Взмах налево — нет дивизии; взмах направо — еще одна. Франц Леман сражается с врагом при помощи метлы, насаженной на длиннющую палку. Каждая пылинка — солдат, а вместе имя им легион. Со вчерашнего вечера я, хлопотами и заботами фрейлейн Анны, не только ночной сторож, но и уборщик, высокооплачиваемый специалист по борьбе с грязью. Десять марок в неделю, шутка ли! “Тридцать пять плюс десять равняется сорока пяти, — размышляю я, дотягиваясь метлой до щели под столом старшего бухгалтера и выгребая из нее кучу мусора. — Оклад меньше, чем у гаулейтера Берлина, но жить можно. Ай да Цоллер!”
Покончив с уборкой, я выключаю свет и поднимаю маскировочные шторы. Сизый рассвет клубится за окном, предвещая близкую оттепель. Я рисую на запотевшем стекле человечка со скорбными губами фон Арвида и слежу, как капли, собираясь на границах линий, сползают вниз, размывая мое творение. Толстая сигара, одетая в целлофан, приятно шелестит в кармане халата, напоминая о щедрости господина советника Цоллера. Вчера он изображал Армию спасения, а я бедного сироту, и все было хорошо, как в святочном рассказе.
“Местечко” господина советника оказалось не чем иным, как “локалем” на Александерплац, известной каждому берлинцу. Пиво наливали, как в добрые старые времена, в фаянсовые кружки с оловянными крышками. Соленые сухарики подавались бесплатно. Цоллер похлопал официантку по заду, шепнул ей что-то, и нам принесли еще и кровяной колбасы, не значившейся в меню.
— Ты ешь, сынок, — сказал Цоллер и подвинул мне тарелку. — А я пока позвоню.
Он отсутствовал минут десять, не меньше, а когда вернулся, лицо его было довольным. На тарелке оставалась целая колбаска и половина; советник медленно отрезал кусок, подцепил на вилку.
— Скучаешь, сынок? В твои годы я был весел и прыгал воробьем. И мог съесть сколько угодно колбасы.
Я сидел, осоловевший от еды, и не понимал, к чему он клонит. Во всяком случае, не было похоже, чтобы расклад шел не в мою пользу.
— Почему ты не намекнул мне о пенсии? — сказал Цоллер. — Не веришь ты мне, сынок. А зря. Я ведь тоже могу немало, не последняя спица в колеснице.
— Да нет, — сказал я. — Спасибо, господин советник. Стоит ли утруждаться?
Цоллер проглотил кусок, облизал испачканные соусом и салом губы.
— Прямо не знаю, как и быть. Такой ты гордый, сынок, что страшно подступиться. А я — то, старый пень, думал навязать тебе лишний десяток марок в неделю, пока суд да дело. Они тебе не помешают, не правда ли?
— Еще бы!
— Тогда постарайся попасть в свою контору не позже пяти. Думаю, управляющий предложит тебе кое-что, так ты не отказывайся… Ты ешь, ешь. Уплетай колбасу и слушай папашу Цоллера. Он тебе желает добра, и если ты не станешь брыкаться, то сделаешь карьеру… Ну вот, а теперь глоток пива, и будет в самый раз… Завтра ты встретишься с Варбургом и будешь держать ушки на макушке. А потом, если и дальше пойдет, как надо, папаша Цоллер прихватит тебя на Принц-Альбрехтштрассе и кое-кому представит. Да не делай ты круглых глаз! Пусть боятся те, у кого совесть не чиста; нас с тобой там встретят с распростертыми объятиями. Будь спокоен, я знаю, что говорю!
Пожалуй, большего нельзя было ожидать от одного дня. Бесплатные выпивка и обед, да еще совершенно определенный намек, что Цоллер ни с кем до сей поры не делился сведениями, полученными от меня. По всей видимости, он рассчитывал, подловив Варбурга, сразу же замкнуться на руководство гестапо и бить наверняка. Я допил пиво и постарался, чтобы язык мой окончательно окостенел. Любое слово может прозвучать фальшиво, когда голова занята посторонними мыслями, одна из которых непосредственно связана с будущим господина советника.
— Я подвезу тебя, сынок, — сказал Цоллер. — Не до самой квартиры, но куда-нибудь рядышком. А завтра не забудь позвонить мне. Идет?
— Преогромное спасибо, господин советник… Я все сделаю, уж будьте спокойны!
— Вот и ладно, — сказал Цоллер.
В контору я приехал здорово навеселе. Фрейлейн Анна укоризненно покачала головой, но промолчала и провела в кабинет фон Арвида. Я тянулся изо всех сил, стараясь, чтобы управляющий ничего не заметил и не получил повода для неудовольствия. Было бы куда как плохо вместо сюрприза, обещанного Цоллером, схлопотать нотацию за пьянство. К счастью, фон Арвид смотрел не на меня, а куда-то в сторону, и все обошлось.
— Вот что, Леман, — сказал фон Арвид. — Я, как вы догадываетесь, не имею возможности вникать в дела всех служащих без исключения. Однако у нас в конторе немного ветеранов войны, проливших кровь во славу нации, и, естественно, было бы неправильно обходить их вниманием. Мне доложили, что у вас… денежные затруднения? Ведь так?
Я сделал застенчивое лицо.
— Оно как поглядеть, господин управляющий…
— Значит, я заблуждаюсь, Леман?
Фон Арвид по-прежнему избегал смотреть на меня, и тон у него был ровный, но я понимал, что он делает над собой усилие, разговаривая со мной. Для него я был олицетворением доносчика, и — видит бог! — ему совсем не хотелось мне помогать. Надо думать, фрейлейн Анна приложила немало энергии, чтобы склонить управляющего к мысли выказать Леману расположение. Я поторопился заверить фон Арвида, что он прав, и получил предложение занять должность уборщика. Согласие с моей стороны последовало немедленно и было дано с тем большей радостью, что новое назначение не только укрепляло мой бюджет, но и утверждало в мысли, что Цоллер далек от намерения поставить крест на Франце Лемане. Иначе, спрашивается, стал бы он исхлопатывать через фрейлейн Анну всяческие поблажки по службе?
— Надеюсь, вы справитесь, Леман, — отчужденно сказал фон Арвид, не поворачивая головы.
— Я уж постараюсь, — заверил я. — Я очень, очень постараюсь, господин управляющий. Сегодня можно и приступать?
— Разумеется!
Маленький желвак скакнул по щеке фон Арвида, застыв возле скулы. Что-то вроде симпатии возникло во мне и заставило помедлить на пороге. Нас ничто с ним не связывало, и слишком многое разделяло. И все-таки на миг — ровно на миг! — у меня появилось желание предостеречь его.
Фон Арвид… Фон Арвид…
Капли ползут по стеклу, смывая рисунок. Вместо носа и губ — прерывистые вертикальные потеки, путаница штрихов. Такая же путаница царит в мыслях Одиссея об управляющем и его окружении. Эмма, фрейлейн Анна, неведомые оппозиционеры. Кто они все на самом деле, куда идут, к чему стремятся?
Я снимаю халат и, отряхнув, вешаю в шкафчик. Варбург дал мне телефон на Беркерштрассе[10]На Беркерштрассе помещалась резиденция начальника Управления № VI РСХА бригаденфюрера Вальтера Шелленберга и здесь же находился его личный штаб.
, предупредив, чтобы я позвонил не позднее восьми утра и только из автомата. Вопрос “Вы едете домой?” и ответ “Нет, я обедаю в ресторане” означают, что Одиссей должен ровно через час явиться на Швейнингер, отыскать домик с тремя ликами Феба на фронтоне, подняться в бельэтаж и, не звоня, войти в квартиру направо. Похоже, там у Управления-VI явка.
В полусотне метров от конторы ко мне прицепляется уже знакомая “тень” и тянется до метро, стараясь не лезть в глаза. Я еду в сторону Ноллендорфа, где делаю пересадку. Толпа служащих, спешащих на работу, закручивает меня, словно щепку в потоке, отбрасывая от “тени”, и лишает ее общества… Пять минут ожидания. Взгляд налево. Взгляд направо… Трамвай и автобус помогают мне достичь центра, а “У-бан”, в свою очередь, возвращает на окраину.
Диск телефона примерз, и мне приходится пальцем подкручивать его назад.
— Вы едете домой?
— Нет, я обедаю в ресторане.
Варбург первым кладет трубку… Выкурив сигарету, я опять спускаюсь по ослизлым лестницам “У-бана” и, купив газету у мальчишки, подставляю ладонь за сдачей.
…Особняк с Фебами на фронтоне я нахожу без труда. Широкая мраморная лестница ведет наверх, к обитой дерматином двери. Как и условлено, я вхожу, не оповестив хозяев звонком, и сразу же попадаю в общество Руди.
— Пальто, — говорит Руди тоном ротного фельдфебеля. — Кепку… Прямо и налево!
За сутки Варбург осунулся и постарел. Если в Бернбурге я имел дело с Зевсом, то сейчас передо мной бледная копия, лишенная намека на сходство со сверхчеловеком. Обычный сорокалетний мужчина, не атлет и не красавец, озабоченный своей судьбой. Впрочем, у него хватает выдержки, чтобы не начать разговора с Цоллера.
— Хотите кофе, Одиссей?
— Чуть позже… Вы что, совсем не спали?
— Меньше, чем хотелось бы. Может быть, все-таки кофе?
— Если вы настаиваете, — говорю я и сажусь в кресло.
Комната обставлена просто, почти убого. Два кресла, стол без скатерти, еще один — с телефоном. Руди ввозит каталочку с чашками и оставляет нас одних.
— Вам с сахаром, Одиссей? — говорит фон Варбург.
Он цепляется за роль гостеприимного хозяина, пытаясь отдалить момент, когда придется стать тем, кем он при всем своем цинизме все-таки никогда не хотел бы себя видеть, — агентом, дающим отчет о проделанной работе.
— Знаете что, — говорю я. — Перейдем-ка к делам. Наши союзники янки утверждают, что время — деньги.
Варбург с каменным лицом сыплет в чашку четвертую ложку сахара. Я терпеть не могу переслащенный кофе и спешу его остановить.
— Спасибо… Так как, принимаете мое предложение?
— Все равно, — говорит Варбург. — Что входит в сферу?
— Вооруженные силы. Политика. Финансы.
— И разведка?
— Ваше управление? В последнюю очередь.
Я заранее предвидел, что он мне предложит. Документы с теоретическим и практическим обоснованием “für alle Fälle”[11]“Für alle Fälle” (нем. “на всякий случай”). Термин, означавший в гитлеровской разведке агентурные операции, связанные с длительным оседанием.
на случай поражения — штуку достаточно известную с эпохи Вальтера Николаи[12]Николаи Вальтер — начальник разведки и контрразведки кайзеровской армии.
, еще какие-нибудь, касающиеся способов засылки агентуры, — сущие пустяки в сравнении с тем, что я намерен от него получить.
— Что же в первую? — говорит Варбург.
— Политика и армия.
— Извините, но Борман не приглашает меня в Пуллах[13]Пуллах — местечко близ Мюнхена, резиденция Бормана.
. Разве что вас удовлетворит информация из МИДа?
— Кто у вас там?
— В принципе никого. Но начальник управления кадров Ганс Шредер сотрудничает с нами, мы получаем от него…
Рискуя выглядеть невежливым, я поднимаю руку.
— Нельзя ли подробнее о Шредере?
— Ортодоксальный член партии. Не имеет порочных наклонностей. Хороший семьянин. Что еще? Вроде бы ничего особенного. На Вильгельм-штрассе он один из немногих, кто приходит на работу в партийной форме и с пистолетом у пояса.
— Не очень обнадеживающе.
— Он помогает Шелленбергу в засылке агентуры. По своим каналам.
— Думаю, не он один.
— Конечно, — кивает Варбург. — С нами сотрудничает и промышленность. Я был уверен, что вы поймете, насколько это важно для СИС. Вы слышали о “Бюро НВ-7”? Там заворачивает делами Макс Ильгнер[14]После войны Макс Ильгнер избежал наказания и благоденствовал под крылышком шпионской “Организации Гелена”.
из “ИГ-Фарбен”. Считается, что бюро занимается экономическими выкладками, а сам Ильгнер не более чем промышленник. Но это не так.
— Коммерческий шпионаж?
— Экономический, военный, любой. Ильгнер прочно связан со Шмитцем из “Кемико инкорпорейтед” в Нью-Йорке, а его брат Рудольф влияет на Уолл-стрит. Вот посмотрите…
Я беру несколько листков тонкой бумаги, скрепленных металлическим зажимом, и делаю вид, что собираюсь спрятать их в карман. Варбург, не отрывая взгляда от моей руки, тянется к чашке.
— О черт! — говорю я и самым естественным образом стучу себя по лбу, словно упрекая в забывчивости. — Один пустячок. Будьбе добры, возьмите ручку и напишите несколько слов. Сверху, над текстом: “Одиссею, для передачи по назначению”, — а внизу подпись и дату… И прекратите шалить, Варбург! Это же не кегли: дело касается вашей головы. Не знаю еще, что вы там мне подсунули, дезу или правду, но я не слепой и отлично вижу: весь документ, от первой буквы до последней, отпечатан на машинке. Мне же нужны…
— Улики против меня?
— Совершенно правильно. Вещественные улики.
— Это не по-джентльменски…
— Бросьте, Варбург!
Грубость — самое мягкое, на что я готов пойти.
— Подписывайте, — говорю я. — Пусть все будет по форме, а потом я расстанусь с вами на два часа.
— Не понял…
— Ничего страшного для вас. Просто передам бумаги третьему лицу и вернусь, чтобы сообщить немало приятного о Цоллере. Итак, ваша подпись в обмен на новости, связанные с советником, — разве это мало, Варбург? Подписываете?
— Хорошо, — говорит Варбург и достает вечное перо.
“Третье лицо”… Где ты? Милый миф, созданный Одиссеем, ты не существуешь… Я заменяю его камнем на клумбе в Стеглице — красным кирпичом бордюра, промерзшим и грязным. Здесь, в ямке под ним, документы Варбурга пролежат до известного часа… Это только так говорится — “до известного”; если же по существу и по совести — я не ведаю, когда извлеку их из тайника и передам по назначению…
7/4, Регерингсгатан, Стокгольм, фрекен Оса-Лиза Хульт… Связь. Без нее все ноль, нигель, зеро.
Зимнее безлюдье делает парк похожим на заповедник. Я брожу по дорожкам, и планы, один другого фантастичнее, приходят мне в голову. То я воображаю Варбурга приезжающим на зенитную батарею и достающим из-под корней вяза ящик с рацией; то Руди приносит мне передатчик из арсеналов СД; то… Дурацкие проекты, не стоящие ни гроша. Я иду, постукивая по кустам подобранной веточкой, обиваю снег и думаю о фон Арвиде. Оппозиция? Трудно, конечно, поверить в существование подпольной организации с хорошо налаженной системой подстраховки и зарубежными каналами, но вдруг я все-таки ошибаюсь и она есть? Вдруг ниточка, начинающаяся от фон Арвида, потянется к тем, кто имеет возможность сноситься с представителями союзных стран? Тоже, разумеется, не лучший вариант, но почему бы не попробовать?.. Нет, пустое. Лучше не надейся, Одиссей!..
В особняк на Швейнингер я возвращаюсь точно через два часа. Руди бесстрастно забирает пальто и кепку и пропускает меня к Варбургу. Мы садимся друг против друга, словно и не расставались, и я подвигаю к себе чашку с холодным кофе. Говорю:
— Отличная погода. Будет оттепель… Или нет?
Варбург с надеждой смотрит на меня, на мои руки, словно ждет, что я сейчас достану из кармана нечто, внесущее ясность во все и утолящее его печали. Это жестоко с моей стороны — тянуть и ни звуком не обмолвиться о Цоллере, но я не альтруист и, выпив чашку, начинаю с темы, лежащей в иной плоскости, нежели предмет страхов бригаденфюрера.
— Ваши люди связаны с контрразведкой?
— Что?.. Ах да… Постольку-поскольку.
— Могли бы вы навести справку о некоем фон Арвиде? Его брат, полковник Гассо фон Арвид, проходил по делу о покушении.
Варбург досадливо поводит плечом.
— Это не просто.
— Было бы просто, я постарался бы обойтись собственными ресурсами. Можете или нет? Чтобы вам было легче решать, замечу, что с Арвидом связано ваше собственное дело.
— Попытаюсь.
— Вот-вот, — говорю я и доливаю себе кофе. — Попытайтесь, пожалуйста. Заодно поинтересуйтесь и его секретаршей. Фрейлейн Анна Грюнер. Я полагаю, она связана с гестапо. С неким советником Цоллером.
Варбург задумчиво, словно просыпаясь, потирает лоб.
— Ах, вот оно что!
— Только не стройте догадок. Все равно ошибетесь. На месте Цоллера в данном случае мог быть любой сотрудник гестапо. Я сказал о нем лишь для того, чтобы вы не сомневались в моей памяти. Вы же ждете, что я заговорю о нем. Не так?
Фон Варбург все еще держит руку у лба, словно защищается от удара.
— Так, — говорит он тускло.
— Вот это честно. Пожалуй, вы в первый раз честны за все то время, которое я трачу на вас. Ладно, не стану тянуть. Цоллер никому ничего не докладывал. Он все хотел сам. Надо продолжать?
Рука Варбурга тяжело падает на колено.
— Вы убеждены, Одиссей?
— Спросите еще, откуда мне это известно. Или нет?
— Нет. Конечно, нет.
— Очень благоразумно, поскольку я все равно бы не ответил. Со своей стороны, не спрашиваю, что будет с Цоллером. Это — семейное дело, ваше и Руди.
Я встаю и делаю шаг к дверям. На сегодня достаточно. Дойдя до порога и взявшись за ручку, я не удерживаюсь-таки и наношу Варбургу последний удар — тот самый, который французы с сарказмом называют “ударом милосердия”.
— Кстати, о Цоллере. То, что он никому не сообщил о вас, я знал еще вчера. Однако неопределенность, по-моему, торопила вас дать гарантии Одиссею. Я не ошибся?
На улице я останавливаюсь и плотнее закутываю шею эрзац-шарфом. “Удар милосердия”. В средние века им, насколько я помню, добивали врагов. Я не жесток от природы, но с Варбургом нельзя иначе. Хорошая пощечина, как правило, быстро отрезвляет “ницшеанцев”, возвращая им ощущение объективной действительности и своего места в ней. А это, что ни говори, всегда идет на пользу… Феб — все три его лика — так и кажется, посмеивается с фронтона. Я подмигиваю ему и ускоряю шаг.