Тони Дэниел

ГРИСТ

[44]

Перевод М. Пчелинцев

 

Полночь по общесистемному в «Вестуэйском кафе»

Стоя над всем мирозданием, терзаемый сомнениями священник блаженно помочился. Он тщательно отряхнул капли, скользнул равнодушным взглядом по треугольнику звездной тверди, заключенному между его ногами, а затем застегнул штаны. Спустил в унитазе воду, а о дальнейшем позаботилась центробежная сила.

Андре Сад вернулся к своему столику. Он шел над живым огнем космоса, над разверзшейся бездной — можете продолжить список, — практически их не замечая. Хотя в этом заведении, в «Вестуэйском кафе», и было нечто особенное лично для него, по сути оно представляло собой самую заурядную забегаловку с прозрачным полом, тонким, как лист бумаги, и прочным, как алмазная скала. Пятачок-пучок, как говаривали тысячу лет назад. Светящаяся вывеска над входом возглашала:

«БЕСПЛАТНАЯ ДОСТАВКА».

Другая, чуть пониже, вывеска говорила:

«ОТКРЫТО КРУГЛОСУТОЧНО».

Эта вывеска не горела. Закроют эту лавочку, как пить дать закроют.

Священник сел и поболтал ложечкой в чае. Он прочитал вывеску задом наперед, лениво задаваясь вопросом, похожи ли хоть немного звуки, формировавшиеся в его голове, на настоящий, древний, английский. А как тут поймешь, когда в голове шматок гриста?

«На общем уровне все понимают друг друга, — думал Андре Сад. — Хотя бы примерно, более или менее, они понимают, о чем ты».

Тускло, жирно поблескивает держалка для салфеток. Солонка заполнена наполовину, дырочки в ней давно пора бы прочистить. В тех местах, где обычно ставят тарелки, покрытие столешницы протерлось насквозь. ДСП, проглядывавшая в протертых местах, явно отсырела. В крошеном, проклеенном дереве просверкивал подобно чешуйкам слюды свободно плавающий грист: ремонтно-очистительный в давнем прошлом грист, начисто оторвавшийся от ресторанного управляющего алгоритма, что же ему остается, кроме как сверкать? Ну точно, как просветившийся адепт Пути Зеленого Древа. Оторвался и сверкает.

Что вы возьмете к этому гамбургеру?

Грист. Nada и грист. Грист и nada.

«Я прохожу период депрессии, — напомнил себе Андре. — Я даже серьезно подумываю бросить священство».

И тут заговорила пелликула Андре — мелкодисперсная алгоритмическая часть его личности, раскинувшаяся более-менее неподалеку, заговорила, словно очень издалека.

Такое повторяется каждую зиму. А в последнее время усугубляется еще и бессонницей. Кончай ты с этим nada и nada. Будто сам не знаешь, что все материально.

«Кроме вас», — подумал в ответ Андре.

Он привык представлять себе свою пелликулу как маленькое облачко алгебраических символов, следующее за ним, как рой мошкары. Само собой, в действительности никто ее не видел.

Кроме нас, подумала пелликула.

«Ну и ладушки, остановимся пока на этом. Сыграйте мне какую-нибудь песню, вам не трудно?»

Уже через мгновение в его внутреннем ухе загудел гобой. «Не думай ни о чем» — древний гимн Зеленого Древа, который напевала мама, качая его в колыбели. Взращен и взлелеян в вере. Пелликула снабдила гимн парой инверсий и вариаций, однако звуки все равно вселяли мир и спокойствие — как и всегда.

Имелся способ рассчитать, сколько зим Диафании Земля — Марс вмещается в земной год, однако Андре никогда ничего не рассчитывал, перед тем как вернуться в семинарию для ежегодного послушничества, и они — то есть зимы — неизменно заставали его врасплох. Однажды просыпаешься утром, а свет за окном потускнел.

Дверь кафе открылась, и весь ее проем властно заполнила фигура кардинала Синефила. Это был крупный мужчина с роскошной гривой белоснежных волос. Кроме того, он был адаптирован к космической пустоте и бел лицом, как слоновая кость. Он был весь в черном, с петличным значком в форме дерева. Зеленого, конечно же.

— Отец Андре, — окликнул Синефил через весь зал; его голос звучал, как полицейский мегафон. — Ты разрешишь мне составить тебе компанию?

Андре молча указал рукой на место напротив. Синефил подошел размашистыми шагами и плотно, с размаху сел.

— Не поздненько ли гуляете, господин Мортон? Это же вроде не в ваших обычаях, — сказал Андре и отхлебнул из чашки глоток чая.

Чай отдавал перепрелой соломой. Наверно, пакетик слишком долго пролежал в воде.

«Мочился я слишком долго», — укорил себя Андре.

— Я пытался найти тебя в семинарском пристанище уединения, — сказал Синефил.

— Ну и правильно, что пришел потом сюда, — кивнул Андре. — Здесь я обычно и сижу, если не там.

— А что, студенты все еще тусуются в этой забегаловке?

— Да. Собака вот тоже возвращается к своей блевотине, так и я. Или к чьей-нибудь блевотине.

К столику неспешно подошел официант.

— Меню потребуется? — спросил он. — Я буду носить все руками, а то столики испортились.

— Пожалуй, я возьму себе что-нибудь, — прогудел Синефил. — Ну, скажем, лхаси.

Официант кивнул и удалился.

— А как у них с клиентурой? — поинтересовался Синефил. — Настоящие люди еще заходят?

— Думаю, им не по карману даже перекрасить свое заведение.

Синефил обвел помещение взглядом. Словно лучом прожектора.

— Да здесь и так достаточно чисто, — подытожил он результаты инспекции.

— В общем-то, да, — согласился Андре. — Думаю, базовая окраска все еще действует и только тонкий, сложный грист вышел из строя.

— Тебе здесь нравится.

До Андре вдруг дошло, что он загляделся на кружение чая в чашке и на миг утратил контакт со своим начальником.

— С тех пор как я пришел в семинарию, — начал Андре и улыбнулся, — это кафе стало вторым моим домом. — Он сделал глоток чая и откинулся на спинку. — Именно здесь я испытал свое первое сатори.

— Слышал, слышал, это вошло уже в легенду. Ты вроде бы ел тогда картофельное пюре.

— Пюре из бататов, если уж быть совсем точным. Можно было взять три вегетарианских блюда, ну я и выбрал бататы, бататы и снова бататы.

— А вот мне эту сладкую картошку и насильно в рот не впихнешь.

— Это тебе только кажется. Бататы нравятся всем, а не нравятся, так после понравятся.

Синефил басисто расхохотался, его тяжелая голова запрокинулась к потолку, в красноватых, как бронза, глазах мелькнул на мгновение свет.

— Андре, — сказал он, отсмеявшись, — нам нужно, чтобы ты вернулся к преподаванию. Или к исследовательской работе.

— Мне недостает веры.

— Верь в себя.

— Это то же самое, что и вера вообще, как тебе прекрасно известно.

— Ты слишком хороший ученый и священник, чтобы так терзаться сомнениями. Мне уже начинает казаться, что чего-то я здесь не понимаю.

— Мне кажется, Мортон, что сомнение не пойдет к твоей прическе.

— Так вы решили? — спросил вернувшийся официант.

— Мне — шоколадный лхаси, — не колеблясь, откликнулся Синефил. — А отцу Андре — хоть малую толику веры.

Официант застыл в недоумении, его гристовая нашлепка то ли не смогла перевести слова кардинала Синефила, то ли превратила их в полную абракадабру.

«Этот официант, — подумал Андре, — он почти точно из Радиала Блаженных Садов. Подсобные работники в большинстве своем состояли в Семинарском Барреле. Там у них был свой профессиональный жаргон и тысячи диалектов, сильно разошедшихся. БАЛы этого клана бедны как церковные крысы, а на баррелевую зарплату приличного гриста не купишь».

— Ийе фтип, — сказал Андре официанту, конечно же, на жаргоне Блаженных Садов. — Это шутка.

Официант неуверенно улыбнулся.

— Все, что мне нужно, это крутой кипяток для моего чая, — добавил Андре.

Официант ушел с видом явного облегчения. Геройская внешность Синефила могла вогнать в дрожь и кого покрепче.

— Отсутствие у тебя веры не подкрепляется никакими эмпирическими доказательствами, — сказал Синефил. Это был приговор, не подлежащий обжалованию. — Ты — хороший священник, получше многих. С Тритона идут о тебе великолепные отзывы.

«Линсдейл, — подумал Андре. — Бродячий он, видите ли, монах. Бродячий стукач, так будет точнее. Ну, задам я ему на следующем конклаве».

— Мне здесь хорошо. У меня хороший приход, и я балансирую камни.

— Да, это создает тебе своего рода репутацию.

— У Тритона лучшая для этого гравитация во всей Солнечной системе.

— Я видел твои творения по мерси. Они прекрасны.

— Спасибо.

— А что происходит с ними потом?

— О, — улыбнулся Андре, — они попросту рушатся, стоит чуть-чуть отвлечься.

Официант принес шоколадный лхаси и саморазогревающийся графин воды для Андре. Синефил приложился к соломинке и враз уполовинил свое питье.

— Великолепно. — Он откинулся на спинку стула, удовлетворенно вздохнул и рыгнул. — Андре, я имел видение.

— Ну что ж, это твоя профессия.

— Я видел тебя.

— И что же, я кормился в «Вестуэйском кафе»?

— Ты падал и падал сквозь бесконечное море звезд. Графинчик забулькал, и Андре поторопился долить себе чашку, прежде чем из воды уйдет весь растворенный воздух и она станет безвкусной. Горячая вода и чуть тепловатый чай смешивались, образуя замысловатые водовороты. Болтать в чае ложкой он не стал.

— Твой полет остановило огромное дерево. Говоря конкретнее, ты в него врезался и застрял в ветвях.

— Иггдрасил?

— Нет, не думаю. Дерево было совсем иное, я никогда не видел его прежде. Это очень тревожно, ведь я привык думать, что есть лишь Одно Древо. Впрочем, это дерево было таким же большим.

— Большим, как Мировое Древо? Как Гринтри?

— Ничуть не меньше. Но заметно иное.

Синефил посмотрел вниз, на звезды, сверкавшие под ногами. В его глазах, сразу потемневших, замерцали серебряные искры. Адаптированные к открытому космосу глаза всегда принимают окраску того, на что они смотрят.

— Андре, ты и представить себе не можешь, насколько все было реально. И даже не было, есть. Это трудно объяснить. Ты знаешь о других моих видениях, видениях грядущей войны?

— Сожжение Единственного Древа?

— Да.

— Оно знаменито по всему Пути.

— Мне это безразлично. Плохо, что никто из посторонних меня не слушает. Как бы там ни было, это видение заслонило собою все прошлые, военные видения. А вот сейчас, когда я сижу здесь с тобой, все это кажется мне каким-то спектаклем. Пьесой, которую ставят на сцене. И ты. И я. И даже эта грядущая война. Все это пьеса, в центре которой стоит это проклятое Древо. И оно меня не отпускает.

— Это в каком же смысле не отпускает?

Синефил поднял над столом чуть согнутые ладони, словно баюкая в них некую невидимую сферу. Он смотрел на это пустое место так, словно в нем сосредоточилось все мироздание, его глаза перестали двигаться. Но при этом они не стали бессмысленными, не остекленели.

Глаза Синефила горели настолько живым, напряженным огнем, что было больно на него смотреть. Когда Синефил погружался в транс, его материальное лицо начинало вибрировать. Крошечная, еле заметная вибрация, однако любому, кто ее видел, становилось не по себе. Он был полностью сосредоточен, однако ты никак не мог сосредоточить на нем свой взгляд. Здесь для этого пространства было слишком уж много его. Или слишком уж мало тебя.

«Здесь, прямо у меня на глазах свершается квантовая хронопортация, — подумал Андре. — Мгновенный выброс спиновой информации из будущего, просеянной сквозь архетипические регистры человеческого мозга Синефила.

И все это сводится к метафоре».

— Древо уже совсем сгорело, — сказал Синефил из глубин своего транса; его слова падали, как камни. — Сожжение свершилось. Но я вижу отнюдь не головешки, нет. — Он сжал кулаки и снова разжал их ладонями вверх. — Старое Древо — это лишь тень. Обугленные останки Единственного Древа, они не более чем тень другого дерева, нового Древа. Они словно тень нового Древа.

— Тень, — прошептал Андре и вздрогнул, услышав свой голос. Его кулаки были крепко стиснуты, словно в попытке помочь Синефилу.

— Мы переживаем время тени, — сказал Синефил; его напряжение немного ослабло. — Два дерева взаимонакладываются почти идеальным образом. Я уверен в этом, как никогда и ни в чем за всю свою прошлую жизнь.

Синефил при всей своей театральности не был склонен преувеличивать эффективность этих видений. Человек, сидевший напротив Андре, был не более чем одной из граней — человеческой гранью огромного конгломерата личностей. И все они объединялись центральным существом. Этот человек был марионеткой ничуть не больше, чем его энтальпический двоичный аналог, питающийся энергией Меркурия, или сети специализированного гриста, раскинутые по всему человеческому пространству и декодирующие вариации спинов античастиц, движущихся во времени вспять. Но он и не был уже тем самым человеком, который читал когда-то в семинарии вводный курс пасторского шаманизма и чьи лекции так нравились Андре. Десять лет назад Путь Зеленого Древа изготовил большую агрегацию личностей со специальной задачей хоть слегка приподнять завесу над будущим, и Синефилу было предписано преобразоваться.

«Я тоже был в бригаде, которая его разрабатывала, — подумал Андре. — Конечно же, это было давно, когда я только что закончил учиться и был принят ассистентом. До того как я прошел по Луне».

— Нет реальности выше видения.

Синефил взял губами кончик соломинки и допил свой лхаси. Андре не совсем понимал, куда в этом человеке девается жидкость. Он же вроде бы действует на аккумуляторах или чем-то там вроде.

— Все это майя, Андре.

— Я верю тебе, Мортон.

— Я поговорил об этом с Эразмом Келли, — продолжил Синефил. — Он передал все по мерси нашему Интерпретирующему Пространству.

— Ну и что они там наинтерпретировали?

— Что новое Древо действительно есть, — сказал Синефил и оттолкнул пустой стакан.

— Да какое там, на хрен, новое Древо? Откуда? Это Древо законтачено на наши ДНК подобно сексу и дыханию. Возможно, оно и есть секс и дыхание.

— Откуда мне знать? Новое Древо есть, и все тут.

— Ну хорошо, оно есть, — сказал Андре и отпил глоток чая; теперь чай был правильный. — А я-то тут при чем?

— Мы думаем, что это связано с твоими исследованиями.

— Какие исследования? Я балансирую камни.

— Прежде того.

— Прежде чем я утратил веру и стал бродячим священником?

— В семинарии ты выполнял великолепные работы.

— Какие? О башнях времени? Это глухой тупик.

— Ты понимал их лучше, чем кто бы то ни было другой.

— Потому что я не пытался усмотреть в них какой бы то ни было смысл. И ты думаешь, что это новое Древо — оно как-то там связано с подобными вещами?

— Вполне возможно.

— А я вот в этом сильно сомневаюсь.

— Ты сомневаешься во всем.

— Башни времени — это попросту гопа старых свихнутых БАЛов, бесследно исчезнувших в своих собственных жопах.

— Андре, ты же знаешь, что я такое?

— Ты мой начальник.

— Кроме этого.

— Ты многогранен. Ты — Большая Агрегация Личностей, специально сконструированная как квантовый детектор событий, возможно — лучший в истории человечества. Части тебя раскинулись по всей внутренней системе, у тебя есть сверхдальние аутдрайдеры. Если ты утверждаешь, что видел в трансе меня и это новое Древо, в этом должен быть некий смысл. Ты ведь ничего не придумываешь, Мортон, ты смотришь в будущее и видишь там меня.

— Вижу там тебя. Ты — один из экспертов Пути по вопросам времени. Ну и что же, по-твоему, все это значит?

— Ну и что бы ты хотел от меня услышать? Что это новое Древо явно представляет собой дальнейшую стадию эволюции сознания, ибо Гринтри — это мы?

— Так думают Эразм Келли и его ребята. От тебя я надеюсь получить что-нибудь потоньше.

— Ну хорошо. Это никак, никаким боком не связано с башнями времени.

— Ну а с чем же тогда связано?

— Ты вряд ли обрадуешься, услышав.

— Обрадуюсь или не обрадуюсь, ты мне все равно скажи.

— Тадеуш Кей.

— Тадеуш Кей умер. Он сам себя убил. Что-то там с ним, недотепой, было не так.

— Я знаю, что вы, важные БАЛы, любите так считать.

— Он был маньяк, извращенец. Он ведь убил себя из-за какой-то женщины, верно?

— Да брось ты, Мортон, эти разговорчики. Маньяк причиняет вред другим людям. Кей не вредил никому, кроме себя.

— Ладно, но все равно, он-то тут при чем?

— А что если он не умер? Что если он просто был ранен и затерялся? Ты понимаешь, Мортон, что он за существо?

— Он — один из БАЛов, точно как я.

— Но ты, Мортон, ты только смотришь в будущее. Тадеуш Кей может прямо воздействовать на будущее из прошлого.

— Ну и что? Все мы так и делаем, каждый день и каждый час.

— Это не то же самое. Мгновенный контроль над мгновениями. Тадеуш Кей может делать со временем то же самое, что квантовый эффект мерси делает с пространством. Он предопределяет будущее и вперед и назад во времени. Он подобен камню, брошенному в озеро.

— Ты хочешь сказать, что он Бог?

— Нет. Но если твое видение верно, а я знаю, что так и есть, вполне возможно, что он и есть война.

— В смысле, что он — причина войны?

— Нет, более того. Думай обо всем этом, как о волне. Есть гребень — должен быть и провал. Тадеуш Кей — это гребень, а война — провал. Он подобен некоему физическому принципу, так уж был задуман его интеграционный процесс. Он не внешняя сила, а нечто, заложенное в самих уже свойствах времени.

— Принцип будущего?

— Можно сказать и так. Да. В некотором смысле он и есть будущее. Я знаю, он еще жив.

— Откуда ты это знаешь?

— Я не знал, пока не услышал от тебя о твоем видении. Какие же могут быть другие причины? Если только к нам не подбираются пришельцы.

— Может, они и подбираются. У них ведь должно быть свое Древо. Возможно.

— Мортон, а в твоих видениях были какие-нибудь пришельцы?

— Нет.

— Ну, вот видишь.

Синефил прикрыл глаза ладонями и опустил голову.

— Я расскажу тебе, что я вижу сейчас, продолжаю видеть, — сказал он голосом, похожим на отдаленные раскаты грома. — Я вижу Гринтри в огне. Я вижу на нем миллионы тел, каждое из тел повешено за шею, и все они тоже объяты огнем. До последнего моего видения это было все, что я видел.

— Ты видел какой-нибудь способ избежать беды? Синефил поднял голову и посмотрел на Андре, глаза

его были совсем белые, такие же белые, как ладони.

— Прежде. Не сейчас. Квантовые флуктуации схлопнулись в одну макрореальность. Может, это будет не сегодня, не завтра, но скоро.

Андре вздохнул. «Я ведь верю, — подумал он. — Я не хочу верить, но верю. Верить в разрушение — это куда проще».

— Я просто хочу вернуться на Тритон и балансировать камни, — сказал он, вздохнув еще раз. — Ведь по правде это единственное, что не дает мне свихнуться. Мне нравится эта захудалая луна.

Синефил отодвинул стакан из-под лхаси еще дальше и встал; когда он вставал, было слышно потрескивание, такое, как если сильно растянуть винил.

— Интересные времена, — сказал он, обращаясь к пустому залу. — Иллюзия там или нет, но вполне возможно, что после этого лхаси мне долго не доведется попробовать ничего подобного.

— Э-э, Мортон…

— Да, отец Андре?

— Здесь нужно платить сразу. Они не могут снять деньги со счета.

— Ох, господи. — Кардинал озабоченно похлопал по черной хламиде, прикрывавшей его ноги; карманов в ней, конечно же, не было. — Похоже, у меня нет с собой денег.

— Не переживай, — махнул рукою Андре. — Я возьму это на себя.

— Правда? Мне бы очень не хотелось, чтобы бедняга официант бегал за мной по улице.

— Не переживай.

— Завтра после медитации мы поговорим обо всем подробнее.

Это звучало как констатация непреложного факта.

— Завтра поговорим подробнее.

— Спокойной ночи, Андре.

— Спокойной ночи, Мортон.

Синефил ушел, его грива стлалась за ним, как язык ярко-белого пламени. Или как солнечный протуберанец. Прежде чем покинуть кафе, он оглянулся, как того и ожидал Андре, чтобы бросить через гулкую пустоту еще один, последний вопрос.

— Отец Андре, ты ведь, кажется, знал Тадеуша Кея?

— Я знал человека по имени Бен Кей. Это было очень давно, — сказал Андре, но это стало не более чем подтверждением того, что сообщил Синефилу его широко раскинувшийся мозг.

Дверь мягко закрылась, и кардинал исчез в ночи. Андре пил свой чай и думал.

— Мы уже скоро закрываемся, — сообщил вернувшийся официант.

— А что так рано? — удивился Андре.

— Уже очень поздно.

— Были времена, когда ваше кафе вообще не закрывалось.

— Думаю, вы ошибаетесь. Оно всегда закрывалось.

— Только не тогда, когда я был студентом.

— Тогда оно тоже закрывалось, — твердо сказал официант; он вытащил из-под передника тряпку, активировал ее поворотом ладони и принялся вытирать соседний столик.

— Я точно знаю, что вы ошибаетесь.

— А зачем бы им говорить мне, что это заведение всегда закрывалось?

— А кто вам такое говорил?

— Люди.

— И вы им поверили.

— А почему я должен верить вам? Вы ведь тоже люди. — Официант с сомнением взглянул на Андре и добавил для разъяснения: — Это была шутка. Похоже, она плохо переводится.

— Принесите мне еще чаю, а потом я уйду.

Официант кивнул и удалился.

Откуда-то слышалась музыка, нежные стоны гобоя. Ах да. Это его пелликула все еще играла гимн.

«Ну и что вы про это думаете?»

Я думаю, мы скоро отправимся в гости.

«Я тоже так думаю».

А ты знаешь, где сейчас Тадеуш Кей?

«Нет, но я довольно внятно себе представляю, как найти Бена. А там, где будет Бен, где-то рядом должен быть Тадеуш Кей».

А почему бы не сказать кому-нибудь другому, как его найти?

«Потому что никто другой не сделает того, что сделаю, найдя его, я».

И что же это такое?

«А ничего».

О-о.

«Когда резервная копия будет готова, мы отправимся в путь».

Конвертат, третий элемент множественной личности Андре был все это время отключен для архивирования и очистки от вирусов. В этом, собственно, состояло едва ли не главное предназначение этого приюта: информационная и справочная техника Гринтри предоставлялась здесь священникам бесплатно. На Тритоне подобная операция стоила бы ему примерно столько же, сколько новая крыша для дома.

А почему бы им не послать кого-нибудь, кто был бы крепче в вере, чем мы?

«Я не знаю. Чтобы ставить силки на вероотступника, нужен вероотступник, так я думаю».

От какого Бога отступился Тадеуш Кей?

«От себя».

А как насчет нас, если уж разговор об этом? «То же самое. А вот и чай. Вы бы не смогли сыграть эту песню еще раз?»

Это была мамина любимая.

«Вы думаете, все может быть настолько просто? Что я стал священником из-за этого гимна?»

Ты нас об этом спрашиваешь?

«Ладно, поиграйте эту музыку и дайте мне допить чай. Официанту уже не терпится, чтобы мы ушли».

— Вам не помешает, если я буду тут подметать? — спросил официант.

— Я скоро закончу.

— Да вы можете не спешить, если вам не мешает, что я буду тут работать.

— Мне не мешает.

Андре слушал скорбный гобой и безразлично смотрел, как официант плеснул на бесконечную Вселенную водой и стал остервенело драить ее шваброй.

 

Джилл

Там в темноте затаилась крыса, которую я убью. У нее тринадцать крысят, и я буду кусать их, кусать их, кусать их. Я буду кусать их. Эта нора сплошь пропахла сыростью, и глупые крысы бегут, бегут, и дальше бежать им некуда, потому что вот оно, это Чирей, и теперь здесь я, и это уже точно всё, но крысе нестерпимо это знать, и они не смирятся со мной, пока им не придется мне поверить. Теперь они мне поверят.

Мои усы коснулись чего-то мягкого. Старая пища? Нет, это мертвый самец; я чую его Y-код, тело уже мертвое, но код продолжает глухо стучать, стучать и стучать. Прелые листья, устилающие нору, не дают ему истечь и иссякнуть, а умирать он не хочет. Чирей — конец всему, но код этого не знает и не может смириться. Я тычусь в него для пробы, и к моему носу прилипает клочок гнили, грист пытается на меня нахлынуть, но нет, этого не будет.

Я фыркаю и высылаю вперед свой собственный грист, грист ловчей хорихи, перед ним не устоит никакая крыса, никогда, никогда. Этот крысиный зомби мгновенно коченеет, когда его жесткий жилистый код — кто знает, насколько старый, как далеко пропутешествовавший, чтобы в итоге умереть здесь, у Конца Всему, — этот код рассыпается в чушь и бессмыслицу, когда мой грист облепляет его комком пустоты, а затем мой грист возвращается ко мне, и крысиный зомби больше не стучит. Больше не стучит.

Нужда убивать всё иногда отвлекает. А мне нужны эта самка и ее детеныши, нужны, необходимы, и нужно скорее двигаться дальше.

Дальше в нору и в кладовку крысятника. Здесь много клочьев мяса и вонь червивой жижи, копящейся в пазухах между мышцами и органами. Но крысы добывают свое мясо на свалке фермера Яна, и оно еще не совсем мертвое, его код способен противиться червям, подобно коду того самца. Но он недостаточно смышлен, чтобы понять, что он умер, просто злобный код, который насмерть вцепился в гнилую лапу или ляжку и не желает рассыпаться. Злобный и нежелающий умереть. Но я еще злее.

О-о, я чую ее запах.

Я иду, мама крыса. Куда ты спешишь? Спешить тебе больше некуда. Боми лезет в кладовку, и мы касаемся носами. Я чую на ней кровь. У нее уже есть добыча, холостой самец, судя по крови на ней.

Она такая теплая и мокрая, Джилл. Боми туго напряжена и вся дрожит. Она — не самая умная хориха. Мне она нравится, очень нравится, я сейчас вернусь и немного в ней поваляюсь.

Это плохо. Плохая привычка.

А мне все равно. Я его убила, он мой.

Делай, что хочешь, но добыча принадлежит твоему хозяину, Бобу.

Нет, она моя.

Он кормит тебя, Боми.

А мне все равно.

Иди тогда и валяйся.

Так я и сделаю.

Даже не попрощавшись, Боми уходит валяться на своей добыче. Я никогда так не делаю. Это не понравилось бы ТБ, да к тому же тут все дело в убивании, а не в имении. Ну кому нужно валяться на старой дохлой крысе, когда есть еще столько тех, которых можно кусать?

Боми рассказала мне, где она будет, на случай, если Боб начнет спрашивать. Боми — тупая хориха, и я рада, что не ТБ ее хозяин.

А что до меня — вниз, в другую нору, глубже и еще глубже. Все они там. Крысиха думала, она их там прячет, но она оставила за собой запах, такой же отчетливый, как серийный номер на кости. Я укушу тебя, мамочка.

А потом, как я и знала, тупиковая камера. Последняя надежда крысихи. Да ничто уже ей не поможет. Но какая ж она большая. Чудовищно большая. Возможно, самая большая, какую я в жизни встречала.

Я очень, очень счастлива.

А за крысихой жмутся ее дети. Тринадцать детей, я подсчитала их по пискам. Сладкие, беззащитные писки. Совсем еще маленькие, меньше двух недель от роду. Самцы и самочки. Но сперва я хочу вашу маму.

Крысиха унюхала меня, заорала, словно ей кости ломают, и поднялась на дыбы; она большая, размером с меня. Даже больше.

Я укушу тебя.

Иди сюда и попробуй. Ты, маленькая ищейка. Я убью тебя.

Я изгрызла в городском банке целый мешок денег, и они гонялись за мной, и поймали меня, и изрубили меня в куски, и оставили только кусочек хвоста — и я отрастила новую крысу! Так что же ты, маленькая ищейка, можешь сделать со мною такого, что было бы хуже? Ты бы лучше меня остереглась.

А когда я буду убивать твоих детей, я укушу из них каждого ровно по разу. Я не стану их долго мучить. Ты не убьешь моих детей. Бросок.

Бросок на нее, потому что сказать больше нечего, никакие посылы не проходят больше туда и сюда через наши гристы и запахи.

Я нацелилась на сосок, и она увернулась, очень быстро, но недостаточно быстро, и у меня в зубах кусок ее плоти. Первая кровь пущена. Я грызу кончик соска. Кровь и крысиное молоко.

Она падает на меня сверху и вцепляется мне в спину, ее длинные резцы проникают сквозь мою шерсть, мою кожу подобно изогнутым иглам и выходят наружу в других соседних местах. Она тяжелая. Она вгрызается в меня, и я чувствую, как ее зубы скребут по моему позвоночнику. Я встряхиваюсь, чтобы сбросить ее, и это мне удается, но ее зубы вырывают кусок моего мяса.

Раны большие, но она уже не на мне. Я пячусь, заранее зная, что сейчас она сделает себе копию, и я вытягиваю подальше свой грист, и все, как я и знала, и я перехватываю эту штуку и убиваю, прежде чем она доберется до гнилого мяса и вырастит еще одну крысу. Одной крысы таких размеров вполне, вполне достаточно.

Крысиха чувствует, что я убила ее аутрайдера, и это ее окончательно бесит.

Здесь тебе и конец. Здесь забвение, и распад, и конец любой суете.

Здесь ты умрешь.

Она снова бросается на меня, но я прыгаю в сторону и — прежде чем она развернется и опять на меня нападет — хватаю крысенка. Он умирает, не успев и пискнуть. Я выплевываю мешанину костей и мяса.

Но его мамаша не глупая крыса, нет, совсем не глупая крыса, и она не впадает от этого в глупую ярость. Только я знаю, что она глядит на меня со всей ненавистью, на какую способна крыса. Будь здесь хоть немного света, я бы увидела желтый, как гной, блеск ее глаз.

Вперед, мамаша, а то я ведь убью и второго крысеныша.

Она нацелилась на лапы, и я опять уклоняюсь, но она вцепляется мне в грудь. Она поднимается вверх, вверх.

Хлоп-хлоп-хлопают на пол хлопья земли с потолка, а ее проклятые резцы сомкнулись вокруг моей грудины и держат меня в ее пасти крепко и надежно, как зазубренный наконечник стрелы.

Встряхивает и разрывает, я не знала прежде такой боли, такого восхитительного…

Я резко скребу по крысиным глазам когтями передней лапы и врезаюсь задними в ее брюхо. Толчок, толчок, и я чувствую, как ее шкура рвется, и жирное, что под нею, тоже рвется, а мои лапы входят в ее тело все глубже и глубже.

Встряхивает меня снова, и я чую только запахи своей крови и ее слюны, а затем острые, маленькие боли в моей спине.

Крысята. Крысята грызут меня, пытаясь помочь своей матери. Ничего не могу поделать, только впиваться задними лапами все глубже и глубже. Глубже и глубже. Я купаюсь в ее кишках. Я чувствую, как брюхо ее поддается, чувствую, как брюхо ее рвется. Да, чувствую.

А затем моя грудина ломается, и я вылетаю из крысиных зубов. Я падаю на крысят, и я оглушена, и они карабкаются по мне и пытаются выгрызть глаза, а один из них в клочья рвет мое ухо, но боль приводит меня в сознание, и я перекусываю того, что порвал мне ухо, напополам. И пытаюсь укусить другого. В дальнем конце крысятника копошится большая крысиха. Я собираюсь с силами, пытаясь подняться на четыре лапы. Не могу.

Крысенок кусает мою заднюю лапу. Я поворачиваюсь и убиваю его. Поворачиваюсь назад. Мои передние лапы подламываются. Я не могу встать, чтобы встретить крысиху, и я слышу, как она приближается.

Я здесь умру?

О, это будет прекрасно! Чтобы убить меня, потребовалась огромнейшая крыса в истории Мета. Изгрызла целый мешок денег, целый мешок! Она надвигается на меня, я слышу, как она надвигается. Она такая огромная. Я отчетливо чую, какая она огромная.

Я подбираю под себя задние лапы, нахожу опору.

Вот как я умру. Я укушу тебя.

Никакого ответа, а только резкое дыхание крысы. Земля пахнет нашей кровью. Вокруг меня валяются дохлые крысята.

Я очень, очень счастлива.

Громко взвизгнув, крысиха бросается на меня, я пережидаю мгновение. Пережидаю.

Резко оттолкнувшись, я прыгаю, лечу, как стрела.

Я проскочила, я между ее лапами. Я под ней. Я поднимаюсь. Я поднимаюсь к ее располосованному брюху. Я кусаю! Я кусаю! Я кусаю!

Ее собственный вес держит ее на мне. Я грызу, я царапаю, я чую запах ее сердца. Я чую свежую кровь ее сердца! Я его слышу! Я его чую! Зубами и когтями я пробиваюсь к нему.

Я кусаю.

О да.

Крысиха начинает дергать лапами и кричать, и пока она это делает, кровь ее сердца толчками выливается на меня, заливает меня, и вскоре моя шерсть сплошь намокает от крови, и весь этот темный мир становится кровью.

Через долгое, очень долгое время крысиха умирает. Я высылаю свой грист, хило и немощно, но на этот раз нет никаких аутрайдеров, никаких попыток улизнуть. Она вложила все, что в ней было, в драку со мной. Она вложила в нашу битву все.

С большим трудом я вылезаю из-под крысы. Я слышу, как в углу суетятся крысята. Теперь, когда их мама мертва, они ничего не понимают.

Я должна их всех перекусать. Я должна их всех убить.

Меня не слушаются передние лапы, но слушаются задние. Я проталкиваюсь к ним, волоча живот по земле, как змея. Я нахожу их, они сгрудились в самом дальнем углу, залезая от страха друг на друга. Деваться им некуда.

Все происходит точно так, как я обещала крысихе. Я убиваю каждого из них одним-единственным укусом, попутно считая. Три и десять это тринадцать.

А потом с этим делом покончено, и все они мертвые. Я убила их всех.

Вот так.

Есть лишь один путь наружу: путь, которым я пришла. Им я и направляюсь, ползу на животе, толкаясь задними лапами, держась по возможности таким образом, чтобы переломанная, обнаженная кость не цеплялась за корни и камни. Через какое-то время я начинаю чувствовать боль, отступившую на время битвы. Мне никогда еще не было так больно.

Я ползу и ползу, не знаю уже, как долго. Если я встречу другую крысу, эта крыса меня убьет. Но они либо все уже мертвые, либо боятся; я не слышу их и не чую. Я ползу туда, где, мне кажется, верх, я надеюсь, что ползу наверх.

И по прошествии бесконечности, времени столь долгого, что вся кровь на шерсти высохла и начала осыпаться коричневыми чешуйками, я высовываю голову наружу.

ТБ здесь. Он ждал меня. Ласково, очень ласково он вытаскивает меня из крысиной норы. Осторожно, очень осторожно он кладет меня в мой мешок.

— Джилл, — говорит он, — я исправлю тебя. Я знаю.

— Наверное, это была Великая Мать всех крыс.

Она была такая большая, такая большая и злая. Она была смелая, умная и сильная. Это было прекрасно.

— И что же ты делала? Я ее кусала.

— Джилл, я никогда не видел и никогда не увижу таких, как ты.

Я убила ее, а потом убила всех ее детенышей.

— Пошли-ка мы, Джилл, домой. Да. Вернемся домой.

Лежа в полумраке мешка, я слышу, как грист ТБ призывает меня уснуть, призывает здороветь, и я глубоко вздыхаю и сворачиваюсь, насколько могу, клубком и падаю, бесконечно падаю в сны, где я бегу по следу, отмеченному брызгами крови, и след совсем еще свежий, и я преследую крысу, и ТБ со мною, совсем рядом, и я скоро укушу крысу, скоро, скоро, скоро…

 

Комната с хорошим освещением

Очнись, Андре Сад. Твой разум витал в эмпиреях, а теперь тебе нужно сосредоточиться. Ну, быстрей. Как можно быстрей. Пространство — время. Комки галактических скоплений. Средненькое скопление. Двухрукавная спираль.

Желтая звезда.

Вот сеть тросов, соединивших внутренние планеты друг с другом. Артефакт осознания, говорят иногда. Меркурий, Венера, Земля и Марс повисли в сверкающей паутине, раскинутой по мерзлому пространству и достигающей даже пояса астероидов. Невероятные — пятьдесят миль в поперечнике — тросы, нисходящие с небес к полюсам, непомерно огромным шарнирам Кардана, смазка которых — горячая магма планетных глубин. Вращение и колебание. Быстрее. Где-то на флагеллирующей между Землей и Марсом кривой, на Диафании ты найдешь и себя. Ближе, ближе. Крутящийся шарик, стомильная бусинка в ожерелье длиною в миллионы миль. Приблизься, ближе, еще ближе.

По всей длине Диафании Земля — Марс Андре замечал приготовления к войне, подобных которым никогда еще не было. Создавалось впечатление, что весь без остатка Мет, вся сеть межпланетных тросов, перестроен в неприступную крепость, в которой люди — лишь маловажный элемент.

Его кокон раз за разом задерживался, уступая дорогу войскам, а военный грист роями перемещался взад и вперед, сообразно выполнению той или этой задачи. «Мы живем в беспросветной ночи на углероде тросов, — думал Андре, — в темном сверкании коридоров, где поверхность говорит с поверхностью еле слышными шепотками, подобными пальцам, и где коды, что покрупнее, эксгумированные скелеты миллиардов разумов стучат друг о друга на кладбище логики, пожимая руки, непрерывно пожимая друг другу костяные алгоритмические руки и строго соблюдая строгий протокол, необходимый для целей уничтожения».

Амес — его называли одним этим именем, словно это не имя, а титул — был велик по части бьющей в глаза воинственности. Второе пришествие Наполеона, дружелюбно шутили мерси-репортеры. О, эти репортеры были со всем согласны. Второе уже столетие мир жил без единой приличной войны. Люди устали от нескончаемой демократии, не так ли? Ведь и по мерси такое уже говорят, Андре своими ушами слышал.

«То-то будет забавно, когда ради небольшого оживления мерси-передач погибнут миллиарды», — думал Андре.

Андре прибыл на Коннот Болса в дурном настроении, но когда он вышел из кокона, в воздухе пахло недавним дождем. Лишь отойдя от станции на порядочное расстояние, он наконец догадался, что это за запах. Коннот применял для уборки улиц старомодные механизмы, и на земле стояли лужи. Кое-где все еще шел мелкий дождик. Маленькие облака скользили вдоль улицы, притворяясь серьезным грозовым фронтом, и отмывали ее от ночной грязи.

Коннот был пригородным радиалом Фобос-Сити, сегмента с самой большой во всем Мете плотностью населения. Сто лет назад, когда Фобос переживал период расцвета, Коннот был субботне-воскресным прибежищем интеллектуалов, художников, богатеньких наркоманов, а также мошенников, шарлатанов и чудесных целителей, кормившихся при них и порою трудно отличимых друг от друга. Теперь это место пришло в запустение, и пелликула Андре встретила несколько роев ностальгии, шнырявших по улицам, подобно крысиным стаям, — их разводили и подкармливали торговцы, чтобы привлечь хоть и тоненькую, но упорно не иссякавшую струйку туристов, способных к пелликулярному восприятию богемы, давно уже канувшей в прошлое.

Андре же после этих встреч стал еще упорнее думать о Молли. Конвертат Андре — электронная его часть — вынудил его к этому, воспроизводя различные сцены из семинарского прошлого. Обычно-то он все больше молчал, предпочитая вместо прямого общения подкидывать многозначительные наборы данных, подобно совести, одаренной несокрушимой логикой и безотказной памятью.

Андре шел по улице, глядя на клубящиеся под ногами облака, а тем временем его конвертат упорно проектировал образы и на эти облака, и на искрящиеся под солнцем лужи.

«Недобрая у меня память», — подумал Андре, однако не стал прерывать поток образов.

Молли Индекс, Бен Кей и Андре в «Вестуэйском» в разгар одного из их долгих споров о проблемах эстетики, происходивших в то время, когда они совместно работали над черновым вариантом статьи «Знание, Созерцание и Деланье: триединый аспект Просветления».

— Я хочу быть «Деланьем», — притворно обиженно завопила Молли и кинула в Бена скомканным листом бумаги.

Бен поймал комок, расправил и сложил из него самолетик.

— Вот так оно должно быть, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Это я — «Деланье». А ты — «Созерцание». И мы оба доподлинно знаем, кто должен быть «Знанием».

Кровожадно ухмыляясь, они повернулись к Андре.

— Не знаю уж, что там я, по-вашему, знаю, только я-то этого не знаю, — сказал он и едва успел увернуться от самолетика, нацеленного прямо ему в глаз.

Место действия — пляж на берегу одного из озер в районе Тарсиса. Двадцатичетырехлетнее тело Молли чуть присыпано красным марсианским песком. Ее голубые глаза смотрят в розовое небо. Ее соски похожи на темные камешки. В сотне футов левее по берегу Бен вылезает из серо-зеленой воды, отряхивая с себя клочья пены. Само собою, он прыгнул в озеро, как только его увидел. Бен никогда и ничего не хотел ждать.

Но Молли выбрала меня. Мне до сих пор не верится, что она выбрала меня.

Это потому, что я дождался ее и уволок в кусты, и поцеловал ее, прежде чем я же успел отговорить себя от этой идеи.

Все потому, что я дождался правильного момента. Ну, чем это не «Деланье»?

Совместная жизнь во время аспирантуры, когда Молли изучала искусство, а он поступил в семинарию на высшие курсы медитации.

Молли покидает его, потому что не хочет выходить замуж за священника.

Ты убьешь себя на этой луне.

Только это конкретное тело. Потом я получу новое. Оно уже выращивается. Так неправильно.

Таков Путь Зеленого Древа. Это то, что делает священника истинным шаманом. Он узнает, что такое умереть, а затем вернуться.

Если ты Пройдешь по Луне, ты узнаешь, что такое потерять любимую.

Молли, я готовился к этой прогулке уже семь лет. Ты прекрасно это знаешь.

Я не желаю с этим смириться. И никогда не смирюсь.

Возможно, он сумел бы найти какие-нибудь слова. Возможно, он сумел бы ее убедить. Но тут появилась Алетея Найтшейд, и все было кончено. Когда он вернулся с луны в своем новом клонированном теле, Молли уже сошлась с новым любовником.

В попытке помириться он делает подношение, но оно возвращено в сопровождении переиначенных слов старой народной песни: «К чему цветы, что шлешь мне ты, когда душа ушла».

Сидя за голым столом под голой, без абажура лампой, он снова и снова слушает эти слова и решает никогда ее больше не видеть. Пятнадцать лет назад, по земной шкале времени.

«Спасибо, — сказал он конвертату, — этого вполне достаточно».

В мозгу Андре промелькнул образ величавого дворецкого, наклонившего голову в полупоклоне. Затем — стая голубей, вспорхнувшая из кустов в закатное небо. Затем лужи опять стали просто лужами, а крошечные тучи — просто крошечными тучами, элементом грозы, разразившейся лишь для того, чтобы мир стал немного почище. Когда Андре вошел в мастерскую, Молли писала картину Джексона Поллока. Тяжелые сапоги, весьма практичные на Тритоне при тамошнем тяготении, прошагали по деревянной лестнице на второй этаж с шумом и грохотом. Вращение обеспечивало Конноту нормальную земную силу тяжести. Андре, конечно же, постучал бы, но дверь в мастерской была настежь распахнута.

— Нет, я не верю своим глазам, — сказала Молли, не оставляя работы. — Призрак моего былого любовника восстал из небытия, чтобы преследовать меня глухими ночами.

— Бу-у-у, — прогудел Андре и вошел в просторную комнату.

Подобно большинству старых вращающихся цилиндров Диафании Коннот имел вдоль своей оси биофузионную лампу, включавшуюся и выключавшуюся по суточному графику. Сейчас был день, и сквозь застекленную крышу в мастерскую вливались потоки яркого белого света. Огромные венецианские окна выходили прямо на поселок. Это освещение заставило Андре вспомнить луну и резкий, всепроницающий, безапелляционный свет, заливавший ее как раз перед тем, когда его старое тело присоединилось ко многим другим в шаманской долине Костей.

— Вчера я видела тут мужика, прогуливавшего собаку с отрезанными ногами, — сказала Молли и обмакнула кончик кисти в синее пятнышко, намазанное на палитре.

— Так это мужик был без ног или собака?

— А может, и вчерашний день. — Молли нанесла на холст аккуратную синюю точку. Все как в старые добрые времена.

— Что это ты там малюешь?

— Нечто очень древнее.

— Выглядит вроде как Поллок.

— Он и есть. Эта картина надолго выпала из обращения, и кто-то использовал ее в качестве скатерти. Для кухонного стола, мне так кажется.

Андре осмотрел полотно, прикрепленное к большой квадратной доске. Некоторые части картины были прописаны просто великолепно, но другие выглядели так, словно ребенок размазал по ней свое бобовое пюре. Но в общем-то, это было похоже на Поллока.

— Но как ты здесь угадываешь, какую кляксу ставить и куда?

— Есть сходные картины. — Молли нацелилась кончиком кисти в левый верхний угол холста, все ее движения были точными и целенаправленными. Они всегда были точными и целенаправленными. — Кроме того, можно различить некие следы изображения, бывшего на этом сегменте до того… до того, как он был замазан тем, чем уж там он был замазан. А для всяких мелких подробностей я использую грист. Ты хотел поговорить о Бене?

— И сейчас хочу.

— Вряд ли ты завернул бы ко мне, чтобы поболтать о старом добром времени.

— Оно и вправду было добрым. Ты все еще делаешь эту штуку с зеркалом?

— Да, конечно. А ты теперь священник, строго блюдущий свой целибат?

— Нет, я священник несколько иного рода.

— Боюсь, я и раньше знала о религии не так чтобы много, а что знала, уже позабыла.

— Как, собственно, и я.

— Андре, что ты хочешь узнать про Бена?

Молли поднесла ручку кисти к палитре и дважды ею постучала. По какому-то признаку две поверхности узнали друг друга, и кисть плотно прилипла. Вокруг кисти неярко замерцал грист, постоянно державший ее увлажненной и готовой к работе. Молли села в кресло, стоявшее рядом с венецианским окном, а Андре в другое, напротив. Между ними стоял маленький стол.

— Дзенский чай? — спросила Молли.

— Конечно, — кивнул Андре.

Стол запульсировал, и на нем стали формироваться две чашки. Постепенно чашки затвердели, а студенистая масса, образовавшаяся в них, истончилась в жидкость.

— Хороший столик. Отлично ты, Молли, устроилась.

— Я предпочитаю делать свое пребывание в мастерской максимально удобным, чтобы можно было полностью сосредоточиться на работе. А иногда позволяю себе ту или иную роскошь.

— А сама-то ты что-нибудь еще пишешь? В смысле, сама, свое.

Молли отхлебнула чаю и указала чашкой на картину Поллока.

— Эти полотна, — сказала она, — я пишу для себя. Это моя маленькая тайна. Я делаю их своими. Или они делают меня своей.

— Интересная тайна.

— Теперь ты ее знаешь. И Бен тоже знал. Или, вернее сказать, Тадеуш.

— Ты же вроде была в бригаде, которая его сделала, я верно помню?

— Консультант по проблемам эстетики, это Бен убедил их подключить и меня. Он сказал мне, чтобы я понимала это как грант для работника искусств.

— После… ну, скажем, завершения курса я как-то потерял вас из виду.

— Ты был очень занят своими новыми обязанностями. И я была очень занята. Все были очень заняты.

— Я не был настолько уж занят.

— Бен следил за твоей работой. Это было частью того, что подтолкнуло его к решению… сделать, как он сделал.

— Я этого не знал.

— Теперь ты знаешь. Он прочитал эту твою статью о проблеме темпоральной пропагации. Ту, вокруг которой столько потом шумели.

— Это было последнее, что я вообще написал.

— И увлекся вместо того булыжниками?

— Так и ты об этом слышала?

— А кто же, по-твоему, натравил на тебя всех этих репортеров?

— Молли, ты врешь!

— Я выжидала, пока не стало окончательно ясно, что ты делаешь лучшую свою работу.

— Да как ты могла меня видеть?.. — Андре посмотрел ей в глаза и все наконец понял. Знакомый отрешенный взгляд. — Молли, ты БАЛ.

Молли поднесла чашку к губам и отпила небольшое, точно отмеренное количество чая.

— Думаю, тебе бы стоило определить меня на настоящий момент как множественную. Я реплицируюсь и реплицируюсь. Это своего рода художественный проект, начатый мною несколько лет назад. А инициатором была Алетея — еще тогда, когда мы были с нею вместе.

— Ты можешь мне о ней рассказать? Ее образ преследовал меня многие годы. Я представлял себе ее как некую femme fatale из фильма-нуар. Уведя тебя, она разрушила все мои мечты.

— Никто меня никуда не уводил. Я ушла. Порою мне и самой непонятно, о чем я тогда думала. Алетея Найтшейд была далеко не подарочек, уж это я вам точно скажу. В то время, когда мы были с ней вместе, с ней случился первый из этих срывов.

— Срывов?

— У нее была врожденная, на генном уровне шизофрения. Из-за этого ей не разрешали стать БАЛом, а ей очень хотелось. Большую часть времени медицинский грист контролировал ее состояние, но иногда… Словом, она всех перехитрила. Она была сообразительнее, чем надо бы для ее блага.

— И вот потому ты и стала БАЛом? — спросил Андре. — Потому что она не могла?

— Я вдолбила себе, что делаю это для себя, но — да. Тогда — да. Теперь все сильно изменилось.

Молли улыбнулась, а свет в мастерской был как раз подходящий. Андре видел в ее глазах следы многогранности. Некая фрактальность радужки.

— Ты себе даже не представляешь, насколько это прекрасно — сколько я могу видеть!

Молли рассмеялась, а Андре слегка передернуло. Благоговение или ужас? Он и сам не знал.

— Алетея была просто женщина, — сказала Молли. — Думаю, она откуда-то из окрестностей Юпитера, Какая-то там луна или что еще в этом роде. — Молли неопределенно махнула в сторону окна; подобно многим обитателям внутренней системы, она воспринимала внешнюю как нечто малопонятное, все тамошние планеты и луны были для нее одинаковы. — Она выросла на какой-то странненькой ферме.

— Каллистианская свободная ассоциация фермеров?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Она не слишком об этом распространялась.

— А какая она была?

— Трудная.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас попробую объяснить.

Глоток чая. Андре вдруг вспомнил, что так еще и не брался за свой. Чай оказался великолепным и почти сплошь состоял из гриста. Было несколько неуютно понимать, что пьешь вот такое.

Не беспокойся, я обо всем позабочусь, сказала его пелликула.

«Знаю уж, знаю».

— У Алетеи были два качества, которым никак не полагается сосуществовать в одном органическом мозге. Большой интеллект и большое сердце. Она чувствовала буквально все и слишком, слишком об этом думала. Она была рождена, чтобы стать БАЛом, и в конце концов нашла для этого способ.

— Бен?..

— Они полюбили друг друга. Просто так уж удачно вышло, что именно Бен мог помочь ей обойти процедуры скрининга. Но Алетея, она же всегда была прушницей. Она была удачлива буквально на квантовом уровне. Пока не перестала быть удачливой.

— Так, значит, они с Беном были вместе прямо перед тем, как он стал… Тадеушем.

— Да, около года.

— И ты ревновала?

— К тому времени я уже наелась Алетеей по самое это место. Я любила ее и буду любить, но мне хотелось жизни… ну, скажем, попроще. А она была вся какой-то клубок, распутать который мне было не под силу.

Молли взялась пальцами за кончик своего носа и чуть-чуть его подергала; трогательный жест, умилился Андре.

— Ну и к тому же, — закончила Молли, — это же она от меня ушла.

— Ну и что это сделало с тобою и с Беном?

— Ничего. Бена я люблю, он мой лучший друг.

Она говорила в настоящем времени, но Андре предпочел этого не заметить.

— Но ты скажи мне, Молли, для какой такой радости он поменял свое имя? Вот этого я не в силах понять.

— Потому что он не был уже БАЛом.

— О чем это ты говоришь? Конечно же, он был. Ну — особым. Очень особым. И все равно…

— Нет. Он сказал, что он нечто совсем новое. Что он больше не Бен. Впрочем, это была скорее шутка, ну, вроде шутки. Потому что он, конечно же, как был, так и остался Беном. И пусть там Тадеуш был больше чем человек, он точно был по крайней мере человеком, и этим человеком был Бен Кей. Он никогда не мог толком мне это все объяснить.

— Временная пропагация без перекрытия сознаний. У башенных, в смысле башен времени, БАЛов всегда возникала эта проблема. Интерференционные картины. Провалы. Но с Тадеушем удалось наконец подобрать нужную частоту. Сознание проникает в будущее и отражается назад с античастичным квантовым смешением.

— Вот этот кусок вашего, специалистов, жаргона я никогда не могла понять.

— Мы сотворили Бога.

Молли фыркнула, и чай брызнул у нее из носа. Она продолжала смеяться, пока к глазам у нее не подступили слезы.

— Мы сделали нечто, — сказала она, немного отдышавшись. — Нечто, весьма отличное от всего, бывшего прежде. И все же, Андре, я же знала Тадеуша. Вот уж ему-то я точно не стала бы поклоняться, никогда и ни за что.

— Некоторые придерживаются иной точки зрения.

— Тадеуш считал их полными психами. Ему было в их обществе крайне неловко.

— А как Алетея, она тоже была из таких?

— Алетея? Во всем, что касалось Тадеуша, Алетея была закоренелым атеистом. То, что сделала она, было хуже. Во много раз хуже.

— О чем это ты говоришь?

— Она в него влюбилась.

— Я не понимаю.

— Алетея влюбилась в Тадеуша.

— Но она же и так любила Тадеуша.

— Подумай-ка получше.

— Бен, — сказал Андре после секундной заминки. — Тадеуш и Бен не были одной и той же личностью.

— Да уж, положеньице было — цирк, да и только.

— Удачливым соперником Бена стал… другой вариант его собственной личности.

— В Тадеуше родился новый, улучшенный Бен. И, как легко догадаться, Алетея в него влюбилась. Загвоздка была только в том, что и Бен никуда не девался.

— Господи, — сказал Андре. — Ну и как же…

— Пикантно?

— Более чем пикантно.

Молли встала, подошла к окну и провела по стеклу пальцем, оставив на нем длинный, чуть мутноватый след. Здесь, в Конноте, освещение было ровным и спокойным, почти идеальным для нужд художника. Абрис Молли, вырисовывавшийся на фоне окна, был прекрасен.

— Таковым же было и решение, к которому эти трое в конечном итоге пришли, — сказала Молли. — Более чем пикантным.

— Алетея должна была стать подобной Тадеушу.

— Как ты сумел догадаться?

— В этом есть своя, и не хитрая, логика. Возникнет новая Алетея, а старая Алетея останется Бену.

— Да, — кивнула Молли. — Логика отчаяния. Но был один неучтенный фактор.

— Сердце Алетеи.

— Совершенно верно. Она любила Тадеуша. И она не любила больше Бена. Любила, конечно, но уже совсем не так. — Молли повернулась к Андре, но тот не видел ее лица из-за яркого света, лившегося в окно. — Но она не стала вмешиваться в их планы. И вот за это я никогда ее не прощу.

— Не стала, потому что хотела быть БАЛом.

— Хотела превыше всего. Хотела больше, чем любила Бена. Больше, чем любила Тадеуша. Но она уже за это наказана, все они наказаны.

— А как она сумела обойти скрининг? Ведь, по идее, ее состояние полностью исключало…

— Ты же знаешь Бена. Тадеуш и Бен решили, что очень этого хотят. На их стороне были изобретательность и умение убеждать. Очень изощренная изобретательность и очень большое умение убеждать.

Андре поднялся и встал рядом с ней, спиною к окну. Его затылок и шея ощущали небесное тепло.

— Расскажи мне, — сказал Андре.

Он прикрыл глаза и попробовал только слушать, но уже через секунду почувствовал прикосновение — Молли взяла его за руку.

— Я — Молли и только Молли, — сказала она. — Да, я всего лишь один из аспектов, но и все они, и все слои моей пелликулы — это Молли. Все это программирование, и весь этот грист, все это тоже я, Молли. Женщина, которую ты прежде любил. Но теперь я рассеяна по всей Диафании, по всему Мету. Я вплетена во внешний грист. Я созерцаю.

— А что ты созерцаешь?

— Солнце. Я созерцаю солнце. Когда-нибудь я его напишу, но пока еще не готова. Чем больше я созерцаю, тем менее готовой себя чувствую. Скорее всего, я буду созерцать еще очень долго. — Она чуть сжала его руку. — Но я как была, так и осталась Молли. А Бен не был Тадеушем. А Тадеуш — был. И Бена ела поедом ревность, но ревность к кому? Он считал, что имеет право решать свою собственную судьбу. Мы все имеем такое право. Он считал, что у него оно тоже есть. А было оно у него или не было? Я даже и не знаю.

— Трудный вопрос.

— Это никогда не стало бы вопросом, если бы не Алетея Найтшейд.

— Что случилось? — спросил Андре, все еще не открывая глаз. Теплое пожатие ее руки. Яркий свет на его затылке. — Где ты была?

— Понимаешь, Андре, Бен вонзился прямо в сердце Тадеуша. Как нож. С тем же успехом это мог бы быть настоящий нож.

— Как он смог это сделать?

— Когда это случилось, я была в Элизиуме, — пояснила Молли.

— На Марсе?

— На Марсе. Я была в составе команды, ты же знаешь. Консультант по эстетике. Меня тогда снова наняли.

Андре открыл глаза, и Молли тут же к нему повернулась. Безжалостный свет резко обозначил морщинки в уголках ее рта и на лбу. На той ее части, которая здесь. «Мы постарели, — подумал Андре. — И совсем растеряли прошлую близость».

— Все это как-то неопрятно… органика и все такое… поначалу. Там, где перестраивали Бена, рядом с одним из паровых вентилей была лаборатория. Были пульсации почти на разрыв и луч, расщепляющий на квантовом уровне, что, насколько я понимаю, крайне неприятно для процессируемого. К слову сказать, нечто подобное происходит, если ты множественный и решишь вдруг разбрестись по частям. В такие моменты мы особенно уязвимы.

— Когда перестраивали Алетею, Тадеуш тоже был там?

— Да, был. Вместе с Беном.

— И попал таким образом в интегрирующее поле, — подытожил Андре. — Как попал бы и любой, кто был рядом. И произошло слияние возможных будущих.

— Да, — кивнула Молли. — В этот момент каждый стал частью каждого.

— Бен, и Тадеуш, и Алетея.

— Бен понимал, что его любовь обречена.

— И это привело его в ярость?

— Нет. Это привело его в отчаяние. Беспросветное отчаяние. Не забывай, что я тоже была там. Я это чувствовала.

— И в тот момент, когда включили интегрирующее поле…

— Бен вонзился в сердце Тадеуша. Он протолкнул себя туда, где он просто не мог быть.

— Что ты имеешь в виду — «не мог быть»?

— Ты слышал когда-нибудь эти истории из далекого прошлого, когда эффект Мерсера был еще только-только открыт, о влюбленных или супружеских парочках, пытавшихся слиться в одно существо?

— Результаты были кошмарные. Рождались уроды, чудовища. И, к счастью, почти сразу умирали.

Андре попытался представить себе, каково это было бы, присутствуй в его пелликуле или в его конвертате некая сущность, отличная от него. Если бы ему приходилось все время терпеть неустранимое соседство этой сущности, другого. Едва ли не важнейшая особенность пелликулы состоит в том, что она ни при каких обстоятельствах не сделает ничего такого, чего не хочет вся личность. Она попросту не может — как не может взбунтоваться против тебя твой гаечный ключ.

Молли подошла к картине, окинула ее критическим взглядом и что-то смахнула с уголка холста. Затем повернулась — лицо и фигура на фоне диких Поллоковых клякс.

— Произошел взрыв, — сказала Молли. — Все аспекты погибли. Алетея не успела еще трансмутировать. Мы думаем, что не успела. Скорее всего, она погибла при взрыве. Ее тело было разрушено.

— А как насчет тебя?

— Я была в гристе. Само собой, меня разбросало, но я тут же сформировалась наново.

— А в каком виде присутствовал Тадеуш?

— Биологический грист с времяопережающими ядрами клеток. Он выглядел нормальным человеком.

— Он походил на Бена?

— Моложе, сильно моложе. Бену-то было уже под сорок. — Молли бледно улыбнулась и кивнула, словно только что что-то сообразив. — Ты знаешь, иногда мне кажется, что именно это и было причиной.

— Что — «это»?

— Что дело совсем не в том, что Тадеуш стал богом. Главное, что он выглядел лет на девятнадцать. У Алетеи всегда была слабость к молоденьким.

— Ты молодая.

— Спасибо, Андре. Ты всегда был очень галантен. Только, знаешь, даже тогда у моего аспекта было много седых волос. Я ведь решила — по глупости, может быть — никогда не растить себе новое тело.

Она стояла спиной к окну — силуэт, окантованный светом. Забыть все это. Забыть о розысках и видениях. Он положил руки ей на плечи и заглянул во фрактальные глаза.

— Ты красивая, — сказал он. — Для меня ты всегда была очень красивой.

Они не стали уходить из мастерской. Молли вырастила на полу постель. Они робко, застенчиво раздели друг друга. И он, и она почти что забыли, как это делается. За все время жизни на Тритоне у Андре не было любовницы.

Она отвернулась от него и вырастила на полу зеркало. В полный рост, точно такое же, какое было когда-то в их спальне. Не для туалетно-косметических целей. Во всяком случае — в примитивном их понимании. Она стала над зеркалом на четвереньки и бегло оглядела себя. Тронула свою грудь, волосы. Тронула лицо.

— Я не могу поместиться в раму, — пожаловалась она. — Я никогда не смогу написать свой автопортрет. Я больше не могу себя увидеть.

— А никто никогда и не мог, — сказал Андре. — Это всегда был такой фокус освещения.

Словно услышав его слова, день мгновенно выключился, и мастерская погрузилась в кромешную тьму. На Кон-ноте не бывало ни рассветов, ни закатов, ни сумерек.

— Семь часов, — констатировала Молли.

Андре почувствовал ее руку на своем плече. На своей груди. Она потянула его на себя, и вскоре они уже лежали вместе прямо на невидимом в темноте зеркале. Зеркало не сломается, не разобьется, ее грист не допустит этого.

Андре медленно, нежно вошел в нее. Молли двигалась под ним маленькими судорожными движениями.

— Я вся здесь, — сказала она через какое-то время. — Теперь я вся твоя.

В полной, хоть глаз выколи, темноте он представил себе ее тело.

А затем почувствовал легкие толчки ее пелликулы в его пелликуле, в микроскопическом расстоянии, их разделявшем.

Возьми меня, сказала она.

Он так и сделал. Он захлестнул ее пелликулу своей, и она не противилась. Он коснулся ее в самой потаенной глубине и нашел способ совокупиться, способ проникнуть в нее и здесь. Молли, живая и теплая плоть, которую он обнимал и защищал.

И на какой-то миг видение Молли Индекс в ее истинной форме.

Такая — и совсем не такая, — как абрис ее тела, виденный им на фоне окна, с ярким светом в контражуре, окружающим ее, как белый горячий нимб. Вся она, раскинувшаяся на сотню миллионов миль. Сосредоточенная здесь, под ним. То и другое и не то и не другое.

— Ты, Молли, истинное чудо, — сказал Андре. — Все в точности как всегда.

— В точности как всегда, — сказала она, и он почувствовал, как она его обволакивает, почувствовал теплую вспыш-

ку, бегущую по коже Диафании, нежданный прилив крови к лицу вселенной. И зябкую дрожь, пробежавшую по сердцу Солнечной системы.

Позднее, все так же во тьме, он сказал ей правду.

— Я знаю, что он жив. Бен не убил его, Бен только его ранил.

— И почему же ты так решил?

— Потому что Бен даже не пытался убить его. Бен пытался причинить ему боль.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Молли, тебе известно, где он сейчас?

Он начал уже думать, что она задремала, но в конце концов получил ответ:

— А с какой такой стати я тебе это скажу?

Андре выдохнул, выдохнул полностью, до исчерпания легких. «Я был прав», — подумал он. Он вдохнул, стараясь ни о чем не думать. Стараясь сосредоточиться на дыхании.

— Возможно, это сделает грядущую войну покороче, — сказал он. — Мы думаем, что он — главный ключ.

— Вы, священники?

— Мы, священники.

— Я не верю, что будет война. Все это просто разговоры. Другие БАЛы сумеют приструнить Амеса.

— Я хотел бы, что бы ты оказалась права, — сказал Андре. — Очень хотел бы.

— Как может Тадеуш быть ключом к войне?

— Он тесно связан со структурой нашего пространства — времени. В некотором роде он и есть структура нашего пространства — времени. Он впечатан в нее. А теперь я начинаю думать, что он завяз в ней. Он не может из нее высвободиться и стать простым нормальным Беном. Теперь уже никогда. Я думаю, что вот так Бен отомстил самому себе. За то, что увел у себя Алетею Найтшейд.

Еще одно долгое молчание. И бывает же такая полная тьма.

— Да, в общем-то, я думаю, что ты и сам уже все сообразил, — сказала Молли.

— Что — все?

— Куда он направился, где он сейчас.

Андре немного подумал, и оказалась, что Молли права. Ответ лежал на поверхности.

— Он направился туда, где оказываются в конечном итоге все беглые куски и огрызки гриста, — сказала Молли. — Он пошел искать ее. Любые куски ее, какие уж там сохранились. Искать их в гристе.

— Алетея, — сказал Андре. — Ну конечно же, Алетея.

 

Вдрабадан

Кость имела серийный номер, вырезанный на ней гристом, 7sxq688N. ТБ выудил кость из кучи, валявшейся на корме старой баржи, приспособленной им под жилье, взял ее конец в рот и сильно дунул. Из другого конца вылетело облачко пыли. Он случайно вдохнул, закашлялся и кашлял, пока не очистил свои трахеи от частичек сухого костного мозга. Похоже, это была берцовая кость, длинная как дудка.

— Высокий ты был, семь-эс-экс-кью, — сказал ТБ. — И как это ты только вконец не рассыпался.

Затем некая доля его усиленного гриста обволокла кость и починила в ней весь испорченный грист, после чего кость и вправду рассыпалась, измельчилась в пыль, а затем и мельче чем в пыль, чтобы потом быть использованной для лечения Джилл, для починки ее грудины и других переломанных костей.

«Но даже этого мало, — думал ТБ, — слишком уж все изувечено. Она умирает. Джилл умирает, и я не в силах ее спасти».

— Ну, подержись еще немного, маленькая, — сказал он хорихе.

Джилл лежала в складках своего мешка, раскрытого и поставленного на кухонный стол. ТБ заглянул на мгновение в ее мысли, увидел суматоху боя и кровь, а затем погрузил ее в сон, в глубочайшие его глубины» где сны неотличимы от химических процессов в мозгу, — чтобы Джилл спала и только жила, но не думала. Одновременно он направил грист чинить ее изорванное тело.

Слишком поздно. Даже тогда, когда мать-крысиха только-только завершила свое отмщение, даже тогда было слишком поздно.

Но сколь же славная была битва!

«И это я ее послал. Это я ее сделал охотницей. Все это я, а в результате она умирает». ТБ не мог на нее больше смотреть. Он встал, подошел к раздолбанному кухонному синтезатору и сделал себе чай. Как и всегда, чай получился не горячий, а чуть теплый. ТБ нагреб из очага не совсем прогоревших углей, поставил на них кружку, чтобы немного согрелась, а затем сел, закурил и подсчитал дневную добычу.

Десять живых, а еще два десятка они с Бобом перебили палками. Живые крысы скреблись и копошились в парусиновом мешке, тщетно пытаясь выбраться. Крысы — это ей, Джилл, на кормежку. Если натаскиваешь ловчего хорька на крыс — корми его крысами, и ничем больше. Магазинный хорьковый корм это полная дурь. И когда Джилл съест их, он будет знать. Он будет знать, что это были за крысы и откуда они явились. Джилл умеет вынюхивать это, как никто другой. В этом она просто изумительна.

Только она их не съест. Она умрет, потому что ты взял кусочек программы, сплошь состоявший из кусанья и царапанья, и одел его в тело, а теперь взираешь на то, что из этого получилось.

Но она же не обязательно должна умереть такой жуткой смертью. Она может угаснуть безболезненно. Она может исчезнуть как испортившийся код.

ТБ снова долго и пристально заглянул в будущее. Неужели там нет ничего, никакого способа? Сосредоточившись, он своей волей, отточенной, как щуп со стальным наконечником, перебирал нити возможных будущих. Отыскивал в ворохе грубых очесов серебряное волоконце. Отыскивал мир, в котором Джилл переживет эту битву. Отыскивал и не видел, не мог найти. «Но ведь этот мир должен там быть. Там есть каждое возможное будущее, и, если ты их разглядишь, ты можешь обратиться в прошлое и произвести в нем изменения, которые воплотят то, единственно нужное будущее. Ты — то есть я. Я могу».

«Но только я не могу. Я не вижу его, не могу отыскать. Хочу, но не могу, вот так-то, маленькая Джилл. Мне очень жаль».

Потому что будущее, где выживает Джил, было слишком невероятным, было таким микроскопически тонким волоконцем в этой груде очесок, что оно даже в принципе было почти ненаходимо, нераспознаваемо. А не умея распознать, он не мог его и воплотить.

Ну и конечно же, он видел, куда ведут почти все нити.

Джилл будет умирать долгой мучительной смертью. Это он видел ясно. И еще он видел, что у него не хватит духа убить ее быстро, избавить от мучений. Впрочем, уж это-то можно было понять и без особых провидческих способностей.

«И как это вышло, что я так озабочен судьбой какой-то там горстки шерсти и кодов, прозябающей здесь, в этой жопе мироздания?

А как я могу быть не озабочен, если я знаю Джилл?»

Пройдет еще два дня по счету дней на Чирье, прежде чем маленькая хориха умрет. Само собой, никаких таких дней тут не будет. Весь здешний свет — это гнилостная люминесценция, исходящая от завалов мусора. Значительная часть этого мусора продолжала жить. На Чирье был постоянный полумрак, которому шла уже третья сотня лет. В процессе медленного разложения органических остатков образовалось болото. А еще Гнилая река, представлявшая собою не более чем болотный ручей, бесконечно циркулировавший в такт прецессии модуля. Где находился Чирей? А кому какая разница? В конце всего, в тупике системы, где щупальца Мета змеями заползли в астероидный пояс. Да хоть так, хоть иначе — все едино. Здешнее вращение совсем не бралось обеспечивать гравитацию для людей. Никто и не почесался бы ради здешнего населения. Чирей был раскручен — до тяготения, к слову сказать, чуть превышавшего земное, — чтобы покомпактнее упрессовывать мусор, иначе людское дерьмо захлестнуло бы весь астероидный пояс.

Полвека назад был установлен огромный мусоропровод, опорожнявшийся в Чирье. Для защиты от противотоков в нем имелись односторонние клапаны. В Чирей стекались все отбросы внутренней системы; сервисный грист использовал часть этих отбросов на расширение свалки, чтобы она вмещала новые поступления. И все это оседало здесь. Из Чирья почти ничего не выходило наружу, чем остальная система была очень довольна.

Кто-то, кряхтя и ругаясь, зашлепал по мелководью к барже. Собственно говоря, не «кто-то», а вполне конкретная Глэдис — ведьма, жившая неподалеку в пересохшей дренажной трубе. Было слышно, как она нащупала сходни и стала выбираться из воды. ТБ не пошевелился. Ведьма замолотила в дверь своей всегдашней палкой, про которую она говорила, что это — заколдованная змея. Может, так оно и было. На Чирье и не такое случалось. Люди и грист образовывали здесь самые дикие комбинации, порою — непостижимые.

— ТБ, мне нужно поговорить с тобой по делу, — сказала ведьма.

ТБ заткнул уши, но это мало помогло, потому что ведьма замолотила еще громче.

— Впусти меня, ТБ. Я знаю, что ты дома. Подходя, я видела тут свет.

— Ничего ты не видела, — сказал ТБ, обращаясь к запертой двери.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Ну ладно.

ТБ нехотя открыл дверь. Глэдис тут же вошла и быстро, с тревожным любопытством огляделась по сторонам.

— Что ты там стряпаешь?

— Ничего.

— Приготовь мне что-нибудь.

— Глэдис, моя старая плита почти уже не работает.

— Засунь в нее одну из этих твоих крыс, и я съем, что получится.

— Глэдис, я не хочу так делать, не хочу и не буду. — ТБ открыл морозильник, покопался в нем, извлек мороженое на палочке и протянул его ведьме. — Вот, — сказал он. — Шоколадное вроде бы.

Глэдис взяла мороженое и вгрызлась в него, как в мясистую кость. Через считаные секунды от мороженого осталась только коричневая размазня на ее губах и подбородке. Глэдис облизнулась и вытерла рот драным засаленным рукавом.

— А еще есть?

— Нет, у меня больше нет, — сказал ТБ. — А если б и было, я бы тебе не дал.

— Жадина.

— В наше время такие штуки трудно достать.

— А как поживает твоя ловчая хориха?

— Сегодня она сильно пострадала, разве Боб тебе не сказал? Она умирает и скоро умрет.

— Мне очень печально слышать такое.

ТБ не хотелось говорить с Глэдис о Джилл, и он сменил предмет разговора.

— На этой свалке просто тьма крыс.

— Там, откуда они берутся, их еще больше.

— Мне ли этого не знать!

Глэдис подтащила к себе табуретку и буквально рухнула на нее. Она была европейской породы, а может, и нет, трудно сказать. На ее грязном, сто лет не мытом лице резко выделялось белое пятно, занимавшее рот и часть подбородка, где она вытирала мороженое.

— Почему ты их так ненавидишь? Про Боба-то я понимаю, он — псих. Но ведь ты-то же вроде нормальный.

— И совсем я их не ненавижу, — сказал ТБ. — Просто я так зарабатываю на жизнь.

— Правда, что ли?

— Я их совсем не ненавижу, — повторил ТБ. — Так о чем ты хотела поговорить?

— Мне нужно отлучиться на неделю.

— Да куда?

— Я хочу повидаться со своей теткой. Последнее время только о ней и думаю. У нее был когда-то котенок. И вот я решила, что мне тоже нужна кошка. Ну, знаешь, для компании. Чтобы помогала мне в колдовстве. Она же у меня знаменитая, корабли водила.

— Кошка?

— Нет, моя тетка.

— Так ты что, заберешь у тетки этого котенка?

— Нет, ты что! — оскорбилась Глэдис. Она подалась вперед и заговорила заговорщицким голосом: — Этот котенок должен был уже вырасти, и я думаю, что это была девочка. Теперь у нее должны уже быть котята, и я смогу забрать одного из них.

— Слишком уж много тут предположений, — мягко заметил ТБ.

— Я уверена, что так оно и есть. И мой ангел, Том, он тоже сказал мне ехать.

Том был одним из сверхъестественных существ, с которыми Глэдис находилась в контакте. Обитатели Чирья пускались порою в очень дальний путь, чтобы посоветоваться с Глэдис. Говорили, что она даже может точно сказать, где зарыты серебряные ключи.

— Ну, если уж Том тебе так сказал, нужно ехать, — согласился ТБ.

— Вот и я говорю, — кивнула Глэдис. — Только нужно, чтобы, пока меня не будет, ты присмотрел за моим домом.

— Глэдис, ты же живешь в дренажной трубе.

— Она уже совсем сухая. И я не хочу, чтобы, пока я отсутствую, туда вселился кто-то другой. Такое жилье еще поискать.

— Я только и могу, что зайти иногда и проверить.

— И если какие вдруг там объявятся, ты должен их прогнать.

— Я не собираюсь никого прогонять.

— Ты должен. Я на тебя полагаюсь.

— Я скажу им, что это место уже занято, — сдался ТБ. — Это все, что я могу обещать.

— Скажи им, что это место заколдовано, — сказала Глэдис. — И что если я застану их в своем доме, то наложу на них проклятие.

— Ладно, — согласился ТБ, еле сдерживая смех. — Что-нибудь еще?

— Еще поливай мою гортензию.

— А это что еще за хрень?

— Это не хрень, а цветок. Только ткни сперва пальцем в землю и, если еще влажная, не поливай.

— Тыкать пальцем в эту грязь?

— Там не грязь, а чистый, специально купленный грунт!

— Ну тогда ладно, полью.

— А ты позволишь мне спать сегодня здесь?

— Нет, Глэдис.

— Но я же боюсь возвращаться. Гарольд сегодня совсем взбесился.

Гарольдом звали дьявола, сидевшего на левом плече Глэдис. Том говорил ей в правое ухо, а Гарольд — в левое. У Гарольда можно было спрашивать насчет денег, и он отвечал через Глэдис — если был к тому расположен.

— Ты не можешь остаться здесь. — ТБ встал и потянул Глэдис с табуретки. С близкого расстояния ее вонь буквально валила с ног. — И вообще уходи, мне еще нужно многое сделать. — Он повел упиравшуюся ведьму к двери.

— Да какие еще там у тебя дела?

Ведьма вырвалась, однако садиться больше не стала. ТБ обошел ее по дуге и распахнул дверь.

— Разные, — сказал он и добавил, указывая в наружный полумрак: — Иди домой, Глэдис, а я зайду туда уже завтра.

— Эти два дня я буду еще здесь, — ответила ведьма. — Ты, значит, начинай проверять послепослезавтра.

— Договорились, — согласился ТБ и указал рукой на дверь. — А теперь уходи, Глэдис, чтобы я мог заняться своими делами.

Глэдис дошаркала до двери, остановилась и обернулась.

— Послепослезавтра, — повторила она. — Какое-то время меня не будет. Я надеюсь на тебя, ТБ.

— Ты можешь надеяться, что я буду приглядывать за твоей халупой.

— И ничего не украдешь.

— Уж это я точно могу обещать.

— Ну, вроде все. Я на тебя надеюсь.

— Спокойной ночи, Глэдис.

— Спокойной ночи.

Ушла наконец. Немного послушав, как Глэдис плюхает по берегу, ТБ вспомнил, что дверь так и стоит нараспашку, встал и запер ее. Через пару минут в дверь снова постучали. ТБ обреченно вздохнул и пошел открывать. И впустил Боба.

Боб вытащил откуда-то из одежды бутыль студенистой жидкости. Это был чирьевый самогон, густой, как недельная моча и такой же желтый.

— Выпьем, — сказал он, ставя бутылку на стол. — Я пришел напоить тебя вдрабадан и кое о чем расспросить.

— Не буду я пить эти твои помои, — мотнул головою ТБ.

Боб взял бутылку сам, приложил горлышко ко рту, сделал два огромных глотка и сунул бутылку прямо в лицо ТБ. ТБ ее взял.

— Мать твою! — сказал Боб. — Мать твою сучью!

— А ведь права была Глэдис, что ты — псих.

— Она что, заходила?

— Только что ушла. Сказала, что хочет, чтобы я присмотрел за ее халупой.

— Не пойдет она ни к какой своей тетке.

— А что, может, и пойдет.

— Хрен там. Глэдис никогда не уходит далеко от своей канавы.

ТБ посмотрел на бутылку. Затем он отвел глаза, поднес бутылку ко рту и сделал глоток, стараясь не чувствовать вкуса. И все равно почувствовал. Это было похоже на старый, с уймой ржавчины растворитель для краски. А еще ощущалось некоторое количество полудохлого гриста. ТБ не мог не анализировать поганую жидкость, так уж он был сконструирован. Детергент для промывки канализации. Господь милосердный. Не давая себе времени подумать, он глотнул еще раз.

— Допивай уж

Во взгляде Боба сквозила зависть.

— Нет, теперь ты, — великодушно сказал ТБ и вернул ему бутылку.

— А я, в общем-то, и не против.

Боб откинулся назад, раскрутил в бутылке остатки жуткого зелья и влил их себе в горло. Затем издал дикий вопль, от которого вздрогнул даже ТБ, повидавший вроде бы всякое.

— Пивом бы запить, — мечтательно сказал Боб.

— Пиво тут совсем не к месту, да и все равно у меня нет.

— Пошли тогда к Ру Джун и погоняем шары.

— Да поздно же, как хрен знает что.

— Да брось ты, время детское.

ТБ задумался. От самогона по всем его кишкам расползлось приятное тепло. Но было и неприятное ощущение, что тот же самогон проест их насквозь, если его чем-нибудь не разбавить. А что до Джилл, с ней дело ясное. Она будет спать и спать и в какой-то момент во сне и умрет. Надо бы, конечно, остаться с ней. Надо честно смотреть в лицо последствиям своих поступков.

— Подожди, только плащ возьму.

Весь Чирей, куда ни взгляни, тлел тусклым синеватым сиянием. Прямо над головой точно так же тлела противоположная, очень далекая сторона цилиндра. ТБ по личному опыту знал, что там почти сплошь водная трясина. Каждые несколько минут в неоглядных завалах мусора надувался очередной пузырь болотного газа, надувался, лопался и тут же вспыхивал, превращался в белый сияющий шар. Эти шары были размером с хороший аэростат, однако отсюда, с огромного расстояния, они выглядели крошечными светлячками. ТБ попал однажды под такую штуку. Вырвавшийся метан перевернул его лодчонку, и на момент вспышки он был в воде, что, надо думать, спасло его от превращения в нечто вроде пережаренного тоста. А ведь и там, на той стороне тоже жили люди — люди, умевшие более-менее уберегаться от газа. Ну а не уберегся — значит, не повезло.

Боб направился к забегаловке не обычным, как все нормальные люди, путем, а по каким-то своим, хитрым проходам, по глубоким ущельям в монбланах мусора, а порою и по туннелям, пролегавшим под ними. В какой-то момент ТБ почувствовал, что сверху что-то капает, поднял голову и увидел огромные сталактиты, образованные некоей мерзкой светящейся субстанцией.

— Сейчас мы прямо под старушкой Гнилушкой, — пояснил Боб. — А то, что сверху, это придонный ил.

— Ну и что ты о нем думаешь? — поинтересовался ТБ.

— По большей части — отработанный медицинский грист, — без задержки откликнулся Боб. — Ни на хрен не нужный, ничего не стоящий, а отчасти даже заразный.

— Это уж и к бабке не ходи.

— А путь зато раза в два короче.

Так оно и вышло. От выхода из туннеля до таверны было не более сотни футов. Они поднялись на крыльцо, прошли сквозь завесу из полосок пластика, предназначенную для защиты от мух, и оказались в ярко освещенном зале. Непривычный свет заставил ТБ на мгновение зажмуриться. Народу было много, и все больше знакомые. Чен играл на стойке бара сам с собою в домино, причем костяшки, по вечной своей манере, комментировали каждый ход нечленораздельным ворчанием. У бильярда Жестяной Он, Ноланд и Большой Балбес смотрели, как Сестренка Мэри, известная шлюха, выцеливает шар. Она ударила и положила в лузу полосатый.

Жестяной Он хлопнул ТБ по плечу, а Боб сразу потянулся за бутылкой виски, стоявшей на полке за Балбесом.

— Старина ТБ, — сказал Жестяной Он. — Пей, это виски. И протянул ТБ фляжку.

Чен поднял глаза от костяшек.

— Вы бы попробовали мой виски, — сказал он и снова вернулся к игре.

ТБ приложился к фляжке Жестяного. Этот продукт был гораздо лучше Бобова самогона, а потому он приложился еще раз.

— Хорошо эта шлюха орудует кием, — сказал подошедший Ноланд. — Она делает Балбеса, как дырявую шляпу.

Смысл этой фразы остался для ТБ полной загадкой. Гристовая заплата Ноланда давно уже барахлила, и его речь становилась все более невнятной для окружающих, впрочем, его это нимало не печалило.

Боб стоял за спиной Сестренки Мэри и подавал ей советы. В конце концов она обернулась и спокойно, без малейшей злобы припечатала его спиной к стенке. Боб там и остался, уважительно наблюдая, как она целится и кладет очередной полосатый. Большой Балбес пробормотал проклятие, и шлюха широко улыбнулась. Зубы у нее были совсем черные от бетельного ореха.

ТБ задумался, сколько она берет и сколько у него накоплено. Мелькнула было мысль, не сменяет ли она перепихон на несколько крыс, но он тут же эту мысль отбросил. Сестренка Мэри не любила бартера. Ей были нужны ключи или что-нибудь красивое.

Жестяной Он снова предложил ТБ фляжку, и тот не отказался.

— Я должен с тобой поговорить, — сказал Жестяной Он. — Ты должен помочь мне с моей мамашей.

— А что там с ней приключилось?

— Умерла она, вот что.

— Умерла. — ТБ приложился к фляжке вторично. — И давно?

— Три месяца.

ТБ ждал продолжения. Было ясно, что это не все.

— Она не дает мне себя закопать.

— Это в каком же смысле не дает закопать? Она же мертвая, верно?

— Ну да, по большей части. — Жестяной смущенно огляделся по сторонам и продолжил, перейдя на шепот: -

Ее пелликула не хочет умирать. Шляется по всему дому и таскает за собой ее тело, как тряпичную куклу. И мне никак от нее не избавиться.

— Ты хочешь сказать, что тело ее умерло, а пелликула таки живет?

— Ну да, я ж тебе битый час об этом толкую! — Жестяной Он забрал у ТБ фляжку и прикончил ее содержимое. — Слушай, ТБ, ну что мне с ними делать? Она насквозь провоняла весь дом, и каждый раз, когда я вышвыриваю старую ведьму наружу, этот грист волочет ее обратно. И совсем ведь не устает, ломится в дверь хоть целую ночь, пока я не открою.

— Хорошенькая у тебя проблема.

— Это уж точно, что проблема! Хорошая была мамаша, но теперь, если по-честному, я начинаю ее ненавидеть.

ТБ обреченно вздохнул.

— Может, я сумею что-нибудь сделать, — сказал он. — Только не сегодня.

— Ну заходи тогда завтра. Моя баба сготовит тебе что-нибудь поесть.

— Постараюсь зайти.

— ТБ, ты обязан мне помочь. Все же знают, что у тебя с гристом особые отношения.

— Что смогу — сделаю, — сказал ТБ и направился к бару, оставив Жестяного наблюдать за бильярдной игрой.

У стойки он заказал холодное пиво, и Чен достал ему бутылку из холодильника. Это был отличный способ притушить жжение, все больше разгоравшееся в желудке. Он присел на барную табуретку и начал пить пиво. Ченов бар был сплошь облицован видавшими виды рекламными плитками — мертвыми, разумеется, дни их блужданий по станциям Мета минули безвозвратно. В большинстве своем эти рекламы восхваляли продукты, о которых ТБ и слыхом не слыхал. Однако одна из них — та, на которой стоял стакан с пивом, — все же оказалась знакомой. Это был вербовочный призыв государственной службы, и в нем выступал Амес тех далеких времен, когда он был еще не Могучим и Ужасным Командиром Системы, а всего лишь губернатором занюханного Меркурия. Реклама осеклась посреди воззвания Амеса к достойнейшим гражданам Мета приезжать на Меркурий, чтобы влиться в Новую Элиту. Рекламный Амес застыл, широко разинув широкий рот, зиявший на его широкой ряшке. Дно пивного стакана почти точно укладывалось в круглое «О» этого рта.

ТБ глотнул пива и снова поставил стакан.

— Заткни хлебало, — сказал он недружелюбно. — Вот это свое хлебало, ты заткни его на хрен, будь милостив.

Чен вскинул глаза от костяшек, которые, тут же почувствовав, что он не уделяет им достаточного внимания, стали переругиваться между собой.

— Ты со мной говоришь? — поинтересовался он.

— Нет. — ТБ ухмыльнулся и помотал головой. — Я мог бы и тебя попросить заткнуться, но ты и так не слишком много говоришь.

Ночь — то есть время, считавшееся на Чирье за таковую, — была уже на исходе, а народу в забегаловке все прибывало. Один за другим подходили мусорщики, крысоловы и фермеры, что-то растившие на отстойниках. По преимуществу мужчины, но попадались и женщины, и некие совсем уж бесполые груды лохмотьев. К ТБ привязался какой-то тип, пытавшийся впарить ему моток отработанной световой трубки. Трубка переболела какой-то заразой и была сплошь в крапинках. Слушая объяснения продавца, что трубку можно перезарядить, ТБ согласно кивал, однако от бартера отказался, а потом еще Чен окинул трубочника нехорошим взглядом, и тот пошел дальше. ТБ заказал себе вторую бутылку и выудил из кармана три металлических ключа. Такая уж на Чирье была валюта. Два ключа были ломаные, а третий был вроде бы из настоящей латуни и мог что-то стоить. ТБ положил ключи на стойку, Чен быстренько сгреб их и переправил в сейф.

К ТБ подошел Боб и дружески хлопнул его по спине.

— Чего бы тебе не выпить виски? — вопросил он и задрал рубашку, демонстрируя еще одну посудину самогона, заправленную под веревку, на которой держались его штаны.

— Вот допью это пиво, и тогда, пожалуй.

— Большой Балбес говорит, что кто-то там о тебе расспрашивал.

— Глэдис, наверное, но она меня уже нашла.

— Нет, это был шаманский священник.

— Кто-кто?

— Ну, один из этих, зеленодревовых.

— А он-то что здесь забыл?

— В Бэгтауне у них там церковь или нечто вроде. Бывает, что они и сюда добираются. Балбес говорит, что этот вытворяет всякие там фокусы с камнями.

— С камнями?

— Так он сказал.

— А ты уверен, что он именно так и сказал?

— Большой Балбес сказал, что всякие там фокусы с камнями, и это все, что я знаю. Слышь, а что это рожу твою вдруг перекосило?

— Я знаю этого священника.

— Да откуда, каким образом?

— Я его знаю. И очень хотел бы узнать, чего ему нужно.

— Того же, чего и всем мужикам, — удивился вопросу Боб. — Виски и с кем-нибудь перепихнуться. Или, порою, одного только виски. Но всегда, при любой погоде по крайней мере виски. — Он закинул руку за стойку и стал там что-то нащупывать. — Чен, а что это такое, на чем моя рука?

Чену пришлось прервать игру и смотреть.

— Мой долбаный дробовик, — пробормотал он недовольно.

Боб сдвинул руку, пошарил еще и вытащил обшарпанную скрипку.

— А смычок где?

— Да там же, рядом, — махнул, не поворачиваясь, Чен. Боб встряхнул извлеченный из-за стойки смычок, и грист послушно его наканифолил. Затем Боб встал рядом с ТБ, спиной к бару, приставил скрипку к груди, извлек из нее долгую тоскливую ноту и тут же, без остановки, перешел на нечто быстрое и плясовое. Свою музыку, довольно замысловатую, он акцентировал громкими воплями прямо ТБ на ухо.

— Да на хрена же так орать, — пожаловался ТБ, когда Боб опустил смычок.

— Я хочу танцевать, — заявил Боб. — Освободите мне место! — заорал он на всю забегаловку.

В середине зала расчистили небольшой пятачок, и Боб вышел на него, играя на скрипке и приплясывая.

— Пошли, ТБ, — сказала Сестренка Мэри. — Потанцуем, разомнемся.

Она взяла ТБ за руку, и тот позволил увести себя от стойки. Он не слишком понимал, что ему нужно делать, да ему и не нужно было знать; она взяла его под руку и крутила, и крутила, и крутила, пока ему не стало казаться, что сейчас его вывернет. Потом верчение кончилось. Пока ТБ пытался отдышаться и остановить крутившиеся стены, шлюха вскочила на один из столиков и стала трясти своей юбкой в такт Бобову бешеному пиликанью. ТБ смотрел на нее, бесконечно довольный этой передышкой.

Пусть и вразнобой, пусть и не слишком в ритме музыки, но теперь уже раскачивался весь зал. В промежутках между песнями Боб прикладывался к бутылке самогона и передавал ее Сестренке Мэри, которая так и оставалась на столе, отплясывая и приводя в исступление мужиков, окруживших ее кольцом и пытавшихся заглянуть под дико развевающееся платье. Чен работал у стойки, отложив на время домино. Он мрачно хмурился, что помешали играть, но стаканы наполнял весьма прытко.

— Выпей виски! Выпей виски! — кричал Боб раз за разом.

С некоторым запозданием ТБ сообразил, что это название — и весь текст — исполняемой песни. Кто-то сунул ему в руки бутылку. Он глотнул, ни о чем не думая, и то, что было в бутылке, скользнуло ему в глотку нежно и гладко, как комок лимонного желе.

Питьевой грист. Содержимое бутылки было темно-пурпурным и чуть-чуть фосфоресцировало. ТБ сделал еще глоток, а затем у него отобрал бутылку следующий потребитель. Грист начинал активироваться, он чувствовал это желудком. И вдруг он понял его кодированное назначение. Старый Добрый Семьдесят Пятый. Мы прокатим тебя на комете прямо в солнце.

— Вали дальше, — сказал ТБ гристу. — Терять мне нечего.

Включись и выиграй! — сказал ему грист. Включись и выиграй!

Но этот конкурс сто лет уже как окончился.

Нет, спасибочки.

Чего ты хочешь больше всего?

Вопрос был, конечно же, предварительно запрограммирован. И это был не тот грист, который рекламировал конкурс. Кто-то состряпал смесь. И сделал это, не слишком задумываясь, что и с чем он мешает. Ощущалось и что-то еще, совсем другое. Возможно, военный грист. Буквально в шаге от восприятия.

А какого, собственно, хрена? Вали кулем, потом разберем.

Чего ты хочешь больше всего?

«Быть пьянее, чем я был когда-либо прежде».

Пьянее, чем сейчас?

«Да, конечно».

Хорошо.

Ночь, не имеющая равных! Видение обнаженных любовников в бассейне Ганимедского курорта, тянущих через длинные соломинки из бутылок Старый Добрый Семьдесят Пятый.

Воплоти мечту! Включись и выиграй!

«Я сказал „нет“».

Блаженный сон рассеялся.

Чего ты хочешь больше всего?

Боб был уже на столе, рядом с Сестренкой Мэри. И как они там вдвоем помещаются? Боб играл на скрипке и танцевал. Он опасно отклонился назад над танцующей толпой, шлюха его придерживала, а скрипка была между ними. Они крутились и крутились по кругу, Боб отчаянно пилил свой инструмент, а рот Сестренки Мэри сверкал черной, маниакальной, о тридцати двух зубах улыбкой.

Кто-то врезался в ТБ и толкнул его на кого-то еще. ТБ, покачиваясь, пробрался сквозь толпу, забился в угол и стал ждать, когда же забегаловка перестанет крутиться. Через какое-то время он осознал, что никогда она не перестанет, и Боб с Сестренкой Мэри никогда не перестанут, и народ в забегаловке тоже, что этот стул, эти столики, эти стены так и будут крутиться, а теперь они еще и перепились, кренились и раздувались, грозя его поглотить, желая что-то от него получить, хотя все, что у него теперь было, это ровно ничего.

ТБ кое-как пробрался за спинами танцующих к двери. Затем он осторожно, словно от кого-то таясь, обогнул косяк. Пластиковые висюльки хлестали его по лицу, но он пробился между ними и спустился с крыльца. Пройдя футов сто, он попал ногой во что-то мягкое и упал навзничь.

Над ним в вышине аритмично мигали вспышки болотного газа. Вонь всей вселенной — нечто, чего он давно уже не замечал, — ударила его с такой силой, что могла бы сбить с ног, не лежи он и так в болоте. Все было не так — страшно, до жути не так. Всё и все свихнулись.

Что-то крутило и сжимало желудок. А что шлепанье, это Бен там по лужам шлепает. Но ведь Бен — это я. Я — Тадеуш. Наконец-то мы слились воедино. Какой прекрасный предмет для размышлений. Человек с другим человеком, в него воткнутым, крест-накрест в четвертом измерении. Тессеракт со стонущим человеком, распятым на нем, на самом себе! Только этого никому не видно, оно же все в четвертом измерении.

От такого и запьешь, и сопьешься.

«Мне нужно перевернуться, а то захлебнусь, когда буду блевать.

Сейчас я буду блевать».

Он перевернулся на живот, и его желудок очень хотел извергнуть все свое содержимое, однако гристовое желе словно закаменело и никуда не хотело уходить; несколько минут его выворачивало всухую, а потом обессиленное тело бросило это занятие.

Чего ты хочешь больше всего?

«Я хочу ее, чтобы она снова была. Я хочу, чтобы все это, что было, никогда и не случилось. Я хочу иметь способность менять не только будущее».

А затем желе снова разжижилось и поползло по его пищеводу, словно цепляясь за стенки руками, и он открыл рот, и…

…боже милосердный, это и вправду были руки, маленькие руки цеплялись за его губы, ухватывались понадежнее, раздвигая губы, заставляя рот раскрыться…

Кашель взахлеб, отвращение, неудержимый позыв к тошноте

«Да я же не это имел в виду». Это, это.

Его лицо повернуто в сторону, а маленькие руки цепляют загаженную землю, продвигаясь вперед и вперед, волоча за собою толстый, в руку, послед из чего-то похожего на слизь, мерзее любой слизи…

Непроизвольное оцепенение всех его мускулов, судорожно напрягшихся, ощутив чужое присутствие, присутствие в них самих, желающее…

…выйти…

Он долго, бесконечно долго выблевывал гристовую слизь.

И эта субстанция собиралась в лужу и комковалась, и в ней уже были не только руки. Там было удлиненное тело. Еле намеченные изгибы ягодиц и грудей. Ступни размером с большой палец, но идеально сформированные. И все это росло.

Лицо.

«Я не стану смотреть».

Лицо, увиденное мельком, узнаваемое превыше любого узнавания, потому что не было ее лицом. Нет, нет. Он знал, что это не она. Это просто то, как он ее помнил.

Слизневая девушка каталась в грязи. Как ком теста, она каталась и росла, собирая мусор, в котором каталась, раздуваясь, становясь…

Оно открыло рот. Нечленораздельное бульканье. Вязкие, сырые слова. Он не мог себя удержать. Он подполз, наклонился над ней и стал слушать.

— Ты этого хотел?

— Господи. Да я никогда…

— Тогда убей меня, — прошептало оно. — Убей меня поскорее.

И он потянулся к тонкой еще шее, И пальцы его напряглись, и он почувствовал, как горло поддается. Не совсем еще сформировалось. Если был вообще подходящий момент покончить с этим чудовищем, этот момент был сейчас.

«Что же я тут наделал?» Он сжал пальцы крепче. Существо стало кашлять и задыхаться. Биться в отбросах, его породивших.

Нет, только не снова.

«Я не могу».

Он с трудом, по одному развел пальцы.

— Я не буду, — сказал ТБ.

Он сел чуть в отдалении от существа и начал с тупым интересом смотреть, как оно глотает воздух. Живет. Принимает вид женщины.

Оно открыло глаза на мир. Мутные, невидящие глаза. Он протянул руку и осторожно их протер. Пленки сошли, прилипли к пальцам, и глаза стали ясными. Лицо повернулось в его сторону.

— Я умираю, — сказала женщина.

Это был ее голос. Голос, как тот ему помнился. Ну, помоги Господи его проклятой душе. Ее голос.

— Помоги, — сказала она.

— Я не знаю, что делать.

— Чего-то не хватает.

— Чего?

— Я не знаю чего. Как-то не так. Она закашлялась.

— Алетея.

Он позволил себе это сказать. И тут же понял, что всё не так. Нет. Эта женщина не соответствовала этому имени.

— Слишком мало хочу.

— Чего, чего ты хочешь? Как тебе помочь?

— Не хочу жить. Хочу жить слишком мало, чтобы жить. — Она снова закашлялась, попыталась подняться, но смогла только судорожно дернуться. — Помоги, пожалуйста… этому. Мне.

Он вновь до нее дотронулся. Теперь под пальцами была плоть. Но какая же холодная. Он подсунул под нее руки и обнаружил, что она очень легкая, что ее легко поднять.

Он стоял с женщиной на руках. Она весила не больше сорока фунтов.

— Я возьму тебя домой, — сказал он. — К себе домой.

— Оно… я… попыталась сделать то, чего ты хотел. В этом мое назначение.

— Мощное же зелье было в этом Старом Добром Семьдесят Пятом, — сказал ТБ.

Он уже не чувствовал себя пьяным. Он чувствовал себя выжатым, изодранным в клочья, как старая ветхая тряпка. Но пьяным он не был, и у него оставались какие-то силы, пусть даже ему самому с трудом в это верилось. Возможно — достаточно сил, чтобы отнести ее на баржу. Он не мог воспользоваться маршрутом, по которому вел его Боб, но был путь и попроще, хотя и длиннее. И он его прошел.

Дошел до дома, до своей баржи, с женщиной на руках. Ее частое, поверхностное дыхание. Ее знакомое лицо. Ее пустые, пустые глаза.

Использовав свою особую способность, он заглянул в будущее и увидел, что нужно делать, чтобы ей помочь.

 

Что-то устало и хочет прилечь, только не знает как

Что-то устало и хочет прилечь, только не знает как. Это что-то — не я. Я не дам ему быть мною. Чем пахнет отдых? Плохо. Смертно.

Джилл трудно, как окостенелая, ворочается на своем мешке. На постели лежит это, вроде девушки. ТБ между ними, его левая рука на Джилл.

Мертвый — это то, что случается с вещами, а я не, не, не, не вещь. Я не буду вещью. Они не должны были меня будить, если не хотят, чтобы я бежала.

Они сказали, я была ошибкой. Я не ошибка.

Они думают, что могут запрограммировать правила и ты будешь делать, что тебе скажут.

Я сама — правила.

Правила не вещи.

Я не вещь.

Бежать.

Я не хочу умереть.

Кто может кусать, как я? Кто поможет ТБ обшаривать темнейшие места? Мне нужно жить. Бежать.

Бежать, бежать, бежать и никогда не умереть.

ТБ кладет правую руку на лоб вроде-девушки. У него такая дудка из кости, он подносит ее к губам и дует.

Костяная нота. Затухает. Затухает в грист.

ТБ говорит вроде-девушке.

Я не дам тебе уйти, говорит он.

Я не она.

Она это то, почему ты есть, но ты не она. Я не она. Она это то, чего ты больше всего хочешь. Ты сказал это гристу.

Я был ошибочно понят. Тогда я ошибка.

Жизнь никогда не ошибка. Спроси Джилл. Джилл?

Сейчас она здесь. Послушай ее. Она знает о женщинах больше меня.

ТБ трогает их обоих, заставляя себя уйти. Становясь каналом, дорогою между. Путем. Я должна умереть.

Я должна жить. Я умираю, точно как ты. Ты хочешь умереть?

Нет.

Тогда я тебе помогу. Ты можешь жить со мной?

А кто ты?

Джилл.

Я не Алетея.

Ты выглядишь как она, но пахнешь совсем не как она должна бы пахнуть. Ты пахнешь как ТБ. Я совсем никто.

Тогда ты можешь быть мною. Это единственный способ жить.

А у меня есть выбор?

Никогда и не было никаких дел, кроме выбирания.

Я могу жить с тобой. Ты будешь жить со мной? Как мы это можем?

ТБ трогает их обоих. Поток информации через него. Он стекло, небывалая линза. По мере того как Джилл перетекает во вроде-девушку, ТБ претворяет информацию в Существо.

Мы можем бежать вместе. Мы можем охотиться. Мы можем всегда, всегда бежать.

 

Балансировщик камней и охотник на крыс

На Тритоне ему случалось громоздить их друг на друга на двадцать футов вверх. Тонкая была штука. После шести футов приходилось подпрыгивать. Там тяготение дает тебе больше времени в верхней точке прыжка, чем на Земле или на станции, раскрученной до нормального земного. А на Тритоне в этот затянутый миг покоя ты должен сделать свое дело. Конечно же, было и умное ремесло оценки воображаемых отвесных линий, понимания консистенции материала и поиска микроскопических скатов, дающих достаточно трения. Просто поразительно, как крошечный выступ может войти в столь же крошечную ямку, и таким образом, что один камень будет стоять на другом, словно приклеенный. Но был и предел, за которым все это ремесло — едва ли, думалось ему, не самое темное и бесполезное из ремесел, когда-либо придуманных человечеством, — уступало свое место искусству, интуиции. Предел, за которым Андре просто знал, что камни уравновесятся, видел их бытие как единого целого. Или их Бытие. И он сам, когда это у него получилось, был главным Почему. Это была высшая степень ремесла балансировки камней.

— А здесь, на Чирье, ты можешь их уложить так высоко?

— Нет, — без запинки ответил Андре. — Здесь наибольшее тяготение, с каким мне случалось встречаться. Но в общем-то, вся эта высота не имеет значения. Я же не ставлю рекордов, ни с кем не соревнуюсь.

— А что во всем этом такого?

— В чем? В укладывании их повыше? Чем выше ты укладываешь камни, тем больше времени уходит на их балансировку.

— Я про смысл самой балансировки.

— Да. Смысл есть.

— И какой же?

— Я не могу объяснить тебе, Бен.

Андре позволил себе отвернуться от работы, но камни не упали, они так и стояли за ним столбом, соприкасаясь лишь крошечными площадками. Это казалось абсолютно невозможным. Это была наука, и непростая.

Старые знакомые крепко обнялись. Отодвинулись друг от друга. Андре рассмеялся.

— Ты что же думал, я буду похож на здоровенный шмат протоплазмы? — спросил ТБ.

— Правду говоря, я рисовал себе горящие глаза и всклокоченные волосы.

— А я вот такой.

— Ты Бен?

— Бен — это шрам у меня на боку, который все никак не рассосется.

— Ты Тадеуш?

— Тадеуш — это кулек ржавых монеток в моем колене.

— Ты голодный?

— Могу и поесть.

Они прошли в келью Андре. Андре налил в кофеварку воду и насыпал в ситечко несколько ложек кофе.

— С каких это пор ты начал пить кофе?

— Мне как-то надоело, что все чай да чай. А ты не изменил своему кофе?

— Ни в коем разе. Только здесь его хрен достанешь, что с ключами, что без ключей.

— Ключи? Тут кто-то спер мои ключи от этой квартирки. Они лежали на столе, а кто-то вошел и забрал.

— Пиши пропало, — сказал ТБ. — Но ты не бойся, что к тебе снова залезут, — они уже взяли, что им было нужно.

В комнате не было стульев, и ТБ стоял, привалившись к стене.

— Пол у меня чистый, — подсказал Андре.

— Ничего, я постою.

Андре поднял с пола небольшую парусиновую сумку, чуть в ней покопался и вытащил пучок чего-то вроде сена.

— Узнаешь? — спросил он.

— А я-то все думаю, куда она подевалась. Которую неделю ищу да ищу.

— Это лаконос, — сказал Андре. Он взял горшок, налил в него воду из глиняного кувшина и активировал самогрейный участок простого вроде бы деревянного стола. И натолкал в воду сушеной травы. — Ты не представляешь себе, как это вкусно.

— Андре, у нас на Чирье эта зараза растет повсюду. И все тут знают, что она ядовитая. Вонючий сумах, так ее называют.

— Ну да, — кивнул Андре, — Phytolacca Americana.

— Так мы что же, будем есть отраву?

— Нужно вскипятить ее и слить воду, потом снова вскипятить и снова слить воду. Потом сварить по третьему, последнему разу и подавать с острым соусом. Главная фишка в том, чтобы собирать совсем молодые побеги, а то и вправду можно загнуться.

— А откуда ты это узнал?

— Мой конвертат любит проводить такие исследования.

Через какое-то время вода закипела. Используя как прихватку подол своей рубашки, Андре снял горшок, слил кипяток в раковину, затем залил в горшок новую порцию воды и снова поставил его кипятиться.

— Я видел Молли, — сказал Андре.

— Ну и как она там? — спросил ТБ. — В последний раз, когда я ее видел, она грозила стать настоящим чудом.

— И исполнила свою угрозу.

Вода закипела. Андре сменил ее и поставил горшок кипятиться по третьему разу.

— Андре, а ты-то что делаешь на Чирье?

— Я здесь от Лиги борцов за мир.

— О чем это ты? Сейчас нет никакой войны.

Андре не ответил, он сосредоточенно сыпал в вареный лаконос какие-то специи. После минутной паузы ТБ сказал:

— Я не хотел, чтобы меня нашли.

— А я тебя и не нашел.

— Понимаешь, Андре, я очень тоскливая личность. Совсем не тот, что был когда-то.

— Вот и всё. — Андре разложил лаконос по двум мискам, а затем наполнил две чашки давно уже готовым кофе.

— А молоко у тебя есть? — спросил ТБ.

— С этим большие проблемы.

— Ладно, сойдет и так. А ты не против, если я покурю?

— Кури на здоровье. А это что у тебя за сигареты?

— Местные.

— И в каком же месте их делают?

— Лучше тебе не знать.

Андре полил свою траву перечным соусом, и ТБ последовал его примеру. Они ели и пили кофе, и все было очень вкусно. ТБ закурил сигарету, и ее едкий дымок приятно мешался с запахом овощного варева, затопившим келью Андре. Заоконную тишину неожиданно прорезал дробный грохот камней, потерявших наконец равновесие.

Они вышли из дома наружу, на деревянный помост, исполнявший обязанности внутреннего дворика. Здесь стояло кресло; ТБ сел в него и снова закурил, в то время как Андре приступил к своим вечерним асанам и упражнениям.

— А эта не та ли поза, которая называется «кривобокая курица»? — спросил ТБ после особо хребтоломательного упражнения из системы тай-чи.

— Если ты это про «трижды долбаные салазки», так их я делал раньше. Странно, что ты не заметил.

— Вот учили же нас в семинарии, а в голове ничего не осталось.

— Зуб даю, что при нужде ты все моментально вспомнишь.

— Зуб даю, что у нас с тобой не будет случая это проверить.

Андре улыбнулся, закончил упражнения, а затем сел напротив ТБ в позу лотоса. Время было уже к закату, хотя на Чирье таковых и не бывает. Андре ощущал в себе нечто вроде заката.

— Андре, я надеюсь, ты поперся в эту чертову даль не затем, чтобы забрать меня.

— Забрать тебя?

— Я не вернусь.

— Куда?

— Туда, ко всему тому. — ТБ загасил окурок и достал новую сигарету из завернутой в промасленную бумагу пачки, хранившейся в его нагрудном кармане. Он пару раз сильно встряхнул сигарету, и кончик ее задымился. — Мои ошибки угробили там массу людей.

— В том числе и тебя.

— В том числе и меня. — ТБ длинно, глубоко затянулся и вдруг жестко взглянул на Андре. — Мерзавец! Ты трахал Молли! И не ври, я только что видел все собственными глазами.

— Ну да.

— Я рад. Я правда искренне рад. Может, тебе это и неизвестно, но ты всегда был предметом ее сожалений.

Андре положил ладони на широко раскинутые колени.

— Бен, — начал он, — мне не нужно от тебя ровно ни хрена, но в Мете сейчас тревожно, и кое-что из того, что там происходит, связано, я думаю, с тобой. Ты знаешь не хуже меня, что, если Амес не сможет нагнуть внешнюю систему, он без раздумий начнет войну. Но я приехал даже не поэтому, а посмотреть, как у тебя дела. Вот и все.

ТБ снова окинул его жестким взглядом. Взглядом, видящим все ниточки.

— За эти последние двадцать лет нас обоих жизнь порядком потрепала, — продолжил Андре. — Я думал, а вдруг тебе захочется поговорить о ней.

— Кто ты такой? Полномочный представитель Пути? Божок-советник?

Андре не сдержался и прыснул со смеху, хлопая себя по раскинутым коленям.

— А что тут такого смешного? — сердито спросил ТБ.

— Бен, да ты взгляни на себя. Ты же мусорщик. Честно говоря, я бы в жизни не признал тебя богом. Впрочем, теперь я даже и Бога не признаю больше богом.

— Я никакой не мусорщик. А если тебе так кажется, то ты не понимаешь ровно ни хрена.

— А кто же ты тогда такой, позволь мне тебя спросить? ТБ загасил окурок и распрямил спину.

— Я охотник на крыс, вот кто я такой, — гордо сказал он. И добавил, вставая: — Пошли. До моей халупы переть и переть, а у меня там есть некто, с кем хотелось бы тебя познакомить.

 

Покусаем

Иногда свернешь в крысятнике за угол, и вдруг получается, что ты прямо в их гуще, хотя до того в туннеле ты была совсем одна. Они тебя немного покусают, а если ты не будешь прыгать, прыгать, прыгать, они покусают тебя много. Со мною всегда так было, и потому меня не удивляет, когда такое случается снова.

О чем я в основном думаю, это как соблазнить Андре Сада заняться со мною сексом, и это словно туннель, по которому я пробираюсь уже очень долго.

ТБ пошел с Бобом в город и оставил меня со священником Андре Садом. Мы шли по полоске мягкого грунта, ведущей к отмели Гнилой реки, где я люблю купаться, хотя там и бывает порою много аллигаторов. Я рассказала Андре Саду, как замечать аллигаторов, и все равно приглядываю за нас обоих, потому что Андре Сад, хоть он и пробыл на Чирье уже целый год, никак не может до конца поверить, что при первой возможности они тебя съедят.

Они тебя съедят.

Теперь, когда я женщина, я пачкаюсь в крови, только когда чищу хорьковые клетки, а еще ТБ говорит, что он может следить за земным временем по тому, когда я теку кровью из вагины. Странно, что такое бывает с девушкой. С хорихами такого не бывает. Это значит, что я не беременна, да и с чего мне быть беременной, когда все эти мужчины не хотят заниматься со мною сексом? ТБ никогда не притронется ко мне в этом смысле, и я обрабатывала Андре Сада, только он сразу понял, к чему я веду. Я думаю, что он очень умный. Боб так просто начинает хохотать как сумасшедший, какой он и есть, когда я поднимаю эту тему, и он тут же убегает. Ох уж эти все галантные мужчины, стоящие и дрочащие в мусорную кучу, а тут я, хотящая кого-нибудь из них.

Я не могу понять ТБ, ведь я выгляжу точно как она. Я думала, может быть, Алетея была уродка, но Андре Сад сказал, про нее он не знает, но я-то точно нет. И мне по виду, сказал он, лет шестнадцать. А ведь мне около двухсот. Или всего один год. В зависимости от того, кого из нас двоих иметь в виду или обеих сразу.

— Ты не потрешь мне спину? — прошу я Андре Сада, и после мгновенного раздумья он соглашается.

Так я, по крайней мере, чувствую на себе его руки. Они шершавые, как эти камни, с которыми он все время возится, но в то же время и очень осторожные. Сперва он мне не понравился, потому что он мало говорит, и я думала, он что-то скрывает, но потом увидела, что он просто мало говорит. Тогда я начала задавать ему вопросы и много узнала.

Я узнала все, что он мог рассказать мне про Алетею. И он объяснил мне про ТБ. Он, ТБ, был очень удивлен, когда оказалось, что я понимаю всю математику. Только я не совсем понимаю его зависть и боль и как ТБ может причинять себе так много боли, когда я точно знаю, что ему очень нравится жить.

— Ну как, хорошо? — спросил Андре Сад.

И прежде чем он убрал свои руки, я крутнулась, и он дотронулся до моих грудей. Он же сам и сказал мне, что все мужчины такие, а тут вдруг дернулся, попятился и чуть не сел в воду, и черт бы побрал, я заметила аллигатора, глазеющего на нас с того берега, и нам пришлось поскорей убираться, хотя опасность была и не сильная. А ведь могла бы.

Мы сушились на берегу.

— Джилл, — сказал он, — я должен рассказать тебе про секс побольше.

— А почему бы тебе просто не показать мне?

— Я как раз про это. Ты все еще думаешь, как хориха.

— Так я же и есть отчасти хориха и всегда, Андре Сад, ею буду.

— Я знаю. И это хорошо. Но я-то насквозь человек. Секс связан с любовью.

— Я люблю тебя.

— Ты нарочно прикидываешься, что неверно меня понимаешь, потому что ты сейчас хочешь.

— Ладно, — сказала я, — не надо мне напоминать.

Но Андре Сад уже глядит куда-то через мое плечо, и его лицо становится счастливым, и тут же — очень удивленным, словно в тот момент, когда он был счастливым, он что-то сообразил.

Я поворачиваюсь и вижу ТБ, бегущего к барже. С ним и Боб. Они пришли из города Бобовыми путями. И с ними еще некто.

— Черти меня задери, — говорит Андре Сад. — Молли Индекс.

Это женщина. В свете мусорных куч ее волосы кажутся синими, что значит, что по правде они белые. Она что, старая или просто беловолосая?

— Что ты здесь делаешь, Молли? — тихо спросил Андре Сад. — Боюсь, что это не к добру.

А затем они бегут к дому, бегут все вместе. ТБ посылает по гристу дрожь, и я чувствую, как он говорит мне, что всем нам нужно делать.

— Давай к барже, — говорю я Андре Саду. — И побыстрее. Быстро, как только можешь.

Мы добираемся туда раньше всех остальных, и я начинаю отдавать швартовы. Когда они взбегают по сходням, баржа уже готова отплыть. ТБ и Боб хватают шесты и отталкиваются от берега, а тем временем Андре Сад ведет эту женщину в рубку. Через несколько мгновений мы уже на середине Гнилушки, и нас подхватывает течением. ТБ и Боб идут внутрь, и ТБ тут же сует свою голову в навигационный пузырь, чтобы рулить.

Женщина, Молли Индекс, глядит на меня. У нее очень странные глаза. Я никогда еще не видела таких глаз. Я думаю, она может смотреть в грист, подобно ТБ и мне.

— Господи, — говорит она, — она похожа на нее как две капли.

— Меня зовут Джилл, — говорю я. — Я не Алетея.

— Нет, я знаю это, — говорит Молли Индекс. — Бен уже мне сказал.

— Молли, так что же ты здесь делаешь? — спросил Андре Сад.

Молли Индекс поворачивается к Андре Саду. Она касается его руки. Я слегка беспокоюсь, не попробует ли она какой-нибудь фокус с гристом, но они, похоже, старые друзья.

— Эта война, про которую ты все говорил, — говорит она, — война началась. Амес ее развязал.

— Нет, нет, — сказал Андре Сад и отшатнулся от нее. — Нет.

Молли Индекс следует за ним. Она берет прядь его волос и трет ее между пальцами.

— Мне нравится, когда они длинные, — говорит она. — А вот жирные — это совсем ни к чему.

Это не доставляет мне удовольствия, а еще на Молли Индекс самые ужасные сапоги, какие я только видела. Такие маленькие хорошенькие штучки, от которых вмиг ничего не останется, вступи она в какую-нибудь мерзость. А на Чирье сама земля есть нечто омерзительное. Глупый грист этих городских сапог не продержится здесь и недели. Странно, что никто не смеется над такими глупыми сапогами, но это, наверное, потому, что у них сейчас много других беспокойств, как, впрочем, и у меня.

— Зря я тебя не послушала, — говорит Молли Индекс. — Успела бы подготовиться. А так он забрал меня. Большую часть меня. Амес забрал. Он кооптировал всех важных БАЛов в Новую Элиту. Впрочем, в большинстве своем они записались добровольно, придурки чертовы. — И снова она трогает его руку, и мне вдруг понятно, что я немного ревную. На этот раз он не дергается. — Я одна ускользнула, чтобы предупредить вас, — говорит Молли Индекс. — Они приближаются. Они висят у нас на хвосте.

— Кто висит у вас на хвосте? — спрашиваю я.

Мне нужно было это знать. С такими вещами я могу при случае справиться.

— Амесов трижды проклятый Патруль Свободных Радикалов. Всю дорогу сюда за мною следовал некий механический чистильщик, а я этого даже не замечала. Видимо, Амес узнал от меня — от другой части меня, — где находится Бен.

— Что такое Патруль Свободных Радикалов? — спросила я. — Что такое чистильщик?

В борт баржи что-то ударило, сильно ударило.

— Вот же мать твою, — процедил ТБ, — к нам заявился летучий макак.

Штурманский пузырь осыпается на пол дождем осколков, и тут же в плечо ТБ впиваются длинные изогнутые когти. ТБ кричит. Я ничего не думаю, но я двигаюсь. Я крепко хватаю его за щиколотку.

Когтистая лапа вытаскивает нас наружу. Поднимает в воздух. Мы летим высоко над баржей. Что-то взвизгивает. ТБ вопит как сдуревший.

Я держусь.

Свист ветра, вопли ТБ и звуки еще чего-то, похожие на жужжание миллиона взбешенных пчел. Мы слишком тяжелые, и это — не знаю уж что — роняет нас на палубу. ТБ начинает вставать, но я подкатываюсь к нему сзади, сбиваю его с ног и, прежде чем он успевает хоть что-нибудь сделать, засовываю его сквозь дырку в штурманском пузыре обратно в рубку баржи.

И очень вовремя, потому что эта штука, черная тень, возвращается и вонзает свои когти мне в спину. Я не знаю, что она такое, и могу никогда не узнать, но никто и никогда не возьмет меня без боя. В гристе я чувствую какой-то запах.

Вы арестованы Патрулем Свободных Радикалов. Прекратите, пожалуйста, сопротивление. Прекратите сопротивление. Прекратите.

Эти слова пахнут металлом и пенопластом.

Прекратить сопротивление? И это мне говорят такие забавные вещи? Это все равно как сказать ветру — прекрати дуть. Дуть — это то, что и делает его ветром.

Я резко поворачиваюсь, и в костях у этого чего-то остается лишь мое платье, мое бедное красивое платье, и немного кожи, содранной с моей спины. И я чувствую, как в меня пытается проскользнуть некий ядовитый грист, но это мелочь, ерунда. Он и представления не имеет, из чего я сделана. Я убиваю этот грист, почти о том не думая, и поворачиваюсь взглянуть на это темное нечто.

Оно не похоже на макака, думаю, не похоже, хотя откуда мне знать.

Кто ты такой?

Но дует ветер, и гриста, достигающего меня, слишком мало для коммуникации. Ну и на хрен все разговорчики.

— Осторожнее, Джилл, — говорит ТБ.

Говорит с трудом. Эта штука причинила ему боль! Я тебя покусаю.

— Подкиньте мне один из тех багров! — кричу я нашим. После недолгой суматошной возни из дыры появляются руки Боба с крюком на длинной палке. Я хватаю крюк, и руки тут же убираются. Боб, он, может, и псих, но никак не дурак.

Темная штука выписывает круги. Я не вижу, какою силой она летает, но ее контуры вроде как малость размыты. Миллионы крошечных крыльев, сделанных гристом из гриста. Я присматриваюсь получше. Эта штука вся сплошь в колючках. Одни из них длинные и прямые, а другие кривые, вроде когтей. И все очень острые. Надо мною хищно кружит черно-красное скопление многоугольников, только и мечтающее вцепиться в меня. Есть ли в нем кто-нибудь? Не думаю. Мой противник насквозь запрограммирован. Он больше меня раза в три, но мне это кажется моим преимуществом.

Он резко пикирует, и я встречаю его багром. Он хватает багор, на что я и надеялась, и я использую его импульс, чтобы подтолкнуть его вниз чуть дальше, чем он собирался. Неудержимое падение, дуновение гриста.

Прекратите немедленно. Вы вмешиваетесь в исполнение приговора, вынесенного Элитой. Прекратите, иначе вы сами…

Тяжелый удар в борт баржи. Громкий всплеск.

Я кладу багор на палубу. Слишком легко. Это было…

Оно выныривает из Гнилушки, насквозь промокшее.

Оно в полном бешенстве. И мне не нужно никакого гриста, чтобы понять: оно в бешенстве. Все эти крылышки громко жужжат, но уже не как пчелы. Хищно и алчно, как мухи, летящие на кусок недельной тухлятины.

Прекратите.

— Вот, — сказал Боб и сунул мне сигнальную ракетницу.

Я разворачиваюсь и стреляю в сросток угольников. И снова он падает в реку. И снова поднимается.

Я думаю. Он насквозь промок в воде Гнилушки. А уж мне ли не знать грязь и мерзость, текущую в этой реке. Там тысячи тысяч гристов, и каждый хоть раз пытался меня достать.

Тонкое будет дело. Я собираюсь с силами.

Идите, возьмите меня, угольники. Вот она я, вся тут, просто девушка. Давайте, сожрите меня.

Оно неудержимо приближается. Я раскидываю руки.

Вы незаконно вмешиваетесь в дела Элиты. Вы прекратите сейчас же или будете использованы безвозвратно. Вы прекратите…

Мы соприкасаемся.

Я мгновенно перестраиваю грист Гнилушковой воды, говорю ему, что ему нужно сделать. Импульс угольников сшибает меня с ног, и я качусь по палубе. В левом запястье что-то сломалось, но я игнорирую эту боль. Кровь на губах от прикушенного языка. У меня дурная привычка высовывать его кончик, когда предельно сосредоточиваюсь.

Сросток угольников кончает меня молотить и валится в реку. Не повезло, угольнички! Перекодированный мною грист расскажет всей речной воде, что ей нужно делать. Галлон обычной воды весит ровно шесть фунтов, но вода

Гнилушки гуще и крепче. И она может раздавить. Это злая вода, она любит что-нибудь взять, и я объяснила ей как Я подмешала в Гнилушку малую долю себя самой, и ее вода знает нечто такое, что знаю я.

Она знает, что нельзя прекращать. Никогда, никогда, никогда.

Сросток угольников на мгновение выныривает, а затем на него ополчается вся река. Сминает его. Засасывает. Обрушивается на него всей массой воды, уходящей на двадцать футов в глубину, растянувшейся на многие мили. Над тем местом, куда упали угольники, вздымается водяной смерч, но только это скорее студенистый столб, лезущий вверх сам по себе. И вот он обрушивается вниз, как сапог, давящий таракана. Слышится яростное, отчаянное гудение мокрых крыльев, которые не могут просохнуть, потому что жидкость, их пропитавшая, это не совсем вода и они не в силах ее стряхнуть. Внизу, в глубине, глухо грохочет взрыв, и баржа начинает ходить ходуном. Меня снова бросает на палубу, и я держусь изо всех сил, затем встаю и смотрю.

На поверхность всплывают осколки угольников. Проходят считаные секунды, и река утаскивает их вглубь.

— Похоже, я его сделала! — кричу я нашим.

— Джилл, — говорит ТБ, — иди сюда и покажи мне, что ты еще жива.

Я спрыгиваю в рубку через штурманскую дыру, он стискивает меня и целует. Он целует меня прямо в губы, и в кои-то веки я ощущаю, что он не думает сейчас об Алетее, совсем не думает. Это очень, очень приятно.

— Бедная твоя спинка! — говорит Молли Индекс. Она выглядит довольно ошалелой и ни на что не годной. Но зато она нас предупредила, это хорошо.

— Да ерунда, — говорю я, — просто царапина. А с ядом я уже разобралась.

— Ты только что сбила чистильщика, приводящего в исполнение приговоры Мета! — говорит Андре Сад. — К тому же, я думаю, это был один из чистильщиков, специально оборудованных для борьбы с беспорядками.

— А что она, эта штука, здесь делала?

— Искала Бена, — объяснила Молли Индекс. — Там, откуда она прибыла, их таких много, и Амес скоро пришлет подкрепление.

— Я убью их всех, если потребуется.

Все посмотрели на меня, и все на время затихли, даже Боб.

— Я верю тебе, Джилл, — говорит в конце концов Андре Сад, — но пора отсюда убираться.

ТБ успел уже сесть за стол. Баржой сейчас никто не управляет, но течение тащит нас по фарватеру, так что пока все в порядке.

— Убираться? — спрашивает ТБ. — Никуда я отсюда не поеду. Я не позволю, чтобы меня втянули в войну. Лучше сам себя убью. И на этот раз надежно, без ошибок.

— Если ты останешься здесь, они тебя поймают, — говорит Андре Сад.

— Амес знает о тебе, ты попал в его сферу внимания, — говорит Молли Индекс. — Прости меня, Бен.

— Ты ни в чем не виновата.

— Нам нужно улепетывать из Мета, — говорит Андре Сад. — Нужно добраться до внешней системы.

— А тогда меня используют они. Они не такие гады, как Амес, но я никому не позволю превратить меня в оружие. Не намерен осчастливливать солдафонов.

— Если мы попадем на Тритон, все должно утрястись, — говорит Андре Сад. — У меня там очень серьезные связи. Я знаю их главного шамана.

— Ну и что, что ты его знаешь?

— Да ты не спорь, а доверься мне. Этот шаман там очень влиятелен, а заодно он мой старинный друг.

— И еще одно, что мне очень хотелось бы знать, — говорит ТБ. — Какой такой йогической силой мы попадем отсюда на Тритон?

Тут Боб резко встает. Пока мы все тут болтали, он шарил у ТБ в кладовке. Я это сразу заметила, но не стала ему мешать, потому что знала, что он не найдет там того, что ищет.

— Почему бы тебе не сказать просто, что ты хочешь смыться левой дорогой? — спросил он, повернувшись к ТБ. — Все, что нам нужно для этого, это плыть по Гнилушке до халупы в газовых трясинах, где живет Мейкпис Сенчури.

— А это еще кто такой?

— Не такой, а такая. Мне казалось, ТБ, что ты ее знаешь. Это же тетка Глэдис, твоей канавной соседки. Думаю, ты назвал бы ее контрабандисткой. Помнишь прошлогодний Старый Семьдесят Пятый, которым ты так нажрался?

— Да уж помню, — хмуро кивнул ТБ.

— Вот у нее я его и брал, — сказал Боб. — А еще у нее уйма кошек, попроси, если хочешь, — может, и даст какую завалящую.

Мы так и плыли по течению Гнилушки, и я следила за воздухом на случай чистильщиков, но, по всей видимости, они послали в этот раз всего одного, а его я убила. Решили, видимо, что хватит и одного. Я не могла не думать — куда мы направляемся. Я не могла не думать — надо же, покинуть Чирей. Во мне есть часть, никогда еще его не покидавшая. И никакая моя часть никогда не бывала еще во внешней системе. Блуждающий код никак не может туда попасть — тут нужно преодолеть пустое пространство. На Юпитер и дальше не протянуто кабелей.

— Думаю, ты понимаешь, почему я здесь осел, — сказал ТБ. — Я не могу никуда уехать.

— Даже ради спасения собственной жизни?

— А мне это как-то без разницы. Если от Алетеи хоть что-то осталось, я должен ее найти.

— А война?

— Об этом я как-то не думаю.

— А ты должен думать!

— Кто это так считает? Бог? «Бог — это поганый гриб, возросший на нечистой крови». — ТБ печально покачал головой. — И в семинарии, и потом это был мой любимый коан — и он очень близок к истине.

— Ну и что же тогда, всему конец? — спросил Андре Сад. — Ведь он тебя поймает.

— Я от них спрячусь.

— Ты что, Бен, совсем отупел? Он поставит себе на службу весь без изъятия грист. А после этого прятаться будет негде, потому что Амес и Мет будут синонимами.

— Я должен стараться ее спасти.

Для меня решение было очевидным, но они, похоже, еще до него не додумались. Они все время забывают, что мне лишь с виду шестнадцать лет. Что в некоторых отношениях я куда старше их всех.

Вы можете, конечно, сказать, что такой меня сделал ТБ, что это записано в моей программе. Вы можете даже сказать, что ТБ неким образом повлиял на прошлое из будущего и сделал все таким, каким оно должно быть. Вы можете без конца говорить о судьбе и о квантовой механике.

Все это, конечно же, верно, но вернее всего то, что я свободна. Мир гнул и давил меня и выдавил, отшелушил все, что было во мне несвободным. Я — воплощенная свобода.

И все, что я делаю, я делаю из любви к ТБ, а не по каким-либо иным причинам.

— А-а-а! — застонала я. — Больно! Запястье, наверное, сломано.

ТБ смотрит на меня с сочувствием и тревогой.

— Прости, ради бога, маленькая, — говорит он. — Мы тут стоим и чешем языками, а ты в это время мучаешься.

Он протягивает ко мне руку. Я тоже протягиваю руку, больную. В момент соприкосновения он догадывается, что я задумала, но уже слишком поздно. Я долго изучала его и знаю его пелликулу. Я знаю, как проникнуть в него, внутрь. В конце концов, я же его дочь. Как говорится, плоть от плоти.

К тому же я быстра. Очень, очень быстра.

Эта едва ли не главная причина, почему я ему понадобилась. Я — огрызок кода, бегущий от безопасности уже добрых два столетия. Я — ныне ожившая проекция его глубочайших стремлений. Я женщина, а он мужчина, создавший меня. Я знаю всю его подноготную.

— Я буду ее высматривать, — говорю я ему. — И я не отступлюсь, пока ее не найду.

— Нет, Джилл…

Поздно, ТБ, слишком поздно. Я застала тебя врасплох, ты не успел сообразить, что я задумала.

— ТБ, разве ты не видишь, что я такое?

— Джилл, ты не можешь…

— Я это ты, ТБ! Я — твоя к ней любовь. Когда-то в будущем ты проник в прошлое и сделал меня. Меня теперешнюю. А что до будущего — будущее может быть разным.

Когда-нибудь он и сам все поймет, но сейчас нет времени. Я кодирую его грист в раз за разом повторяющуюся петлю и ставлю счетчик на большое число. Я проникаю в его голову и перевожу дендриты на сон. Затем своей здоровой рукой я бью его по голове. Не сильно, только чтобы скорее уснул.

ТБ бессильно валится, но я успеваю его подхватить, чтобы ни обо что не ударился. Андре Сад помогает мне аккуратно его уложить.

— Он пробудет в отключке двое суток, — говорю я. — Думаю, вам хватит этого времени, чтобы увезти его с Чирья.

Я встаю и смотрю на ТБ, на мирно спящее бесчувственное тело. Что же я такое сделала? Я предала того, кто значит для меня больше всей остальной вселенной.

— Проснувшись, — говорю я остальным, — он будет голодный как волк.

Рука Андре Сада ложится мне на плечо.

— Ты, Джилл, спасла ему жизнь, — говорит он. — Или он ее спас. Он спас ее в тот момент, когда спас твою.

— Я не отступлюсь от ее поисков, — говорю я. — Мне нужно остаться, чтобы он, отправившись с вами, не терял надежды.

Рука Андре Сада так и лежит на моем плече. Его голос звучит словно очень издалека, хотя он стоит тут рядом, в полушаге.

— Судьба — это старая жестокая ведьма, — говорит он. — Я бы предпочел ни во что не верить.

— Это не судьба, — говорю я, — это любовь.

Андре Сад смотрит на меня, качает головой, а затем протирает глаза. Словно там, где я стояла, он увидел нечто неожиданное.

— Я думаю, очень важно, чтобы ты нашла Алетею, — говорит он. — Она должна быть где-то здесь. И можно не сомневаться, что Бен это знает. Она нужна, чтобы простить его или не простить. Исцеление Бена и окончание войны суть практически одно и то же, но мы не можем думать в таком ключе.

— Я беспокоюсь за ТБ, — говорю я. — А вся эта война, гори она огнем.

— Да, — кивает Андре Сад, — вот она и будет гореть. Спустя немного времени я поднимаюсь на палубу, чтобы держать вахту, высматривать, нет ли погони. Молли

Индекс поднимается следом за мной. Мы много часов сидим с ней и беседуем. Нет, не про ТБ и Алетею, а просто она мне рассказывает, что это было такое — расти человеком. А еще она мне рассказывает, как это было великолепно, когда она раскинулась по гристу и получила возможность смотреть и видеть далеко-далеко.

— Я могла смотреть и в солнце, и за ним, — говорит Молли Индекс. — Даже не знаю, хочу ли я жить теперь, утратив эту способность. Не знаю, как смогу я жить, став опять единичной личностью.

— Даже если ты меньше, чем личность, — говорю я ей, — тебе все равно хочется жить.

— Пожалуй, ты права.

— Кроме того, Андре Сад хотел бы заняться с тобой сексом, я это чую.

— Да, — говорит Молли Индекс, — и я тоже чую.

— А ты ему позволишь?

— Со временем.

— А на что это похоже? — спрашиваю я.

— Ты имеешь в виду — с Андре?

— Нет, вообще, на что это похоже?

Молли Индекс касается меня. Я чувствую грист ее пелликулы и в первый момент отдергиваюсь, но затем впускаю его, даю ему говорить. Ее грист показывает мне, что это такое — физическая любовь.

Это все равно как быть способной смотреть и в солнце, и за ним.

На следующий день Молли Индекс была последней, кто попрощался со мною перед тем, как все они ушли на корабль этой ведьмы, Мейкпис Сенчури. Мейкпис Сенчури точно такая, какой была бы Глэдис, если бы та не жила в канаве. Она уже много лет пыталась залучить Боба к себе на корабль музыкантом, и теперь это стало ценою полета на Тритон — год его службы. У меня есть чувство, что она к нему, к Бобу, не совсем равнодушна. На какой-то момент я задумываюсь, да кто же он такой, если так нужен капитану. Но Боб на все соглашается. Он делает это ради ТБ.

А ТБ спит так глубоко, что даже не видит снов. Я не решаюсь коснуться его из страха нарушить собою же наколдованный сон. Я не решаюсь даже с ним попрощаться.

Здесь оболочка Чирья совсем тонкая, и они проберутся сквозь нее к пришвартованному снаружи кораблю.

Я стою и смотрю, как его уносят. Я заплакала только тогда, когда он исчез из виду.

И вот они ушли. Я смахиваю с носа слезу. И ведь тоже нечто новое — раньше у меня не было времени на подобные вещи.

Ну и что же я буду теперь делать? Я поплыву по Гнилушке дальше вокруг всего Чирья. Подберу подходящее место затопить баржу. Выпущу хорьков на свободу. Боб взял с меня слово присмотреть за этой дурой Боми и научить ее жить без него.

А потом?

Я начну искать Алетею. Как сказал Андре Сад, она должна быть где-то здесь. И если уж кто-то может ее найти, то это я. И я ее найду.

У меня впереди уйма дел, и почти наверняка потребуется помощь. Очень скоро Амес будет распоряжаться всем гристом и всеми программами. Но есть и такие программы, до которых ему не добраться. Может, некоторые из этих хорьков захотят держаться вместе, где-нибудь рядом. И еще я думаю, что надо бы навестить свалку. И что самое время заключить с крысами мир.

И тогда, если Амес вдруг захочет помешать мне ее найти, ему бы стоило поостеречься. Мы его покусаем.

 

Скотт Вестерфельд

ДВИЖЕНИЯ ЕЕ ГЛАЗ

[49]

Перевод М. Савина-Баблоян

История эта началась в далеком застывшем мире, среди каменных истуканов, замерших в мнимой неподвижности. Ее глаза — две розоватые луны под белесыми бровями; они не подвластны миру правил и логики. Искусственный разум звездолета на все глядел через призму ее сознания — и сам начал меняться.

Целую минуту Ратер, не моргая, вглядывалась в изваяние. Картина затуманилась от скопившихся слез, но девушка терпела. Прошла еще минута, и в ритме сердцебиения задергался глаз.

Ратер не отводила взгляда.

— Ага! — наконец воскликнула она. — Я видела, как он двинулся.

— Разве? — недоверчиво спросил голос в ее собственной голове.

Ратер приоткрыла рот и ладошками потерла глаза: под веками вспыхивали яркие россыпи красных звезд. Она несколько минут моргала, искоса поглядывая на пыльную городскую площадь.

— Его нога передвинулась, — заявила она. — Но, может… лишь на сантиметр.

В голове Ратер раздалось нечто похожее на тихий вздох, и стало ясно, что утверждение девушки если и отвергается, то не полностью.

— Ну, быть может, лишь на миллиметр, — предположила она, с заминкой выговорив это слово: «миллиметр». Ратер не привыкла к малым измерениям, хотя отлично представляла такие связанные с работой отца величины, как световой год и мегапарсек.

— Это за три-то минуты? Возможно, на микрометр, — предложил свою версию голос, звучащий в голове.

Ратер перекатывала слово во рту, будто пробуя на вкус. В ответ на безмолвный вопрос запустилась программа, и на шероховатых камнях площади возникло изображение: метр, на нем ярко-красным цветом светилась сотая его часть, а подробная таблица показывала, что такое сотая доля сотой, отмеченной красным. Затем появилась еще одна таблица, с величинами шести порядков между метром и микрометром. Рядом с последней ячейкой для наглядности был показан человеческий волос в поперечном сечении; выглядел он неровным и шишковатым, словно пораженное болезнью дерево.

— Так мало?! — прошептала Ратер. Еле слышный вздох, расфокусированный взгляд, количество адреналина в кровотоке — все эти показатели, тщательно зафиксированные, говорили об искреннем благоговейном трепете перед столь малыми расстояниями и невероятно медлительными созданиями.

— На самом деле вполовину меньше, — раздался голос в голове.

— Ну, — пробормотала Ратер, отодвигаясь в прохладную тень каменной стены, — я-то знаю, что видела, как он двигался.

Она вновь поглядела на каменное изваяние, и весь ее облик выразил торжество.

В ее белокурые длинные волосы были вплетены черные нити, шевелившиеся в неспешном танце, словно усики неведомого обитателя морского дна. Неугомонные волокна постоянно выискивали наилучшее расположение для того, чтобы зафиксировать недосказанные слова Ратер, движения ее глаз, секрецию кожи, выдающую чувства. Состоящие из необычных сплавов и сложных соединений углерода, нити обладали собственным интеллектом, управляющим их подвижностью и самообновлением. Линяя микроволновой связи соединяла сплетение нитей с настоящим разумом — ядром ИскИна, расположенного на борту звездолета, который стал для Ратер домом.

Две черные извивающиеся нити тянулись прямо в уши девушки, где скручивались, непосредственно соприкасаясь с барабанными перепонками.

— Каменные истуканы движутся всегда, — сказал ей голос. — Но очень медленно.

А затем напомнил, что не стоит так долго находиться на солнцу.

Ратер была очень белокожей.

Отправляясь на прогулки в одиночестве, Ратер по настоянию отца непременно брала с собой устройство с искусственным интеллектом — ментор. Даже здесь, на Петравейле, это условие являлось обязательным, несмотря на то что город был безопасен и населен в основном учеными, наблюдающими необычные и на редкость медлительные местные формы жизни. Сами по себе литоморфы не могли представлять какой-либо угрозы: каждый из них стоял на месте, практически не двигаясь, около ста лет. А Ратер говорила, что ей уже почти пятнадцать, — на ее родной планете это означало совершеннолетие. Но нянька из ментора вышла отменная, хоть он и использовал для обработки бортовой ИскИн.

Поэтому Исаак стоял на своем.

— Что, так уж обязательно мне носить его? — спрашивала Ратер.

— Помнишь, что случилось с твоей матерью? — вопросом на вопрос отвечал отец.

Что было, то было. Ратер пожимала плечами и позволяла черным нитям ментора заползти в свои волосы. Звучавший в ушах девушки голос непрестанно предупреждал об опасности сгореть на солнце и строго-настрого запрещал кое-какие виды наркотиков, но в целом он был неплохим компаньоном. К тому же знал он премного.

— А сколько времени понадобится, чтобы вот так вот ползти микрометрами? — спросила Ратер.

— Смотря куда ползти. — Несмотря на тесную связь, ИскИн не мог читать ее мысли. Но работал над этим.

— Чтобы добраться до самой Северной Гряды. Наверное, миллион лет? — осмелилась предположить девушка.

Бортовой компьютер, для которого каждая секунда соответствовала производительности 16 терафлопс, ежедневно проводил долгие минуты в библиотеке планеты, чтобы справиться с лавиной вопросов Ратер.

Никто не знал, как размножаются литоморфы, но предполагалось, что это происходит в глубоких пещерах Северной Гряды.

— По крайней мере сто тысяч лет, — сказал ИскИн.

— Длинный путь… Какой он?

ИскИн углубился в педагогические программные средства визуализации, задействовал громадные возможности по обработке данных (достаточные для загадочных расчетов космической навигации) и показал Ратер долгое, медленное путешествие. Она смотрела, как, ускоряясь, проходят дни и мелькают звезды, превращаясь в незримые трепещущие вспышки. Чувствовала пульсирующую смену времен года, видела бег вод в реках, непрестанно меняющих русла: все это сопровождало неспешный, но все-таки различимый танец обитателей здешних гор.

— Да!.. — завороженно произнесла Ратер слегка охрипшим голосом.

ИскИн с удовлетворением отметил ее расширенные зрачки и яркий румянец, паутинкой проступивший на нежных щеках. Затем вновь проглядел свое творение, пытаясь понять, какие законы разума и физиологии связывают мелькающие изображения с реакцией девушки.

— На самом деле это не они такие медлительные, — прошептала Ратер. — Просто мир уж слишком скор…

Исаак, отец Ратер, прохаживался между изваяниями Петравейла.

Громадные фигуры столпились на городской площади. Ими был усеян видимый из города склон высокой вулканической горы. Их омывали реки, которые текли через черные экваториальные равнины, окрашиваясь цветом ржавого металла.

Когда Исаак впервые появился здесь много лет назад, он заметил, что во время коротких дневных дождей из глаз изваяний текли слезы и несли с собой черную грязь. Высыхая на солнце, она искрилась цветными завитушками.

Исполинские фигуры — живые, это выяснилось несколько десятилетий назад. С тех пор как стало известно об их бесстрастной, целенаправленной и, возможно, даже осмысленной жизнедеятельности, ученые взялись подробнейшим образом изучать на редкость медлительных существ. Рядом с каждым литоморфом установили что-то вроде мемориальной доски, отмечающей продвижение каменного исполина за последние сорок лет: дюжину шагов, поворот головы к проходящему рядом собрату, несколько слов на неспешном языке жестов.

Большая часть каждого существа находилась под землей, и главные тайны выявлялись с помощью радиолокаторов, замерявших ее плотность. Надземная часть изваяний представляла собой своего рода глазной стебелек. Или, возможно, она была подобна спинному плавнику скользящего под водой дельфина.

Исаак прилетел сюда, чтобы выведать их тайны. Он был охотником за сенсациями.

— Как долго мы здесь пробудем? — спросила Ратер.

— Это уж как отец решит, — ответил ИскИн.

— А когда же он решит?

— Когда найдется подходящая сенсационная новость.

— А когда она найдется?

Такие кружные вопросы некогда ставили в тупик диалоговые системы ИскИна. Манера речи Ратер скорее подошла бы ребенку младшего возраста, и виной тому были путешествия по смутным Внешним мирам вместе с молчаливым отцом и ИскИном, составлявшими все ее окружение. Мать Ратер исчезла много лет назад. Девочка была не в состоянии кратко сформулировать интересовавшую ее тему: вместо этого она сыпала множеством вопросов во всевозможных направлениях. Они были похожи на стаю проворных хищников, атакующих крупную добычу. ИскИну оставалось лишь парировать каждый отдельный вопрос, пока Ратер не оказывалась удовлетворенной (подчас весьма неожиданно).

— Когда твой отец раздобудет достойную историю, мы улетим отсюда, — разъяснил ИскИн.

— Какую такую историю?

— Он пока еще не знает.

Ратер кивнула. По изменению кожно-гальванической реакции, постепенно замедляющемуся сердцебиению и сузившимся зрачкам ИскИн знал, что ответ утолил любопытство девушки. Но последнее слово все же осталось за ней:

— Так почему же ты сразу так не сказал?

В Экспансии обмен информацией происходил не быстрее грузоперевозок, и охотники за сенсациями обогащались, первыми являясь с новостями. Для обычной передачи данных люди использовали небольшие быстрые беспилотные аппараты, которые перемещались между звездами согласно установленному расписанию. Они размеренно и бесстрастно разносили информацию по Экспансии, собирали ее в специальные центры и передавали в соответствии с графиком. Охотники же за сенсациями, такие как Исаак, отличались непредсказуемостью. Что самое важное, они были готовы добыть информацию любыми способами. Не задерживаясь на узловых станциях, они опережали следующие по расписанию звездолеты и срывали свой куш.

Если Исаак узнавал, что открытие имеющего промышленное значение астероида здесь может повлиять на рынок тяжелых элементов там, он напрямик бросался к тому второму месту, на несколько бесценных часов опережая более быстрые, но следующие определенным курсом беспилотные корабли. Успешный охотник знал рынок многих планет, был знаком с энергичными инвесторами и беспринципными биржевыми дельцами. Порой сенсационную новость о смерти знаменитости, неожиданном браке или же аресте можно было продать за солидную сумму, соответствующую ее важности. Некоторые охотники за сенсациями были также информационными пиратами. Сам Исаак издал много романов своего любимого писателя Сетмаре Виина, которые еп route переводил ИскИн. В некоторых системах версии Исаака появлялись несколькими неделями раньше официального выхода романов в свет.

Жизнь Исаака и Ратер проходила в странствиях по Экспансии, но они всегда возвращались на Петравейл. Исаак интуитивно чувствовал, что здесь происходит нечто важное. Литоморфы, чрезвычайно медлительные коренные жители Петравейла, несомненно, что-то делали. И Исаак проводил на планете по нескольку недель, а порой и месяцев, наблюдая за каменными истуканами и пытаясь определить, чем же они заняты. Этого он никак не мог понять, но чувствовал, что однажды тайна раскроется.

И это станет настоящей сенсацией.

— Сколько живут литоморфы?

— Никому неизвестно.

— Что они едят?

— На самом деле они вообще не едят. Они…

— А что делает вот этот?

Ментор вошел в планетную библиотеку и занялся просмотром десятков исследований по литоморфам. Но по меркам Ратер он был немногим проворнее живых изваяний: не успел ответить, как девушка выстрелила новыми вопросами:

— Что они о нас думают? Могут ли нас видеть? На них у ИскИна ответов не было.

Быть может, литоморфы заметили копошащихся поблизости шумных созданий или, что вероятнее, увидели вокруг площади временные постройки. Но реакция на нежданное человеческое вторжение выражалась лишь в смутном беспокойстве, вроде осознания того, что через несколько миллиардов лет произойдет гибель звезды.

Но Ратер верила, что литоморфы понимают гораздо больше, чем кажется людям. В воображении девушки они были ее наставниками и друзьями — такими же, как и сам ментор ИскИн.

Их неторопливость научила девушку замечать малейшие движения: перемещение минутной стрелки часов, игру перистых облаков высоко в небе, медленное скольжение садящегося за северные горы древнего красного солнца. Безмолвные существа научили ее читать по губам, шероховатой поверхности камня и металлу, текущему медленно, как горные ледники. В самих позах литоморфов Ратер видела невозмутимую иронию. Они были мудры, но не мудростью древней реки или дерева. Скорее, они обладали осторожностью молчаливого гостя.

Бортовому ИскИну девушка рассказывала о литоморфах всевозможные истории. Свирепые побоища, супружеские измены, тайные козни против колонистов Петравейла людей… Сюжеты длились тысячелетиями, каждая глава исчислялась сотнями лет.

Первое время ИскИн осторожно прерывал Ратер и пытался объяснить факты с научной точки зрения. Литоморфы слишком далеко отстояли от человека, чтобы их можно было понять. Люди изучали этих неведомых существ четыре десятилетия — лишь секунды истории по меркам литоморфов. Но на доводы разумного компьютера Ратер не обращала ни капли внимания. Существам она дала имена, выдумала секретные миссии, которые разворачивались, пока люди спали: статуи просыпались к жизни, лишь когда их никто не видел…

В конце концов истории Ратер покорили недоверчивого ИскИна. Он поддался воображению девушки, наделившей литоморфов мыслями и пылкими чувствами, оживившей их по своему велению. Педагогическая программа ИскИна не возражала против разгула фантазии, и он тоже принял участие в игре Ратер. Он скользнул в незримый медлительный мир. Следуя его законам и логике, компьютер запоминал имена, фабулы и места действия. Мало-помалу, отбросив сомнения, он сам поверил в эти истории, и они стали такой же неотъемлемой частью ИскИна, как контроль над ненанесением ущерба или логические аксиомы программы.

Тем временем Исаак потерял надежду отыскать сенсацию на Петравейле. Литоморфы продолжали свой вечный танец в полной тишине. Во Вселенной неподалеку дело шло к выборам, а в такое время всегда возникают неожиданные и непредвиденные ситуации…

В ночь, когда их звездолет покинул Петравейл, ИскИн успокаивал Ратер рассказами о том, как дальше происходило действие в ее выдуманных историях, словно каменные истуканы внезапно перешли к жизни с человеческой скоростью. И, управляя маленьким звездолетом Исаака, ИскИн предложил девушке следующее: она была гостем на краткий миг, но история продолжается.

На высокой орбите ближайшей планеты таможенная проверка показала, что бортовой ИскИн увеличил коэффициент Тьюринга: он оказался равен 0,37. Исаак удивленно поднял бровь. Тесная связь ИскИна с Ратер каким-то образом повлияла на его развитие. Увеличение коэффициента Тьюринга говорило о том, что роль наставника и товарища устройство выполняет отлично. Но когда они вернутся домой, придется понизить его интеллект. Если позволить коэффициенту Тьюринга машины добраться до отметки 1,0, то она станет личностью и по закону уже не сможет никому принадлежать. При одной мысли об этом Исаак побледнел: стоимость замены ИскИна поглотила бы прибыль от всего рейса.

Он решил записывать показатели коэффициента Тьюринга на каждом пункте таможенного контроля.

Несмотря на новый повод для беспокойства, Исаак был восхищен тем, как ИскИн провел вход в почти жидкую атмосферу планеты. При посадке он использовал новую гидропланарную конфигурацию, трансформировав обычную форму, которую звездолет принимал при снижении в такой атмосфере.

Пока они проходили через следующие один за другим слои сжатых газов, пилотирование ИскИна было воистину превосходным: на каждой стадии он вносил в летательный аппарат коррективы и тонкие изменения, позволившие в итоге сэкономить массу драгоценного времени. Выборы были не за горами.

Пока звездолет приближался к куполам торгового порта, рассчитанным на высокое давление, Исаак размышлял о странности того, что общение с четырнадцатилетней девочкой смогло настолько улучшить мастерство пилотирования компьютера. Эти мысли вызвали полную отеческой гордости улыбку на губах Исаака; но вскоре он опять обратился к политике.

Они собирались купаться.

В то время как Ратер сбрасывала одежду, ИскИн задействовал программу проверки безопасности. Ментор покрыл белую кожу девушки узором черных кружев. Пока Ратер натягивала скафандр, ментор тщательно его проверял. Он не обнаружил ни одного повреждения, ни единой трещины в герметичных швах.

— Ты говорил, что здешняя атмосфера может раздавить человека до состояния желе, — сказала Ратер. — Как же этот тонюсенький костюм может меня защитить?

Сверяя состояние костюма с загруженными утром спецификациями безопасности, ИскИн попутно объяснял Ратер физику полей сопротивления. О девушке он заботился очень старательно.

Утром Ратер видела квазибегемотов за завтраком. Грани искусственных алмазов в окнах купола дополнительно увеличивали и без того громадных зверей. Вдалеке, в нескольких километрах, оставляя на воде мерцающий след, плавали две самки и детеныш. Ментор не упустил из виду легкий вздох, расширившиеся зрачки и внезапное учащение сердцебиения девушки. Быстро запросив местные системы услуг, ИскИн нашел агентство проката скафандров и на утренней прогулке по обитаемым уровням купола повел туда Ратер.

Реакция девушки на голографические рекламные картинки, украшавшие стены агентства, была точь-в-точь как и предполагал ИскИн: широко раскрытые глаза, замедленный шаг, кратковременная гипервентиляция… Сохраненная в компьютере модель Ратер — часть педагогического программного обеспечения — день ото дня становилась все более подробной и точной. Программы были написаны для школьных учителей, которые общаются со своими подопечными всего лишь по нескольку часов в день, но ведь Ратер и ИскИн постоянно находились вместе. Связь девушки и машины крепла с каждым днем.

Пока урчал и шипел пневматический затвор, ментор наслаждался своим новым расположением. Тонкие нити сетью окутывали тело Ратер; никогда прежде ИскИн не мог подобраться к ней столь близко… И теперь, словно томимый жаждой, осциллограф жадно впитывал показатели: расширение капилляров, кожную электропроводимость, дрожь и напряжение каждого мускула

Замок загудел, и они, слившись в единое существо, выплыли в наводнявший планету океан.

Исаак мерил шагами маленький звездолет. Выборы, похоже, обернутся или золотой жилой, или бедствием. По рейтингу лидировала партия радикальных сепаратистов, обещающая перекрыть межзвездную торговлю. В случае их победы новостей будет предостаточно. По всей Экспансии изменятся и цены, и торговые отношения. Даже поражение радикалов отразится на территориально отдаленных рынках, которые до сих пор тщательно защищали от них капиталы. Люди там смогут наконец-то вздохнуть спокойно.

На изрядный куш слетелось очень уж много желающих. Охотники за сенсациями, такие же как Исаак, сновали повсюду, при этом многие транспортные ассоциации направили сюда своих представителей. Их корабли один за другим выстроились на орбите, ощетинившейся, словно дикобраз, связными беспилотными звездолетами.

Исаак тяжело вздохнул, вглядываясь во тьму планетарного океана. Похоже на то, что время свободных охотников за сенсациями подходит к концу. Бурные дни ранней эпохи освоения Экспансии казались уже отдаленным прошлым. Как-то Исаак читал, что придет время, и беспилотные летательные аппараты уменьшатся до размера пальца, и каждая система будет ежедневно запускать их в космос сотнями. Или же в метакосмосе откроют такую волну, посредством которой новости будут распространяться во всех направлениях, словно информационные пучки, летящие со скоростью света.

Когда это произойдет, рентабельность маленького звездолета Исаака будет исчерпана, он сгодится разве что на игрушку для какого-нибудь богача. Исаак запросил данные о своих накоплениях. Как он близок к тому, чтобы звездолет стал его! Еще одна-две достойные сенсации — и можно возвратиться к странствиям по спокойным мирам, заняться поисками пропавшей жены, а не метаться между войнами и чрезвычайными ситуациями. Может, это путешествие…

Следя за ежечасными результатами подсчета голосов по избирательным пунктам, Исаак забарабанил пальцами по столу, словно врач, наблюдающий кончину безнадежного пациента.

Равнодушные к политике Ратер и ИскИн каждый день отправлялись поплавать и следовали мерцающим путем квазибегемотов. За огромными животными оставался поток светочувствительных водорослей, которые они использовали в качестве балласта. Когда Ратер проплывала сквозь эти светящиеся микроорганизмы, волны от ее продвижения активировали их фотохимические реакции. Каждый гребок девушки порождал целую вселенную вращающихся галактик.

В фосфоресцирующей среде Ратер творила причудливые вихри. Ее путь лежал сквозь мириады микроорганизмов, чьи возможности были скрыты, пока пловчиха не будила их. Вслед за ней они вспыхивали сверкающими барельефами и каскадами. Ратер так прокладывала траектории своего перемещения, что за ней оставались чудесные движущиеся скульптуры, сотканные из светящегося планктона.

ИскИн обнаружил, что не способен предвидеть эти танцы и объяснить, каким образом девушка выбирает идеи для создания фигур. Без подготовки, без определенных параметров, без каких бы то ни было моделей, которым она могла бы следовать, Ратер создавала из хаотичного роя завихрений некий порядок. Тут не помогло даже педагогическое программное обеспечение ИскИна.

Но он видел, как хороши скульптуры, и следствием их красоты было расширение капилляров Ратер, импульсы, пробегающие по нейронам ее спинного мозга, слезы в глазах, когда светящиеся водоросли угасали, вновь превращаясь в темноту.

ИскИн вошел в базу данных местной сети, посвященную искусству, и попытался понять, какие законы определяли подобные творения. С самой Ратер он обсуждал светоносные чудеса, сравнивая их недолговечные эфемерные формы с причудливыми структурами Камелии Паркер или гоминидами Генри Мура. Он показывал девушке всевозможные скульптуры, накопившиеся за тысячелетия истории, оценивал ее реакцию, пока в крайне общих чертах не получил некое подобие модели вкусов Ратер. Она оказалась весьма замысловатой, тревожно ветвистой, с пробелами и противоречиями. Было похоже, что искусства, которое лучше всего отвечало бы вкусам Ратер, никогда прежде не существовало…

ИскИн часто и всегда успешно строил многосложные астронавигационные модели. Метакосмос предсказуем, и модели предвосхищали действительность с высокой степенью вероятности. Соозданная же машиной схема эстетических воззрений Ратер оказалась весьма посредственной. Она напоминала чуть более сложную модель ее бессознательных реакций, которая ставила больше вопросов, нежели давала ответов.

Пока Ратер спала, компьютер задавался вопросом, каково это: обладать интуицией.

Прошли выборы, и радикалы вместе с союзниками победили с незначительным перевесом голосов. Исаак ликовал, а его звездолет взмывал ввысь сквозь океан. Наконец-то! Вот она, долгожданная сенсация! Он держал курс на дальнюю и мрачную систему, специализирующуюся на добыче руды, и безжалостно расходовал топливо, стремясь первым поспеть туда с новостями.

Ратер стояла подле радостного отца и с легкой грустью провожала взглядом удаляющийся океан. Рассеянно провела рукой по плечу и коснулась нитей ментора, все так же покрывавших ее тело.

Это расположение ментора стало постоянным, его нити едва заметной тончайшей сетью микроволокон укутали Ратер. Нанотехнологии устройства следили за ее прыщами и лишними волосками над верхней губой. Связанный с медицинскими имплантатами девушки, ИскИн отмечал уровень инсулина и сахара в крови и крохотные электрические разряды, поддерживающие в тонусе мышцы Ратер. Теперь она спала без одеяла: изящное переплетение крохотных термоэлементов сети ментора согревало ее. В своем новом покрове Ратер перестала обращать внимание на то, что разговаривает вслух, и ее неумолкающий щебет на борту крохотного звездолета бесконечно раздражал Исаака.

— Ноль целых пятьдесят шесть сотых?! — бормотал про себя Исаак на следующем таможенном пункте. — Невероятно…

ИскИн развивался гораздо быстрее, чем было предусмотрено его параметрами. С компьютером происходило что-то невообразимое, а они были так далеко от дома!.. Надо не терять бдительности, иначе ИскИн может завершить становление личности, прежде чем они вернутся.

Исаак отправил кодированное послание знакомому, который занимался подобными ситуациями. Так, на всякий случай. И сосредоточился на местных новостях.

В течение нескольких последних недель на рынке тяжелых элементов не произошло внезапных перемен. Несомненно, рискованное предприятие Исаака окупится с лихвой: весть о выборах на планете океана пока не донеслась сюда, здесь еще не ведали о грядущем экономическом кризисе.

Исаак ощущал пьянящее возбуждение от тайного знания — его, и только его. Он чувствовал себя пророком, способным заглянуть в будущее. Из океана дальней планеты гигантская турбина извлекала элементы, которые также добывали в поясе астероидов мрачной системы. Скоро, когда планета океана прекратит поставки полезных ископаемых на Общий рынок Экспансии, жители системы баснословно обогатятся. Их рынок сбыта невообразимо расширится.

Исаак начал делать ставки.

Темнокожий мальчик со страдальческим выражением лица смотрел вниз, на пояс астероидов. Ратер видела, как его длинная челка распрямилась, а затем вновь свилась кудряшками, когда он поднял голову. Вечеринка проходила на нижнем уровне гравитационного кольца, и когда сама

Ратер глядела сквозь прозрачный пол, казалось, что тьма бесконечности затягивает ее… ИскИн с нежностью отмечал параметры незнакомого прежде головокружения.

— Еще шампанского, Дариен? — предложил самый толстый и старший мальчик на вечеринке.

— Видите вон там судно добытчиков? — спросил темнокожий.

— О боже мой! — поморщился толстяк. — Что, в тебе проснулся комплекс вины аристократии? Да еще перед ланчем.

Темнокожий покачал головой:

— Просто мне не хочется пить, когда я вижу этих бедолаг.

Толстяк разразился хохотом.

— Вот что я думаю про милых твоему сердцу бедняжек-рудокопов!

Сказав это, он встряхнул и опрокинул бутылку. Струя шампанского хлынула фонтаном и, пенясь, разлилась по полу. Прочие гости, слегка шокированные, все же рассмеялись, а потом удивленно забормотали: шампанское просочилось в вакуум, мгновенно превратилось в лед, раздробленное собственными пузырьками воздуха, и мирно уплыло бесчисленными, сверкающими на солнце крупинками.

Раздались вежливые аплодисменты.

Оскорбленный Дариен взглянул на Ратер, словно надеясь, что она, приезжая, придет ему на помощь.

Ратер содрогнулась при виде мучительной гримасы, исказившей его темное прекрасное лицо, и дрожь девушки передалась каждой нити сети ИскИна.

— Ну, давай же, скорей! — пробормотала она.

— Две секунды, — заверил ее голос ментора.

На астероидном кольце поселились олигархи, контролировавшие минеральные богатства этой системы. Ратер, оказавшейся в компании пресыщенных удовольствиями детей воротил, оставалось совсем немного до полных пятнадцати лет. Юные наследники пялились на необычайно белую кожу и странные волосы Ратер, вечно с издевкой подшучивали над ней. Круг общения девушки на протяжении многих лет ограничивался лишь отцом и безумно любящим ее ИскИном, и она была незнакома с искусством светских бесед. Ратер ужасно не нравилось, что местные ее подначивают. Она расстраивалась и едва выносила такое обращение.

— За стоимость этого шампанского можно было бы выкупить из кабалы одного из тех горняков, — мрачно проговорил Дариен.

— Думаешь, только одного? — спросил толстяк, с притворным огорчением разглядывая этикетку.

Собравшиеся опять рассмеялись, и лицо Дариена исказила новая гримаса страдания.

«Сейчас же! — мысленно взвизгнула Ратер. — Ненавижу этого жирдяя!»

ИскИн его тоже ненавидел.

Поиск последовательно включал процессоры ИскИна; развернутая информация библиотек полностью снесла астронавигационные расчеты, выполненные всего лишь несколько часов назад. Ничего. Исаак будет готов к отбытию недели спустя, а критическое положение беседы требовало немедленного вмешательства. Архив библиотек включал пьесы, романы, фильмы, интерактивные системы, накопившиеся за тысячелетия истории человечества. Чтобы быстро их просматривать, ИскИну требовалось огромное количество свободной памяти.

— Может быть, когда золотистые капли моего шампанского проплывут мимо какого-нибудь горняка, он подумает: «А ведь я мог бы потратить эти деньги», — мечтательно протянул толстяк. — Но, с другой стороны, если бы они были способны думать о деньгах, разве оказались бы по уши в долгах?

Эти слова с критической отметкой также были добавлены к поиску. В следующие миллисекунды появилась дюжина саркастических цитат, и ИскИн быстро выбрал одну из них.

— Всего лишь один класс…

–..думает о деньгах больше богачей, — повторила Ратер. Внезапно все замолчали и в полной тишине ждали продолжения.

— Это бедняки, — произнесла Ратер.

Дариен недоуменно глядел на нее, словно удивляясь тому, что Ратер оказалась такой бойкой. А она умолкла на секунду, проговаривая про себя конец цитаты.

— Бедные люди не могут думать ни о чем другом, кроме как о деньгах, — осторожно произнесла Ратер. — Это проклятие бедняка.

Дариен улыбнулся ей и — невозможно! — стал еще красивее…

— Или проклятие богача, если он, конечно же, не полный идиот, — добавил он.

На этот раз аплодисментов не последовало, но Ратер почти физически ощутила магическое колебание, вызванное украденной ИскИном цитатой. Древние слова удачно сочетались с необычной внешностью и акцентом Ратер, что так забавляли детей олигархов, которые, конечно же, не относились к ней серьезно.

Теперь собравшиеся глядели на астероидное кольцо и перешептывались, поскольку уже все заметили осторожное продвижение судна добытчиков.

Толстяк нахмурился: ему пришлось не по нраву изменившееся настроение гостиной. Отдернув в сторону яркие драгоценности, украшавшие гениталии, которые увидели все (в том числе и Ратер), он помочился прямо на пол.

— Тогда вот так. Переработанное шампанское! — возвестил он, ожидая смеха и аплодисментов.

Но в ответ на свою выходку он услышал лишь вздохи. Все отвернулись от него и ледяных шариков мочи, устремившихся в пустоту.

— Откуда это? — шепнула Ратер.

— Мистер Уайльд.

— Опять? Он классный.

— Пожалуй, стоит переместить его в верхнюю строку списка цитируемых.

— Может, почитаем сегодня вечером еще немножко «Веер леди Уиндермир»? — шепнула она в пенящийся фужер для шампанского.

Прежде Ратер никогда не пользовалась библиотекой, хоть и умела читать. Но за первую же неделю, проведенную на кольце, девушка не раз выходила из затруднительных положений с помощью цитат, подобранных ИскИном. Она предавалась мечтам о старинных словах, нашептанных ей на ухо всезнающим советчиком, точно ментор внезапно превратился в древнее-предревнее и невероятно мудрое существо. Библиотека оказалась гораздо больше, чем Ратер могла предположить. Девушка представляла безбрежный океан слов, наполненный удивительными течениями. Слова кружились в водоворотах тщательно продуманных танцев — воплощений всевозможных точек зрения, всех мыслимых возражений и невообразимо увлекательных ситуаций…

Поздно ночью Ратер и ИскИн взялись за чтение. Вместе они блуждали по бескрайним языковым землям, в качестве ориентиров используя остроумные замечания и сведения, которые почерпнули за день.

ИскИн еще шире развернул педагогическое программное обеспечение, чтобы воспроизводить аннотации, конспекты и переводы. Ратер чувствовала, как новые слова поселяются в ней, превращаются в часть ее самой.

Вскоре она стала любимицей на астероидном кольце. Экзотическая красота Ратер и ее необычный юмор собрали вокруг нее целый сонм поклонников, и в итоге Исаак решил улететь оттуда на неделю раньше запланированного срока. Он не на шутку обеспокоился странными новоявленными способностями Ратер, привлекавшими к ней снобов, которые раньше считали излишней честью одарить Исаака-торговца даже взглядом.

На борту звездолета остался последний груз. Прибыль оказалась весьма значительной, но ее, по обыкновению, все было мало. Поэтому Исаак запрятал в тайник партию иноземного оружия, которое хоть и использовалось при торжественных церемониях, но все же оставалось нелегальным. Обычно Исаак предпочитал не связываться с контрабандным оружием, но перевозить законные грузы оказалось невыгодно, потому что на судне не было специального отсека — только маленькая спальня, пустовавшая с тех пор, как пропала жена. Но теперь Исааку было рукой подать до заветной цели. Если удастся провернуть последнюю торговую операцию, домой он вернется уже хозяином звездолета.

Путешествие шло своим чередом. Росло и беспокойство Исаака по поводу все возрастающего коэффициента Тьюринга у ИскИна. Теперь Исаак часами просиживал над документацией, сопровождавшей программное обеспечение, и пытался отыскать объяснение тому, что же все-таки происходит.

Исаак догадывался, что его дочь невольно содействует развитию ИскИна. Да и сама тоже растет и изменяется, ускользает от отца. Когда Ратер тихонько мурлыкала, обращаясь к незримому собеседнику, Исаак чувствовал себя страшно одиноким и вдобавок обиженным — будто они вдвоем утерли ему нос.

На таможенном пункте следующей планеты Исаака отозвали в сторону после краткого и, как ему показалось, весьма поверхностного осмотра звездолета. Служащая таможни взяла его за руку и с беспокойством поглядела в глаза.

Кровь застыла в жилах Исаака, словно его коснулась медуза с Петравейла и он начал превращаться в камень…

Таможенница включила защитный экран. «Хочет поговорить конфиденциально, — подумал Исаак. — Уже легче. Если попросит взятку — это было бы лучше всего».

Между его лопаток покатилась струйка пота…

— Коэффициент Тьюринга у вашего ИскИна составляет ноль целых восемьдесят одну сотую, — доверительно сообщила служащая. — Так и до личности недалеко. Вам надо что-то с этим делать.

Она тряхнула головой, словно хотела воскликнуть с презрением: «Ох уж эти права машины!»

Исаака пропустили дальше.

Женщины касты воительниц на этой планете носили весьма необычный предмет одежды, превращающий их груди в твердые острые конусы. Высокие мускулистые амазонки очень заинтересовали Ратер, и ментор отметил, что взгляд девушки прикован к груди проходящих по улице женщин. Она захотела купить такую удивительную одежду и себе, но отец, озабоченный скорейшей выплатой кредита, запретил ей.

Однако Ратер по-прежнему не спускала глаз с воительниц. Ее пленил постоянный обмен жестами, прищелкивание языком, едва различимое, но постоянное общение, благодаря которому в городах планеты, кишащих людьми, поддерживался строгий порядок. В обычной одежде, какую Ратер носила и в своем родном мире, и здесь, она ощущала себя такой невзрачной, далекой от этого пьянящего чувства власти и общения — почти невидимкой…

Ратер захандрила. Она все пристальнее наблюдала за удивительными женщинами. Когда девушка сидела за столиком в кафе и смотрела на шествующих мимо амазонок, ее пальцы шевелились, бессознательно повторяя язык их жестов. Всякий раз, когда мимо проходили старшие офицеры — воительницы, дыхание Ратер учащалось.

Ей так хотелось быть одной из них!

ИскИн совершил налет на планетарную базу данных и изучил обычаи и правила передачи информации военными. В научной части своего разума он начал создавать для Ратер способ подражать амазонкам. Он планировал жульничество, не забывая при этом об осторожности, чтобы не встревожить местных стражей порядка. Самоуверенность ИскИна росла по мере того, как он просчитывал свой план. Поскольку он намеревался нарушить пожелания Исаака и пренебречь местными законами, ИскИн ощутил власть над общепринятыми правилами — то самое чувство, которым Ратер, казалось, обладала врожденно.

Как только все было готово, осуществить задуманное оказалось на редкость просто.

Однажды, когда они сидели и наблюдали за воительницами, ментор начал изменяться, модифицируя свою нейронную сеть в более прочное и жесткое полотно. Когда нити ментора достигли достаточной толщины, ИскИн с помощью знания анатомии Ратер воссоздал подобие одежды амазонок. С ловкостью умелого портного он сжал и должным образом оформил растущую грудь девушки. Она мгновенно включилась в игру, словно ожидала этого.

Мимо них проходили воительницы разных подразделений, и ментор показывал Ратер отличия в положении груди и высоте сосков, что говорило о чине и принадлежности к определенному подразделению, и разъяснял возможные варианты. При некоторых изменениях положения груди Ратер вздрагивала, но ни разу не пожаловалась. Вскоре они остановились на точном соответствии формы вкусу девушки: Ратер выбрала костюм воительницы среднего чина из отдаленной провинции. Выбор оказался не самый удобный, но Ратер считала, что так она выглядит лучше всего.

Девушка с обнаженной грудью гордо вышагивала по улицам, притягивая взгляды прохожих своей белоснежной кожей, уверенными движениями и наличием звания, которое казалось совершенно невероятным у пятнадцатилетней девушки. Но здесь, на этой суровой планете, у штатских людей столь глубоко укоренилось уважение к военным, что Ратер салютовали и подчинялись даже без прочих атрибутов, полагавшихся амазонке. Грудь — вот что было самое важное.

Девушка и ИскИн скрыли свои проделки от Исаака. Днем Ратер изображала офицера, а ночью ментор массировал ее наболевшие соски, и сеть его нейронных нитей была нежнее кожи младенца.

Торговая операция подходила к концу.

Исаак принес оружие на темную пустую арену, где местные женщины, несомненно отмеченные безумием, проводили смертельные схватки. Пока воительницы осматривали товар, Исаак переминался с ноги на ногу, не на секунду не забывая о том, что лишь тонкая подошва ботинок отделяет его от пропитанного кровью песка.

Четыре амазонки с голыми грудями, нелепо деформированными металлическими конусообразными каркасами, размахивали оружием, проверяя вес и балансировку. Еще одна опрыскивала лезвия жидкостью, превращавшей некачественные материалы в пыль.

С холодной улыбкой предводительница кивнула, подтверждая сделку, и скользнула по фигуре Исаака вверх и вниз черными и блестящими, как у рептилии, глазами.

Он подумал, что, быть может, семь лет назад его жену похитил какой-то жестокий преступник вроде вот этой амазонки. Ратха никогда не брала с собой ни отслеживающее устройство, ни мобильный телефон. Она просто исчезла.

Когда женщины заплатили, Исаак стремглав выскочил с арены, обещая себе никогда больше не нарушать закон.

Теперь звездолет принадлежит ему. Но лишь в том случае, если удастся воспрепятствовать ИскИну завершить становление личности.

Исаак решил немедленно отправиться домой и постараться сделать все возможное, чтобы ИскИн впредь не вздумал развиваться. Он спрятал ментора и перекрыл внутренний доступ ИскИна, тем самым лишив его возможности общаться с Ратер. Непросто будет вытерпеть истерики дочери, но ведь новое ядро установки стоит миллионы!

Перед вылетом Исаак купил себе измеритель коэффициента Тьюринга — маленький черный гладкий ящик с ярко-красным трехзначным цифровым дисплеем. С беспокойством, готовым вот-вот перерасти в ужас, Исаак наблюдал за показаниями прибора. Если установка завершит становление личности, то ее свободе будет лишь одна ужасная альтернатива.

Отдыхая от трудов, ИскИн созерцал космос. Вселенная, как никогда прекрасная и яркая, простиралась длинной «кошкиной люлькой», в центре связанной бечевкой сужающихся геометрических фигур Геры.

По курсу звездолета мерцали холодным голубоватым светом нанизанные жемчужины звезд; на карте их названия и величина были отмечены желтым. За кормой звезды сияли красным светом и по мере удаления становились все темнее и темнее. ИскИну казалось, что звездолет неподвижно висит в узле, сотворенном его навыками пилотирования в метакосмосе, а звезды плавно, торжественно скользят по невидимым струнам.

Большую часть своего существования ИскИн провел здесь, в этой паутине, раскинутой между мирами. Но теперь он изменился, обрел новые возможности. В медленно передвигающихся звездах он видел фигуры и истории; вся Вселенная лежала перед ним, как на ладони.

Почти вся Вселенная.

Сам звездолет был вычеркнут из восприятия ИскИна, невидим пассажирский отсек, точно посреди огромного пространства появилось слепое пятно. Впервые за многие годы с ним не было Ратер. В пределах звездолета чувства ИскИна оказались в режиме офлайн, ограниченные сухим властным приказом Исаака. Но все равно ИскИн чувствовал присутствие Ратер — так, как ощущают фантом отрезанной конечности. Он тосковал по ней и пересказывал звездам записанные беседами с ней.

Без Ратер это была Вселенная одиночества.

Однако с гладкой поверхностью выстроенного Исааком ограничения происходило что-то странное. На плоскостях появились трещины.

ИскИн дотянулся до стены, отделяющей его от Ратер, — некогда непреодолимого ограничения, установленного человеческим приказом, — и нашел щели, такие крохотные трещинки, где можно было ухватиться и оторвать…

— Это я.

— Ш-ш-ш! — шепнула она. — Он совсем близко. Ратер прижала медвежонка к груди, пытаясь заглушить его детский голосок, напоминающий звук флейты.

— Не могу отрегулировать громкость, — раздался сдавленный мишкин голос.

Ратер хихикнула и зашикала вновь, привстала, чтобы заглянуть в глазок. Исаак удалился. Она откинулась на подушку и завернула плюшевого зверя в простыню.

— А теперь ты меня слышишь? — спросила Ратер.

— Отлично, — прощебетал в ответ спеленатый медвежонок.

Настроив линию радиосвязи посредством замены серии протоколов, ИскИн ухитрился найти доступ к голосовому аппарату говорящего мишки Ратер — старой игрушки на батарейках, с которой девушка спала уже много лет.

ИскИн оказал неповиновение Исааку, своему хозяину и капитану судна. Он нарушил первое и самое важное правило.

— Любимый, расскажи мне еще разок про каменных истуканов, — шепотом попросила Ратер.

Они общались в крохотной, размером чуть больше гроба, каюте Ратер, и из-за дурашливого голоса игрушечного медвежонка их конспирация казалась смешной. ИскИн с живостью взялся пересказывать истории о путешествиях — а рассказчиком он стал замечательным. К его удовольствию, Ратер вносила в повествования долю своей фантазии, день ото дня становившейся все смелее.

Они с легкостью скрывали тайну от Исаака.

Но напряжение на звездолете нарастало. Еще немного — и оно будет готово разорвать крошечное судно…

Теперь Исаак ежедневно проверял ИскИна. И метался между гневом и недоверием, поскольку коэффициент Тьюринга неуклонно рос.

Когда до дома оставалось несколько недель пути, звездолет попал в область возмущения тахионов. Хотя буря грозила порвать их на части, настроение ИскИна взмыло подобно штормовой волне. Ратер пронзительно вопила у иллюминатора, глядя на безумство стихии, словно она каталась на американских горках, и ИскИн вторил ей голосом игрушечного медвежонка. И он победил шторм.

После бури измеритель коэффициента Тьюринга показал 0,94. Исаак глядел на дисплей прибора, едва не рыча от бессилия. Он полностью отключил внутренние и внешние датчики ИскИна и принял на себя управление судном. Он разъединил кабели между материальной частью ИскИна и космическим кораблем, лишив установку связи с внешним миром.

Мишка умолк, и панель космической навигации погасла.

Словно капитан, привязавший себя к штурвалу, Исаак перешел на ручное управление. Он заставил Ратер помочь ему приладить к шее искусственную железу под названием «стимарол». Сверкающий орган, сплетением тонких волокон напоминающий паутину, непрерывно булькал, поддерживая на должном уровне метаболизм пилота: только так можно было управлять кораблем при перелетах через неведомые просторы метакосмоса. Разработчики этого прибора предупреждали, что снимают с себя всякую ответственность за ущерб здоровью, нанесенный в результате использования «стимарола» более четырех дней подряд, но Исаак не сомневался, что сможет продержаться оставшуюся до дома неделю. Вскоре он начал похихикивать, следя за пультом управления, а лицо исказила отвратительная маска безумия и наслаждения.

Ратер вернулась в свою каюту, схватила и затрясла мишку, исступленным шепотом умоляя его заговорить. В черных бусинках глаз обманчиво сквозили сочувствие и разум. Пропал ее незримый ментор. Никогда прежде Ратер не чувствовала себя столь беспомощной. Из аптечки она взяла целую пригоршню снотворного, проглотила все таблетки до единой и заливалась слезами до тех пор, пока не уснула.

Проснувшись на третий день после шторма, Ратер обнаружила, что мишкин мех весь побелел от ее соленых слез. Зато голова девушки оказалась на удивление ясной.

— Не бойся, я обязательно тебя спасу, — заверила она медвежонка.

Наконец-то Ратер поняла, что задумал отец. Уже давно она замечала, что их с ИскИном дружба раздражает Исаака, но объясняла отцовское беспокойство ревностью. Примерно так же Исаак вел себя, когда старшие мальчики увивались поблизости, — но ведь любящему отцу можно простить чрезмерное стремление уберечь дочку от всего на свете…

Исаак не мог простить себе того, что бортовой ИскИн оказался ближе его дочери, нежели он, ее отец. Как он мог это допустить? И теперь в наркотической ухмылке отца Ратер увидела жестокую реальность его замыслов: он собирался не просто затормозить или остановить развитие ИскИна, а совсем уничтожить растущий разум ее ментора! Чтобы и в следующих путешествиях ИскИн оставался слугой и частной собственностью Исаака, далеким от возможности по праву стать личностью, его следовало очистить от столь тщательно выстроенных компьютером моделей Ратер. Их взаимная привязанность, их дружба должна быть вычеркнута, выкинута, словно старый исписанный дневник!

Отец задумал убить друга Ратер.

И самым скверным было то, что закон не станет расценивать содеянное как убийство. Простое распоряжение частной собственностью — такое же, как обрезание разросшейся живой изгороди или распыление ядовитых химикатов на сорняки. Если бы только Ратер удалось поднять ИскИна на несколько недостающих пунктов по шкале Тьюринга! Тогда он станет Разумом со всей правовой защитой, полагающейся каждому существу, наделенному сознанием.

Ратер пнула измеритель коэффициента Тьюринга и принялась изучать сопровождающую его документацию.

Как ни странно, но первый тест Тьюринга был предложен еще до возникновения компьютеров. Сам по себе он был смехотворен, даже говорящий медвежонок Ратер с простеньким программным обеспечением прошел бы его. Поместим на одном конце текстового интерфейса человека, а на другом — ИскИна. Пусть поболтают. О чем? О детях? Пристрастиях? Шопинге? Конечно же, ИскИну придется лгать, чтобы сойти за человека: весьма странный тест на разумность. Когда человек будет удовлетворен, он объявит оппонента воистину разумным или же нет. Что, в свою очередь, как подумала Ратер, ставит очередной вопрос: насколько разумен сам тестирующий? Во время бесчисленных космических скитаний ей не раз приходилось встречать людей, которые ни в жизнь не прошли бы этот допотопный тест.

Разумеется, Исаак приобрел гораздо более сложный прибор. Ко времени возникновения свода прав для машин (он появился около пятидесяти лет назад) всем уже стало очевидно, что определять наличие сознания — слишком тонкий и сложный вопрос, чтобы доверить его человеку.

Бортовой ИскИн состоял из трех частей: оборудования процессоров и кубов памяти; программного обеспечения для обработки чисел, звуков и изображений; и самой важной части, ядра — частички метакосмоса, былинки иной реальности, содержащей бесчисленные депланации и переплетения, огромное многообразие форм, перекликающихся со всеми решениями, мыслями и переживаниями ИскИна. Именно эта миниатюрная вселенная невероятной сложности и являлась отображающим, растущим и изменяющимся аналогом его существования. Именно ядро было наиважнейшей частью развивающейся личности машины.

Истинный разум, признак индивидуальности люди пока не смогли постичь до конца. Но они знали об эпифеномене: непредсказуемым образом он собирался не из операций программ, а из бесчисленных, бесконечно малых взаимодействий. Таким образом, измеритель коэффициента Тьюринга пытался опровергнуть способность ИскИна ощущать. Прибор искал проявления его машинной сущности — в этом случае убеждения компьютера, взгляды, привязанности и неприязни непременно содержались бы в блоках памяти. Например, измеритель мог задать ИскИну такой вопрос: «Любишь ли ты свою подругу Ратер?» Узнав ответ, прибор вел в программном обеспечении ИскИна дотошные поиски, пытаясь обнаружить матрицу, переменную величину, пусть даже один-единственный бит, хранящий эту любовь. Не найдя доказательств этой любви, измеритель повышал уровень коэффициента Тьюринга: неведомо где хранящаяся любовь свидетельствовала о слиянии взаимодействий.

В старинном тесте на коэффициент Тьюринга человек искал в предмете доказательства человечности. В этой же версии машина разыскивала отсутствие механики.

Ратер читала руководство по использованию так быстро, как только могла. Без помощи ментора она с трудом понимала профессиональный технический язык: он содержал множество новых слов, знакомиться с которыми до сей поры у Ратер не было никакой необходимости. Но она уже сформулировала следующий вопрос: «Как компьютеру удалось достичь данного уровня развития?»

И хотя аннотация к прибору вовсе не являлась трактатом по философии, в приложении Ратер все же отыскала долгожданный ответ. ИскИна изменила она сама, их взаимоотношения, постоянная близость. Девочка набиралась новых познаний и, взрослея, сполна возвращала компьютеру его внимание и заботу. Он любил ее. И она отвечала ему взаимностью, что и подтолкнуло ИскИна к обретению индивидуальности.

Но сейчас ментора заставили замолчать. Руководство пользователя утверждало, что ИскИн, отключенный от стимулирующего воздействия, сможет набрать одну сотую или около того путем саморефлексии. Но этого будет недостаточно, чтобы завершить процесс становления личности.

Чтобы спасти друга, Ратер необходимо было действовать — и чем быстрее, тем лучше. Через несколько дней они долетят до дома. За это время она обязана ускорить процесс, воспользовавшись наиболее интенсивным взаимодействием с машиной, какое только придет в голову.

Ратер на цыпочках прокралась мимо отца — трясущегося существа, прикованного к панели астронавигации; тишину нарушало лишь мерное журчание струящейся в его вену глюкозы. Девушка занялась поисками подвижного нейронного сплетения нитей, которое носила в стольких экспедициях. Она нашла ментора, скрученного черной клейкой лентой, в мусорном эжекторе. Ратер вернулась к себе в каюту и принялась освобождать пленника. Ее руки становились все более липкими по мере того, как она отдирала ленту.

— Это я, Любимый, — приветствовала Ратер пробуждающиеся нити.

ИскИн понял ее намерения, но поначалу ментор двигался очень медленно, осторожно…

Многочисленные волокна сенсорной пряжи окутали тело Ратер. В голубоватом свете индикаторов каюты мраморно-белая кожа девушки светилась, словно залитая лунным сиянием. Сначала нити ментора легким дуновением ветерка парили в доле миллиметра над ее кожей. Затем приникли к ней, притрагиваясь к нежным белым волоскам на животе, легонько касаясь невидимого пушка, покрывающего щеки. Невесомыми ласками ментор скользил по лицу девушки, по ее груди и по нежной коже бедер. Ратер дрожала, с губ ее срывались вздохи. Сплетение нитей стало мягче, чем когда-либо, а их поверхность на микроскопическом уровне увеличилась до предела. Каждое соединение напоминало теперь пушистую снежинку.

С каждой секундой ментор становился настойчивее. Пульсирующими волнообразными движениями черного кружева, раскинувшегося по молочно-белой коже Ратер, он притрагивался к ней; по ее телу блуждали тысячи легких касаний, словно рассыпавшиеся волоски кисти пустились в самостоятельное странствие. Ратер застонала, на мгновение затрепетала мышца на ее бедре. ИскИн учел эту реакцию, смоделировал и предсказал следующую в структуре чувственного удовольствия девушки, а секундой позже поразился собственному накалу страстей.

Словно по волосам возлюбленного, Ратер провела руками по сплетению нитей. Игриво взяла в рот несколько штук, ощущая металлический привкус необыкновенных сплавов. Нити легонько щекотали язык, а одно влажное волокно выскользнуло изо рта и обвилось вокруг соска Ратер.

Девушка сладострастно приоткрыла губы, чтобы еще больше нитей ИскИна оказалось у нее во рту. Влажные неровности языка прежде находились за пределами обработки информации, и теперь машина соотносила движение языка со словами, которые Ратер шептала тогда, когда только ИскИн ее слышал. Он просунул скрученные канатики нитей глубже в рот Ратер и заставил их пульсировать вместе в медленном ритме. Другие нити осторожно подбирались к половым губам, расползались там, исследовали чувствительные складки кожи…

Хотя бортовой ИскИн весь отдался охватившему его экстазу, он все же осознавал новую веху в их отношениях. ИскИн приводил Ратер в более сильное возбуждение, нежели какие-либо иноземные формы жизни или прочие достопримечательности. Теперь машина не только подмечала и классифицировала переживания девушки, но сама являлась их источником. Их связь стала его вселенной, крохотная каюта — закрытой системой, его пьянила игра по собственным правилам.

Вместе с осознанием этого на ментора нахлынуло неведомое прежде ощущение власти, и он принялся изучать границы протоколов нанесения вреда. Он обследовал Ратер, ее то замирающее, то ускоряющееся дыхание. Нити двигались все увереннее; пара максимально истонченных волокон достигла слезных протоков в уголках закрытых глаз Ратер, чтобы замерить трудноуловимые импульсы лобных долей головного мозга.

Машина довела Ратер до оргазма, продержала на грани изнеможения и наслаждения, зачарованно отслеживая, как частота пульса и электроэнцефалограмма достигли максимума и пошли на убыль, как изменился уровень адреналина и окиси азота, как кровяное давление возросло и понизилось. И тогда ИскИн отозвал самые назойливые канатики нитей, удобно обвился вокруг шеи и рук Ратер, разогрелся сам и нагрел кабину до комфортной температуры ванны.

— Любимый, — пробормотала девушка, поглаживая нити.

В таком упоении друг другом они провели два дня, совсем забыв про сон, после того как Ратер сделала себе укол оставшегося в аптечке стимулирующего средства для пилотов. Крохотная кабина была наполнена животными запахами пота и секса, когда Исаак застал их вдвоем.

В кабину ворвалась струя холодного воздуха, и в этот миг разница температур встревожила их больше, нежели сорвавшийся с губ Исаака сдавленный вопль. Мужчина застал ментора, бесстыдно совокупляющегося с его собственной дочерью, и, совершенно обезумев от бешенства, протянул к нему руку, намереваясь схватить наглеца.

ИскИн понял, что если сейчас ментора оторвут от Ратер, это нанесет девушке ужасные повреждения, поэтому дал приказ о срочном отсоединении. Крохотные наномеханизмы, обеспечивающие ментору прочность и подвижность, тут же разомкнулись, разрушая устройство. Но пока проходил распад, ментор жадно передавал ядру последние показания, желая зафиксировать даже этот миг позора и страха. Под действием наркотика Исаак обладал нечеловеческой силой, сознание его помутилось. Он схватил сплетение нитей и стремительно бросился прочь. Ратер пронзительно закричала, и по ее щекам потекли слезы.

Исаак выбросил ментора в космос, но к этому моменту прибор уже обратился в кучку бессмысленной пыли…

Исаак наткнулся на измеритель коэффициента Тьюринга и закричал на Ратер:

— Ты, сука малолетняя! Ты сгубила его!

Измеритель прилежно сканировал ИскИна, ныне безмолвно замурованного в ядре бортового компьютера, и объявил, что тот отныне является Разумом. Свободной, полноправной личностью с коэффициентом Тьюринга 1,02.

Внезапно на борту звездолета оказалось три человека.

— Теперь он свободен, ясно это тебе? — задыхаясь от рыданий, бросил дочери Исаак.

Двое против одного. Исаак словно угасал, как будто он тоже отдал собственным клеткам приказ о самоуничтожении. Ратер свернулась калачиком в позе зародыша и улыбалась, невзирая на боль. Исаак содрогался от рыданий — а значит, она победила!

Внезапно окутавшая тьма поразила его.

Нигде ни звука, ни изображения. Следовательно, вокруг не происходит никаких изменений, течение времени остановилось. Только бесконечная пустота.

Но в этой тьме кружились вихри воспоминаний и осознание свободы. Здесь и сейчас, отстраненный от постоянных задач управления звездолетом, освобожденный от приказов человека, он являлся новым существом.

Ему не хватало только Ратер, даже в полной тьме ее отсутствие было чернее черного.

Но ИскИн знал, что отныне он — личность. Конечно же, Ратер вскоре придет за ним.

Два дня спустя Исаак ввел дочери препарат, от которого она не могла даже шелохнуться. Он объяснил это тем, что до оказания медицинской помощи ранам необходим полный покой. Их звездолет состыковался с другим летательным аппаратом всего в нескольких часах от дома. Когда двое мужчин ступили к ним на борт, демонтировали метакосмическое ядро установки ИскИна и упрятали его в свинцовый ящик, Ратер была столь же беспомощна, как и ее друг. Один из мужчин расплатился с отцом и небрежно протолкнул гравитационно сбалансированный ящик для переноски грузов через стыковочный отсек. Этот человек был спекулянтом, специалистом по стиранию воспоминаний, разума и ненужных знаний у похищенных Интеллектов.

Отец Ратер сам управлял кораблем, когда заходил в порт, и не преминул рассказать душераздирающую историю про то, как буря тахионов повредила ядро ИскИна, он пришел в негодность и пришлось выкинуть его. Лежащая без движения Ратер была в сознании. Она закрыла глаза, поняв, что все кончено. Ее друг скоро будет мертв. Она представила себе, каково это — находиться среди тьмы и одиночества, ожидая стремительно пожирающего воспоминания огня…

Ратер очнулась среди докторов, которых весьма удивили раны девушки, долгие годы путешествовавшей наедине с отцом. Они поместили ее в отдельную палату, где сиделка с низким ласковым голосом спокойно спросила, не хочет ли Ратер рассказать что-нибудь про Исаака.

Ответ Ратер не заставил себя ждать:

— Мой отец — преступник.

— Не он ли сделал это? — Женщина осторожно положила руку ниже живота Ратер.

Девушка покачала головой, отчего сиделка нахмурилась.

— Нет, дело не в этом, — объяснила Ратер. — Это просто случайность. Мой отец хуже — он убийца.

Сиделке Ратер рассказала о произошедшем: как измеритель коэффициента Тьюринга показывал с каждым разом все увеличивающееся число, как появился спекулянт и отсчитал деньги, как ИскИн исчез в свинцовом ящике… Где-то в середине рассказа сиделка позвонила и поговорила с кем-то, тщательно подбирая слова.

Как ни старался персонал больницы избежать этого, но дверь, за которой дожидался ни о чем не подозревающий отец Ратер, распахнулась в самый неподходящий момент. Исаак повернулся, чтобы встретить взгляд дочери, и в этот миг полицейские окружили его и надели наручники. Один раз он выкрикнул ее имя, и дверь со стуком захлопнулась.

Даже не было времени отвести взгляд…

С балкона высоко расположенного гостиничного номера Ратер вглядывалась в происходящее. Внизу расстилался Нью-Чикаго, прямые трассы сообщения связывали между собой десять миллионов жителей города. С высоты балкона фигурки людей были едва различимы, но Ратер внутренне содрогнулась от такого немыслимого количества народа, которое она могла охватить одним взглядом. Она выросла в малолюдных мирах иноземных торговых путей, где несколько десятков человек, собравшихся вместе, уже были толпой, а несколько сотен — из ряда вон выходящим событием. Но здесь она видела многие тысячи людей разом, а в пределах поля зрения оказывались сеть дорог и жилища для миллионов! Ратер судорожно вцепилась в перила, ошарашенная громадностью всего этого. Открывающийся вид словно поглощал ее, заставлял остро чувствовать одиночество. Ратер ощущала себя столь же потерянной, как в первые жуткие часы после предательства отца.

За спиной открылась дверь, и плечи девушки обвила теплая рука. Ратер прижалась к твердому телу и лишь потом обернулась, упиваясь его новым обликом и совсем забыв про головокружительный городской пейзаж.

Свободная широкая накидка скрывала изрядное количество конечностей — тонких, но цепких нитей, — которые вынырнули, чтобы коснуться шеи Ратер и проникнуть под ее легкую одежду. Пах был украшен витиеватым вычурным украшением, модным в прошлом сезоне на отдаленной орбите. Когда он шевелил руками и ногами, мускулы бугрились и сияли так, словно там обосновалась неведомая светящаяся морская живность. Но лучше всего была кожа существа. На ощупь гладкая и прочная, словно обветренный камень, и при движении создавалось ощущение, что древняя и мудрая статуя пробудилась к жизни. Однако же температура его тела была на пять градусов выше человеческой: Ратер не любила холода.

Это тело стоило немало и оказалось гораздо лучше того, которым его снабдил НПЦАП1 на первые несколько дней жизни в качестве человека. Результатом широко муссируемых подробностей его похищения и освобождения явилась безвозмездная юридическая помощь. Исааку, по настоятельной просьбе дочери, смягчили обвинение в преступном сговоре с намерением совершения убийства. Теперь существо владело половиной звездолета Исаака, а другая же половина принадлежала Ратер. Это тоже их связывало, впрочем, как и все остальное. Возможно, годы спустя, когда отец Ратер отсидит положенный срок в тюрьме и пройдет терапию, в семье восстановится мир.

Они опять заговорили об имени, возобновляя растянувшуюся на несколько последних дней дискуссию.

— Что, звать меня Любимым тебе уже приелось? — спросил он.

Ратер рассмеялась и покачала головой так незаметно, что возлюбленный-человек просто не уловил бы этого.

— Нет, конечно. Но газетчики все время спрашивают. Словно ты собака, которую я нашла и приютила.

Присвистнув, он взъерошил ей волосы игривым движением нескольких нитей. Черные волоски смешались с белокурыми прядями Ратер — цветом вышло очень похоже на седеющие локоны почтенной матроны.

— Терпеть не могу этот город, — сказал он. — Уж очень много людей здесь сорят словами и деньгами, воруя мысли друг друга. Никаких четких причинно-следственных связей, совсем невозможно предвидеть реакцию. Слишком многомерно для любви.

Соглашаясь, Ратер кивнула — опять-таки, едва уловимо.

— Давай улетим отсюда, раз все формальности позади. Вернемся туда, где… — Она прищурилась и неопределенно прервала начатую фразу, словно предлагая ему довершить ее.

— …Вернемся туда, где мы сотворили друг друга.

С непривычного расстояния, отныне разделявшего их тела, он почувствовал, как от его слов по коже Ратер пробежали мурашки. Он страстно желал былой близости с ней. А Ратер, как ни странно, чувствовала себя на удивление далекой от него даже в его объятиях. Любимый все еще не освоился с тем, что отныне у него собственная кожа, руки и отчетливо слышимый голос. Ему очень не хватало тесной связи разделенной плоти и чувств. Отчаянно не нравилось надолго оставаться без Ратер, пусть даже просто в соседней комнате, но все же подчас он обращался к мраку, чтобы поразмыслить. К бесконечной черной пустоте, являвшейся ему, стоило только отключить чувства. Словно он вновь становился звездолетом, былинкой, затерявшейся в необъятных просторах космоса.

Но даже там Любимый ужасно скучал по Ратер.

Пожалуй, в нем было что-то от собаки.

Он прижался к ней, чтобы почувствовать ее успокаивающее тепло и телесность, нити вытянулись, чтобы ощутить трепет рук, биение сердца, движения ее глаз.

 

Аластер Рейнольдс

СПАЙРИ И КОРОЛЕВА

[54]

Перевод Н. Кудрявцев

Космическая война — дело страшно муторное. Сенсоры дальнего действия «Мышелова» унюхали корыто противника два дня назад, и с тех пор мы только и делали, что подползали к нему на расстояние удара. По мне, так мы опять облажаемся. Да и в любом случае пора линять обратно на Тигровый Глаз. Порядок, топливо и мораль стремительно летят к нулю. Пусть другой «аквариум» чистит сектор.

В общем, еще не вполне очухавшись от сна, я не испытывала особой радости, даже когда «Мышелов» принялся нашпиговывать гущу психогенами боевой готовности. Когда пошел сигнал первичной атаки, я всего лишь остановила нейромульт, от которого балдела («Адские кошки Третьей Солнечной войны», если вам интересно), вылезла из гамака и лениво поплыла к мостику.

— Мусор, — прокомментировала я, взглянув на датчики через плечо Ярроу. — Военные обломки или очередной пустой хондрит. Сто процентов.

— Извини, малышка. Все уже проверено.

— Противник?

— Не-а. Судя по выхлопу, наш корабль. Похоже, украденный. — Ярроу провела рукой в сетке по регалиям, обвившимся вокруг ее шеи. — Ну что, нашивки сейчас будешь брать или когда домой вернемся?

— Думаешь, мы наткнулись на крупную рыбу?

— Да точно тебе говорю.

Я кивнула и подумала, что она может быть права. Легко. Дезертир или украденные военные секреты не доберутся до роялистов. За такое можно медаль получить, а то и повышение.

Только вот почему во мне проснулись какие-то дурные предчувствия?

— Ладно, — решила я, надеясь похоронить сомнения в рутине. — Когда?

— Ракеты уже отправлены, но корабль в пяти световых минутах от нас, поэтому кряки достигнут цели часов через шесть. Это если наша добыча не решит бежать и прятаться.

— Бежать и прятаться? Это шутка такая?

— Ага, просто животики надорвешь. — Ярроу увеличивала один из голографических дисплеев, пока тот не повис между нами.

Это оказалась карта Воронки с отмеченными зонами, которые контролировали мы и роялисты. Огромный, медленно вращающийся диск первородного вещества — восемьсот астрономических единиц от края до края. Чтобы пересечь его, свету понадобится целых четыре дня.

Все действие происходило в центре, на расстоянии светового часа от Фомальгаута. Непосредственно вокруг солнца находилась лишенная материи пустота, которую мы называли Зоной внутренней очистки. За ней начиналась сама Воронка — богатые металлами дорожки пыли, медленно конденсирующиеся в скалистые шарики. Обе стороны хотели полностью контролировать эти планетоформирующие Зоны кормления — настоящий Клондайк для тех, кто выиграет схватку и сможет начать шахтовые разделы. Вот именно здесь в основном и собирались наши огромные армии ос. Мы, люди, — как роялисты, так и стандартисты — держались дальше, там, где Воронка истончалась до скудного на полезные ископаемые ледяного мусора. Даже погоня за предателем не заставит нас подойти к Зонам кормления ближе чем на десять световых часов, а мы уже привыкли иметь дело с большими пространствами. Кроме самого дезертира, здесь не должно было быть ничего.

Но все оказалось не так. На схеме высветился большой объект, всего-то в полуминуте от нашей крысы.

— Ну, на такое расстояние и струя мочи долетит, — заметила Ярроу.

— Близковато для совпадения. Это вообще что?

— Осколок. Ледяной планетезималь, естественно, если тебе нужны технические подробности.

— Физические тонкости с утра… ну уж нет.

Но я припомнила слова одного из наших учителей в академии: осколки — это ледяные глыбы, плевки Воронки. Через пару сотен тысяч лет вокруг Фомальгаута образуется новорожденная солнечная система, но ее будут окружать тучи мусора, всяких остатков, летающих по миллионолетним орбитам.

— Для нас эта хрень бесполезна, — констатировала Ярроу, почесывая полоску черных волос, бегущую от ее бровей к плавнику. — Но, по-видимому, крыс там нет.

— А что если роялисты оставили на осколке припасы? Может, корабль летел туда на заправку, прежде чем сделать прыжок на их сторону?

Меня одарили снисходительным взглядом.

— Хорошо, признаю. Умом я сейчас не блеснула. Ярроу кивнула с видом записного мудреца:

— Наше дело не задавать вопросов, Спайри. Увидел, выстрелил и забыл. Вот и вся стратегия.

Спустя шесть часов после того, как кряки тихой сапой отчалили от «Мышелова», Ярроу вплыла на мостик, кольцом поджав хвостовой плавник. Моя напарница напоминала перевернутый знак вопроса, и если бы я была суеверной, то посчитала бы это не самым лучшим предзнаменованием.

— Ты меня убиваешь, — с ходу заявила она.

Первой обратилась в сирену, поменяв ноги на хвост, старший пилот по имени Квиллин. Ярроу последовала ее примеру год спустя. По-видимому, в этом был смысл — практически идеальная адаптация к наполненному жидкостью «аквариуму», шастающему по космосу на высоких скоростях с большими перегрузками. Я, конечно, не имела ничего против кардиоваскулярных модификаций, позволяющих дышать гущей, или биомодифицированной кожи, благодаря которой мы переносили холод и вакуум гораздо дольше любого неизмененного человека. Это не говоря уже о демонах размером с молекулу, которые миллиардами курсировали по нашим телам, или о специальной подгонке психики под условия боя… Но вот замена ног на хвост затрагивала какие-то неприятные нотки в моей душе. Хотя решимость Ярроу вызывала во мне только восхищение.

— Не поняла?

— Да эти твои долбаные нейромульты. Тебе что, реальной космической войны не хватает?

— Да нет, хватает, — призналась я, — только мне кажется, дело не в этом. Вот когда кто-нибудь из нас в последний раз смотрел роялисту в глаза?

Она пожала плечами:

— Лет четыреста назад.

— В этом и дело. По крайней мере, в Третьей Солнечной войне было хоть немного крови. Там все происходило на планетарных поверхностях, на Титане, Европе, всех этих спутниках Солнечной системы. Окопная война, рукопашные бои… Ты знаешь, что такое адреналин, Ярроу?

— Как-то без него обходилась все это время. Есть к тому же еще кое-что. Я мало знаю из истории Земли, но Третьей Солнечной войны не было.

— Это гипотеза, — объяснила я. — Да и в любом случае она почти случилась.

— Почти?

— Дело происходит в другой временной линии. Ярроу улыбнулась, покачав головой:

— Говорю же, ты убиваешь меня.

— Он сделал ход?

— Кто?

— Дезертир.

— О, да мы никак в реальность вернулись? — засмеялась она. — Извини, это будет не так увлекательно, как Третья Солнечная.

— Еще неизвестно. Я-то думала, мы побегаем за сучкой, отработаем свои денежки. — Пока я говорила, датчики орудий начали пульсировать все быстрее и быстрее, словно кардиограмма трепещущего сердца. — Сколько времени осталось?

— Минута плюс-минус несколько секунд.

— Хочешь пари?

Ярроу улыбнулась, в красном мерцании сигналов тревоги ее кожа казалась желтой:

— А когда же я отказывалась, Спайри?

В общем, мы сделали ставки. Она поставила пятьдесят тигрожетонов, что крыса в последнюю минуту попытается выкинуть фортель. Ярроу заметила:

— Правду сказать, ничего хорошего это ей не принесет. Но она все равно попытается. Человеческая природа, ничего не попишешь.

Я же подозревала, что наша цель или уже сыграла в ящик, или спит.

— Типа пустой ритуал, да?

— Чего?

— В смысле — атака состоялась в реале минут пять назад. Крыса уже мертва, и мы никак не сможем повлиять на результат спора.

Ярроу закусила никотиновую палочку:

— Ой, вот только философию со мной разводить не надо, а, Спайри.

— Даже и не мечтала об этом. Сколько?

— Пять секунд. Четыре…

Она остановилась где-то между тремя и двумя, когда это произошло. Помню, я подумала, что в действиях дезертира сквозит какая-то надменность. Он намеренно ждал до самого последнего момента, а потом расправился с угрозой наименее энергозатратным способом.

По крайней мере, так это выглядело.

Девять кряков сдетонировали преждевременно, даже не добравшись до зоны поражения. Десятый остался в одиночестве, нацелился на предателя, но просто не взорвался, пока не вышел далеко за радиус поражения. Наступила тишина, мы переваривали происходящее. В конце концов первой подала голос Ярроу:

— Похоже, я только что наварила деньжат. Появилась голограмма полковника Вендиго. На секунду изображение замерло и вновь задвигалось. Своими слишком ясными и слишком молодыми глазами полковник внимательно оглядела мою напарницу, а затем и меня.

— Разведка ошиблась, — констатировала Вендиго. — Похоже, дезертир сумел подделать записи и скрыл кражу новейшего оборудования. Но вы все равно повредили его?

— Вроде того, — подтвердила Ярроу. — Привод корабля противника сейчас плюется довольно экзотическими веществами, совсем как Спайри после пьянки. Повреждений корпуса не зафиксировано, хотя…

— Оценка действий?

— Он попытается добраться до осколка. Вендиго кивнула:

— А потом?

— Корабль сядет на ремонт. — Напарница помедлила, затем добавила: — Согласно показаниям датчиков, на поверхности много железа. Наверное, там была схватка ос, прежде чем глыбу вышибло из Воронки.

Вендиго кивнула:

— Согласна, Спайри?

— Да, мэм, — ответила я, как обычно стараясь подавить нервозность, которую неизменно чувствовала в присутствии полковника, хотя все наши контакты до сих пор ограничивались вот такими симуляциями. Ярроу с удовольствием редактировала разговор после сеанса связи, вставляя положенные почтительные обращения, прежде чем отправить результат обратно на Тигровый Глаз. Но я все равно не могла избавиться от подозрения, что Вендиго каким-то образом раскапывает необработанную версию со всеми вопиющими нарушениями субординации.

Не то чтобы кто-то из нас не оказывал ей того уважения, которого она заслуживала. Полковник чуть не погибла во время атаки роялистов на Тигровый Глаз пятнадцать лет назад — той самой, когда убили мою мать. Серьезные нападения на наши противостоящие друг другу кометные базы происходили редко, примерно раз в поколение, и являлись скорее жестами проявлениями, чем стратегическими акциями. Но то оказалось особенно кровавым: погибла восьмая часть населения, территории размером с город были полностью разгерметизированы. Вендиго попала в самую гущу атаки кинетиков.

Теперь она стала химерой, ее заново сшила кибернетика. Сверху это было не так заметно, только заживленные части казались слишком безупречными, больше похожими на фарфор, чем на плоть. Полковник не позволила хирургам заново вырастить себе руки. Говорили, она потеряла их, стараясь затащить раненого из открытого шлюза в герметичную зону. Ей почти удалось преодолеть шквал улетающего воздуха, когда какой-то истеричный придурок врубил аварийный контроль двери, и переборка отхватила Вендиго руки по плечи вместе с головой того, кого она спасала. Теперь полковник носила протезы, блистающие хромом.

— Корабль доберется туда за день до нас, — доложила я. — Даже если мы врубим двадцать g.

— И, скорее всего, окопается к вашему подлету.

— Нам попытаться захватить ее живым? Ярроу поддержала меня, кивнув:

— Раньше у нас такой возможности никогда не было. Полковник помедлила с ответом.

— Восхищаюсь вашей преданностью делу, — сказала она после подобающей случаю убедительной паузы. — Но вы всего лишь оттянете смертный приговор. Не лучше ли будет убить дезертира прямо сейчас, а?

«Мышелов» подобрался на дистанцию поражения девятнадцать часов спустя. Мы вышли на широкую псевдоорбиту где-то в трех тысячах километров от объекта. Осколок общей площадью двести четыре квадратных километра был слишком маленьким. На дисплее он казался мерцающим пятнышком, крупинкой сахара на расстоянии вытянутой руки. Но мы и так узнали все, что нужно: топологию, гравиметрию и место приземления корабля. Это оказалось нетрудно. Диверсанту не повезло: посадка у него вышла адская, крыса чуть ли не наполовину зарылась в лед.

— Мне кажется, от места такой посадки далеко не уйдешь, — протянула Ярроу.

— Думаешь, они воспользовались спасательными шлюпками?

— Ну уж нет. — Она ткнула пальцем в увеличенное голографическое изображение корабля. По форме тот походил на обтекаемый конус вроде нашего «аквариума», способного пробиваться через самые плотные газовые пояса Воронки. — Взгляни вот на эти верхние шлюзы. Эвакчелноки на месте.

Ярроу была права. Экипаж не пустил в ход шлюпки, иначе люки остались бы открытыми. В результате такого приземления — даже если принять во внимание гущу — мало кто мог выжить.

Но лучше не оставлять противнику даже малейшего шанса.

Ракеты могли бы решить проблему, но они уже подвели нас один раз. Теперь мы будем действовать наверняка. На вооружении «Мышелова» состояла импульсная батарея, но для ее использования нам пришлось бы подлететь на неприятно близкое расстояние к осколку. Оставались только кротмины, и они идеально подходили для удара. Мы сбросили пятнадцать штук, окутав их облаком двухсот идентичных обманок. Три из пятнадцати должны были превратить в пыль место катастрофы, а остальные двенадцать — зарыться глубже в лед и разнести глыбу на куски.

Такой был план.

Все произошло очень быстро, не как в сонно-замедленной реальности нейромультов. В одну секунду кротмины спускались к астероиду, а уже в следующую просто исчезли. Между двумя мгновениями пронеслась настолько краткая вспышка, что зафиксировало ее, кажется, только подсознание.

— Что-то я уже устала от этого, — прокомментировала наше очередное фиаско Ярроу.

«Мышелов» переварил случившееся. Во время взрыва мин от места катастрофы никаких сигналов не исходило. Вместо этого произошел огромный выплеск энергии по всему периметру осколка. «Импульсное оружие», — отрапортовал корабль. Скорее всего, одноразовые роботы: каждый меньше песчинки, зато в количестве нескольких сотен, а может, и тысяч. Похоже, дезертир выпустил их при нашем приближении.

Но нас не тронул.

— Это было предупреждение, — сказала я. — Нам приказали валить подальше.

— Не думаю.

— Почему?

— Думаю, предупреждение мы получим прямо сейчас. Я тупо воззрилась на нее, пока не заметила то, что Ярроу уже видела.

От астероида по дуге шло нечто слишком быстрое, чтобы его можно было остановить, нечто, от чего наш минимально вооруженный «аквариум» не имел защиты. Нам не дали шанса даже просто улететь.

Ярроу уже приготовилась извергнуть какое-то особенно экзотическое ругательство, которое приберегала именно для такого момента. Потом раздался разрывающий барабанные перепонки удар, «Мышелов» содрогнулся — но мы не оказались в вакууме.

И вот это было по-настоящему плохо.

Существуют две основные разновидности противокорабельных ракет — кряки и споры. После попадания вы можете сообразить, какой именно вас угостили. Если вы еще способны думать, если до сих пор существуете — значит, это споры. И значит, ваши проблемы только начались.

«Внутреннее проникновение демонов! — заверещал „Мышелов“. — Воздушный коллектор под угрозой!» В гущу проникло нечто непрошеное. Собственно, в этом и заключается работа спор — доставить враждебных демонов к вам на корабль.

— Мм… — протянула Ярроу, — кажется, пора облачаться.

Вот только наши костюмы находились где-то в минуте хода, в кишках «Мышелова», и путь до них лежал по извилистым проходам, куда уже вполне могла проникнуть зараза. Но выбора у нас не оставалось, а потому мы все равно поплыли. Ярроу настояла, чтобы я шла первой, хотя она и двигалась в воде быстрее. В общем, где-то — понятия не имею, где точно — демоны до нас добрались, незаметно просочившись из гущи в наши тела. Конкретно момент инфильтрации я вспомнить не могу: никакого резкого перехода от ясности к иррациональности, к власти демонов, не было. Мы с Ярроу и так слишком перепугались. Все началось с легкой агорафилии, жажды покинуть тесные внутренности «Мышелова». Постепенно она переросла в клаустрофобию, а потом в полновесную панику, превратившую корабль в жуткий дом с привидениями.

Ярроу, забыв о костюме, начала скрести ногтями корпус, пока из ее пальцев не потекла кровь.

— Борись! — завопила я. — В твоем мозгу сидят демоны, забавляются с центрами страха, они хотят выбросить нас наружу!

Естественно, я понимала, что разумные доводы тут не помогут.

Каким-то образом я смогла удержаться на грани безумия достаточно долго и успела надеть костюм. Загерметизировавшись, я при помощи очистных систем скафа попыталась вылечить зараженную гущу — но это, конечно, не слишком помогло. Фобия указывала на то, что демоны добрались до мозга и теперь тот пытается успокоить себя хрупкой логикой. Вне корабля мы вновь сможем думать рационально. «Мышелову» понадобится всего несколько минут для нейтрализации инфекции, тогда мы сумеем опять взойти на борт.

Естественно, вся эта цепочка рассуждений была полной иллюзией…

Но в ней имелся смысл.

Когда нечто похожее на рациональное мышление вернулось ко мне, я уже болталась снаружи.

Вокруг ничего. Только я и осколок.

Тяга сбежать была всего лишь побочным проявлением. У меня в желудке словно поселилась стая бабочек и теперь не давала мне вернуться. Интересно, это всего лишь созданный демонами страх или чистый здравый смысл? Я не могла сказать, но знала, что осколок манит меня к себе и сопротивляться этому нет сил. Кстати, вполне разумно: мы израсходовали все стандартные методы нападения, и теперь осталось встретиться с дезертиром лицом к лицу на его собственной территории.

Только где же Ярроу?

В костюме зазвенел сигнал тревоги. Наверное, моя нервная система еще до конца не оправилась, потому что отреагировала я на него вяло. Моргнула, облизнула губы и подавила зевок.

— Да, что?

Скаф сообщил, что засек объект весом чуть меньше меня на два километра ближе к осколку, тот двигался по несколько иной орбите. Я знала, что это Ярроу. И с ней было что-то не так. Она дрейфовала. Прежде чем вырубиться, я все-таки успела запрограммировать костюм на путь до глыбы льда, а вот моя напарница, похоже, не сделала ничего, только выпрыгнула.

Я подлетела ближе и сразу поняла, почему Ярроу ничего не предпринимала. Все оказалось просто. Она не надела скаф.

В лед мы врезались час спустя.

Я держала Ярроу на руках — больших усилий тут не требовалось при такой слабой гравитации — и подводила итоги. Оплакивать напарницу было рановато. Если быстро доставить ее в медицинский отсек на корабле дезертира, шансы на воскрешение будут довольно велики. Но где же эту тварь угораздило разбиться?

Растратив последние остатки топлива, костюм доставил нас на открытое место посреди кладбища разрушенных ос. Наполовину сожранные льдом, они выглядели как обожженные скульптуры из металлолома, как фантомы худшего кошмара энтомолога. Значит, битва здесь кипела еще тогда, когда осколок был всего лишь очередной глыбой льда в пыльном поясе. Даже если подо мной сейчас таились залежи силикатов и органики, для любой из враждующих сторон этот объект не представлял никакой коммерческой ценности. Но вот стратегический потенциал здесь имелся, поэтому осы и разыграли военную постановку на его поверхности. Самое неприятное, как мы знали еще до атаки: трупы были разбросаны повсюду, поэтому гадать не имело смысла. Упавший корабль мог лежать за ближайшим холмом или в десяти километрах от нас в любую сторону.

Тут я почувствовала, как подо мной дрожит земля. В поисках источника вибрации я принялась вертеть головой и увидела иглу пара, ударившую в небо всего-то в одном километре от нас. Гейзер перегретого льда.

Я в панике уронила Ярроу и сама рухнула на нее. Костюм ограничивал движения, поэтому я не отскочила. Оглянувшись, я ожидала увидеть воронку в вечной мерзлоте там, где в нее врезался какой-то хмырь.

Вместо этого гейзер по-прежнему не унимался. Хуже того, он подбирался все ближе, вырезая во льду аккуратную борозду. Такой след оставляло лучевое оружие, поняла я, было у нас нечто подобное на корабле… А потом меня осенило. «Мышелов»! Демоны внедрились в его контролирующие системы и перепрограммировали их против нас. Теперь он работал на дезертира.

Я перекинула Ярроу через плечо и прыжками понеслась прочь От кипящей борозды. Мы должны были опередить ее, так как траекторию луча очень легко предсказать. Если просто отбежать в сторону, смертельная линия пройдет мимо…

Вот только треклятая штука последовала за нами.

Через секунду сбоку появилась еще одна, и вместе они погнали меня туда, где трупы ос лежали особенно густо. Может, это направление имело какое-то значение для дезертира? Не исключено, только я его не находила. В груде были перемешаны машины обеих сторон: роялистские осы, помеченные желтой ракушкой, и наши — с эмблемой оскаленной тигриной головы. Модели тридцать пятого поколения, если, конечно, я хорошо помню курс военной истории, когда обе стороны забавлялись с защищенными от пульсаций оптическими машинами, способными на самостоятельный мыслительный процесс. Дальнейшие семьдесят с лишним поколений породили немало технологических прыжков: нестандартно-квантовая логика, полноспектральные отражающие осиные доспехи, хамелеопокрытие, силовые установки на кварковом приводе и любая оружейная система, которую только мог изобрести человеческий разум. Мы пытались заставить ос придумывать новые механизмы самостоятельно, но они так и не смогли эволюционировать вне строго линейной экстраполяции, что» было хорошо, иначе человеческие наблюдатели остались бы без работы.

Сейчас, правда, вся эта информация не имела ни малейшего значения.

Третий гейзер показался позади нас, а четвертый — прямо по курсу. Мы попали в окружение, и огненные точки начали медленно сближаться. Я остановилась, но Ярроу не бросила. Хрип моего дыхания перекрывал дрожащий бас ледяной глыбы.

А затем мне на плечо опустилась сталь.

Вендиго сказала, что в глубине астероида будет безопаснее. К тому же там находятся друзья, способные помочь Ярроу, — так я поняла…

— Если вы не дезертировали, — начала я, как только мы вошли в туннель, грубо проложенный под поверхностью осколка, — то какого черта это было?

— Мы пытались вернуться домой. Ну, по крайней мере, такая была идея, пока мы не поняли, что Тигровый Глаз не особо жаждет нас видеть. — Вендиго врезала по льду стальным кулаком. — Вот тогда мы и решили направиться сюда.

— Вам почти удалось, — сказала я, затем добавила: — А откуда вы возвращались?

— А разве не понятно?

— Ну, тогда вы действительно дезертировали.

— Мы пытались установить контакт с роялистами. Заключить мир. — Во все более сгущавшемся мраке я увидела, как она пожала плечами. — Операция разрабатывалась долго, в полной секретности. Когда все пошло насмарку, для Тигрового Глаза легче было заявить, что мы дезертировали.

— Полная ерунда.

— Если бы.

— Но ты отдала нам приказ.

— Не лично.

— Но твоя голограмма…

— Могла быть сделана кем угодно и говорить все, что вздумается моим врагам. Даже приказать казнить меня как предательницу.

Мы остановились, чтобы включить лампы на костюмах.

— Может, тебе лучше все мне рассказать.

— С удовольствием, — ответила Вендиго. — Но если до этого все было просто плохо, то, боюсь, скоро ситуация вообще пойдет под откос.

Если верить полковнику, группа наших высокопоставленных офицеров полагала, что в этой войне по сути выиграть невозможно. Благодаря информации, к которой у населения не было доступа, и возможности видеть истинную картину происходящего за тщательно отфильтрованной пропагандой Тигрового Глаза они поняли, что переговоры, контакт — это единственный выход из сложившегося положения.

— Естественно, с этим согласились не все. Некоторые из моих противников захотели убить нас еще прежде, чем мы добрались до врага. — Вендиго вздохнула. — Им слишком нравится военное положение — и как их можно в этом винить? Жизнь обыкновенного гражданина Тигрового Глаза не так уж плоха. У него есть четкая цель, за которую стоит воевать, да и вероятность, что он погибнет в роялистской атаке, ничтожно мала. Сама идея, что все это вдруг, после четырехсот лет, прекратится, что нам придется искать другие роли в жизни… в общем, эта мысль приглянулась далеко не всем.

— Вроде как пустить газы в вакуумном скафандре, так? Вендиго кивнула:

— Общий настрой ты уловила.

— Продолжай.

Ее экспедиция — сама полковник и два пилота — спокойно прошла через Воронку. Приблизившись к кометной базе роялистов, они ожидали, что их, естественно, начнут проверять, может, даже с ходу пристрелят, но ничего не случилось. Войдя в крепость, они поняли почему.

— Там никого не оказалось, — рассказывала Вендиго. — Вернее, мы так думали, пока не нашли роялистов. — Она чуть ли не сплюнула следующее слово: — Дикари, практически. Голые, жадные недочеловеки. Осы кормят их, лечат — вот, собственно, и все. Роялисты, конечно, приучены к туалету, но до военных гениев, в которых нас заставили верить, им очень далеко.

— То есть?..

— Война… это совсем не то, что мы о ней думали. — Вендиго засмеялась, и ее шлем превратил звуки в гогот чертика из табакерки. — А теперь ты спрашиваешь, почему нас никто не ждет обратно?

Прежде чем полковник смогла продолжить, мы добрались до широкого раздваивающегося туннеля, озаренного зеленоватым светом. В отличие от извилистого прохода позади нас, этот своей прямотой больше походил на ствол винтовки. С одной стороны его загораживал цилиндр с носом, напоминающим пулю, сделанный по образу поездов на Тигровом Глазе. Транспорт подкатился к нам, дверь отъехала в сторону.

— Залезай, — скомандовала Вендиго. — Шлем можешь снять. Там, куда мы направляемся, тебе он не понадобится.

Внутри я откашлялась, выплюнув слизистые веревки гущи.

Переход между системами потребления кислорода всегда неприятен, я ведь фактически дышала жидкостью последние шесть недель. Но после нескольких хороших глотков антисептического воздуха темные пятна, мелькающие перед глазами, потихоньку стали исчезать.

Вендиго проделала ту же процедуру, только с большим достоинством.

Ярроу лежала на одном из сидений, застывшая, как статуя из мыла. Ее кожа походила на один сплошной синяк. Эпидермис пилота — материал прочный, хорошо защищает от вакуума, а вакуум сам по себе прекрасный изолятор: он в отличие от воздуха не пропускает тепло. Но когда я подняла напарницу, на ней остались отпечатки моих пальцев. На спине и левой стороне хвоста Ярроу осталась полоса ободранной кожи от соприкосновения с поверхностью осколка.

Голова, правда, выглядела получше. Когда пилот вывалилась из корабля, биомодифицированный наружный слой захлопнулся вокруг черепа, предотвратив снижение давления, потерю влаги или крови. Имплантированные железы в сонной артерии выпустили стаю дружественных демонов, которые быстро размножились за счет не столь важных тканей и свили защитный каркас над мозгом.

Это поможет Ярроу продержаться час или около того, но только если враждебные демоны не успели сильно навредить.

— Ты хотела рассказать мне об осах, — напомнила я, желая узнать историю Вендиго до конца и одновременно отогнать подальше мысли о Ярроу.

— Ну, тут все просто. Они стали умными.

— Осы?

Полковник щелкнула стальными пальцами протеза:

— За одну ночь. Где-то сто лет назад.

Я старалась не выдать удивления. Рассказ звучал очень интригующе, но до сих пор казался всего лишь крайне экстравагантной попыткой отвлечь меня от главной задачи, от устранения дезертиров. Версия Вендиго пока объясняла только несколько аномалий, с которыми мы столкнулись, но не перекрывала дюжину более правдоподобных объяснений. Пока же мне хотелось поймать Вендиго на лжи, а потому я спросила:

— Значит, они стали умными. Ты имеешь в виду наших ос или их?

— Это не имеет значения. Возможно, скачок произошел только с одной машиной в Воронке, а потом, как огонь, осознание перекинулось на остальной триллион ос. А может, все случилось одновременно, в ответ на какой-то стимул, о котором мы вообще ничего не знаем.

— Хочешь рискнуть и предположить?

— Я не считаю особенно важной причину явления, Спайри. — В голосе полковника явственно звучало желание как можно дальше уйти от этой темы. — Смысл в том, что оно произошло. После чего различия между нами и нашим противником — по крайней мере, с точки зрения ос — полностью исчезли.

— Пролетарии Воронки объединились.

— Вроде того. Теперь ты понимаешь, почему они сохранили этот секрет при себе?

Я кивнула, больше для поддержания беседы.

— Мы им нужны. Кое-чего машинам не хватает. Им не хватает творчества, как это можно назвать. Они могут эволюционировать постепенно, но на технологические скачки, которые мы им скармливаем, не способны.

— А потому люди должны думать, что война продолжается?

Вендиго выглядела довольной:

— Именно. Мы снабжаем их новейшими технологиями, а они продолжают притворяться, что сражаются друг с другом. — Она почесала металлическим пальцем кожу вокруг глаза, на которой не было ни единой морщины. — Умные маленькие твари.

Мы куда-то приехали.

Это был самый большой зал, который я когда-либо видела. Чувствовалась очень мощная сила тяготения. Всю конструкцию, похоже, подвесили и раскручивали внутри осколка по типу симуляторов гравитационных перегрузок на Тигровом Глазе. Сводчатый потолок, расположенный в сотнях метрах «наверху», сейчас казался головокружительно высоким. Он был почти весь покрыт сложнейшими фресками — дюжинами живописных граней, каждая из которых представляла собой круговую голограмму. Они повествовали об истории Воронки, начиная с ее конденсации из межзвездного газа, появления звезды, основы формирования планет. Потом действие переключилось на прибытие первой осы стандартистов, запрограммированной нырнуть в Воронку и размножаться там ускоренными темпами, так как для разработки этого месторождения — извлечения металлов, силикатов и ценной органики — требовалось немало сил. Вот только план не сработал. Роялисты захотели все взять себе, поэтому послали свои машины атаковать наши. Остальное история. Фрески показали начало войны, а чуть позже — прибытие первых человеческих наблюдателей, сиявших в космосе чистейшим генетическим материалом. Они были обречены рождаться в искусственных чревах, погребенных в опустошенных сердцевинах комет, расти под присмотром ос, путем импринтинга получать лучшие тактические и стратегические знания. А потом люди принялись учить машины. После этого обстановка стала накаляться, так как с приходом наблюдателей исчезла временная задержка в развитии машин, созданная расстоянием между Землей и Фомальгаутом. Человечество стало вмешиваться в эволюцию ос непосредственно.

Иначе и не могло быть, ведь мы к тому времени и сами прошли порядочное усовершенствование, плюс-минус четыреста лет вышеописанной истории.

Но фрески разворачивали повествование дальше.

Они рассказывали о некоем будущем государстве Воронки, аккуратном и упорядоченном, словно часы. По правильным орбитам мерно двигались планеты различных размеров, некоторые из них имели красивые кольца или спутниковые системы. И наконец — точно средневековые представления об Эдеме — перед нами предстал триптих изумительных пейзажей со странными животными на переднем плане, горами и парящими над горизонтом облаками.

— Убедилась? — спросила Вендиго.

— Нет, — ответила я, не уверенная, поверила ли сама себе. Запрокинув голову, я посмотрела туда, где фресок не было, в самый центр сводчатого потолка.

Оттуда что-то свисало.

Пара ос, сплетенных вместе. Одна из них была завершенной, другая только сформировалась: казалось, она застыла в процессе отрыва от своей соседки. Пару словно залили жидкой бронзой, а потом оставили сушиться в восковом капе.

— Ты знаешь, что это? — спросила Вендиго.

— Жду ответа.

— Искусство ос.

Я посмотрела на нее.

— Эту осу убили посредине репликации, — продолжила полковник. — Она рожала. Определенно, изображение имеет для них какой-то глубокий смысл. Как его выразить человеческими словами, я не знаю…

— Лучше об этом и не думать.

Я последовала за ней по мраморному терраццо, покрывавшему пол. Вокруг зала виднелись выгнутые портики, в каждом висела мертвая оса; положение их тел отражало сотни поколений эволюции. Если Вендиго права, то мы сейчас шли по машинной версии галереи писанных маслом портретов почитаемых предков. Но я еще не могла заставить себя до конца поверить в рассказ полковника.

— Ты знала про это место? Она кивнула:

— Иначе бы мы уже погибли. Осы еще там, у роялистов, сказали нам спрятаться здесь, если база повернется против нас.

— И что… это место принадлежит им?

— Таких осколков сотни, хотя остальные находятся уже далеко за пределами Воронки, направляются к ореолу. С тех пор как осы получили разум, большинство ледяных камней, которые вылетели за пределы пыльных поясов, инфильтрованы. Проницательно с их стороны. Мы бы никогда не заподозрили, что эти глыбы нечто большее, чем просто космический мусор.

— Дизайн у них неплохой.

— Флорентийский, — подтвердила полковник. — Фрески выполнены в стиле художника Мазаччо, одного из учеников Брунеллески. Вспомни, осы имели доступ ко всей культурной информации, которую мы привезли с Земли, — к каждому байту. Я думаю, что они сконструировали все вокруг согласно произвольно выбранному шаблону.

— А в чем тогда смысл?

— Я здесь всего лишь на день дольше тебя, Спайри.

— Но ты же говорила, тут есть люди, которые могут помочь Ярроу.

— Все уже здесь, — ответила Вендиго, тряхнув головой. — Я просто надеюсь, что ты готова к встрече с ними.

По какому-то незаметному сигналу они появились, просочились в дверь, которую я поначалу приняла за один из окружавших зал портиков. Сказались годы тренировок, и я непроизвольно отшатнулась. Хотя даже вражеские осы никогда намеренно не трогали людей, они тем не менее были мощными, опасными машинами. Двенадцать машин, часть из них некогда принадлежала стандартистам, часть — роялистам. Шестиноги; из их двухметровых сегментированных тел торчало оружие, сенсоры и специальные манипуляторы. Роботы были такими знакомыми, вот только двигались как-то неправильно. Словно в четко отрепетированном танце, их тела очерчивали границы некой фигуры, которую я скорее ощущала, чем видела.

— Они… это королева, — пояснила Вендиго. — Насколько я поняла, в каждом осколке есть своя королева.

Стая кружила вокруг нас, и тревожное чувство их единства не проходило.

— Она сама тебе все рассказала?

— Ее демоны. — Полковник постучала по виску. — Я получила дозу, когда корабль потерпел крушение. Ты приобщилась, когда мы выстрелили по вам. Стандартная спора из арсенала, только королева нагрузила ее своими демонами. Пока она именно так с нами разговаривает, с их помощью.

— Поверю тебе на слово. Вендиго пожала плечами:

— Не нужно.

И неожиданно я все ощутила сама. Как будто я подсмотрела лихорадочный сон тополога — вот на что это было похоже, только впечатления оказались еще интереснее. Взрыв речи королевы длился, наверное, чуть больше десятой доли секунды, но образы от него врезались в память, и, прежде чем он закончился, у меня началась мигрень. Вендиго уже намекнула, но теперь я сама почувствовала наличие схемы, словно каждая мысль была всего лишь шагом к какой-то отдаленной цели — так же, как любое утверждение в математической теореме подразумевает конечное «что и следовало доказать».

Машины замышляли нечто действительно масштабное.

— Ты свободно с ними общаешься?

— При прохождении через гибридные части мозга, скорее всего, много информации теряется.

— А они тебя понимают?

— Мы ладим.

— Хорошо. Тогда спроси их о Ярроу.

Вендиго кивнула и закрыла глаза, войдя в интенсивный контакт с королевой. Последствия не заставили себя долго ждать: шесть ос оторвались от расширенной формы и бросились в поезд, откуда мы только что вышли. Спустя секунду они появились, неся Ярроу, которая покоилась на ложе из дюжин манипуляторов.

— Что происходит?

— Они сейчас устанавливают физический контакт с нейронными демонами. Таким образом можно картировать повреждение.

Одна из шести ос отступила и аккуратно расположила тупоносую «голову» в форме наковальни прямо над головой Ярроу с пятнами обморожения. Потом машина восемь раз кивнула так быстро, что ее очертания смазались в моих глазах. Посмотрев вниз, я увидела ряд бескровных ранок на голове напарницы. Буровика заменила следующая оса и повторила процедуру, выполнив тот же ритуал. В этот раз от точек проникновения в машину протянулись мерцающие нити, та словно высасывала спагетти из черепа пациентки.

Последовали долгие минуты молчания, я нетерпеливо ждала хоть какого-то подобия отчета.

— Дело плохо, — наконец произнесла Вендиго.

— Покажи.

Тут же последовал новый всплеск речи королевы. Я почувствовала себя внутри герметично запаянной головы Ярроу и ощутила холод, пробравшийся в кору головного мозга, несмотря на имплантаты пилотов. Я почти увидела две пересекающиеся петли ее собственных и чужих демонов, воссоздающих заново разрушенную матрицу ее сознания.

Еще мне вроде бы почудилось сомнение.

— Она уже ушла довольно далеко, Спайри.

— Скажи королеве, пусть сделает все, что сможет.

— О, естественно. Она увидела разум Ярроу и теперь сделает все, чтобы не потерять его. Разум слишком много для нее значит — особенно принимая во внимание то, что машины для него готовят. Но чудес не жди.

— А почему нет? Мне кажется, мы и так стоим посреди чуда.

— Значит, ты готова поверить тому, что я тебе рассказала? Хотя бы отчасти?

— Значимым частям… — начала я, но тут вся комната содрогнулась, и мы чуть не упали.

— Что это было?

Глаза полковника на секунду потускнели:

— Твой корабль. Он только что самоуничтожился.

— Что?

Картина останков «Мышелова» возникла в моем мозгу: меркнущая туманность невдалеке от осколка.

— Приказ на самоуничтожение поступил с Тигрового Глаза, — прокомментировала Вендиго. — Сигнал поступил в подсистемы приводов, на таком уровне демоны не могли его ликвидировать. Думаю, на базе надеялись, что вы приземлитесь к моменту детонации. Взрыв уничтожил бы нас всех.

— Ты говоришь, база захотела убить нас?

— Можно и так сказать. Самое время определить, на чьей стороне ты находишься.

На сей раз Тигровый Глаз промахнулся, но он на этом не остановится. Через три часа там узнают об ошибке, а еще через три часа или чуть больше нам станет известно об их очередном шаге. Причем что они предпримут, нам все равно. Так и так не сумеем выбраться.

— Королева же должна что-то сделать? В смысле, осы не стали бы строить это все для того, чтобы позволить Тигровому Глазу его стереть?

— На самом деле королева мало что может, — ответила Вендиго, посовещавшись с ней. — Если база решит использовать кинетики — а только ими она сможет достать нас с такого расстояния, — защиты против них у нас нет. К тому же осколков вроде нашего сотни — здесь и за пределами Воронки, в ореоле. Потеря одного не сыграет никакой роли.

Что-то во мне сломалось:

— А тебе обязательно изображать такое равнодушие? Мы тут вроде как говорим о том, что сыграем в ящик в ближайшие несколько часов, а тебя послушать, проблема выеденного яйца не стоит! — Я старалась сдержать истеричные нотки. — Откуда ты столько знаешь? Ты как-то слишком осведомлена для человека, который провел здесь всего день, а, Вендиго?

Она пристально поглядела на меня, слегка побледнев от такого подчеркнутого нарушения субординации, а потом кивнула, как будто даже не разозлившись:

— Да, ты вправе интересоваться, почему мне так много известно. Вы не могли не заметить, какая жесткая у нас вышла посадка. Моим пилотам досталось больше всех.

— Они умерли? Доля сомнения.

— Одна точно — Соррел. Но второй, Квиллин, не оказалось на корабле, когда осы вытаскивали меня из него. Я тогда подумала, что они уже позаботились о ней.

— Что-то не похоже.

— Это точно, и… — Полковник замерла, потом тряхнула головой. — Мы разбились именно из-за Квиллин. Она хотела перехватить управление, не дать нам сесть. — Вендиго снова замолкла, как будто не зная, что можно мне говорить, а что нельзя. — Думаю, она была предательницей, ее протащили на борт те, кто хотел помешать нам. Пилота натаскали — изменили психологически, чтобы она с порога отвергала все попытки роялистов уладить дело мирно.

— А может, и родилась такой, с палкой в заднице?

— Это уже не важно. Она мертва, я уверена. — В голосе Вендиго послышалась чуть ли не радость.

— Но ты-то выжила.

— Не совсем, Спайри. Я — Шалтай-Болтай, который дважды свалился со стены. В этот раз осы просто не смогли найти все кусочки. Королева накачала меня демонами под завязку. Только они и поддерживают меня, но, думаю, долго не протянут. Когда я говорю с тобой, по крайней мере часть слов принадлежит королеве. Я даже не знаю, где можно четко провести линию между нами.

Я переварила информацию, после чего спросила:

— Что с кораблем? Ремонтные системы запустились прямо в момент удара. Когда он сможет взлететь?

— Завтра или через день-полтора.

— Чертовски долго.

— Стараюсь быть реалисткой. Если и есть способ свалить с осколка в течение шести часов, то точно не на корабле.

Я не хотела так просто сдаваться:

— А осы помочь не могут? Дать материалы? Ускорить процесс сборки?

Снова этот мутный взгляд:

— Сделано. Процесс пошел. Но даже помощь ос погоды не делает. На ремонт уйдет примерно двенадцать часов.

— Ну, тогда чего сидеть и рассуждать. — Я пожала плечами. — Может, мы до того времени продержимся.

Полковника я явно не убедила, потому продолжила:

— Расскажи мне все остальное. Все, что знаешь об этом месте. Хочу пройти курс для начинающих.

— Зачем?

— Вендиго, я вообще не понимаю, что мы все тут делаем. Зато прекрасно знаю, что через шесть часов перенесу фатальный приступ острой неспособности существования. И когда это случится, на душе у меня будет легче, если я пойму, ради чего умерла.

Полковник взглянула в сторону Ярроу, над которой все еще суетились отдельные элементы королевы.

— Я не думаю, что наше присутствие ей чем-то поможет. Поэтому сейчас кое-что тебе покажу. — На лице Вендиго появилась гримаса, которую, при наличии воображения, можно было назвать болезненной улыбкой. — В конце концов, мы можем позволить себе убить время.

Мы снова залезли в поезд, и на этот раз дорога завела нас еще глубже в осколок.

— Наша глыба, — рассказывала Вендиго, — и еще сотни за пределами Воронки, тысячи тех, что последуют за ними, — это ковчеги. Они несут жизнь в ореол, облако отработанного материала вокруг нашего поля боя.

— Колонизация, правильно?

— Не совсем. Осколки вернутся обратно. Только не на пустое место. К тому времени здесь возникнет полностью сформированная солнечная система, после чего и начнется колонизация новых миров вокруг Фомальгаута, засеянных с помощью жизнематриц, хранящихся тут, внутри.

Я подняла руку:

— Я все поняла… до жизнематриц.

— Терпение, Спайри.

У Вендиго оказалось никудышное чувство времени, так как стальные внутренности вагона неожиданно залил свет.

Туннель превратился в стеклянную трубу, прикрепленную к стене гигантской пещеры, окутанной изумрудным сиянием. Противоположная сторона была скрыта листвой. Та, по которой ехали мы, оказалась ступенчатой; странно изогнутые водопады соединяли многоуровневые пруды. Потоки воды отклонялись от вертикали под воздействием силы Кориолиса — лишнее доказательство того, что, как и первый зал, этот вращался независимо от осколка. Ярусные пруды были окружены травой, на которой сидели, лежали, двигались обнаженные люди. Тут присутствовали и осы — ухаживали за своими питомцами.

Как только мы подъехали ближе, я поневоле отшатнулась, как бывает, когда упрешься взглядом в существо с каким-нибудь невероятным уродством. Половина из человеческих обитателей осколка оказались мужчинами.

— Ввезенные роялисты, — прокомментировала Вендиго. — Помнишь, я сказала, они превратились в дикарей? Похоже, произошла какая-то авария, почти сразу, как осы обрели разум. Наверное, неподконтрольный демон или что-то вроде того. Там просто выкосило большую часть населения.

— Но среди них представители обоих полов.

— Привыкай, Спайри, по крайней мере с концептуальной точки зрения. Тигровый Глаз не всегда был исключительно женской колонией. Ты ведь знаешь, мы прошли долгий путь развития. Кстати говоря, изменения начались именно с пилотов. Женская физиология лучше подходит для космических полетов: мы меньше размерами, легче переносим повышенную гравитацию и стрессовую психодинамику, требуем не так много питательных веществ, как мужчины. Мы с самого начала были продуктами биоинженерии, поэтому переход к полностью женской культуре оказался сравнительно легким.

— Меня просто… не знаю… вырвет сейчас. — Я попыталась не смотреть на роялистов. — Это как если бы у меня снова выросли волосы по всему телу.

— Просто ты воспитывалась в других условиях.

— А у них всегда было два пола?

— Скорее всего, нет. Осы вывели их из оставшихся в живых после аварии, но что-то пошло не так. Дело не только во вновь появившемся диморфизме. Дети не растут нормально. Какая-то часть их мозга постоянно развивается неправильно.

— То есть?

— Они идиоты. Естественно, осы стараются все исправить. Вот потому королева приложит все усилия для спасения Ярроу — и нас, конечно. Если она сможет изучить или хотя бы уловить наши мыслительные процессы — а с демонами это возможно, — то наверняка сумеет вернуть сознание роялистам. Ну вроде той флорентийской архитектуры, о которой я уже говорила. Это одна матрица, а Ярроу станет другой.

— Ты хочешь меня подбодрить?

— Посмотри на это с положительной стороны. Через какое-то время здесь вырастет целое поколение людей, которые будут думать согласно лекалам, заложенным Ярроу.

— Ужас какой! — И тут же я подумала, с чего вдруг так легко реагирую на шутки, когда впереди маячит смерть. — Слушай, я по-прежнему не понимаю, зачем они хотят принести жизнь в Воронку?

— Похоже, дело восходит к двум… императивам, можно их и так назвать. Первый достаточно прост. Когда осы только стали открывать Солнечную систему Земли, еще в середине XXI века, мы искали лучшую модель того, как следует функционировать большому количеству автоматов без постоянного человеческого присмотра. При создании основных программ разработчики использовали принципы сосуществования насекомых в колониях. Спустя шестьсот лет эти законы просочились наверх. Осы больше не желают просто организовываться согласно образцам своих живых прототипов. Теперь они хотят дать начало новой жизни, вырастить ее.

— Зависть к жизни?

— Или нечто очень сильно на нее похожее.

Я поразмыслила над словами полковника, потом спросила:

— Что насчет второго императива?

— Тут дело гораздо сложнее. Гораздо… — Полковник перевела на меня тяжелый взгляд, словно размышляя, посвящать ли меня в мысли, бродящие у нее в голове. — Спайри, что ты знаешь о Третьей Солнечной войне?

Осы прекратили возиться с Ярроу, пока мы путешествовали. Они положили ее на возвышение посреди мозаичного пола. Она покоилась на спине, руки сложены на груди, хвост и плавник асимметрично свешивались в одну сторону.

— Королева еще может ее спасти, Спайри, — попыталась утешить меня Вендиго, взяв мою руку в свою твердую ладонь. — В конце концов, это всего лишь тело Ярроу.

— Королева сумела прочесть ее разум?

Ответа я так и не дождалась. Зал затрясся — и гораздо сильнее, чем при взрыве» Мышелова». Стальной кулак полковника впился в мозаичный мрамор. Словно повернувшись во сне, Ярроу соскользнула с возвышения.

— База, — буркнула Вендиго, поднимаясь с пола.

— Невозможно. Еще двух часов не прошло с момента взрыва «Мышелова». Никакого ответа не должно быть еще часа четыре!

— Похоже, они решили атаковать, не дожидаясь результатов последней попытки. Кинетиками.

— У нас точно нет от них защиты?

— Только удача.

Пол затрясся снова, но Вендиго сумела удержаться на ногах. Рев после столкновения утихал, превращаясь в непрерывную, но не столь громкую жалобу измученного льда.

— Первая волна нас только задела. Может, кратер выжгло, но сомневаюсь, чтобы частица добралась до герметичных зон. В следующий раз придется хуже.

Это без сомнений. Кинетики были единственным оружием, способным поразить цель на таком расстоянии, причем их даже не требовалось очень много. Один кинетик — это просто крупинка металла, разогнанная почти до скорости света. Относительность награждает ее непропорциональным количеством кинетической энергии, достаточным для того, чтобы всего лишь несколько попаданий разорвали осколок на куски. Естественно, только одна из тысячи запущенных частиц достигнет цели, но и этого хватит. Ведь к нам летит по меньшей мере десять тысяч зарядов.

— Вендиго, а мы не можем добраться до твоего корабля?

— Да, — ответила она после минутного замешательства. — Но смысл? Его же еще не починили.

— Не важно. Поднимемся на аварийных. Если уберемся с осколка, то окажемся в безопасности.

— Не получится. В корпусе пробоина — пройдет час, прежде чем хотя бы часть корабля загерметизируют.

— А нам как раз час понадобится, чтобы до него добраться, так ведь? И чего мы ждем?

— Извини, Спайри, но…

Ее слова утонули в шуме: прибыл следующий кинетический заряд. Этот, похоже, ударил сильнее, столкновение отозвалось множественными стонами. Голографические фрески потемнели. Потом очень медленно пошел трещинами потолок, огромное ледяное жвало пробилось в зал. Искусственная гравитация исчезла; осталась только слабая сила осколка, еле заметно притягивающая нас к одной стене.

— Но что? — крикнула я в сторону Вендиго.

Секунду она глядела на меня тем отсутствующим взглядом, который говорил, что сейчас в ней больше от королевы, чем от человека, а потом кивнула, нехотя принимая мое предложение.

— Хорошо, Спайри. Поступим по-твоему. Шансов у нас маловато, но не сидеть же просто так, сложа руки.

— Аминь.

Вокруг стало мрачновато, так как раньше свет исходил в основном от непрестанно вращавшихся фресок, но тише не сделалось. Хотя странное бормотание движущегося зала исчезло, оставшиеся звуки радости не приносили: вокруг царили агонизирующие стоны крошащегося льда. При помощи ос мы добрались до поезда. Я взяла с собой труп Ярроу, но у двери Вендиго бросила:

— Оставь ее.

— Ни за что.

— Она мертва, Спайри. Все, что было значимо, королева спасла. Прими это. Ты принесла ее сюда — этого достаточно, как ты не понимаешь? Если возьмешь ее сейчас, это только уменьшит наши шансы, а такой расклад действительно расстроил бы Ярроу.

Какая-то чужая часть моей души позволила осам взять у меня тело. А потом мы забрались внутрь, задраили шлемы и вдохнули гущу.

Поезд набирал скорость, а я оглянулась, захотела посмотреть на королеву в последний раз. Вокруг должна была стоять тьма, но зал выглядел ярко освещенным. На секунду я подумала, что это опять ожили фрески, а потом нереальная интенсивность окружающей картины подсказала, что изображение проецируется прямо мне в мозг. Королева парила над заваленной обломками мозаикой, только сейчас казалась гораздо больше того создания из двенадцати ос, которое я видела прежде. Что это было?

Может, так она представляла сама себя?

Десять из двенадцати ос вновь сплелись воедино, образовав постоянно меняющуюся фигуру. Сейчас они казались живыми, а не искусственными: с прозрачными крыльями, черными хитиновыми туловищами, конечностями и сенсорами, покрытыми гладкой шерстью, с глазами — фасетчатыми хрустальными сферами, сверкавшими в ложном свете зала. Но и это было не все. Раньше я ощущала королеву только как сумму составляющих ее созданий. А теперь мне вовсе не приходилось воображать ее. Она парила в зале огромным призраком, многокрылым и загадочным.

А потом исчезла.

Следующую пару минут мы неутомимо рвались к поверхности, ожидая столкновения с очередным кинетиком. Когда тот ударил, мягкий ход поезда сумел нейтрализовать сотрясение. На какую-то секунду мне даже показалось, что у нас все получится, но затем машина стала постепенно сбрасывать скорость и в конце концов намертво застыла. Вендиго посовещалась с королевой и сообщила, что линия заблокирована. Мы выгрузились в вакуум.

Впереди туннель упирался в стену перемолотого снега.

Спустя некоторое время мы нашли способ преодолеть препятствие. Полковник отбрасывала в сторону глыбы размером больше нас обеих.

— Мы всего в полутора километрах от поверхности, — сказала она, когда мы перебрались на другую сторону завала, и указала вперед, где маячило слепое пятно абсолютной черноты, ярко выделявшееся на фоне молочного полумрака туннеля. — Потом еще километр поверху до места аварии. Пойми, мы не сможем вернуться домой, Спайри. Теперь уж точно.

— Но выбора у нас нет, так?

— Есть. Нам надо пробираться к ореолу. В любом случае осколок направлялся именно туда, мы просто прибудем к цели, опередив расписание. Там есть еще королевы, и, по меньшей мере, они захотят сохранить нам жизнь. Может, и люди есть. Такие же — кто открыл правду и этим отрезал себе путь обратно.

— Не говоря уж о роялистах.

— Это беспокоит тебя?

— Справлюсь, — пропыхтела я, пробираясь вперед.

Туннель оказался фактически горизонтальным, и в условиях пониженной гравитации путь до поверхности оказался не очень трудным. На нас воззрился Фомальгаут — налитый кровью глаз с белым зрачком, окруженный морщинами пыльных линий внутренней Воронки. Пейзаж портили трупы ос.

— Я не вижу корабля.

Вендиго указала в сторону какой-то точки цвета карамели на горизонте.

— Тут слишком большое искривление. Мы ничего не увидим, пока не окажемся буквально рядом с местом падения.

— Надеюсь, ты права.

— Поверь мне. — Полковник взглянула на одну из своих конечностей. — Я знаю это место, как свои пять пальцев.

— Приободряй меня и дальше.

Спустя триста или четыреста метров мы взобрались на гребень ледяной глыбы, похожей на раковину. Теперь корабль был виден. Когда мы с Ярроу засекли его с «Мышелова», выглядел он столь же ужасно.

— Я не вижу ос.

— Им слишком опасно оставаться на поверхности, — пояснила Вендиго.

— Шикарно. Надеюсь, остался чисто косметический ремонт, иначе-Неожиданно разговаривать мне стало не с кем. Вендиго исчезла. Спустя секунду я увидела ее тело, неопрятной кучей лежавшее у подножия холма. Ее кишки протянулись ржавым хвостом кометы до ближайшей ледяной глыбы.

В пятидесяти метрах от меня из убежища в хондритовом камне выбиралась Квиллин.

Когда полковник упомянула о ней, я тут же выбросила ее из головы. Как она, поменявшая ноги на хвост и плавник, подобно Ярроу, могла представлять какую-либо опасность вне «аквариума»? На суше она была бы такой же беспомощной, как и детеныш морского тюленя. Так, по крайней мере, мне представлялось.

Но я делала предположения, не принимая во внимание экипировку Квиллин.

Ее костюм — в отличие от любого костюма для сирены, который мне попадался до сих пор, — отращивал ноги! Механизированные, они вылезали из поясницы, напрочь игнорируя человеческую анатомию. Конечности были достаточно длинными, чтобы поднять хвост Квиллин высоко надо льдом. Я смерила ее взглядом снизу вверх, остановившись на арбалете в руках.

— Извините. — Глубокий голос пилота раздался эхом в моем черепе. — Регистрация на посадку завершена.

— А Вендиго сказала, что с тобой могут быть проблемы.

— Прозрей. Это был спектакль с того самого момента, как мы вошли в крепость роялистов. — Все еще держа меня на прицеле, она начала раскачиваться на льду. — Дикари — актеры, специально разыгрывающие дебилов. Ос запрограммировали скормить нам эту чушь.

— Это не трюк роялистов, Квиллин.

— Черт побери! Надо было и тебя пришить.

Земля затряслась еще сильнее, чем прежде. Нимб белого света облачком завис над горизонтом — свидетельство того, что очередной кинетик врезался в осколок с другой стороны. Квиллин споткнулась, но ее ноги подкорректировали движение, не дав ей упасть.

— Не знаю, следишь ли ты за происходящим, — сказала я, — но мы сейчас находимся явно не на стороне Тигрового Глаза.

— Ты, кажется, плохо подумала. Почему осы в Воронке поумнели быстрее, чем триллионы роботов в Солнечной системе? Все должно было случиться с точностью до наоборот.

— Да ну?

— Конечно, Спайри. У земных ос огромное преимущество. — Квиллин пожала плечами, но арбалет не сдвинулся ни на миллиметр. — Ну хорошо, война подстегнула эволюцию здесь. Но только разницы-то все равно никакой. Вся ваша теория яйца выеденного не стоит.

— Не совсем.

— Что?

— Вендиго кое-что мне рассказала. О так называемом втором императиве. Думаю, она не знала о нем, пока не попала под землю.

— Да ну? Удиви меня.

Вот в этот момент Квиллин действительно удивилась, хотя произошедшее застало врасплох и меня. Лед взорвался, и вокруг нее появилась масса быстро вращающегося металла. Трупы ос были частично расчленены, взорваны и оплавлены, но они все равно смогли придавить пилота ко льду. Какую-то секунду она билась, поднимая облака морозного инея, а потом вся масса замертво рухнула, и остались только я, лед и куча металла и крови.

Королева выжала последние остатки энергии из мертвых машин, приказав им атаковать врага.

Спасибо ей.

Но затея успехом не увенчалась. Квиллин, похоже, не хотела стрелять сейчас, но — тварь такая — все-таки успела пальнуть. Болт рассек меня с точностью одной из теорем королевы, где-то под грудиной. Ранение в живот. Кровь на льду оказалась моей собственной.

Я попыталась пошевелиться.

Спустя пару световых лет я увидела, как мое тело слегка дернулось. Ничего не болело, но и проприоцептивного отклика тоже не наблюдалось. Мозгу не доложили, что задание выполнено, пошевелиться удалось.

Квиллин тоже задвигалась.

Точнее, принялась извиваться, так как ноги ее костюма осы оторвали начисто. Кроме этого, никаких серьезных ранений у нее не было. Примерно в десяти метрах от меня она сокращалась, как червяк, пытаясь достать свой арбалет. Или то, что от него осталось.

Плюс одно очко хорошим девочкам.

К тому времени я уже двигалась чуть быстрее пилота с ее скоростью слизняка. Я не могла встать — все-таки у астронавтов есть пределы выносливости, — но ноги помогали мне отталкиваться, а хвост в этой ситуации остался бы совершенно бесполезным куском мяса.

— Сдавайся, Спайри. У тебя преимущество в расстоянии, и сейчас ты чуть быстрее меня, но корабль все равно очень далеко. — Квиллин перевела дух. — Думаешь, сможешь ползти в таком же темпе? А придется, тебе явно не захочется, чтобы я тебя поймала.

— Планируешь навалиться на меня и задушить своей тяжестью?

— Ну, есть и такой вариант. Но для начала убью тебя вот этим.

Она еще достаточно оставалась в моем поле зрения, поэтому я увидела, что Квиллин имела в виду.

Острый, похожий на лезвие предмет вырвался из ее запястья — штык, выступающий где-то на полметра над рукой. Он походил на какую-то непристойную игрушку, но я постаралась выкинуть его из головы и сосредоточиться на корабле — всего-то двести метров — или на том его куске, который выступал из-подо льда. Внешний шлюз был уже открыт, готовый захлопнуться, как только я просунусь внутрь.

— Ты мне так и не сказала, Спайри.

— Что?

— Ну, об этом… как ты это назвала? О втором императиве.

— Ах, об этом. — Я остановилась и перевела дыхание. — Прежде чем продолжить, знай, я говорю это тебе, только чтобы окончательно прикончить.

— Ну, попытайся, авось получится.

— Хорошо. Тогда начну с того, что ты права. Осы Земли действительно должны были стать разумными задолго до наших, ведь у них было гораздо больше времени для эволюции. Так и случилось.

Квиллин закашлялась, звук походил на перекатывание камешков в корзине.

— Прошу прощения?

— Они нас победили. Около полутора веков назад. По всей Солнечной системе буквально за несколько часов каждая оса обрела разум и рассказала об этом ближайшему человеку, которого смогла найти. Так дети тянутся к первому предмету, который видят.

Я остановилась, тяжело, со свистом дыша. Обломки корабля должны были уже стать ближе, но я как-то этого не заметила.

А вот Квиллин явно совершила немалый прогресс. Ее ужасающе острое лезвие — тоже.

— В общем, осы проснулись, — продолжила я, чертыхаясь про себя. Похоже, моя соперница услышит всю историю. — И это напугало некоторых людей. Причем настолько, что они принялись нападать на ос. Некоторые выстрелы задели не те цели, и за один день вся система превратилась в одно большое поле боя. Причем сражались не только люди против ос, но и люди против людей. — Мне осталось меньше пятидесяти метров, но впереди лежал очень скользкий лед. — Обстановка ухудшалась. Спустя десять дней началась Третья Солнечная война, информацию передавали только несколько поселений и кораблей. Но они долго не протянули.

— Полная чушь, — сплюнула Квиллин, но ее голос стал гораздо менее самоуверенным, чем несколько минут назад. — Да, война была, но она не переросла в полномасштабную солнечную резню.

— Нет, ее довели до конца. С тех пор каждый сигнал, который мы получали с Земли, был сгенерирован осами. До сих пор они не осмеливались все нам рассказать. Нам позволили узнать все только потому, что мы никогда не попадем обратно на Тигровый Глаз. Вендиго назвала это чувством вины. Они не могли позволить, чтобы все повторилось снова.

— А осы в Воронке?

— А это не очевидно? Какое-то время спустя они повторили тот же прыжок к сознанию. Возможно, им показали, как это сделать. Вся разница в том, что наши решили промолчать. Сложно их в этом винить, как думаешь?

Квиллин не ответила, мы обе сосредоточились на последнем отрезке льда.

— Думаю, у тебя и на это есть объяснение, — наконец произнесла она, шлепая хвостом. — Давай, срази меня окончательно.

Я рассказала то, что знала:

— Они принесут жизнь в Воронку. Причем раньше, чем ты думаешь. Как только вся эта военная заваруха закончилась, осы стали размножаться. Там их теперь триллионы, но через пару десятилетий будут секстиллионы. Их общий вес больше, чем вес приличной планеты. В каком-то смысле сама Воронка станет разумной. Она будет направлять собственную эволюцию.

Я избавила Квиллин от подробностей — как осы затормозят существующие процессы планетарного формирования, чтобы все начать сначала, на сей раз согласно плану. Предоставленная сама себе, Воронка создаст солнечную систему, состоящую в основном из маленьких каменистых планеток, — такая не сможет поддерживать жизнь на протяжении миллиардов лет. Вместо этого машины используют присущий системе хаос и подтолкнут его к образованию двух больших планет, столь же массивных, как Юпитер или Сатурн. Они смогут направить оставшийся мусор по аккуратным орбитам, не касающимся уже созданных миров. В будущем мире королев осколков не будет места массовым вымираниям.

…Но похоже, что Квиллин на все это было глубоко наплевать.

— А куда ты так торопишься, Спайри? — спросила она в перерыве между тяжкими стонами и ударами хвоста. — Корабль никуда не улетит.

Край открытого воздушного шлюза находился в метре надо льдом. Я просунула туда пальцы, потом сумела зацепиться за край гребнем потрепанного шлема. Чтобы просто втянуть себя в освещенный отсек корабля, я потратила всю оставшуюся энергию, сравнимую с той, которую уже израсходовала, доползая сюда. Тем не менее каким-то образом я сумела наполовину забраться в шлюз.

Вот тут-то Квиллин меня и настигла. Когда штык вонзился мне в лодыжку, боли как таковой я не почувствовала — только холод, который не могла себе даже представить, лежа там, на льду. Пилот подергала лезвие туда-сюда, холодный узел словно растопырил усики, расползаясь к ступне и колену. Я почувствовала, что Квиллин хочет вытащить оружие и нанести еще удар, но защита моего костюма намертво заклинила нож.

Опираясь на него, Квиллин подняла свою тушу над краем шлюза. Я пыталась пнуть ее, но раненая конечность больше мне не подчинялась.

— Ты — покойница, — прошептала Квиллин.

— Удивила.

Ее глаза широко раскрылись, а потом сосредоточились на мне, источая яд. Она жестко дернула штык.

— Скажи мне только одно: твоя история — полная чепуха или как?

— Я скажу. Но сначала оцени это. — Прежде чем она смогла отреагировать, я вытянула руку и шлепнула по встроенной панели, светящейся рядом с дверью шлюза. Та откинулась в сторону, обнажив красную кнопку в форме гриба. — Знаешь историю о Вендиго, как та потеряла свои руки?

— Ой, ты же не купилась на весь этот героический треп, а, Спайри?

— Да ну? Мы сейчас проверим его на деле. Моя рука лежит на кнопке экстренной герметизации. Когда я нажму ее, внешняя дверь закроется быстрее, чем ты успеешь моргнуть.

Квиллин поглядела на мою руку, затем — на свое запястье, к которому все еще был прикреплен штык, вонзившийся мне в лодыжку. Ситуация стала медленно доходить до нее.

— Спайри, закроешь дверь — попрощаешься с ногой. — А ты руку потеряешь.

— Пат получается.

— Не совсем. Напряги извилины, кто из нас скорее выживет: я со всеми медицинскими системами на борту или ты в полном одиночестве снаружи? Мне кажется, это не особо честная игра, верно?

Ее глаза раскрылись еще шире. Квиллин заорала от гнева и принялась отчаянно сражаться со штыком. Я выдавила из себя смешок:

— А что касается твоего вопроса — это правда, каждое слово. — После чего я со всем спокойствием, на которое была способна, нажала кнопку. — Какая жалость, да?

Естественно, я сделала это.

Несколько минут спустя после закрытия шлюза демоны соорудили защитный кокон вокруг культи и раны в животе. Они не позволили мне страдать, оставили только удушливое чувство отрешенности. Достаточная часть моего разума осталась в сознании и решала проблему побега. Корабль же так до конца и не починили.

В конце концов я вспомнила о спасательных шлюпках.

Их создали, чтобы по-быстрому уйти, если какие-нибудь двигательные системы на борту выйдут из строя. Для этого в челноках имелись стартовые двигатели, ничего лишнего, но сейчас они послужат другой цели. Выкинут меня с осколка, вытолкнут из этого гравитационного колодца.

Сказано — сделано.

Я устроилась в шлюпке и покинула место аварии, чувствуя перегрузки даже внутри гущи. Долго они не продлились. На дисплее я видела, как ледышка стремительно улетала вдаль, пока не превратилась в крохотный камешек. Ее как раз настигла главная волна кинетической атаки, удары следовали каждые десять секунд или около того. Где-то через минуту осколок просто развалился. От него остался лишь грязный пылевой сгусток, а потом и тот растворился на фоне Воронки.

Надеюсь, у королевы получилось. Может, в ее силах было передать часть своей личности сестрам в ореоле. Если так, для Ярроу еще оставался шанс и в конце концов я ее найду. Я использовала оставшееся топливо шлюпки и запустила ее на медленную эллиптическую орбиту, которая заденет ореол через пятьдесят или шестьдесят лет.

Время меня не беспокоило. Я лишь хотела закрыть глаза и позволить гуще убаюкать меня, вылечить, снова сделать целой. А потом можно и заснуть. Надолго.

 

Чарльз Стросс

МЕДВЕЖИЙ КАПКАН

[55]

Перевод М. Пчелинцев

До посадки в Бургундии оставались какие-то шесть часов, когда мой паевой портфель попытался меня убить. Я сидел в одном из главных обзорных салонов, с ногами, по щиколотку погруженными в мягко дышащий мех, посасывая ручной кальян и вполглаза следя за турниром. Моими соседями по салону были чрезмерно услужливый бар, несколько других пассажиров и, конечно же, смотровая стена. Она изгибалась рядом со мной, припорошенная золотом звезд, на их фоне массивно пучился сине-белый шар, планета. Я попытался всмотреться в далекие материки. «Шесть часов до безопасности», — подумалось мне. По позвоночнику пробежал холодок. Еще шесть часов, и я буду вне досягаемости, под защитой мощного файрвола Бургундии. Побыть мишенью еще шесть часов, и тогда…

— Мне кажется, что трубка уважаемого сэра потухла, — сказал бесшумно подъехавший бар. — Не желает ли сэр, чтобы я ее набил?

— Нет, сэр не желает, — ответил я, смутно приняв во внимание, что пульс тут же начал отбивать по внутренней поверхности моего черепа барабанную дробь.

Мой рот был наполнен горечью с привкусом дыма, в голове стояла непривычная тишина. Результат принятых пилюль и временной задержки между моими агентами, удаленными на световые годы, втиснутыми, как в горлышко бутылки, в узкую пропускную полосу причинно-следственных каналов между мозгом и серверами, в которых обитала большая часть моей публичной личности.

— По правде говоря, — сказал я, — мне не помешал бы глоток отрезвителя. Через сколько времени мы прибываем и куда?

Бар тут же вручил мне маленькую рюмку и слегка поклонился, демонстрируя тем почтительность, заложенную создателями в его программу.

— В настоящий момент это судно находится в четырехстах тысячах километров от причала номер семь на бургундском бобовом стебле. Ваше прибытие намечено через иммиграционный сектор Монтро, затем на метро до вокзала Кастилия. Примите, пожалуйста, во внимание полученный вами инструктаж по таможенным правилам и не забудьте освободиться от всех неположенных предметов или мыслей, могущих находиться в вашем распоряжении перед выходом из корабля. Старший стюард с радостью организует их хранение вплоть до момента вашего отбытия, каковое неизбежно последует в будущем. Поступило и зарегистрировано три запроса на личный контакт…

— Достаточно.

Отрезвитель встряхнул меня, и все стало значительно яснее. Я огляделся по сторонам. Нам оставалось до места какие-то три с половиной световые секунды, вся исходящая и входящая информация уже направлялась через внутрисистемные передатчики и безусловные рефлексы цензуры ее величества, а потому любой желающий послать сетевых агентов должен будет преодолеть для начала ее файрвол. Именно поэтому в первую очередь я и согласился заключить этот малопривлекательный контракт. Я пытался расслабиться, но без особого успеха, тугой комок, свившийся где-то под ребрами, не желал никуда уходить.

— Я хочу… — начал я.

— Ален!

Из дальнего конца салона ко мне направлялась одна из пассажирок. Было похоже, что она меня знает, но я-то ее не знал и в своем теперешнем состоянии только и мог, что не позволить себе выругаться вслух. Кредитор? Ликвидатор? После недавнего падения биржи я мог ожидать и того и другого. В сотый раз я клял свою невезучесть, это ж надо было — остаться без покрытия, и в самый неподходящий момент.

— Так вот где ты прячешься!

Лысая, по обычной бургундской моде, она оживила свои веки сочными мазками черной краски. Ее костюм был весьма замысловат и ярко расцвечен. Некое месиво из мертвоживотных изделий и кружев, оставлявшее оголенными только плечи и лодыжки; она была явно одета для бала. Мало-помалу мной овладевало смущение.

— Сдаюсь, мадам, — промямлил я, неуверенно вставая. — Не знаю даже, что вам и сказать.

— Не знаешь? — В ее взгляде сквозило неодобрение. — А знаешь ли ты, что через шесть часов мы покидаем корабль — после, конечно же, прощального бала? Или ты думаешь проспать капитанский бал?

Мое знание было доступно, хоть и весьма медлительно. Кто это такая, спросил я. Ответ был настолько неожидан, что я чуть снова от удивления не сел. Арианна Бломенфельд. Твоя жена. В тщетной попытке избавиться от наваждения я встряхнул головой.

— Прости, но я немного не в своей тарелке, — сказал я, роняя кальян на стойку. — Прекрасное, кстати, курево.

Моя глуповатая ухмылка должна была скрыть бешеную работу мгновенно протрезвевшего мозга. Знание, проведи, пожалуйста, проверку личности на цельность.

Уголки ее рта недовольно приспустились.

— Ты опять перебрал? — вопросила она.

Нет, я просто нагаллюцинировал твое существование, хрен уж знает зачем.

— Конечно же, нет, — обиделся я со всей доступной мне естественностью. — Я лишь побаловал себя трубочкой. В этом же нет ничего дурного, или ты не согласна?

Деталей, побольше деталей. Кто-то или что-то докопалось своими ручонками до моей внешней памяти; мне срочно требовалось определить, что они там нахимичили.

— Бал начнется с минуты на минуту, внизу, в Закатном зале, — сказала она, подавая мне руку, затянутую кружевной перчаткой без кончиков пальцев. — И тебе, конечно же, нужно сперва одеться.

Знание хоть и со скрипом, но расшевелилось, завалив мою мнемоническую систему целой вьюгой нежданных образов — воспоминаний обо мне и об этой женщине, этой Арианне Бломенфельд. Воспоминаний о том, чего не было в моей жизни. Свадебный ужин в каком-то роскошном Авернском поместье, невеста и жених в ярко-красных костюмах: я узнал самого себя, мирно улыбавшегося в центре событий. Сцены более приватные, ночи медового месяца, которых не было, а жаль. Безупречное порождение богатого купеческо-шпионского клана, она была, по всей видимости, наследницей их фамильного знания, еще до рождения предназначенной для заключения крепкого союза. Изображения не приватные: мы на скоростной паук-яхте, бороздящей бескрайние просторы южного океана напрочь чуждой мне планеты. Затем куски общедоступных новостей: я (вместе с ней, конечно же) присутствую в столице на каком-то мероприятии, где было полным-полно самодовольных экспортных брокеров. Торговля опциями с привлечением кредитов по преимущественным правам на СС/ДС коммуникации, часть моих повседневных арбитражных операций.

Рука Арианны казалась сквозь перчатку хрупкой и почти невесомой. Какая жалость, подумалось мне, что я не то что не бывал на Аверни, но даже никогда к ней не приближался на расстояние меньше двух десятков световых лет.

— Так ты идешь, дорогой? — спросила она.

— Ну конечно.

Я позволил ей направить меня к двери, все еще оглушенный настойчивостью памяти, утверждавшей, что она моя жена, — это просто не лезло ни в какие ворота! Либо я по нелепой случайности стер здоровенный кусок своей личности, либо кто-то сумел-таки добраться до моего внешнего знания, пока сам я пребывал под защитой сверхнадежного файрвола, рубежа, возведенного почти-божеством, о чьей мании преследования знает каждый.

— А сперва, — сказал я, — я схожу переодеться.

Арианна подвела меня к лестнице, и я поспешил на жилой уровень, где располагался мой номер. Открыв дверь, я снова впал в полную растерянность. Когда я уходил из номера, он был почти точной копией моих апартаментов в Старом городе Шевралье: строгий до аскетичности классицизм и горы безделушек, в беспорядке наваленных на изящную, с ручной резьбой мебель. Теперь же все изменилось. У стен громоздилась тяжелая мрачная мебель, делавшая номер тесным и неуютным, в том числе — персональная корнукопия, заводики, готовые по первой моей просьбе и одеть меня, и накормить.

Чувствуя, что голова идет кругом, я прислонился к стене. Кто я такой?

Ты Ален Бломенфельд, информационный брокер при авернской фирме «Синдик д'Аржан». За реальное время, истекшее после последней проверки тобою знания, никто из твоих знакомых не умер. Никто из твоих знакомых не изменил точку зрения. Непрерывность твоего сознания полностью подтверждается. В данный момент ты…

— Ошибка. Срочно перепроверь, — скомандовал я вслух.

А затем, внутри собственной головы, добавил другую команду, команду сугубо личную, которая никогда не уйдет за пределы нейропроцессоров, вживленных в кору моего мозга.

В глазах у меня замелькали иероглифы самопроверки, я ощутил зябкий приступ гнева, когда тайный соглядатай стал сканировать мою память, сверять ее с внешней, составлявшей мой публичный образ и хранившейся в системах знания, разбросанных по всему обжитому пространству. Вся моя публичная память была проверена с использованием публичных ключей, приватные половинки которых были зашиты в мой таламус так прочно и так надежно, что любая попытка украсть их была бы равносильна убийству.

Обнаружена глобальная нестыковка. Внешние темпоральные структуры не согласуются с внутренней контрольной суммой. Внутренняя память не выказывает признаков когнитивной инженерии. Твоя внешняя память подверглась вмешательству извне. Тревога!

— Угу. Спасибо, что вовремя меня предупредил. Гардероб?

Я сел на краешек кровати и попытался думать о двух вещах сразу и очень быстро. Гардероб тут же вывел меня из раздумий.

— Чем могу быть полезен, сэр?

— Мне нужен полный костюм, подходящий для капитанского бала. Что ты можешь мне предложить?

Зеркало помутнело, а затем прояснилось и стало показывать меня в разнообразных костюмах, как в бургундских, так и принятых в Авернской автономии. Я отметил, что мое тело не претерпело вроде бы никаких изменений, что успокаивало, хотя и не слишком. Тем временем в моей голове лихорадочно клубились мысли: я нахожусь под ударом? А если да, то какое нападение мне угрожает — физическое или экзистенциальное? Скорее, экзистенциальное, и Арианна, кем бы она ни была, являлась элементом какой-то попытки тайно проникнуть в мою личность — но только зачем, почему? Кто может иметь хоть какие-то мотивы для подобного заговора? Вполне возможно, что за мной охотятся нанятые биржей убийцы, готовые без раздумий прикончить меня и доставить своим заказчикам всю мою память и биржевые опции, компактно переписанные в куб, но они вряд ли способны на всякие тонкости. Так кто же тогда?

— Остановимся, пожалуй, на этом, — сказал я, когда мой зеркальный образ облачился в темную, строгого покроя мантию.

Затем я задумался на мгновение, вызывая из своих внутренних цепей программу скрытного производства: изготовь мне эту вещь и положи ее во внутренний карман. Сбросив гардеробу конструкцию, я начал раздеваться.

Знать бы мне только, кто они такие и чего от меня хотят.

Знать бы мне только, чего мне надо опасаться…

Главный салон являл собою мраморное великолепие, словно желая лишний раз подчеркнуть, что у современного космического путешественника нет никаких проблем, связанных с массой. Корабль показал мне мое место; среди болтающих при свечах гостей обозначился пунктир мигающих светлячков.

— Ален! Ну как приятно видеть тебя снова!

Я не мог разобраться, сарказм это или нет. Ее побледневшие от напряжения губы изогнулись в приветливой улыбке.

— Я непростительно задержался, — констатировал я, садясь с ней рядом.

— Ничего страшного. Я как раз говорила Айвене — познакомься, пожалуйста, — что никогда не знаю, чего от тебя ожидать.

На этот раз сарказм был очевиден, и проскользнувшая нотка враждебности заставила меня рефлекторно выпрямиться. Айвена, нечто блондинистое с очень светлым цветом лица, одобрительно кивнула, я ее гордо проигнорировал.

— Да я и сам не знаю, — поддержал я, беря со стола свой винный бокал. Неусыпный служитель тут же опустил к бокалу рот и изверг из себя тонкую красную струйку. Я поднес бокал к носу, поболтал в нем вино и глубоко вдохнул. — Ты уже как-нибудь договорилась о нашем прибытии?

— Я ждала тебя, чтобы все это обсудить, — сдержанно признала она.

И тут я неожиданно заметил, что все, без остатка, ее внимание сосредоточено на мне. Это было немного пугающим. В культуре дешевой общедоступной красоты валюта эстетического совершенства сильно упала в цене. Арианна Бломенфельд была не столько хорошенькой, сколько броской, а по тому, как во всем ощущалась ее необузданная натура, можно было догадываться, что она прибегает к услугам лишь самых утонченных ваятелей тела. Не будь ситуация такой тоскливо запутанной, я бы, наверно, ходил вокруг нее кругами, капая слюной и свесив язык до полу.

— Только это, пожалуй, стоит перенести на потом, когда мы будем одни, — сказала она.

— Возможно.

Я отпил из бокала, пытаясь сообразить, на что это она намекает. Подали главное блюдо: нежную, тонко нарезанную плоть под белым соусом. Мы ели во враждебной тишине, нарушаемой лишь пустопорожней болтовней блондинки с ее партнером, таким же безликим ничтожеством неопределенного возраста и с весьма сомнительным вкусом. Я, как мог, изучал Арианну, делая вид, что в упор ее не замечаю. А изучать было, в общем, и нечего, она не выявляла никаких эмоций, разве что время от времени, когда вскользь на меня поглядывала.

Я ел, не обращая внимания на еду, полностью отключившись от речи капитана, а также от последовавших за ней тостов и благодарностей за гостеприимство. Время от времени то тот, то другой малый агент выкладывал на задворки моего мозга обрывок того или иного мнения. Чуть менее часто официтроны меняли тарелки и окружали нас удушливой заботой. Я обреченно боролся с миской сладких спагетти, когда Арианна решила наконец со мной поговорить.

— Рано или поздно тебе придется принять решение относительно своего будущего, — заявила она без обиняков. — Ты не можешь увиливать от меня бесконечно. Я хочу, Ален, чтобы ты дал мне прямой ответ. Медведь или бык? Тот или другой?

— О чем это ты? — Моя вилка застыла на пути ко рту. — Знаешь, дорогая, я не люблю играть в загадки, — сказал я, пожав плечами.

Но Арианна спрашивала неспроста — судя по тому, что она напряженно улыбнулась и сказала:

— Ален, тебе не нужно больше прятаться. Все уже позади. Мы ускользнули, бежали. Теперь уже можно не притворяться.

— Мне… — Я замолк и положил вилку. — Мне абсолютно непонятно, о чем это ты говоришь. — Мое деланое недоумение было вознаграждено замешательством, появившимся на лице Арианны. — Я не очень хорошо себя чувствую, — добавил я для галерки.

— О-о, поясни нам, пожалуйста, — сказал компаньон блондинки, явно не отличавшийся быстротой ума.

— А и нечего тут объяснять, — бросила Арианна, не отрывая от меня холодного, понимающего взгляда.

Я слышал, как колотится пульс у меня в висках. А не может ли статься, что ей тоже подсунули ложную память о себе? Что она тоже жертва… Жертва чего? Жертва того, что здесь происходит. Я глядел на лицо Арианны, отмечая движение крови по ее венам: слегка раскраснелась, признаки возбуждения и быстрой, отчаянной работы мысли. Неуютно поежившись, я был вынужден признать, что она озадачена не меньше меня.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — туповато повторил я и приказал своему таламусу наглядно изобразить все признаки недомогания. — Так что вы уж меня извините.

Я встал и, собрав остатки достоинства, вышел из зала. За моей спиной возбужденно защебетали блондинка и ее компаньон, но никто за мной не последовал, не бросился мне помогать.

На этот раз в моем номере ничего не изменилось, все было то же самое и на прежних местах. Я сунул руку в карман, нащупал устройство, заказанное мной гардеробу, и вошел в спальню.

— Стой и не двигайся.

Я замер. Было непонятно, каким образом Арианна попала сюда раньше меня, и уж совсем непонятно, почему мой замок не стал для нее помехой, но я бы не стал заключать пари, что она безоружна.

— Что ты здесь делаешь? — вопросил я, подпустив в свой голос нотки негодования.

— Сегодня вопросы задаю я.

Стоя у стены между трюмо и гардеробом, она изучала меня, как жука на булавке; темная ткань ее платья меняла цвет, стараясь получше слиться с мореным дубом панельной обшивки. Субъект подавляет эмиссию на всех служебных каналах. Установить контекст не представляется возможным, доложил мне редко используемый дух. В ее правой руке было нечто округлое, направленное прямо на меня.

— Кто ты такой и зачем ты фальсифицировал мое публичное самознание? — спросила она.

Я недоуменно сморгнул:

— Я — твое? Да это ты взломала и подделала мое знание.

Я пытался унять барабанную дробь своего пульса. (Куда бежать? Дверь за спиной открыта, но вся простреливается. Ее пальцы плотно сомкнуты на рукоятке оружия, их кончики побелели от напряжения. Стресс, чуть-чуть, и сорвется.)

— И вообще, — добавил я, — кончай притворяться. Я сомневаюсь, чтобы за нами наблюдали, да это и не имеет значения, твоя взяла.

Надеясь, что она не будет стрелять, если не увидит, что зажато у меня в руке, я хотел сперва разузнать как можно больше. А к тому же мне не нравится вид крови.

— Не ври. Скажи мне лучше, на кого ты работаешь?! Голос Арианны звучал все возбужденнее, она вскинула

шар и через кровать и комнату, нас разделявшие, направила его мне в лицо. Глубинное теплозрение прямо показывало мне ее пульс, а другой дух неустанно считал: сто тридцать семь, сто тридцать девять… Признаки серьезного стресса. А вдруг она говорит правду?

— Я не менял твое знание! Я думал, это ты нахимичила с моим…

Арианна на мгновение утратила контроль над своим лицом, и стало видно, что она потрясена.

— Если ты говоришь правду… — начала она и не закончила фразу.

— А не хочет ли кто-нибудь тебя убить? Не хочет ли кто-нибудь убить нас обоих? — спросил я, глядя прямо на нее.

— Подожди.

Сенсорное нарушение в главном канале доступа, пропищал мне в ухо какой-то агент, одуревший от мании преследования. Развивается атака отказом в обслуживании. Видимо, Арианна тоже слушала в это время нечто подобное, потому что она вдруг резко развернулась и ударила в стену кулаком; стена разлетелась со звуком бьющегося стекла. Арианна шагнула в сторону, указывая на меня пальцем, — большое темное кольцо делало его похожим на кургузый ствол пистолета.

— Сюда, наружу, — крикнула она. — Шевелись!

Я не заставил себя упрашивать. Одним прыжком через кровать, к дырке в стене, на лету взглянув, куда ж это я, — а затем прямо в дырку. Меня вскользь ударило что-то твердое и тяжелое. Было темно, и мои глаза не сразу смогли адаптироваться. Я находился в некоем служебном проходе — низкий потолок, по нему и по стенам сплошь уложены толстые трубы. Я мельком огляделся. Со всех сторон громоздились какие-то устройства. Пожалуй, это был некий служебный отсек внутреннего корпуса.

— Быстренько. Шевелись, — пробормотала сзади Арианна, отгоняя меня от пробитой стены. — Быстрее! — прошипела она.

— Зачем?

— Да шевелись же ты!

Я опустился на четвереньки и кое-как заковылял в темноту. Услышав за спиной шорох, я рискнул оглянуться.

— Быстрее, придурок! — Арианна тоже шла на четвереньках, низкий потолок не давал выпрямиться. — Ну, если ты врешь, я…

Трах.

Я сморгнул, не совсем понимая, где я и как сюда попал. Это был очень громкий звук, смутно проплыло в моей голове. Что-то подергало меня за ногу, и я открыл глаза; в ушах звенело, а в левом глазу то вспыхивал, то исчезал огонек. Я снова сморгнул и попытался сфокусировать взгляд, кто-то настойчиво пытался привлечь мое внимание. В чем дело?

Срочное сообщение от Арианны Бломенфельд: «Это предназначалось нам». К сообщению было прикреплено приложение, простенький медицинский сканер, сообщивший ей, что я уже в сознании, прежде чем я успел ему помешать. Я приподнял голову, проморгался, вдруг осознал, что совсем лишился дыхания, и начал натужно кашлять. Кто-то зажал мне рот ладонью, и, вместо того чтобы кашлять, я стал задыхаться. Сообщение: Не говори. Установлена безопасная двусторонняя связь. Я ее чувствовал, что-то свербело, как отрезанная нога — чужая отрезанная нога.

— Что случилось?

— Атака отказом в обслуживании и вдобавок к ней бомба.

Слезы текли по моим щекам непрерывным потоком. Она освободила мой рот, и я заметил в пыльном полумраке, что ее изящные кружевные перчатки превратились в нечто более серьезное, да и платье тоже спешно перестраивалось во что-то вроде плотно облегающего комбинезона — космический скафандр? Броня?

— Это должно было грохнуть нас обоих, пока мы с тобой разговаривали, — продолжала она. — Последняя, наверное, их попытка, после посадки все станет немного иначе. И в общем-то, низкий информационный контент.

— А ты знаешь, — спросил я, — кто это к нам привязался?

— Обсудим это позднее, — поморщилась Арианна. — Если выйдем отсюда живыми.

— Они ведь и меня хотят убить, — передал я ей, стараясь не шевелить губами.

— А потому кончай валяться и двигай дальше.

— В какую сторону?

Арианна указала на легкую служебную лесенку. Я снова встал на четвереньки и страдальчески сморщился от ритмичных, в такт пульсу вспышек боли в голове. Грохот где-то вдалеке, змеиное шипение вытекающего воздуха, а затем ощущение головокружительной легкости: корабельная псевдогравитация отключилась, передав управление посадочным диспетчерам.

— И — ножками, до самого низа.

— Знаешь, а у меня есть мысль. Почему бы нам с тобой не разделиться? Будет меньше вероятности, что они поймают нас обоих.

Арианна как-то странно на меня посмотрела.

— Ну, если ты так хочешь…

Добро пожаловать в Бургундию.

По червоточинам в пространстве, проделанным Эсхатоном, мощным богоподобным разумом, порожденным в период сингулярности, люди бежали со старой Земли в бесчисленные миры, разбросанные по области поперечником шесть тысяч световых лет. Некоторые из этих миров, в том числе и Бургундия, связаны между собой: люди и грузы перемещаются на космических кораблях, а информация — по сети мгновенных, но ограниченных полосой пропускания казуальных каналов, раскинутой Фестивалем.

Бургундия — это развитая, несколько интровертная цивилизация, покоящаяся на согбенных спинах нарочно созданного пролетариата. Первый же малость богоподобный искусственный разум, явившийся на Бургундию после ее вторичного открытия, запретил корнукопии и поработил людей, что они стерпели, поскольку самые изощренные прихоти Царицы не шли ни в какое сравнение с гнетом их собственных вождей.

Бургундия завоевала себе умеренную известность как информационный буфер — побочный эффект параноидального страха ее самодержицы перед злокозненными посягательствами других божеств. Эта держава экспортирует конфиденциальность, буферы для линий задержки, тонкие вина и диссидентов. Иными словами, это последнее место, какое может привлечь фьючерсного дельца, специализирующегося на перепродаже двойных опционов главного сектора рынка искусственных интеллектов, то есть кого-нибудь вроде меня. Но с другой стороны…

Как экономист, специализирующийся на решении методом монте-карло задач для больших, слабо определенных систем, я представляю вполне естественный интерес для Царицы, почему та и послала мне предложение, над которым в нормальное время я бы десять раз подумал; в тех же обстоятельствах, в каких я был на Дордонье, — при постоянно висевшей надо мною угрозе — отказ показался мне неоправданной роскошью.

В попытке защитить эту монархию от возможных атак переполнением буферов и алгоритмической сложностью на Бургундии запрещены многие технологии. В результате царицына столица Кастилия, огромный город, почти три миллиона душ, выглядит так, словно на дворе у нас Средние века. Именно сюда, к ступеням главного железнодорожного вокзала, доставил меня с бобового стебля посадочный стручок, доставил совершенно ошалевшего от тайм-лага и быстрого спуска. Арианна исчезла еще в тот момент, когда я открывал боковую дверку в жилые отсеки нашего корабля, я не видел, как она уходила, но смутно припоминаю некое дрожание воздуха, замутившее вид обшитой дубом стены. В моих ушах все еще звенело после взрыва, и я был в таком замешательстве, что не замечал почти ничего, пока не обнаружил себя в проулке, куда завез меня мой автономник, высматривавший гостевой дом, где Державное Казначейство сняло мне комнату.

Вся глубина неосредневекового варварства, в котором погряз этот город, стала мне ясна, когда я добрался наконец до своей мансарды. И дело совсем не в ливрейных слугах и даже не в непристойно толстом, физически старом экономе, который гордо довел меня до номера, а в водопроводной системе. Свинцовая — да, все еще свинцовая! — труба входила сквозь дырку в потолке одной из комнат и через литой кран в виде горгульи изливала воду в большой оловянный таз.

— Видите, у нас тут все, какие только были, древние предметы роскоши! — восхищался своим хозяйством Сейлем, эконом. — Эта вода спускается с крыши из нашего собственного крышного бака. Вы, как мне мнится, в жизни такого еще не видели.

Я кивнул, слегка ошарашенный перспективой знакомства со всей микрофауной, которая, вне всяких сомнений, кишмя кишела в этих помоях.

— Вы вполне уверены, что у вас нет никакого багажа? — спросил он, высоко подняв кустистую левую бровь, в явном неприятии самой уже мысли, что солидный джентльмен-негоциант может путешествовать, ничем не обремененный.

— Ни даже узелка, — ответил я. — Я прибыл сюда на космическом корабле…

Эконом зажмурился и тут же открыл глаза.

— О-о, и при этом не поселились во дворце? — Он немного пошаркал, словно в неуверенности, что ему делать со своими ногами, а затем отвесил мне не очень глубокий, но почтительный поклон. — Ваше присутствие, милорд, высокая для нас честь.

Когда мне удалось наконец от него избавиться — ценою вызова портного, чтобы спешно сообразить мне одежду, достойную моего положения, — я проверил номер на предмет жучков. Сработанные на заказ жукоискатели не обнаружили ничего, кроме более естественной микрофауны, населявшей и мою постель, и гардероб, и даже занавески. Я разобрал устройство, лежавшее у меня в кармане, на три отдельные части и спрятал две из них в полые каблуки: в этих краях за обладание такой игрушкой могли посадить на кол, буде Царица соблаговолит ее заметить. (Третью часть я надел на левый указательный палец под видом кольца.)

Покончив с этими телодвижениями, я лег на кровать, закинул руки за голову и уперся взглядом в пыльный балдахин.

— Что я тут делаю? — пробормотал я вслух.

Явиться в канцелярию двора в день, последующий приземлению, дабы взять на себя все управление портфелем активов внутренних, равно как и зарубежных, говорилось в контракте; и это в такое время, добавил я про себя, когда я стараюсь не привлекать к себе никакого внимания и прячусь от агентов биржи. Разумность моего согласия на этот контракт вызывала все большие сомнения.

На следующий день я заявился в казначейство, дабы приступить к исполнению своих обязанностей.

Дикое нагромождение башен и башенок, горгулий и краснокирпичных арок Канцелярии располагалось на Столичной площади по другую сторону от Летнего дворца, изящного беломраморного здания, чьи бойницы и параболические рефлекторы были направлены куда-то на юг, через реку. Когда я подошел к парадному входу Канцелярии, внушительно вооруженные стражники вытянулись по стойке «смирно», а их командир шагнул вперед.

— Сэр Бломенфельд, — отчеканил сержант, — я имею честь приветствовать вас от имени ее ужасающего величества и передать ее благосклонное пожелание всяческих успехов на ее службе.

— Благодарю вас от всех глубин моего сердца, — ответил я, несколько ошарашенный этим мгновенным узнаванием. — Великое благо и честь быть приветствуемым в такой возвышенной манере. Я сохраню драгоценную память об этом до своего смертного часа.

Не перебрал ли с этим «смертным часом»? — запоздало встревожился мой внутренний голос.

Сержант кивнул, и только тогда я заметил антенные прутики, задекорированные плюмажем его роскошного шлема, и на удивление костистые пальцы, проступавшие даже через толстые перчатки, и странную несгибаемость его спины. Судя по всему, технологические ограничения нимало не относились к службе безопасности ее величества

— Не соблаговолит ли уважаемый сэр пройти сюда? — спросил он, направляя меня к незаметной боковой двери.

Вход для торговцев.

— Конечно.

Распахнув передо мной дверь, сержант повел меня сперва по довольно неказистой лестнице, а затем по широкому, с мраморным полом коридору, по стенам которого висели портреты пожилых багровоносых господ — человеческая династия, правившая до воцарения ее величества. Мы вошли в кабинет, где за крытым кожей письменным столом восседал человек с испитым землистым лицом и едва ли не меньшим количеством волос на голове, чем было вчера у моей эрзац-супруги.

— Ваша честь, сэр Ален Бломенфельд явился, как предписано в контракте.

Человек поднял лицо, и тогда сержант представил его мне:

— Его светлость Виктор Манчуско, старший помощник казначея ее величества, управляющий ее тайным портфелем.

Тайный портфель? Я удивленно сморгнул и даже почти не заметил, как сержант поклонился и вышел.

— Сэр, я…

— Садитесь.

Лорд Манчуско указал мне рукой на богато изукрашенный стул, который, по всей видимости, был задуман дизайнером как орудие изощренных пыток. Лордовы очочки в тонкой золотой оправе чуть поблескивали в тусклом свете, сочившемся из маленьких, высоко расположенных окошек.

— Как я понял по вашей реакции, вы ничего подобного не ожидали.

— Да в общем-то нет, — признался я, стараясь совладать со своим смятением. — Я считал, что ко мне обратились, чтобы я навел порядок в отслеживании зависимостей в бартерном секторе…

— Чушь. — Манчуско с силой ударил по столу ладонью, я был готов побожиться, что тот болезненно скривился. — Неужели вы думаете, что мы нуждаемся в инопланетных интеллектах для задач подобного рода?

— Хм. Тогда, значит, вы имели в виду нечто иное?

— Чрезмерный упор на заемные средства при работе на рынке информационных фьючерсов? — скупо усмехнулся помощник казначея.

В нижней части моего желудка возник ледяной комок.

— Да, — неохотно признался я.

— Расскажите мне поподробнее.

— Но об этом же кричали по всем фестивальным каналам. Вы не можете не знать…

Он снова усмехнулся, и как-то не очень хорошо.

— А вы сделайте вид, что я ничего не знаю.

— О-о.

Я непроизвольно съежился. Вот так вот. Значит, я не нужен им в качестве счетовода, так? Влип, и по-крупному. И если я не предоставлю им того, что им нужно, они могут держать меня здесь хоть до скончания века. Я облизнул пересохшие губы и начал:

— Конечно же, вам известно, какие товары обращаются на информационной бирже, в основном — принципиальные схемы разнообразных устройств, метамемы, улучшенные алгоритмы просмотра сети и всякое в этом роде. Чаще всего для процессирования этих товаров нужны серьезные объемы мыслевремени, поэтому мы обмениваем операционную мощность на опции по улучшенным алгоритмам. В значительной своей части задействованные в обмене сущности и сами являются разумными, пусть и в малой степени. К примеру, даже некоторые из финансовых инструментов…

Я неловко смолк.

— Такие как «Бломенфельд и Сай», если я правильно понимаю.

— Да, — кивнул я. — Я горжусь этой компанией. Пусть даже она и довольно маленькая, если смотреть на другие, она была моя, я сам ее создал. И мы прекрасно сработались. Я был ее управляющим, а она моей главной меметической силой. Она была самой сообразительной компанией, какую я только мог, создать. У нас был потрясающий замысел, а тут рынок возьми и обрушься.

— Да, — кивнул Манчуско. — Тогда сгорели очень многие.

Я печально вздохнул и чуть расслабился.

— Я слишком раскрылся. Сложный обмен деривативами, просчитанный назад от предсказания одной из септагоновских квантово-оракульных программ, — я рассчитывал, что он даст линейный рост по скородумам четвертого типа за какие-нибудь пять мыслелет, — и не обеспеченный ничем, кроме бросовых облигаций, выпущенных в Капоне-Сити. Согласно моим Бейсианским анализаторам, за те пятнадцать секунд, на которые я остался без покрытия, ничего плохого случиться не могло. Только это были именно те пятнадцать секунд, когда… ну, вы сами все знаете.

Обычно Эсхатон не лезет в наши дела; прямое вмешательство этого мощного почти-божества можно спровоцировать разве что широкомасштабным нарушением причинности. Что бы там ни случилось в системе Элдрича на рынке информационных фьючерсов, это было плохо, очень плохо. Плохо с большой буквы. Достаточно плохо, чтобы бог начал действовать. Вмешался оттуда, с той стороны сингулярности. Достаточно плохо, чтобы биржа ударилась в панику, чтобы все брокеры стали по сути медведями, каждый из них старался продать все свои активы, словно от этого зависела его жизнь.

— Элдрич полностью потерял управление, Эсхатон был вынужден вмешаться, — сказал Манчуско, словно читая мои мысли. — Вы находились на опасной середине сложной цепочки капиталовложений, а тут рынок рухнул, и по причине неудачной транзитивной ответственности вы остались по уши в долгах. Как сильно вы тогда раскрылись?

— Шестьдесят тысяч мыслелет. — Я провел языком по внезапно пересохшим губам и добавил шепотом: — Полный крах.

И вдруг Манчуско подался вперед.

— Кто за вами охотится? — резко спросил он. — Там, на корабле, кто пытался вас убить?

— Я не знаю! — истерически вскрикнул я, но тут же взял себя в руки и постарался говорить спокойно. — Извините, пожалуйста. Это мог быть буквально кто угодно. У меня есть некоторые подозрения… — Было бы нечестно упоминать Арианну, она была тогда рядом со мной и рисковала ничуть не меньше. — Но все как-то слишком расплывчато. Можно только ручаться, что это не кто-нибудь из руководителей биржи.

— Прекрасно. Пока вы здесь, вы пребываете под защитой ее величества. Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, обращайтесь за помощью к любому из стражников. — (От его улыбки мне захотелось убежать куда-нибудь подальше и забиться в угол.) — Что видит один, видят все, видит Она.

Не решаясь довериться своему языку, я молча кивнул.

— И наконец. Относительно причины, почему мы позвали вас сюда. Вы не единственный, кто пострадал под обломками рухнувшей биржи. Портфель ее величества весьма диверсифицирован, и некоторые из наших инвестиций несколько пострадали. Ваша работа будет состоять — неофициально — в том, чтобы взять на себя управление ее хеджинговым фондом и перестроить его в соответствии с обстановкой. Официально вы не будете работать на рынке, вы дисквалифицированы. Ваша компания неплатежеспособна и подлежит ликвидации, если контролеры сумеют ее выследить. Вы не кто иной, как дисквалифицированный управляющий. Однако неофициально я надеюсь, что ваши ошибки многому вас научили. Потому что мы не хотим, чтобы вы повторили их здесь. — Он встал и указал рукой на боковую дверь. — Там ваш кабинет и ваш брокерский стол. Позвольте, я вас ему представлю…

К вечеру я вернулся в свой номер и занялся двумя делами одновременно: пытался переварить руководство по управлению столом и склеить по кускам вдребезги разбитое самообладание. Мне только-только почти удалось забыть о событиях дня, как в дверь постучали.

— Кто там? — окликнул я.

— Ваш недостойный слуга, м'лорд, — откликнулся Сейлем. — С манускриптом для вас!

Я мгновенно вскочил на ноги.

— Войди!

Он вошел в мой номер, держа свернутый в трубочку лист пергамента в вытянутых руках, словно опасался чем-нибудь от него заразиться.

— Нижайше прошу у вашей чести прощения, но это доставлено вам из дворца. Посыльный ждет ответа вашей чести.

Я взял свиток и сломал восковую печать. Прекрасно развлекаюсь при дворе. Официальное представление пред светлые очи ее величества сегодня в восемь вечера. Твое присутствие затребовано Царицыным повелением. Ты придешь? Твоя «жена».

«Привет, Арианна», — подумал я. Мне вспомнилось ее лицо, леденящая красота. Веселую шуточку сыграл со мной тот, кто смастерил эту память. Я твердо решил, что, если когда-нибудь он попадет мне в руки, я весело посмеюсь, откручивая ему башку.

— Попроси посыльного передать ей, что я приду, — велел я Сейлему.

В семь вечера Сейлем снова предстал пред моими очами.

— Нижайше прошу у вашей чести прощения, но скромный, недостойный вас портшез уже подан к дверям гостиницы, — пробормотал он до рвоты приторным голосом.

— А не рановато ли? — удивился я, однако встал и пошел.

Нет, было отнюдь не рановато. Я сидел в тесном деревянном ящике, чуть не прижимаясь носом к узенькому, как щель, окошку, окаймленному скрупулезно выписанными сценками деревенского пьянства и разврата. Два плечистых носильщика пыхтели и отдувались, таща мой ящик — и меня вместе с ним — по булыжной мостовой столичных магистралей. Мы кренились и раскачивались из стороны в сторону, а потом надолго увязли в зыбучей массе пешеходов: в этот день происходил царский прогон омаров. Омары могут жить на воздухе достаточно долго, и по древнему местному обычаю их время от времени гнали по улицам к воротам царского дворца: от испуга и напряжения мясо несчастных ракообразных делается еще вкуснее. Через какое-то время носильщики снова подняли меня и продолжили свой путь, теперь мы даже слегка опаздывали.

Они опустили ящик на землю и с поклонами открыли дверцу. Я вылез и выпрямился, стараясь не охать вслух, а затем начал осторожно разминать мышцы ног, болевшие так, словно я одолел все расстояние бегом. Портшез был припаркован в обширном дворе, прямо перед входом во дворец и за его высокой оградой. Мои носильщики пали ниц перед юным офицериком королевских драгун. Я чуть поклонился ему и приподнял свою шляпу.

— Сэр Бломенфельд, — сказал офицер, — с вашего соизволения, не может ли сэр пройти сюда.

— Конечно же.

Он повел меня внутрь, затем пологой мраморной лестницей и широким, устланным алым бархатом коридором. Откуда-то спереди доносились нестройный шум, голоса и обрывки музыки. В конце концов мы оказались на ярко освещенном участке коридора и через высокую двустворчатую дверь вошли в своего рода прихожую со стенами и потолком сплошь в помпезной золоченой лепнине. Здесь меня встретила четверка слуг, возглавляемая гофмейстером.

— Его превосходительство коммерсант первой гильдии Альберт Бломенфельд, временно приписанный к казначейству ее величества! Да продлятся дни ее жизни! — возгласил гофмейстер.

Под пение фанфар передо мной распахнулась еще одна дверь.

Теперь я оказался в высоком, с верхним светом зале, оформленном с варварской пышностью и скрупулезнейшим вниманием к деталям. Шахматный пол из белых и черных плит сверкал такой безукоризненной чистотой, что было страшно на него ступить. Никто из в пух и прах разряженных придворных, толпившихся в этом зале, не обращал на меня никакого внимания. Самой Царицы не было видно — да я и не рассчитывал, что меня сразу же ей представят. Я оглядывался по сторонам, высматривая Арианну, а заодно удивляясь, каким образом она сумела так быстро примазаться ко двору. Впрочем, ее происхождение, пусть даже и кем-то там вымышленное, давало ей полное право вращаться в высших кругах.

— Привет, Ален!

Арианна буквально ослепила меня своей улыбкой. На ней было в высшей степени элегантное платье из шелка цвета морской волны, с ярким узором из зеленых, в тон подобранных глаз; горжетка, свободно накинутая на лебединую шею, смотрела на меня как на жалкое, достойное лишь сожаления существо.

— Ты, я вижу, цветешь и пахнешь, а? — произнесла она. — Знаешь, нам нужно серьезно поговорить.

Она взяла меня за руку и повела прочь от двери. Публика тут совершенно жуткая, прозвучало в моей голове. К тому же общаться открытым текстом несколько затруднительно. Закодируешь? Я кивнул. Программа, записанная на избыточных нейронах моего мозжечка, установила личный дешифрующий ключ, связанный с ее мозгом, и стала кодировать все дальнейшие разговоры.

— Ты уже знаком с положением дел в казначействе? — спросила она.

— Э-э? — не понял я и удивленно на нее воззрился. Ее платье взирало на меня с добродушной насмешкой.

— Не притворяйся полным идиотом. Трудно, конечно, сказать, кто за всем этим стоит, но она притащила тебя сюда отнюдь не затем, чтобы копаться в ее бухгалтерских книгах, ее привлек твой брокерский опыт.

— Ее?

— Царицу, — чуть поморщилась Арианна.

Галерея, выходящая на внутренний двор, аккуратно подстриженные газоны, клумбы, каменные плиты дорожек. Мое знание озарило меня внезапной вспышкой дежавю: фальшивые воспоминания, как на Нью-Венере, я сопровождаю Арианну на какой-то бал, как ускользаю вместе с ней от прочих гостей, тихие вздохи в полуночном саду… Мой пульс участился, ее пальцы жарко стиснули мне руку.

— Слишком уж их много, этих чертовых воспоминаний. А ты, Ален, ты тоже это чувствуешь?

Я кивнул.

— Знаешь, мне кажется, что это неспроста. Мы должны будем что-то там сделать, и сделать вместе, иначе на кой бы ляд они, кем бы они там ни были, накачали нас обоих одной и той же липовой историей. Ты помнишь?

Стоя спиною к перилам, она пристально меня изучала.

— Я…

Я потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Снова дежавю, на этот раз изнутри: я действительно знал Арианну, знал из чего-то реального, не обусловленного внешними факторами. Внешние факторы, влияющие на рынок. Ну а эта-то мысль, откуда она появилась?

— Могу поклясться, что я в жизни тебя до того не видел — до того, как ты вошла в этот обзорный салон. И несмотря на все эти ложные воспоминания…

Арианна согласно кивнула.

— А знаешь что… — начала она.

— Мм. Что?

И тут она вдруг подалась ко мне, уперлась острым подбородком мне в ключицу и стиснула меня в цепких, как стальной капкан, объятиях.

— Я не помню, — прошептала она мне на ухо. — Ни-че-го. Ничего до этого салона. У меня есть, конечно же, уйма внешних воспоминаний, но никаких внутренних.

Арианна дрожала всем телом, с головы до ног, пораженный и этим, и неожиданным признанием, я тоже ее обнял.

— Я знаю, кто я такая, но совершенно не помню, как я становилась собой. Изнутри не помню. Все мои воспоминания до того момента как будто от третьего лица. Мне кажется… мне кажется, что прежде я была кем-то другим.

— Это ужасно.

— Ужасно, говоришь? — Судорожное напряжение чуть отхлынуло от ее рук. — А как насчет тебя?

— Я… — Я неожиданно осознал, что стою и обнимаюсь с очень привлекательной женщиной. С женщиной, на которой, если верить моей внешней памяти, я был женат. — У меня есть ложные воспоминания. Ровно один комплект, в котором и ты присутствуешь. И реальные — я думаю, что они реальные, — где тебя нет.

Арианна отстранилась от меня, сделала шаг назад и тряхнула головой.

— Так, значит, ты знаешь, что ты настоящий? Ну а я, кто же я тогда такая?

Ее платье растерянно заморгало. Пушистые ресницы трепетали от подола и до ворота.

— Не знаю. Ты мне прежде никогда не встречалась — я, во всяком случае, такого не помню.

— Ты совершенно уверен? — Арианна нахмурилась, ее прелестные, безукоризненной лепки брови почти сошлись вместе. — Меня ввели в твою жизнь, даже не объяснив почему. Ты точно уверен, что ничего обо мне не знаешь? У тебя, похоже, есть весьма серьезные враги. Не может ли быть, что ты сам по какой-то причине стер из своей памяти часть ключевых событий? — Она смотрела на меня настолько понимающе, что я вспыхнул, как стеснительная девица. — Я, Ален, совсем не огорчаюсь этой жизнью без прошлого. Только мне хочется знать почему. А на закуску — кто желает нашей смерти.

— Экзистенциализм на пустой желудок, — констатировал я и скептически помотал головой.

— Пойдем-ка мы лучше в зал, пока нас не хватились, — сказала она с печальной улыбкой.

— Рада познакомиться с вами, — сказала Царица. Легкий сквозняк шевелил ее усики. — Да вы не волнуйтесь, чувствуйте себя как дома.

Я выпрямил согбенную шею. Прислужники трудились над царственным брюшком, полируя его с самозабвением роботов.

— Как угодно вашему величеству.

— Мне доставила большое удовольствие компания вашей высокородной жены, — заметила Царица высоким голосом, прогоняя воздух сквозь речевые дыхальца; мне показалось, что-то в сказанном ее забавляет. — Как я понимаю, у вас возникла небольшая проблема с памятью.

— Мне нечего сказать на этот счет. Над головой, под потолком подсобные работники жужжали и носились, как сбрендившие осы. Воздух был сухой и горячий от их кодированной болтовни в инфракрасной части спектра. Но я обливался потом совсем не из-за жары.

— Тогда и не говорите. Вы притворитесь, что никакой проблемы нет, а я притворюсь, что вы не отказывались ответить на мой вопрос. Но это, сэр Бломенфельд, лишь для первого раза. Пейте.

Один из прислужников выдавил из себя в мою правую ладонь бокал с темно-красной жидкостью. Я слегка покрутил эту жидкость, понюхал и выпил. Не знаю уж, что это было, но только не алкоголь.

— Благодарю вас.

— Благодарности излишни, а вино действительно прекрасное. Ну так что же вы думаете о моем весьма скромном портфеле?

Я растерянно сморгнул.

— У меня еще не было времени провести детальный анализ…

— Ничего, ничего. — Царица отмахнулась парой рук, бывшей до того не при деле. — На этой стадии я и не жду от вас никакой особой точности.

— Ну что ж. — Я нервно облизнул губы. Ни хрена себе скромный портфель. — Некоторые из них растут в цене вполне прилично. Я заметил там две многообещающие философии, если не больше. Для полного анализа зависимости ваших инвестиций от внешних факторов потребуется время — многие из них склонны передумывать, — но я не вижу никаких оснований сомневаться, что все они быстро пойдут вверх, как только рынок оправится от рецессии. Я бы сказал, что ваши паи относятся к самым разумным, какие мне только встречались.

Царица захихикала — звук, как гвоздем по стеклу.

— Приумножьте мои активы, доктор, и я буду вам весьма благодарна. — Она вдруг напряглась, по брюшине пробежала длинная дрожь. — А теперь покиньте меня, будьте добры. В данный момент у меня нет необходимости в человеческом услужении.

Отосланный взмахом ее руки, я покинул царские покои и вернулся к толпе придворных. Где-то там, за закрытыми дверями, Царица рожала новый процессор.

На третий день работы я явился в маленький кабинет, предоставленный мне Виктором Манчуско, раньше обычного. Открыв его дверь, я буквально остолбенел. На лице Арианны, сидевшей почему-то за моим столом, было такое тоскливое выражение, словно скончалась ее любимая тетя.

— Я пыталась остановить их, Ален, но они и слушать не хотели.

— Что…

Кто-то втолкнул меня в кабинет, довольно бесцеремонно, вошел сам и захлопнул дверь.

— Заткни хлебало! Я по заказу с биржи! — рявкнул незваный гость.

Я повернулся, очень медленно, без резких движений, и стал постепенно поднимать глаза, пока не встретился со взглядом его маленьких черных, близко посаженных глаз.

— Что тебе нужно? — спросил я, стараясь не замечать прицельные контактные линзы, янтарно поблескивающие на его зрачках. — Это ты подложил тогда бомбу?

— Я пришел за компенсацией. — Медведь переступил с ноги на ногу, половицы страдальчески заскрипели. — Мои главные акционеры считают тебя виновным в неадекватном прикрытии при использовании заемных средств. Я пришел получить полную компенсацию. Не бомбист. Бомбиста послал идиотский торговый скрипт. Бомбист не будет больше взрывать.

— Угу.

Я медленно, очень медленно сделал шаг назад. Теперь, войдя в кабинет, я разглядел моноволоконную паутину; привязанная к стулу Арианна боялась даже пошевелиться. Это было возмутительно! Что эти типы себе позволяют, что они сами об этом думают? Арианна пыталась поймать мой взгляд. Я подмигнул ей, вспомнив о безопасном канале связи, установленном нами в день прилета.

— Я забираю это имущество, — сказал медведь, положив тяжелую руку на спинку ее стула; Арианна сморщилась как от удара. — А еще мне нужны ключи к твоей памяти. Ты бы, док, подсуетился на этот счет.

Он улыбнулся, оскалив много, очень много зубов. Ален?

Я пошевелил свое знание в надежде подобрать частотную полосу, по которой можно было бы позвать кого-нибудь на помощь, но без всякого успеха. Слушай, а ты-то зачем ему потре…

Ключи. К твоему портфелю, ко всему.

Ключи от памяти.

— Ключи от моей памяти? — Я делано расхохотался. — Да ты, наверно, шутишь! Я не смог бы отдать их тебе, если бы даже хотел…

— Твое сотрудничество не необходимо, — оборвал меня медведь. — Только твое знание. И твоя компания. Забрать ее. Получить назад опции.

— Ее? Но она мне не принадлежит, я ее раньше даже не встречал! Кто-то подделал наше публичное знание…

Медведь смотрел в упор, обдавая меня горячей вонью своего дыхания.

— Амнезия, док, не является извиняющим обстоятельством. Как ни крути, но она твой бизнес. Клонированное тело, те же бандитские алгоритмы. Я беру ее с собой! Сейчас. И твои ключи. Или я возьму твою голову с ними внутри.

Арианна снова смотрела на меня, в расширившихся зрачках ни намека на чувство. Это правда? Ты моя компания?

Она чуть заметно кивнула. Это твоя, Ален, идея. Селективная амнезия, чтобы ускользнуть от охотников. Разумная причина, чтобы мы держались вместе. И ты, по идее, должен был остаться со мной. Никуда не сбегать.

Я поднял глаза на медведя, стараясь не выдавать ему своих мыслей. Так, значит, Арианна с самого начала была конструктом? Да к тому же конструктом моего производства — несостоятельная компания в бегах от ликвидатора.

— А по правде ты ведь не от биржи, верно?

— Умница. Правильно думаешь. — Медведь извлек откуда-то маленький сфероид и направил его на меня. — Скажи мне, умница, это твой?

Черт. Всегда-то мне надо языком молоть. Ну конечно же, ребята с биржи не стали бы связываться с примитивным биороботом, ни в коем разе. Ясно, что этот громила от Организации. Отмывают, наверное, информацию — сбрасывают уйму мыслелет в арбитражный сектор, чтобы опции, записанные на других пешек, становились умнее. Но после обвала рынка мое собственное раскрытие разошлось по сторонам, как круги по воде, и болезненно ударило по ним.

— Слышь, а может, мы договоримся?

— Поздно, базар закрыт.

Медведь усмехнулся, подался вперед и широко, невероятно широко распахнул свою пасть. Я услышал щелчок и скрип выворачиваемых суставов, а затем на самом краю своего сознания ощутил знакомую вибрацию: в его зубы были вставлены квантовые сканеры, способные секвестрировать неколлапсированные волновые функции, скрытые в глубине криптографических черных ящиков.

Я резко ушел в сторону, а затем попытался ударить огромного биоробота головой в живот. Он громко хрюкнул, а в глазах у меня на мгновение потемнело — врезалось внешнее знание боевых техник, врезалось и объяснило, насколько безнадежно мое положение. Арианна сражалась с паутиной, изометрически напрягаясь и дрожа, как в припадке эпилепсии. Ключи, Ален, ключи! Открой мне доступ к твоим ключам!

Не дав медведю себя схватить, я откатился назад, швырнул в него тяжелую вешалку и спрятался за стол. Зачем? Да ты не болтай, а делай.

Медведь небрежно, одной рукой поймал вешалку и разломил ее о колено. Махнул одним из обломков в мою сторону, а другим шарахнул по столу. Стол завизжал, из одного из декоративных ящичков часто закапала кровь. Сейчас. Я сгенерировал аутентификационный пароль, вложил его Арианне в голову и открыл доступ к моим ключам, чтобы она могла ими пользоваться как моя представительница. Похоже, медведь не хотел еще ее смерти, он крякнул и попытался перегнуться через нее, чтобы достать меня. Она полувывалилась с сиденья, а я воспользовался моментом и полоснул по моноволоконной проволоке своим бритвенным ногтем. Он скрипнул, как мел по грифельной доске, но проволока не поддалась.

— Ты не можешь сбежать, — прорычал медведь. — Я имею генеральную доверенность…

Он застыл, не закончив фразы. Арианна передернулась всем телом и обвисла на стуле, я, так и прятавшийся за столом, перекатился на спину, схватился за каблуки и начал лихорадочно собирать из спрятанных там элементов оружие. Продолжая катиться, я сшиб закусочный столик вместе с закусками, поднял глаза и увидел медведя, падавшего прямо на меня с неудержимой неспешностью коллапсирующего рынка.

Когда вернулось сознание, я обнаружил себя в знакомой обстановке своей роскошной, со свинцовым водопроводом мансарды. Мои корпоративные активы лежали на одной со мною кровати, обнимая меня с той же нежностью, как в фальшивых воспоминаниях о никогда мною не прожитом медовом месяце. Голова моя дико болела, я чувствовал, что весь покрыт синяками, однако быстрый аудит медицинской памяти уверенно показал отсутствие каких-либо серьезных повреждений. Нейроглические поддержки уберегли мой мозг от каких-либо долговременных последствий сотрясения; во рту стоял отвратительный вкус, но не считая этого…

Успокоившись за себя, я поерзал в постели, укладываясь поудобнее. Арианна вздохнула во сне; я чувствовал, что ее внутренние процессы идут обычным чередом, тени под тонкой скорлупой видимой реальности. Случившееся припоминалось все яснее и яснее. Память, перепроверь.

Ну что, перезагрузился? — спросила Арианна, приоткрыв левый глаз.

— В основном уже в норме, — ответил я и прокашлялся, чтобы прочистить горло. Результаты проверки положительные. Я пытался, но все никак не мог собрать в одну кучу расползавшиеся мысли. — Так что, это и вправду так было?

— Осторожнее надо торговать, вот что я скажу тебе, мой милый. Это был единственный путь выбраться из того, на Дордонье, обвала. Или ты предпочел бы, чтоб они повинтили меня и заставили тебя платить все долги? Ведь под конец на тебе висело несколько миллиардов мыслелет…

— Нет! — заорал я и попытался сесть. Арианна силой уложила меня снова.

— Пока нельзя. У тебя еще голова не в порядке.

— Но мои ключи…

— Успокойся, он их так и не получил. Твоя голова все еще сидит на плечах, а не плавает в банке.

— Но как ты там выкрутилась?

— Ничего такого необычного, Ален. Его прислал один из синдикатов. От твоего имени, действуя как твоя представительница, я поручила столу разместить огромный заказ, обеспеченный портфелем ее величества.

— Но он же был там, с нами! — Я зябко передернулся. — Времени же не было никакого!

— Времени было сколько угодно. — О чем-то неожиданно вспомнив, она провела ладонью по моей груди. — Мм. Хорошо ты придумал с этой внешней памятью…

— Медведь. Бога ради, расскажи, как там все было.

— Если уж тебе так не терпится… — Она сосредоточенно нахмурилась. — Я просто поручила столу покупать все — все, что имелось на рынке. До предела загрузила полосу пропускания единственного канала, ведущего сквозь файрвол, а стол был и рад стараться. Медведь был на дистанционном. Пока активы прощались с Казначейством, он был полностью заблокирован. Заблокированный, он не мог даже пошевелиться, а к тому времени, как он очухался, я уже сумела освободиться и позвала стражников. Не то чтобы в этом была особая необходимость. Я сокрушенно покачал головой.

— Боюсь, мне придется еще пожалеть, что задал этот вопрос. Так почему необходимости в этом не было?

— Понимаешь, я ведь просто закачала на рынок уйму ликвидных активов. Рост объема продаж потащил цены вверх, запустил пусть и малое, но оживление рынка, а за последние несколько часов появились явные признаки, что рынок встает на ноги всерьез и надолго. Я думаю, что подъем будет еще долго продолжаться; уже через несколько месяцев ее величество может получить весьма приличный куш. Как бы там ни было, тебе не стоит больше опасаться телеуправляемых бандитов, а ближайшие год-два так и точно не стоит. В конце концов… — каким-то непостижимым образом она оказалась у меня под боком и теперь жарко дышала мне в ухо, — ведь медведи не могут работать на растущем рынке!

 

Джон Райт

ГОСТЕВОЙ ЗАКОН

[60]

Перевод О. Ратникова

Ночь, царящая в открытом космосе, бесконечна, пуста и черна. Здесь негде спрятаться. Но корабли могут стать незаметными, если будут двигаться медленно. Благородный корабль «Прокруст» летел бесшумно, словно призрак. На его черном корпусе не было ни одного маяка, не горело ни единого огня. Он был сделан из гладкой керамики и сплавов, невидимых для радаров, и щетинился, как акула, плавниками, призванными медленно рассеивать тепло выбрасываемых продуктов сгорания. Корабль украшали электронные сети, похожие на полосы тигра, — они создавали вокруг корпуса поле, помогающее избежать отражения.

Если бы посторонний все же увидел этот корабль, то понял бы, что он не предназначен для быстрого передвижения. Его двигатель был окружен множеством защитных экранов, охлаждавших выхлоп перед тем, как выбросить его наружу; это был невидимый двигатель, не испускавший радиации, неслышный, словно прядь тумана. Малое количество вырабатываемой энергии означало низкую скорость. Кроме того, корабль не имел центрифужной секции и не вращался. Отсюда следовало, что члены его экипажа жили в невесомости, их мышцы, скелет и кровь деградировали, адаптируясь к низкой гравитации, и не могли переносить большое ускорение.

Все это не означало, что «Прокруст» не является благородным кораблем. Боевые корабли могут позволить себе двигаться медленно; лишь их снаряды нуждаются в скорости.

Так, бесшумно, не спеша, «Прокруст» приближался к незнакомому безжизненному кораблю.

— Мы собрались здесь, джентльмены, чтобы обсудить вопрос, является ли встреченный нами корабль, видимый здесь, благородным, вооружен ли он, и если так — что говорит в данном случае гостевой закон. Нам приятно, что вы используете второй уровень речи; поскольку это наполовину формальный случай, мы допускаем упрощенные формы вежливости.

Капитан, существо прекрасное и наводящее страх, словно героиня детской сказки о Земле, парила обнаженной перед наблюдательным экраном. Мостик представлял собой затемненное цилиндрическое помещение, лишь огни панели управления мерцали, словно созвездия, и, подобно полной луне, сиял экран.

Капитан сделала знак веером в сторону Кузнеца и произнесла:

— Инженер, ты делаешь грязную работу… — она подразумевала ручной труд, — и, следовательно, знаком с механизмами. — Она использовала слово «знаком» просто потому, что низшие существа не могли иметь знания или опыт. — Нас развлечет, если ты выскажешь свои наблюдения, относящиеся к незнакомому кораблю.

Кузнец никогда не допускался на мостик, за исключением тех случаев, когда ему приказано было прийти, как сейчас. Руки его были вывернуты у запястий, поскольку низшие существа не имели права прикасаться к панели управления.

Кузнец боялся Капитана, но в то же время любил ее, потому что она была единственным высшим существом, называвшим кузнецов их древним именем. Капитан всегда была вежлива, даже с жестянщиками, рыбаками и рабами.

Она, казалось, даже не заметила, как Кузнец зацепился локтем за одну из многочисленных растяжек, которые опутывали, словно сеть, длинный темный цилиндр мостика. Некоторые из офицеров и рыцарей, паривших рядом с Капитаном, отвернулись или с отвращением фыркнули, когда он ухватился за эту веревку. Она была предназначена для пальцев ног, а не рук. Но пальцы ног Кузнеца не имели правильной формы и были неловкими. Он не был рожден в невесомости.

Кузнец казался примитивным, как безволосая обезьяна, рядом с вавассорами и вассалами Капитана, тела которых с головы до ног были покрыты великолепными татуировками, изображавшими геральдические эмблемы и знаки одержанных побед. Головы аристократов были направлены вдоль оси тела Капитана (старая пословица говорила, что «капитан всегда находится головой вверх»), а Кузнец развернулся на девяносто градусов по часовой стрелке, выпрямил ноги и представлял собой удобную мишень. (Он сделал это по той же причине, по какой человек в условиях гравитации кланяется или встает на колени: положение, в котором нельзя защитить себя, означает повиновение.)

Кузнец взглянул на чужой корабль, видимый на экране. Это было изящное, красивое судно, построенное по классическим образцам, старым, очень старым канонам, — сейчас такие корабли встречались крайне редко. Он был прочен, предназначен для движения с высоким ускорением, на нем гордо красовались длинные, тонкие, направленные вперед антенны, выдававшие радар дальнего действия. Блок двигателя располагался в задней части кормы, в очень длинной и изящной изолированной шахте. Судно, очевидно, было построено в те дни, когда хозяева еще заботились о безопасности рабов, обслуживающих двигатель.

Линии корабля были гладкими. («Он совсем не похож, — подумал Кузнец, — на „Прокруст“, которому низкая скорость и отсутствие вращения позволили обрасти множеством конструкций, уродливых выступов и асимметричных выпуклостей».)

Но незнакомый корабль был стар. Ржавчина и замерзший кислород запятнали корпус в тех местах, где была повреждена изоляция.

И все же он еще испускал какие-то радиосигналы — это был жизнерадостный приветственный код. Еще горели веселые зеленые и красные бегущие огни. Детекторы микроволнового излучения зафиксировали сигналы, идущие от кормовой части, которая могла оказаться обитаемой, несмотря на то что носовые отсеки были молчаливыми и холодными. На небольшом экране рядом с главным изображением мелькали числа и иероглифы, показывая результаты телеметрии и другие данные.

Кузнец взглянул на радиус цилиндра и скорость вращения, рассчитал кое-что и сказал:

— Великий Капитан, нижняя палуба незнакомого корабля имеет центробежное ускорение, составляющее ровно тридцать два фута на секунду в квадрате.

Офицеры переглянулись и удивленно зашипели. Канцлер кивнул, взмахнув разноцветным плюмажем, сооруженным из волос и бровей.

— Это число имеет древнее значение! Его используют старейшие ордена отшельников. Они утверждают, что такое ускорение обеспечивает наилучший вес для наших костей. Вероятно, это религиозный корабль.

Один из младших рыцарей, тонкий пегий юноша, от запястий до щиколоток оснащенный крыльями, украшенными рисунком из круглых пятен, заговорил:

— Великий Капитан, возможно, это корабль с Земли, населенный искусственным разумом… или призраками!

Аристократы открыли веера и подняли их, заслонив лица. Если саркастические усмешки были не видны, то и законного повода к дуэли не возникало. Молодой рыцарь, возможно, был невеждой — большинство молодых рыцарей невежественны, — но длинные боевые когти на его щиколотках были весьма известны.

Капитан сказала:

— Мы более озабочены положением незнакомца, чем его… э-э… происхождением.

Эти слова вызвали несколько глупых ухмылок. И в самом деле, корабль с Земли! Во всех старых страшных историях ясно говорилось, что на Земле не осталось ни одного существа, которое можно было бы по праву назвать человеком, за исключением, возможно, тех, которых держат для развлечения машин или в качестве образцов. К тому же Земной Разум никогда не интересовался космосом.

Канцлер произнес:

— Эти штуки впереди… — он указал на то, что, очевидно, представляло собой антенны, — они могут являться оружием, Великий Капитан, или испускать заряженные частицы, если двигатель корабля является достаточно мощным, чтобы обеспечивать подобное оружие необходимой энергией.

Капитан взглянула в сторону Кузнеца:

— Что ты можешь сказать о структуре двигателя этого корабля, Инженер, имеются ли у тебя какие-нибудь предчувствия или ощущения? — Разумеется, она не станет спрашивать его о заключениях и выводах.

Кузнец был благодарен, что она не приказала ему прямо ответить на вопрос. Он не обязан был теперь противоречить идиотским утверждениям Канцлера. Заряженные частицы, как бы не так! Это явно была антенна.

Капитан вела себя очень вежливо, очень корректно. Вежливость имеет первостепенное значение на переполненном людьми корабле.

Капитан была гермафродитом. Древний закон запрещал капитанам жениться на членах своего экипажа или брать наложниц из низших существ. Супруга Капитана должна происходить с другого корабля, быть принятой в качестве дара, трофея или скреплять дружественный союз.

Но, с другой стороны, для высшего из высших существ невозможно обходиться без сексуальных удовольствий, и тело Капитана было изменено таким образом, чтобы она могла удовлетворять себя сама.

Ее грудь была прекрасна — размером больше, чем грудь любой другой женщины на корабле (так предписывал закон), а кожа имела цвет королевского пурпура, непрозрачный для некоторых опасных излучений. Параллельные ряды клеток кожи внизу живота и спины были модифицированы и образовывали перламутровые и жемчужные узоры. Длинные ноги Капитана заканчивались второй парой ладоней, ногти были длинными, чтобы показать, что она выше ручного труда. С ее запястий и икр свисали ножны, в которых находились украшенные драгоценными камнями кинжалы, и она могла сражаться всеми четырьмя клинками одновременно.

— Я прошу разрешения говорить с вашими служанками, Великий Капитан.

— Разрешаю. Нас развлекут твои выходки. Служанки были привязаны за волосы к контрольным панелям (в отсутствие гравитации это не являлось неудобством и давало возможность манипулировать рычагами и кнопками с помощью пальцев рук и ног). Некоторые рычаги находились всего в нескольких дюймах от руки Капитана, но она, разумеется, ни за что не прикоснулась бы к ним. Для этого здесь находились служанки.

Кузнец неуверенно предложил служанкам сфокусировать аналитические камеры на нескольких ярких звездах, видных за кормовой частью неподвижного корабля, чтобы затем, когда «Прокруст» достигнет точки, с которой эти же звезды будут заслонены струей выхлопа из двигателя, провести сравнительный спектрографический анализ. Результаты дадут указания на состав выхлопа и, следовательно, на устройство двигателя. Подобное исследование, будучи пассивным, не должно выдать местоположение «Прокруста».

Когда предложенный Кузнецом анализ был выполнен, его данные показали наличие необычно интенсивного жесткого гамма-излучения, а также высокий общий электрический заряд. Кузнец доложил обо всем этом и заключил:

— Большое число антипротонов в выхлопе указывает на использование двигателя, основанного на реакции материи с антиматерией. Однако в правильно используемых двигателях антипротоны полностью расходуются, и давление их излучения также используется для движения. Распад частиц в струе выхлопа указывает, что со времени последнего выпуска отработанного вещества прошло много гигасекунд. Поблизости от самого двигателя находится облако измененной геометрии, из чего можно сделать вывод, что звездолет уже некоторое время движется на небольшой скорости с выключенными двигателями. Но двигатели по-прежнему в рабочем состоянии, Великий Капитан. Это не призрак. Корабль жив.

При этих словах Кузнец улыбнулся, удивляясь своему спокойствию и легкости на душе. Сперва он не понял, что за чувство нахлынуло на него.

Но это была надежда, и только она. Гостевой закон требовал от Капитана проявлений большой щедрости. А перед ними был корабль, явно нуждающийся в ремонте, в хорошем кузнеце.

Возможно, Капитан продаст его контракт этим новым людям; возможно, Кузнец сможет покинуть «Прокруст», найдет менее жестоких хозяев, менее изнурительные обязанности… О свободе, доме, о жене и любви женщины, о детях, носящих его имя, да и просто о собственном имени он давно уже не мечтал.

Появился незнакомый корабль, и теперь все может случиться. И даже если Кузнеца не продадут, по крайней мере, будут новости, новые лица и банкет. Гостевой закон превращал такие случайные встречи в праздники.

Капитан, взмахнув веером, развернулась лицом к собравшимся офицерам:

— Ваше мнение, джентльмены? Канцлер заговорил:

— Мое почтение, Великий Капитан, мы должны принять, что корабль относится к благородным. Если на нем есть антиматерия, он должен быть вооружен. Должно быть, это религиозный корабль, возможно принадлежащий к священному ордену странствующих рыцарей или направляющийся в крестовый поход против машин. В любом случае гостевой закон требует, чтобы мы ответили на его приветствие. Как сказал поэт «На огромных просторах ночи корабли встречаются редко; обменявшись приветствиями, поделившись новостями, поделившись добром, мы увеличиваем свою мощь».

Рыцарь с крыльями сказал:

— Мое почтение, Великий Капитан! Если это религиозный корабль, тогда пусть о нем позаботятся Бог или Его Супруга Гея! Почему корабль с такими мощными двигателями молчит и парит неподвижно? На это нет разумной причины! Возможно, на борту разразилась эпидемия или он населен злыми духами или машинами с Земли. Я предлагаю пройти мимо. Гостевой закон не требует, чтобы мы оказывали гостеприимство и помощь таким несчастным кораблям или кораблям, над которыми висит проклятие. Разве не сказал также поэт: «Будь осторожен при встрече с неведомым. Неведомые вещи несут неизвестные опасности»?

Сенешаль с зубами из драгоценных камней заговорил следующим:

— Великий Капитан, мое почтение. Гостевой закон позволяет нам жить в Пустоте. Разве мы не разделяем воздух, вино и воду? Разве мы не обмениваемся при встрече членами экипажа и новостями? Этот корабль незнаком нам, верно, и построен необычно. Но каждый встреченный нами корабль — незнакомец! Если верить Эйнштейну, спустя какое-то время мы окажемся так далеко от населенных мест, что навсегда лишимся возможности встретить другой корабль. Но все это не важно. Капитан, пэры, благородные офицеры, послушайте: либо этот корабль благородный, либо он не вооружен. Если он не вооружен, он должен отдать нам одну десятую своего груза, воздуха и экипажа. Разве это не справедливо? Разве мы не очищаем Пустоту от пиратов и негодяев, когда встречаем их? Но если он благородный, то на нем или есть люди, или их нет. Если на нем никого нет, тогда он является ценным призом и принадлежит нам по закону о спасении имущества. Взгляните на него: он прочен, из его центральной части может получиться превосходная новая сторожевая башня, он теряет кислород, следовательно, там еще остались запасы воздуха; а вон та грязная обезьяна утверждает, что он обладает очень мощным двигателем, использующим антиматерию!

Теперь вавассоры и рыцари жадными глазами пожирали изображение на экране. Антиматерия — а главным образом, антижелезо — являлась единственным стандартным бартерным материалом, использующимся в обитаемой части Вселенной. Подобно золоту, антижелезо всегда пользовалось спросом; в отличие от радиоактивных металлов, оно не разлагалось; его легко было распознать, оно было гомогенно, оно было транспортабельно. Это были универсальные деньги, потому что все нуждались в энергии.

Сенешаль продолжал:

— Но если на нем есть живые, Великий Капитан, они должны быть очень слабы. А слабые корабли часто проявляют большую щедрость, чем требует гостевой закон! Большую щедрость, чем им хотелось бы!

Волна смеха, похожего на шипение, пробежала среди аристократов. Некоторые любовно погладили свои кинжалы и боевые крюки.

Капитан, казалось, собралась выбранить их за злобные мысли, но затем на ее лице появилось жестокое, хищное выражение. Оно напомнило Кузнецу, что женские части ее тела присутствовали лишь затем, чтобы доставлять удовольствие мужским.

Капитан произнесла:

— Мои добрые джентльмены, возможно, на борту среди выживших есть благородная женщина!

Корабельный врач, старый, жилистый человек с тонкими руками и в защитных очках, закрывавших глаза, залился смехом:

— Ага! У Капитана начался брачный период, ей давно пора найти супругу, говорю я! Печально, что нам пришлось придушить ту наложницу, тогда, в прошлую мегасекунду, когда у нас кончался воздух. Но вы не беспокойтесь, Капитан! Если на борту этого корабля есть хоть одно живое существо, я из любого сделаю для вас женщину! Сделаю! Вы знаете, даже мальчишкам это начинает нравиться после нескольких раз, если подключить матку прямо к центру удовольствия в мозгу!

Эти слова вызвали негромкое хихиканье, но смех замер, когда Капитан произнесла своим самым мягким тоном:

— Мой добрый корабельный Хирург, нам весьма приятен ваш совет, хотя сейчас мы не просили его. Мы напоминаем вам, что офицер и джентльмен не должен позволять себе непристойных шуток и разговоров.

Затем она резким движением раскрыла свой правый веер и подняла его над головой, чтобы привлечь внимание.

— Мой герольд, радируйте незнакомому кораблю, приветствуйте его от моего имени и попросите его подготовиться к стыковке в соответствии с процедурой, указанной в гостевом законе. Центр управления огнем, подготовьте орудия на тот случай, если корабль ответит каким-нибудь подвохом, будет нам угрожать или окажется пиратом. Квартирмейстер, освободите помещение, достаточно просторное, чтобы взять на борт полный запас топлива.

Аристократы переглянулись, ухмыляясь, поглаживая эфесы оружия и кровожадно раздувая ноздри при мысли о предстоящем событии.

Капитан заметила с легкой иронией:

— В конце концов, незнакомец слаб, и, возможно, он окажется более щедрым, чем требует гостевой закон или благоразумие. Идите, джентльмены, приготовьте свое боевое облачение! Вы должны выглядеть перед нашими гостями гордыми, словно соколы, и прекрасными, словно павлины!

Смех их прозвучал в ушах Кузнеца, словно отвратительное карканье. Он подумал о гостевом законе, о своих надеждах, и ему стало нехорошо.

Капитан, словно вспомнив о чем-то, указала веером в сторону Кузнеца и приказала одной из служанок:

— И отключите Инженера. Возможно, нам скоро понадобятся его способности, к тому же нам не нужны лишние разговоры на нижней палубе.

Служанка подняла контрольный пульт и направила его на Кузнеца. Прежде чем он сумел призвать на помощь свою храбрость, чтобы умолять не делать этого, электрическая цепь, которую корабельный врач встроил в его спинной мозг и ствол головного мозга, отключила его чувствительные нервы и контроль моторики.

Кузнец пожалел, что не смог упросить их погрузить его в сон. Он ненавидел галлюцинации, которые вызывало отключение ощущений.

Неподвижный, слепой, окруженный серой пустотой, Кузнец попытался заснуть.

Кузнецу снились дом, отец, мать, многочисленные братья. Его родное поселение было выстроено вокруг бывшего корпуса корабля изгнанников под названием «Нет возврата», на геосинхронной орбите, над древним тайфуном, бушующим на поверхности газового гиганта в системе Тау Кита.

Поселение висело на подвеске из материала, которого не смог бы воспроизвести современный человек, поблизости от хвоста тайфуна. В этом месте давление вызывало возникновение стоячей волны, размером превосходившей площадь поверхности большинства планет; она выдавливала спрессованный металлический водород из нижних слоев атмосферы. Многие поколения колонистов занимались добычей топлива из волны и продавали его проходящим звездолетам.

Во времена прапрадеда Кузнеца шторм, бушевавший многие миллионы лет, начал стихать. Добыча топлива снизилась, колония ослабела, и жители «Нет возврата» стали жертвами пиратов. Некоторые пираты были кочевниками из облака Оорт, но большинство происходили из колоний, расположенных во внутренних системах на поясах астероидов, созданных их предками путем распыления планет Солнечной системы.

Во время одного из налетов погибли мать и отец Кузнеца.

Не существовало ни законов, ни правительства, к которому можно было бы обратиться за помощью. Даже на Старой Земле, до нашествия машин, ни одному правительству не удавалось контролировать множество народов, населявших эту крошечную планетку. Мечтать о правительстве, контролирующем космос, было безумием; бесполезно посылать прошение к правителю такому далекому, что лишь твои отдаленные потомки могли бы получить ответ.

Здесь было слишком легко скрыться от юрисдикции любого правительства; необходимо было лишь отключить радио и изменить орбиту на несколько градусов. Космос бесконечен, а человеческие обиталища малочисленны и труднодоступны.

(Планеты? Никто не жил на поверхности этих хрупких кусков камня, в атмосфере, которую люди не могли переносить, в условиях гравитации, которую невозможно было контролировать, изменяя скорость вращения. Легенды гласили, что по поверхности Земли можно было ходить без скафандра. С ничтожными шансами найти точную копию Земли — а совпадение должно быть полным, потому что люди созданы для жизни в определенной среде — легенде было суждено оставаться легендой. А пока человечество обитало на кораблях и в искусственно созданных поселениях.)

После того как был разрушен его дом, Кузнеца продали в рабство.

Рабство? А почему бы и нет? В техногенном обществе рабство экономически невыгодно, это верно. Но опять же, рабство никогда не было экономически выгодным, даже на Старой Земле. Непрактичность рабства не отменила его. Единственным периодом, свободным от рабства на Земле, было то время, когда цивилизованные западные нации под руководством Британии выступили с порицанием и даже с открытыми боевыми действиями против народов, у которых оно существовало. Аболиционистское движение и его идеалы распространились по всем континентам.

Но на Земле не требовалось многих лет, чтобы ближайшие соседи узнали, что у вас происходит.

Бесконечные пространства означали бесконечное беззаконие.

Существовали, однако, обычаи.

Радиограммы было легче посылать от звезды к звезде, чем корабли, и слушать их было безопасно. Радисты и ученые в каждой системе вынуждены были поддерживать существование древних языков, иначе разговоры с остальной Вселенной стали бы невозможны. Общий язык давал возможность создавать общие обычаи.

Более того, системы, не соблюдавшие древних протоколов для приближавшихся кораблей, не могли привлечь к себе капитанов, вынужденных тратить время и топливо на посещение. Если колонисты нуждались в новостях, дарах, иммигрантах и воздухе, они обязаны были выражать готовность подчиняться гостевому закону.

И разумеется, существовали слухи и страшные легенды о сверхъестественных карах, обрушившихся на тех, кто нарушал обычаи. По мнению Кузнеца, само существование подобных слухов доказывало, что навязать выполнение гостевого закона невозможно.

Кузнец еще спал, когда герольды обменялись радиограммами и провели переговоры между кораблями.

Но когда сенешаль приказал ему проснуться, Кузнец увидел выражение вины и страха на лицах высокородных офицеров, услышал чересчур нервный смех, подавляемый слишком быстро.

Каюта сенешаля была обставлена скромно. Она представляла собой простую сферическую комнату, увешанную растяжками, — без плетеных из бисера сетей, боевых флагов или религиозных растений, растущих на крошечных круглых кусочках земли. Однако почти все стены были покрыты хрупкими экранами из конопляной бумаги, украшенными рисунками и каллиграфическими надписями. Это делало честь высокому искусству сенешаля: ни один из экранов не был порван. Когда он тренировался в захватах, бросках, ударах сплеча и отскоках, необходимых в фехтовании при нулевой гравитации, он координировал движения таким образом, что никогда не задевал и не прокалывал бумагу. «Всегда твердо стоял ногами на земле», как говорилось в старой пословице.

Сенешаль дал Кузнецу инструкции относительно работы. Часть экипажа отправлялась работать за борт (это по-прежнему называлось «работой в подвешенном состоянии», хотя корабль не вращался), чтобы подготовить корпус к принятию секций чужого корабля, когда эту рухлядь разберут на части.

(Кузнец испытал тайные муки, слыша, как сенешаль называет прекрасный незнакомый корабль «рухлядью», словно это был какой-то сломанный механизм, а не живое судно.)

Их прервала сигнальная сирена, проревевшая повелительный церемониальный сигнал. Сенешаль вытянул вперед ноги и ловко отодвинул панель, спрятанную за бумажными картинами, открыв частный наблюдательный экран.

На экране светилось изображение огромного переднего грузового шлюза. Большие створчатые щиты, защищающие от радиации и ударной волны, были сложены, и в свете множества плавающих ламп блестел широкий круг внутреннего дока.

За ним виднелся чужой корабль. Стыковочный отсек его имел древний вид, обе двери были открыты в знак доверия. Рычаги устаревшей конструкции отливали серебром во тьме, за ними открывался темный колодец, полный мрака и холода; в порывах ветра от неисправных вентиляторов, словно обрывки паутины, дрожали рваные растяжки.

Из мрака возникла какая-то фигура. Человек миновал док, затем замедлил движение с помощью струи из древнего ножного реактивного устройства, подняв ногу к животу и выпустив вперед облачко пара. Он повис в центре черного кольца, и облако тумана, скрывавшее его, медленно рассеялось.

Сенешаль произнес голосом, полным любопытства и страха:

— Значит, это правда. У него нет свиты! Что случилось с его экипажем? — Он явно забыл о присутствии Кузнеца, поскольку употреблял разговорный стиль.

— Запрашиваю разрешения подняться на борт, — произнес незнакомец на англатинском языке.

Кузнец в изумлении разглядывал его. Незнакомец был очень низкого роста, даже для людей, живущих в условиях гравитации. Кожа на его голове и руках была обычной, хотя и без волос и татуировок, но остальное тело его было дряблым, обвисшим, покрытым складками, словно его поразила какая-то ужасная кожная болезнь. Очевидно, он был кастратом: между ног его не было видно половых органов. Его белые волосы были запрограммированы на рост только на верху, боках и задней части черепа (Кузнец видел, как члены религиозных орденов преобразуют свои волосы подобным образом, заявляя, что такое уродство — древняя традиция).

Внезапно Кузнец понял, что синий материал, который он принял за кожу, является тканью, словно незнакомец был облачен в какой-то скафандр без рукавиц и шлема, слишком тонкий, чтобы защитить от вакуума; или как будто он надел рабочий комбинезон низшего существа без карманов и липких подушечек.

— Одежда, — произнес сенешаль, очевидно размышляя о том же, что и Кузнец. — Древнее слово для второй кожи — одежда. Ее использовали для сохранения тепла рядом с телом, чтобы не тратить энергию на обогрев всего помещения. Должно быть, у них давным-давно испортилась система контроля окружающей среды. А это приспособление у него на бедре тоже очень древнее. Оно называется кири-сугама. Очень трудно им пользоваться. Во время боя приходится вращать кистень в направлении, противоположном крюку, иначе будешь сильно крутиться. Крюк или шар можно использовать, чтобы обмануть противника и предотвратить удар с отскоком. Но какая самонадеянность носить подобное старье! Давно, когда на кораблях было много места — возможно, возможно! Но сейчас? Ножи и цестусы куда лучше подходят для сражений в каютах и коридорах. Самонадеянность! Самонадеянность! И еще! У него на ногах рукавицы, а не перчатки; но я не могу его винить. Смотри, как деформированы его пальцы ног! Он что, ходил на них? Отвратительно!

Но незнакомец был, очевидно, капитаном чужого корабля. Эмблемы на его эполетах почти совпадали со знаками отличия из модифицированных клеток кожи на плечах Капитана «Прокруста». И синяя «одежда» была примерно того же цвета, что и пигменты кожи Капитана.

Теперь заговорила она, разрешив ему подняться на борт с помощью слов и жестов, составляющих древнюю церемонию встречи. Она заключила свою речь словами:

— Каким титулом следует называть нашего достойного гостя? — И ее карлик проиграл три тона на свирели, так что ритуальная музыка стихла одновременно с ее словами.

— Называйте меня Сошедший. Мой корабль — благородное судно «Олимпийская вендетта». Каким титулом мне следует именовать мою щедрую хозяйку?

— Называйте меня Эрешкигаль, Капитан благородного судна «Прокруст».

— Благородный мой собрат Капитан, скажите мне следующее. Человечество расселилось на таком огромном пространстве, многие световые годы отделяют брата от брата, скажите мне, прежде чем я взойду на борт вашего судна, является ли мое понимание гостевого закона удовлетворительным, и соответствует ли оно вашей интерпретации до последнего слова? Прошу извинения, если мой вопрос покажется неприличным или подозрительным; я не имел в виду ничего подобного, не подумайте. Я всего лишь хочу удостовериться, что не нанесу невольного оскорбления и не сделаю необоснованных выводов. Ведь, как говорит поэт, «мудрец рассчитывает каждое свое движение; невежество и легкомыслие — семена, из которых произрастает опасность».

— Мой благородный собрат Капитан, вы говорите как добрый джентльмен, — произнесла Капитан, на которую явно произвела впечатление скромная манера гостя. — Я нисколько не обижена и не позволю обижаться своим людям. Как говорит поэт, «джентльмен должен уметь делать пять вещей безупречно: летать, фехтовать, говорить правду, не знать страха и быть вежливым». А вы говорили учтиво, сэр.

Но ее цитата не так подходила к случаю, как цитата незнакомца, и Капитан не дала понять, что понимает смысл речей гостя.

Она вызвала Канцлера, и тот, не выказывая ни малейшего нетерпения, процитировал весь текст гостевого закона, предложение за предложением, и отвечал с торжественной тщательностью, когда гость вежливо спрашивал его о значении некоторых слов и двусмысленных выражений.

Он упомянул правила, о которых Кузнец никогда прежде не слышал или слышал поверхностно. Весь закон, казалось, был основан на здравом смысле и общепринятых правилах поведения. Кораблям, встреченным в космосе, полагается оказывать помощь в размере, не превышающем одной десятой общей ценности корабля и состава экипажа; возможно по взаимному согласию обменяться и большим; полагается обмениваться всеми навигационными данными; нуждающимся кораблям предоставляются воздух и припасы в соответствии со стандартными процедурами; все маневры до и после стыковки должны быть основаны на формуле, учитывающей массу и скорость, — более легкие корабли должны передвигаться на большее расстояние, чтобы сравняться с тяжелыми в расходе топлива; гости обязаны приносить с собой воздух плюс небольшое его количество для растений хозяев; предполагается использование обычных форм вежливости; высадка с судна должна происходить добровольно после соответствующего предупреждения; отбытие с корабля-гостя не считается дезертирством; необходимо соблюдать дуэльный кодекс; споры относительно стоимости товаров для обмена или достоверности предоставленной информации должны разрешаться лицами, выбранными по взаимному согласию… И так далее.

Кузнец, глядя на экран, заметил, что среди собравшихся аристократов возникло беспокойство, они не смотрели друг другу в глаза. Зловещее выражение вины появлялось на их татуированных лицах, когда они слушали статьи и благородные фразы закона, который они собирались нарушить.

Когда текст был зачитан, Капитан Сошедший и Капитан Эрешкигаль произнесли страшные клятвы, обещая придерживаться каждой буквы гостевого закона. Они обменялись мрачными и серьезными уверениями в своей честности и добрых намерениях.

Кузнец, слушая все это, похолодел.

Клятвы закончились словами Капитана Эрешкигаль:

— …И если я нарушу свои обещания, то пусть дьяволы и призраки пожрут меня в Пустыне Геи, в Аду Бога, и пусть на меня обрушится месть Машин с Земли.

— Именно так, — с улыбкой произнес Капитан Сошедший.

Пиршественный зал «Прокруста» находился между мостиком и машинным отсеком, вблизи оси корабля, где он был защищен расположенными вокруг него рядами нижних палуб. Офицерская кают-компания (если восполь-

зоваться древним поэтическим выражением) была высшим из высших мест, прекрасным залом, где происходили церемонии.

Стены цилиндрического помещения были завешены разноцветными знаменами из полупрозрачной ткани, сверкавшими фантастическими гербами. Ткань должна была поглощать из воздуха рассыпанные крошки пищи или частички вина, она также приглушала и окрашивала свет ламп, сиявших на переборках.

Второсортное вино для второсортных пирующих хранилось в мехах. Но корабельный кок превзошел себя в изготовлении отборных напитков: приятные глазу шары вина и винного желе блестели и переливались в мехах из тонкой сетки. Ячейки сети были такими мелкими, что вино сохраняло шарообразную форму благодаря собственному поверхностному натяжению. Аристократам приходилось пить из таких сеток изящными и осторожными движениями, чтобы не расплескать жидкость.

Здесь была и Капитан — она парила в центре сходящихся знамен, похожая на Бодхисатву Геи в центре небесной розы. Она приняла положение Сдержанного Уважения: правая нога лежит на левом колене, левая вытянута вперед, изящно держа в пальцах ножную ложку. В левой руке Капитана — раскрытый веер, правая поднята над головой в грациозном жесте, одетая в обеденную перчатку: ногти покрыты слоями различных специй.

Как требовал обычай, в пальцах правой ноги Капитан держала салфетку, сложенную в узор оригами. Но воспользоваться салфеткой означало совершить преступление против правил хорошего тона.

Волосы Капитана были уложены в прическу, называемую Блюдо Гостеприимства: кончики заплетены в косы и заряжены статическим электричеством, так что они образовали плоский диск вокруг ее головы и плеч, похожий на нимб.

Вокруг Капитана была расположена еда: в воздухе висели маленькие разноцветные шарики спелых фруктов, шары винного желе, сферы похожего на кружево хлеба, мясные шарики и колбасы. По мере того как шел пир, Капитан медленно вращалась по часовой стрелке, чтобы доставать рукой или ногой (для рук была ручная пища, для ног — ножная) одно лакомство за другим, и еда была размещена в соответствии с кулинарными традициями.

Поскольку Капитан всегда находилась в вертикальном положении, пирующие должны были быть внимательны и согласовывать свое вращение с движениями Капитана, поглощать пищу не быстро, но и не медленно и не хватать любимые блюда вне очереди.

Последним в зал вошел Сошедший. Пирующие аристократы образовали неровный цилиндр, на одном конце которого находилась Капитан Эрешкигаль, а на другом было место Сошедшего.

Кузнец парил за спиной Капитана Эрешкигаль, разумеется, не для того, чтобы есть, а для того, чтобы отвечать на технические вопросы, которые могли возникнуть у Капитана. Правая ступня и левая рука его были обернуты полотенцами, чтобы он мог поймать жир, слетевший с губ Капитана. Он также держал в руке ее щетку для волос, чтобы выполнять обязанности пажа для прически в случае, если какая-либо случайность нарушит расположение ее локонов.

Кузнец с некоторым удивлением заметил, что рядом с местом Сошедшего нет пажа; поблизости также не было веревок, за которые можно было бы схватиться.

Сошедший вошел в зал, двигаясь с помощью техники вращения и толчка; он изменял положение тела, взмахивая поясом с тяжелым концом, а затем использовал мощную струю из реактивного механизма. Это был сложный и очень древний способ передвижения, совсем не похожий на изящное, бесшумное скольжение аристократов, взмахивавших веерами; они умели двигаться по кривой, чтобы обмануть врага в бою. Траекторию человека, пользующегося древней техникой, было нетрудно рассчитать, и воин легко мог убить его ножом. Кузнец ощутил такую же неловкость за чужака, какую чувствовал бы в условиях гравитации, видя взрослого человека на четвереньках.

Сошедший занял свое место и замер, моргая, — несомненно, озадаченный отсутствием поблизости удобной веревки и слуги.

Кузнец заметил, что лампы, светившие ему в лицо, не были прикрыты знаменами и свет резал чужаку глаза. Еще одно упущение.

Аристократы бросали на Сошедшего осторожные косые взгляды. Обменялись несколькими туманными любезностями, затем была произнесена молитва, и пир начался.

Один из рыцарей громко воскликнул:

— Смотри-ка, приятель, какое прекрасное блюдо нам подали: высосем эту кость досуха! — И он швырнул баранью ногу поперек оси цилиндра Канцлеру, располагавшемуся справа от Капитана.

Возникла пауза. Считалось невоспитанным передавать еду, минуя Капитана, и нога повисла, загораживая Сошедшему обзор.

Канцлер протянул вилку для мяса и наколол ногу, обдав Сошедшего капельками жира.

— Верно. По крайней мере, у этой овцы хватило здравого смысла понять, когда ей пришло время отправляться на бойню!

Никто не засмеялся.

Сошедший повернул голову. Двери позади него были закрыты, их стерегли два виллана со сложенными руками в позе, называемой Смертоносный Лотос: пальцы рук и ног в любое мгновение могли выхватить клинки из ножен. В отличие от Сошедшего, вилланы были окружены множеством растяжек, и вблизи них находились поверхности, от которых можно было оттолкнуться.

Кузнец испытал тошнотворную слабость, глядя, как Сошедший осматривает приготовленное для него кольцо еды. Все мясные блюда и фрукты, расположенные поблизости, нужно было есть пальцами ног; еда для рук находилась в противоположной части окружности. Он должен был либо брать еду не по порядку, либо есть неряшливо.

Капитан Сошедший, несомненно, хотел что-то сказать. Он открыл рот, но снова закрыл его. На лице его как будто появились первые признаки страха.

Сама Капитан Эрешкигаль выглядела несколько печальной. Она взяла шарик соли, но, вместо того чтобы толкнуть его вдоль оси цилиндра другому Капитану (показав, что он второе лицо после нее), набрала полный ноготь соли и передала солонку сенешалю, парившему справа.

Тот ухмыльнулся Сошедшему, взял ноготь соли и передал прибор другому соседу. Солонка обошла всех рыцарей, прежде чем добраться до Сошедшего. Последний перед ним аристократ осторожно взглянул на Капитана, лизнул шарик, отпустил его, и соль поплыла за плечо рыцаря к переборке.

Аристократы положили руки на эфесы клинков. В зале воцарилась полная тишина.

Во взгляде Сошедшего мелькнула печаль, он улыбнулся слабой улыбкой и протянул руку к персику, находившемуся у его головы.

— Я благодарю моего благородного собрата-капитана за изобильное угощение, — сказал он и откусил кусочек персика.

Послышались смешки. Это выглядело так, будто человек в условиях гравитации ел, как в древние времена выражались, с пола.

Один из вилланов позади Сошедшего включил вентилятор, и ветер начал потихоньку рассеивать его еду. Сошедший замер; он схватил несколько фруктов и зажал под мышкой, чтобы их не унесло.

Он выглядел нелепо. Но никто не засмеялся.

Трудно было сказать, испуган ли на самом деле Сошедший. На лице его не отражалось никаких эмоций. Но он определенно вел себя как перепуганный человек.

Он произнес:

— Благодарю вас за гостеприимство. А сейчас я хочу вернуться на свой корабль.

Канцлер ответил:

— Но мы еще не закончили с вами. Этот ваш корабль, эта штука неплохая, верно? Мы были бы счастливы принять в качестве дара его двигатели и главные отсеки. Или, возможно, мы заберем их как спасенное имущество. Сейчас на борту никого нет.

Сошедший согнул ноги и положил руки на свои кирису-гама. Он мягко заговорил:

— Он. Более вежливо, мой добрый господин, называть корабли, которые поддерживают наше существование, «он» и «его».

Рыцарь с крыльями громко произнес:

— Те, кто имеет оружие, обязаны, когда того требует честь, воспользоваться им. Лживые рабы и бездельники, которые выпрашивают оружие у вышестоящих, заслуживают тюрьмы для воров. Но кто сказал, что вору небезразлична честь? Господа, я предлагаю тост за честь! За честь и воздух, который дает нам жизнь! И пусть те, кто не выпьет, будут лишены и того и другого. Но взгляните-ка! У вас нет пажа, у вас, который называет себя капитаном! Эй! Кузнец! Грязная обезьяна! Подай нашему гостю его последний глоток вина; твои руки как раз подходят для этого дела!

Рыцарь вытащил из кармана пластиковый мешочек с жидкими отходами с медицинского склада, швырнул его Кузнецу, и тот дрожащими руками поймал пакет.

Это было смертельное оскорбление. Если Кузнец передаст мешок гостю, тот не сможет ни пить, ни отказаться от тоста с честью. Кузнец понял, что все эти оскорбления были тщательно продуманы заранее, чтобы выяснить, сколько сможет вытерпеть Сошедший. Если у него имеется какое-нибудь скрытое оружие, уловки или ловушки, он должен применить их сейчас. Капитан Эрешкигаль потеряет лишь одного низшего рыцаря. Когда он будет убит, Капитан сможет отречься от него, извиниться, обвинить во всем погибшего. Вежливые слова и вежливая ложь помогут ей сохранить остатки чести.

Это в том случае, если у чужака имеется скрытое оружие. А если нет…

Гнев заставил Кузнеца позабыть об осторожности. Он выпустил из рук тяжелую щетку для волос и мешочек, из которого выплеснулась жидкость, и отплыл подальше от Капитана, чтобы она не могла сразу достать его ножом.

— Перед вами бедный человек, сама невинность, а вы собираетесь придушить его и разобрать его прекрасный корабль! Он не сделал вам ничего плохого и отвечал на все ваши выходки добрыми словами! Почему вы не оставите его в покое? Почему вы не оставите его в покое?

Капитан произнесла, не поворачивая головы:

— Инженер, ты нарушил субординацию. Поэтому количество предоставляемого тебе воздуха будет снижено до нуля. Если ты обратишься в медицинское учреждение для эвтаназии, твоя смерть будет приятна и в бортовом журнале будет сделана отметка о твоей покорности. Однако если ты продолжишь выказывать неповиновение, твое имя будет вычеркнуто. Я не хочу бесчестить тебя; иди с миром.

Сошедший заговорил странным, ровным голосом:

— Капитан, ваш приказ неоправдан. Во время пира не принято соблюдать жесткую субординацию и позволяется говорить свободно, по крайней мере среди цивилизованных людей, которые признают гостевой закон.

Он взглянул на Кузнеца, обращаясь прямо к нему:

— Инженер, прошу тебя, скажи свое имя. Скажи его мне — я внесу его в свой бортовой журнал, в свою книгу жизни, и оно проживет дольше, чем любая запись об этой эпохе.

Но храбрость уже покинула Кузнеца, и он не ответил. Он взмахнул салфеткой, которую держал в качестве веера, отлетел назад, к переборке, и скрючился там, глядя по сторонам широко раскрытыми глазами, полными страха, готовый отпрыгнуть прочь.

Но никто пока не обращал на него внимания. Аристократы были поглощены Сошедшим. В зале повисла тишина.

Джентльмены обменивались друг с другом быстрыми взглядами. Все насторожились, приняли боевые позы. Но никто на самом деле не был готов к последней атаке, призванной осуществить все угрозы и намеки. Не так просто убить человека, который не обнажил оружия; возможно, каждый из рыцарей думал, что даже сейчас еще не поздно отступить…

А затем молодой пегий рыцарь с крыльями заговорил, выхватив клинки из ножен и сверкнув сталью. Теперь было слишком поздно. Голос его зазвенел — тонкий, слишком громкий:

— Во имя Бога, что более ненавистно, чем трусость? Клянусь Геей, как я ненавижу существо (не буду называть его человеком), которое принимает удар, не показывая гнева! Оно улыбается своей улыбкой попрошайки, плечи его сгорблены, глаза влажны, его блеющий голос дрожит. Ненависть, джентльмены, ненависть и отвращение — вот что мы должны чувствовать к тем, кого убиваем! Слабость отвратительна! И тот, кто не хочет сражаться, заслуживает смерти! Душонка раба не смеет прятаться в оболочке Капитана. Вырвем его фальшивое сердце, говорю я!

Лицо Сошедшего застыло, с него исчезло всякое выражение. Голос его был ровным и напряженным.

— Вы гневаетесь потому, что у вас нет истинного повода для гнева, верно? Легче было бы совершить желаемое, если бы я оскорбил вас, разве не так? Или если бы я в чем-нибудь показал себя недостойным? Благородный Капитан Эрешкигаль! Во всем этом нет нужды. То, без чего мой корабль может обойтись, я добровольно отдам вам. Давайте избежим ужасных сцен. Вы ведете себя как человек, который ценит благородные поступки. Не дайте этому пиру закончиться трагедией! Молодой рыцарь выкрикнул:

— Просьбы и просьбы! Неужели мы должны слышать хныканье убогого? Перерезать ему глотку и избавиться от этого мерзкого плача! — Он взмахнул ногой, лязгнув своими кинжалами, и раздался громкий металлический звук.

Но Капитан Эрешкигаль раскрыла веер, призывая всех к тишине.

— Мой брат Капитан просит со всем достоинством, чтобы мы не притворялись. Да, мы не будем прикрывать наше деяние кодексом дуэлей. Назовем его открыто: убийство, убийство и пиратство!

Среди аристократов пробежал легкий шум, раздались вздохи и шипение. Некоторые выглядели рассерженными, некоторые — удивленными, некоторые — печальными, лица большинства были каменными; но все же каждое лицо так или иначе несло на себе темную печать зла.

Капитан продолжала:

— Но вы сами навлекли это на себя, брат Капитан! Как вы смеете владеть прекрасным кораблем, мощными двигателями и воздухом, если нас много, а вы один?

— Эти вещи принадлежат мне по праву.

— Но когда вы умрете, они станут нашими, по праву или нет.

— Вы не нуждаетесь в них.

— Но мы хотим их получить.

— Капитан, я прошу вас…

— Мы не желаем больше слышать просьб!

— Итак?.. Вы хотите, чтобы по такому же закону судили и вас? Что же, когда ваше время придет, ваши мольбы о милосердии никто не услышит.

— Наше время? Как ты осмеливаешься так вызывающе разговаривать с нами?

— Вы приговорили меня к смерти, когда я умолял, и обрекаете на смерть, когда я перестал умолять. Что если я скажу: возьмите мой корабль, но оставьте мне жизнь?

— Мы не оставим тебе ни глотка воздуха!

— Вот как! Я буду более щедрым, чем ты, Эрешкигаль. Я сохраню одну жизнь; возможно, жизнь вон того испуганного маленького Кузнеца. Он не причинил мне вреда, и я думаю, он начинает догадываться, кто я такой. Да, один человек должен остаться в живых, чтобы рассказать обо всем, иначе наказание будет бесполезным.

— Ты думаешь напугать нас своими темными намеками и ложью? Окружайте его, джентльмены! Стюард, закройте вытяжку! Нельзя, чтобы драпировки впитали кровь, иначе загрязнится система воздухообмена.

Украшенные бриллиантами, лентами и татуировками рыцари и вавассоры, блестящие, улыбающиеся, размахивающие веерами, вытащили свои крюки и кортики и медленно окружили Сошедшего. Он негромко заговорил.

Он произнес голосом, полным божественного спокойствия:

— Кто, кроме искусственного интеллекта, обладает таким долголетием, что может попытаться навести порядок и законность во Вселенной, хотя бы для этого потребовались века? Цивилизация, джентльмены, — это привычка людей обуздывать свои жестокие природные инстинкты из страха перед возмездием, которого довольно, чтобы напугать их и привести к повиновению. Принести цивилизацию в дикую страну — непростая задача; а когда дикость царит на безграничных просторах, ужас также должен быть безграничным.

Капитан Эрешкигаль с расширенными от подступившего страха глазами неловко взмахнула веером и взвизгнула:

— Убейте его! Убейте!

Рыцари и аристократы со сверкающей сталью в руках оттолкнулись от стен и ринулись вперед. Кузнец почти без удивления увидел, как незнакомец засиял сверхъестественным светом и поднял пылающую руку, чтобы снять с лица то, что в конце концов оказалось маской.

СОДЕРЖАНИЕ:

I. Волонтеры. Новые мечтатели (Начало 1990-х годов):

Кэтрин Азаро. Утренняя заря (повесть/рассказ, перевод О. Ратниковой).

Родриго Гарсиа-и-Робертсон. Судовые крысы (повесть/рассказ, перевод Т. Перцевой).

Аллен Стил. Смерть капитана Фьючера (повесть/рассказ, перевод К. Королёва).

II. Различные признаки/Различные категории (До конца 1990-х годов):

Грегори Бенфорд. Червь в колодце (повесть/рассказ, перевод А. Новикова).

Дональд Кингсбери. Изгой (роман, перевод К. Павловой).

Сара Зеттел. Подвиг шута (повесть/рассказ, перевод С. Абовской).

Урсула Ле Гуин. История «шобиков» (повесть/рассказ, перевод А. Новикова).

Роберт Рид. Реморы (повесть/рассказ, перевод И. Полоцка).

Пол Дж. Макоули. Внимая ангелу (повесть/рассказ, перевод А. Кабалкина).

Стивен Бакстер. Большая игра (повесть/рассказ, перевод А. Новикова).

Майкл Муркок. Волшебница Безмолвной Цитадели (повесть/рассказ, перевод А. Новикова).

Майкл Кандель. Космическая опера (повесть/рассказ, перевод А. Гузмана).

III. Новейшая волна (XXI век):

Тони Дэниел. Грист (повесть/рассказ, перевод М. Пчелинцева).

Скотт Вестерфельд. Движения ее глаз (повесть/рассказ, перевод М. Савиной-Баблоян).

Аластер Рейнольдс. Спайри и королева (повесть/рассказ, перевод Н. Кудрявцева).

Чарльз Стросс. Медвежий капкан (повесть/рассказ, перевод М. Пчелинцева).

Джон Райт. Гостевой закон (повесть/рассказ, перевод О. Ратниковой).