В условленное время через три дня Руф не позвонил. Сириск обеспокоился, но решил сразу ничего не предпринимать, подождать еще. Четвертый день отсутствия Руфа превратился для Сириска в медленную пытку. В офис он спустился только затем, чтобы сообщить секретарше, что он заболел и поэтому все деловые встречи, назначенные на ближайшие несколько дней, откладываются.

Сириск не привык к поражениям, и молчание Руфа сразу поколебало его неизменное равновесие, он сделался угрюмым и раздражительным. Теперь он беспрестанно курил, хотя давно уже не позволял себе выкуривать больше пяти сигарет в день. Когда-то он прочитал в статье одного американца, что пять сигарет в день на здоровье отрицательно не влияют. И стал придерживаться этого правила…

Загулять Руф не мог. Сириск достаточно хорошо изучил его, чтобы исключить это – "работая", Руф никогда не прикладывается к бутылке. Значит, случилось что-то чрезвычайное.

Странно было, что молчали газеты. Зная пронырливых репортеров, Сириск не мог поверить, что они упустили бы такую сенсацию. Ведь кража ценной картины по-прежнему остается сенсацией, а уж поимка преступника с поличным, что бывает весьма редкой вещью, – сенсация вдвойне.

К концу четвертого дня Сириск решил, что надо действовать самому. Он созвонился со знакомым полицейским чиновником, опекавшим в Главном управлении Гедеон с окрестностями. Тот заявил, что весьма рад звонку, – чему Сириск склонен был не поверить, – говорил, как всегда, любезно. Они побеседовали о погоде, о телепрограммах, посетовали на распустившуюся молодежь, покритиковали новые моды, потом Сириск невзначай поинтересовался, есть ли новости из подопечного полицейскому Гедеона, тем самым исподволь подводя чиновника к грабежу музея. Но чиновник утверждал, что в Гедеоне все спокойно, крупных преступлений, к счастью, нет, только хулиганство и ночные грабежи прохожих. Сириска это не успокоило. Раз музей не входит в число пострадавших, значит, что-то стряслось с Руфом.

Сириск обзвонил морги столицы и Гедеона, но Руф туда не попадал. В больницах он тоже не числился. Сириск был в полной растерянности. Что делать дальше, он не знал.

За эти несколько дней Сириск впервые прочувствовал, что за мерзопакостнейшая вещь – неведение.

На пятый день Руф объявился сам. Без всякого предварительного звонка он поднялся к Сириску в квартиру и вошел в гостиную, где Сириск раскладывал пасьянс, – таким образом он пытался отвлечься от дурных мыслей.

– Здравствуй, – глухо сказал Руф. У него был голос человека безмерно уставшего, обессиленного и ко всему безразличного. Он без приглашения сел, расслабился – расплылся в кресле и хмуро посмотрел из-под набрякших век на Сириска. За время короткого отсутствия Руф похудел, осунулся, побледнел и даже, как показалось Сириску, постарел, – резче обозначились морщины, под глазами набрякли серые мешки.

При появлении Руфа Сириск опешил было, но быстро взял себя в руки.

Руф сидел в кресле и безмолвствовал. Сириск не ответил на его приветствие, немного выждал и первым нарушил молчание.

– Ну? – неприязненно вымолвил он. – В чем дело? Пьянствовал, что ли? Деньги пропил? Или очередная шлюха стащила?

Руф отрицательно помотал головой.

– Хм. Тогда где картина? – вкрадчиво поинтересовался Сириск.

– В музее.

Сириск шлепнул себя по колену.

– Чудесно!.. Почему? – подался он вперед. – И, главное, что ты делал все это время? Где тебя Дьявол таскал?

– Я был в Гедеоне, в музее. В субботу вечером я вынес картину из музея, а в воскресенье под утро, пока не обнаружили пропажу, вернул ее на место. – Руф говорил монотонно, безразличным голосом. При этом он внимательно разглядывал свои ладони, тер их пальцами, словно они были чем-то испачканы.

– Да? Очень интересно. – Сириск откинулся в кресле, с сарказмом поинтересовался: – С каких это пор ты обнаружил в себе такое благородство? Ты получил наследство, и тебе больше не нужны деньги? Или тебе стало до слез жаль посетителей музея, которые не смогут наслаждаться картиной?

– Нет, – коротко отозвался Руф.

Сириск на секунду задумался, потом как можно дружелюбней сказал:

– Ладно, не сердись. Я тут за тебя волновался. Слушай, старина, я полностью полагаюсь на тебя. Что, картина оказалась ерундовой? Не стоило рисковать?

– Картина великолепна… – флегматично сообщил Руф.

– Тогда в чем дело! – взорвался Сириск, и губы его свело в злой гримасе. – Какого беса!..

– Я не могу больше, – тихо промолвил Руф. – Не могу. Лучше подыхать с голоду… Не могу, – повторил он и вдруг заговорил торопливо, сбивчиво, срываясь на крик: – Картина прекрасна, потрясающа. Но я не могу… Я вдруг отчетливо понял,.. Какая гнусность!.. Понимаешь, Сириск, всю жизнь заниматься гнусностью и считать это в порядке вещей!.. И вдруг понять… Это ужасно. – Он смолк на секунду и потом тихо добавил: – Какие же мы мерзавцы…

– А раньше ты этого не знал? – насмешливо изрек Сириск.

– Знал, но не чувствовал так… Будто душа была оштукатурена, и вдруг штукатурка осыпалась. – Руф замолчал, обмяк и опустил голову, словно кающийся грешник.

Сириск поднялся, достал из бара бутылку коньяка двенадцатилетней выдержки, два пузатых коньячных фужера, поставил один перед Руфом, налил ему на два пальца, немного плеснул себе и сказал:

– Хватит обгаживать себя и меня! Выпей лучше! Когда успокоишься, расскажешь, что на тебя накатило.

Руф посмотрел на коньяк в фужере, и губы его передернулись.

– Спасибо, дружище Сириск, но я больше не пью. Бросил.

– Вот как?

Для Руфа это было подвигом, и Сириск понял наконец, какая сильная встряска произошла с ним. Сириск залпом проглотил свой коньяк, поставил фужер на стол и снова сел напротив Руфа:

– И все-таки, что на тебя так подействовало?

Руф нахмурился. Помолчал, шевеля губами, потом вздохнул и развел руки.

– Я не могу объяснить этого. Я бы очень хотел, но не могу. Может, образования не хватает, а может, просто мозги пропил… Поезжай туда сам. Тогда, наверное, поймешь…

Сириск задумчиво подвигал пустым фужером по столу, долго сосредоточенно собирал со стола карты в колоду, потом подравнял их и проникновенно произнес:

– Мне очень жаль терять старого друга. – Он поднял глаза на Руфа. – Но ты знаешь мои правила…

Руф кивнул с безнадежной покорностью.

– Ты выходишь из дела, – произнес Сириск огорченным тоном, – и с этих пор мы с тобой не знакомы. – Он бросил карты на стол – колода звонко ударилась о полировку, и верхние карты разлетелись в стороны. – Поверь, мне действительно жаль. – Он встал и, спрятав руки за спину, добавил: – Задаток можешь оставить себе. Как выходное пособие. – Он вежливо наклонил голову. – Прощай.

Руф медленно выкарабкался из кресла, растерянно потер лоб, неловко кивнул и направился к двери. Когда он взялся за ручку, Сириск заметил:

– Кстати, Руф, ты легко отделался. Другие, более суровые, чем я, за предательство убивают.

Руф обернулся и с горечью локачал головой.

– Нет, Сириск, это не предательство.