Еще раз возвращаясь к вопросу — был ли Ленин неизбежен, а Октябрь закономерен, можно ответить положительно, но совершенно в другом смысле, чем сочинители марксистских схем. Соблазняет аналогия с постановкой вопроса Нестором о "призвании варягов", чтобы они навели порядок на Руси. Модернизируем его постановку вопроса: "Откуда есть пошла большевистская Русская земля и откуда большевистская Русская земля стала есть?" Если верить Нестору, варяги были приглашены самим народом, чтобы они господствовали над ним, но большевистских "варягов" никто не приглашал, они сами навязали свое господство народу силой. Если вся историческая конструкция автора "Повести временных лет" построена на легендах, приумноженных его наследниками, и поэтому маловероятных, то летописцу большевистской Руси и жизни и деятельности ее основоположника нет нужды копаться в легендах, в его распоряжении беспорные исторические документы о действиях и авторитетные творения самого главы большевистской Руси. Вот в свете анализа этих документов, с одной стороны, поражаясь узостью в понимании исторического предназначения "Великих реформ" Александра II его сыном и внуком, с другой стороны, да еще приплюсовав сюда дремучее тупоумие Временного правительства, приходишь к выводу: Ленин был неизбежен, а Октябрь закономерен. Ленин был неизбежен не в силу социологических законов, а в силу политической конъюнктуры и его личных качеств: фанатик утопии, гений заговора — он знал, что дорога к диктатуре лежит через организованную анархию. "Если ты хочешь оседлать Россию, то погрузи ее сначала в тотальный хаос”, — таким мог быть девиз всей его революционной карьеры, если бы он смел высказать вслух свои затаенные мысли. Трагический оборот в истории России XX века с ее двумя несчастными для страны войнами — ему не только сопутствовал, но и толкал его к организации хаоса. Есть тут и психологическая связь между хаосом и диктатурой. Никогда у людей не бывает такой ностальгии по жесткому порядку и сильному человеку, как во время хаоса, разложения и одичания нравов в обществе. Обычно бывает так: чтобы ликвидировать хаос и непорядок, учиненные старыми правителями, на сцене появляются совершенно новые люди, которым приходится очень туго, чтобы успешно справиться с наследием своих предшественников. А у Ленина и его большевиков все обстояло проще: они же организовали хаос, они же и ликвидируют его созданием такой абсолютной диктатуры, по сравнению с которой опричнина Ивана Грозного кажется нам изобретением политического дилетанта, а режим Николая II после "Манифеста 17 октября" — полнейшей демократией. Именно поэтому Октябрь был неизбежен и закономерен в революционном творчестве Ленина. Но он был противоестественен даже в социологических категориях самого марксизма. Правда, в раннем марксизме — в "Коммунистическом манифесте" сказано: "Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя". Но, во-первых, в этом "Манифесте" ни слова нет о "диктатуре пролетариата", наоборот, там сказано что целью "рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии". Во-вторых, в "К критике политической экономии" (1859) и "Капитале" (1867) Маркс подверг ревизии самого себя, когда выдвинул якобы открытый им новый закон, согласно которому переход от одной социально-экономической формации к другой происходит не путем насилия и не по декретам, а в силу взрыва имманентных противоречий внутри старого строя, когда оно беременно новым. Но все, что Маркс писал после "Манифеста", Ленину не указ. Ему указ только тезис о насилии… Вся суть политической философии Ленина может быть сформулирована в трех словах: Насилие — бог истории. В этом Ленин переплюнул Маркса и Энгельса. Для Ленина без насилия нет ни пролетарской революции, так и пролетарской власти, осуществляемой не разными пролетарскими партиями, как говорят Маркс и Энгельс в "Манифесте", а только одной его собственной партией, для которой все другие пролетарские партии "предатели" и "изменники" социализма. Конечно, Ленин говорит, как и Маркс, что его цель — это демократия, но высшим выражением демократии он объявляет "диктатуру пролетариата", опирающуюся не на законы, а на насилие. Насилие осуществляется у Ленина вооруженной борьбой на путях к власти, а также духовным, политическим и социально-классовым террором после захвата власти, чтобы ее удержать.

Вернемся к событиям после июльских дней, а также к смене лозунгов и стратегических установок Ленина в новой обстановке. Ленин хорошо понимал, что если дело о немецких деньгах дойдет до суда без его участия, то именно потому, что он там не участвует, суд может иметь катастрофические последствия не только лично для него как политического деятеля, но и для существования всей его партии. Поэтому, чтобы предупредить суд, он действует двояко: с одной стороны, организует моральную поддержку против суда со стороны лидеров партий советского большинства, действуя через большевистскую фракцию в Совете, и, с другой стороны, готовит новое восстание против правительства. Что же касается общего направления политики, Ленин реагирует на подавление июльского восстания резким тактическим поворотом при неизменности старой стратегии. Он заявляет, что "Двоевластие" кончилось победой контрреволюции и что новое Временное правительство, возглавляемое теперь Керенским вместо Львова, является лишь прикрытием "военной диктатуры", которая якобы установилась в стране после подавления июльского восстания. Сами Советы, по мнению Ленина, превратились в "фиговый листок" победившей контрреволюции. Исходя из этого, Ленин объявляет снятым лозунг "Вся власть Советам", с чем не был согласен ЦК его партии. Отныне путь к власти лежит по Ленину не через Советы, а через вооруженное восстание, как будто он рассчитывал получить власть иначе, чем именно путем вооруженного восстания. В статье "Политическое положение" от 10 июля Ленин пишет:

"Всякие надежды на мирное развитее русской революции исчезли окончательно. Лозунг перехода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции в апреле, в мае, в июне, до 5–9 июля, то есть до перехода фактической власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг неверен… цель вооруженного восстания может быть лишь переход власти в руки пролетариата, поддержанного беднейшим крестьянством."

Но посмотрите на эту своеобразную "диалектическую" логику Ленина: он утверждает, что хотел взять власть "мирным путем" через Советы, а сам дважды пытался захватить власть путем вооруженного восстания. Даже тогда, когда восстановив лозунг "Вся власть Советам" после Корниловского выступления, Ленин получает большинство в Петроградском и Московском Советах, он все-таки устраивает в октябре новое вооруженное восстание, на этот раз победоносное. Политическая оценка Лениным сложившейся ситуации после июльских событий была не реалистической, а скорее эмоциональной. Победила не контрреволюция, не военщина, а — социалистическое большинство Советов, которое и поставило во главе Временного правительства эсера Керенского вместо бывшего кадета, а потом "прогрессиста" князя ГJE.Львова. Это была победа "революционной демократии", что было в глазах Ленина хуже, чем победа капитализма и царизма вместе взятых.

Предупредить ленинский диктаторский социализм в данных условиях можно было только "демократическим социализмом", но не контрреволюцией справа. Поскольку обвинение в получении немецких денег бросало тень на всю русскую революцию против царизма, ЦИК Советов по предложению меньшевиков и эсеров осудил неправильное и ошибочное, по его мнению, уклонение от суда Ленина и Зиновьева и объявил себя "заинтересованным в суде над большевиками, обвиняемыми в получении немецких денег и в мятеже". Пока суд не докажет их невиновность в том и другом, ЦИК Советов постановил временно устранить их из своего состава. В отношении уже арестованных соратников Ленина, ЦИК не сделал даже этого. Суханов замечает: "Экзекуция, учиненная ЦИК над Лениным и Зиновьевым, по существу была вполне справедлива, это не значит, что она была политически допустима". Надо подчеркнуть, что как раз некоторые лидеры меньшевиков, задающих тон в Советах, такие как Дан, Мартов, Суханов, даже "околопартийный" Горький, как и многие из левых эсеров, были заинтересованы, чтобы Ленин и Зиновьев имели возможность через суд опровергнуть обвинение русских революционеров в получении немецких денег. Основоположник меньшевизма, главный враг Ленина в политике и идеологии, которого Ленин считал не только "изменником пролетариата", но и лидером "столыпинской рабочей партии", Мартов, и тот писал в своем приветствии от имени меньшевиков Шестому съезду большевистской партии: "Пользуемся случаем, чтобы выразить еще раз наше глубокое возмущение против клеветнической кампании, которая целое течение в русской социал-демократии стремится представить агентурой германского правительства". Однако, Ленин и Зиновьев категорически заявили, что судить их может только будущее Всероссийское Учредительное собрание и на его суд они явятся добровольно. И действительно, Ленин со своим правительством 19-го января 1918 г. "совершенно добровольно" явился на открытие Учредительного собрания и немедленно разогнал его, ибо, как известно, большевики получили на выборах этого собрания менее четверти голосов. Таким образом, Ленин до сих пор находится под судом если не России, то русской истории. С точки зрения как своих личных, так и интересов своей партии Ленин поступил очень разумно, ибо из всех большевистских лидеров, находящихся в России, только он и отчасти Зиновьев знали всю подноготную историю с немецкими деньгами, а члены "Заграничного бюро ЦК" большевиков — Радек, Га-нецкий, Боровский, через которых эти деньги шли в Петроград, находились вне досягаемости русских властей. Возвращаясь к уже сказанному, надо еще раз подчеркнуть, что ЦИК Советов с самого начала поддерживал версию Ленина, что на него клевещут. Поэтому ЦИК Советов по предложению большевистской фракции, создал 5-го июля комиссию по расследованию обвинений против Ленина. ЦИК Советов опубликовал в "Известиях” от 6 июля 1917 г. следующее заявление:

"В связи с распространившимися по городу и проникшими в печать обвинениями В.Ленина и других политических деятелей в получении денег из темных немецких источников, Исполком доводит до всеобщего сведения, что им по просьбе представителей большевистской фракции, образована комиссия для расследования дела. Ввиду этого, до окончания работ комиссии, Исполком предлагает воздержаться от распространения позорных обвинений и от выражения своего отношения к ним и считает всякого рода выступления по этому поводу недопустимыми".

Это заявление составили и выпустили официальные лидеры меньшевистско-эсеровского большинства ЦИК Советов, лидеры, которых Ленин люто ненавидел и на которых он постоянно клеветал, как на "изменников" делу социализма и "лакеев буржуазии" — Церетели, Чхеидзе, Дан, Гоц и другие. Комиссия не смогла работать, так как Ленин категорически отказался даже письменно сотрудничать с ней, а тем более давать какие-либо показания перед самой комиссией. Ленин держал курс на выигрыш времени, отлично понимая, что в условиях продолжающейся тяжелой, уже ставшей для народа невыносимой, войны, время работает на него и против правительства.

В этих условиях происходит IV съезд большевистской партии (26-го июля — 3-го августа 1917 г.). Руководство съездом самовольно берет на себя Сталин, выступая с докладами, с которыми должен был выступать Ленин: Отчет ЦК и политическое положение в стране. В обоих докладах он проводит антиленинские установки (о Советах, о Временном правительстве). Хотя вопрос о явке Ленина на суд не был предусмотрен повесткой дня, и Ленин был решительно против, чтобы съезд партии вообще касался данного вопроса даже в прениях, Сталин добился его обсуждения. Ленин хорошо понимал всю опасность этой взрывчатой темы, если ее начнут обсуждать неискушенные в его политике партийные дилетанты или непосвященные в тайны закулисной истории немецких денег лидеры партии вступят в открытую дискуссию с правой печатью. Каждое неосторожное слово или необдуманный аргумент могут только повредить той линии защиты, которую избрал сам Ленин. Поэтому в специальном письме на имя съезда Ленин и Зиновьев предупреждали руководителей, чтобы те не допустили обсуждения вопроса об их явке на суд, мотивируя это, как указывалось, тем, что дело против них создано "контрреволюцией" и что только "Учредительное собрание будет правомочно сказать свое слово по поводу приказа Временного правительства о нашем аресте" ("Шестой съезд РСДРП(б). Протоколы. Москва, 1958, стр.67–68).

Сталин тщательно скрывал от собственной партии протоколы Шестого съезда, потому, что именно он возглавил на этом съезде группу делегатов, которые требовали явки Ленина и Зиновьева, если суд будет "демократическим", тогда как Ленин был категоричен в своем отказе от любого "демократического" суда, кроме Учредительного собрания. Вот, что заявил Сталин на съезде о явке Ленина и Зиновьева на суд: "Если суд будет демократическим и будет дана гарантия, что их не растерзают… Если во главе будет стоять власть, которая будет иметь хоть некоторую честь, они явятся" (там же, стр.27–28).

Вот, что писал этот "честный” Сталин задним числом в своем "Кратком курсе":

"На съезде обсуждался вопрос о явке Ленина на суд. Каменев, Рыков, Троцкий и другие еще до съезда считали, что Ленину надо явиться на суд контрреволюционеров. Тов. Сталин решительно высказался против явки Ленина на суд, считая, что это будет не суд, а расправа" ("История ВКП(б). Краткий курс, стр.190).

Все трое названные Сталиным лидера партии были за явку на суд Ленина и Зиновьева потому, что каждый из них предлагал Временному правительству арестовать и их, ибо если Ленин и Зиновьев виноваты в чем-либо, то виноваты и они (правда Дан острил насчет предложения Троцкого арестовать и его, если хотят арестовать Ленина: "Троцкий только забыл сообщить свой адрес"!). Они были потом арестованы, кроме Рыкова. Сталин никогда не объявлял о своей солидарности с Лениным, арестовать себя не предлагал, а, наоборот, как мы видели, требовал, чтобы Ленин и Зиновьев явились на "демократический суд"! Это был второй заговор Сталина после мартовско-апрельского заговора против Ленина, накануне его возвращения в Петроград, когда Сталин вопреки Ленину, договорился с Церетели и Чхеидзе об объединении большевиков и меньшевиков в одну новую партию, чтобы возглавить ее самому. Этот игнорируемый всеми сталинскими историками факт объясняет многое и в будущем третьем заговоре Сталина против Ленина во время его смертельной болезни в конце 1922 г. Ленин, осужденный судом демократии или просто дискредитированный, хотя бы в косвенных связях с немцами, через того же Парвуса, освобождал Сталину на несколько лет раньше трон вождя большевистской партии. Никому в голову не приходило тогда, что после февральской революции, у Сталина могли быть такие амбиции. Однако, последующие события показали, что вождистские амбиции именно на "трон" Ленина у Сталина не только были, но, главное, как выяснилось позже, они были вполне обоснованны. Возвращаясь к неявке Ленина на суд, надо заметить, что какие-то остатки "честности" в извилинах мозга Сталина гнездились, когда он писал "Краткий курс". "Остатки" сказались в том, что Сталин большевистских руководителей на этом съезде партии, которые категорически возражали против его предложения об "условной явке" Ленина на суд, все-таки не назвал в числе требовавших этой явки. Бухарин и Скрыпник отвергли предложение Сталина об условной явке Ленина и Зиновьева. Бухарин, возражая Сталину, говорил:

"В вопросе о выдаче или не выдаче т.т. Ленина и Зиновьева мы не можем стать на почву схоластики. Что значит честный буржуазный суд? Разве честный буржуазный суд не будет стремиться отсечь нам голову?”

Это тоже было продолжением схоластических рассуждений. А вот то, что Бухарин сказал по существу обвинения против Ленина, о его связях с немцами, содержало в себе убедительные и весомые аргументы. Говоря, почему Ленин не может и не должен являться даже на самый демократический суд, Бухарин заметил:

"На этом суде будет ряд документов, устанавливающих связь с Ганецким, а Ганецкого с Парвусом, а Пар-вус писал о Ленине. Докажите, что Парвус не шпион" (там же, стр.34).

Это место в речи Бухарина, несомненно подвергшееся партийной цензуре, доказывает только одно: на суде будут документы, доказывающие связь Ленина с Ганецким, которую Ленин решительно отрицал вопреки собственным письмам к нему как раз о деньгах.

Ленин подтверждал в своем открытом письме в газете Горького и Суханова "Новая жизнь", что да, это верно, что Ганецкий имел коммерческие дела с Парву-сом, а мы большевики, не имели никаких дел с Ганец-ким. На этом съезде Бухарин был тем большевистским лидером, который в те годы находился в эмиграции и стоял очень близко к Ленину, так что в его осведомленности в некоторых вопросах закулисной истории о немецких деньгах сомневаться не приходится. Поэтому съезд принял предложенную Бухариным резолюцию, что Ленин и Зиновьев не при каких условиях не должны являться на суд. Зато тот же Бухарин решил воспользоваться тем, что лидеры меньшевиков и эсеров в Советах открыто заявляли, ссылаясь на морально-этические аргументы, что они не верят в "измену" Ленина в пользу Германии, чтобы поставить перед ними вопрос о защите Ленина от клеветы. В резолюции Бухарина, принятой съездом, записано:

"Съезд в то же время требует от ЦИК (Советов), в целях резоблачения гнусных клеветников, образования следственной комиссии из представителей всех революционных партий, которой только и может доверять пролетариат" (там же, стр.270).

Когда ЦИК согласился на образование подобной комиссии, Ленин вновь отказался дать устные или письменные показания и перед этой комиссией ЦИК Советов.

Склонный к мистицизму наблюдатель будет очень озадачен тем, как революционеру Ленину и уголовнику Сталину в самых опасных и рискованных ситуациях в их карьере на помощь приходило сцепление иррациональных событий и непредсказуемых случайностей. Мистик, вероятно, так и рассудил бы: чтобы вывести своих подзащитных из-под удара судьбы, их падший ангел-хранитель — сам сатана — названный "князем мира сего", провоцирует иррациональные события и трагические случайности. Но мне кажется, что объяснение их триумфальных успехов в политике лежит не столько в созвучности большевистских лозунгов эпохе, сколько в незадачливости их политических противников, а именно в недооценке ими внутренней динамики ленинско-троцкистко-сталинской стратегии захвата власти и способности самих этих лидеров идти на любое насилие, чтобы удержать захваченную власть. Помните, как смеялся почти весь зал заседания Первого съезда Советов в июне 1917 г., когда Ленин сказал, что его партия готова одна взять власть и одна способна управлять Россией. Бедующие небольшевистские лидеры продолжали смеяться над "легкомыслием" Ленина до самого октября 1917 г., но когда захват власти стал фактом, то эти же политики пророчили большевикам гибель через недели, месяцы, максимум через пару лет. Но пророки приходили и уходили, а большевизм остается и побеждает — кроме всего прочего еще в силу трагического непонимания его феноменального психологического мира, в центре которого обитает всепронизывающее, всепреодолевающее влечение большевизма, словно магнитное тяготение, к одному объекту — к магниту власти. И все-таки для Ленина и его идейных соратников, власть не самоцель, а средство к конечной цели — к коммунистической утопии (среди них только один Сталин был исключением, от коммунистической утопии он был совершенно свободен — поэтому его первая и конечная цель была пожизненное самовластие).

Непонимание психологии большевизма и его потенциальных возможностей способствовали такому роковому стратегическому просчету Керенского, как переоценка опасности справа и недооценка ее слева, со стороны Ленина, что привело к тотальному параличу России, в конвульсиях которого она мучается вот уже скоро три четверти века. Я имею в виду события, связанные с выступлением Верховного главнокомандующего генерала Корнилова. Сначала послушаем самого Керенского, как он рисует ситуацию и оценивает Корнилова. Керенский писал:

"Безумный мятеж Верховного главнокомандующего генерала Корнилова, мятеж, открывший двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу в Б реет-Литовок, является лишь заключительным звеном в истории заговоров справа против Временного правительства. Обычно за границей движению генерала Корнилова придается характер почти неожиданного для него самого и его соратников прорыва негодующего патриотизма. Соответственно обычному представлению, рисующему историю России с марта по ноябрь 1917 г., как историю постепенного разложения, советизации и большевизации государства, — мятежный акт генерала Корнилова представляется героическим подвигом самоотверженного патриота, пытавшегося тщетно освободить Россию от "безвольного" правительства и остановить гибнущую Родину на самом краю пропасти" ("Современные записки", т. 50–52, 1932 г.).

Керенский удивительно точно сформулировал суть проблемы и взгляды Корнилова насчет спасения России от большевизма, но Керенский до конца жизни так и не понял, что для предупреждения большевизма от прихода к власти в тот период единственной альтернативой была военная диктатура Корнилова, генерала признавшего февральскую революцию и ее демократический порядок, но решительного врага большевиков, которые открыто заявляли, что их священная цель — это свержение демократии и установление "диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства", то бишь диктатуры большевистской партии. Еще более бессмысленно утверждение Керенского, что двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу в Брест-Литовск, открыл Корнилов, а не он, Керенский. Все документы и факты того времени свидетельствуют об этом. Все таки рассмотрим аргументы, которые он приводит в подтверждение своего тезиса. Назначенный после июльских дней министром-председателем, 21-го июля Керенский подал в отставку со всем своим кабинетом, но совместное совещание лидеров кадетов и партий советского большинства от 22-го июля не нашло другой альтернативной кандидатуры на пост главы правительства и поэтому поручило тому же Керенскому составить новый кабинет. То, что Керенский считал достоинством новой коалиции кадетов, эсеров и меньшевиков, оказалось на практике ее недостатком. Преимущество нового кабинета Керенскому рисовалось в том, факте, что в отличие от первых месяцев революции, теперь новое правительство не зависело от разных партий и организаций, как и от разных комитетов, в том числе и от Советов, а только от лиц, входящих в состав правительства. Но эти лица все же выражали мнение и чаяния определенных общественных групп, организаций, партий. Керенский признается, что его новые министры-кадеты (Юренев, Кокошкин) мечтали об однородно-буржуазном правительстве, а министры-социалисты (Чернов) о правительстве однородно-социалистическом. Опираясь на такой кабинет, а не на общественно-политические силы, которые за ним стояли, Керенский лишил себя организованной и прямой поддержки этих сил, к тому же получивших свободу критики нового правительства, поскольку его члены не являются их официальными представителями. Сюда прибавляется еще один трагический момент: все либеральные и социалистические партии как в организациях кадетов, так и в Советах, были заняты не заботой спасения демократии от большевиков, а чисто внутрипартийными раздорами. Хуже того: большевикам, лидеры которых либо в бегах, либо сидят уже в тюрьме, выпала весьма выгодная роль "мучеников" свободы, справедливости и "миротворцов". На этой почве обострились отношения и внутри социалистических партий, входящих в Советы. Петроградский Совет явно симпатизировал большевикам, ЦИК Советов двуличествовал по отношению к ним. Сами советские партии — меньшевики и эсеры — фактически раскололись на разные партии как раз по вопросу об отношении к большевикам и Временному правительству. "Интернационалисты" Мартова открыто поддерживали большевиков, а эсеры как раз по вопросу об отношении к большевикам раскололись на две партии: правые эсеры во главе с Черновым поддерживают правительство, левые эсеры во главе со Спиридоновой — решительные враги Временного правительства по тем же мотивам, что большевики, и с той же стратегией, направленной на свержение Временного правительства, какую преследовали и большевики. В Советах образовался не формально, но фактически новый большевистско-левоэсеровско-интернационалистско-меньшевистский блок или блок Ленина — Спиридоновой — Мартова против Временного правительства, о котором Керенский даже не подозревал, но которому своим бездействием потворствовал. Все интенсивнее становится и разлагающая антивоенная пропаганда этого блока не только в тылу, но и на фронте. Бездействие Керенского против блока Ленина — Спиридоновой — Мартова, который начал задавать тон в Советах, вызвало совершенно естественную реакцию в патриотическо-либеральной части общества. Эта реакция в тылу скоро передалась и в Ставку Верховного главнокомандования в Могилеве. Генералы пришли к выводу, что они не могут вести войну на два фронта — на Западе против немцев, а в тылу против их вольных или невольных пособников в лице интенсивно большевизирую-щихся Советов. Обозначилась всем, кроме Керенского, очевидная конфронтация трех силовых центров страны: Временного правительства, Советов и генералитета. Однако, сам Керенский был слеп и глух в своем заблуждении об истинном положении в стране, о надвигающейся опасности нового восстания большевиков, когда думал:

"До конца военной кампании 1917 г. оставалось уже не так долго. Общесоюзническая задача нашего фронта уже выполнена. Ленин в бегах (и его никто не ищет — А.А.); Советы отошли на задний план национальной жизни. Власть государственная окрепла. До Учредительного Собрания осталось только три месяца… Все это было совершенно очевидно…"

Увы, это не было очевидно. Как раз все было наоборот. Зыбкая власть Керенского держалась на тонкой ниточке, которая оборвется, как только Советы окажутся в руках большевиков и левых эсеров (что и хотел предупредить русский генералитет). Трагическое недоразумение происходит, когда Керенский наиболее выдающимся вождям этого генералитета, выходцам из простого народа — Корнилову, Алексееву, Деникину — непростительным образом приписывает, как и большевики, абсолютно чуждые им намерения — реставрацию старого режима. Керенский писал, что в основе выступления Корнилова лежала идея правых групп и классов: "Затевалась борьба не с теми или иными эксцессами" революции или с "безволием правительства Керенского", а с революцией как таковой, с новым порядком вещей. Конспиративная работа… подлинных реакционеров — заговорщиков мало известна”. Керенский приписывает Корнилову тот самый план, который с поразительной скрупулезностью осуществит через два месяца сам Ленин. В самом деле, сравните мнимый план Корнилова в трактовке Керенского с реальным планом захвата власти Ленина в октябре 1917 года. Керенский писал:

"Обстановка большевистского июльского восстания показала руководителям (корниловского) заговора:

1) слабость раздираемых внутренней борьбой Советов, 2) неустойчивость анархически настроенных "революционных полков" Петроградского гарнизона, и, наконец, 3) те нечаянные возможности, которые открываются перед предприимчивым, смелым дерзающим меньшинством. Тайно, по-большевистски (!) подготовить захват стратегических пунктов в Петрограде (правительственных зданий, телефонов, почты, самих Советов и т. д.); насытить столицу верными отрядами своих людей, подготовить агитацией в "своей" печати общественное мнение, и затем в удобный момент совершить быструю хирургическую операцию на верхах власти. Таков был внушенный июльским опытом деловой план переворота для достижения военной диктатуры".

К сожалению, как реставраторские амбиции, так и этот план существовал только в воображении Керенского. Керенский даже не замечает, что он противоречит самому себе, когда приводит "исповедь" самого Корнилова в беседе с Деникиным. Деникину, назначенному командующим юго-западным фронтом, Корнилов, после одного совещания в Ставке, сообщил:

"Ко мне на фронт приезжал Н. Он все носится со своей идеей переворота и возведения на трон Великого князя Дмитрия Павловича; что-то организует и предлагает совместную работу. Я ему заявил, что ни на какую авантюру с Романовым не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства. Но нет: эти господа слишком связаны с Советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть. Тогда я поведу борьбу. Нам нужно довести страну до Учредительного собрания, а там пусть делают, что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду" (А.Деникин, "Очерки русской смуты", т.1, выпуск 2, стр.97).

Вот таков был "реставратор” и "заговорщик" генерал Корнилов, который, по свидельству многих участников событий, направил в Петроград с согласия самого Керенского (если даже не по его просьбе), третий конный корпус во главе с генералом Крымовым, чтобы свергнуть не власть Керенского, а власть Советов. Керенский пишет, что помнит ночь начала движения корпуса Крымова на Петроград — 28 августа, когда он один остался в Зимнем дворце, ибо как министры, так и общественные деятели "предпочитали, на всякий случай, быть подальше от "обреченного" места, но в ту же ночь пришли к нему и руководители ВЦИК Советов с предложением создать чисто социалистическое правительство, "включая и отрезвевших под отдаленный топот конницы Крымова большевиков… спасти страну, взяв в свои руки власть… без буржуазии". Керенский, правда, отказался составить "однородное социалистическое правительство", включая сюда и "отрезвевших большевиков", но тут же обратился через Советы к большевикам: помочь ему подавить Корнилова и разложить конный корпус, куда входили казачья дивизия и "туземная дивизия" (эту дивизию, состоящую из горцев Северного Кавказа, в русской печати называли "дикой дивизией"). Большевики не остались в долгу. Они послали в казачью дивизию своих опытных партийных агитаторов из казаков, а в "туземную дивизию" седобородых мулл и шейхов, чтобы объяснить северокавказцам, что они поедут в полном вооружении к себе домой, к семьям, если сорвут поход Корнилова на столицу. Теперь предоставим слово Троцкому:

"В дни Корниловского похода на столицу… все понимали, что если Корнилов вступит в город, то первым делом зарежет арестованных Керенским большевиков. ЦИК опасался, кроме того, налета на тюрьму белогвардейских элементов… Для охраны "Крестов" прислан был большой военный отряд. Он оказался, разумеется, не "демократическим", а большевистским и готов был в любую минуту освободить нас. Но такой акт был бы сигналом к немедленному восстанию, а для него еще не наступил час. Тем временем правительство само начало освобождать нас — по той же причине, по которой позвало большевиков — матросов для охраны Зимнего дворца (то-есть Временного правительства — А.А.). Прямо из "Крестов" я отправился в недавно созданный комитет по обороне революции, где заседал с теми самыми господами, которые посадили меня в тюрьму, как гогенцоллернского агента, и еще не успели снять с меня обвинения. Народники и меньшевики, признаюсь чистосердечно, одним видом своим вызывали пожелание, чтобы Корнилов взял их за шиворот и потряс ими в воздухе… Большевики впряглись в оборону и везде были на первом месте… Снова обнаружилось, что за Керенским и компанией нет никаких самостоятельных сил. Та армия, которая поднялась против Корнилова, была будущей армией октябрьского переворота" ("Моя жизнь", ч. П, стр.39).

В заключение Троцкий констатирует факт, что в панике от Корнилова и Крымова Керенский по существу попал в плен Ленина и Троцкого. Он пишет:

"Мы использовали опасность, чтобы вооружить рабочих… Но Корнилов не пришел. Революционный подъем масс так могуществен, что корниловский мятеж просто растаял, испарился. Но не бесследно. Он пошел целиком на пользу большевиков” (там же, стр.39–40).

Как это случилось, что большевики как один, стали на защиту режима Керенского, который загнал в подполье Ленина и Зиновьева, а их ближайших соратников посадил в тюрьму? Тут безошибочно сработал ленинский стратегический ум. Об этом потом, но теперь спросим себя, какая же была действительная цель Корнилова?

Корнилов хотел, руководствуясь вполне естественным для людей его образа мыслей патриотическим чувством, предупредить гибель национально-исторической России. Что Корнилов и его сторонники были не карьеристы, жаждущие власти, а русские патриоты, желающие счастья собственному народу, свидетельствует и сам Керенский, когда пишет:

"Корнилов всю свою жизнь оставался по своим вкусам и привычкам человеком простым из народа. В нем ничего не было от человека петербургского, дворянско-аристократического круга. Кстати, все три главных военных героя "белого движения” — Корнилов, Алексеев, Деникин — все они пришли с низов и пробились на вершину военной иерархии собственным горбом… Все трое к привилегированной гвардейской среде относились очень отрицательно. Все трое блестяще кончили Академию Генерального штаба”.

Керенский подчеркивает, что ни Корнилову, ни его соратникам не может отказать в "мужественности и боевом русском патриотизме". В чем же тогда состоял их "заговор"? Это был заговор против Ленина и Троцкого, а не против Керенского и Чернова, заговор против тирании за демократию. Это был заговор против будущего Чека и его "Красного террора", против "военного коммунизма" и концлагерей, наконец, заговор против чудовища, которое будет жить в веках в памяти народов — заговор против сталинщины.

Обратимся теперь к тактике и стратегии Ленина в период корниловского похода. После июльских дней Ленин повелительно указывал своей партии и ее ЦК, что отныне недопустимы любые прямые или косвенные контакты с партиями меньшевиков, эсеров и их общественными организациями для каких-либо совместных политических акций. В статье "Слухи о заговоре" (речь шла о готовящемся выступлении генерала Корнилова) Ленин писал: "Ясное сознание массами предательства меньшевиков и эсеров, полный разрыв с ними, такой же бойкот их всяким революционным пролетарием". Зная, что ЦК и МК уже вступили в блок в Москве (там был создан Временный революционный комитет с участием меньшевиков, эсеров и большевиков), Ленин протестовал против этого. (ЦК без ведома Ленина также направил в состав "Информационного бюро" ЦИК Советов своих представителей — членов ЦК Свердлова и Дзержинского). Ленин потребовал, чтобы эти члены ЦК немедленно были отозваны и отстранены от работы до нового съезда партии. Однако, когда предполагаемое выступление Корнилова стало фактом, Ленин резко меняет собственную тактику, подчинив ее интересам своей общеизвестной стратегии захвата власти. В "Происхождении партократии" я назвал политику Ленина этого периода "шедевром тактического искусства". Так оно и было. Ленин наметанным глазом революционного стратега увидел в акции Корнилова свои собственные шансы: организовать против похода Корнилова на Петроград такой мощный контрпоход, который сметет не только Корнилова, но и самого Керенского. Велики были эмоциональные препятствия к такому резкому повороту — большевистские лиде-

ры сидели в тюрьме Керенского, за Лениным и Зиновьевым гонялись, правда, не очень уж усердно, полицейские сыщики не Корнилова, а того же Керенского. Поймет ли партия затаенные расчеты в тонкой игре Ленина? Велик был и политический риск с двух сторон: может быть Керенский, человек более хитрый и волевой, чем принято думать, и тогда он сможет обыграть Ленина; или его собственный ЦК, всегда склонный к оппортунизму и гнилым компромиссам, безоглядно бросится в объятия Керенского, и не так легко вырвешь потом его из этих объятий, — что тогда? Сомнения и самомнение были в характере Ленина. Он, однако, любил говорить, что даже и лису можно перехитрить, пользуясь ее же слабостью — чрезмерной хитростью. Ставка Ленина была так велика и так многообещающа, что стоило рисковать. В своем поистине историческом письме на имя ЦК РСДРП(б) от 30-го августа 1917 г. Ленин дает такое обоснование своему тактическому повороту к "условной поддержке” Керенского против Корнилова:

"Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость. Это разница довольно тонкая, но архи существенная и забывать ее нельзя… Мы видоизменяем форму нашей борьбы с Керенским… Не отказываясь от задачи свержения Керенского, мы говорим: надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем, мы иначе подойдем к задаче борьбы с ним… теперь главным стало: усиление агитации за своего рода "частичные требования" к Керенскому: арестуй Милюкова, вооружи питерских рабочих… узаконь передачу помещичьих земель крестьянам, веди рабочий контроль…".

Ленин понимает, что если верхи партии будут только приветствовать его такой неожиданный поворот в сторону их давнишней оппортунистической политики, то низы партии посчитают, что Ленин изменил самому себе и что стратегия захвата власти сдана в архив. Ленин борется против такого толкования его новой тактики:

"Неверно было бы думать, что мы дальше отошли от задачи завоевания власти пролетариатом. Нет. Мы чрезвычайно приблизились к ней, но не прямо, а со стороны. И агитировать надо сию минуту не столько прямо против Керенского, сколько косвенно против него же, именно: требуй активной и активнейшей революционной войны против Корнилова". Ленин заключает: "Развитие этой войны (против

Корнилова — А.А.) одно только может привести нас к власти, — добавляя, — говорить в агитации об этом поменьше надо" (Ленин, ПСС, т.34, стр.120–121).

Надо указать, что приблизительно такая же была тактика "условной поддержки” Керенского против Корнилова в статьях центрального органа партии, газете "Рабочий путь”, которая выходила вместо запрещенной Керенским "Правды”. Стратегия Ленина вполне оправдала себя: началось интенсивное вооружение большевистских отрядов оружием правительственных складов или даже прямо с военных заводов, так Путиловский завод выделил в распоряжение Красной гвардии до ста артиллерийских орудий.

Как рисовалась общая ситуация на верхах после июльского восстания большевиков и во время выступления 27-го августа Корнилова — такому его ближайшему единомышленнику как генерал Деникин? После подавления июльского восстания ЦИК Советов освободил министров-социалистов от ответственности перед собой, что было уступкой кадетам. Постановлением объединенного заседания центральных комитетов меньшевиков и эсеров Керенскому предоставлялось право единолично формировать правительство. Но эти комитеты одновременно заявляли, что они своих министров-социалистов отзовут, если те отойдут от программы "революционной демократии”. Керенский перестал являться на заседания Совета, давать ему какие-либо отчеты. Один из лидеров кадетов Ф.Кокошкин говорил по этому поводу: "За месяц нашей работы в правительстве совершенно не было заметно влияния на него Совдепа". Анализируя взаимоотношения между Советами, правительством и Верховным командованием в новой обстановке, Деникин писал:

"Но борьба — глухая, напряженная продолжалась, имея ближайшими поводами расхождение правительства и центральных органов революционной демократии в вопросах о начавшемся преследовании большевиков, репрессиях в армии, организации власти и т. д. Верховное командование занимало отрицательную позицию как в отношении Совета, так и правительства… Генерал Корнилов стремился явно вернуть власть в армии военным вождям и ввести на территории всей страны такие военно-судебные репрессии, которые острием своим были направлены против Советов и особенно их левого сектора… Совет и исполнительный комитет требовали от правительства смены Верховного главнокомандующего и разрушения "контрреволюционного гнезда", каким в их глазах представлялась Ставка" (А.Деникин, "Очерки русской смуты", т. П, Париж, 1925).

Нельзя было позавидовать Керенскому: зазор между его головой и дамокловым мечом, занесенным над ней "революционной демократией" в лице Советов был очень мал, быть ли ему главой правительства зависело от либеральной демократии в лице кадетов, выйдет ли Россия победительницей из войны зависело от дисциплины в армии и маневроспособности Верховного главнокомандования в лице Ставки во главе с Корниловым. Из этого треугольника противоборствующих властных сил образовался заколдованный круг, выхода из которого решительно не знал Керенский, но его знали и предложили два человека, стоящие на диаметрально противоположных позициях: одним из них был Корнилов, который предложил ввести военную диктатуру, другим был Ленин, который предложил "диктатуру пролетариата", считая самого себя и первым "пролетарием". Вероятно, в истории еще не было такого правительства, которое бы никем не правило, подобно Временному правительству. Да это и понятно. Временное правительство представляло собою никогда не кончающийся провизориум из комбинации указанных противоборствующих сил, для которых интересы собственных партий стояли выше интересов страны. Деникин замечает: "Временное правительство представляло механическое соединение трех групп, не связанных между собою ни общностью задач и целей, ни единством тактики: министры-социалисты, либеральные министры и отдельно триумвират в составе Керенского (социалист-революционер), Некрасова (кадет) и Терещенко (прогрессист). Если часть первой группы находила общий язык с либеральными министрами, то Авксентьева, Чернова, Скобелева (важнейших социалистов-министров — А.А.) отделяла от них пропасть". Фактором более важным для судеб революции и демократии служил раскол в самих Советах. Раскол обозначился не в тактике, как до сих пор, а в стратегии: надо ли поддерживать Временное правительство, состоящее из коалиции социалистов и кадетов, или создать однородное социалистическое правительство из всех партий, входящих в Совет? Раскол образовался не только среди партий, входящих в Советы, но и между самими Советами — между ЦИК Советов и Петроградским Советом. Центральный пункт раскола касается образования однородного советского правительства под лозунгом Ленина: "Вся власть Советам”; он касается также и вопроса об отношении к преследуемым большевикам в связи с восстанием в июле и обвинению их в получении ”денег из темного немецкого источника". В обоих вопросах Петроградский Совет занимал позицию более близкую к большевикам, чем к официальному руководству ЦИК Советов, причем начала доминировать роль Петроградского Совета, подрывая тем самым авторитет Центрального Совета, что создало нечто вроде нового "двоевластия" внутри Советов. Деникин так оценивает данный факт:

"Раскол созрел и в руководящих органах революционной демократии. ЦИК Советов все более и более расходился с Петроградским Советом как по вопросам принципиальным, в особенности о конструкции верховной власти, так и вследствие претензий обоих на роль высшего представительства демократии. Более умеренный ЦИК не мог уже состязаться с пленительными для масс лозунгами Петроградского Совета, неудержимо шедшего к большевизму. В среде самого Совета по основным политическим вопросам все чаще обозначалась прочная коалиция меньшевиков-интернационалистов (группа Мартова — А.А.), левых социал-революционеров (группа Спиридоновой — А.А.) и большевиков… В течение августа левые эсеры, возросшие численно чуть ли не до половины партии, становятся в резкую оппозицию к партии, требуя полного разрыва с правительством, отмены исключительных законов, немедленной социализации земли и сепаратного мира с центральными державами. В такой нервной, напряженной атмосфере протекали июль и август месяцы".

Демагогическое словоблудие радикальных партий в Советах разлагали армию, преступная бездеятельность центрального правительства разлагала страну, когда целые края, губернии, города не подчинялись центру. Исчерпанность материальных ресурсов, гражданских и военных, рост дороговизны, инфляция, всеобщая усталость от войны, неверие масс в способность Временного правительства и нынешних Советов вывести страну из глубокого политического, военного и материального кризиса, — все это толкало и армию и народ в объятия большевизма. В этом океане хаоса великолепно плавали большевики и их вождь Ленин. Злополучная "революционная демократия” все-таки старалась принять меры, чтобы создать себе социальную базу, а Ленину преградить путь к власти. Этой цели служили затеи с созывом так называемых "Государственного совещания" и "Демократического совещания". Они не оказались способны придумать что-нибудь путное для выхода из кризиса. "Государственное совещание" (Москва, 12–15 (25–28) августа 1917 г.) ставило своей целью консолидацию вокруг Временного правительства всех национально-мыслящих слоев России. На нем присутствовало около 2500 человек: 488 депутатов Государственной Думы всех созывов, 129 представителей от Советов крестьянских депутатов, 100 от Советов рабочих и солдатских депутатов, 147 от городских дум, 117 от армии и флота, 313 от кооперативов, 150 от торгово-промышленных кругов и банков, 176 от профсоюзов, 118 от земств, 83 от интеллигенции, 58 от национальных организаций, 24 от духовенства и др. На этом совещании ЦИК Советов был представлен делегацией меньшевистской и эсеровской фракций без включения в советскую делегацию представителей большевистской фракции. Председательствовал Керенский, но по признанию самого Керенского, роль национального героя и спасителя родины сыграл на совещании генерал Корнилов. От имени ЦИК Советов выступал председатель Н.С.Чхеидзе в поддержку правительства. Большевики провели однодневную забастовку в Москве против "контрреволюционного совещания".

"Демократическое совещание" (14–22 сентября (27 сентября — 5 октября) 1917 г.) было созвано ЦИК Советов после разгрома Корнилова. На нем участвовали советские и "несоветские" демократы: 532 эсера, 172 меньшевика, 136 большевиков (большевики вопреки требованию Ленина о бойкоте Демократического совещания), 55 трудовиков. Всех делегатов (в том числе от Советов, профсоюзов, армии, кооперации, национальных организаций и т. д.) было 1582 человека. Если совещание что-нибудь доказало, то это рост влияния большевиков в массовых организациях. Меньшевистско-эсеровскую резолюцию об одобрении деятельности нового коалиционного правительства совещание отвергло большинством голосов. Был создан на пропорциональных от партий началах — Временный совет республики, который вошел в историю под названием "Предпарламент". Предпарламент был совещательным органом при Временном правительстве. По категорическому требованию Ленина ЦК большевистской партии вынес от 5 (18) октября решение о выходе большевиков из состава Предпарламента, объявив его вспомогательным органом контрреволюции. Бойкот любых демократических начинаний Временного правительства и партий меньшевиков и эсеров Ленин считал залогом успеха на путях к однопартийной диктатуре. Ничего Ленин так не боялся, как того, чтобы его люди, общаясь с демократическими учреждениями, незаметно для себя не превратились и всерьез "демократов". Всеобщий саботаж его "Апрельских тезисов" Центральным Комитетом был не последним примером, заставляющим Ленина питать к своему "генштабу" только условное доверие. Эти фактические справки я привел, чтобы остановиться на очень важном этапе развития событий, когда меньшевики, в лице президиума ЦИК, задумали вместо коалиционного правительства создать демократическое правительство из советских партий, в том числе и большевиков или, в крайнем случае, при их поддержке, что как будто совпадало и с требованием самого Ленина: "Вся власть Советам". На этот счет имеется интересный рассказ одного из вождей ЦИК Советов — Федора Дана, лидера меньшевиков в его очерке "К истории последних дней Временного правительства", 1923 г.).

Сама идея созыва Демократического совещания возникла как противопоставление предыдущему Государственному совещанию, которое больше ориентировалось на общенациональные цели России. Поэтому его задача сводилась к консолидации национального блока, а задача Демократического совещания сводилась, по Дану, к созданию "однородного демократического правительства" вместо буржуазно-демократической коалиции социалистов и кадетов. Новое правительство должно было опираться на Советы и на те элементы, "которые имели прочную базу в кооперативах и органах местного самоуправления". Это были те силы, которые признавали политическую и экономическую платформу ЦИК Советов. Но Дан замечает: "Не так склалося, яко ждалося". Никакой демократии из Демократического совещания не вышло. Причины этого Дан видит в нежелании представителей "несоветской демократии" — представителей кооперативов и местных самоуправлений участвовать в "демократии", в которую ЦИК Советов приглашает и большевистскую фракцию ЦИК. Дан вспоминает: "Они не только начисто отрицали возможность каких бы то ни было попыток образовать правительство со включением в его состав большевиков, но и утверждали, что и без большевиков чисто демократическое правительство вызовет лишь анархию и немедленную гражданскую войну". Дан продолжает:

"Тогда оставался только один путь: образование правительства с большевиками".

Дан говорит, что ЦИК не пошел на это, полагая, что такой выход из кризиса привел бы к террору и гражданской войне. Дан помнит еще одну попытку на узком совещании ЦИК, на котором участвовали руководители всех фракций, в том числе и большевистской. Вот его свидетельство:

"Это было на замкнутом собрании представителей всех групп, на котором делали доклады Керенский, Верховский… Керенский заявил о своей готовности передать власть демократическому правительству, если ЦИК считает это нужным. Каменев много говорил о необходимости покончить с коалицией и убеждал президиум ЦИК взять власть в свои руки, обещая демократическому правительству поддержку большевиков. Тогда я в упор поставил Каменеву вопрос: обязуются ли большевики поддерживать новое правительство до Учредительного собрания? После совещания большевиков между собою, Каменев ответил от их имени, что поддерживать демократическое правительство они берутся, но не до Учредительного собрания, а лишь до советского съезда, то есть какие-нибудь 3–4 недели".

Приблизительно столько времени и нужно было большевикам, чтобы подготовиться к захвату власти на II Съезде Советов. Меньшевики, вероятно, это поняли и поэтому отказались от "великодушной" поддержки большевиков, что доказывало и всю лживость большевистского лозунга "Вся власть Советам", восстановленного вновь после подавления корниловского восстания.

Существовала ли реальная возможность предупредить приход к власти большевиков? Федор Дан рассказывает и о такой возможности. Прежде всего Дан говорит, что из-за властолюбия главарей Временного правительства Совет республики ("Предпарламент") стал не законодательным, а совещательным органом. Лидеры ЦИК Советов надеялись предупредить новое восстание большевиков созданием именно демократического правительства, опирающегося на Совет республики. Дан:

"Правда, шансов на успешное завершение этой работы было немного: слишком уж много времени было упущено, и события развивались с головокружительной быстротой. К тому же вожди большевиков усиленно гнали дело к развязке. Я говорю — вожди, имея в виду Ленина и Троцкого… Открытым призывом к восстанию был уход большевистской фракции из Предпарламента и декларация, прочитанная при этом случае Троцким".

Ф.Дан перечисляет потом те проблемы, при решении которых можно было предотвратить роковой Октябрь:

"Борьба велась нашей социал-демократической фракцией на вполне конкретной почве: мы требовали от правительства немедленного обращения к союзникам с предложением открыть переговоры о всеобщем мире, немедленной передаче всех помещичьих земель в руки местных земельных комитетов, как залога разрешения аграрного вопроса в духе требований крестьянской массы; ускорения созыва Учредительного собрания. По нашему представлению, только на почве выполнения этой программы мыслима была борьба с большевиками с некоторыми шансами на успех… Только на почве этой программы считали мы, с точки зрения социализма и демократии, допустимым противопоставлять силу большевистскому насилию".

На этой же почве происходят острые столкновения между Временным правительством и меньшевиками и эсерами в Совете республики. Правительство настаивает на продолжении своей старой программы бездействия, а ЦИК Советов требует отказа от нее в коренных интересах спасения страны и демократии, которым отныне угрожают не правые, а крайне левые экстремисты-заговорщики, то есть те же большевики и левые эсеры. По данным проблемам произошел раскол и в самом правительстве: министр иностранных дел М.И.Терещенко, один из лидеров так называемых прогрессистов, категорически настаивал на ведении "войны до победного конца". А вот сам военный министр Временного правительства генерал А.И.Верховский на заседании Совета республики убежденно и, опираясь на точные факты, доказывал, что Россия не может выиграть данную войну, но она очень близка к потере своей свободы. Вот аргументы, которые он приводил в своем выступлении за неделю до большевистского переворота:

"Я сказал прямо и просто всему составу Временного правительства, что при данной постановке вопроса (Терещенко) о мире катастрофа неизбежна… В Петрограде ни одна рука не вступится в защиту Временного правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков… Действия правительства ведут к катастрофе… Большевики до сих пор не захватили власть только потому, что они боялись фронта, но кто может гарантировать, что через пять дней (когда произойдет Второй съезд Советов), они не возьмут власть?"

Верховский оказался прав не только как военный, но и как проницательный политик, в силу своего природного дара трезво анализировать обстановку. Какие же выводы сделало правительство из дискуссии между Терещенко и Верховским? Подтвердило "верность" союзникам (поистине верность до могилы!) и выгнало Верховского из кабинета. В эмигрантской печати происходил спор между Керенским и Даном о том, как вели себя Временное правительство и ЦИК Советов накануне октябрьского переворота, суть которого сводилась к следующему. В статье "Гатчина", посвященной гибели Временного правительства, Керенский говорил об "исторической беседе" с Ф.Даном в ночь на 25-е октября 1917 г… Керенский утверждал, что люди, сидящие в его правительстве, боролись с опасностью большевизма, а вот лидеры ЦИК и Совета республики — эти "искусники были способны лишь проводить ночи напролет… в бесконечных спорах над различными формулами". Керенский говорит, что он нуждался в конкретной и реальной поддержке представителей "революционной демократии", а не в болтовне о пустых формулах. Он вспоминал, что явившись 24-го октября на заседание Совета республики: "Получив слово, я заявил, что в моем распоряжении находятся бесспорные доказательства организации Лениным и его сотрудниками восстания против Революционного правительства. Я заявил, все возможные меры для подавления восстания приняты и принимаются Временным правительством; оно будет до конца бороться с изменниками: оно прибегнет без всяких колебаний к военной силе, но для успешной борьбы правительству необходимо немедленное содействие всех партий и групп, представленных в Совете республик; нужна помощь всего народа. Я потребовал от Совета республики всей меры доверия и содействия".

По поводу этой речи Дан замечает: "Керенский вполне правильно передает содержание своей речи. Прибавлю, что произнес он ее со свойственным ему большим пафосом и несколько раз повторял, что правительством уже отдан приказ об аресте "государственного преступника Ульянова-Ленина." Но чем с большим пафосом говорил Керенский, тем более удручающим было впечатление… Вот уже подлинно можно сказать, — нам было бы смешно, если бы не было так грустно". После такой речи делегация Совета республики в составе его председателя эсера Авксентьева, лидера эсеровской фракции ЦИК Советов Гоца и самого Дана направилась в резиденцию правительства с декларацией, в которой содержались требования, могущие сорвать восстание большевиков. Дан говорит, что три требования были основными: сегодня ночью (24-го октября) объявить по телеграфу и газетах: 1. Правительство решило начать мирные переговоры; 2. Вся земля передается крестьянам; 3. Немедленно созывается Всероссийское Учредительное собрание. Дан утверждает, что когда они пришли с такими требованиями, как условиями поддержки правительства, то Керенский им ответил, что его правительство не нуждается в нравоучениях Совета республики.

Канун большевистского переворота характеризуется в лагере демократии растерянностью, беспомощностью и всепронизывающим чувством обреченности. Каждый кивает друг на друга — Временное правительство на ЦИК Советов, а ЦИК на Временное правительство. Вожди злополучной русской демократии, как правящие, так и оппозиционные, настолько ослеплены внутренними интригами и дрязгами, что в них они проявляют больше изобретательности, чем в поисках средств против надвигающейся катастрофы. Они словно не знают, что сидят на одном корабле, который дал течь и плывет по морю, полному подводных рифов. Однако слышны не сигналы "SOS", а издевательский совет обезумевшей толпы: "Кум, не трать силы, спускайся ко дну!" И февральский "кум" спустился ко дну без славы, без героизма и даже без подобающего в этой ситуации драматического жеста а ля Дантон из французского "февраля": ”0 безумцы, зовущие "к топору", знаете ли вы, кого ведете под топор гильотины — вы ведете под него Великую Русь!"