца и зверь бежит», — с удовлетворением подумал Монкада, заметив, что напротив дома Эстевеса остановилось такси и из него с трудом выбралась толстая седая старуха. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы сразу узнать Маргариту, которую он, по приказанию сенатора, безуспешно разыскивал уже целых два дня. Вот и сейчас он как раз выходил из дома, чтобы отправиться на ее поиски, но, к счастью, далеко идти не пришлось. А Маргарита, что-то недовольно бурча себе под нос, расплатилась с таксистом, который сразу уехал, и остановилась на тротуаре, рассматривая фасад роскошного особняка. Монкада решил, что пришло время действовать, неторопливо спустился вниз и зашагал по дорожке, мощенной серыми каменными плитами, навстречу старухе.

— Сеньора что-нибудь ищет? — подойдя к ней, вежливо осведомился он.

Старуха дернулась и затрясла головой. Монкада терпеливо ждал, пока она соблаговолит ответить, и молил Бога, чтобы в этот момент из дома не вышел кто-нибудь еще. Улица перед особняком сенатора была пустынна, и потому свидетелей Монкада пока мог не опасаться. Однако следовало действовать быстро и при этом не дать старухе что-нибудь заподозрить.

— В этом доме живет сенатор Самуэль Эстевес?

— Да, сеньора, но…

— Спасибо, молодой человек, — перебила его Маргарита, — сюда-то мне и надо. Я хочу кое-что высказать этому господину, спросить с него за все то, что он мне причинил…

— Подождите минутку, — поспешно сказал Монкада, видя, что старуха решительно направилась к дому, — я шофер сенатора и сейчас как раз собирался ехать за ним в офис.

— В офис? — недоверчиво переспросила старуха. — А где этот чертов офис? Опять придется брать такси, а это стоит денег…

— В этом нет необходимости, сеньора, — вежливо заметил Монкада, сдерживая нетерпение, — я охотно вас отвезу.

— Прекрасно, — оживилась старуха, — тогда поскорее поехали к нему, мне не терпится высказать этому негодяю все, что я о нем думаю.

— Я уверен, сенатору приятно будет вас видеть, прошу в мою машину.

Пока все шло успешно. Маргарита, ничего не подозревая, устроилась на переднем сиденье, и Монкада завел мотор. Он уже знал, что будет делать дальше, а потому не торопился, вежливо отвечая на злобную болтовню старухи. Когда ему это надоело, он включил радиоприемник и сразу наткнулся на сводку новостей.

— Власти пребывают в полной растерянности в связи с участившимися за последний месяц в столице убийствами нищих и бродяг. Только сегодня было обнаружено шесть трупов… — сообщил диктор.

— Ох! — не выдержала Маргарита. — Что же это происходит с миром, сеньор, если убивают этих несчастных?

— Да, это настоящая трагедия, — невозмутимо отозвался Монкада, продолжая внимательно следить за дорогой.

— Шесть человек! — ужаснулась старуха. — Можете себе представить — шесть человек!

— По-моему, вы ослышались сеньора — семь.

— Да нет, сеньор, это вы ослышались — шесть!

Монкада усмехнулся и не стал спорить. Он привез Маргариту в красивую старинную церковь, стоявшую на окраине города, поскольку был уверен, что сейчас, когда месса уже закончилась, в церкви никого нет, и потому можно слегка расслабиться и дать волю своему философскому красноречию, прежде чем совершить то, за что ему будет так благодарен сенатор Эстевес. Увидев, куда он ее привез, Маргарита совсем не удивилась и охотно вышла из машины.

— О, благодарю вас, сеньор, — растроганно сказала она, — я уже столько лет не была в церкви.

— Самое лучшее в церкви, — заговорил Монкада, осторожно беря ее под руку и ведя к стрельчатому входу, украшенному обильной каменной резьбой, — это то, что сколько бы времени человек здесь ни показывался, Бог все равно ждет его, ждет, когда боль, раскаяние или близкая смерть заставят человека прийти сюда, моля о спасении.

— А мы с вами? Что привело сюда нас?

— Смерть, сеньора, — просто ответил Монкада, — смерть.

— А кто умирает? — воскликнула старуха, бросая испуганный взгляд на его невозмутимое лицо.

— Мы. Каждый день мы медленно умираем, но иногда смерть поражает нас как молния, так что не успеваешь опомниться и в последний раз взглянуть на священный лик Господа нашего.

Внутри церкви, как и ожидал Монкада, было пусто. Тихо колебались огоньки свечей, бросая тени на гигантское распятие. В глубине здания, впереди черного ряда деревянных скамей, ярко сиял алтарь, озаряемый солнечным светом, проникавшим через витражи. Вся обстановка настраивала на умиротворенный лад, и Маргарита почувствовала теплую волну признательности к этому странному человеку, который был столь любезен, что привез ее сюда. Но почему он так печален, будто скорбящий ангел?

— А я и есть ангел, — словно прочитав ее мысли, тихо сказал Монкада. — Я держу огненный меч в своей деснице и помогаю покинуть этот мир всем несчастным, брошенным, забытым, повергнутым в прах самой жизнью. Давайте помолимся, сеньора, но молите Бога только о сегодняшнем дне, поскольку завтрашнего может уже не быть…

Когда они вышли из церкви и сели в машину, Маргарита пребывала в таком благостном состоянии, что далеко не сразу заметила, куда направляется машина. К этому времени они уже успели выехать за пределы города и теперь мчались по пустынному шоссе в сторону заброшенного известкового карьера. Монкада всю дорогу молчал, храня ангельски скорбное выражение лица, а Маргарита не осмеливалась его ни о чем расспрашивать и заговорила только тогда, когда они свернули с шоссе и, трясясь на ухабах, подъехали к краю карьера, откуда начинался глубокий обрыв.

— Где мы?

— Можно сказать, почти на небесах. Ну может, всего ступенькой ниже.

— Вы же обещали отвезти меня в офис сенатора Эстевеса!

— Ну, это было давно, а теперь мои намерения изменились. Я думаю, надо использовать нашу встречу с максимальной пользой. Ваш облик, сеньора, напоминает мне мою мать, поэтому я бы хотел исповедаться перед вами и сделать одно признание, касающееся вашей дочери. Но для начала давайте выйдем из машины.

Испуганная и заинтригованная, Маргарита нехотя подчинилась. Но подойдя к краю обрыва и взглянув вниз, она в ужасе отшатнулась и бросилась к Монкаде:

— Знаете, сеньор, мне страшно. Давайте лучше вернемся.

— Увы, сеньора, к моему величайшему сожалению, обратной дороги нет. Откуда-нибудь еще можно было вернуться, но отсюда никогда. Скажите, вы могли бы представить меня мужем вашей старшей дочери Дельфины?

— Дельфины? — ничего не понимая, переспросила Маргарита. — Но у нее уже есть муж. Она вышла замуж за человека, хуже которого на всем свете не сыскать. Неужели вы ее любите?

— Как никого другого, сеньора, — печально отвечал Монкада. — И если бы вы только знали, как много я приношу в жертву этой любви! Я хотел бы защитить ее от грубостей мужа и не смею этого сделать, боясь лишиться возможности быть рядом с ней. Я хотел бы свернуть шею ее любовнику — и не решаюсь этого сделать, чтобы не доставлять ей новых огорчений. Как бы я хотел назвать вас своей мамой, но вместо этого буду вынужден освободить вас от ваших страданий. — Он почти силой схватил Маргариту под руку и потащил к краю обрыва. Дул свежий ветер, ярко светило солнце, но Маргарите показалось, будто светло-серый карьер вмиг накрыла огромная черная тень.

— Посмотрите вниз, сеньора, — настойчиво попросил Монкада, — посмотрите и скажите, что вы там видите.

— Пустоту… — стуча зубами от ужаса, пролепетала Маргарита.

— Вам страшно?

— Очень.

— Однако там, внизу, придет конец всем вашим несчастьям и огорчениям. Там ваши страхи исчезнут навсегда, растворившись в бездонной темноте, в которой погаснут даже звезды. Там обретете вы покой и возблагодарите Бога и… меня за то, что я помог вам.

— Нет! — в ужасе закричала Маргарита, и эхо далеко разнесло ее крик по карьеру.

Излишнее любопытство доньи Деборы на этот раз чуть было не довело ее до беды. Явившись вместе с Мечей в кабинет начальницы тюрьмы, она так и не успела узнать имя заключенной, совершившей убийство Луиса Альфонсо, потому что откуда-то снизу, из внутреннего двора тюрьмы, вдруг донеслись опаянные крики и несколько выстрелов подряд, В кабинет начальницы ворвалась взволнованная надзирательница — огромная, двухметровая негритянка, которая доложила, что начался бунт и заключенным удалось заблокировать все выходы из тюрьмы, разоружив несколько человек из охраны. Услышав это известие, донья Дебора едва не упала в обморок, а толстая Мече покраснела и начала задыхаться. Их смятение еще больше усилилось, когда выяснилось, что заключенные ухитрились отключить связь. Разъяренная начальница тюрьмы, узнав о том, что уже есть первые жертвы, приказала подать сигнал общей тревоги и стрелять на поражение. Выяснив, что проход к карцерам еще свободен, она, чтобы избавиться от этих хнычущих дам, приказала запереть их в одну из камер для их же безопасности.

Так, впервые в своей жизни, сеньора Дебора оказалась в тюремной камере, и не просто в камере, а в тесном и темном карцере женской тюрьмы для особо опасных преступниц. Снаружи доносился какой-то приглушенный шум, но у нее уже так разыгрались нервы, что она набросилась с упреками на Мече, беспрестанно повторяя одну и ту же фразу: «Они убьют нас, убьют!» И только после того, как взбешенная Мече пригрозила, что отвесит лучшей подруге парочку оплеух, если та немедленно не прекратит истерику, донья Дебора поневоле умолкла.

Вскоре выяснилось, что, поместив их сюда, начальница тюрьмы приняла опрометчивое решение. Бунт охватил всю территорию тюрьмы. Распахивались двери все новых и новых камер. Через полчаса здание тюрьмы было уже почти полностью в руках заключенных, за исключением кабинета начальницы и небольшого участка коридора, где забаррикадировалась сама начальница и несколько успевших прорваться к ней помощниц. Тех, кто сидел в карцере, выпускали в первую очередь, и велико же было изумление заключенных, когда в одной из камер они обнаружили двух дрожащих от страха дам, по одному лишь виду которых легко было определить, что они относятся к высшим слоям общества.

Та самая Мача, которая, собственно, и затеяла бунт, первой напав на надзирательницу и отобрав у нее пистолет, мгновенно поняла, какой шанс дает судьба в ее худые, сильные и беспощадные руки. Несмотря на отчаянные мольбы доньи Деборы и глухие уговоры Мече, их обоих вытащили из карцера, объявили заложницами и поволокли по длинному коридору во двор, где толстая Мече, не выдержав нервного напряжения и быстрой ходьбы, упала на землю, жадно заглатывая ртом раскаленный от полуденной жары воздух, — у нее начался приступ астмы. Убедившись, что идти она больше не в состоянии, Мача резко изменила планы и, оставив обеих дам в толпе своих сподвижниц, незаметно скрылась.

А подоспевшая наконец полиция уже ломала наружные двери тюрьмы, оцепив плотным кольцом весь квартал. Вскоре специально экипированные полицейские, в бронежилетах и касках с забралами, ворвались в здание, стреляя в воздух и разбрасывая гранаты со слезоточивым газом. Те заключенные, что не успели ускользнуть, принялись поспешно разбегаться, стремясь поскорее вернуться в свои камеры. Дебора окончательно потеряла голову от страха, стоя на коленях в тюремном дворе перед неподвижно распростертым телом своей подруги, — Мече потеряла сознание. И тут к ним подбежал Себастьян, который, узнав от Гертрудис, куда поехала мать, и услышав в новостях сообщение о бунте, поспешил приехать к воротам тюрьмы. Себастьян ворвался внутрь вместе с полицейскими, уверяя всех, что он врач.

Но даже оказавшись дома и немного оправившись от пережитого ужаса, донья Дебора не оставила мысли найти убийцу своего старшего сына и через пару дней вновь продолжила свои поиски. А ее служанку Гертрудис, которая с утра осталась дома одна, ожидал крайне неприятный сюрприз, когда, открыв на звонок входную дверь, она нос к носу столкнулась с Лореной, или той же Мачей. Маче удалось выскользнуть из тюрьмы через задний двор еще до начала штурма, и теперь, оказавшись на свободе без гроша в кармане, ей пришлось вспомнить о своей сводной сестре — дочери ее второго отчима.

Нельзя сказать, что их встреча отличалась особой теплотой, но Гертрудис все же пригласила ее в дом, хотя вскоре и пожалела об этом. Мача ничуть не изменилась, оставшись все такой же наглой и бесцеремонной. Заявив, что она бежала из тюрьмы и теперь вынуждена скрываться от полиции, Мача потребовала от «своей дорогой сестрички» деньги, одежду и убежище. Отдав часть своих сбережений, Гертрудис удалось выпроводить опасную гостью, а та на прощание пообещала «не забывать единственное близкое ей существо», чем отнюдь не обрадовала озабоченную служанку. Волнения Гертрудис были не напрасны, ибо, как вскоре выяснилось, уходя, Мача прихватила с собой фамильные драгоценности сеньоры Деборы Медины.

Земли, на которых намечалось строительство плотины, принадлежали явно фиктивной фирме. Судя по всему, к ней имел какое-то отношение сенатор Эстевес. Камило как раз размышлял на эту тему, когда секретарша Флоральба доложила ему о приходе неизвестной красивой сеньориты, желавшей поговорить с ним о делах, имеющих непосредственное отношение к экологическим проблемам. Изрядно заинтригованный, Касас приказал проводить ее в свой кабинет и был удивлен еще больше, узнав в посетительнице секретаршу Эстевеса Перлу.

Выглядела она весьма эффектно: черные колготки, короткая черная юбка, плотно обтягивающая бедра, и ярко-красная блузка с высоким воротом. Длинные, цвета вороньего крыла, волосы, обычно свободно распущенные по плечам, на этот раз были взбиты в эффектную прическу, а умело накрашенные глаза еще с порога одарили Касаса откровенно вызывающим взором. Поздоровавшись с Камило, Перла опустилась в кресло, стоявшее напротив его письменного стола, и с самым отсутствующим видом закинула ногу за ногу, показывая тем самым, что не замечает насмешливого взора сенатора.

— Я многократно изучила все те аргументы, которые выдвигаются вами против строительства плотины, — заявила она деловым тоном.

— И сенатор Эстевес послал вас ко мне, чтобы мы вместе их обсудили?

— Никто меня никуда не посылал, — дернула плечом Перла, стараясь не замечать явной издевки, прозвучавшей в этом вопросе. — Я здесь потому, что я — думающая женщина. Вам нравятся думающие женщины?

— Это зависит от того… что они думают, — усмехнулся Камило.

Перла поняла, что так ничего не добьется, и решила сменить тон. Она сразу догадалась, что с Касасом ей придется намного тяжелее, чем с Бетанкуром, тем более что у нее не было никаких обличающих его документов. Именно поэтому она и решила сыграть на своем женском обаянии, ведь, кроме всего прочего, это была увлекательная игра, а сенатор был эффектным молодым мужчиной.

— Я думаю, — вновь заговорила она, слегка меняя позу, — нам не стоит отгадывать намерения друг друга, а есть смысл заключить, пусть даже временное, перемирие. Тогда, возможно, нам и удалось бы отыскать в этом проекте те положительные стороны, какие вы упорно не хотите замечать.

— Очень трудно отказывать такой женщине, как вы… — не торопясь, заговорил Камило, но Перла его перебила:

— А вы и не отказывайте. Давайте сегодня поужинаем вместе, и я постараюсь вас убедить, что вы во многом заблуждаетесь. Ну же, сенатор, — усмехаясь ярко накрашенными губами, произнесла она, заметив его колебания. — Не бойтесь, а то я подумаю, что все эти препирательства в сенате нужны вам лишь для того, чтобы не заснуть на его заседаниях!

— Ну что ж, — отозвался Касас, тоже вставая с места, — в какой ресторан меня приглашает сеньорита?

— Сеньорита приглашает вас к себе на квартиру.

Она вновь устремила на него проницательный взгляд своих черных глаз, но он уже решил подыгрывать ей во всем, а потому лишь вежливо наклонил голову. Тем не менее, когда вечером он парковал свою машину у дома Перлы, его не оставляло сомнение в том, правильно ли он поступает. Ведь все это могло быть самой тривиальной провокацией, затеянной против него Эстевесом. Правда, Камило в это не верил, поскольку Перла, на его взгляд, не годилась на роль провокатора, для этой роли больше бы подошла незнакомая ему женщина. Касас также не сомневался, что его не удастся ни в чем переубедить. Но тогда зачем же он шел к Перле — из любопытства или поверив, что она может вести какую-то свою игру? Как бы то ни было, решил он про себя, но букет роз не помешает.

— Меня приводят в восхищение настоящие мужчины, — проворковала Перла, открывая ему входную дверь и прижимая к груди цветы. — Проходите, Камило. Хотите что-нибудь выпить?

— Вообще-то, я не пью, — отозвался Касас с любопытством, осматривая апартаменты Перлы, — но для вас сделаю исключение. Только без яда, пожалуйста.

— Неужели вы думаете, что у меня такое бедное воображение, и я расправлюсь с вами столь скучным способом? — усмехнулась Перла, подходя к небольшому столику и наполняя два бокала.

— Никогда не думал, что на жалованье секретарши можно приобрести такую прелестную квартиру, — небрежно заметил Касас, опускаясь на диван и принимая из рук Перлы бокал.

— Вы забыли о нашем перемирии? — поинтересовалась она, опускаясь рядом и небрежно запахивая розовый пеньюар, подарок Эстевеса. На ней был сейчас и другой его подарок — модное французское белье, но время демонстрировать его пока не пришло. — И расслабьтесь, можете снять пиджак. Я чувствую, вы меня считаете каким-то лживым монстром, в то время как я, напротив, женщина вполне открытая…

— Я это заметил… — улыбнулся Касас, бросая взгляд на ее полуобнаженные груди.

Она поняла его взгляд и улыбнулась в ответ:

— Давайте продолжим наш разговор после ужина, а то голодные мужчины ужасно несговорчивы.

— Или чересчур податливы, — в тон ей заметил Камило. — Что вы от меня хотите, Перла?

Она постаралась ему это объяснить, пока он с аппетитом поедал изумительно приготовленное жаркое. Как ни странно, но ничего нового она ему не сказала, поэтому Касас, настроившийся на упорную борьбу, был даже слегка разочарован. Секретарша Эстевеса постаралась выразить свою озабоченность экологическими проблемами, затем произнесла тривиальную фразу: «политика — искусство компромиссов» и, наконец, призвала его проявить понимание текущего момента.

— Вы так ничего и не сказали о главном, — заметил он, вставая и благодаря, — хотя надо отдать вам должное — готовите вы превосходно.

— А что, по-вашему, является сейчас главным? — томно поинтересовалась Перла, подходя, а вернее, по-кошачьи подкрадываясь к нему.

— Строительство плотины в этом районе принесло бы неисчислимый экологический ущерб стране и огромные прибыли владельцу затопляемых земель. Так вот, сейчас главное — выяснить, кто на самом деле является этим владельцем. И, кажется, я это уже знаю, — добавил он, заметив изучающий взгляд Перлы.

— Вы уходите?!

— Да, если проведу у вас слишком много времени, то буду уже не столь тверд в своих убеждениях.

— Так в чем же дело? В моем доме для гостей нет графика, и вы можете оставаться здесь сколько хотите.

Призыв звучал настолько откровенно, что Камило решил не рисковать. «Черт возьми, а все-таки нелегко уходить, на ночь глядя, от такой эффектной женщины, только потому, что она работает на твоего политического противника!» — подумал он, покидая ее дом.

Сообщение о том, что в заброшенном известняковом карьере был найден обгоревший труп женщины, при котором оказался документ на имя Маргариты Фонсеки, повергло в ужас и Дельфину, и Марию Алехандру. У Дельфины началась истерика и она все время кричала, что и ее ждет такой же страшный конец. Когда же она наконец успокоилась, то попросила Монкаду позаботиться о похоронах ее матери. Тот обещал сделать все возможное и полностью заменить в этих хлопотах саму Дельфину, сопровождая тело несчастной Маргариты вплоть до самого погребения.

Мария Алехандра, оправившись после шока, тут же заподозрила в этом преступлении сенатора Эстевеса и, содрогаясь от рыданий на плече Эулалии, стала кричать, что «убьет это чудовище». Затем она отправилась в офис Камило и все ему рассказала, не утаив ни своих подозрений, ни желания отомстить.

Сам сенатор Эстевес, который узнал об этом раньше всех, вздохнул с большим облегчением и, так же как и его жена, поручил все заботы о похоронах Монкаде: «Главное, чтобы все было тихо и быстро, а девочки ничего не должны знать».

И получилось так, что именно Монкада своими непрестанными заботами о достойных похоронах растрогал даже служителей похоронной конторы, один из которых пожал ему руку и, выразив соболезнования, заметил, что никогда еще не видел такой преданности со стороны родственников. Монкада, действительно, так увлекся своими новыми обязанностями, что сенатору Эстевесу пришлось немало потрудиться, пока не нашел своего верного помощника в похоронном бюро.

— Можно узнать, что ты здесь делаешь? — поинтересовался он, когда убедился, что Монкада один.

— Представляю семью покойной сеньоры, сенатор.

— Какой еще сеньоры? Вот этой кучки обгорелого дерьма? — брезгливо поморщился Эстевес. — Хватит меня смешить. Ты разговаривал с адвокатами о землях старухи Фонсеки? Нужна подпись моей жены?

— Да, сенатор. Вам причитается часть владений Фонсеки-старшего, поскольку он был вашим компаньоном и есть документы, подтверждающие, что он вам остался должен.

— Это я помню, — нетерпеливо кивнул Эстевес, — а что с остальной частью? Я так и не смог добиться от старухи подписи на документе о передаче этих земель.

— Это бы ничего не изменило, так как она уже была объявлена душевнобольной, благодаря чему нам и удалось поместить ее в сумасшедший дом. Теперь эти земли должны перейти к ее наследникам.

— Проклятье! Жена вышвырнула меня из супружеской постели, и теперь я сомневаюсь, что она согласится заверять даже мои собственные счета.

— Но требуется не обязательно ее подпись, — хладнокровно заметил Монкада, — подписать может и Мария Алехандра.

«Все-таки тяжело иметь двух друзей, влюбленных в одну и ту же женщину», — решил Мартин после того, как у него состоялся обстоятельный разговор с Камило. В тот вечер они сидели за стойкой бара на улице Кортасара, причем если Мартин заказывал себе виски, то Касас пил только пиво. Сначала разговор зашел об убийстве секретарши, и Мартин рассказал о состоявшейся беседе со следователем. Тот высказал предположение о том, что преступление мог совершить и сам Камило, страдавший необъяснимыми провалами памяти. Как врач, Мартин и сам не мог отрицать правомерность такого предположения, и потому ему было вдвойне тяжело видеть, как ужаснулся при этом сообщении его друг. Сознавать себя невольным маньяком-убийцей — нет, это было слишком чудовищно! Ни подтвердить, ни опровергнуть это было невозможно, а поэтому оставалось только ждать результатов следствия.

Немного успокоившись, Камило заговорил о Марии Алехандре, которая приходила к нему в офис, потрясенная жестоким убийством матери, и просила помощи в розыске и наказании убийцы. Однако, рассказав Мартину о вновь открывшемся обстоятельстве, о том, что сенатору Эстевесу были до зарезу необходимы подписи наследников Маргариты Фонсека, чтобы стать единоличным владельцем всех земель, предназначавшихся под строительство плотины, Камило непроизвольно умолчал о совете, который он дал любимой женщине. А совет заключался в том, чтобы воспользоваться проживанием в доме сенатора и попытаться найти в его архиве, компрометирующие документы, благодаря которым можно было бы раскрыть все махинации Эстевеса, связанные с землями семьи Фонсека. Сначала Мария Алехандра призналась, что боится, но потом, когда он убедил ее, что это едва ли не единственный способ вывести на чистую воду ее коварного и жестокого противника, обещала подумать.

Но тяжелее всего пришлось Мартину тогда, когда Камило заговорил о своих чувствах к Марии Алехандре. Ему стало ясно, что речь идет не о какой-то любовной интрижке, а о той настоящей любви, что переворачивает всю жизнь. Но ведь и чувство Себастьяна к этой удивительной женщине тоже заставило его преобразиться! Получалось, что ни один из его друзей не имел преимуществ, и все предстояло решить самой Марии Алехандре. Впрочем, нет, Камило все же находился в более выигрышном положении и сам это сознавал, поскольку он знал правду о ее прошлом, и, несмотря на это, любил ее уже пятнадцать лет. В то время как Себастьяну еще только предстояло об этом узнать, и как он отнесется к тому, что любимая женщина столько времени провела в тюрьме, убив его родного брата, оставалось только гадать. Тем более что и сама Мария Алехандра была отнюдь не уверена в том, что Себастьян поймет ее, и даже пыталась порвать с ним, не дожидаясь шокирующих разоблачений. Короче, Мартин уже настолько запутался во всех этих хитросплетениях, что решил как можно меньше вмешиваться и не давать никаких советов.

Сенатор Эстевес чувствовал себя на редкость скверно, никогда у него еще не было столько проблем и неприятностей сразу. Не успел он вернуть домой дочь и помириться с ней, как Дельфина устроила ему грандиозный скандал, заявив, что ее тошнит от одного его присутствия, поэтому она не только не позволит ему больше притронуться к себе, но даже требует развода. Черт подери, но именно этого нельзя было допустить ни в коем случае! Претендент на пост президента страны — а именно в этом заключалась самая сокровенная мечта сенатора — должен быть безупречным семьянином! То, что у нее был любовник — тот самый врач, которого он однажды лишил практики и чье имя она произносила в бреду, лежа на больничной койке с переломанными ребрами, было наименьшей из проблем. Потому-то два дня назад Эстевес сумел удивить даже Монкаду, привыкшего думать, что сенатор никогда не ошибается.

В тот день, услышав голоса в холле, Эстевес вышел из своего кабинета и застал внизу такую сцену: Себастьян стоял в дверях с докторским чемоданчиком в руке, Монкада преграждал ему путь, а растерянная Бенита переводила взгляд с одного на другого.

— Я лечащий врач сеньоры Эстевес, — говорил Себастьян, — час назад она звонила мне домой. Сказала, что плохо себя чувствует, и просила приехать и осмотреть ее.

— Да, конечно, — отозвалась Бенита, — поднимайтесь наверх, доктор, а я принесу вам кофе.

— На кофе придется сэкономить, Бенита, — холодно заявил Монкада, не сводя глаз с Медины, — сеньор никуда подниматься не станет, поскольку уже уходит.

— Я пришел осмотреть больную, и без этого никуда не уйду, — возмутился Себастьян, который и так приехал сюда с большой неохотой, подозревая за этим вызовом страстное желание Дельфины устроить ему очередную сцену, но сейчас, разъяренный наглостью этого сенаторского холуя, передумал: — Я ее врач!

— Я бы скорее назвал вас наглецом. Проваливайте отсюда, любезный, пока вас не вытолкали пинками.

Пожалуй, впервые Монкада позволил себе дать волю своей ревности, уверенный, что и сенатор не потерпит присутствия любовника жены в своем доме. Однако он глубоко ошибся.

— Пусть он войдет, Монкада, — приказал Эстевес и сам спустился в холл, пропуская наверх Себастьяна. Когда Бенита тоже поднялась наверх и они остались одни, сенатор счел нужным объяснить свой поступок застывшему в недоумении Монкаде.

— Меня мучает чувство беспомощности, а это, можешь мне поверить, одно из самых мучительных чувств, особенно для такого человека, как я. Распадается моя семья, а я ничего не могу с этим поделать! Что толку препятствовать этому докторишке и зачем лишний раз противиться желаниям своей жены? И так уже слово «нет» стало самым употребительным во всех наших разговорах. Лучше иметь врага перед глазами, чем знать, что он действует у тебя за спиной. Тебе трудно меня понять, поскольку у тебя никогда не было семьи, так что поверь мне на слово: самое страшное в любви — это безразличие. Если уж нас с женой больше не связывает взаимное влечение, то пусть свяжет что-то иное, пусть даже это будет несчастье или боль…

Эстевес так и не понял, удалось ли ему убедить Монкаду, однако себя он убедил вполне и даже смирился с присутствием в своем доме своего главного врага — Марии Алехандры. Более того, он даже сумел извлечь из этого определенную выгоду, пригласив свою дочь и Марию Алехандру совершить вертолетную прогулку над своими земельными владениями. Дочь была в восторге, а Мария Алехандра откровенно недоумевала, зачем ему это понадобилось, тем более что Эстевес никогда и ничего не делал «просто так». На следующий день после прогулки сенатор понял, что пребывание Марии Алехандры в его доме, может быть не только полезным, но и приятным.

Случайно спустившись в холл, он застал там накрашенную дочь и сделавшую себе элегантную прическу Марию Алехандру. Обе были одеты в изящные вечерние платья и явно собирались уходить.

— Мария Алехандра пригласила меня сегодня поужинать в ресторан, — радостно сообщила дочь. — Ведь ты не будешь возражать, правда, папочка?

— Да, теперь я понимаю, почему ты так накрасилась, несмотря на мои запреты, — задумчиво проговорил Эстевес, окидывая внимательным взглядом свояченицу. — Рядом с такой прелестной женщиной, как Мария Алехандра, тебе необходимо нечто, что привлечет внимание и к тебе… Ну что ж, идите, я не возражаю, только возвращайтесь домой не слишком поздно.

Мария Алехандра изумленно вскинула черные брови — мало того, что Самуэль впервые делал ей комплимент, но он никогда раньше не смотрел на нее таким откровенным мужским взглядом! Чем это можно было объяснить? И не кроется ли за этим очередной подвох? Пока это было неясно, а потому оставалось лишь полагаться на время, которое все расставит на свои места, да быть предельно осторожной.

После их ухода Эстевес и сам вдруг почувствовал необходимость развеяться и, взяв с собой Монкаду, отправился в свой любимый бар «Ночная звезда».