Высок и строен Робин Гуд. Ему пятнадцать лет, И веселее смельчака Во всей округе нет. Пришел однажды в Нотингем Отважный Робин Гуд. Глядит — пятнадцать лесников Вино и пиво пьют. Пятнадцать дюжих лесников Пьют пиво, эль и джин. «Все бедняки у нас в руках, Не пикнет ни один!» «А ну, скажите, лесники, Что нового в стране?» «Король на спор зовет стрелков». «Ну что ж, мой лук при мне». «Твой лук? — смеются лесники. — Кто звал тебя, юнца? Да ты, мальчишка, тетиву Натянешь до конца?» «Я ставлю двадцать золотых, Для ровного числа. Оленя за пятьсот шагов Убьет моя стрела». «Идет, — сказали лесники, — Любой заклад хорош. Оленя за пятьсот шагов, Хоть лопни, не убьешь». Но не успел никто из них Ни охнуть, ни моргнуть, Как Робин за пятьсот шагов Попал оленю в грудь. Один прыжок, другой прыжок — Олень на землю лег. «Моя победа, лесники, Трясите кошелек!» «Не стоит, парень, наш заклад Такого пустяка. Ступай-ка прочь, не то, смотри, Намнем тебе бока». Тут Робин взял свой верный лук И связку длинных стрел И, отойдя от лесников, На них, смеясь, смотрел. Вовсю смеясь, за разом раз Спускал он тетиву, И каждый раз один лесник Валился на траву. Последний бросился бежать, Помчался что есть сил, Но зоркий Робин и его Стрелой остановил. Тогда шериф своим стрелкам Велел бежать бегом, За королевских лесников Расправиться с врагом. Одних без ног несли домой, Других стрелков — без рук, А Робин Гуд ушел в леса, Забрав свой верный лук.

Двенадцать месяцев в году, Их дюжина, считай, Но веселее всех других Весенний месяц май. Из леса вышел Робин Гуд, Деревнею идет И видит — старая вдова Рыдает у ворот. «Что слышно нового, вдова?» — Сказал ей Робин Гуд. «Трех сыновей моих на казнь Сегодня поведут». «А чем же эти молодцы Нарушили закон? Сожгли соседний монастырь? Чужих украли жен?» «Как можно, добрый человек, Переступать закон! Не жгли они монастыря, Чужих не крали жен». «За что же слуги короля На казнь их поведут?» «Они охотились в лесу С тобою, Робин Гуд!» «Клянусь, — воскликнул Робин Гуд — Ты рано плачешь, мать! Но видит бог, что я бы мог Навеки опоздать!» Вот Робин в город Ноттингем Пустился напрямик, И нищий встретился ему, Совсем седой старик. «Что слышно нового, отец?» — Промолвил Робин Гуд. «Сегодня в городе на казнь Трех братьев поведут». «Снимай, отец, свое тряпье, Наденешь мой наряд. А вот мешочек серебра, Хоть месяц пей подряд». «Красив и прочен твой наряд, А мой совсем худой. Не обижай меня, сынок, Не смейся над нуждой». «Снимай, снимай свое тряпье, Оно мне подойдет. А вот и двадцать золотых — Пируй хоть целый год!» Стал одеваться Робин Гуд. Сперва надел колпак. И тот колпак стоял колом, Держался кое-как. Накинул Робин ветхий плащ. Висел он как мешок И был залатан вкривь и вкось И вдоль, и поперек. Надел он старые штаны С огромною дырой. «Ого! — воскликнул Робин Гуд. — Затейливый покрой!» Надел чулки и башмаки, И снова в путь готов. «В таких чулках, — прибавил он, — Спасаться от долгов!» И посмеялся Робин Гуд Наряду своему: «Да, по одежке встретят нас, Проводят по уму». Прошел заставу Робин Гуд, Плащом лицо прикрыв. И вот на улице ему Попался сам шериф. «Спаси господь тебя, шериф, А я тут ни при чем. Скажи-ка, что ты дашь тому, Кто будет палачом?» «Штаны из лучшего сукна, — Шериф ему в ответ. — Штаны из лучшего сукна И пригоршню монет». Тут ловко прыгнул Робин Гуд, Вскочил на старый пень. «Эй, старичок, — сказал шериф, — Ты скачешь, как олень!» «Я помогать тебе, шериф, Не стану нипочем. Проклятье вечное тому, Кто будет палачом. Мешок для мяса я ношу, Для хлеба два мешка, А этот маленький мешок — Для звонкого рожка. Рожок мой знает Робин Гуд И весь лесной народ, И эта музыка тебе Добра не принесет». «Ну что ж, труби! — сказал шериф. — Подумаешь, гроза. Труби, покуда у тебя Не вылезут глаза!» Запел рожок, — и дальний лог Откликнулся ему, И скачет сотня верховых По ближнему холму. Запел рожок, — и топот ног Послышался вдали, И пятьдесят лихих стрелков Бегут в густой пыли. «Кто там бежит? — спросил шериф. — Куда они бегут?» «Ступай, шериф, встречать гостей!» — Ответил Робин Гуд. Шериф готовил три петли Трем братьям-удальцам, Но в этот день в одной из них Он был повешен сам.

Однажды на лесной тропе Прекрасным летним днем Увидел Робин мясника С тележкой и конем. «Привет, привет тебе, мясник. Твой конь и впрямь хорош. Давно ли начал торговать И сытно ли живешь?» «Не первый год, — мясник в ответ, — Торговлю я веду. Как подойдет базарный день, Стою в мясном ряду». «Ну что ж, — промолвил Робин Гуд, Другую речь начнем. А сколько стоит твой товар, С тележкой и конем?» «Немного стоит мой товар. Чтоб не жалеть о нем — Всего четыре золотых, С тележкой и конем». «Плачу на месте за товар, Тележку и коня. Посмотрим, есть ли мясники  Удачливей меня!» Приехал Робин в Ноттингем И начал торговать. За пенс он больше отдавал, Чем мясники — за пять. Вокруг тележки и коня Волнуется народ. Сидят без дела мясники, А Робин продает. «Смешно, — сказали мясники, — Смотреть на молодца. Должно быть, он решил спустить Имение отца. Ну что ж, здорово, новичок! На пир тебя зовем. Сегодня все мы, мясники, Идем к шерифу в дом». «Будь проклят, — Робин отвечал, Кто с вами не пойдет. Пируем вместе, мясники, Хоть ночь, хоть целый год!» И у шерифа за столом Похвастал Робин Гуд: «За всех я золотом плачу, Кто пьет сегодня тут!» «Он спятил, — шепчут мясники, — Он бредит, он в жару». «Постой же, — думает шериф, — Тебя я оберу». «Скажи, мясник, — спросил шериф, Богат ли ты скотом?» «О да, мой добрый господин, И землями притом. Пятьсот голов в моих стадах, Бог видит, я не лгу, И если хочешь посмотреть, Я показать могу». Шериф уселся на коня, Запасшись кошельком, А Робин Гуд в тележку сел Его проводником. Вот едет по лесу шериф, Монетами звеня, И говорит: «Храни господь От Робина меня!» Еще проехали они, И мимо, напролом, Олени вихрем пронеслись, Не меньше ста числом. «Ну как, шериф, хорош ли скот, Богаты ли стада?» «Молчи, мясник, я сам не рад, Что выехал сюда». Тут Робин трижды протрубил, И на знакомый зов Со всех сторон его стрелки Сбежались из кустов. К шерифу Робин подошел, Потряс его слегка И вытряс груду золотых На плащ из кошелька. Из леса выбрался шериф, Качаясь на коне. «Прощай, шериф, и помни нас, Да кланяйся жене!» Добрался до дому шериф, Велел позвать жену И ей, вздыхая, рассказал О том, как был в плену. «И поделом, — жена в ответ, — Зачем поехал сам? Тебе ли Робина ловить Да рыскать по лесам?» «Разбойник смел, — вздохнул шериф, Ловить его не мне. Куда спокойнее, жена, Держаться в стороне!»

Чудесно жить в глухом лесу, И спать в лесу, и есть. Но как-то раз в Шервудский лес Пришла дурная весть: Вилл Статли связан по рукам И заточен в тюрьму. Ловушку среди бела дня Подстроили ему. Хоть два шерифовых стрелка Остались на земле, Но завтра, чуть забрезжит день, Повиснет Вилл в петле. Когда услышал Робин Гуд, Что схвачен храбрый Вилл, Созвал он доблестных стрелков И новость объявил. И каждый клялся головой, Что Статли будет жив, Хотя бы всех своих людей Собрал на казнь шериф. Едва дозорных Робин Гуд Расставил по кустам, Из замка высыпал народ И вышел Статли сам. Был крепко связан храбрый Вилл, Едва ступить он мог, И, посмотрев по сторонам, Вздохнул лесной стрелок. «Прошу о милости, шериф, О сущем пустяке. Не подобает молодцу Болтаться на суке. Вели мне руки развязать И дать хороший меч. В бою от честного меча Не жаль на землю лечь». Но крикнул стражникам шериф, Чтобы скорее шли. Не от меча погибнет Вилл, А от тугой петли. «Вели мне руки развязать, — Сказал шерифу Вилл. — Готов я драться без меча, Покуда хватит сил». «Ну да! — сказал ему шериф. — Еще убьешь кого. Вот попадись мне Робин Гуд, Так вздерну и его». Подходит к виселице Вилл, Врагами окружен. И тут из ближнего куста Встает Малютка Джон. «Я вижу, Вилл собрался в рай, Меня не захватив! Уж это другу не к лицу, Не правда ли, шериф?» «Клянусь душой, — сказал шериф, Верзила мне знаком, И я его в свою тюрьму Отправлю прямиком!» Но, разом к Виллу подскочив, Рассек веревки Джон, И у кого-то острый меч Он вырвал из ножон. Плечом к плечу, спиной к спине Рубились Джон и Вилл, А в это время Робин Гуд На помощь к ним спешил. Мелькнула в воздухе стрела И в дерево впилась. «Скорей домой! — сказал шериф. — В лесу не наша власть». Шериф галопом поскакал, Пришпоривал как мог. За ним и стражники его Пустились наутек. «Постой, шериф! — воскликнул Вилл. Хоть лошадь пожалей! Ты вздернуть Робина хотел, Так надо быть смелей!» И вот на воле храбрый Вилл, Избавлен от петли. «Навек запомню я, друзья, Как вы меня спасли. Мы будем в зарослях бродить, В волнах густой травы И слушать звонкий щебет птиц Да пенье тетивы!»

Бродил по роще Робин Гуд, Присел в густую тень И незнакомца увидал, Прекрасного, как день. Его широкий алый плащ Багрянцем отливал. Он шел свободно и легко И песни распевал. Назавтра снова Робин Гуд Уселся в холодке, И тот же самый весельчак Прошел невдалеке. Но алый плащ его пропал Неведомо куда, И он, вздыхая, говорил: «Беда, Аллан, беда!» И незнакомца Робин Гуд Спросил в тени дубков: «А нет ли денег у тебя Для нас, лесных стрелков?» «Четыре пейса и кольцо Несу я в кошельке. Кольцо увидеть я хотел У милой на руке. Я ждал не год, а восемь лет, Да все, как видно, зря: Со старым рыцарем она Стоит у алтаря». «А как зовут тебя, бедняк?» — Промолвил Робин Гуд. «Зови меня Аллан Э-Дейл, Так все меня зовут». «А где любимая твоя, В которой стороне?» «Прямой дорогой я иду, Пять миль осталось мне». Бегом пустился Робин Гуд, Пять миль бежал подряд. И видит — в церкви темнота, Не начался обряд. Спросил епископ: «Кто вошел? Мы знать тебя должны». Ответил Робин: «Я певец Из Северной страны». «Входи, певец, я рад певцу И с музыкой знаком». «О нет, я встречу у дверей Невесту с женихом». Вошел жених, богатый лорд, В бородке седина. А с ним красавица вошла, Печальна и бледна. «Ну что ж! — воскликнул Робин Гуд. Невеста неплоха. Так пусть же выберет она По сердцу жениха!» И тут он трижды протрубил, Подняв свой верный рог, И двадцать пять лесных стрелков Ступили на порог. Они вошли под гулкий свод И молча стали в круг, И первым шел Аллан Э-Дейл, Сжимая длинный лук. «Ты долго ждал, Аллан Э-Дейл, И нынче пробил час: У алтаря без лишних слов Мы обвенчаем вас!» Сказал епископ: «Без меня Не обойтись никак. Я должен трижды их спросить, Согласны ли на брак». Но Джон сутану отобрал И облачился сам. «А ну! — воскликнул Робин Гуд. Утри-ка нос попам!» И только службу начал Джон, Захохотал народ: Семь раз спросил он молодых, Все спел наоборот. Затихли в церкви голоса, Окончился обряд, И Робин Гуд в Шервудский лес Стрелков увел назад.

Шериф без сна проводит ночь, А днем не правит суд. Ему покоя не дает Разбойник Робин Гуд. Вот в город Лондон, к королю, Отправился шериф, И целый час держал он речь, Колено преклонив. «Тот не шериф, — сказал король, Кто упускает власть. Не нападенья надо ждать, А первому напасть. Найди приманку похитрей, Захлопни западню, А там вези врага ко мне, Я сам его казню». Шериф вернулся в Ноттингем И думал по пути, Как Робин Гуда заманить И счеты с ним свести. И вот послушные гонцы Летят во весь опор. К шерифу доблестных стрелков Зовут они на спор. Кто в цель вернее попадет, Сам стоя за чертой, Тому достанется стрела С головкой золотой. Едва услышал Робин Гуд Крылатую молву, Велел он каждому стрелку Проверить тетиву. «Ну что ж, — сказал Малютка Джон, Идемте! В добрый час! А хорошо бы сделать так, Чтоб не узнали нас. Давайте сбросим свой наряд, Лесной зеленый цвет. Пусть будет каждый наш стрелок По-своему одет. Вот белый плащ, вот желтый плащ, Вот синие плащи. Перемешаемся с толпой, — Попробуй отыщи!» Из леса вышли удальцы, И каждый был готов Хоть умереть, но победить Шерифовых стрелков. А в шумный город Ноттингем Вошли по одному, Чтоб раньше времени себя Не выдать никому. Шериф напрасно на толпу Глядел из-под руки: Не попадались на глаза Мятежные стрелки. Был славный лучник — желтый плащ, Хорош и голубой, Но красный плащ их превзошел Искусною стрельбой. Был в красном зоркий Робин Гуд, Испытанный стрелок. Куда шутя он попадал, Никто попасть не мог. Стрелой он прутик расщепил, Сам стоя за чертой. Он честно выиграл стрелу С головкой золотой. Пока сбегался весь народ Смотреть на молодца, Тихонько выбрались стрелки Из тесного кольца. Потом, сойдясь в глухом лесу, Они присели в тень, И тут рассказы начались Про этот славный день. «Люблю, — воскликнул Робин Гуд, Нелегкие дела! Вот только плохо, что шериф Не знает, где стрела». «А мы, — сказал Малютка Джон, — Пошлем ему письмо. Но не с гонцом оно пойдет, А полетит само. Его к стреле я привяжу, Пущу стрелу в полет. Пускай оно к шерифу в дом, Как с неба, упадет». Был в страшной ярости шериф От дерзкого Письма, И сам потом дивился он, Что не сошел с ума.

Однажды спорили стрелки, Кто в метку попадет. Шериф смотрел на их игру, И тешился народ. Вот вышел в круг Малютка Джон Под крики, шум и смех. Он трижды в метку попадал, Стрелял вернее всех. «Кто ты такой? — спросил шериф. — Ты крепок и плечист». «Меня зовут, — ответил Джон, — Рейнольд Зеленый Лист». «Ступай, Рейнольд, служить ко мне. Чем худо у меня? Получишь двадцать золотых И доброго коня». И вот одет Малютка Джон Шерифовым стрелком, Но и теперь Малютка Джон С изменой не знаком. В погожий день в глухом бору Охотился шериф. Он на охоту ускакал, О Джоне позабыв. Давно шерифа ждет обед, Но все не едет он. «Эй, повар, дай-ка мне поесть!» — Сказал Малютка Джон. «Потерпишь, — повар отвечал, — Подать, так сразу всем». «Ну нет, — сказал Малютка Джон, — Я все-таки поем!» Он вынул длинный острый меч, А дюжий повар — свой, И оба начали крутить Мечи над головой. Сшибались в воздухе клинки, Не делая вреда. «Ого! — сказал Малютка Джон. — Ты бьешься хоть куда. Пойдешь со мной в Шервудский лес? Нас примет Робин Гуд». Ответил повар: «Хоть сейчас! Мне надоело тут». И он за мясом и вином Отправился в подвал. Малютку Джона он кормил И сам не отставал. Потом он ложки и ковши На кухню приволок. Они немало серебра Упрятали в мешок И светлый кубок золотой Забрали заодно. Из кубка этого шериф Пил пиво и вино. Смеясь, их встретил Робин Гуд, Прославленный стрелок. И в тот же день Малютка Джон Шерифа подстерег. «Скажи, Рейнольд Зеленый Лист, Что делал ты в лесу?» «Искал тебя, мой господин, Я весть тебе несу. Там, за ручьем, олень-вожак, Невиданный олень — Зеленый с головы до ног, Как роща в майский день!» «Клянусь душой, — сказал шериф, Оленя погляжу». «А я, — сказал Малютка Джон, — Дорогу покажу». Шериф доехал до ручья, А там уж гостя ждут: В зеленом с головы до ног Выходит Робин Гуд. Пришлось шерифу пировать. Сидел он, глядя вбок. Любимый кубок свой узнал И больше есть не мог. Воскликнул Робин: «Веселей! Еще кусок отрежь! Малютку Джона ты кормил, Теперь и сам поешь! Мы будем долго пировать, Хоть шесть часов подряд. Потом наденешь ты, шериф, Зеленый наш наряд. Беру тебя в ученики, В разбойники беру! Двенадцать месяцев, шериф, Ты проживешь в бору. «Остаться здесь? — спросил шериф. И спать на землю лечь? Да ты уж лучше прикажи Мне голову отсечь». «Клянись, — ответил Робин Гуд, — На этом вот мече Не мстить голодным беднякам, Забыть о палаче!» Поклялся нехотя шериф Не грабить бедный люд И полюбил Шервудский лес, Как лошадь любит кнут.

Искал добычу Робин Гуд, И вот лесной тропой Проехал рыцарь на коне, Как будто бы слепой. Он не пришпоривал коня, Поводьев не держал. Печальней рыцарь через лес Вовек не проезжал. Его окликнул Робин Гуд: «Эй, путник, в добрый час! Сегодня ты у нас гостишь, Обедаешь у нас». Омыл лицо и руки гость, Холстиною отер. Обильным был лесной обед, И жарким был костер. «Спасибо, друг, — промолвил гость, — За трапезу и честь. Не приходилось мне давно Как следует поесть. Тебя узнал я, Робин Гуд, Не только по плащу. Когда-нибудь и я тебя На славу угощу». Ответил Робин: «Ладно, друг, Но нынче как нам быть? Неужто нам, простым стрелкам, За рыцаря платить?» «Увы, не сыщешь у меня Монет хотя бы горсть». «А ну проверь, Малютка Джон! Не обижайся, гость». Ни пенса денег не нашлось, Гость вправду был бедняк, И Робин Гуд его спросил: «Но, рыцарь, как же так?» «Ах, Робин Гуд, перед тобой Несчастный Ричард Ли. Вот-вот лишусь я навсегда И крова, и земли. Знай, если долг монастырю Я нынче не верну, То все имущество аббат Возьмет в свою казну». «А много ли ты задолжал? Скажи, я знать хочу». «Четыре сотни золотых Никак не заплачу». За трапезой в монастыре Ждал рыцаря аббат. Судью он медом угощал, И тот был выпить рад. «Не отдан долг, — сказал судья, — А день к концу идет». Тут служка прибежал сказать, Что рыцарь у ворот. Вошел с поклоном Ричард Ли, И говор сразу смолк. «Ну, Ричард Ли, — спросил аббат, — Привез ли ты свой долг?» «Ни пенса, — рыцарь отвечал, — Достать не в силах я». «Но долг есть долг, — сказал аббат. — Долг платят. Пей, судья». «Всегда долги я отдавал, Долгами не грешу, Но нынче у монастыря Отсрочки я прошу». «Закон велит, — сказал судья, — Лишить тебя земли». «Будь добр, судья, продли мне срок, Хоть на два дня продли». «Плохой должник ты, Ричард Ли, Не стоишь доброты. В последний раз я говорю, Что нищим станешь ты». Тут рыцарь вынул кошелек И ближе подошел. Четыре сотни золотых Он высыпал на стол. Аббат от злости покраснел, Заерзал, замычал. Судья таращился на стол, Дивился и молчал. «Я должником сюда вошел, Не должником уйду. Друзья на помощь мне пришли И отвели беду!» Обратно ехал Ричард Ли Не грустен, не суров. С веселой песней он спешил Под свой спасенный кров.

Давно заметил Робин Гуд, Что дело не к добру, Когда шериф зовет стрелков На честную игру. Мол, кто в далекую мишень Вернее угодит, Того серебряной стрелой Шериф и наградит. «Ну что ж, — подумал Робин Гуд, — Одна игра не в счет. Шериф готовит западню, Посмотрим, чья возьмет». Стрелки явились в Ноттингем. Был свеж и зелен лист, А с луга слышен шум толпы И стрел протяжный свист. Тут каждый показал себя, Народом окружен. Отважный Вилл попал в мишень, За ним Малютка Джон. Достойно спорили стрелки, Хоть спор бывал и крут. Но всех вернее попадал Отважный Робин Гуд. Ему достался весь почет, Весь шум со всех сторон, Когда стрелу из серебра В награду принял он. Но дал шериф условный знак. Раздался рев рогов, И очутился Робин Гуд В двойном кольце врагов. «Вовеки проклят будь, шериф! Твой путь — обман и ложь. Но час расплаты недалек, От нас ты не уйдешь!» Тут стрелы начали свистеть Вокруг лесных стрелков. Немало порвано плащей У дюжих смельчаков. Но десять стражников свалил Десяток метких стрел, И ускакал домой шериф, Удрал, покуда цел. Пробились вольные стрелки, Двойной прорвали круг И вместе, дружною гурьбой, Перебежали луг. Тут ранен был Малютка Джон. Колено как в огне. Не мог ни пешим он идти, Ни ехать на коне. «Не раз, бывало, Робин Гуд, Сражались мы вдвоем. Шерифу в лапы ты меня Не отдавай живьем. Ты для меня свой честный меч Достанешь из ножон, Пусть от него приму я смерть!» — Сказал Малютка Джон. «Ну нет, — ответил Робин Гуд, — Тебе придется жить, Хоть обещай к моим ногам Всю Англию сложить». Он Джона на спину взвалил, И двинулся вперед, И по пути еще не раз Стрелял в шерифов сброд. На замок набрели стрелки. Был мал, но прочен он И свежевыкопанным рвом Надежно окружен. Жил в этом замке Ричард Ли. Ему в тяжелый час Помог деньгами Робин Гуд, От разоренья спас. Он в замок Робина впустил И весь его отряд. «Добро пожаловать, друзья! Таким гостям я рад. Поднимем мост, закроем вход, И ваш потерян след. Я щедрым пиром отплачу За ваш лесной обед». Они уселись пировать И ели от души, А поутру отряд стрелков Исчез в лесной глуши. Шериф от гнева поостыл, К нему вернулась речь, И рыцаря он приказал В засаде подстеречь. Был на охоте Ричард Ли, Он сокола спускал И на шерифовых верзил Беспечно наскакал. Его скрутили на земле И подняли с земли, И в ноттингемскую тюрьму Под стражей увезли. А дома рыцаря ждала Красавица жена. О том, что муж ее в тюрьме, Услышала она. Она по лестнице сошла С тревогой на лице И тут же поскакала в лес На резвом жеребце. «Скорей на помощь, Робин Гуд, Покуда муж мой жив! За то, что он тебе помог, Схватил его шериф». Тут Робин на ноги вскочил И вынул верный рог. «Поможем рыцарю, стрелки! Он славно нам помог!» Стрелки помчались что есть сил, И запросто они Перелетали на бегу Канавы и плетни. Ватагой в город Ноттингем Вошли они — и вдруг Им повстречался сам шериф С отрядом дюжих слуг. «Успел я вовремя, шериф, Проворно я бежал, Но было б лучше для тебя, Чтоб мертвый я лежал». Тут Робин меткую стрелу Опер на тетиву, И вот шериф, как куль с мукой, Свалился на траву. «Поездил вволю ты, шериф, Попридержи-ка прыть. Довольно грабить бедняков, Калечить и казнить!» Рубили вольные стрелки Шерифовых верзил, И вот с размаху острый меч Последнего сразил. Тогда отважный Робин Гуд Повел отряд в тюрьму. Там рыцаря он развязал И встать помог ему. «Верхом не езди, Ричард Ли, Учись ходить пешком, И станешь ты, не хуже нас, Лихим лесным стрелком».

Еще послушайте рассказ: Однажды поутру Охотился Малютка Джон, Бродил в густом бору. Вот на опушку вышел он, Тропой идет — и вдруг Навстречу едет сам шериф И с ним полсотни слуг. Отбился бы Малютка Джон, Ушел бы по кустам, Но лук хозяина подвел, Сломался пополам. «Будь ты неладен, старый сук, Тебя заброшу прочь. Ты мне испортил всю игру, Ничем не смог помочь». Веревками привязан Джон К смолистому стволу, Пока в бору оленей бьют К шерифову столу. А в это время Робин Гуд Шел ближней стороной И незнакомца повстречал На пустоши лесной. «Привет, привет тебе, стрелок, — Промолвил Робин Гуд, — Такие стрелы, как твои, Должно быть, метко бьют». «Я сбился с верного пути, Дороги не найду». «Тогда скажи, куда идешь, Тебя я проведу». «Хочу разбойника поймать, За помощь заплачу. Кто Робин Гуда мне найдет, Того озолочу». «Ну что же, ловишь, так лови, Увидим, чья возьмет. Но мы с тобой как два стрелка Поспорим наперед. Нагрянуть может Робин Гуд, Как гром средь бела дня. Кого же выставить на бой, Тебя или меня?» Они вкопали два прута И стали за черту, Чтобы немедля славный спор Решить начистоту. Вот незнакомец поднял лук, Стрела задела прут. Но прут стрелою расщепил Отважный Робин Гуд. «Господь помилуй и спаси, Наспорился я всласть. И сам разбойник Робин Гуд Не смог бы так попасть. Скажи мне, кто ты, проводник, И как тебя зовут?» «Себя сначала назови», — Ответил Робин Гуд. «Я имя славное ношу, Гай Гисборн я зовусь, Разбойникам я грозный враг, Но ты, стрелок, не трусь». «Мое жилье — Шервудский лес, Зовусь я Робин Гуд, И если ищешь ты меня, То это лишний труд». Тут меч ударился о меч. Пошли рубить сплеча И закружились по траве Два дюжих силача. И целых три часа подряд Рубились что есть сил, Но ни один из силачей Пощады не просил. Не остерегся Робин Гуд, Себя не поберег. Нога скользнула по корням, И был он ранен в бок. «Удар что надо, — он сказал, — Удар наверняка, Но раньше смерти умирать Позорно для стрелка». Двумя руками взял он меч, Собрал весь гнев и пыл, Ударил сверху напролом И Гисборна убил. Снял Робин Гуд зеленый плащ, В ручье омылся он И, плащ убитого надев, Надвинул капюшон. В рог Гисборна он затрубил, Как будто Гисборн жив. Протяжный звук достиг холма, Где отдыхал шериф. «Вы слышите? — сказал шериф. Гай Гисборн подал знак. Он Робин Гуда одолел, Уж это верно так. Я слышу, как трубит он в рог, Испытанный в бою, Его богатый длинный плащ По цвету узнаю. Сюда, Гай Гисборн, поспеши! Тут пленник есть живой. Какой награды просишь ты За многотрудный бой?» «Я предводителя убил, Но я еще в долгу. Позволь, шериф, мне заодно Прикончить и слугу». «Я мог бы, — отвечал шериф, — Тебя озолотить, Но просишь ты о пустяке. Что ж, так тому и быть». «Клянусь душой, — подумал Джон, — Что голос мне знаком. И вряд ли буду я сидеть В темнице под замком». В ножнах у Робина кинжал, Да вынуть не с руки: Уж больно близко сам шериф И все его стрелки. «Назад! — прикрикнул Робин Гуд Им кулаком грозя. — Мне пленник кается в грехах, Подслушивать нельзя!» Разрезал путы Робин Гуд, Когда никто не ждал, И Гисборна надежный лук Малютке Джону дал. Чуть только Джон достал стрелу, Едва он поднял лук, Как прочь шарахнулся шериф И вся орава слуг. Шериф галопом поскакал, Но прянула стрела И в сердце черное его Без промаха вошла.

Епископ Герфорд держит путь Через Шервудский лес. Отважный Робин говорит: «Идем наперерез! Убьем оленя пожирней, Убытка в этом нет: Епископ щедрою рукой Заплатит за обед». Стрелки в одежде пастухов Танцуют вшестером, А рядом жарится олень, Подвешен над костром. Спросил епископ: «Что за шум? Откуда эта прыть? И разрешил ли вам король Оленя подстрелить?» «Мы круглый год пасем овец, А нынче, ваша честь, Хотим попеть, и поплясать, И досыта поесть». Сказал епископ: «Молодцы! Веселье я люблю И всю компанию в цепях Отправлю к королю». «О пощади! О пощади! — Заохал Робин Гуд. — Повсюду ты творишь добро, Твори его и тут!» «Не пощажу, не пощажу, Виновному — петля. Тебе придется, весельчак, Потешить короля». Тут засмеялся Робин Гуд И ловко прыгнул вбок. Из-под дырявого плаща Он вынул верный рог. Он поднял рог раструбом вверх, И на протяжный зов Полсотни доблестных стрелков Сбежалось из кустов. «О пощади! О пощади! — Епископ застонал. — Я не поехал бы сюда, Когда бы только знал». «Не пощажу! Не пощажу! — Ответил Робин Гуд. — Идем со мной, почтенный поп, Тебя обедать ждут!» Повел он за руку попа, И долго, дотемна Ему со смехом подливал То пива, то вина. «Я вижу, тут меня введут В неслыханный расход!» «Не трусь, — сказал Малютка Джон, Я сам проверю счет». Он разостлал свой длинный плащ, И триста золотых Он из епископа натряс Во имя всех святых. «Смотрите, как они блестят, Как сыплются, звеня. Ты щедрый поп, хотя в душе Не любишь ты меня!» И на прощание стрелки Сыграли на рогах. Пришлось епископу плясать В тяжелых сапогах.

Весенним утром Робин Гуд Шел по лесу, — и вдруг Епископ встретился ему С большим отрядом слуг. «Беда!» — подумал Робин Гуд. — Конец пришел стрелку. Меня повесит этот поп На первом же суку». Пустился Робин наутек И видит ветхий дом, А в нем старуха у окна Сидит с веретеном. «Откуда взялся ты, стрелок, И как тебя зовут?» «Мое жилье — Шервудский лес, А имя — Робин Гуд. Епископ гонится за мной, Мы старые враги. Помочь не можешь, так прощай, А можешь — помоги». Старуха Робину в ответ: «Коль ты и вправду ты, Прими подмогу, Робин Гуд, От нашей нищеты. Кто мне прислал в тяжелый год И плащ, и башмаки, Того я как-нибудь спасу От вражеской руки». «Тогда снимай свое тряпье, Клади веретено, Бери зеленый мой наряд И стрелы заодно». Переоделся Робин Гуд И вышел за порог, И, миновав кольцо врагов, Исчез лесной стрелок. Епископ к домику вдовы Подъехал на коне. «Эй, живо Робина схватить И привести ко мне!» Епископ едет впереди С улыбкой на лице, А следом пленника везут На белом жеребце. Но вдруг из заросли лесной Выходит Робин Гуд, А следом вольные стрелки Плечом к плечу идут. «Кто ты? — епископ застонал. — Кого с собой я вез?» «Милорд, я старая вдова, А ты — паршивый пес!» Хотел епископ ускакать, Собрав остаток сил, Но Робин Гуд шагнул вперед И путь загородил. Он взял за шиворот попа, Стащил его с седла И крепко к дубу привязал На два тугих узла. Потом нащупал кошелек И срезал с ремешка, И вытряс груду золотых На плащ из кошелька. «Теперь отпустим мы попа, — Сказал Малютка Джон, — Но пусть он мессу пропоет, Такой у нас закон». Тут загнусавил мессу поп, Запел в лесной глуши, О здравии лесных стрелков Молился от души. И, несмотря на важный сан И свой высокий пост, Уехал задом наперед, Держась за конский хвост.

Прекрасной летнею порой Стрелки сошлись в бору И, чтобы силу испытать, Затеяли игру. Кто на дубинках начал бой, А кто скрестил мечи. «Ого! — воскликнул Робин Гуд. Вот это силачи!» Вовсю смеется храбрый Вилл, Хохочет от души: «Бывает сила посильней, Мой Робин, не спеши. Живет отчаянный монах В аббатстве за рекой. Он может каждого из нас Свалить одной рукой». Тогда отважный Робин Гуд Поклялся сгоряча Не есть, не пить, но разыскать Монаха-силача. Собрал он стрелы, поднял лук И тут же, налегке, Вскочил на резвого коня И поскакал к реке. К воде спустился Робин Гуд. Где был удобный брод. Глядит, — приземистый монах По берегу идет. На голове железный шлем Издалека блестит. У пояса короткий меч, В руке тяжелый щит. На землю спрыгнул Робин Гуд И привязал коня: «А ну-ка, пастырь, через брод Перенеси меня!» Монах под Робина подлез (А Робин был тяжел). Монах молчал, покуда вброд Реки не перешел. Он Робин Гуда перенес, Но только спрыгнул тот, Монах сказал: «Неси меня Обратно через брод!» Понес монаха Робин Гуд (А был монах тяжел), И молча, с ношей на плечах, Он реку перешел. Монаха Робин перенес, Но только спрыгнул тот, Как Робин крикнул: «Эй, тащи Обратно через брод!» Подлез под Робина монах, Чтобы назад нести. По пояс в воду он зашел И стал на полпути. И тут он Робина свалил, Швырнул его в поток: «А ну, приятель, не ленись. Барахтайся, стрелок!» На берег выплыл Робин Гуд И вылез на траву, И, осмотрев свой верный лук, Проверил тетиву. Он выбрал лучшую стрелу — Она не пощадит, — Но отразил ее монах, Успел подставить щит. «Стреляй, стреляй, лихой стрелок, Ей-ей, прицел хорош. Трудись хоть целый летний день, В меня не попадешь!» Но вот последнюю стрелу Отбил щитом монах. Они сошлись лицом к лицу Поспорить на мечах. И целых шесть часов подряд Рубились что есть сил, И на коленях Робин Гуд Пощады запросил. «Пощады, доблестный монах! Вконец я изнемог. Позволь мне только протрубить Вот в этот старый рог». «Труби, — сказал ему монах, — Хоть сутки напролет. Труби, да только берегись, Не лопнул бы живот!» Три раза Робин протрубил, И вмиг на этот зов Примчалось из лесу к реке Полсотни молодцов. «А чьи стрелки, — спросил монах, Торопятся сюда?» «Мои, — ответил Робин Гуд, — Но это не беда». «Пощады, доблестный стрелок! Ведь я тебе не враг. Позволь мне только просвистеть Вот в этот мой кулак». «Свисти, — ответил Робин Гуд, — Какие пустяки! Я не видал, чтобы попы Свистели в кулаки!» Три раза просвистел монах, И вмиг на этот зов Примчалось из лесу к реке Полсотни злобных псов. «Собаки справятся с людьми, А я, дружок, — с тобой». «О нет, — ответил Робин Гуд, — К чему нам этот бой?» Но сразу два огромных пса Помчались на него, И псы напали на стрелков, Один на одного. Стрелки пускали тучи стрел, Но не могли попасть: Лихие псы, вертясь волчком, Ловили стрелы в пасть. Но вот десяток метких стрел Пустил Малютка Джон, И разом лег десяток псов, Как громом поражен. «Постой, стрелок! — кричит монах. Пора кончать игру! Давайте этот славный спор Окончим подобру. Пусть не на праздник мы сошлись, А встретились в бою, Но не впервые во враге Я друга узнаю!» С тех пор в аббатстве за рекой, В крутых его стенах, Был у стрелков надежный друг — Отчаянный монах.

Вот еще один рассказ. Однажды, говорят, Переоделся Робин Гуд В монашеский наряд. Надел он черный капюшон, Повесил крест на грудь, А сверху четки нацепил И вышел в дальний путь. И мили Робин не прошел, Как вдруг в лесу глухом Он двух монахов повстречал, Гарцующих верхом. «Подайте брату во Христе! — Заохал Робин Гуд. — Тому, кто нищим подает, На небе воздадут. Я ничего не ел с утра, Уж больно сбор плохой, Ни кружки кислого вина, Ни корочки сухой». «Не жаль для ближнего монет, Монахи говорят. — Но нас ограбил Робин Гуд, Мы сами нищи, брат». «На шее крест у вас, попы, А ложь на языке. Придется, видно, вам помочь Порыться в кошельке!» Попы свернули на тропу, Чтоб ускакать по ней, Но Робин Гуд одним прыжком Перехватил коней. Он сбил монахов на траву И надавал пинков. «Ах, отпусти нас, добрый брат, Не мучай бедняков». «Выходит, все мы бедняки, Бедняк на бедняке? Ну что ж, помолимся втроем О толстом кошельке». И на коленях два попа Взывали к небесам: «Пошли нам, боже, золотых, А сколько, знаешь сам!» Ломали руки два попа И охали, молясь, А Робин песни распевал, Над оханьем смеясь. Потом он крикнул двум попам: «Ну, братья-бедняки, Посмотрим, что послал господь, Проверим кошельки!» И тут господни чудеса Свершились наяву: Пятьсот блестящих золотых Посыпались в траву. «Ого! — воскликнул Робин Гуд. Вот это барыши! Видать, что вы, мои отцы, Молились от души. Берите сотню золотых, Вам нынче повезло!» И встали на ноги попы, Вздыхая тяжело. Поднялись на ноги попы И думали, уйдут. «Еще не кончен разговор, — Сказал им Робин Гуд, — И на моем святом кресте Я клятву с вас возьму Не лгать до гробовой доски Нигде и никому. А встретив нищего в пути, Тотчас сойти с коня И бросить пригоршню монет, За вас и за меня». Монахам он привел коней И сесть на них помог, А сам отправился бродить В чащобах у дорог.

Из леса вышел Робин Гуд С дорожным посошком И в шумный город Ноттингем Отправился пешком. Свернул он к церкви городской, Вошел под гулкий свод, И весь народ его узнал, Но промолчал народ. Стоял в толпе седой монах (Да будет проклят он!). Он тоже Робина узнал И тихо вышел вон. Бегом к воротам городским Пустился он, как мог. Велел ворота затворить, Закрыть их на замок. «Не спи, шериф, вставай, шериф, Бери свой длинный меч! Мне Робин Гуда самого Случилось подстеречь. Давно я Робина искал И вот дождался дня. Когда-то сотню золотых Он отнял у меня». Из дома выбежал шериф Проходом потайным, И сотня дюжих молодцов Отправилась за ним. Под гулкий свод вступил шериф, Стрелки шагнули вслед. «А жаль, — подумал Робин Гуд, — Малютки Джона нет!» И начал он двуручный меч Крутить вокруг себя, И с ним по церкви заплясал, Без промаха рубя. Он трижды церковь очищал, Рубил врагов сплеча, Двенадцать воинов свалил Ударами меча. О шлем шерифа зазвенел И обломился меч. «Да будет проклят наш кузнец, Ни встать ему, ни лечь! На сотню луков и мечей Не выйдешь с кулаком, Хороший меч не отразишь Обломанным клинком!» Всю церковь заняли стрелки, Столпились во дворе И Робин Гуда наконец Связали в алтаре. Малютка Джон стоял в лесу, Густой листвой укрыт, И услыхал сквозь птичий свист Далекий стук копыт. Все ближе, ближе слышен стук. Глядит Малютка Джон — Кривой монах трусит рысцой, Откинув капюшон. «Какие новости, отец? Что так спешишь, пыля?» «Везу шерифу в Ноттингем Письмо от короля». «Короткий путь на Ноттингем Мне хорошо знаком. Позволь мне быть, святой отец, Твоим проводником. В чащобе бродит, говорят, Разбойник Робин Гуд, И если будешь ты один, Тебя в лесу убьют!» Недолго шел Малютка Джон. У первого же пня Он взял монаха за плечо И под уздцы — коня. Монах отходную прочел, Рыдая и моля, И Джон поехал в Ноттингем С письмом от короля. А в Ноттингеме в этот день Ворота на замке. Привратник дремлет на стене С большим ключом в руке. «Никак в осаде Ноттингем?» — Спросил Малютка Джон. «Сегодня утром Робин Гуд В темницу заточен». Шериф приветствовал гонца, Велел подать вина И скоро громко захрапел, Напившись допьяна. Когда весь дом его уснул И город спал во тьме, Малютка Джон с мечом в руке Отправился к тюрьме. Тюремщик выбежал на стук И стражей пригрозил, Но Джон пронзил его мечом И к стенке пригвоздил. «Я сам тюремщик хоть куда!» — Малютка Джон сказал И, Робин Гуда отыскав, Веревки развязал. Они успели до зари В тревожной тишине Пониже место отыскать На городской стене. Но вот запели петухи Один другому в лад, Стрелки тюремщика нашли, Ударили в набат. Скакал по городу шериф Под грохот, шум и звон, А Робин был уже в лесу, И с ним — Малютка Джон.

Однажды в гавань Скарборо Явился Робин Гуд, У корабелыцицы-вдовы Нашел себе приют. Спросила Робина вдова, Откуда, кто таков. «Я Симон, — Робин отвечал, — Из бедных рыбаков». «А я лихого рыбака Давно найти хочу. Красив и прочен мой корабль, И щедро я плачу». В открытом море перемёт Спустили рыбаки. Усердно Симон помогал, Но не загнул крючки. «Вот дурень! — злится капитан. — Чем может он помочь? Когда начнем делить улов, Прогоним дурня прочь!» Но вот к концу второго дня На мачту Симон влез И видит — издали корабль Идет наперерез. «Проклятье! — крикнул капитан. — Погибнет наш улов, Но нам теперь не уберечь И собственных голов. Я вижу, гонится пират За нашим кораблем. Не быть нам дома, рыбаки! В неволе мы умрем!» «Не бойтесь, — Симон отвечал, — Не поднимайте шум. Спустите парус, дайте лук, А сами прячьтесь в трюм». «На место! — крикнул капитан. — Ты, дурень, глуп и горд, И если ты не замолчишь, Тебя швырнут за борт!» Тут засмеялся Робин Гуд И к мачте прыгнул вдруг. Он прислонился к ней спиной И поднял верный лук. «Волна мешает мне стрелять, Суденышко креня. Скорее к мачте, капитан, Привязывай меня!» Нацелил Робин верный лук, Прищурив левый глаз, И вот стрела пирату в грудь Ударила как раз. Свалился замертво пират. К нему шагнул другой И тут же в воду полетел С пробитой головой. «Поставьте парус, рыбаки, Закрылась западня! Скорей от мачты, капитан, Отвязывай меня!» Они пристали к кораблю, Который опустел, И груду золота нашли, И груду мертвых тел. «Ну что ж, голодным беднякам Раздам я часть мою, А остальное рыбакам Охотно отдаю». «О нет! — воскликнул капитан. — Ты победил один, И ты хозяин золотых, Законный господин». Ему ответил Робин Гуд: «Согласен! По рукам! Пускай все золото идет На пользу беднякам!»

Убили оленя три молодца, Вилли, Адам и Клим. За это шериф тугую петлю Готовил всем троим. Они из тюрьмы бежали в лес, Вилли, Клим и Адам. Назвались братьями три стрелка И стали мстить господам. Но горько Вилли тосковал По детям и жене. О них он думал целые дни, А ночью видел во сне. Пробрался он в родной Карлейль. Было совсем темно, Когда постучал лесной стрелок В знакомое окно. Ему жена отворила дверь, Впустила Вилли в дом И не сводила с Вилли глаз, Пока он ел за столом. Стрелки короля окружили дом, На шум сбежался народ. Услышал Вилли лязг мечей И гул толпы у ворот. Он первой стрелой попал в судью, Судья ему был знаком. И хоть кольчуга судью спасла, Свалился судья мешком. «А ну соломы! — сказал шериф. — Хорошего огонька! Изжарится в доме Вилли-стрелок И три его щенка». Дом запылал с четырех углов, С улицы, со двора. «Вилли, родной, — сказала жена, — Прощаться, видно, пора». Вилли вязал узлы, узлы, Вязал простыню к простыне. На простынях он спустил детей, Помог спуститься жене. «Не тронь, шериф, моих сыновей, Жену не бросай в тюрьму. За все, что сделал я один, Мне отвечать одному!» Пылала крыша, и сруб пылал, Пылала у дома трава. Такой был жар, что у Вилли в руках Лопнула тетива. Он прыгнул в самую гущу врагов Из верхнего окна. Не раз, не два он их разгонял, Рубился как сатана. «Двери и окна, — велел шериф, — Бросайте на него!» Тут и окончился этот бой, Триста — на одного. Ему скрутили руки назад, Его повалили в грязь. «До завтра, Вилли, — сказал шериф, — Тебя петля заждалась». Наутро чуть свет проснулся судья В доме своем над рекой. Поехал виселицу смотреть На площади городской. Вертелся на площади мальчуган, Ко всем приставал подряд, Пока не ответили ему, Кого сегодня казнят. Тот мальчуган стерег свиней, Он был городской свинопас. Встречался Вилли ему в лесу, Кормил его не раз. Все разузнал про казнь мальчуган, А после был таков. Он в тот же час в глухом лесу Нашел отважных стрелков. Они бежали к стене городской, Мечи плащами прикрыв, Но видно было издалека, Что запер ворота шериф. Сказал Адам: «Вот чье-то письмо, С печатями к тому ж, А всем известно, привратник наш Не больно ученый муж». В ворота ногой ударил Адам, Еще и еще разок. Привратник к воротам заковылял И поглядел в глазок. «Нельзя, нельзя, — привратник сказал, — Ступайте прочь от ворот. Пока не повесим Вилли-стрелка, Мы не откроем вход». «Открой, собака, гонцам короля! Видишь его печать?» Загромыхал привратник замком, Больше не смел ворчать. Он отпер ворота — и мертвым упал, Наткнувшись на мечи. Адам оттащил его к стене И взял его ключи. Стояла виселица с петлей У рыночных ворот, А рядом с ней красовался судья И весь судейский сброд. И тут же в тележке Вилли лежал, Связанный по рукам. Его собрался повесить шериф На страх лесным стрелкам. Велел могильщику судья Снять мерку с молодца, Какую могилу, мол, копать После его конца. «Знаешь, судья, — Вилли сказал, — Что говорит народ? Кто роет яму лесному стрелку, Сам в нее попадет». Подняли луки Адам и Клим, Пустили по стреле, И через миг судья и шериф Валялись на земле. Веревки у пленника на руках Разрезал Клим мечом. Теснили врагов три брата лесных, Рубясь к плечу плечом. Хорошие луки были у них, С шелковой тетивой. Из тех, кто у виселицы стоял, Никто не ушел живой. Очистили площадь от врагов Лесные силачи, И вслед шерифовым стрелкам Адам швырнул ключи. «Берите обратно ваши ключи! Тут хватит на всех по ключу. Я вдоволь привратником послужил И больше служить не хочу». Вилли в сырой тюрьме отыскал Трех сыновей и жену. На вольный воздух вывел он Всех, кто томился в плену. А названным братьям он сказал: «Я жизнью обязан вам, И если вы попадете в беду, Я этот долг отдам». Они вернулись в дремучий лес И жаркий костер развели. Так Вилли чуть не повис в петле, А братья его спасли.

Проснулся Джонни на майской заре, Едва растаял мрак. Умылся Джонни на дворе И кликнул своих собак. Голодный лай услышала мать, Окно открыла она И стала горько руки ломать, Заплакала у окна. «Семь лесников тебя ловят, сын, Словно редкую дичь. Душу бы продали как один, Лишь бы тебя настичь. Не миновать тебе их рук, Не миновать лесников!» Но Джонни взял свой верный лук, Кивнул — и был таков. Он долго бродил в лесу густом, Добычу искал весь день, И увидал, что под кустом Лежит большой олень. Стрела мелькнула, олень вскочил И сделал два прыжка, Но тут собаки что есть сил Вцепились ему в бока. Оленя Джонни ободрал И мяса наелся так, Что разом возле ручья задремал, Едва покормил собак. Шел вдоль ручья седой старичок (Да будет проклят он!). Он к лесникам поспешил, как мог, В далекий Айлингтон. «Скажи, что нового, старичок? Ты ходишь по лесам». «Скажу, скажу, — отвечал старичок, Скажу, что видел сам. Отменный будет у вас улов: Олень у ручья убит, И возле огромных сытых псов Разбойник Джонни спит!» Проснуться Джонни не успел, Пронзила бок стрела. Кричат лесники: «Хорош прицел! Глядишь, и смерть пришла!» «Вам, лесники, привычней всего Исподтишка вредить. Вас семеро на одного, Могли бы разбудить!» Он привалился спиной к стволу, Уперся в камень ногой И в каждого всадил стрелу Так, что не надо другой. «Найдется ли птица в родном краю, На ветке или на пне — Слетать за холодной водой к ручью И лоб обрызгать мне? Найдется ли птица в родном краю, На ветке или на пне — Проведать матушку мою И рассказать обо мне?» Запел скворец, над окошком сев, На тихий протяжный лад. Печален был его припев: «Не ждите Джонни назад». Рубили ветки у ручья, Носилки из них плели, И молча верные друзья Домой стрелка принесли. Окончил охоту Джонни-стрелок. Он честно на свете жил. В сырую землю Джонни лег, Но прежде врагов уложил.

Не будь у Чарли старых ран, Будь с ним хоть десять человек, Его и сотня англичан Не одолела бы вовек. Связали Чарли по рукам, Коню пришпорили бока, И с наших гор во весь опор Умчали храброго стрелка. Узнал шотландский горный край Об этой вылазке ночной, И каждый клан на англичан Готов обрушиться войной. Но много месяцев война Не обнажала ржавый меч, И кровь пролиться не должна, Нам силы велено беречь. Мы молча ехали вперед, Мы твердо помнили приказ. У пограничных бурных вод Изменник Шекелд встретил нас. «Куда спешите, молодцы? Одежда ваша вся в пыли». «Мы ищем, нет ли здесь овцы, Овечку воры увели». «А коль овцу похитил вор, Зачем вам лестницы тогда?» «Летает коршун к нам во двор, Хотим добраться до гнезда». «Шотландцы дерзки на язык, Но мы везде шотландцев бьем!» Тут не стерпел верзила Дик, Пронзил изменника копьем. На четвереньках мы ползли, Все было смутно, как во сне. Верзила Дик сопел, как бык, И ставил лестницы к стене. Мы перелезли две стены, И рухнул первый часовой. Но между нами нет войны, И он останется живой. Бегом бежали мы к тюрьме, Где был наш Чарли заключен. На дверь тюрьмы нажали мы, И славный Чарли вышел вон. Он лихо прыгнул на коня, И конь под Чарли был хорош. Такой был конь, что плетью тронь — Так сам костей не соберешь. Тут замелькали огоньки, Враги ударили в набат, И на границе, у реки, Нас окружил большой отряд. Но со скалы в водоворот Наш Чарли прыгнул на коне. Был плеск, как гром, — и мы плывем На самой страшной быстрине. Стояло войско англичан На неприступном берегу. У них на миг отсох язык, — Так досадили мы врагу. А наш отряд укрыла мгла, И проворчал английский лорд: «Шотландцам ведьма помогла, А коль не ведьма, значит, черт».

Дул ветер в канун Мартынова дня, И холод был суров. Джон Гордон сказал, садясь на коня: «Поищем теплый кров. Того гляди, придет зима, Пора и на постой. А в замке Родсов хозяйка сама Славится красотой». Леди ждала на высокой стене, Когда вернется супруг, А Гордон на гнедом коне К замку скакал через луг. Леди сняла домашний наряд, Лучший надела взамен, А людям Гордона черт не брат, Они гарцуют у стен. В замке молятся перед едой, Ужинать сел народ, А люди Гордона толпой Спешились у ворот. «Леди, ко мне в объятья сойди, Не то накличешь беду. Тебя до утра я прижму к груди, А утром в храм отведу». «Напрасно, Гордон, ждешь под стеной, Меня не дождешься вовек. Я лорду останусь верной женой, Пусть одинок мой ночлег». «Эй, прикажи отодвинуть засов! Делай, что я велю, Или тебя и твоих щенков Вместе с замком спалю!» «Смешны твои угрозы мне, Их бояться — позор и стыд. А если мы погибнем в огне, Лорд за нас отомстит. Подай пистолеты, Глод, мой слуга, И заряди ружье. Пришла пора спасать от врага Дом и счастье мое». Леди стреляла, прищурив глаз, В сердце врагу своему И, хоть Гордона случай спас, Колено разбила ему. «Огня! Хорошего огня! Чтобы достал до крыш! За то, что ранила меня, Ты, леди, живьем сгоришь!» «О Джок, ты верным слугою был, Я память об этом храню. Зачем же камень ты отвалил И дал дорогу огню?» «Сытно, леди, я жил у вас, Но Гордону нынче служу, И если его не исполню приказ, То голову сложу». Маленький сын окликнул мать С нянькиных колен: «Душно, мама, нечем дышать. Давай сдадимся в плен!» «Мой бедный сын, не надо слёз, Я все бы отдала, Чтоб западный ветер пламя отнес И сгинула дымная мгла». Тогда сказала старшая дочь: «Мне рано гибнуть в огне, И я убегу из замка прочь, Спущусь на простыне». Там, где ниже была стена, Слуги спускали ее, Но прямо к Гордону она Попала на копье. Она лежала, нежна и мила, Алели щеки у ней, Но кровь, что из раны ее текла, Была еще алей. Угас понемногу сердечный пыл, Она побелела как мел. Джон Гордон сказал: «Я многих губил, А эту пожалел». Он юное тело раз и другой Перевернул копьем. «Она могла бы остаться живой И быть с мужчиной вдвоем. В ее лицо мне не взглянуть, А это скверный знак. Пора нам собираться в путь, Довольно пожаров и драк». Все выше поднимался дым, А жаркий огонь не гас, И леди сказала детям своим: «Настал наш смертный час». Джон Гордон, сидя на коне, Трубил в охотничий рог: «За мной, мои люди! Замок в огне, Пора и нам наутек!» Тут выехал лорд на гребень холма, И с болью увидел он, Что дым стоит, как ночная тьма, И замок подожжен. Кто резво бежал, кто мчался верхом На серых и вороных, Но в замке, залитом огнем, Уже не нашлось живых. Лорд вихрем мчался через луга, Страшен лицом он был, И черной кровью из сердца врага Он горе свое омыл.

Юная Кэтрин, Джонстона дочь, Жила у самых гор. Там каждый парень был не прочь Затеять с ней разговор. Но вот приехал Леминтон С шотландской стороны, И с первого взгляда понял он, Что лучше не сыщет жены. Он не спросил ни мать, ни отца, Он не спросил родни, Добился он тайного словца, Когда они были одни. Потом приехал Фоганвуд С английской стороны И увидал, что лишний труд — Искать другой жены. Спросил он мать, спросил отца, Спросил, что скажет родня, Но тайного не добился словца До самого брачного дня. Не стала Кэтрин свадьбы ждать, Послала слугу чуть свет, И Леминтон велел передать, Что скоро будет ответ. Он в тот же час послал гонцов В долины между гор, И двадцать отчаянных молодцов К нему собрались во двор. В окно поглядывал жених, И был он удивлен, Что скачут двадцать верховых И первым — Леминтон. Невеста сидела среди гостей. Смеясь, сказала она, Что, верно, призраков или фей Увидел жених из окна. Богатое было торжество, Каждый пил, сколько мог. Но вот Леминтон и люди его Ступили на порог. «Зачем ты выбрал этот час? Должно быть, задумал месть? А может, ты поздравишь нас И выпьешь в нашу честь?» «Принес я счастье, не беду, Но пир не для меня. С невестой в танце я пройду И сяду на коня». Невесте налили, от греха, Заздравную чашу вина, Но в честь Леминтона, не жениха, Ее осушила она. Недолго гость ее в танце водил. Он Кэтрин провел через зал, А там на коня ее усадил И вихрем ускакал. Две дюжины лихих парней Вернуть невесту спешат. Они готовы скакать за ней Хотя бы в самый ад. Где Кауден льется меж лугов, Где над горой гора, Запели голоса рогов, Что хороша игра. Там меч обагрился кровью врага, Не одна отлетела душа, И снова пели и пели рога, О том, что игра хороша. «Ты спасена, моя любовь! Ты не вернешься в плен. И не напрасно горячая кровь Лилась из наших вен». Равнинной Англии сыны, Забудьте о женщинах гор. В Шотландии вы не найдете жены, А найдете вечный позор. Вам не поверит горный клан, Хоть кланяйтесь вперегиб. Шотландцы рады кормить англичан Лягушками вместо рыб.

Юные лорды шотландских гор Затеяли сватовство, Но леди Мейзри дала отпор, Не выбрала никого. Напрасно они смущали ее То взглядом, то словцом. Напрасно они прельщали ее То брошью, то кольцом. Напрасно лорды тратили дни, Спешили за леди вслед. На все, что ей шептали они, Она отвечала «нет». «Оставьте меня, — сказала она, Забудьте обо мне. Английскому лорду я верна, Забудьте обо мне». Пронырлив и коварен был Один из кухонных слуг. Он к брату леди поспешил, Бегом бежал через луг. «Здоров ли отец, здорова ли мать? Проведать их пора. Но прежде должен ты сказать, Здорова ли сестра». «Здоров твой отец, здорова мать, Господь их уберег. А леди Мейзри не узнать, Ей тесен поясок». «О, если правду ты сказал, Будь проклят твой приход. Но если дерзко ты солгал, Петля тебя найдет». Он к замку сестры погнал скакуна И в башню вошел прямиком, Где длинные волосы она Расчесывала гребешком. «Скажи мне, кто любовник твой, И бойся выдумать ложь, Не то, сестра, клянусь душой, На месте ты умрешь». У леди дрогнула рука, И выпал гребешок. Она была розовей цветка, Но краска сбежала со щек. «Брат, о пощаде тебя молю И не скрываю вины: Я лорда Вильяма люблю, И мы обручены». «Мало тебе женихов кругом, Среди шотландских гор, Что ты спозналась с английским псом, На свой и мой позор? Ты отречешься от него, Когда родится сын, Не то, клянусь, от меча моего Погибнешь в миг один!» «Я крепче полюблю его, Когда родится сын, И пусть я от меча твоего Погибну в миг один». «Эй, слуги, вы верно служите мне За хлеб и тёплый кров. Преступная леди сгорит в огне, Несите больше дров!» С нее сорвали поясок, И он повис на сосне. «О боже, пришел мой смертный срок, Прости не простивших мне! Лорд Вильям мне спас бы жизнь и честь, Но где я гонца найду? Кто лорду доставит черную весть, Что я попала в беду?» «Леди, пошли мальчугана-слугу, Окажи мне такую честь, И я весь свет для тебя пробегу, Чтобы доставить весть. Не раз, о леди, сквозь дождь и град Я лорду весточку нес, А нынче, леди, я жизни не рад, Мне жаль тебя до слез». Он лук разгибал у каждой реки, Отдых давал тетиве. Он на лугу снимал башмаки И мчался по траве. Бежал мальчуган вперед, вперед, Спешил через луг и лес. Он в замке не стал тревожить народ, А на стену залез. Покуда сторож спал у ворот, Он за стеной исчез. «Не ждет ли жителей долин Набег в глухую ночь? А может, у леди родился сын Или прекрасная дочь?» «Шотландцы не спускались с гор, В долинах мирная мгла. Но леди всходит на костер За то, что твоей была». «Седлайте рыжего коня, Горячего как огонь. На помощь любимой помчит меня Самый горячий конь!» Услышала леди — кони храпят, И рыжий звонко ржет. «Убавь огня, жестокий брат, Колени пламя жжет». Услышала леди — сбруи звенят У замковых ворот. «Убавь огня, жестокий брат, Лицо мне пламя жжет. Страшную смерть ты готовишь сестре, В пламени и в дыму. Но на таком же страшном костре Гореть тебе самому! О Вилли, мне не быть живой, Веревок не порвать. Умрет, не родившись, ребенок твой, И с ним погибнет мать». «О, Мейзри, я убийц сожгу, Я смертью за смерть воздам, Но жить без тебя я не могу И в пламя брошусь сам».

Горной тропинкой, По выступам скал Смелый шотландец На бой ускакал. В пене, в поту, Раздувая бока, Конь возвратился Без седока. Горько рыдает Старая мать, Плачет невеста, Упав на кровать. «Сена тебе На лугах не косить! Сына тебе На руках не носить!» Перья на шлеме И меч у бедра — Что за герой Выезжал со двора! Залито кровью Пустое седло. Смелому парню Не повезло.

Отправилась Мэри Ливингстон Взглянуть на сенокос. Но с гор нагрянул Гленлион И Мэри с собой увез. Сперва подпругу он подтянул, Поставил коня на след, Потом он Мэри завернул В шотландский теплый плед. Он гнал коня по уступам скал, Забыв покой и лень, И ей оглянуться не давал Весь долгий летний день. А к вечеру примчался он В лощину между гор, Где ждал его брат по имени Джон И был назначен сбор. Овечье стадо топтало луг, Девчонки доили коров, Но пленница не смотрела вокруг, И взгляд ее был суров. «Прекрасная Мэри, не будь горда. Поверь, я буду рад Отдать мои тучные стада За ласковый твой взгляд». «Ни ласковый взгляд, ни сладкая ложь Не ждут тебя впереди, И ты обратно меня отвезешь, Назад в родной Данди». «Ты хочешь в Данди, любовь моя? Забудь про город родной. Ты крепко полюбишь наши края И станешь моей женой. Смотри, вот сено для коня, А для нас — молоко и сыр. Мы скоро в замке у меня Устроим свадебный пир». «Я пленницей ехала на коне, Мне горек шотландский сыр, И вдвое горше будет мне Постылый свадебный пир». Тут Джон угрюмо проворчал: «Клянусь на моем кресте, Я эту леди назад бы умчал При всей ее красоте. Нельзя жениху счастливым быть Невесте вопреки. Не можешь сердца покорить, Не требуй и руки». «Ты молод, Джон, — доживи до седин. Ты мало горя видал. Я счастья ждал не час один, Двенадцать месяцев ждал. Я страстно любил, я верно любил, Но сердца не тронул ее. Теперь я силой Мэри добыл, А что добыл — то мое». У замка на склоне скалистой горы Они сошли с коней, И тут же три его сестры Явились перед ней. Они заглянули ей в лицо, Не спрашивая ничего, И каждая молвила словцо, А Мэри — ни одного. Сказала младшая сестра, Девица по имени Джен: «О леди, я буду к тебе добра. Чем облегчить твой плен?» «Отныне я буду вечно страдать, А сердце — болеть в груди. В Данди мой отец, в Данди моя мать, И милый остался в Данди. Но если по доброте твоей Ты дашь мне перо и чернил, Узнает мой милый, Вилли Хэй, Где Гленлион меня скрыл». Тут Джен чернила и перо Пленнице принесла, А Мэри, платя добром за добро, Крепко ее обняла. Наутро Джен пришла с юнцом, Мальчуганом пятнадцати лет. Он был проворным и смелым гонцом И носил голубой берет. «Мой мальчик, вверяюсь тебе одному. Со мной стряслась беда. Спеши к любимому моему, И пусть он скачет сюда. О, если поможешь моей судьбе, Ты завтра будешь богат: Я цепь золотую отдам тебе, Когда прибежишь назад». По горным лугам, где лежала роса, Как птица летел гонец И после полудня в два часа Данди увидал наконец. Раздался грохот в тишине, Как будто гром копыт. Сам Вилли Хэй появился в окне И крикнул: «Кто стучит?» «О господин, я полдня в пути. Леди попала в беду. И если ты хочешь ее спасти, Я к ней тебя проведу». В гневе Вилли бумагу читал, Исписанную сплошь. «О Гленлион, твой час настал, Ты дерзость свою проклянешь. Ты сам на себя навлекаешь беду, Безмерна твоя вина, И я под землей тебя найду, Чтоб расплатиться сполна. Седлайте белого коня, Горячего, как огонь! Сегодня на славу будет резня, И нужен горячий конь! Спешите, братья, в седла сесть. Ударим мы, как гром. Не будем мы ни спать, ни есть, Но леди отобьем!» Вилли белого гнал коня, Гонец вороного гнал. Они доскакали к исходу дня До замка между скал. Рыдала Мэри в башне своей И не скрывала слез. Тут западный ветер подул сильней И голос Вилли донес. «О Мэри моя, появись в окне, Ступи ногой на карниз, А там в объятия ко мне Без страха прыгай вниз!» Связала простыни она, Хоть не на всю высоту, И только скользнула из окна, Ее Вилли поймал на лету. На резвого коня, в седло Ее посадил он вмиг. «Прощай, Гленлион! Твое время ушло, А цели ты не достиг!» Закрыли Мэри со всех сторон Рослые молодцы, И тут услышал Гленлион: На сбруях звенят бубенцы. «Эй, Джек! Беги и встречу готовь, Я слышу, поп у ворот. Женой мне станет моя любовь Прежде, чем дрозд запоет». «Мой брат, ты рано ждешь попа, О свадьбе помолчи. Там дюжих англичан толпа Стоит, обнажив мечи». «Эй, Дональд, Дункан, Дугальд, Хью! Откройте тяжелый засов! Покажем шотландскую удаль свою Своре английских псов!» Шотландцы дрались, не считая ран, Не жалея голов и плеч, Но запер ворота строй англичан, Мечом отражая меч. Любовники мчались со склона на склон, Скакали быстрей, быстрей. Так юную Мэри Ливингстон Выручил Вилли Хэй. Прощай, Гленлион! Терзай свою грудь! Катайся в грязи и пыли! Ты ловко нас хотел обмануть, Но мы тебя провели!

Я слышал, в роще у могил Подруге ворон говорил: «Давно уж нам поживы нет. Где нынче мы найдем обед?» «В долине рыцарь был убит, И знают, что он там лежит, Лишь сокол рыцаря, да пес, Да леди, краше алых роз. Но сокол дичь для леди бьет, А пес по зарослям снует, А леди впала в тяжкий грех. Мы поживимся без помех. Ты шею расклюешь как раз, А мне довольно синих глаз. Мы золотом его кудрей Гнездо укроем потеплей». О рыцаре горюет мать, Где сын погиб, ей не узнать, И кости белые его Во власти ветра одного.

Король шотландский пировал. Невесел был обед. «У нас прибавился корабль, А капитана нет!» Но с королем заговорил Старейший из вельмож: «Сэр Патрик Спенз — лихой моряк, Искусней не найдешь». И вот король послал письмо С печатью и шнурком. Его сэр Патрик получил На берегу морском. «В Норвегию, в Норвегию По бурному пути. Принцессу из Норвегии Ты должен привезти». Письмо сэр Патрик развернул С улыбкой на устах. Письмо сэр Патрик дочитал В печали и слезах. «Будь проклят тот, кто королю Напомнил обо мне. Кто выйдет в плаванье зимой, Тому лежать на дне. Но пусть вьюга ревет, Поплывем вперед По бурному пути. Принцессу из Норвегии Должны мы привезти». Ушел во вторник их корабль. Весь день мела пурга. Они в Норвегию пришли Под вечер четверга. Неделя полная прошла. Но не прошло и двух, — Норвежская скупая знать Заговорила вслух: «Шотландцы тратят на постой Норвежскую казну». «Вы лжете, наглые лжецы, Убытки я верну. Мы щедро платим за еду Чеканным серебром, А стоит только захотеть, И золото найдем. Поставьте парус, молодцы, Пора идти домой». «Крепчает ветер, капитан, Полнеба скрыто тьмой. Я видел новую луну Со старой на руках. Впервые в сердце у меня Зашевелился страх». Они отплыли сотню миль, Когда стряслась беда. Стемнело вокруг, И ветер завыл, И вспенилась вода. Сломалась мачта пополам, И каждый новый вал То бочку в море уносил, То моряка смывал. «А ну-ка подержи мой шлем. Мы много миль прошли, Хочу я с мачты посмотреть, Не видно ли земли». «Сэр Патрик, я держу твой шлем. Мы много миль прошли, Но сколько с мачты ни смотри, Не высмотришь земли». Спустился вниз сэр Патрик Спенз, Спокоен и угрюм. Тут море проломило борт И устремилось в трюм. «Тащите бархат и шелка, Не время их беречь! Скорее режьте на куски И затыкайте течь!» Тащили бархат и шелка, Не время их беречь. Спешили резать на куски, Но не заткнули течь. Вельможа от дождя берег Наряд богатый свой, А тут, глядишь, его вода Накрыла с головой. Немало пуха из перин Качалось на волне, Немало дюжих молодцов Тонуло в глубине. Придворным дамам короля Придется долго ждать, Пока домой сэр Патрик Спенз Воротится опять. Придется девушкам считать Недели и года. Они возлюбленных своих Не встретят никогда. Сэр Патрик Спенз лежит на дне У борта корабля, А возле ног его лежат Вельможи короля.

Парень здорово пахал, Всю весну не отдыхал. Целый день, бывало, пашет и поет: «Любит милая меня, Да мешает нам родня, И теперь мне хоть в могилу, хоть во флот!» Богачи, боясь за дочь, Отослали парня прочь: Подпоили, да и продали во флот, Чтобы стал он моряком, Услыхал бы пушек гром, — Он под пушками вернее пропадет. Ну а девушка его Не сказала ничего, Но в уме решила все наоборот. Раздобыв наряд мужской, В порт отправилась морской За любимым, тайно проданным во флот. И с надеждою в груди Сквозь туманы и дожди Днем и ночью шла и шла она вперед, Повторяя на ходу: «Все равно его найду, Хоть любимого и продали во флот!» Капитан, седой моряк, Ей, смеясь, ответил так: «Что я вижу! Вы — девица, добрый сэр?» Будьте счастливы вдвоем, Мы матросов продаем. Нам довольно сотни фунтов, например». Тут монеты как река Потекли из кошелька, Им на палубе устроен пересчет. Вот и все дела с концом. Молодые — под венцом, А матросов и поныне ищет флот.

Я служил на корабле, На шотландском корабле. Мы однажды подошли К неизведанной земле И пиратский черный бриг Увидали в полумгле У безлюдных глухих песков. Слышим, юнга говорит Капитану-ворчуну: «Впереди пиратский бриг, Я пущу его ко дну. Что ты мне за это дашь, Если я не утону У безлюдных глухих песков?» Отвечает капитан: «Коль минует нас беда, За тебя я выдам дочь, Будет свадьба хоть куда. Утопи проклятый бриг, Пусть сожрет его вода У безлюдных глухих песков!» Завернулся паренек В шкуру черного быка, Прихватил с собой бурав С судового верстака И поплыл не торопясь, Чтобы доплыть наверняка, Вдоль безлюдных глухих песков. Он сверлил пиратский борт В первый раз и во второй. А пираты эту ночь Скоротали за игрой И отправились на дно Хмурой утренней порой У безлюдных глухих песков. Наш парнишка плыл назад, Был он счастлив, был он горд. Закричал он: «Капитан! Подними меня на борт!» И услышал он в ответ: «Пусть тебя поднимет черт. Погибай у глухих песков!» Капитан ушел к себе, Плотно двери затворив. А парнишка нам кричал, Что его несет прилив. Мы подняли паренька, Но уж был он еле жив И погиб у глухих песков. Оказалась коротка Песня юнги-паренька. Мы зашили паренька В шкуру черного быка, И свалился он за борт Наподобие мешка У безлюдных глухих песков.

Скорее, мать, спустись во двор И покорми коня. Мне нужно Маргарет повидать Еще до заката дня». «Останься, Джонни, мой сынок, Все небо гроза облегла. Пока до замка доскачешь ты, Дорогу скроет мгла». «Пусть эта ночь темна, темна, Я поскачу сквозь тьму. Еще и полночь не пробьет, Я Маргарет обниму». «Скачи, мой сын, к любимой своей, Спеши обнять ее, Но в водах Клайда тебя найдет Проклятие мое». У берега Клайда конь захрапел, Сдержал свой резвый бег. Могли бы воды бурной реки Умчать пятьсот человек. «Ты крепко разгневался, старый Клайд, Ты все отрезал пути. Возьми мою жизнь по дороге назад, Только сейчас Пропусти!» Его швыряло и вверх, и вниз, Вперед, и назад, и вбок. Схватился он за прибрежный куст И выбрался на песок. Он к замку Маргарет прискакал, Спрыгнул с коня у ворот, Но было темно ее окно И в башню заперт вход. «О Маргарет, двери мне открой, Впусти скорее в дом. Я в бурном Клайде вымок насквозь, Стою на ветру под дождем». Но глухо слышится ответ: «Напрасно ты будешь ждать. Нельзя мне двери отворить, Не то проснется мать». «О, Маргарет, Маргарет, ночь на дворе, Угрюмая пора. Позволь мне хоть в амбаре твоем Остаться до утра». «Нельзя мне пустить тебя в амбар, Он доверху полон зерна. А дом мой полон спящих гостей, И башня гостей полна». «Прощай, о Маргарет, прощай. Я знал, что близок мой срок, Хотя, клянусь, такой беды Придумать я не мог». У берега Клайда конь захрапел, Сдержал усталый бег. Могли бы бурные воды умчать Тысячу человек. По шею в воду конь вошел, Дрожа как осиновый лист. И тут у Джонни прямо из рук Вода умчала хлыст. Он потянулся за хлыстом, Нагнулся он с седла, И Клайда быстрая вода С собой его унесла. Его швыряло и вверх, и вниз, Вперед, и назад, и вбок. Он долго искал прибрежный куст, Чтоб выбраться на песок. Он долго плыл — и пошел на дно, Под берег крутой унесен. Увидела Маргарет в этот час Тревожный, странный сон. «Скажи мне, мать, что значит мой сон? Приснился он отчего? Мне снилось, что Джонни стоял у ворот, И мы не впустили его». «Спи, Маргарет, спи спокойным сном, Еще глубокая ночь. Я Джонни ответила за тебя, Чтоб он убирался прочь». Бежала Маргарет к реке, Бежала что есть сил. Чем жалобней Джонни она звала, Тем яростней ветер выл. Она ступила в холодный поток, Волна поднялась до колен. «Отдай мне Джонни, старый Клайд! Бери меня взамен!» Она ступила в холодный поток, По грудь поднялась волна. На дне, под берегом крутым, Его нашла она. «Пусть матери нас хотят разлучить, Разбить любовь жестоко, Но рядом, Джонни, мы будем спать На самом дне потока».

Скакал на бешеном коне Уотерс молодой. Он королеву покорил Отважною ездой. Ему вдогонку посмотрел Старейший из вельмож, И королеве он сказал: «Не правда ли, хорош?» «Да, есть красавцы на земле, Носящие доспех, Но как они ни хороши, Уотерс лучше всех». Мрачнее тучи стал король И грозового дня: «Итак, Уотерс лучше всех, А значит, и меня?» В цепях Уотерса везли, Не дай бог никому. В цепях Уотерса везли По городу в тюрьму. «Не раз по улицам родным Я ехал на коне, Но ехать узником в цепях Не приходилось мне. Не раз по улицам родным Я ехал в дождь и град, Но не боялся я тогда, Что не вернусь назад». Стоял Уотерс молодой У плахи не один: Качалась рядом колыбель, Чтоб казнь увидел сын. И горько плакала жена Под похоронный звон, И по приказу короля Уотерс был казнен.

Прощай, прекрасная Энни моя, Мне нищая жизнь надоела. Заморскую леди просватал я, Теперь за свадьбою дело. Но кто нам сварит свадебный эль, Свадебный хлеб испечет И юной невесте из дальних земель Окажет достойный почет?» «Верная Энни сварит вам эль, Свадебный хлеб испечет, И юной невесте из дальних земель Окажет достойный почет». Она ждала девяносто дней, Ждала в слезах и в горе, И наконец сказали ей, Что парус виден в море. За руку сына она вела, Несла на руке другого. На башню высокую взошла И вдаль глядела сурово. «Пойдем, пойдем, наша добрая мать, Пойдем скорее с башни. Здесь очень холодно стоять И за тебя нам страшно». Она достала хлеб из печи, В ковш нацедила мед, Связала вместе все ключи И стала у ворот. «Совет да любовь жениху-молодцу, Красавице невесте. Счастливо им пойти к венцу И жить в своем поместье». Она на пиру носила снедь, Но медлила в углу, Чтоб полотенцем глаза отереть И вновь идти к столу. Окончен пир, и шум затих. Легли ночные тени. В опочивальню молодых Свела прекрасная Энни. Потом она арфу взяла со стены: Пусть музыка звучит. Но чуть рукой коснулась струны, Заплакала навзрыд. «О будь я дикой кошкой большой И крысами — сыновья, Моих сыновей в трущобе сырой Прикончила бы я. О будь я гончей собакой лихой И зайцами — сыновья, Моих сыновей в чащобе сырой Прикончила бы я». Невеста сказала: «Кто там поет? Пойду загляну туда. Тому, кто поет, заснуть не дает Какая-то беда. Скажи, отчего твоя песня грустна, Как зимние хмурые дни? В подвале лопнула бочка вина? Тесто ушло из квашни?» «Не вылилось из бочки вино, Не уходило тесто. С милым расстаться мне суждено, Другая — его невеста». «Скажи мне имя отца твоего, Лицо твое странно знакомо». «Рыцарем Чайки звали его, Он за море уехал из дома». «Я долго, сестра, этой встречи ждала И счастье верну тебе смело. Я мужу один поцелуй отдала, А сердце отдать не успела. Я флот нагрузила в заморской земле, Парусов белокрылую стаю. Домой я вернусь на одном корабле, А восемь тебе оставляю».

Девица села у ворот Развеять грусть-тоску, И видит — юноша идет По желтому песку. «Куда собрался, милый друг? Должно быть, путь далек, Коли не смотришь ты вокруг И не жалеешь ног». Он обернулся на ходу И так ответил ей: «К другой девице я иду, Она тебя милей». «Так, значит, летом на лугу Ты лгал мне нежным взглядом? А если я тебе солгу Под снегом и под градом?» «Когда и ты полюбишь вновь, Простишь мою вину. Нашел я новую любовь, Ее не обману». «Ах, неужто, Джон, до конца времен Твоей не буду снова? Неужто вправду ты влюблен И мне искать другого?» Он в первом городе купил Дешевый перстенек И ей на память подарил, Безжалостен и строг. «Ах, неужто, Джон, до конца времен Твоей не буду снова? Неужто вправду ты влюблен И мне искать другого?» Купил он в городе втором Перчатки и меха И ей велел искать добром Другого жениха. А в третьем городе он был Приветлив, как всегда, И снова так ее любил, Как в прежние года. Он подарил ей кошелек И свадебное платье. К себе девицу он привлек И заключил в объятья.

Цыгане к замку пришли всемером. Как странно они запели! Так песня жгла, так нежна была, Что встала графиня с постели. Она к цыганам сошла во двор Под бубна глухие удары. Цыгане прельстились ее красотой И сотворили чары. Ей дали цыгане съесть имбиря, Ореха мускатного дали, Взамен семь перстней графиня дала, Каких они ввек не видали. Вернулся граф к любимой жене Верхом и в доспехе бранном, Но верный слуга ему сказал: «Графиня ушла с цыганом». «Седлайте живей гнедого коня, Гнедой вороного обскачет. Еще до заката узнаю я, Где леди бездомная плачет». «Поедем домой, любовь моя, Вдвоем по горному склону. Я на мече моем клянусь, Что пальцем тебя не трону». «Мы вместе ездили через поток, И в замке была я хозяйкой, А нынче поток перейду я вброд С цыганской бродячей шайкой. Мы в мягкой постели спали вдвоем, Верны супружеской чести, А нынче я в углу на золе Засну с цыганами вместе. По замку в сапожках ходила я Из тонкой кожи испанской; По вереску в грубых башмаках Пойду я с ватагой цыганской. Но любит меня мой Джонни-цыган, И я люблю его тоже, И мне один его поцелуй Всех замков в мире дороже».

Проснись, лорд Дуглас, вставай скорей, Доспехи надеть спеши. Пусть люди не скажут, что наша дочь Венчалась в ночной тиши, Проснитесь скорее, мои сыновья, Спешите доспехи надеть, И в оба глядите за младшей сестрой, За старшей поздно глядеть». Она скакала на белом коне, На сером в яблоках — он, И рог висел у него на боку, И быстро темнел небосклон. Лорд Вильям на миг обернулся в седле, Повел глазами вокруг И видит — семь братьев на резвых конях Вдогонку спешат через луг. «О леди Маргарет, наземь сойдем, Коней подержи в поводу, А я обнажу мой острый меч И братьев твоих подожду». Она не давала воли слезам, Но видела, стоя вдали, Как семь ее братьев и старый отец Один за другим полегли. «Лорд Вильям, сдержи хоть один удар Ради отцовских седин. Я много друзей могла бы найти, Отец у меня один». Она достала белый платок Голландского полотна И осушила раны отца, Что были краснее вина. «О леди, теперь навсегда выбирай, Остаться иль сесть на коня». «Я еду, лорд Вильям, я еду с тобой, Нет больше родных у меня». Она скакала на белом коне, На сером в яблоках — он, И рог висел у него на боку, И грозно темнел небосклон. Все медленней ехал он вперед, А в небе луна взошла. Он леди Маргарет возле реки Помог сойти с седла. Они наклонились к прозрачной воде, Они отразились в волнах. Но волны реки окрасила кровь, И в леди вселился страх. «Ты ранен, лорд Вильям, — сказала она, — Ты ранен, и быть беде». «Не бойся, леди, то алый плащ Отразился в светлой воде». Они подвигались вперед, вперед При бледном свете луны, Покуда не сошли с коней У замковой стены. «Вставай, вставай, о леди-мать, Вставай и двери открой! Мою подругу, мою любовь Я нынче привез домой. Пошире нам стели постель, Стели повыше нам, И утром долго меня не буди, Пока не проснусь я сам». Он в замке встретил последнюю ночь, Она — последний восход. Пусть всем возлюбленным на земле Больше, чем им, повезет. Она лежит в сырой земле Рядом с любимым своим. Алая роза растет над ней, Алый шиповник — над ним. Шиповник и роза цветут весной, Сплетаются над могилой И говорят, что верный друг Навеки верен милой.

Где ты ездил так долго, лорд Рэндэл, мой сын? Где ты ездил так долго, мой паладин?» «Я охотился, мать; постели мне постель, Я устал на охоте и крепко усну». «Где ты нынче обедал, лорд Рэндэл, мой сын? Где ты нынче обедал, мой паладин?» «У любимой моей; постели мне постель, Я устал на охоте и крепко усну». «Что ты ел за обедом, лорд Рэндэл, мой сын? Что ты ел за обедом, мой паладин?» «Ел вареных угрей; постели мне постель, Я устал на охоте и крепко усну». «А давал ли собакам, лорд Рэндэл, мой сын? А давал ли собакам, мой паладин?» «Да; подохли они; постели мне постель, Я устал на охоте и крепко усну». «Я боюсь, ты отравлен, лорд Рэндэл, мой сын. Я боюсь, ты отравлен, мой паладин». «Да, отравлен я, мать; постели мне постель, Я устал на охоте и крепко усну».

Однажды, словно бы во сне, Наездницу увидел Том. Она на белом скакуне Вдоль речки ехала верхом. Одета в шелк была она, Зеленый, как трава лугов, И в лад на сбруе скакуна Звенела сотня бубенцов. Вгляделся Том и снял берет, И на колени стал тотчас: «Мария-дева, вечный свет, Ты посетила грешных нас!» «Встань, честный Том, надень берет И на меня смотри смелей. Я не Мария-дева, нет, Я только королева фей. Хочу, чтоб ты играл и пел. Сыграй и спой мне, честный Том. А если ловок ты и смел, То поцелуй меня потом». «Пускай погибель ждет меня, Я сроду трусом не бывал!» Она легко сошла с коня, И он ее поцеловал. «Ну, честный Том, теперь ты мой И вместе с нами будешь жить. В моих владеньях под землей Семь лет ты должен прослужить». Том стремя даме подержал, Уселся позади седла, И в тот же миг скакун заржал И прянул в воздух как стрела. Они неслись вперед, вперед На белоснежном скакуне. Они окончили полет В пустынной мрачной стороне. «Мой честный Том, с коня сойди, Но от меня ни шагу прочь. Три чуда ждут нас впереди, Нелегкой будет эта ночь. Ты видишь длинный узкий путь, Прямой, но тесный, как нора? Там тернии растут по грудь, И это правый Путь Добра. Ты видишь тот просторный путь Среди цветов, травы и мха? Он глаз твой может обмануть, И это ложный Путь Греха. А вот и наш укромный путь Под низким пологом ветвей. Мой честный Том, отважен будь, Ты едешь в королевство фей. Теперь молчи, мой честный Том. Молчи, что б ни было с тобой. Кто здесь обмолвится словцом, Тот не вернется в край родной». Они торопят скакуна, Он реки переходит вброд. Померкли солнце и луна, Лишь море дальнее ревет. Густая мгла вокруг легла, А волны темные красны. Вся кровь, что льется на земле, Стекает в реки той страны. Но вот они в саду густом, И говорит она ему: «Съешь яблоко, мой честный Том, И лгать не сможешь никому». «О нет, — ей отвечает Том. — На что мне эта благодать? С таким правдивым языком И не купить, и не продать. Девчонку с ним не залучи, А залучишь — опять беда…» «Молчи, мой честный Том, молчи, Со мной не спорят никогда». Том верно службу нес свою, Он в шелк и бархат был одет, И на земле, в родном краю Его не видели семь лет.

Мая второго числа Мальчик в Карлейль прискакал. Видом еще дитя, Был он мал, да удал. «Поклон тебе, король Артур, — Сказал учтиво он, — Поклон королеве Гиневре И всем на пиру поклон». Тут он мантию вынул Из малого кошелька, Мантию легче пуха, Воздушнее лепестка. «Мантия не простая. По росту придется она Только той, кто взаправду Мужу была верна». Вышла вперед королева С улыбкой на устах. Смело она смотрела, Но томил ее страх. Чуть мантии коснулись Пальцы белой руки, Как нитки стали рваться И отходить куски. Один кусок посинел, Другой стал красным, как мак. Мантия на королеве Висела кое-как. Когда же ткань почернела, Как ночь бывает черна, Король сказал: «Похоже, Ты изменяла, жена». Мантию королева Сбросила с плеч тогда И удалилась в башню, Покраснев от стыда. Крэддок сказал жене: «Вот он и судный день. Леди, прошу, пойди И мантию надень». Мантию леди взяла, Ей заплатила дань, Но мантия сбилась в ком, Пошла морщинами ткань, И леди сказала ей: «Постыдись, перестань. Каюсь, в лесной глуши У ивового куста Рыцарь до свадьбы моей Меня целовал в уста. Но это Крэддок был, И совесть моя чиста». Едва успела она Сказать о любви своей, Как мантия в самый раз Пришлась по росту ей. Каждый кусок и край Золотом пламенел, И весь королевский двор Словно бы онемел. Мальчик в двери глядел, Вдруг он выбежал вон: Возле самых дверей Вепря увидел он. Мальчик охотничий нож Выхватил на бегу, Вепрю сердце пронзил, Как пронзают врагу, И с головой его Вновь явился в кругу. У вепря голова, Сказал он, так тверда, Что с нею нож хвастуна Не справится никогда. Одни сказали, — у них Будто бы нет ножа, Другие точили ножи, Их под столом держа. Король и мальчик вдвоем Смотрели на этот труд И видели, что ножи Голову не берут. У Крэддока ножичек был, Не узок и не широк. Разрезал голову он Вдоль, потом поперек, И каждому на пиру Достался равный кусок. Был у мальчика рог, Из какого король не пьет. Мальчик сказал, что трус Вино из рога прольет, И окатит вино Спину или живот. Лили вино мимо рта, На бороду или ус. Катились капли вина Наподобие бус. Тут увидели все, Кто из рыцарей трус. Крэддок рог осушил И не пролил вина, Следом мантию в дар Получила жена. Их достойной чете Слава на все времена!

На Элисон Грос посмотреть-то страшно. Лютая ведьма — Элисон Грос. Она меня заманила в башню, А может, нечистый меня занес. Пурпурный плащ, как пламя, яркий, Она показывала, дразня: «Уж я не поскуплюсь на подарки, А ты, красавчик, люби меня». «Прочь, ведьма! Убирайся прочь! Других на удочку лови! Ни через год, ни в эту ночь Не купишь ты моей любви!» Она принесла золотую чашу, Сияла чаша при свете дня. «Твой дом я золотом украшу, А ты, красавчик, люби меня». «Прочь, ведьма! Убирайся прочь! Других на удочку лови! Ни через год, ни в эту ночь Не купишь ты моей любви!» Трижды она повернулась кругом И протрубила в зеленый рог. Клялась луной, что покончит со мной Прежде, чем выйду я за порог. Она бормотала лихие слова, Она кружилась быстрей, быстрей, И вот помутилась моя голова, Я к ведьме шагнул — и упал перед ней. И сделался я безобразным червем. По ветке дубовой ползаю я. Меня навестить в лесу глухом Приходит Мейзри, сестра моя. Она меня чешет серебряным гребнем И проливает потоки слез, Но лучше карабкаться по деревьям, Чем целоваться с Элисон Грос. «Прочь, ведьма! Убирайся прочь! Других на удочку лови! Ни через год, ни в эту ночь Не купишь ты моей любви!»

Все утро в башне у окна Прилежно Дженет шила, И только к вечеру она В дубраву поспешила. Там вереск рос, там горьких слез Никто бы не услышал. Но вдруг из чащи диких роз Том Лин навстречу вышел. «Где был ты столько лет подряд? Где пропадал ты, милый? Все говорят, ты ездил в ад, Дружил с нечистой силой». «Волшебным ветром наяву Дохнуло на меня, И, околдованный, в траву Свалился я с коня, И в королевстве фей живу До нынешнего дня. Сегодня ночью торжество — Меня сегодня женят. Сегодня друга своего Спасти ты можешь, Дженет. Ты многих рыцарей верхом Увидишь при луне. Проедут — кто на вороном, Кто на гнедом коне, А позади — твой верный Том На белом скакуне. Смелей беги наперерез, Мы снова вместе будем. Завоет, загрохочет лес: «Том Лин уходит к людям!» Меня оборотят они Холодным черным змеем. Ты крепко друга обними, Не покоряйся феям. Меня оборотят они Самцом-оленем диким. Ты крепко друга обними, Себя не выдай криком. Меня оборотят они Железом раскаленным. Ты крепко друга обними, Себя не выдай стоном!» Вот едут рыцари верхом, Рядами при луне. Последним грустно едет Том На белом скакуне. Она бежит наперерез, Но каждый шаг ей труден. Кругом грохочет, воет лес: «Том Лин уходит к людям!» Его оборотила мгла Холодным черным змеем, Но Дженет друга обняла, Не покорилась феям. Его оборотила мгла Самцом-оленем диким, Но Дженет друга обняла, Себя не выдав криком. Его оборотила мгла Железом раскаленным, Но Дженет друга обняла, Себя не выдав стоном. Тут голос королевы фей Сказал грознее грома: «Клянусь, во всей стране моей Нет парня лучше Тома. Но коль девчонку в эту ночь Не победили феи, Пускай уводит парня прочь. Ее любовь сильнее!»

Сэр Джон разорился дотла, дотла, Ждет нищета молодца. А Мей наследницей была Богатого отца. Сэр Джон учтив и пышно одет, Красавец хоть куда. Мей Колвин в зале сказала «нет», А в башне сказала «да». «Ты золото отца возьми, Бежим, бежим со мной, И перед богом и людьми Ты будешь мне женой». На белом коне умчалась она, На сером в яблоках — он. У моря, где бьет о скалу волна, Сошел с коня сэр Джон. «Ты видишь, кипят морские валы? Они — твое брачное ложе. Семь девушек сбросил я со скалы, Восьмая погибнет тоже. Снимай богатый свой наряд, Клади его на камни. Твои шелка, — как жар, горят, Любовь твоя не нужна мне». «Ах, отвернись и молча стой, Смотри на листок зеленый. Не должен видеть глаз мужской Женщины обнаженной». Сэр Джон посмотрел на зеленый листок, На пенные валы, А Мей обхватила его поперек И сбросила со скалы. «Спаси меня! Я жить хочу! Не дай мне утонуть! Я мигом домой тебя домчу, Коротким будет путь!» «Тони, сэр Джон, в морской волне, Руки я тебе не дам. Холодное ложе готовил ты мне, Теперь погрейся сам!» На белом коне вернулась она, А серый скакал в поводу. Отец ее был во власти сна И не почуял беду. Но вот ручной попугай из угла Хрипло заговорил: «Хозяйка Мей, где ты была? И кто с тобою был?» «Молчи, попугай, усни до утра, Молчи, я тебя молю. Из чистого золота и серебра Клетку тебе куплю!» Тут в полусне отец спросил, Не открывая глаз: «Кто попугая разбудил В ночной недобрый час?» «Гуляет кот у клетки моей, Крадется, словно вор. И я попросил хозяйку Мей Прогнать его на двор».

Она осталась сиротой И доброй девушкой была. Отец женился на другой И взял в свой дом исчадье зла. Металась девушка как тень, Чтобы услышать похвалу. Но мачеха в недобрый день Ее втащила на скалу. «Будь вечно здесь, как тайна тайн, Покуда трижды уст твоих Не поцелует сам Эвайн, Твой верный рыцарь и жених». И вот спеклись ее уста, Достали волосы до пят. Ходили слухи неспроста: Зверь на скале живет, космат. «Приди, Эвайн!» — она звала При свете солнца и во мгле. И до Эвайна весть дошла О диком звере на скале. Сказал Эвайн: «Клянусь душой, Узнаю, правду ль говорят!» «О если так, и я с тобой», — Ему ответил младший брат. Ладью направили они Туда, где пенились валы, И видят — красные огни Летят навстречу со скалы. «Мой старший брат, ты слишком смел. Давай обратно повернем. Не зверь, а дьявол там засел И все вокруг палит огнем». Взял лук Эвайн, прищурил глаз И крикнул, чтобы зверь бежал, Не то стрела его тотчас Уложит зверя наповал. «Эвайна жду, — раздался стон, — И не боюсь твоей стрелы. Три раза поцелует он, И я сойду с моей скалы». Спеклись звериные уста, Спускались волосы до пят. Но хоть скала была крута, Взошли Эвайн и младший брат. «Волшебный пояс золотой Достала я с морского дна. Покуда будет он с тобой, Не захлестнет тебя волна, Но потеряешь пояс мой — И будет смерть твоя страшна». Под шум валов у диких скал Эвайн в глаза ей поглядел, Ее в уста поцеловал И пояс на себя надел. «Волшебный перстень золотой Достала я с морского дна. Покуда будет он с тобой, Тебе кольчуга не нужна, Но потеряешь перстень мой — И будет смерть твоя страшна». Под шум валов у диких скал Эвайн в глаза ей поглядел, Ее в уста поцеловал И перстень на руку надел. «Волшебный меч, клинок стальной, Достала я с морского дна. Покуда будет он с тобой, Ты будешь крепок как стена, Но если меч утратишь мой, То будет смерть твоя страшна». Под шум валов у диких скал Эвайн в глаза ей поглядел, Ее в уста поцеловал И ножны на себя надел. И стали свежими уста, И просветлел звериный взгляд, И вновь раскрылась красота, Как много дней тому назад. «Кто разлучил тебя со мной, Любовь моя, скажи скорей. Волк-оборотень ли лесной? Русалка ли, дитя морей?» «Никто из них не виноват, Что в зверя превратилась я. Меня хотела ввергнуть в ад Колдунья — мачеха моя». «Она сгубила много душ, Так пусть же примет волчий вид И навсегда в лесную глушь На четвереньках убежит!»

Гуляла Маргарет в саду, А рядом — юный Вилли. Они, должно быть, на беду Друг друга полюбили. «Когда услышу крики сов Вечернею порою, Я подниму мечом засов И дверь твою открою». Вот полночь пробило вдали, Кругом темно, как в яме. Семь братьев к Маргарет вошли С горящими огнями. Под сводами чернела мгла, Огни едва светили, И сладко Маргарет спала, А рядом — юный Вилли. «Мой верный меч, — сказал один, Прикончит молодца». Другой сказал: «Он младший сын У старого отца». Сказал четвертый: «Бог простит, Любовь по сердцу мне». Сказал шестой: «Позор и стыд Убить врага во сне». Но молча выступил седьмой. В нем ярость закипела, И он вонзил свой меч прямой В распластанное тело. Метнулся Вилли — и затих, И Маргарет молчала. И снова мрак на них двоих Набросил покрывало. Вот брезжит ранний час утра, День светит с новой силой. Шепнула Маргарет: «Пора! Вставай скорее, милый!» Всходило солнце за окном, Скворцы в саду свистели, Но Вилли спал последним сном И встать не мог с постели. Он был на кладбище свезен И обручен с могилой, А ночью после похорон Пришел он к замку милой. Во мраке бледное лицо И плащ, едва заметный. «Отдай мне, Маргарет, кольцо, Подарок мой заветный». «Я не отдам тебе кольцо, Я в эту ночь глухую Без страха выйду на крыльцо И друга поцелую». «Мои уста белее льда, Мой дом в сырой могиле. Прощайся с жизнью навсегда, Коль поцелуешь Вилли». Но тут запели петухи, Лиловый, серый, красный. «Прощай! За смертные грехи Пора мне в путь ужасный. Нам вместе, Маргарет, не быть, Темна моя могила. Тебе другого не любить, Как ты меня любила».

Сэр Олдингар хочет себя погубить. Его охватила страсть. Любовь королевы решал он добыть Или совсем пропасть. Коварные речи пускал он в ход Пылкий любовный бред. Но королева была кал лед И отвечала «нет». Сэр Олдингар тяжко оскорблен, Горек его позор, И королеву задумал он Отправите на костер. Пришел слепец к воротам дворца Он был оборван и бос. Сэр Олдингар нищего слепца В постель королевы отнес. «Лежи, лежи, мой нищий брат, Не вздумай убежать. Ты будешь знатен и богат, Но смирно ты должен лежать». Сер Олдингар поспешил к королю И начал такую речь: «Король, я господа молю Тебя от беды уберечь. Черное дело, прискорбный вид, Позор на все времена: Твоя королеве измену таит, Она тебе неверна. Не ради знатного молодца Она растеряла честь, Посмела нищего слепца Супругу предпочесть ». «Сэр Олдингар, если это не ложь, Если правдив твой взгляд. Ты столько золота возьмешь, Что разом станешь богат. Но если правды нет на земле И это гнусная ложь, Тогда, клянусь, в тугой петле Ты смерть себе найдешь». В покой королевы вошли они. Где смирно лежал слепец. Король сказал: «О сэр, взгляни, Открылся обман наконец. Не рыцарь обиду мне нанес, Не обнажу меча. Узнает этот подлый пес Веревку палача. Я королеву сжечь велю На площади городской». И тут, с поклоном королю, Вошла королева в покой. Король сказал: «Супруга моя, Спаси тебя господь. Тебе надоел, наскучил я, С другим ты тешила плоть. Не ради знатного молодца Ты растеряла честь, Посмела нищего слепца Супругу предпочесть». «Увы, — ответила она, — Сэр Олдингар хитер, И эта ложная вина Влечет меня на костер. Недобрый сон приснился мне Под вечер четверга: Косматый зверь уносил во сне Корону и жемчуга. Он убегал, испуская рык, Добычу не отдавал, Но маленький сокол его настиг, Убил его наповал. О если бы рыцарем я была! Тогда врагу моему Мечом бы я отплатить могла, Перчатку бросив ему!» Король сказал: «Найди бойца. Даю тебе сорок дней. А не найдешь, так жди конца, Которого нет страшней». Гонец королевы помчался на юг, Везде он бойца искал. Спешил он через лес и луг И в Портсмут прискакал. Не видно храбрецов, хоть плачь, Не сыщешь нипочем: Сэр Олдингар — известный силач И страшно рубит мечом. Другой гонец поскакал на восток, Спешил через лес и дол. Он долго бойца отыскать не мог, Но, слава богу, нашел. Малютку-рыцаря встретил гонец, Столкнулся с ним в пути. Тот ростом был, хоть зрелый боец, Как мальчик лет пяти. «Скачи обратно, — рыцарь сказал, — Вернись во дворец госпожи. На эту беду найдем мы узду, — Ты так королеве скажи. Напомни сон, что ей послан был Вечером четверга. Косматый зверь во сне уносил Корону и жемчуга. Он убегал, испуская рык, Добычу не отдавал, Но маленький сокол его настиг, Убил его наповал. Не совершится ложный суд, Королева будет жива. На эту беду найдем мы узду,  — Запомни мои слова». Уже в бочонок смоляной Палач королеву втолкнул, Как вдруг на площади городской Показался белый мул. Малютка-рыцарь на муле сидел, В латах, с мечом у бедра. Он площадь просторную оглядел И спешился у костра. «А ну уберите ваши огни И сделайте шире круг. В кругу мы останемся одни, Сэр Олдингар, мой друг. Не оступись, с размаху рубя! Мечом докажи, что прав. А я для бочки вроде тебя Захватил надежный бурав». На вид в малютке немного сил, Но только сошлись враги, Он сэру Олдингару отрубил По колено обе ноги. «Вставай, вставай косматый зверь! Видать, наш бой к концу. Ты ростом сравнялся со мной теперь Сойдемся лицом к лицу». «Скорей пошлите за попом! — Сэр Олдингар простонал.  — Я великанов губил мечом, Карлик меня доконал. Любовь королевы хотел я добыть, Добыл я горький позор. И я задумал ее сгубить, Отправить на костер. Пришел слепец к воротам дворца, Он оборван был и бос. Взвалил я на себя слепца, В постель королевы отнес. Сказал: «Лежи, мой нищий брат, Не вздумай убежать. Ты будешь знатен и богат, НО смирно ты должен лежать». Прости, королева, прости меня, Я скоро навек усну!» «Сэр Олдингар, ради смертного дня Прощаю твою вину».

Давно когда-то в Ашерз-Велл Старуха мать жила. Троих любимых сыновей Из плаванья ждала. И наконец в недобрый час Услышала она, Что поглотила всех троих Морская глубина. «Пускай бушует океан, Не умолкает гром, Пока живыми сыновья Не возвратятся в дом». Они вернулись в ноябре Среди ночной поры. Их шапки были из полос Березовой коры. Такой березы не найдешь, Сто лет ищи подряд. Она растет на небесах У светлых райских врат. «А ну-ка, девушки, огонь Раздуйте поживей! За стол я нынче усажу Любимых сыновей». Она постлала им постель, Чтоб мягко было лечь, И села, кутаясь в платок, Их крепкий сон беречь. Но вот запели петухи, Забрезжило чуть-чуть, И старший младшим прошептал: «Пора в обратный путь. Петух поет, рассвет встает, Слышнее каждый звук. Нам будет стоить наш приход Ужасных вечных мук». «Лежи тихонько, старший брат, Еще в окошках тьма. Когда без нас проснется мать, Она сойдет с ума. Прощай навек, родимый дом, И речка, и луга, И та девчонка, что несет Дрова для очага».

Прекрасной летнею порой В укромном холодке С подругами принцесса Играла на лужке. Играла перед замком, Где дуб шумел листвой, И увидала голубка На башне угловой. «Ах, гули, гули, голубок, Со мною рядом сядь. В богатой клетке золотой Ты будешь ворковать». Как только нежные слова Услышал голубок, К принцессе мигом он слетел И сел у самых ног. Она дала ему зерна, Воды из родника. С собою в замок унесла Принцесса голубка. Вот полночь пробило вдали, И в башне перед ней Красивый юноша стоит, Тростиночки стройней. «Скажи мне, полуночный гость, Откуда взялся ты? Я крепко двери заперла На круглые болты». «Ах, тише, тише, милый друг, Я белый голубь твой. Сама сманила голубка Ты с башни угловой». Остался в башне голубок, Два трепетных крыла, И семь прекрасных сыновей Принцесса родила. Но каждый раз, как у нее Рождался новый сын, С ребенком голубь улетал, А прилетал один. И тихо плакала она От счастья и тоски. Но вот приехал гордый принц Просить ее руки. Принцесса в башне заперлась, Не вышла на порог. Она сказала: «Мне милей Мой белый голубок». Был в ярости король-отец, Он знать собрал свою. «Не стану я ни пить, ни есть, Но голубя убью!» Ходил по клетке голубок, Как снег на речке, бел. Он клювом дверцу отворил, Вспорхнул и полетел. Стремглав он вылетел в окно, Помчался на восток И в материнском замке сел На золотой шесток. «Давно, давно ты не был, сын, На нашем берегу. Скажи, о чем твоя печаль, Тебе я помогу». «О, если хочешь мне помочь, Как самый лучший друг, Ты в аистов преобрази Двенадцать верных слуг. И в белоснежных лебедей Детей обороти, И сделай соколом меня, Испытанным в пути». Летели птицы как стрела Над бурною волной. Они у замка на дубах Расселись по одной. Веселый смех и голоса Звучали из бойниц, Как вдруг на шумный брачный пир Ворвалась стая птиц. Раздался плеск могучих крыл, И был он словно гром, И в страхе гости и жених Укрылись под столом. Но вот опомнился жених, Глядит — невесты нет. И молча вся толпа гостей Смотрела птицам вслед. Они летели над водой Все дальше от земли. Семь белоснежных лебедей Невесту унесли.

Мой лорд, нам судьба угрожает бедой, Мне страшно, мне больно в груди. Поедешь над омутом, тихой водой, На юных девиц не гляди». «О леди, мне женские страхи смешны, Сдержи недостойную речь. Того, кто пленен красотою жены, Другая не может увлечь». Он лихо вскочил на гнедого коня, Послушного крепкой узде. Он берегом ехал, кольчугой звеня, И русалку увидел в воде. «Я вижу, в реке ты полощешься всласть, Купаешь и моешь шелка». «Мой рыцарь, ко мне, я тебя заждалась, Моя кожа белей молока». И только ступил он в речную волну И белой коснулся руки, Навеки забыл он и дом, и жену Под шорох и шепот реки. «О горе мне, горе, попался я в сеть. Что сталось с моей головой!» «Теперь голова твоя будет болеть До самой доски гробовой. Ты острым ножом от рубашки моей Кусок подлиннее отрежь, Вокруг головы обмотай поплотней, Так будешь и весел, и свеж». Ножом отхватил он рубашки кусок И лоб обвязал, как умел, Но тяжкого стона сдержать он не мог И сделался бледен как мел. «Сильнее, сильнее болит голова, Я боль не могу одолеть». «Пока не взойдет над могилой трава, Голова твоя будет болеть». Решил он мечом рассчитаться сполна, Но вспенил напрасно волну: Рыбой речной обернулась она И круто ушла в глубину. Он медленно сел на гнедого коня И шагом поехал домой. С седла возле замка, молчанье храня, Сошел он в печали немой. «О леди, не нужно служанок и слуг, Меня уложи отдохнуть, А я разогну мой охотничий лук: Мне вовеки его не согнуть». Она отослала служанок и слуг, И прежде, чем лечь отдохнуть, Он сам разогнул свой охотничий лук, Чтобы больше его не согнуть.

Принц Джон захватил королевский престол И сразу на Англию ужас навел. Я вам расскажу, что народ говорил: Что новый король только зло и творил. Теперь расскажу, по преданьям и спискам, Об архиепископе Кентерберийском. Был призван на суд этот важный аббат За то, что был знатен и слишком богат. Сто рыцарей он при себе содержал, Под звуки рогов из ворот выезжал. Сто слуг, разодетых в атлас и шелка, Кормил он из собственного кошелька. «Аббат, не виляй, не выдумывай ложь. Я знаю, богаче меня ты живешь. Ты подлый изменник, хотя ты и поп, Под нашу державу ведешь ты подкоп». «Король, я бы мог доказать без труда, Что пенса чужого не взял никогда. Ты можешь казнить мою грешную плоть, Но трачу я то, что послал мне господь». «Молчи, не поможет лукавая речь. Пора бы снести твою голову с плеч, Но я, чтобы помнили милость мою, Тебе три вопроса, аббат, задаю. Во-первых, ответишь ты в точности мне, — Когда я в короне сижу на коне И знать моя держит мои стремена, Какая, до пенса, мне будет цена? Узнать, во-вторых, у тебя я хочу, Как скоро всю землю верхом обскачу. И в-третьих, чтоб участь смягчилась твоя, Ты должен сказать мне, что думаю я. Даю три недели, но больше ни дня. Палач наготове, ты знаешь меня. Коль ты опоздаешь хоть на пять минут, Богатства и земли ко мне отойдут». Не дремлет аббат, не снимает ботфорт. Вот в Кембридж он едет, а вот в Оксенфорд. Трудились философы скопом и врозь, Но внятных ответов у них не нашлось. Угрюмо аббат возвращался верхом И вдруг повстречался в лугах с пастухом. «Что слышно, милорд, при дворе короля? Здоров ли он? Как его носит земля?» «Три дня горевать мне осталось, пастух, А там распрощается с телом мой дух. Коль на три вопроса ответ не найду, Лежать мне на плахе, гореть мне в аду». «Милорд, огорчаться тебе не к лицу. А вдруг да поможет дурак мудрецу? И если уж небо послало нам встречу, То как-нибудь я на вопросы отвечу. Я бедный пастух, а не знатный аббат, Но ты — моя копия, все говорят. Давай-ка сутану, слезай-ка с седла. Поеду я в Лондон, была не была». «Пастух, я сутану тебе отдаю, Я свиту тебе уступаю мою. Ты будешь весь в золоте и серебре, Хоть впору явиться при папском дворе». «Посмотрим, аббат, что в ответ ты привез На первый, второй и на третий вопрос. Коль тратил ты попусту время и труд, Богатства и земли ко мне отойдут. Во-первых, ответишь ты в точности мне, — Когда я в короне сижу на коне И знать моя держит мои стремена, Какая, до пенса, мне будет цена?» «Спаситель был продан за тридцать монет, И тут поношения, думаю, нет, Что я, о король, справедливость любя, Отдам двадцать девять монет за тебя». Король рассмеялся: «Ты в точку попал! Немного же стою я, чтоб я пропал! Теперь, во-вторых, я услышать хочу, Как скоро всю землю верхом обскачу». «С рассветом вставай и за солнцем скачи, И как бы его ни спешили лучи, Из вида его не теряй все равно. За сутки всю землю обходит оно». Король рассмеялся: «Лихая езда! Пожалуй, не ездил я так никогда. Но, в-третьих, чтоб участь смягчилась твоя, Ты должен сказать мне, что думаю я». «Ты думаешь, что перед троном — аббат, Который учен, именит и богат. Но ты, о король, говоришь с пастухом, И он эту ложь не считает грехом!»

Зима ступила на порог. С ней горя досыта хлебнешь. Борей свирепо дует в рог, И наших коз колотит дрожь. Белл, жена, со мной дружна, Но мне бормочет невзначай: «Пойдешь к корове, старина, Хороший плащ не надевай». Он: «Белл, жена, встает луна, А при луне мороз жесток. Мой плащ как будто из рядна, В нем околеет и сверчок. Хоть небогаты мы с тобой, Неужто нет у нас тряпья? Что за беда, коли зимой Хороший плащ надену я?» Она: «Корова наша хоть куда, Все молоко всегда отдаст. А ты в жару и в холода Хлебать молочное горазд. Корми коровушку сенцом, Да напоить не забывай. Не будь упрямым гордецом, Хороший плащ не надевай». Он: «Давненько плащ я покупал, Он был нарядным, теплым был. Да ведь и срок ему немал: Я сорок лет его носил. Хоть и не верится сейчас, Он красным был, как кровь моя. Шалишь, жена, на этот раз Хороший плащ надену я». Она: «Живем мы вместе сорок лет, И я за этот долгий век Детишек родила на свет, Должно быть, десять человек. Все стали честными людьми, Хотя житье у нас не рай. Не богатеи мы, пойми, Хороший плащ не надевай». Он: «Белл, жена, со мной дружна, Но может вдруг поднять содом. А мне дороже тишина, И я не ставлю на своем. Ничем старуху не уйму, Когда в ней злости через край, А хочешь тишины в дому — Хороший плащ не надевай».

Священник под вечер заехал в село. Отведал перцовой и тминной И к полночи еле уселся в седло Спиной к голове лошадиной. «Куда подевалась твоя голова, Чтоб черт подцепил ее вилкой! И как без нее ты осталась жива, Пока я сидел за бутылкой, Которая булькает — буль-буль-буль…» Собравшись скакать по дороге прямой, Он лошадь хлестнул для порядка, Но, вместо того чтобы мчаться домой, К реке поскакала лошадка. «А право, я мог бы догнать скакуна С моей безголовой кобылкой. Теперь и овса не объестся она, Пока я сижу за бутылкой, Которая булькает — буль-буль-буль…» Напившись, лошадка поела травы. Священник подумал: «Не худо! Нетрудно скакать, если нет головы, Но пить через хвост — это чудо!» И тут он свалился на камень речной И с каменной жесткой подстилки Сказал: «Голова! И как раз надо мной! Найди-ка ее без бутылки, Которая булькает — буль-буль-буль…»