Юкико вышла из дома и направилась к автобусной остановке. Почти сразу же ее обогнали две машины, на которых красовались эмблемы газетных издательств. Хотя журналисты охотились не за ней, Юкико инстинктивно опустила голову, чтобы спрятать лицо.

После того как дело Фудзио приобрело известность, жители маленького городка буквально сошли с ума. Журналисты, неотступно следившие за расследованием преступлений Фудзио, раструбили о жестоком убийстве сына прокурора, теле школьницы, сброшенной с обрыва, об избиении продавщицы универмага, брошенной им на проезжей части, из-за чего женщина погибла под колесами машины. Сначала все это ошеломило людей, но вскоре их реакция приобрела несколько курьезную окраску.

Неподалеку от полицейского управления Миуры был маленький ресторанчик «Священная гора», где подавали рамэн. После того как началась вся эта история с Фудзио, доходы этого заведения значительно увеличились благодаря тому, что репортеры газет и журналов, осаждавших полицейское управление, столовались там. Пошли слухи, что хозяин ресторанчика даже подумывает о расширении своего заведения.

То же самое происходило и с несколькими ближайшими круглосуточными супермаркетами. Пустовавшие парковки возле этих магазинов теперь были забиты машинами журналистов.

Наиболее комичными были метаморфозы с многоквартирным домом, именуемым дачей Сёнана, из окон которого был виден вход в полицейское управление Миуры, и с двумя пансионатами для туристов, один из которых назывался «Шум прибоя», а другой — «Каюта», поскольку они располагались всего в километре от полицейского управления. До этого лета здесь останавливались лишь заезжие рыбаки, выбиравшиеся на выходные, а теперь комнаты стало возможным сдать на месяц и больше. Участились и жалобы на транспортные пробки, из-за того что машин с репортерами становилось все больше.

Юкико подождала на остановке около пяти минут, потом села в подошедший автобус. Проезжая мимо полицейского управления Миуры, она машинально взглянула на вход в здание. У подъезда стояло с десяток автомобилей.

Интересно, что сейчас делает Фудзио? Два дня назад Юкико отнесла ему передачу. Она впервые заполняла необходимые документы и проходила сопутствующие формальности. Она не знала, что можно передавать заключенным, поэтому поинтересовалась у продавца в специальном киоске, торговавшего товарами для заключенных. Тот сказал ей, что заключенных особенно радуют булочки с джемом и сборники комиксов. Юкико решила последовать его совету, поскольку уже напрочь забыла не только о вкусах Фудзио, но даже о своих собственных пристрастиях.

Эти несколько дней окончательно вымотали Юкико. Когда она сообщила Томоко, что ей, возможно, придется заплатить за услуги адвоката, та впервые в жизни влепила Юкико пощечину. Юкико была потрясена не тем, что ей дали пощечину. Ее поразило то, что у хладнокровной Томоко первыми сдали нервы.

Юкико потеряла дар речи, увидев, как после пощечины Томоко просто затряслась от негодования.

Сама она восприняла эту ссору как досадный инцидент. Однако сестрица так не считала. Она не могла закрыть глаза на серьезность последствий. Понимая, что в состоянии незатухающей ссоры невозможно жить с Юкико под одной крышей, Томоко перестала приезжать домой после работы и оставалась в токийской квартире.

Юкико и сама понимала, что, с точки зрения здравого смысла, Томоко ведет себя как всякий нормальный человек. Да и то сказать, кто как не Томоко внушала ей, что Юкико не знает людей и мира, потому что безвылазно сидит дома. Кто как не Томоко высказывалась против встреч Юкико с подозрительным типом Уно. Однако теперь, когда преступления Фудзио Уно раскрыты, Юкико, которая не поддерживала с ним никаких отношений, вдруг решает выложить за защиту этого чудовища несколько миллионов иен! Это же просто безумие?! И что подумают люди? Да они все с уверенностью сочтут Юкико любовницей Уно!

— Ты что, не соображаешь? Его же приговорят к смертной казни! Ты выбрасываешь деньги на ветер! Тебя с ним не связывает ничего, почему же именно ты должна платить за него? Если бы обвинение было несправедливым и ты стремилась спасти невинного человека, я бы тебя поняла, Юки-тян. Но это не так! Или ты скрывала от меня, что была любовницей Уно?

— Нет, ничего я не скрывала. Он с самого начала был каким-то странным.

Но Юкико так и не удалось переубедить младшую сестру.

Вторая причина ярости Томоко заключалась в том, что Юкико упрямо гнула свое, хотя не спорила с сестрой. Но Юкико вела себя так без всякого умысла. Она по-прежнему продолжала обдумывать ситуацию. Она понимала, что ведет себя неразумно, понимала и то, что ее поступок люди сочтут верхом глупости. Юкико и сама пыталась понять, что именно ею движет.

Юкико вышла из автобуса в конце квартала Мисаки и направилась к морю. Там немного прошла по набережной, к собору.

Юкико не ходила в церковь каждую неделю. Она любила мессы, но для нее было тяжкой обязанностью вести светские беседы со знакомыми, которых она встречала в церкви.

Конечно, Юкико хорошо знала патера. Отцу Идзуми было за пятьдесят. Он был очень уравновешенным человеком и заядлым рыбаком. Но в этом были свои минусы. Когда выдавалось свободное время, святой отец сбегал на рыбалку, поэтому люди высказывали недовольство. Где это видано, чтобы больной, находившийся при смерти, не мог рассчитывать на соборование, поскольку отец Идзуми ловит рыбу! В тот день стояла прекрасная погода, поэтому Юкико опасалась, что святой отец вполне мог отправиться на рыбалку. Но вопреки ее опасениям, когда она нажала на кнопку звонка, в дверях неспешно возник сам отец Идзуми. Вместо рясы на нем красовался старый, вытянутый на локтях свитер.

— Не могли бы вы уделить мне десять минут, святой отец?

— Конечно, — кивнул отец Идзуми.

Юкико прошла в тесную, почти пустую комнату, обставленную по-европейски. Там стояла статуэтка Девы Марии. На ее лице застыло выражение доброжелательности и смирения.

— Как поживает ваша сестра, она здорова? — спросил священник.

— Спасибо. Надеюсь, с ней все в порядке. Но недавно она, рассердившись на меня, съехала из дому.

— Вы серьезно повздорили?

Когда-то отец Идзуми сказал, что если священник не претерпел в жизни трудностей и лишений, он не справится с ролью пастора в провинциальном городке.

— Да, — ответила Юкико.

Она вкратце изложила историю своих отношений с Фудзио Уно. Слишком долго рассказывать о себе и своей личной жизни Юкико не любила.

— Сестра отчасти права. Но, как мне кажется, сейчас Уно не на кого опереться, кроме меня. Не могу сказать, что это меня радует. Мне просто очень жаль его.

— Конечно, вы вольны тратить свои деньги, как вам заблагорассудится. Но ведь если заключенный не в состоянии оплатить адвоката, ему должны предоставить государственного защитника, — сказал отец Идзуми назидательно, видимо, полагая, что Юкико не знает о подобной практике.

— Это так. Но, думаю, они дадут ему плохого адвоката.

— Вы говорите это для того, чтобы поспорить со мной? Разберитесь в собственных мыслях. Этот человек понесет суровое наказание. Даже дилетанту ясно, что его, скорее всего, приговорят к смертной казни. Так зачем же вам тратить такую большую сумму денег на его защиту?!

Такой же вопрос Юкико задала и Нагиса Кадзами.

— Я не рассчитываю спасти жизнь Уно-сан, — сказала Юкико священнику.

— Я слышал, что Кэн был у прокурора единственным сыном. Но это не значит, что утрата оказалась бы менее тяжкой, если бы у них росли другие дети. Мне кажется, что Уно-сан разрушил будущее этой семьи. И он сделал это не случайно, а совершенно сознательно… Поэтому своей смертью он искупит свой грех. Заслужит прощение…

Юкико вспомнила, что в их церковной общине нашелся человек, который присоединился к движению за запрещение смертной казни.

В воображении нарисовалась следующая картина: Фудзио Уно проводит жизнь в тюрьме, становится там «большим человеком», а потом выходит на свободу, проклиная судей, по воле которых он на долгие годы оказался за решеткой. В этот миг Юкико ощутила своеобразную прелесть японского подхода к ситуации, выразившегося в словах патера «заслужит прощение».

Помолчав, Юкико отозвалась:

— Даже если его ждет смертная казнь, все равно он должен до самого последнего мига ощущать тепло заботы. Нельзя оставлять человека наедине со смертью. Ни один человек не должен умирать в одиночестве. Это и Мать Тереза повторяет, верно?

Юкико читала о Матери Терезе, которая подбирала в Калькутте бездомных и больных и отводила их в приют, называвшийся «Приютом для умирающих».

Здесь люди впервые в жизни видели настоящую заботу, получали необходимый уход. Их обмывали, переодевали в чистое и укладывали на постель в большой комнате, где за ними ухаживали медсестры.

К тяжело больным приходили врачи и люди наконец получали медицинскую помощь, но все равно более половины пациентов умирали. Они были истощены, страдали различными болезнями — туберкулезом, гепатитом, малярией. Поэтому место и получило название «Приюта для умирающих».

В Японии подобный приют никогда бы не получил такого названия. Даже если бы половина пациентов умирала, его назвали бы «Приютом надежды».

Однако для Матери Терезы в смерти не было ничего сверхъестественного. Смерть — это порог, на котором человеческая жизнь получает оценку. Хороший человек всеми любим и умирает, окруженный любовью. Но и тем, кого отвергло общество и родные, кто умирал на улице, чтобы после смерти пополнить число неопознанных трупов, — и им необходима, пусть и в последние дни жизни, опека сестер милосердия, чтобы ощутить счастье заботы, перед тем как испустить последний вздох.

Однажды Юкико довелось прочесть дневник доктора, работавшего в Индии с прокаженными. Чувствительность у большинства больных проказой притупляется, и, хотя их кожа покрыта язвами, боли они не ощущают. Поскольку они не жаловались несмотря на ужасные язвы, их не лечили.

Раньше считалось, что проказа начинается с того, что гниют пальцы и нос. Эти симптомы последней фазы болезни ошибочно принимали за начальную стадию. Сейчас проказа стала нестрашным кожным заболеванием. По ней был нанесен сокрушительный удар.

По словам автора дневника, больные проказой были особенно счастливы, когда на их покрытые язвами руки и ноги накладывали плотные повязки. В Японии считают, что повязки должны быть как можно более легкими, чтобы не сковывать движений. Прокаженные же, напротив, радовались толстому кокону из бинтов, пусть даже ослепительная белизна сохранялась лишь пару часов. Просто эти повязки служили доказательством любви к ним. Ослепительно белые бинты говорили о том, что теперь за ними есть кому присмотреть. Эти повязки были, наверное, единственной белоснежной вещью, которую им довелось увидеть в жизни. Именно поэтому они являлись для прокаженных свидетельством любви.

— Святой отец, вчера я вдруг открыла Библию, и… — Юкико хотела сказать, что ей редко удается читать Священное Писание.

— Значит, в таких ситуациях вы вспоминаете, где лежит ваша Библия? — спросил отец Идзуми.

— Многие считают, что Уно-сан заслуживает ненависти. Я хотела узнать, что по этому поводу говорит Священное Писание, — тихо сказала Юкико.

Буквально позавчера она прочитала в еженедельном журнале статью, в которой цитировались слова бабушки погибшего Кэна: «Я бы собственными руками убила этого дьявола во плоти, погубившего невинного ребенка!»

— Неожиданно для себя я нашла в Библии то, что многим придется не по вкусу, — на губах Юкико появилась слабая улыбка. — Я не хотела снова возвращаться к этим словам: «Милости хочу, а не жертвы». Если Уно-сан узнает о том, что в Библии звучат такие слова, он, смеясь, начнет ими злоупотреблять и, скорее всего, заключит, что в Библии написаны одни глупости.

Человек, осмелившийся противопоставить себя обществу, должен быть осужден, стать жертвой по желанию общества. И слова «Не судите, да не судимы будете» потонут в вопле толпы, требующей справедливости. Тот, кто не кричит вместе с толпой, кто не требует справедливости, столь же виновен, как и преступник. Такое вот открытие сделала Юкико.

— Я могу сказать, что в мире много людей, которые хотели бы выбросить из памяти эти слова. Кто-то даже протестовал против слов: «Я пришел призвать не праведников, а грешников». Говорил, что они несправедливы, — заметил отец Идзуми.

— Святой отец, вы ведь когда-то в проповеди говорили о том, где находится Бог?

— Да, было такое…

Юкико показалось, что на самом деле отец Идзуми слукавил, что не помнит об этом.

— До этого я думала, что Бог находится на небесах. Поэтому я с детских лет молилась, обратив свой взгляд к небу. Но вы меня удивили, сказав, что Бог повсюду.

— Эти слова всех удивляют. Хотя в них нет ничего необычного. В Библии сказано: «Все они — Мои братья и сестры, и в каждом, даже малом сим, — крупица Моя».

— Та проповедь показалась мне тогда… какой-то неправильной. Я думала, что удобнее бы мне не знать того, что вы тогда сказали. Я хотела и впредь ненавидеть тех, кого я ненавидела раньше. Так было удобней и спокойней. Узнав, что в людях, которых я ненавижу, тоже присутствует частица Бога, я растерялась. Самый большой гуманист не может считать, что в Фудзио Уно содержится частица Бога.

— Если содержится, то когда-нибудь мы это увидим, — спокойно сказал отец Идзуми.

— Вчера я прочитала в одной газете, в колонке читательских писем, что теперь люди, носящие фамилию Уно, испытывают чувство стыда. А у одного человека по фамилии Уно все его однофамильцы теперь вызывают острую неприязнь, — сказала Юкико. Когда она читала письмо, все это показалось ей какой-то детской глупостью, но по-настоящему опечалило ее.

— Вот как?… Я про это не знал и считаю, что имя Уно звучит прекрасно, — удивился отец Идзуми. — Вы знаете значение этого слова? И в испанском, и в итальянском оно означает «один» — «uno».

— «Один» как числительное?

— Да! В английском «one» — это тоже числительное, «один», но англичане говорят: «One can do», — имея в виду: «И один в поле воин». «One» обозначает отдельного человека, говорит о его принадлежности к роду человеческому. С этой точки зрения оно скромное и в то же время величественное. Думаю, не случайно человек, совершивший такие преступления, носит имя, символизирующее общность человеческого рода. Это говорит о том, что он не единственный среди нас.

— Я этого и не подозревала…

— Я прекрасно помню время учебы в семинарии. Там нас учили тому, что если человек идет на преступление, не нужно воспринимать его поступки как нечто из ряда вон выходящее. Но не могу представить, что лично я мог бы совершить злодейское преступление. Пытаясь представить то, что совершил другой человек, я не могу поставить себя на его место, уразуметь его мотивы.

— Вас даже такому учили?

— Да. В семинарии сразу слетела вся спесь с таких вот «блестящих» учеников, как я, — тех, кто получал хорошие оценки в провинциальных школах. В семинарии нам говорили, что и плохие, и хорошие поступки — человеческие поступки. Именно там я научился не делить людей на «хороших» и «плохих». Я привык думать, что в любом человеке присутствует и то, и другое.

— Но ведь глупые поступки — это уже иная категория. А Уно-сан совершил из ряда вон выходящее преступление. И я сейчас делаю ужасную глупость. Моя сестра права.

— Вот оно что… Я не могу посоветовать вам оплачивать защиту Фудзио Уно, но в то же время не могу посоветовать и обратного. Иными словами, я не могу встать между Богом и вами. Иудеи сознавали, что в отношения человека и Бога никто не может вмешиваться. Истинным долгом они почитали не справедливость, а чистоту отношений между Богом и человеком. И я молюсь об этом. Так меня учили…

Выйдя из церкви, Юкико некоторое время неторопливо брела по дороге вдоль побережья. Обычно она ходила довольно быстро, но сейчас ее мысли путались, и ей захотелось подставить лицо ветру. Поэтому Юкико шла медленно, не так, как обычно.

Когда Юкико разговаривала со священником, ей показалось, что отец Идзуми вел себя слегка малодушно. Он не дал ответа ни на один из ее вопросов. Есть такое слово — «пастырь». Отец Идзуми был для своей паствы «пастырем», наставляющим прихожан на путь истинный, подобно тому, как пастух гонит стадо на верную дорогу. Однако он ничем не помог Юкико в выборе правильного пути. Устав от мучительных раздумий, она остановилась около волнолома.

— Как глупо!

Юкико не произнесла этого вслух, но впервые смогла прошептать про себя. Какая же глупость таилась в Фудзио Уно? Под «глупостью» она вовсе не подразумевала его плохую успеваемость в школе. Юкико не раз убеждалась, что Фудзио прекрасно разбирается во многих вещах, как и подобает мужчине.

Однако он сам перегородил себе дорогу. Каждый человек смертен, но до ухода из этого мира каждый может делать разные вещи. Можно жить не только ради денег… А что, собственно, может совершить человек до того, как умрет?

В этот момент Юкико почувствовала, что ветер с моря смахивает с ее лица слезы. О прошлом Фудзио она знала даже меньше того, что писали газеты и журналы. Однако, судя по тому, что говорил ей Фудзио, он никогда не ощущал всей полноты жизни. Если Юкико станет жалеть его по этой причине, ее просто поднимут на смех. Ее предал мужчина, которого она любила, и Юкико утратила способность к состраданию.

В то же время ей казалось, что в отличие от Фудзио она все-таки познала полноту жизни. Ей казалось, что она испытывает примерно те же чувства, что и умирающие люди, которых привозили в приют Матери Терезы, где они перед самой кончиной могли почувствовать умиротворение.

Какими бы печалями ни был наполнен сей мир, волны по-прежнему бьются о берег, неся с собой соленое дыхание моря, цветы благоухают, а деревья облачаются пышной листвой. Каждый человек живет в равнодушном к человеческим бедам царстве природы, каждому случается размышлять о своих страданиях среди ее пиршества. А вот Фудзио по собственной глупости отказался от этого.

Фудзио погрузился в бездну, из которой нет спасения. Даже если Юкико захочется протянуть ему руку помощи, она не сможет до него дотянуться, так глубока эта бездна. На фоне несчастья Фудзио все остальные люди озарены ярким светом. А как к этому относится Фудзио?

Чтобы не вызывать удивления у прохожих, Юкико гордо подняла голову и сделала вид, что любуется морским пейзажем. Но слезы катились из ее глаз. Юкико понимала, что участь убитого горше судьбы убийцы. Однако пример Фудзио впервые показал ей, насколько трагична сама человеческая жизнь.

За осторожными словами отца Идзуми, сказанными Юкико, стояла забота о ее судьбе. В отличие от многих людей, которые, не выслушав толком, сразу дают совет, он выслушал все, но не стал давать ненужных рекомендаций. Лишь посоветовал молиться и самостоятельно принимать решение.

Юкико доехала до конечной остановки в Мисаки и, сойдя с автобуса, позвонила из телефона-автомата адвокату Нагисе Кадзами.

— Я думала, что не застану вас дома, — сказала Юкико.

— Я только что вернулась. Вы как раз вовремя.

— С вашего позволения, я зайду к вам поговорить. Это буквально минут на десять, не больше…

— Пожалуйста! Я и сама собиралась вам позвонить.

— Я буду минут через десять.

Юкико прошла пешком около километра. Войдя в контору, она увидела там саму Нагису Кадзами и ее помощницу. Они сидели за столом в кабинете. Из тесной прихожей можно было рассмотреть все, что происходило в кабинете. Сев на диван, Юкико заметила, что цветов на розовой азалии стало значительно меньше.

— Я встречалась с Уио-сан и собиралась рассказать вам об этом, — сказала Нагиса Кадзами.

— Он, наверное, повел себя агрессивно и отказался от ваших услуг? Этот человек не ведает благодарности.

— Не знаю, в каком он пребывал настроении, но мне показалось, что в хорошем! — рассмеялась Нагиса. — Хотя он и не благодарил меня, но все-таки я почувствовала, что он испытывает нечто вроде признательности. Однако мне не понятно, в каком он сейчас состоянии: чересчур возбужденном или, наоборот, депрессивном.

Юкико снова почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы:

— Несчастный! Он не ведает ни печали, ни страха!

— Он притворяется. Я это сразу поняла. Такое часто встречается.

— По крайней мере, он говорил правду?

— Нет, скорее, задирал нос. Сказал, что пока расскажет не много, потому что, если расскажет все, я приду в ужас.

— Какой глупец! Ничего не понимает. Нельзя так себя вести в подобном положении! — воскликнула Юкико.

— Я предложила ему самому решить, эффективно мы распорядимся отпущенным для свиданий временем или потратим его впустую.

— Он пока не сделал ничего такого, из-за чего вы откажетесь отведения дела?

— Нет, ничего. Он подписал просьбу о назначении меня его адвокатом.

— Может, я не совсем понимаю, но это значит, что вы беретесь за его дело? Да, вы беретесь за разные дела, потому что это ваша работа. Но ведь бывают же и неприятные клиенты.

— Не могу сказать, что для нас отношение к клиенту совсем не имеет значения, но, с другой стороны, я не считаю это первостепенной проблемой, — сухо сказала Нагиса. — Нужно ненавидеть преступление, но не преступника. Я, признаться, не очень-то люблю это выражение, но вот у меня есть двоюродный брат, врач-дерматолог. Когда я беседую с ним, мне начинает казаться, что наша работа похожа на труд врачей. Он говорит, что может забыть лицо и фамилию пациента, но прекрасно помнить историю болезни. Это странно, но по определенным симптомам стригущего лишая он может вспомнить, как протекала эта болезнь у какого-то определенного человека. Другими словами, он может сразу сказать, когда проявилось заболевание и даже на что жаловался пациент. Но люди склонны к забывчивости. Конечно, если человек был красив, а болезнь изуродовала его — это совсем особый случай. О таком пациенте не забудешь. Так говорил мой кузен. Может быть, он просто болтун, — рассмеялась Нагиса. — Для адвоката личность подзащитного не имеет большого значения. Важно другое — смогу ли я понять смысл его действий, прояснить некоторые обстоятельства его поступков.

— То есть Уно-сан поведал вам свои мотивы? Если он что-то утаит и не откроет вам правду, то даже вы не захотите защищать его…

— Уно-сан никому не верит. Я чувствую, что он ведет себя очень осторожно. Прежде всего это касается комнаты для свиданий. В ней только перегородка из пластика, разделяющая комнату. Представьте себе совершенно голое помещение! Беседы с адвокатом проходят без свидетелей. Но Уно-сан считает, что комната прослушивается. И пока он в этом убежден, то ничего важного он не расскажет.

— А это действительно так? Насчет подслушивающих устройств?

— Если бы это подтвердилось, у полиции возникли бы серьезные неприятности. Думаю, что вряд ли. — На губах адвоката появилась легкая улыбка. — Но не могу сказать на сто процентов, что там ничего нет. Ведь в жизни все бывает.

— Значит, ему ничего не остается, как только упорно скрывать правду?

— Мне это подсказывает интуиция. Похоже, что он не доверится мне в такой ситуации. Думаю, что Уно-сан все еще получает удовольствие от игры в «догонялки». Порой кажется, что он старается выведать, насколько полиция продвинулась в расследовании его преступлений. Естественно, что допросы — не самая приятная вещь, но Уно-сан, похоже, пока держится стойко.

— Я бы хотела посоветоваться с вами по поводу одного дела, не имеющего отношения к Уно-сан, — сказала Юкико. — Недавно я отнесла ему первую передачу. Кажется, никто из семьи к нему не приходит. Но я боюсь, что он откажется от моих передач или истолкует это превратно…

Вообще-то Юкико не собиралась советоваться с адвокатом по этому вопросу, но поняла, что сама ничего не решит.

— Я не знаю, следует ли мне говорить об этом, — сказала Нагиса доверительным тоном, — но мне кажется, что он на вас очень рассчитывает. Уно-сан сообщил мне при встрече, что получил от вас булочки. Он просто счастлив. Он сказал, что такое лакомство ел только в детстве, потом ничего подобного даже не видел. Он словно хотел, чтобы я передала вам его слова. В тюрьме сладкого не дают. Похоже, что даже для тех, кто на воле сладкого не любил, в заключении сладости — предел мечтаний.

— Там не дают сладкого?

— Сладкое — это роскошь, удовольствие, поэтому заключенным сладости не положены.

— Получается, что его лишают сладкого в наказание, — заметила Юкико, склонив голову.

— Нет, это неверно. Чтобы стать человеком, необходимы другие меры. Например, строгое воспитание. Нельзя постоянно хвалить ребенка, как это делала его мать: «Фут-тян, ты очень хороший мальчик», «Фут-тян, ты очень умный. Просто учителя не понимают этого»… Но он все равно страдает от одиночества. Его бросили все, поэтому я думаю, что вы совершили прекрасный поступок, послав ему передачу.

«Фут-тян, ты очень хороший мальчик», «Фут-тян, ты очень умный» — эти слова из интервью с матерью Фудзио поместили все газеты и журналы.

— Представляете, с каким нетерпением он теперь будет ждать от вас передач, если вы станете посылать их постоянно? Вы уже поняли, что нужно положить в них, чтобы у него поднялось настроение. Бывают дни, когда он чувствует себя одиноким и беспомощным, а иногда ему, наверное, кажется, что своей поддержкой вы пытаетесь вынудить его признаться во всем, — продолжила Нагиса.

— Тогда я и дальше буду носить ему передачи!

— Хотя Уно-сан и не сказал мне этого, но мне показалось, что он еще симпатизирует сержанту Хигаки. Других следователей он поносит последними словами, а о Хигаки-сан не говорит ничего. Но в полиции принято распределение ролей на «хороших» и «плохих». Есть следователи, которым безотчетно веришь. Возможно, Хигаки-сан по складу характера идеально подходит на роль «доброго» полицейского.

— Он получил мое письмо? Я отправила его на имя начальника полицейского управления.

— Письмо Уно-сан получил и был очень рад ему. Он сказал мне, что вы совершенно не знаете жизни, поэтому читаете ему мораль, как учительница начальных классов. Однако при этом вид у него был счастливый.

— Вы не будете возражать, если я попрошу вас передать ему еще одно письмо?

— Конечно, нет. Он сможет прочитать его, если я прижму листок к прозрачной перегородке в комнате для свиданий. Но мне кажется, что если вы уж начали писать ему открыто, то надо так и продолжать. Хотя письма, естественно, перлюстрируются.

— Меня совершенно не волнует, читают мои письма или нет.

— Это, конечно, мое мнение… Может, я не права, но мне кажется, Уно-сан скрывает еще что-то. Я так думаю не потому, что начиталась статей в прессе. Он сказал: «Сэнсэй, не принимайте мое дело близко к сердцу, я ведь все равно отправлюсь прямиком в ад». Тогда я спросила: «Вы считаете, что за убийство маленького Кэна вы заслуживаете ада?» Тогда Уно-сан ответил: «Я даже не думал об этом маленьком мерзавце». Наверняка, за этим стоит что-то, как вы считаете? — спросила Нагиса, как бы желая узнать мнение Юкико.

— Все может быть. Этот человек будет лгать, изворачиваться, ради того чтобы скрыть правду. В этом он очень искусен, не то что я. Он пытается придать своим историям правдоподобность, чтобы показать, какой он умный.

— Потом он сказал, что не убивал тех девушек, чьи тела нашли на дороге и под обрывом. Когда я спросила, за что он их так невзлюбил, он объяснил это так. В случае с дочерью владельца компании «Продукты Симады» дело было в слишком плотно закрытой крышке на банке с вареньем, которое производит эта компания. Банка никак не открывалась! Он сказал, что узнал об этом от вас. Правда, что из-за этого умерла ваша соседка? Уно-сан словно хочет сказать: «Я желаю, чтобы все знали — из-за этой крышки на банке погибла старушка!»

— Как такое может вызвать ненависть к этой семье? Действительно, однажды моя соседка не смогла открыть банку с вареньем, поэтому обошлась корочкой хлеба. Но зачем же мстить изготовителям варенья?! Если трудно открыть крышку, то в другой раз лучше просто не покупать этот продукт! Это не повод убивать дочь владельца компании!

— Вы правы. «Не убий!» Просто он пришел в ярость. Он заявил мне: «Хозяева фирмы, наверное, никогда не открывают за завтраком банки с вареньем, так что они, скорее всего, даже не знают, что производит их фирма!»

Что касается продавщицы из торгового центра, то причины его неприязни были почти те же. Он спросил ее, как пройти в какой-то отдел, и она отправила его на другой этаж. На поверку же вышло, что отдел находился рядом с ней. Уно-сан возмущался: «И мне пришлось из-за этой дуры таскаться по всему центру! Я-то ладно, а если бы на моем месте был пожилой человек или инвалид? Хоть это и не мое дело, но мне кажется, что в торговом центре должны только радоваться, что избавились от столь бездарной продавщицы».

— Он намерен высказываться в том же духе и на допросах, и в суде?

— Не знаю. Хотя это уже не важно. В таких случаях уже не имеет значения, что говорит подзащитный. Я считаю, что ему лучше выговориться.

Юкико ощутила в словах Нагисы Кадзами спокойствие. Нагиса, словно вспомнив о том, что должна передавать просьбы клиента по назначению, сказала:

— Уно-сан просил меня узнать, когда у вас день рождения.

— День рождения? Зачем это ему?

— Точно не знаю. Наверное, он хочет преподнести вам подарок в благодарность за вашу заботу.

— День рождения у меня десятого июня. Но я его не отмечаю. После тридцати пропало всякое желание. И я давно забыла об этой дате. А что вы делаете в свой день рождения?

— В этом отношении я похожа на вас. Считаю, что если человек работает, то на дни рождения не остается ни времени, ни сил. Но мой муж придерживается другого мнения. Он полагает, что если в этот день нет возможности устроить праздник, можно отложить его на другой день, даже на неделю. И мы всей семьей идем в какой-нибудь хороший ресторан в Токио.

— Это прекрасно.

— Дело в том, что мой муж — ужасный лакомка! Поэтому каждый год, когда приближается мой день рождения, он наводит справки о ресторанах, где вкусно готовят, и заказывает столик. Моим мнением он обычно не интересуется. Хотя не могу сказать, что меня это сильно раздражает.

— Однажды Уно-сан принес мне в подарок керамическую тарелочку, завернутую в газету. Ее, видимо, следует передать полиции?

— Уно-сан говорил мне об этом. Он увидел эту тарелочку в отделе антиквариата. Она ему так понравилась, что он украл ее и подарил вам. Он, правда, заметил: «Раз я признаюсь в таких вещах, значит, я вам доверяю». Похоже, эта тарелка из того самого торгового центра, где работала Рэйко Суга. Я передаю вам наш разговор, потому что Уно-сан сказал, что я могу пересказывать вам все наши беседы. Поскольку вы платите деньги. Он явно намекал на это.

— Он считал, что я буду рада, услышав такое? Хорошо, что он разрешил пересказывать ваши беседы. Но разве может обрадовать известие, что подаренная вещь оказалась украденной?

— По-моему, он совершенно не думает о том, что чувствуют другие. Если ему хорошо, то все должны быть счастливы, а когда не в духе, проигнорирует вас или сделает что-то похуже. Такой уж у него характер, да и воспитывали его плохо. Даже трудно сказать, что сыграло более важную роль.

— Но я полагала, что подобные вещи люди хранят в тайне.

— Я тоже, возможно, так считала бы на вашем месте. Но я адвокат и рассуждаю иначе. Раньше родители, даже не получившие должного воспитания, были строги к детям: «Даже если тебя никто не видит, когда ты совершаешь преступный поступок, ты все равно попадешь в ад» или «Разве так поступают мужчины?!» — говорили они. В наше же время традиции нарушены. Никто ничему не учит. Дети — словно бродячие собаки, они предоставлены сами себе.