Известный кавказовед старой России барон Услар писал, что "человека неграмотного выучить грамоте нетрудно, но исправить человека, выучившегося читать по безграмотным книгам, крайне трудно”. Сегодняшний СССР в точных и технических науках — высокограмотная страна, но все так называемые советские "общественные науки" — лже-науки — ибо порочна и антинаучна их методология: ленинская "партийность во всех науках". Поэтому люди, изучающие науки по этим книгам, хорошо усвоили "партийность", но остаются беспомощными в самих науках. Особенно преуспели идеологи по дезинформации советских людей в истории, особенно в истории трех русских революций. Чтобы вправить мозги таким людям, нет других средств, как честно и документально рассказать им историческую правду, не сочиняя новые басни по тому же старому методу. В центре такого правдивого рассказа должны стоять два гения русской революции: один — гений политического заговора и отец тоталитаризма — Ленин, другой — уголовный гений и основатель единоличной тирании — Сталин. Мотивы у них были разные, но результат один и тот же: в годы их диктатуры Россия потеряла убитыми треть населения, ставшего жертвами той же "партийности" и партийного "социализма".

Ленин называл революцию 1905 года "генеральной репетицией" своей Октябрьской революции 1917 года и связывал эти революции с войнами. Это совершенно верно даже исторически, ибо все три русские революции стали возможны в результате двух войн, которые Россия проиграла в силу политики активного пораженчества ее социалистических партий: большевиков, меньшевиков, эсеров. Отсюда Ленин даже вывел общий революционный закон: каждая международная война кончается революцией в странах, которые в ней участвовали, но потерпели поражение.

Всеобщая мобилизация материальных средств страны на нужды войны, отрыв от семей в качестве солдат наиболее работоспособных членов приводят к свертыванию производства товаров, продуктов, к дороговизне, инфляции. Все это создает атмосферу социального напряжения, способствующую протестам, демонстрациям, политическим стачкам, что приводит — по Ленину — к революции. Что война связана со страданием, — это банальная истина, но отсюда не следует, что война неизбежно должна привести к революции. Однако Ленин сознательно строил всю свою стратегию на теории фатальной неизбежности войн в "эпоху империализма", с тем, чтобы обосновать другую теорию — фатальной неизбежности пролетарской революции во время войны — хотя сам мало верил в нее. Он реалист, а не фаталист: война может кончиться и без революции, если она победоносная, но в условиях тяжелой и затяжной войны легче организовать революцию. Ленин был, пожалуй, первым революционером в истории нового времени, который отважился строить свою революционную стратегию на проповеди поражения собственного отечества в любой войне с любой иностранной державой, если даже его отечество оказалось жертвой неспровоцированной агрессии и нападения соседнего государства (объявление войны Японией России в 1904 году, объявление войны Германией России в 1914 году).

Помогать внешнему врагу выиграть войну, организуя в тылу собственной страны демонстрации, забастовки, бунты, революцию под лозунгом "Коммунистического манифеста" "Рабочие не имеют отечества" — такова суть тактико-стратегического искусства Ленина на путях к власти во время войны его страны с другой страной. Впервые свою военно-революционную стратегию Ленин испытал в русско-японскую войну (1904–1905 г.г.). Россия к ней не готовилась, а когда она началась, Россия должна была вести ее на два фронта: на дальнем Востоке против Японии и внутри страны против революции. Начало войны русское общество встретило патриотическими демонстрациями почти всех слоев народа. Исключением был Ленин, который писал: "Дело русской свободы и борьбы русского пролетариата очень сильно зависит от военных поражений самодержавия" (Соч., т.9, стр.157). Но уже после первых же поражений русское общество раскололось. Вся интеллигенция, земство, печать, думы, профессиональные или сословные корпорации, не говоря уже о социал-демократах, эсерах, "освобожденцах" (будущие кадеты), инородцах, — становятся в оппозицию к правительству. Накануне событий 9-го января 1905 года орган Б.Струве "Освобождение", подводя итоги роста освободительного движения за 1904 год, писал, что за этим движением стоят "вся интеллигенция и часть народа, все земство, вся печать, часть городских дум, все корпорации (юристы, врачи и т. д.), нам обещали поддержку социалистические партии… За нас вся Финляндия… За нас угнетенная Польша и изнывающее в черте оседлости еврейское население" (С.С.Ольденбург, "25 лет перед революцией", стр.261). Это тоже из парадоксов русской истории: первую русскую революцию открыл не глава большевиков Ленин, не глава эсеров Чернов, а русский священник церкви при пересыльной тюрьме в Петербурге Георгий Гапон. Истинная роль Гапона все еще спорна. Он организовал в 1903 г. "общество фабрично-заводских рабочих" для защиты их материальных интересов. В отличии от полицейского агента Зубатова, старавшегося организовать рабочих в профсоюзы, лояльные к правительству, Гапон, пользуясь помощью властей, вел антиправительственную пропаганду среди рабочих. Когда в конце декабря 1904 г. Путиловский завод уволил четырех рабочих без серьезного основания, то Гапон и его общество потребовали их восстановления. В ответ на отказ администрации восстановить уволенных, 3 января 1905 года весь Путиловский завод, работающий на оборону, восстал. В акцию включились и социал-демократы. Уже 5-го января в городе забастовали и другие заводы.

Гапон на собрании своего общества подал идею составить "петицию" на имя царя о нуждах рабочего народа и пойти с этой "петицией" к Зимнему дворцу, к резиденции царя. Меньшевики участвовали в демонстрации, но большевики в Петербурге с самого начала отказались от участия в ней. Их мотив чисто ленинский: "Свобода покупается кровью. Свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, а сбросить его… Да здравствует вооруженное восстание народа!" (История КПСС, М., 1971 г., стр.74).

Потом задним числом советские историки будут писать, что политические требования из "петиции" Гапона были включены туда по требованию большевиков. Петиция состояла из двух искусственно склеенных между собою частей. Одна часть — весьма разумные и справедливые социально-бытовые требования рабочего человека, к которым должен был бы прислушаться любой гуманно мыслящий правитель, другая часть — чисто политические требования из программы-минимум РСДРП, включенные туда по требованию меньшевиков.

В воскресенье 9-го января 1905 года многотысячная демонстрация с хоругвями, иконами и царскими портретами направилась к Зимнему дворцу, чтобы сообщить своему царю: "Нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества… Мы немного просим: мы желаем только того, без чего наша жизнь не жизнь, а каторга… Разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть нам всем трудящимся? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники". Рабочие требовали восьмичасового рабочего дня, минимума заработной платы, ограничения произвола администрации и т. д. Потом шли политические требования — о созыве Учредительного собрания, о политических свободах и гражданских правах и т. д. Петиция кончалась словами, обращенными к царю: "Повели и поклянись исполнить их… А не повелишь, не отзовешься на нашу просьбу — мы умрем здесь на этой площади перед твоим дворцом". Вместо того, чтобы побеседовать с рабочими об их социально-бытовых требованиях и высказаться насчет политических требований, царь по совету безмозглой дворцовой камарильи вынес смертный приговор себе, своей семье, всей России. Этим приговором был дикий приказ стрелять в толпу мирных демонстрантов. По официальным данным правительства было убито 130, ранено несколько сот человек. Советская печать утверждает, что тысячи человек были убиты и ранены. Талон, поклявшийся умереть перед царским дворцом, при первом же выстреле бежал в соседний двор, где его остригли и переодели, чтобы доставить на квартиру М.Горького. "Кровавое воскресенье" — это поражение меньшевиков и победа большевиков. Меньшевики отозвались на трагические события, прибегая к историческим параллелям из вечного и настольного первоисточника всех русских марксистов — из истории Великой французской революции. Газета "Искра", ставшая меньшевистской после ухода оттуда Ленина, писала (18-го января 1905 года): "Тысячными толпами решили рабочие собраться к Зимнему дворцу и требовать, чтобы сам царь самолично вышел на балкон принять петицию и присягнуть, что требования народа будут выполнены. Так обращались к своему "доброму" королю герои Бастилии и похода на Версаль! И тогда раздалось "ура" в честь показавшегося толпе по ее требованию монарха, но в этом "ура" звучал смертный приговор монархии".

Это очень странно, что такие несомненные демократы, пусть даже и марксисты, как Плеханов, Мартов, Аксельрод из новой "Искры", трагедию рабочих и провокацию Гапона провозглашают своей победой, когда пишут: "Десятилетняя работа социал-демократии вполне исторически окупилась… В рядах петербургских рабочих нашлось достаточно социал-демократических элементов, чтобы ввести это восстание (?) в социал-демократическое русло, чтобы временного технического организатора восстания (это о Гапоне — А.А.) идейно подчинить постоянному вождю пролетариата — социал-демократии". Ленин тоже не был слишком опечален, когда писал: "Рабочий класс получил великий урок гражданской войны, революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть… в годы… Лозунг… "Смерть или свобода!" эхом перекатывается по всей России" (Соч., т.9, стр.201–202). Кто внимательно читал Ленина, тот знает, вся его революционная стратегия пронизана одной руководящей идеей — чем больше при столкновении с властями жертв в народе, тем выше и шире его "революционное воспитание". "На место сотни убитых придут тысячи новых бойцов" — это его слова.

Почему же Гапон побежал к писателю Максиму Горькому, стоящему в лагере Ленина, а не к меньшевикам, у которых он был "техническим руководителем"? Он сам себя называл то "социал-демократом" без указания фракции, то "эсером", хотя принадлежал к социальным отбросам общества, которыми так богата русская революция, наиболее выдающиеся из которых хорошо известны из истории: полицейский "профсоюзник" Зубатов, агенты-провокаторы — шеф "Боевой организации эсеров" Азеф, председатель фракции большевиков в IV Думе Малиновский, "эксы" — бандиты из большевиков — Коба (Сталин) и Камо (Тер-Петросян).

Бежавший за границу, Талон выпускал одно за другими такие кровожадные воззвания, в которых нельзя узнать бывшего священника, проповедующего "Десять Заповедей". В одном из таких воззваний Гапон шлет проклятия по адресу "зверя-царя", "шакалов министров", "собачьей своры чиновников", а участников шествия к Зимнему дворцу Гапон призывает: "Министров, градоначальников, губернаторов, исправников, городовых, полицейских стражников, жандармов, шпионов, генералов и офицеров, приказывающих в вас стрелять, — убивайте… Все меры, чтобы у вас были вовремя оружие и динамит, приняты… На войну идти отказывайтесь… По указанию боевого комитета восставайте… Водопроводы, газопроводы, телефоны, телеграф, освещение, конки, трамваи, железные дороги уничтожайте… Раздавим внутренних кровожадных пауков нашей дорогой родины…" Это воззвание было напечатано в "Освобождении" Струве от 18.5.1905 г., как "документ".

Революционно-бандитские группы "эксы”, которые Ленин создал на Кавказе во главе с Коба и Камо преследовали те же цели, что изложены в "Воззвании” Гапона. Как бы в ответ на "Воззвание" Гапона в России прокатилась новая волна революционного террора, начавшаяся с убийства Каляевым московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича. Только Талон не предлагал грабить, а Ленин предлагал производить "экспроприацию экспроприаторов" — банков, казначейства для финансирования своей партии, чем эти "эксы" и занимались наиболее успешно на Кавказе с 1905 по 1912 г.г. Даже тогда, когда Четвертый объединительный съезд и Пятый общий съезд РСДРП категорически запретили "партизанскую войну" с убийствами начальствующих лиц и грабежами "эксов", Ленин почти один даже в собственной фракции восстал против этих решений. Ленин говорил: "Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят" (Соч.,т. Х, стр.86). Когда 15 августа 1906 г. по решению Польской Партии Социалистов была совершена серия террористических актов во многих городах Польши против польских полицейских и русских солдат, и объединенный ЦК большевиков и меньшевиков осудил все эти террористические акты, то Ленин отмежевался от решения ЦК. В статье "К событиям дня" он писал: "Безусловно ошибается и глубоко ошибается ЦК нашей партии заявляя: "Само собою разумеется, что так называемые "партизанские" боевые выступления, по-прежнему отвергаются партией.

Это неверно. Мы советуем всем многочисленным боевым группам нашей партии прекратить свою бездеятельность и предпринять ряд партизанских действий… с наименьшим нарушением личной безопасности мирных граждан и с наибольшим нарушением безопасности шпионов, активных черносотенцев, начальствующих полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное (там же, стр.45–47, последние слова выделены Лениным — А.А.).

Принципиальной разницы между "Воззванием" Гапона развернуть по стране террор и призывом Ленина к тому же террору — нет, только Ленин, как юрист, выражается более отвлеченно в столь деликатном для него вопросе (ведь большевизм против индивидуального террора, он только за коллективный террор), чем священник. Бывали случаи, когда Ленин предпочитал пользоваться языком толпы, если разговаривал с интеллигенцией, которую ненавидел всю жизнь, сам будучи интеллигентом. В "Воззвании" Гапона были изложены (не участвовал ли Максим Горький в его составлении?) те идеи бунта и вооруженного восстания, которые изложены в решениях III съезда большевистской партии, происходившего в то же самое время, когда Талон выпустил свое "Воззвание" (апрель 1905 г.). В решении III съезда об организации в России повсеместного вооруженного восстания говорилось, что "задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания является одной из самых важных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент". О том же восстании говорили, конечно, и меньшевики, и эсеры, и даже иные буржуазные радикалы, но действительно планировал и организовывал его только один Ленин, для которого знаменитая формула "гегемония пролетари-атам была просто кодом для выражения его собственной гегемонии. Важнейшими документами первой русской революции, которые умело используют грозную атмосферу в России после расстрела петербургских рабочих 9-го января 1905 г., как раз и являются "Воззвание" Гапона и деловая программа III съезда партии Ленина, находящиеся в идейной связи между собой. Оба документа били в "болевые точки" анархической России, всегда склонной к бунту "бессмысленному и беспощадному". Не сила философских идей, а сила провокации в события 9-го января 1905 г. со стороны Гапона и властей и сила демагогии со стороны революционеров, — вот что погрузило Россию в море крови первой революции. Даже окончание русско-японской войны (август 1905) с довольно почетным для России миром, заключенным благодаря энергичному посредничеству американского президента Теодора Рузвельта и высокому дипломатическому искусству С.Ю.Витте, не привело к успокоению. Ведь одно из требований революции "долой войну" было выполнено, но тогда только и началась общероссийская революция — забастовки, демонстрации, террор, поджоги помещичьих имений, волнения и восстания, в том числе и в рядах армии и флота. Участвуют в ней все слои населения: рабочие, крестьяне, интеллигенция, студенты, гимназисты и инородцы на окраинах империи. Впервые организуется и контрреволюция, которая ничего более умного выдумать не могла, как устраивать погромы под лозунгом "Бей жидов — спасай Россию!" Надо было быть очень низкого мнения о русском народе, допуская, что его могли поднять на революцию во всех уголках империи иноверцы, запертые в "черту оседлости” на ее окраине.

В первой половине октября революция достигла своей кульминации. Страной правил не царь, а царство анархии. Всеобщая октябрьская забастовка на всех предприятиях, железных дорогах, на почте и телеграфе, в типографиях и издательствах превратила страну во всероссийский митинг с требованием свободы. Правящий слой раскололся: одни требовали репрессий, другие предлагали дать народу "разумные свободы". Тогдашние газеты выражали в своих публикациях этот раскол. Правые "Московские ведомости" требовали назначения "военного диктатора", словно царь был демократом. Более трезвое "Новое время" писало: "Идея царской власти гораздо больше может быть потрясена репрессиями, чем узаконением свободы". Умеренно либеральное "Слово" предупреждало: "Мы медлим, мы медлили, пока накрапывал дождь, полагая, что тучи разойдутся; мы медлили, когда уже начинался ливень, и медлим теперь под глухой гул надвигающейся бури". Столыпин в том же "Новом времени" от 14-го октября лаконично сказал то, о чем правительство до сих пор боялось заявить вслух: "Вот она — началась революция!" Дальновидный, но хитроумный Витте отважился сказать царю всю правду и подал ему программную записку, как решить политический кризис империи. В ней говорилось:

"Цель поставлена обществом, значение ее велико, ибо в этой цели есть правда. Правительство поэтому должно ее принять. Лозунг "Свобода” должен стать лозунгом правительственной деятельности. Другого исхода для спасения государства нет… Ход исторического прогресса неудержим… Выбора нет: или встать во главе охватившего страну движения, или отдать ее на растерзание стихийных сил. Казни и потоки крови только ускорят взрыв". Конкретно граф предлагал: отмену всех исключительных положений, введение свобод и равноправие всех граждан, дать "Конституцию в смысле общения царя с народом на почве разделения законодательной власти, бюджетного права и контроля за действиями администрации".

Витте предлагал также "расширение избирательного права, земельные реформы вплоть до экспроприации частной земельной собственности", а также дать автономию Польше и Грузии. Витте указал, что есть и другой выход: "идти против течения", добавив, что за выполнение такого плана сам он не возьмется.

Царь Николай II, человек образованный, но воспитанный Победоносцевым в консервативных традициях династии, правил империей в бурном и переломном XX веке, а духовно жил в ΧΙΧ-ом, близко к своему прадеду Николаю I, и очень далеко от своего либерального деда Александра II. Тем более знаменательно, что царь пересилил самого себя, когда, признав либеральную альтернативу графа разумной, предложил ему найти путь к проведению в жизнь предложенной им программы реформ. Однако, царь решил застраховать себя по принципу: на Витте надейся, но и сам не плошай! Этим объясняется, что в критический момент, когда решались судьбы России, царь решил опираться одновременно на двух деятелей, исключающих один другого — на сильного и решительного организатора порядка нового генерал-губернатора Петербурга Д.Ф.Трепова и на мягкого и либерального премьер-министра графа Витте. Трепов, которому царь подчинил и войска московского военного округа, должен был восстановить гражданский порядок, а Витте обязывался искать политическое успокоение страны. Для этой цели царь предложил графу Витте "объединить деятельность министров" (тогда в России еще не было должности пресе дате ля Совета министров). Однако, Витте не спешил с принятием нового назначения, настаивая, чтобы царь сначала одобрил изложенную в его "записке" программу реформ. Тем временем участились шествия делегаций бастующих рабочих и служащих к Городской думе Петербурга с требованиями: "Нам нужны средства для продолжения стачки — ассигнуйте городские средства на это", "Нам нужно оружие для завоевания и отстаивания свободы — отпустите средства на организацию пролетарской милиции" (Ольденбург, стр.313). Делегации возглавлял Совет рабочих депутатов Петербурга, впервые созданный меньшевиками. Петербургский Совет возглавлял в начале меньшевик Хрусталев-Носарь, расстрелянный Чека в 1919 г., потом Троцкий, после его ареста, Парвус, будущий интендант и финансист Октябрьской революции.

После продолжительных совещаний со своими ближайшими советниками царь вечером 17-го октября 1905 г. принял историческое решение, о котором он сказал: "Почти все, к кому я обращался с вопросом, отвечали мне так же, как Витте, и находили, что другого выхода нет… Страшное решение… тем не менее принял совершенно сознательно… После такого дня голова стала тяжелой и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, усмири Россию". То был знаменитый "Манифест 17-го октября 1905 г.". Если бы Россия пошла по пути этого "Манифеста", Ленин кончил бы свою карьеру главарем революционной секты фанатиков, меньшевики и эсеры делили бы власть со своими либеральными коллегами в правительстве его Величества, главы парламентской монархии России, как в Англии, а о существовании Кобы-Сталина никто бы не знал, кроме бандитов из Тифлиса и Баку.

"Манифест 17-го октября" особенно актуален сегодня, когда партократия ищет путей и методов продлить свое господство под лозунгом "демократизации" и "гласности”. Как раз для сравнения с нынешними реформами советской политической системы стоит привести из "Манифеста" некоторые выдержки:

"На обязанность правительства возлагаем Мы выполнение непреклонной Нашей воли: 1) Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. 2) Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу (речь идет о совещательной Думе Булыгина — А.А.), привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку, и 3) установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы, и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от Нас властей" (Ольденбург, стр.314–315).

Как реагировали политические партии на "Манифест"? В обращении "К русскому народу" от 18-го октября 1905 г. ЦК РСДРП, а так же большевистские листовки Ленина призывали народ продолжать всеобщую забастовку и начать вооруженное восстание. В "Известиях" Совета рабочих Л.Троцкий писал:

"Дан Витте, но оставлен Трепов. Пролетариат не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни либерального маклера Витте, ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции".

Даже будущий вождь кадетов ПМилюков, и тот не был в восторге от "Манифеста". На банкете либеральной публики того же 17-го октября Милюков выступал с речью, которую он воспроизвел потом в своих воспоминаниях в следующих словах:

"Вместо горячей торжествующей речи я вылил на окружающую меня и успевшую повеселиться толпу целый ушат холодной воды. Да, говорил я, это успех и успех большой. Но ведь не первый. Это новый этап борьбы" ("Роковые годы", 1939).

Как отозвался на "Манифест" "отец народов" и "корифей всех наук" неизвестно, да он политически тогда и не существовал. Но позже, уже будучи во главе советской России, Сталин решил в своем пресловутом "Кратком курсе" дать оценку "Манифесту 17-го октября". Вспомним приметы зловещей эпохи: 1936 год — вышла "самая демократическая в мире сталинская Конституция", в которой узаконены такие социальные, гражданские и политические права и свободы, каких не знала ни одна конституция в истории, а ровно через год — в 1937 году в стране началась столь же беспримерная в истории человечества инквизиция, которая к концу 1938 года достигла своего апогея: сотни тысяч расстрелянных без суда решениями "троек", "двоек” и "особых совещаний", 10–15 миллионов "врагов народа", загнанных в концлагеря, — таковы плоды сталинской Конституции. И вот буквально в эти же дни и месяцы Сталин заносит в свой "Краткий курс" стих 1905 года о "Манифесте" царя, абсолютно не считаясь с тем, что если на место "Манифеста" царя поставить "Конституцию" Сталина, а на место царя его самого, то стих звучит ужасающе актуально:

"Царь испугался, издал манифест: мертвым свобода, живых — под арест".

"Манифест" царя не достиг поставленной цели: примирение социалистически-революционной России с Россией конституционно-монархической не состоялось. Вероятно, это русский феномен в любую переломную эпоху ее истории: если политические страсти разгораются, то их угомонить может только всеобщая национальная катастрофа, ибо ни компромиссов, ни "золотой середины" русский богатырь не признает: "смерть или победа", "триумф или апокалипсис", "или голова в кустах или грудь в крестах"!

Вся стратегия революционных партий после "Манифеста", без исключения, нацелена в одну точку: пользуясь свободами "Манифеста", подготовить вооруженное восстание для свержения царя. Отсюда невероятный разворот легализованной анархии не только в обеих столицах, но и во всех регионах империи. Неожиданным образом "Манифест" обернулся против его автора и первого главы правительства думской России: против Витте! Повсюду безбрежное море анархии, стачек, митингов, террора, вооруженных столкновений, крестьянских бунтов. Вернувшиеся из-за границы Ленин, Мартов, Троцкий, Парвус еще больше подливают масло в русский пожар. Прошла только одна неделя после "Манифеста", как граф Витте в безнадежном отчаянии воскликнул публично: "Если бы при теперешних обстоятельствах во главе правительства стоял Христос, то и Ему не поверили бы"! 2-го ноября 1905 года началась новая волна политической забастовки. Граф решил обратиться к рабочим Петербурга с воззванием:

"Братцы рабочие, станьте на работу, бросьте смуту, пожалейте ваших жен и детей. Не слушайте дурных советов. Дайте время, все возможное для вас будет сделано".

На это воззвание Петербургский Совет рабочих ответил выпуском сообщения, составленного его председателем Л.Троцким, которое начиналось личным выпадом против премьера: "Пролетарии ни в каком родстве с графом Витте не состоят… Совет рабочих депутатов не нуждается в расположении царских временщиков". Совет и социал-демократы, как и эсеры, непреклонны в своем решении довести дело до вооруженного восстания. В виду присутствия в Петербурге гвардейских полков, которые могли бы быстро подавить восстание, социал-демократы и эсеры решили, что восстание надо начать в Москве, где уже были созданы их "боевые дружины": у большевиков — 250 человек, у меньшевиков — 200 человек, у эсеров и примыкавших к ним — 400 человек, вооруженных разными видами оружия, в том числе бомбами (генерал А.И.Спиридович, "История большевизма", стр.117, Париж, 1922 г.).

Фактически военно-революционным центром будущего восстания делается Петербургский Совет рабочих депутатов, опираясь на Московский Совет рабочих депутатов. Петербургский Совет стал настолько энергичным и популярным, что он почувствовал себя "второй властью" в столице, о чем свидетельствует выпущенный им 2-го декабря 1905 г. "Манифест Совета рабочих депутатов", составленный, вероятно, Парвусом и Троцким вместе. "Манифест" был широко распространен (в одном Петербурге он был опубликован в восьми разных газетах). В нем говорилось: "Надо отрезать у правительства последний источник существования — финансовые доходы". Поэтому народ призывается: 1) отказываться от платежа налогов; 2) требовать при всех сделках уплаты золотом или серебряной монетой; 3) забирать вклады из сберегательных касс и банков, требуя уплаты всей суммы золотом; 4) не допускать уплаты по займам, которые правительство заключило, когда оно вело войну со всем народом" (Ольденбург, стр.329).

Троцкий произвел этим документом громадное пропагандное впечатление, бросив дерзкий вызов правительству, но явно преувеличив свои "полномочия”, за что 3-го декабря Совет во главе с Троцким был арестован. Во главе нового состава Петербургского Совета встал Парвус. Троцкий легко отделался — его отправили в ссылку, куда он поехал со своим охотничьим оружием и, кажется, даже с охотничьей собакой. Судя по его книге "1905", в Сибири ему из удобств жизни не хватало только "запаха свежего газетного листа". Арест Петербургского Совета явился как бы поводом и сигналом развязки московской всеобщей политической забастовки, которая перешла в восстание (9-17 декабря). Революционные выступления перекинулись на многие города и провинции — в Центральной России, Сибири, на Кавказе, на Украине, в Белоруссии, Прибалтике, Финляндии, Польше. Некоторые города и провинции объявляли себя даже "республиками”. В конце концов все было подавлено. Фракции меньшевиков и большевиков сделали разные выводы из опыта декабрьского восстания. Во всех советских учебниках подчеркнуто приводится обмен репликами между Плехановым и Лениным об уроках этого восстания. Плеханов осудил восстание, заявив: "Не надо было браться за оружие". Конечно, для Ленина, который в принципе не мыслит себе никакой революции иначе, как через вооруженное восстание, слова Плеханова равнозначны измене самой революции. Соответственно звучал и ответ Ленина: "Напротив, нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие". Не жажда крови, а глубочайшее убеждение фанатика, что дорога к власти лежит только через восстание, приводит Ленина к выводу: ни один господствующий класс не уступит своей власти без кровавого побоища.

Отсюда Ленин делает ставку только на силу оружия. Он знает хорошо, что не каждое вооруженное восстание имеет шансы на успех, но даже безнадежные, заведомо обреченные восстания ему важны и нужны. Вот почему он писал впоследствии, что "без такой "генеральной репетиции" как в 1905 году, революции 1917 г. были бы невозможны". Ленин, который хочет получить всю власть для одной своей партии, даже "репетировать" не хочет бутафорским оружием.

"Манифест 17-го октября" открывал перед Россией судьбоносные перспективы: превращение самодержавной и неограниченной власти царя в парламентскую монархию, чего добивались как "Союз 17-го октября", так и Партия народной свободы, то есть кадеты. Манифест царя от 20-го февраля 1906 г., изданный в развитие "Манифеста 17-го октября", укреплял людей в убеждении, что император будет только царствовать, Государственная Дума будет законодательствовать, а ответственное перед Думой правительство будет править страной. В самом деле, в новом "Манифесте" говорилось, что за Государем остаются все права, кроме тех, которые он разделяет с Государственной Думой и Государственным Советом (последний состоял наполовину из выборных, наполовину из назначенных царем членов). Многие считали, в том числе ПСтруве, что новая формулировка закона юридически означает, что самодержавие упразднено. Такое толкование противоречило взглядам самого царя. За четыре дня до нового "Манифеста" он, в беседе с представителями самодержавно-монархической партии, заявил: "Реформы, мною возвещенные 17-го октября, будут осуществлены неизменно, и права, которые мною даны одинаково всему населению, не-отъемлимы", но царь тут же присовокупил: "Самодержавие мое остается таким, каким оно было встарь". Особенно сильно проявились колебания царя во время обсуждения нового юридического акта, когда надо было, на основе "Манифеста 17-го октября", внести изменения в старые основные законы. Существует любопытный протокол совещания царя с его ближайшими советниками по обсуждению проекта новых основных законов. На совещании в очень деликатной форме спорили, как быть с формулой старых основных законов: "Императору Всероссийскому принадлежит верховная и неограниченная власть". В новом проекте Витте слово "неограниченная" было исключено. Царь открыл совещание удивившими всех присутствующих словами: "Вот — главнейший вопрос… целый месяц я держал этот проект у себя. Меня все время мучает чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил… Акт 17-го октября дан мною вполне сознательно и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье первой Основных законов уже 109 лет. Может быть обвинение в неискренности… Принимаю на себя укоры, — но с чьей они стороны? Уверен, что 80 % народа будет со мною. Это дело моей совести и я решу его сам". Участники совещания высказали сдержанное несогласие:

Витте: Этим вопросом разрешается все будущее России.

Государь: Да.

Граф Пален: Я не сочувствовал 17-му октября, но оно есть. Вам, Государь, было угодно ограничить свою власть.

М.Г.Акимов: Если сказать "неограниченный" — это значит бросить перчатку. Если изданные законы губят Россию, то Вам придется сделать coup d'fitat (государственный переворот — А.А.). Но теперь сказать это нельзя.

(Члены Государственного Совета Сабуров, граф Сольский и Фриш высказались в том же смысле.)

Вел. князь Николай Николаевич: Манифестом 17-го октября слово "неограниченный” Ваше Императорское Величество уже вычеркнули.

Князь А.Д.Оболенский: Вычеркнуть "неограниченный", оставить "самодержавный".

П.Н.Дурново: После актов 17-го октября и 20-го февраля неограниченная монархия перестала существовать.

Государь: Свое решение я скажу потом.

Однако царь не решался сказать ни "да", ни "нет" и поэтому совещание продолжалось 11-го и 13-го апреля. В конце обсуждения секретарствующий граф Сольский обратился к царю с вопросом: "Как изволите приказать — сохранить или исключить слово "неограниченный"?

Государь: Я решил остановиться на редакции Совета министров.

Граф Сольский: Следовательно, исключить слово "неограниченный".

Государь: Да — исключить"

(Ольденбург, стр.341–342).

Да, этот последний русский царь духовно жил в XVIII веке, в эпоху Павла, на законы которого он ссылался, но правил страной в XX веке, не ведая, что сидит на бурлящем вулкане по имени Россия. В политике царь был слишком прямолинейным и честным до наивности, чтобы выстоять на высоте задач России двух войн и трех революций. Тем не менее, абсолютная монархия сошла с российской исторической сцены, открыв "Манифестом 17-го октября" путь эволюции России к демократии. Этот путь назывался — думская Россия. Ленин объявил своей священной миссией заградить России такой путь к демократии.