1

После возвращения «оттуда» Леонид, побывав в управлении и сдав отчет, жил в одиночестве на подмосковной даче. Дни тянулись медленно; заполняя пустоту, Леонид лениво перелистывал «Петербургские трущобы» и разгадывал кроссворды в старых английских журналах; и то и другое было скучно. Вскоре дача осточертела, как зубная боль. Мачтовые сосны скрипели под ветром, и скрип этот действовал на нервы. Погода стояла скверная, дождь сменялся неустойчивым сырым теплом, и Леонид, морщась от отвращения, заставлял себя читать «Петербургские трущобы» — том за томом. Нехотя следя за злоключениями героев, он мысленно не раз и не два возвращался к разговору со старым товарищем, начальником отдела, разговору, не прояснившему ровным счетом ничего.

Прощаясь, начальник отдела лишь коротко посоветовал воспользоваться паузой и отдохнуть.

— Как долго? — спросил Леонид.

— Не знаю. Не мне решать.

— И все-таки?

— Буду докладывать наверх.

По тому, как он это сказал, Леонид понял, что старый товарищ действительно не знает, сколько придется отдыхать и какое решение будет принято.

На десятый день Леонид, дочитав наконец Крестовского, со злорадным чувством избавления забросил все три тома за сиреневый куст, а наутро одиннадцатого дня у ворот дачи затормозила легковая машина. Порученец в сером распахнул перед Леонидом дверцу, и с этим жестом кончились отдых и одиночество.

Вторая встреча с начальником отдела затянулась на несколько часов. Вернувшись к ночи на дачу, Леонид «помиловал» Крестовского — выудил из-под куста и положил на террасе сушиться. В конце концов роман был не скучнее многих других и мог скрасить досуг того, кто завтра или через месяц приедет сюда на смену Леониду.

А сам он — где он будет через месяц?

Скорее всего, в Брюсселе. Если, разумеется, не задержат в дороге. Если пограничная охрана или контрразведка не обнаружит в его документах или поведении какой-нибудь губительной ошибки… Если… Впрочем, при всех обстоятельствах провал и разоблачение грозят не советскому военному разведчику Леониду Васильевичу Смирнову, уроженцу Калуги, члену ВКП(б) с мая тридцатого года, а французу Полю Сент-Альберу, и только ему одному.

Итак, готовьтесь в путь, месье Сент-Альбер, и пусть ветер удачи дует в ваши паруса! Если все пойдет нормально, то вам предстоит через месяц-два внезапно разбогатеть и стать коммерсантом, совладельцем какой-нибудь почтенной фирмы средней руки: желательно торговой и — что еще более желательно! — имеющей деловые контакты с Германией.

Собственно, в самом Брюсселе жить предстоит не так уж долго. Ровно столько, сколько потребуется, чтобы стать на ноги в качестве коммерсанта и дать местному обществу привыкнуть к себе. А затем — в Париж, во Францию, в страну, которая, по всем прогнозам, военным и политическим, одной из первых должна скрестить оружие с третьим рейхом, стремящимся к мировому господству. Медленно? Зато верно! И главное — не слишком тормозит выполнение задачи, поставленной перед месье Сент-Альбером: создать за пределами нацистской Германии маленькую, но сильную разведывательную организацию, способную проникнуть в секреты командования вермахта.

Сложно, ох как сложно! Но Леонид уверен: создать такую организацию можно, и он ее создаст. Леонид не был прорицателем и не любил предугадывать будущее. Единственное, что он знал твердо: никогда еще не ставили перед ним задачи ответственнее и серьезнее, и от того, насколько ему удастся с ней справиться, зависит очень многое.

…Много лет спустя Леонид вспомнит и дачу под Москвой, и бессонную ночь на влажных простынях, когда, перебирая варианты, прикидывал, с чего следует начать. Тогда он, разумеется, не мог предугадать, что перевоплощаться предстоит не только в Сент-Альбера, но и в Зоммера, Бауэра, Отто, Генерала, Джорджа, Герберта, Онкля. Не предполагал он и того, что главари нацистских контрразведывательных служб окрестят созданную им группу «навязчивым кошмаром РСХА», а на поиски «Большого шефа» бросят сотни лучших своих специалистов.

Утром Леонид в первый и последний раз за все время пребывания на даче воспользовался телефоном. Набрав нужный номер, он подождал соединения и сказал по-французски небрежным голосом светского человека:

— Это вы, мой друг? Говорит Сент-Альбер… Не пора ли мне собирать в дорогу свой саквояж?

 

2

Месье Поль Сент-Альбер прибыл в Брюссель 6 марта 1939 года. С поезда сошел он утром, а к середине дня таксомотор доставил его багаж (три дорогих кожаных чемодана) в маленькую виллу на отдаленной рю дез Аттребат, 101, снятую им по телефону через посредническую контору. Арендную плату за три года вперед месье Поль обязался уплатить чеком на лионский кредит — хозяйка была напугана мрачными пророчествами газет и считала французские банки более надежными, чем бельгийские.

Брюссельский деловой мир встретил новичка настороженно и не торопился предлагать ему выгодные сделки. Адвокат, которому месье Сент-Альбер на первых порах доверил свои дела, жаловался, что предприниматели предъявляют невыполнимые требования.

— Это ужасно. Германский капитал развратил наших честных фламандцев!

Месье Сент-Альбер делал круглые глаза:

— Германский капитал?

— О да! Немцы готовы купить все, что угодно, и платят золотой маркой. Они соглашаются на любые проценты!.. Но не надо отчаиваться, у меня есть на примете кое-что для вас. Как бы вы отнеслись к «О руа дю каучук» — сбыт плащей и накидок?

Возвращаясь на виллу, Сент-Альбер с трудом проглатывал остывший ужин и как подкошенный валился на кровать. Но сон не шел.

Никогда еще ему не было так трудно, как сейчас. Один, без связей, в чужой стране, а Европа — на пороге катастрофических событий. Иллюзия мира, созданная Чемберленом и Даладье в Мюнхене, оказалась настолько призрачной, что могла обмануть лишь того, кто хотел быть обманутым. Гитлер, этот «великолепный лидер», по оценке Черчилля, проглотил Чехословакию и не изъявлял желания укротить свой аппетит. Сомневаться можно было только в одном: в очередности намеченных им жертв.

Между тем дело с покупкой пая в какой-нибудь фирме явно затягивалось. Коммерсанты из Берлина, Гамбурга и Силезии, действовавшие по доверенности Круппа, банка Шнейдера и концерна «Герман Геринг — верке», форменным образом взламывали двери бельгийской экономики. Их не пугали любые цены, лишь бы продавец был согласен на долгосрочный кредит. Аванс вносился немедленно и в любой валюте. За этим коммерческим ажиотажем Сент-Альбер угадывал четкий военный расчет: соглашаясь на явно завышенные цены, эмиссары третьего рейха заведомо знали, что вопрос об оплате кредитов отпадет сам собой в тот день, когда танки вермахта вытряхнут короля Леопольда из его брюссельского дворца. Судя по всему, в штабе верховного командования вермахта считали, что день этот не за горами…

Естественно, что месье Сент-Альберу с его небольшим капиталом трудно было соревноваться с посланцами имперской промышленности и банков. Адвокат Поля был просто бессилен перейти им дорогу. Сент-Альбер нервничал: план, казавшийся ему в Москве простым и надежным, неожиданно оказался под угрозой срыва. Не закрепившись же в Брюсселе, он не смел и мечтать о Париже, а следовательно, реализация идеи с «французским центром» откладывалась в долгий ящик.

Несколько утешало Сент-Альбер а то, что теперь он был не один. Из тысяч немецких эмигрантов — противников нацизма, нашедших в Бельгии временный приют, месье Поль тонким чутьем разведчика выделил Лео Гроссфогеля и не ошибся в нем. Идя на сближение с Лео, Поль немало рисковал: под личиной «беженца» часто скрывались агенты Канариса или Гиммлера, которые буквально наводнили Брюссель. Оценивая этот факт, Сент-Альбер все больше укреплялся в мысли, что оккупация Бельгии предрешена.

Лео же был счастливым исключением. Удалось проверить его биографию, и она оказалась подлинной, равно как подлинной была ненависть Гроссфогеля к нацизму, лишившему его крова и гражданства.

Удача, как водится, не приходит в одиночку. Адвокату удалось наконец склонить владельцев «О руа дю каучук» к расширению фирмы, и в один из солнечных летних дней сделка была закреплена на торговой бирже — Поль Сент-Альбер и Лео Гроссфогель стали владельцами основного пакета акций. Сент-Альбер сообщил Центру, что «к встрече гостей все готово», и отметил свое превращение в капиталиста маленьким банкетом.

Центр ответил: «Поздравляем».

А еще неделю спустя в поле зрения Сент-Альбера возник Иоганн Вендель, пожилой брюсселец, давний друг Гроссфогеля, которому через год предстояло превратиться в «Профессора» — одного из главных специалистов по радиоделу в группе Поля.

Гроссфогель неожиданно оказался отличным дельцом. У него был врожденный талант «делать деньги», и Сент-Альбер с легким сердцем поручил ему все заботы о процветании фирмы по сбыту плащей и накидок. Лео быстро нашел общий язык со своими соотечественниками, подвизавшимися в деловых кругах Брюсселя, и столь превосходно играл свою роль, что они даже стали подозревать в нем человека Канариса. Гроссфогель, разумеется, не пытался их разуверить, ограничиваясь таинственными недомолвками в ответ на намеки, и в результате приобрел весьма лестную и удобную для себя репутацию в глазах представителей третьего рейха.

В свою очередь, Поль, опираясь на знания Венделя в области радио, занялся тем делом, которое и было одной из основных причин его пребывания в бельгийской столице, — сборкой и размещением конспиративных приемопередатчиков. Одну из раций — ее собрал Вендель — спрятали до поры до времени на вилле по рю дез Аттребат, 101. Поль отлично понимал, как это опасно, но у него не было выхода.

Место для второго передатчика предложил Лео. В поисках оптовых покупателей плащей и накидок он ездил по всей стране, не забывая присматриваться, к каким именно географическим пунктам проявляют интерес его германские партнеры.

Внимание Гроссфогеля привлек Остенде. Фешенебельный курорт был так набит туристами из Германии, что из них можно было бы сформировать дивизию полного состава. Здесь, несомненно, нетрудно было почерпнуть немало любопытных сведений, представлявших ценность для специалистов Центра. Гроссфогель убедил правление фирмы, что обитатели курорта все поголовно мечтают о приобретении резиновых накидок с маркой «О руа дю каучук», и вскоре открыл в Остенде филиал… Самое смешное заключалось в том, что филиал оказался прибыльным, и Лео в рекордный срок распродал наличный запас плащей.

Куда сложнее было спрятать в Остенде передатчик. Он занимал громадный чемодан и весил чуть не полцентнера. Вендель был в отчаянии. Сент-Альбер скрепя сердце подумывал отказаться от Остенде — все отдельные виллы были сняты немцами, а укрывать передатчик в помещении филиала фирмы мог только ненормальный. И все-таки, в конце концов, Поль был вынужден рискнуть…

Надвигалась осень — мрачная и тревожная. Тучи на небе, тучи на стратегическом горизонте. Брюссельские немцы, знакомые Поля, ходили с таким видом, — будто им принадлежит уже весь мир. В газетах все чаще мелькало слово «война», и на первых страницах печатались не фотографии полуголых опереточных «звезд», а статьи генералов, пытавшихся определить, на кого обрушится удар — на Польшу, Голландию, Данию? Или на соблазнительно слабые Швецию и Норвегию?

Впрочем, гадали они недолго. 1 сентября 1939 года Гитлер напал на Польшу. Спустя считанные часы Англия и Франция объявили войну Германии. Вторая мировая война стала свершившимся фактом.

Поль торопил Центр: радист был необходим. Промедление грозило такими бедами в будущем, что последствия его пришлось бы оплачивать слишком дорогой ценой. Может быть, жизнями.

Это понимали и в Москве. 5 сентября Сент-Альбера известили, что «гости» едут, а сутки спустя он уже встречал в условленном месте финского студента Эрнстрема, англичанина Чарльза Эламза и французского торговца месье Деме — майора Константина Ефремова, лейтенанта Михаила Макарова и лейтенанта Антона Данилова. Каждый из прибывших был специалистом: Ефремов — по военным вопросам, Макаров — по кодам и радио, Данилов — по обеспечению курьерной связи.

Несколько дней спустя в группу влился еще один помощник. Он же принес известие, что других подкреплений не будет. Советская военная разведка дала участку Поля все, чем располагала к этому дню.

Поль с помрачневшим лицом выслушал инструкции, доставленные товарищем. Они сидели друг против друга, и свет вечерней лампы смягчал резкие черты лица собеседника Сент-Альбера. Лицо было знакомым: Поль готов был поклясться, что видел его раньше… Где? Неужели в Брюсселе?.. Что ж, вполне возможно.

Винченте Антонио Сьерре — такое имя стояло в уругвайском паспорте разведчика. Он показал его Сент-Альберу после того, как назвал пароль.

— Слишком длинно, — сказал Поль с улыбкой. — Нет ли у вас в запасе имени покороче?

Лицо собеседника осталось холодным.

— Так как же? — спросил Поль, гася улыбку.

— Зовите меня Райтом, — был ответ.

 

3

Война захлестывала Европу как шторм. Слова Гитлера об отсутствии у Германии притязаний на Западе оказались не более чем камуфляжем.

В своем кабинете Сент-Альбер повесил крупномасштабную карту Европы и день за днем отмечал на ней флажками положение на фронтах. 135 германских дивизий, имевших против себя 142 союзные, сначала не проявляли активности. Союзники, закрепившись на линии Антверпен — Седан, посмеивались над нерешительностью бошей, не спешивших штурмовать долговременные укрепления. Родился и стал привычным термин «странная война», порождавший уверенность, что в Берлине сожалеют о своей опрометчивости и рано или поздно заговорят о мире.

Так думало большинство.

Поль принадлежал к меньшинству. Флажки на карте, пылящиеся у точки «Седан», не убеждали его ни в чем.

Долгие размышления над картой не мешали Сент-Альберу заниматься тем, ради чего он и его товарищи оказались в Брюсселе. Центр указывал: ничем не компрометируя себя, врастайте как можно прочнее, устанавливайте связь с теми, кто потенциально может давать информацию о военных и политических планах Германии против СССР, и никаких активных акций!

Итак, разведывать Германию. Не спеша. Хорошо законспирировавшись. Став незаметными, растворившись в окружающей среде и слившись с ней. И помнить при этом, что на очереди — перенос центра тяжести в Париж.

Лео Гроссфогель, ведавший в группе коммерческими вопросами, считал, что пришла пора принимать решение.

— Нужна новая фирма, Поль!

Сент-Альбер возражал:

— Но зачем?

— Оккупация предрешена, и немцы будут в Брюсселе не сегодня-завтра. Им понадобятся люди, готовые лояльно сотрудничать с империей и добросовестно выполнять заказы. Ведь на новом месте войскам прежде всего потребуются строительные материалы для казарм, полевых лагерей, временных укреплений. Не так ли?

— Не думаю. Расквартировать войска можно и в реквизированных домах. И здесь и во Франции.

— Если бы немцы думали так же, они ликвидировали бы организацию Тодта!

Постепенно Гроссфогелю удалось убедить Поля. В конце концов, чем они рискуют? «О руа дю каучук» принесла хорошую прибыль, у фирмы есть свободный капитал, нуждающийся во вложении. А строительство, пожалуй, не та отрасль, на которую немцы в случае оккупации поспешат наложить лапу. Их, вероятно, куда больше заинтересуют металлургические и оружейные заводы Льежа.

Строительная фирма «Симэкско» — детище изобретательного Гроссфогеля — возникла и была зарегистрирована в соответствующих инстанциях как акционерное общество. В правление вошли Лео и семь бельгийских предпринимателей, не побоявшихся вложить свои франки в дело, которому, вполне вероятно, было уготовано перейти в руки немцев без выплаты компенсации. Чем и как Гроссфогель сумел склонить партнеров к участию, осталось его личной тайной. Во всяком случае, ни при создании «Симэкско», ни впоследствии, бельгийские дельцы не имели ни малейшего представления или хотя бы подозрений относительно основного назначения фирмы — служить прикрытием группе советских военных разведчиков…

А «странная война» продолжалась.

142 союзные дивизии, реализуя план «Д», и 135 германских соединений, скрытно подготавливавшихся к наступлению по плану «Гельб», все еще продолжали «великое сидение» на линии Антверпен — Седан. В парижских кафешантанах посетители хором подхватывали слова старой песенки, возродившейся в новой аранжировке и приобретшей неслыханную популярность: «Целься в грудь, маленький зуав, и кричи «ура!»!»

В ночь с 9 на 10 мая 1940 года голландский военный атташе в Берлине Сас срочно вызвал Гаагу.

— Хирург решил сделать операцию утром, в четыре часа.

Голос Саса прерывался от волнения; повторив фразу, он спросил:

— Вы хорошо поняли?

Чиновникам голландского МИДа потребовалось несколько часов, чтобы решить головоломку: какого хирурга и какую операцию имел в виду военный атташе? Не придя к единому мнению, они заказали разговор с Берлином.

Разъяренный Сас, отбросив конспирацию, крикнул в трубку:

— Передайте мои слова военному министру! У меня абсолютно достоверные источники!

Как разведчик Сас сделал все возможное, чтобы предупредить союзников о часе начала наступления в Арденнах — наступления, предопределившего фантастически быстрый разгром Франции, Бельгии, Голландии и Люксембурга. Но это уже ничего не могло изменить. Сорок два дня спустя уполномоченные бежавшего на юг французского правительства подписали в Компьене акт капитуляции.

Брюссель, равно как и Париж, со страхом взирал на оккупантов из-за опущенных жалюзи. По радио вместо привычных «Марсельезы» и бельгийского королевского гимна передавались леденящие сердце военные марши. «Дейчланд, Дейчланд, юбер аллес!» Европе предстояло на долгие годы привыкнуть к этим словам и к этим мелодиям…

Сент-Альбер, хладнокровно взвесив обстановку, подумывал было, не свернуть ли на неопределенный срок «Симэкско» и «О руа дю каучук», и так бы, вероятнее всего, и поступил, если бы не трое немцев, два капитана и майор, посетившие его контору, о чем Поля упавшим голосом известил секретарь.

Секретарь звонил на виллу и, вызывая Сент-Альбера, добавил, что господа просят поторопиться.

Путь от рю дез Аттребат к конторе «Симэкско», находившейся в центре, пролегал как раз по рю о Лэн, где в одном из лучших домов разместилось гестапо. Чуть дальше, под Пале-дю-Пепль, в тесном соседстве с превращенной в оккупационное учреждение синагогой, немцы уже успели оборудовать подземную тюрьму. Проезжая мимо, Поль почувствовал, что на сердце лег тяжелый камень.

В контору он вошел с улыбкой.

Посетители, не подавая руки, отрекомендовались представителями организации Тодта — строительство дорог, аэродромов и казарм. Первый визит их был кратким: немцев интересовали производственная и финансовая мощность «Симэкско», наличие «неарийцев» среди акционеров и — главное — желание месье Сент-Альбера (или отсутствие у него такового) плодотворно сотрудничать с имперскими органами. Прогноз Лео Гроссфогеля оказался безошибочным.

Первые заказы были мелкими. «Симэкско» выполнила их добросовестно и в срок. И дешево. Месье Сент-Альбер был представлен командованию Тодта в Бельгии и удостоился похвалы. Получив ее, он пережил немало тревожных часов, понимая, что с этой минуты попал в сферу интересов гестапо и что ему придется пройти всестороннюю проверку. Сколько она может продлиться?

Гроссфогель, Вендель и остальные товарищи получили приказ Поля быть готовыми к переходу на нелегальное положение. Кента с его нейтральным уругвайским паспортом Поль срочно отправил во Францию.

Собирая сведения о Сент-Альбере, гестапо работало грубовато: сказывалась организационная неразбериха, сопутствовавшая первым неделям оккупации. Позднее, когда гитлеровские контрразведывательные службы полностью развернули агентурные и оперативные отделы, подключив к их работе рексистов, сторонников Дегрелля и сыскавшихся в избыточном количестве коллаборационистов, они, конечно же, не ограничились бы простым наведением справок о политическом и деловом лице месье Сент-Альбера у десятка промышленников и членов «пятой колонны». К счастью, к тому времени и Поль, и его сподвижники приобрели настолько прочную репутацию, что гестапо уже не сомневалось в их полной благонадежности.

Вне всякого сомнения, сыграло свою роль и то, что большинство крупных фирм было законсервировано, а владельцы их пережидали черные дни далеко от бельгийских границ. В этих условиях отзывчивый и добросовестный месье Сент-Альбер оказался для немцев настоящей находкой. Объем заказов возрастал в прямо пропорциональной доверию прогрессии. Несколько месяцев спустя «Симэкско» уже поставляла Тодту материалы и рабочую силу не только для объектов в Бельгии, но и для ряда сооружений в районе границ… с СССР!

Ценность сведений, собранных Полем, в известной степени снижало то обстоятельство, что они были разрозненными и поступали из третьих рук. Поль и Лео не упускали случая расспросить инженеров, командированных ими по соглашению с Тодтом для производства работ, но расспросы эти приходилось вести с беспредельным тактом, дабы не вспугнуть собеседников, среди которых могли оказаться завербованные гестапо агенты.

После неоднократных совещаний с Гроссфогелем Сент-Альбер решил рискнуть.

Воспользовавшись приемом у генерала, возглавлявшего в Брюсселе всю систему Тодта, Поль пожаловался на трудности, возникающие при контроле за работами вне пределов Бельгии. Не кажется ли генералу, что строительство можно ускорить, если он, Сент-Альбер, как исполнительный директор, получит право инспектировать своих подчиненных и давать им указания прямо на местах?

Из штаба Тодта Поль вышел обладателем бесценного документа — пропуска, разрешавшего ему беспрепятственно разъезжать по всей территории Франции, включая «Зону Виши», а также по Голландии и Бельгии. На пропуске была виза гестапо.

Кроме того, Сент-Альбер заручился официальным разрешением на открытие в Париже дочернего филиала «Симэкско» — компании «Симэкс», директорами которой были намечены двое из партнеров Гроссфогеля. Руководителем «Симэкс» должен был стать сам месье Сент-Альбер, сохранивший заодно и брюссельский пост. Правда, ненадолго. Как только парижский филиал окреп, выяснилось, что месье Сент-Альбер не в силах совмещать обе должности. В качестве своего преемника в директорском кресле «Симэкско» он предложил богатого уругвайца Винченте Антонио Сьерре, только что вернувшегося из Франции, где он отдыхал на водах, и искавшего случая надежно и выгодно поместить капитал.

Акционеры не возражали.

После скромного банкета в «Космополитене» месье Поль Сент-Альбер отбыл на вокзал. Билет в Париж был куплен заранее.

 

4

Общая численность немецких сухопутных войск — 212 дивизий, в том числе во Франции 21, большинство дивизий второго эшелона; состав их колеблется… Войска, занимавшие позиции в районе Бордо… находятся на марше в восточном направлении. Это примерно около трех дивизий. Общая численность личного состава ВВС около одного миллиона человек, включая службу наземного обслуживания. Райт. [7]

(Из радиограммы Центру. 1941 г.)

В десять лет Виктор был д'Артаньяном, в восемнадцать — покорителем Парижа, обольстительным Растиньяком. Он играл судьбами людей и государств — мысленно, разумеется. Суховатый и замкнутый, он никого не посвящал в эти фантазии, тем более что не имел задушевных друзей и все вечера тратил на изучение иностранных языков. В двадцать один, заканчивая университет, он уже бегло говорил по-французски и по-испански, читал и писал на немецком, знал обиходный английский. Молчаливость, замкнутость и сдержанность, с которой он добивался своего, снискали ему на курсе репутацию человека сильной воли.

С лестными характеристиками он и пришел в управление. Здесь остро нуждались в людях, в совершенстве владеющих языками.

В 1937-м Виктора послали в Испанию. У республиканцев была неопытная разведка, Франко иногда перевербовывал старых профессионалов, к услугам которых республика была вынуждена прибегать, и Виктора прикомандировали советником к одному из агентурных отделов.

В операциях он не участвовал. Добровольцы, отправлявшиеся в тылы франкистских войск, возвращались или погибали, сведения оказывались порою важными, а иногда — «дезой», подсунутой франкистами неопытным разведчикам, и Виктор, товарищ Дюпон, анализировал просчеты и неудачи, разрабатывал «легенды» и в положенный час докладывал выводы начальству — испанскому капитану.

В Испании товарищ Дюпон провел несколько месяцев и вернулся в Москву до падения республики, избежав лагеря для интернированных во Франции, а следовательно, и «Сюртэ женераль».

Несколько недель он прожил на даче, той самой, где до него отдыхал Леонид… Читал он не Крестовского, а мемуары разведчиков — английских и немецких. Среди этой литературы оказался «Я — шпион» Уильяма Д. Райта — ловкая смесь небылиц и приключений, в которых автору отводилась выдающаяся роль. Виктор перечитал мемуары дважды.

Перед новым назначением в Брюссель с Виктором беседовал один из руководителей отдела. На полированном столе в папке лежали аттестации и служебные заключения — чернильный рисунок жизни Виктора. Из них вытекало, что он настойчив, решителен, грамотен и имеет опыт.

Разговор был коротким, и в заключение Виктора спросили, под каким псевдонимом он хотел бы работать. Есть ли на этот счет предложения?

— Так точно, — сказал Виктор.

— Останетесь Дюпоном?

— Нежелательно. Не исключаю возможности расшифровки — в связи с Испанией. Разрешите подписываться — Райт?

Так умер товарищ Дюпон и родился Райт — он же впоследствии Артур, он же Винченте Антонио Сьерре, Лебрюк, Жан Морель, Альфонсо де Бариентос, Урвиц и Маленький шеф…

В Брюсселе Райт сначала работал один. Так было задумано. Находясь в отдалении от Сент-Альбера, Райт в случае провала Поля должен был создать отдельную группу. Работа была спокойной, уругвайский паспорт с визами и подлинными полицейскими пометками обеспечивал безопасность. По условиям задания Райт не имел контактов ни с кем…

Приказ войти в группу Сент-Альбера не обрадовал Райта, но он не выказал недовольства.

Поручения Поля оказались простыми. Выполнение их не требовало особой ловкости и отваги. До оккупации и в первые ее месяцы уругвайский подданный Винченте Сьерре продолжал вести привычный для себя образ жизни, уединенный и без лишних знакомств.

С отъездом Сент-Альбера в Париж спокойствие кончилось.

Отныне Райт отвечал за Венделя, Эрнстрема, Деме и Эламза, а помимо них — за Огюстена Сезе, антифашиста, привлеченного в группу Гроссфогелем. Сезе, пройдя ускоренное обучение у Венделя и Эламза, стал радистом в Остенде. Связь между ним и Райтом обеспечивал Деме.

Гроссфогель работал отдельно. Вместе с Венделем он старался как можно глубже проникнуть в недра немецкой колонии. И это ему удалось. «Симэкско» и «О руа дю каучук» работали на германскую армию: Гроссфогель находился вне подозрений. Собеседники Лео, разбалтывавшие имперские секреты, были бы потрясены, узнав, что числятся в Центре источниками — Пьером, или Анри, или Анжеликой. Краткие характеристики на них были переданы Венделем и Сезе в очередных шифровках.

Прежде чем попасть в Москву, сведения Пьера или Анжелики внимательно проверялись Эрнстремом. Эрудиция его в области военного дела была универсальной, а память — необъятной.

Часть сведений Деме раз в неделю отправлял в Париж — для Поля. Пропуском его обеспечил Сент-Альбер через парижскую комендатуру, куда он от имени «Симзкс» нередко обращался по поводу выполнения заказов Тодта. Немцы конфисковали почти весь автотранспорт и сосредоточили на своих складах запасы бензина, но для «Симэкс» у них находилось и то и другое. Владельца фирмы в комендатуре считали верным другом Германии. Отзывы, полученные из брюссельского гестапо, подтверждались положительными материалами, собранными в досье: и в отеле «Лютеция» — штабе парижского абвера, и в Булонском лесу — резиденции СД. По донесениям агентов, друзьями Сент-Альбера были финансисты и два-три деятеля белой эмиграции.

Никаких подозрений не вызывал и секретарь Сент-Альбера — Рене Дюбуа, в котором чисто французский практицизм сочетался с приверженностью нацизму. Гитлеровской контрразведке не удалось докопаться, что Рене Дюбуа и Хиллель Кац, разыскиваемый СД антифашист, — одно и то же лицо.

Не было известно и то, что за большим кабинетом Сент-Альбера в помещении конторы находится второй, секретный, где стоит передатчик, а на столе — часы с оригинальным устройством. Эламз, эксперт группы по кодам и радио, мог гордиться своей продукцией. Миниатюрная радиоустановка, вмонтированная в бронзовый пьедестал и соединенная с главной пружиной, ежечасно посылала в эфир короткий сигнал на постоянной волне. Пойманный приемниками Сезе и Венделя, он означал: все в порядке. Остановка часов и отсутствие сигнала знаменовали провал.

Заводить часы было обязанностью Дюбуа.

Он же работал на ключе.

Информация, собираемая Полем в комендатуре и штабе Тодта, касалась в основном войск, размещенных вне Германии. Поль ломал голову в поисках новых источников сведений. Он был изобретателен и находил их там, где на первый взгляд ничто не предвещало удачи.

Одну из самых успешных операций он провел на… светском приеме у коменданта Парижа — приеме, данном для генералов и высших офицеров, партейлейтеров, чиновников администрации и «высшего общества». Получить пригласительный билет из канцелярии гаулейтера Отто Абеца помог знакомый белоэмигрант, Он же представил Сент-Альбера на вечере вновь испеченному генерал-фельдмаршалу и чинам его свиты. Пили за рейх, германскую расу, гений фюрера и победоносное оружие фатерланда…

С приема Поль вернулся утром. Не снимая фрака, сел за стол и встал из-за него не скоро — доклад о германской армии едва уместился на 80 страницах. В нем содержались данные о качестве вооружения, тактических новшествах, родившихся в ходе боев за Седан и Дюнкерк, материальном оснащении войск. Специальный раздел был посвящен подготовке командного состава и моральному духу солдат. Дюбуа пришлось потрудиться, зашифровывая текст.

В Центр доклад повез курьер. Последний. И Центр и Поль считали, что «живая» связь слишком опасна. Отныне информация должна была идти исключительно через передатчики.

В Европе становилось все тревожнее.

Захватив Францию и оставив правительству предателя Пьера Лаваля «Зону Виши», немцы с показным усердием готовились к прыжку через Ла-Манш. О плане «Морской лев» говорили чуть не в открытую, призывая громы и молнии на голову коварного Альбиона, так хорошо окопавшегося на своих островах. Сент-Альбер съездил в Па-де-Кале и без труда установил, что собранные здесь немцами десантные суда — всего лишь старые галоши, не способные обеспечить высадку крупных сил. Зато на побережье воздвигались укрепления — без шума и довольно быстро. Одновременно ОКБ отводило в глубь Франции расквартированные в портах дивизии и после недолгого отдыха перебрасывало на восток — в Польшу.

Обо всем этом и многом другом, подтверждавшем правильность предположения, что Гитлер отказывается от «Морского льва» и готовится к кампании на востоке, Сент-Альбер своевременно сообщил Центру. Передал он и данные о захвате немцами французской экономики. Цифры были зловещими: 80 процентов нефти и топлива, 74 — железной руды, 75 — меди, 75 — алюминия… Военно-промышленный потенциал третьего рейха рос буквально на глазах…

Меняя маршруты, Сент-Альбер ездил по Франции и Бельгии, добирался до границ Германии, стараясь собирать сведения не только о вермахте, но и о системе пеленгаторов — армейских, военно-морских и ВВС. Германская радиоконтрразведка, как удалось ему установить, в первую голову занималась контролем передач, идущих из самой империи. ВВС расположили свои станции полукольцом, изогнувшимся от Коббельсбурга в Восточной Пруссии до силезского городка Штригау. Военно-морские силы развернули установки в Лангенаргене (близ Бодензее), в Хахенайе, Вильгельмсгафене, Свинемюнде и Пиллау. Неужели немцы довольствуются только стационарами, в частности в Кранце, Шпандау, Кенигсберге и дальним пеленгатором в Страсбурге — единственным, который французская армия не взорвала при отступлении? Эта мысль не давала Полю покоя.

Постепенно Сент-Альбер все больше убеждался, что так оно и есть. Позже он узнал, что пеленгаторную службу армии разоружили немецкие подпольщики, работавшие на заводах «Опта-радио А. Г. (Левё)». Именно этим заводам вермахт передал заказы на оборудование радиомашин — мощных и подвижных «майбахов», — и он получил их… годные с виду, но с пороками монтажа, искажавшими угол пеленга на целые градусы! Гестапо внедрило на завод провокаторов, подпольщиков выявили и казнили, но время — несколько месяцев! — было упущено.

Не теряли времени и остальные товарищи. Эламз, чья голова была настоящим конструкторским бюро, разработал оригинальную приставку, с помощью которой мог превратить почти любой приемник в передатчик, и снабдил своей продукцией Райта, Поля и Сезе в Остенде.

Теперь он был уже не Эламз. Справедливо считая, что англосаксонская фамилия равносильна самодоносу в гестапо, Поль поторопился прислать через Деме новый паспорт — один из тех, что привез ему про запас последний курьер. Карлос Аламо, уругвайский гражданин, — так именовался теперь лейтенант Макаров.

Запасные паспорта получили и другие брюссельцы.

Получение их совпало с заданием, переданным Центром Райту. Расшифровав радиограмму, Аламо поспешил в «Симэкско», что означало: случай, из ряда вон выходящий. По строгому указанию Райта никто из членов группы не должен был появляться в конторе.

Райт разгладил ногтем крошечный клочок папиросной бумаги:

КЛС для РТ-икс. 1010. 1725. № 99. Райту. Лично. Немедленно отправляйтесь по указанным трем адресам в Берлин и установите причины постоянного нарушения радиосвязи.

В случае, если нарушения связи будут повторяться, возьмите на себя передачу телеграмм. Работа трех берлинских групп и передача сведений представляют большую важность. Адреса: Нойнестенд, Альтенбургер-алле, 19. Третий этаж направо. Коро. Шарлоттенбург, Фредерициаштрассе, 26-а, второй этаж налево. Вольф. Фриденау, Кайзерштрассе, 18, четвертый этаж направо. Бауэр. Пароль для всех — «Директор». Сообщите до 20 октября всем трем группам — 15 в первой половине дня начать работу по новой программе (повторяю: по новой). KЛC для РТ-икс.

Райт и раньше понимал, что они не одиноки и что где-то рядом действуют другие группы. Но что находятся они в центре Германии под самым носом у гестапо и СД, этого он не предполагал. Очевидно, товарищам приходится плохо… Почему нарушилась связь?

А вдруг явки разгромлены и перебои вызваны тем, что гестапо, арестовав радистов, не сумело пытками склонить их к радиоигре — жуткой комбинации, при которой радист вынужден передавать своим дезинформационный материал?

И кто эти «берлинцы» — немцы или русские? Можно ли им доверять?

Так ничего и не решив, Райт сжег бумажку. Растер пепел. Сказал Аламо:

— Уходите. Ответ составлю вечером.

— Связь по расписанию ночью.

— Хорошо, уходите…

Итак, поездка в Германию. В самое логово. Но каким путем? Пропуска у Райта не было, а нелегальный переход границы означал верную смерть… Райт составил длинный ответ, доказывавший невозможность поездки, но подумал и порвал его: Центр не принял бы отказа.

Может быть, выручит Сент-Альбер?

Несколько дней ушло на то, чтобы Деме — в который раз! — проделал путь из Парижа в Брюссель и обратно. В сигарете он увез с собой микроскопический шарик рисовой бумаги — письмо Райта. Поль не отозвался ни строчкой — вместо послания Деме доставил заполненный на имя сеньора Сьерре, директора «Симэкско» и представителя «Симэкс» в Бельгии, пропуск, завизированный комендантом Парижа и чиновниками канцелярии высшего руководителя СД и полиции безопасности во Франции. Как всегда, Поль предпочитал словам действия.

Зарегистрировав пропуск у брюссельких властей, Райт собрал чемодан. О, если бы знать, чем встретит его Берлин!

…Райт, как и Сент-Альбер в Париже, с момента прихода немцев постарался доставать все, какие мог, немецкие газеты. Это был не слишком надежный, но все-таки источник. Методично собранные вырезки позволяли судить о некоторых сторонах экономического и военного развития рейха и дополняли данные, поступавшие агентурным путем. В конторах «Симэкс» и «Симэкско», тщательно отобранные, хранились тысячи карточек с наклеенными на них заметками. Сейчас, перечитывая их, Райт напрасно искал хотя бы глухих упоминаний о наличии в Германии подполья. Газеты писали о чем угодно: о приемах у Розенберга, речах Геринга — генерального уполномоченного по четырехлетнему плану, о полковых праздниках… Но больше всего — о единстве консолидированной германской нации…

А оно было и боролось, подполье!

«Иннере фронт» в Берлине, организация Антона Зефкова в Гамбурге, антифашистская молодёжная группа Герберта Баума на заводах Сименса… Сотни и тысячи людей, считавших нацизм величайшим злом и не жалевших себя в сражениях с ним, были замучены в гестапо или сложили головы на плахе в Моабите по приговору «народного трибунала». Они не имели связи с военной разведкой и действовали сами по себе или под руководством бесстрашной КПГ, и газеты не писали о них… Но они были!

Были и те три группы, к которым Центр посылал Райта в трудный для них час. Три маленькие ячейки военной разведки, потерявшие связь с Центром и нуждавшиеся в немедленной помощи. В дальнейшем только одна из них, группа «Альты», использовала канал «Берлин — Брюссель», созданный Полем. Остальные две имели собственные рации и выходили в эфир до самого конца…

Их позывные умолкли в разное время. И это означало, что гестапо и СД, бросив против десятка смельчаков все наличные в Германии силы контрразведки, подняв на ноги и СС, и крипо, и зипо, и целую армию шпионов партии — блоклейтеров, добрались наконец до явочных квартир и произвели аресты. В камерах на Принц-Альбрехтштрассе к арестованным применили пытки, бесчеловечность которых вызывает ужас даже при чтении сухих протоколов гестапо. Электричество, дыба, клещи, паяльные лампы, «терновые венцы» — все было пущено в ход, и все безуспешно: ни один из арестованных не назвал ни имени того, кто посетил их в сорок первом с паролем «Директор», ни имен людей, передававших шифровки по каналу «Брюссель — Берлин»…

Герои… Не в их власти было предотвратить войну, но они, каждый как мог, на день, на час, на минуту отодвигали сроки ее начала.

И не только они.

Но война пришла.

 

5

ГОВОРЯТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА… СЕГОДНЯ, В 4 ЧАСА УТРА, БЕЗ ПРЕДЪЯВЛЕНИЯ КАКИХ-ЛИБО ПРЕТЕНЗИЙ К СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ, БЕЗ ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОЙНЫ ГЕРМАНСКИЕ ВОЙСКА НАПАЛИ НА НАШУ СТРАНУ, АТАКОВАЛИ НАШИ ГРАНИЦЫ ВО МНОГИХ МЕСТАХ И ПОДВЕРГЛИ БОМБЕЖКЕ СО СВОИХ САМОЛЕТОВ НАШИ ГОРОДА — ЖИТОМИР, КИЕВ, СЕВАСТОПОЛЬ, КАУНАС И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ…

ВСЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ЭТО РАЗБОЙНИЧЬЕ НАПАДЕНИЕ НА СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ЦЕЛИКОМ И ПОЛНОСТЬЮ ПАДАЕТ НА ГЕРМАНСКИХ ФАШИСТСКИХ ПРАВИТЕЛЕЙ.

…НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ. ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ. ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ.

Дюбуа потерял голову.

— Это конец…

— Только начало, — резко возразил Поль. — Возьмите себя в руки, Рене!

— Нет, нет, не будьте слепым: все рушится. Bce!

Поль невероятным усилием заставил себя говорить спокойно.

— Войны не бывают легкими, Рене. Только не ссылайтесь, пожалуйста, на Францию — ее погубили бездарное правительство и метастазы шпионажа… Пока вы позволяете себе роскошь паниковать, там, в России, дерутся за каждую пядь земли. А вы — вы отказываетесь драться? Да или нет?

Так жестоко он еще никогда не говорил ни с кем из товарищей. Слово «нет» превращало Рене в прокаженного — раз и навсегда. Оба это понимали. Дюбуа, помедлив, потер лоб и щеки, точно умыл их.

— Я собрал кое-какие данные о Манштейне. Численный состав, командование, резервы…

— Источник?

— Один из клиентов. Подполковник из Тодта, мы с ним знакомы…

— Оставьте, я посмотрю. И вот еще что, Рене, — будьте осторожнее на ключе. Работайте как можно быстрее, понимаете? Скорость — единственная защита от пеленгации и провала.

Поль и прежде не был склонен недооценивать немецкую контрразведку. Уже в первые дни оккупации начальник абвера во Франции (КО — кригсорганизацион) полковник Оскар Райле позаботился о том, чтобы насадить свою агентуру где только можно. Отдельную от абвера сеть осведомителей имел и группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Оберг, подчинявшийся начальнику РСХА Гейдриху. У начальника гестапо Генриха Мюллера были во Франции свои люди, у шефа разведки СД бригаденфюрера Вальтера Шелленберга — свои… Нечто вроде личной контрразведки имел и гаулейтер Отто Абец, ставший послом Берлина при правительстве Виши; отдельные роды войск, расквартированные во Франции, пользовались услугами тайной полевой полиции; наконец, располагая старыми «знакомыми» во всех слоях общества, ни на секунду не прекращала работы петеновская служба контршпионажа, с которой у Канариса имелась договоренность о сотрудничестве.

В этих условиях каждый новый человек нес с собой угрозу провала для с таким трудом созданной разведывательной группы Поля. И все-таки, как ни противился Сент-Альбер расширению группы, избежать этого он не мог. Одна-единственная рация не обеспечивала ни быстроты, ни надежности связи с Центром. А что, если ее запеленгуют и придется менять место, расписание работы, шифр? Сколько суток или недель уйдет на это? И потом — чем больше радиограмм, тем дольше находится Дюбуа в эфире, и, естественно, у немцев рано или поздно появится возможность засечь передатчик, «торчащий на волне» по два часа кряду.

Не очень надеясь на успех, Поль попросил Центр выделить еще хотя бы трех радистов и получил отказ. Справедливый, ибо переправка людей через воюющую Европу — фронты, пограничные барьеры и заградительные рогатки контрразведок — была не только опасна, но и, пожалуй, бессмысленна. Даже если воспользоваться уцелевшими «окнами» на швейцарской и испанской границе, у разведчиков был один шанс на тысячу, что удастся добраться до Парижа, и один на десять тысяч, что им повезет надежно закрепиться в городе, где каждый житель был под присмотром абвера, гестапо или СД. Сент-Альбер понимал это и, прочтя ответ Центра, был с ним согласен.

Выручил Дюбуа. Оправившись от депрессии, Рене работал с утроенной энергией, заменяя Полю не только секретаря, но и «начальника штаба». Гроссфогель в Брюсселе и Рене в Париже стали лучшими помощниками советского разведчика. Среди довоенных друзей Дюбуа нашлось пятеро антифашистов, французов, о чьих убеждениях знал только он сам. Эти пятеро стали радистами группы, согласившись на смертельно опасную работу без малейших колебаний и не расспрашивая даже, кому предназначаются телеграммы. Таково было условие Сент-Альбера: ни слова о Центре и о нем самом, и Дюбуа выполнил его.

Шифровки Поль составлял сам. Радисты получали их в готовом виде — группы цифр, по пять в каждой. Что они означали и какова система шифровки — осталось тайной Поля и Дюбуа. Только им двоим следовало знать, что для перекрытия используется роман Ги де Лесера «Чудо профессора Ферамопа».

Поток информации, получаемой Сент-Альбером, все возрастал. Он поступал теперь не только от тодтовцев и чинов комендатуры, но и от «Техника» — счастливой находки одного из новых радистов — монтера на парижском телефонном узле. «Техник» включался в линии, обслуживающие германские штабы, и, улучив минуту, записывал служебные разговоры.

Пятнадцать человек… Восемь — в Париже, шесть — в Брюсселе и один — в Остенде. Они делали чудеса, породившие после войны легенду о всепроникающей сети, созданной Центром и доверенной Сент-Альберу. Приводилось и число передатчиков «сети» — 78!

Эту цифру назвали Капарис, Гейдрих и Шелленберг разъяренному Гитлеру в его ставке. Кто из троих солгал первым, а кто поддержал ложь, трудно установить. Цифра была для них щитом. Она спасала от гнева и кары за неспособность раскрыть и уничтожить таинственную «систему РТ-иксов» — раций военных разведчиков Генерального штаба РККА. Миф о «колоссальной организации», опутавшей Францию и Бельгию, помог им избежать грозы. Гитлер согласился, что, да, такую сеть не раскроешь в короткий срок… Но — в какой? Канарис попросил полгода, Гейдрих поддержал его. Шелленберг благоразумно воздержался от заверений, понимая, что молчание — поистине золото.

Ему не пришлось раскаяться в своем шаге. Полгода оказались сроком нереальным, хотя на ноги был поднят весь аппарат гитлеровской контрразведки. «Предателей», снабжавших советскую разведку секретами третьего рейха, искали в высших штабах, окружении Геринга, известного своей болтливостью, среди чиновников партийной канцелярии Мартина Бормана и даже в числе… министров…

Второразрядная строительная контора «Симэкс» со своим более чем скромным штатом в докладах контрразведки не фигурировала. А между тем именно отсюда уходили в эфир радиограммы.

Например, такая:

В кругах руководящих немецких офицеров полагают, что в результате провала плана молниеносной войны на Востоке о победе не может быть и речи. Намечается тенденция побудить Гитлера к заключению мира с Англией. Руководящие генералы в ОКБ считают, что война будет вестись еще 30 месяцев, а затем будет заключен компромиссный мир.

Или такая:

Боевые части немецких ВВС, до настоящего времени дислоцировавшиеся на острове Крит, следуют на Восточный фронт. Основная часть направляется в Крым, остальные — на другие участки фронта.

Или такая:

Планировавшееся на ноябрь осуществление плана III с задачей овладеть Кавказом переносится на весну 1942 года. Сосредоточение группировки должно закончиться к 1 мая. Начиная с 1 февраля все службы тыла приступят к обеспечению выполнения этого задания. Исходный район наступления на Кавказ: Лозовая, Балаклея, Чугуев, Белгород, Ахтырка, Красноград. Штаб руководства наступлением в Харькове. Подробности дополнительно.

По требованию абвера и СД в штабах и ведомствах усилили меры по охране секретности. Большинство документов, имевших гриф «Совершенно секретно! Государственная тайна! Лично!», подлежали уничтожению адресатами после прочтения. Воспрещалось пользоваться телефонами для служебных разговоров, но как раз это правило и нарушалось чаще всего, давая «Технику» возможность быть в курсе событий, а Полю — обильный материал для телеграмм.

Были у него и другие источники информации — более или менее постоянные: писари комендатуры, деятели белой эмиграции, сотрудничавшие в германских штабах, офицеры различных рангов, посещавшие контору по делам строительства, чиновники фашистской администрации… И конечно же, имперские газеты, из которых при внимательном чтении удавалось выудить немало любопытных подробностей…

…Относительный «покой» нарушило сообщение «Техника»:

— Что вы знаете об улице Соссэ?

— «Сюртэ женераль»? — догадался Поль.

— «Сюртэ» съехало вместе с маршалом! О-ля-ля!

— Это мне известно.

— Так вот, теперь там новые хозяева. И у них нет городских телефонов — только военная связь! Какая-то секретная часть.

Установить номер части и ее назначение Сент-Альберу удалось не сразу. Лишь через неделю писарь в комендатуре проболтался, что готовит талоны на бензин для «Команды Панвица». Сент-Альбер с усмешкой спросил: «Футболисты? Зачем им бензин?» — «Какие футболисты? Абвер!» — был ответ. В талонах, которые фельдфебель при этом заполнял, стояло: 621-я рота радионадзора. Дюбуа уточнил эти сведения: 621-я рота была придана «Команде Панвица», прибывшей на машинах из Германии через Брюссель и оставившей в Бельгии два взвода. Начальник команды — гауптштурмфюрер Гейнц Панвиц с правами командира отдельного полка.

На улице Соссэ «Команда Панвица» не задержалась; однажды ночью через Париж, на улицу Курсель, воя моторами, проползли огромные «майбахи». Дюбуа, наблюдавший эту сцену из окна дома напротив, увидел над кабинами машин характерные рамки пеленгаторов.

Сент-Альбер понял: охота за ним и его группой началась.

 

6

Пункт радиоконтроля в Кранце вел наблюдение примерно за сорока-пятьюдесятью нелегальными передатчиками. В большинстве это были рации британской секретной службы и органов разведки «Сражающейся Франции». Шифры, которыми пользовались англичане и французы в 1941 году, разгадывались сравнительно легко, и в 3-м управлении абвера (контрразведка) предпочитали до известной поры передатчики не трогать.

Каждый передатчик, «опекаемый» радио-абвером, был внесен в специальный каталог, зарегистрирован под соответствующим номером, а часы и частоты связи записаны в учетные карточки. По мере того как передатчики выбывали из игры и заменялись новыми, в картотеку вносились исправления и дополнения. Это, как правило, происходило после того, как люди фон Бентивеньи выявили весь состав ячейки и Канарис санкционировал ее ликвидацию. Арестованных после недолгих допросов в армейских органах согласно директиве «Нахт унд Небель» передавали СД для уничтожения. Случалось, правда, что умолкшая было рация спустя некоторое время как ни в чем не бывало выходила в эфир. Это значило, что арестованные предпочли смерти предательство и передают дезинформацию. Такой передатчик в каталоге помечался буквами «РА» (радиоабвер).

26 июня 1941 года РА в Кранце зарегистрировал новую станцию. Она работала примерно в тех же частотах, что и передатчик Польской секции «Интеллидженс сервис» — СЕК, — находившийся на Балканах и хорошо известный абверу. На новую рацию — РТ-икс — наткнулись случайно. В 3 часа 30 минут она вышла в эфир и стала настойчиво вызывать КЛС. Когда КЛС откликнулась, РТ-икс с потрясающей быстротой передала 32 пятизначные цифрогруппы и заключила их сочетанием «КЛС от РТ-икс». Слухачи Кранца едва успели засечь пеленг: норд 14 градусов.

В каталоге радио-абвера РТ-икс и КЛС не значились.

Прошло несколько, недель, прежде чем передатчик РТ-икс вышел в эфир вторично. Частота была прежней — 10 363 герца, но время передачи сменилось — 05.45. В Кранце не спешили докладывать об этом Фельгибелю или фон Бентивеньи; могло случиться, что рация исчезнет — так уже бывало. Была, правда, сделана попытка прочитать телеграммы, но успеха она не принесла. Криптографы утверждали, что шифр практически нераскрываем.

Не увенчалась успехом и другая попытка — установить, откуда РТ-икс ведет передачи. Линия пеленга пролегла через всю Германию, вышла за ее пределы и, продолженная по территории Бельгии и Франции, уткнулась в Атлантику. Координаты же КЛС вообще остались неизвестными.

«Четырнадцать градусов к северу от Кранца». Несколько машин с пеленгаторами отправились по этому маршруту. Дни шли за днями, а РТ-икс молчала… Наконец, когда в Кранце уже готовились отозвать пеленгаторы, рация снова вышла в эфир и оставалась в нем около пятнадцати минут. Ее хорошо слышали операторы машин и в самом Кранце. И что важнее — удалось наконец поймать КЛС, Нити пеленгов, прочертив карты, сошлись на Москве.

С этого часа все стационарные пеленгаторы абвера, ВВС, флота и подвижные установки радио-абвера, получив приказ Фельгибеля, искали РТ-икс. Около двух тысяч специалистов занимались передатчиком.

Эксперты заверили Фельгибеля, что РТ-икс, по всей вероятности, работает из Германии, и подвижные пеленгаторы получили распоряжение искать РТ-икс в империи — вдоль линии пеленга. Разбившись на отряды, машины двинулись на прочес. Делая по нескольку километров в день и ни на секунду не прекращая наблюдения за эфиром, 621-я радиорота и до десятка отдельных радиовзводов дошли до старой границы рейха, пересекли ее и углубились на территорию Бельгии.

Фон Бентивеньи, получив рапорт Фельгибеля, стал на сторону экспертов. Что могут делать русские разведчики в Бельгии? Нелогично полагать, что они рискнут удалиться от таких важных источников сведений, как центральные ведомства рейха. На периферии им достанутся лишь крохи, третьесортные данные, которые едва ли удовлетворят требованиям Центра… Нет! Нет! Нельзя же всерьез считать, что Центр — разведуправленне самого Генштаба! — польстится на пустяки. Источники в Берлине. Следовательно, радиоточка должна быть возле них. В крайнем случае — где-то в Германии. Это азбука.

С таким выводом фон Бентивеньи и Фельгибель отправились к Канарису. Против их ожидания адмирал отнесся к версии весьма скептически. Через генерала СС Закса, осуществлявшего координацию абвера и СД, был конфиденциально проинформирован Гейдрих. Шеф гестапо Генрих Мюллер тут же заверил последнего, что у него нет никаких данных о наличии какой-либо подозрительной группы лиц в местностях вдоль линии пеленга. «Во всяком случае, в Германии их быть не может!» — утверждал Мюллер.

Тем временем Кранц и подвижные пеленгаторы с удивлением отметили появление в эфире еще одной станции с позывными РТ-икс, вызывавшей Центр на совершенно других частотах. Обе рации работали из одного места и в одно время. Неделю или полторы спустя к ним присоединилась третья, но пеленг у нее был уже иной…

Передатчики Венделя и Аламо в Брюсселе и Сезе в Остенде, зарегистрированные надлежащим образом, попали в зловещий каталог радио-абвера.

Случилось это в ноябре 1941 года.

621-я радиорота не мешкая ринулась в Брюссель. Специальная команда гестапо и СД, подчиненная лучшему специалисту РСХА гауптштурмфюреру Панвицу, была сформирована в Берлине и снабжена всеми техническими новинками, какими только располагала имперская радиопромышленность. Среди них был индукционный пеленгатор, реагировавший не на сигналы рации, а на ее магнитно-силовое поле.

Шеф абвера в Париже Райле получил указание помочь Панвицу в Брюсселе надежными специалистами и агентурой. Число участников поисков РТ-икс увеличилось еще на тысячу с лишним человек.

Итак, против трех тысяч! Крохотная группка — меньше отделения солдат! — и целая армия, вооруженная мощной техникой, опиравшаяся на опыт и всестороннюю помощь центральных аппаратов РСХА, абвера и гестапо и подключившая к операциям немного спустя еще и регулярные части вермахта! В Берлине считали, что исход предрешен.

В Брюсселе 621-я радиорота расквартировалась в старых казармах Леопольда. Машины разъехались по окраинам, охватив город плотным кольцом. Помимо них, в поисках участвовали «радиопалатки» — новинка, изобретенная в «Команде Панвица». Палатки были замаскированы под ремонтные передвижные пункты «Пост-Бельжик», ведавшей телефоном и телеграфом. Солдаты, переодетые в штатское, для видимости ремонтировали кабели, а операторы, укрывшись в палатках, контролировали эфир… «Радиопалатки» стояли в открытую; ими никто не интересовался.

Все было готово.

Но РТ-икс пропали.

Молчание их было вызвано двумя причинами. Первая заключалась в том, что Сент-Альбер принял решение превратить брюссельские рации в запасные. Помимо сведений, собранных Гроссфогелем через клиентуру «Симэкско», в Брюсселе мало что удавалось получать. Основные данные добывались в Париже, куда по делу и без дела сотнями наезжали высокопоставленные деятели третьего рейха и где Поль, укрепив знакомства в комендатуре, имел поистине неисчерпаемый кладезь информации.

Вторая причина была сопряжена с Райтом… Где и как он познакомился с Маргарет Барча, разведенной супругой промышленника Зингера, Поль так и не узнал. Связь Райта и Маргарет, вначале скрытая, к осени перестала быть секретом для Гроссфогеля и Поля.

Сент-Альбер насторожился: что и в каком объеме известно Маргарет? Райт успокоил его:

— Эля думает, что я финансист. И только.

— Эля?

— Я так ее зову.

— Понимаю, — сказал Поль. — Но… Извините, наверное, с этого и следовало бы начать: вы серьезно относитесь к Маргарет?

— То есть?

— Вы любите ее?

Разговор был трудным, и обоим не хватало слов. И хотя Райт, как мог, успокоил Поля, профессиональная осторожность взяла верх: до поры до времени брюссельские рации были законсервированы, а передатчик Огюстена Сезе в Остенде сократил программу: трижды в день по семь-десять минут.

Поступая так, Сент-Альбер действовал с чистым сердцем: дело от этого не страдало. Одновременно Поль обдумывал замысел, родившийся в связи с появлением Маргарет. Реализация замысла, с одной стороны, давала большие шансы уберечь любимую Райта от возможных полицейских неприятностей, а с другой — позволяла группе расширить сферу действий. Поль запросил Директора и через неделю получил ответ — Центр одобрял его шаги. В той же депеше содержалось указание о запасных шифрах, частотах и расписании связи.

 

7

Директору 212241. 18.00. № 681. Источник: «Сусанна».

(Радиограмма Центру. Ноябрь, 1941 г.)

Генеральный штаб предложил, чтобы линия фронта немецких войск, начиная с ноября и на весь зимний период, проходила от Ростова через Изюм, Курск, Орел, Брянск, Дорогобуж, Новгород, Ленинград. Гитлер отклонил и это предложение и отдал приказ начать шестое по счету наступление на Москву, для осуществления которого будут использованы все наличные средства. В случае неудачи немецкие войска не будут располагать резервами.

— Уезжайте-ка в «Зону», Райт. Боюсь, в Брюсселе скоро станет нестерпимо жарко.

— Это приказ?

— Совет… Впрочем, и приказ тоже… С собой возьмите Маргарет, там ей будет спокойнее. Правительство Виши декларировало независимость от немцев, и хотя это не более чем фраза, она все-таки обязывает Петена соблюдать видимость суверенитета. Во всяком случае, в «Зоне» полицейский режим мягче здешнего… У Маргарет, по-моему, ребенок?

— Девочка. Десять лет.

— Значит, решено?

Райт угрюмо кивнул. За эти дни он похудел и ссутулился.

— А паспорт?.. А пропуск?..

— Пропуск я вам приготовил. К сожалению, фальшивый. Паспорт возьмете из уругвайского комплекта. Как вам нравится имя Альфонсо де Бариентос?.. Кстати, удовлетворите мое любопытство: почему в Брюсселе вас зовут Маленьким шефом?

— Потому что Большой шеф — вы.

— Кто это придумал?

— Не я. Может быть, Вендель, а может, и Гроссфогель. Разве это важно?

— Пожалуй, нет… Руководство группой передайте Эрнстрему. Гроссфогель должен переехать в Париж. В Марселе, когда осмотритесь и устроитесь, оборудуете радиоквартиру. Сдается мне, что гестапо вот-вот дотянется до Парижа.

Пожимая руку Райта, Сент-Альбер почувствовал, как она холодна, и пожалел его. Тревоги за безопасность Маргарет совсем извели товарища. Ничего, в Марселе оба отдохнут, а девочка сможет нормально ходить в школу…

По правде говоря, Поль не только из-за этого отсылал Райта. Маргарет не входила в группу, но могла знать о ней, хотя Райт и утверждал, что ни словом не упоминал о Лео, Венделе и других товарищах. Все же будет лучше, если от Брюсселя и его и Маргарет отделят сотни километров. Так надежнее…

Райт уехал в первой декаде ноября, а в конце второй из «Зоны» пришла открытка. Марка на ней по рассеянности отправителя была приклеена вверх ногами. Райт давал знать, что устроился и нашел место для рации.

Ноябрь 1941-го…

В ноябре в Париже еще тепло; идут дожди, и вдоль улиц, чернея в желобах, течет густая, насыщенная грязью вода. Смешиваясь с испарениями, над тротуарами стелется сладкий запах печеных каштанов. В подворотнях трещат угольями жаровни: маленький пакет лакомства стоит десять су, большой — тридцать… Лакомство бедняков. Поль любил его, хотя каштаны обжигали пальцы и нёбо, вязли на зубах.

Грея руки о пакет, Сент-Альбер брел в контору на рю Марбеф и думал о Париже, Райте, предстоящей вечером встрече с генералом (встрече, которой он так искал!) и о тех, кто сейчас, в эти часы, в снегу по колено, оглушенные собственным «ура!», тяжело бегут по белой целине с трехлинейками наперевес, отбивая врага от безвестной деревеньки… От тысяч деревень и сел… От сотен городов… От Москвы.

Сводки ОКБ и ставки фюрера трубили о победах и скором падении Москвы и Ленинграда. Сообщалось об эвакуации советских правительственных учреждений в Куйбышев, «о паническом бегстве комиссаров». На 7 ноября был назначен парад частей вермахта на Красной площади. Правда, по не зависящим от фюрера причинам он не состоялся, и перед Мавзолеем, как обычно в этот день, торжественным маршем прошли советские солдаты… С парада — на фронт… «Последний марш сталинских фанатиков» — так было написано в корреспонденциях геббельсовских пропагандистов…

Сообщение о состоявшемся параде и речи И. В. Сталина 7 ноября, услышанное Сент-Альбером, Лео и Дюбуа по радио, вселяло надежды на перелом.

— Бошам крышка! — воскликнул экспансивный Дюбуа.

Гроссфогель, перебравшийся к этому времени в Париж, поднял на Рене большие, всегда печальные глаза. Сказал, прикусывая губу:

— Нашим отчаянно трудно…

Сент-Альбер промолчал. Он и сам знал, что трудно. На всех фронтах. В том числе и на том, что был здесь, в Париже. Правда, трудности эти не шли в сравнение с безмерными тяготами, выпавшими на долю тех, кто сходился с врагом грудь в грудь, но смерть везде есть смерть: и на поле битвы, и на Елисейских полях…

«Команда Панвица» со своими пеленгаторами переполошила парижское СД. Штабы огораживались колючей проволокой и брустверами из мешков с землей, за которыми, нацеленные в прохожих, тускло поблескивали пулеметы. Шеф СД издал инструкцию о государственных тайнах, согласно которой чуть ли не любая бумажка, исходившая из военных инстанций, считалась секретной… Бывая в штабах, Сент-Альбер все чаще замечал во взглядах собеседников, обращенных на него, затаенное или явное недоверие. Его не подозревали, о нет! Просто сторонились, как любого, кто не имел счастья принадлежать к расе господ.

Гроссфогель был немцем, и Сент-Альбер в полной мере использовал это обстоятельство, постепенно передав ему свои знакомства в имперских инстанциях. У Лео оказался, кроме прочих, божий дар располагать к себе деловых партнеров, особенно тех, кто только что приехал с фронта и мечтал отдохнуть и поразвлечься. Расходы на хождение по ресторанам, пользовавшимся репутацией «приличных», и на хороший коньяк подтачивали личный счет Сент-Альбера — он далеко не был миллионером! Но дело есть дело, и Поль подписывал банковские чеки.

Счет таял. Это было плохо, тем более что Полю предстояло снять с него несколько десятков тысяч франков, по возможности в кратчайший срок обменять их на черной бирже на швейцарскую валюту и с помощью Райта отослать в Женеву по адресу, указанному Центром. Дюбуа нашел подпольного спекулянта, готового взять на себя хлопоты по обмену: куртаж, запрошенный им, был чудовищным. «За риск», — заявил спекулянт, искренне полагавший, что Сент-Альбер, как и его коллеги по парижскому деловому миру, готовится к черному дню. Поскольку иного выхода не было, Поль согласился. Он изъял нужную сумму из основного капитала, а Деме отвез швейцарскую валюту в Марсель и вручил ее Райту вместе с телеграммой Центра, гласившей:

От Директора Райту. «Норду» дано указание. К вам прибудет… Райт и передаст новые инструкции. Он представится вам, сказав, что имеет задание Директора… После этого вы предложите сигарету и сами возьмете одну. Он зажжет вашу сигарету зажигалкой и скажет, что она совсем новая. Вы спросите, Райт ли он. Он подтвердит это и сошлется на мою телеграмму. У Райта есть радиокод, инструкции и деньги для вас… Директор.

Вместе с шифровкой Райт получил инструкции для неведомого «Норда», жившего в Женеве на рю де Лозанна, 113. Вернувшись, Деме сказал, что Райт начал хлопотать о визе…

— И для Маргарет? — словно вскользь спросил Поль.

— Нет, только для себя.

— А Маргарет?

— Она неплохо устроилась. Живет в пансионе, довольно дорогом, и, кажется, счастлива.

— Дай бог! — искренне сказал Поль.

Какое-то время он помнил об этом разговоре, но потом забыл. На очереди стояли другие дела — не менее важные.

«Техник», подслушивавший разговоры на станции, известил Сент-Альбера, что начальник финансовой службы при штабе оккупационных войск полковник Петерейт попал в историю с бриллиантами и не знает, как из нее выпутаться. Гроссфогель немедленно навестил полковника и вышел из его кабинета без чека на пятьдесят тысяч франков, но с кое-какими документами в кармане. Поль, прочтя их, загрузил все свои рации работой: документы имели самое непосредственное отношение к оперативным планам зимней кампании.

Второстепенные материалы Деме переправил в Брюссель — для двух РТ-иксов. Вендель и Аламо ежевечерне выходили в эфир, не догадываясь, что за ними уже следят…

Два взвода 621-й радиороты, сотрудники брюссельского СД и люди из «Команды Панвица», выделенные им в помощь, прочесывали столицу Бельгии — квадрат за квадратом. Пеленгаторам никак не удавалось точно привязаться к рациям, выходившим в эфир на считанные минуты. Линии пеленгов упорно не хотели перекрещиваться в точке, операторы вычерчивали на карте треугольники, равные целым кварталам с десятками домов. Панвиц, прилетевший в Брюссель на связном «физелершторьхе», чертыхался, подгоняя специалистов и требуя сузить площади поисков… Вдобавок один из РТ-иксов больше не прослушивался; операторы полагали, что он переменил диапазон, и теперь пытались отыскать его на иных частотах.

— Если и второй исчезнет, я приглашу в команду гестапо, — пообещал Панвиц. — Не вынуждайте меня на крайности, господа.

Этими словами он закрыл очередное совещание офицеров в Леопольдказерне. Но угроза не помогла: РТ-икс был неуловим.

Выход нашел оператор — штаб-ефрейтор, бывший инженер с заводов ЛЕГ. Очертив на плане Брюсселя два кружка — в районах Моленбек и Эттербек, где укрывались РТ-иксы, он предложил в те часы, когда рации находятся в эфире и ведут передачи, на несколько секунд выключать свет в домах — последовательно, дом за домом. Перерыв в передаче, зафиксированный слухачами, давал возможность определить адрес.

Панвиц пришел в восторг, пожалев только, что идея родилась поздновато: второй РТ-икс молчал.

Две недели инженеры и диспетчеры брюссельской энергосистемы в промежутке между 16.05 и 16.35 отключали электричество в Моленбеке.

В декабре настала очередь рю дез Аттребат.

Карлос Аламо, занявший квартиру Сент-Альбера после его отъезда в Париж, жил один. Гости на вилле бывали редко, и хозяйка, любопытная, как все одинокие старые девы, не могла похвастаться, что знает о жильце больше того, что он сам пожелал ей сообщить: уругваец, коммерческий агент ряда латиноамериканских фирм. Дружил он только с финским студентом господином Эрнстремом, нравившимся хозяйке. Белокурый, добродушный, он забавно коверкал слова, пытаясь примирить резкое произношение северянина с мягкостью галльского языка. Больше всего господин Эрнстрем любил читать, и с его появлением библиотека виллы обогатилась двумя или тремя десятками томиков: французской классикой, переводными детективами и галантными романами.

12 декабря в доме 101 мигнуло и погасло электричество. Лампа под потолком комнаты сеньора Аламо не горела считанные секунды, и он поспешил вновь надеть наушники, которые уронил, хватаясь за пистолет. За стеной было тихо, и Аламо нажал на ключ, вызывая КЛС.

— Он здесь, — сказал оператор Панвицу, отметив на плане дом черным крестиком.

Панвиц поднес к губам микрофон.

— Немедленно убрать все машины из квартала. Повторяю — все и немедленно.

…13 декабря в 16.05 дом номер сто один был окружен батальоном СС. Панвиц и два десятка агентов в штатском ступили на лестницу через три минуты после того, как РТ-икс отстучал первые цифрогруппы. Поверх ботинок гауптштурмфюрер а и его сотрудников были надеты войлочные тапочки, какими пользуются надзиратели тюрем.

Трое гестаповцев внизу связали хозяйку и заткнули ей рот.

В 16.10 (время, отмеченное Панвицем в рапорте Фельгибелю) была дана команда ворваться в комнату Аламо — Панвиц надеялся, что радист, захваченный врасплох, не успеет уничтожить шифр.

Сотрудники СД навалились на дверь. Панвиц, ожидая выстрелов, прижался к стене.

Радист не стрелял.

Минуту или две дверь не поддавалась, затем рухнула, и агенты СД, влетевшие в комнату, успели увидеть, как догорел и, чадя, погас клочок бумаги в пепельнице. Аламо еще ухитрился накрыть его пальцами и растереть, прежде чем выстрелить в гестаповцев. Панвиц с точностью снайпера прицелился в руку радиста и нажал на спуск…

Аламо упал.

— Поднимите! — приказал Панвиц. — Он жив!

Во время обыска Аламо сидел на полу, безжизненно спокойный. Сотрудники СД отрывали половицы, простукивали стены — искали книгу шифра. Ее не было. Нашли запасные части к передатчику, немного денег, обоймы к браунингу. Ни списков, ни блокнотов с записями обнаружить не удалось.

Панвиц приступил к допросу.

— Имя?

— Аламо. Карлос Аламо.

— Ерунда! Русский?

— Уругваец.

— С кем держали связь?

— С такими же, как я, любителями. Это любительский передатчик.

— Выгадываете время?

— Мне все равно!

— Знаете, кто мы?

— Судя по вашей форме, гестапо.

— Я из СД. Это не одно и то же. Из гестапо уходят на кладбище, от нас — иногда на свободу. Подчеркиваю: иногда.

Внизу гестаповцы выколачивали показания из хозяйки.

— Кто бывал в доме?

— Клянусь… Я никого не знаю… Умоляю, не делайте мне больно!

Один из гестаповцев прижал к ее щеке сигарету. Хозяйка, мадемуазель Д., зарыдала. Боль и страх боролись в ней с нежеланием назвать имя симпатичного финна по фамилии Эрнстрем, изредка заглядывавшего к ее жильцу. Боже мой, что сделают с ним эти звери? Боже мой!.. Агент прижал сигарету вторично.

— К нам приходил студент, месье Эрнстрем… больше никого я не знаю!.. Никого! Можете мне верить, господа!

Панвиц, выслушав доклад поднявшегося наверх сотрудника, забрал в кулак пальцы раненой руки Аламо. Сжал. Сильнее. Еще сильнее.

— Вам привет от Эрнстрема. Он сидит внизу и говорит… так много говорит, что мои люди не успевают записывать… Это так неосторожно — приходить на радиоквартиру в часы передач… Что с вами? Вам плохо?

Аламо прикрыл веками безумные от боли глаза.

— Не знаю никакого Эрнстрема.

— В ванну! — приказал Панвиц. — Где здесь ванная комната?

Агенты выволокли Аламо в коридор, протащили в ванную комнату, раздев, посадили на край ванны и пустили ледяную воду. Панвиц сказал:

— Бить не надо.

Ванна наполнилась до краев, и агенты, столкнув Аламо и стараясь при этом не забрызгаться, медленно погрузили его голову в воду… Отпустили, дали передохнуть и снова погрузили… И еще раз… Аламо — захлебывался, тело его быстро синело, и Панвиц пожалел, что не прихватил врача.

Аламо молчал. Он был еще в сознании.

— Оденьте его, — сказал Панвиц. — Продолжим в гестапо.

Но и в гестапо Аламо не заговорил. Ни в этот день, ни в последующие дни, недели и месяцы. Он вынес все пытки, все, что сумели изобрести специалисты по допросам в Брюсселе и на Принц-Альбрехтштрассе. Разведчик Генерального штаба РККА лейтенант Михаил Макаров (Карлос Аламо, как было записано во всех протоколах) давать показания отказался. Согласно директиве «Нахт унд Небель» его отправили в лагерь уничтожения…

Эксперты СД были людьми небесталанными. Крошечные пластинки золы из пепельницы Аламо, обработанные желатином, были доставлены в лабораторию и подверглись исследованиям. Полный текст оказался безвозвратно утраченным, но одно слово удалось разобрать. Это было мужское имя — «Проктор». Опасность, страшная, неотвратимая, нависла над студентом Эрнстремом — майором Константином Ефремовым и месье Деме — лейтенантом Антоном Даниловым. И еще над одним человеком — радистом Иоганном Венделем, работавшим на втором РТ-иксе.

 

8

Проктор… Достаточно редкое имя; и необычное. По прихоти судьбы оно врезалось в память доктора математики профессора Вернера, руководящего сотрудника криптографического отдела радио-абвера. Но где и при каких обстоятельствах он сталкивался с этим именем? Единственное, что профессор помнил, — так звали героя книги. Какой?

Брюссельское гестапо перетряхнуло всю библиотеку на рю дез Аттребат, но не нашло в ней ничего подходящего. Позднее выяснилось, что месяца два спустя после ареста Аламо, когда наблюдение за виллой прекратили, пришел какой-то господин и, отрекомендовавшись инспектором бельгийской полиции, забрал несколько книг, которые принадлежали Аламо и его другу Эрнстрему.

На Принц-Альбрехтштрассе схватились за голову.

— Что за книги? Какие именно?

Хозяйка, привезенная в Леопольдказерне, рыдала, вспоминая… Жорж Сайд, Мопассан, Филиппс-Оппенгейм… Бальзак… Ги де Лесер…

Книги прочли. В том числе и «Чудо профессора Ферамона» Ги де Лесера. Имя героя было Проктор. Остальное оказалось делом несложным: ключ к шифру установили, и перехваченные радио-абвером телеграммы перестали быть загадкой. Абвер и СД узнали о существовании людей под псевдонимами «Райт», «Сент-Альбер», «Дюбуа», «Деме», «Герман» и «Пибер». Расшифрованы были не все сообщения, а только те, что исходили от РТ-икс до 13 декабря 1941-го. Более поздние телеграммы, которые изредка удавалось перехватить и частично записать, не были прочтены — ключ из «Чуда» к ним не подходил. Зато контрразведке повезло в другом — одна из старых шифровок, прочтенная Вернером, содержала адрес: Брюссель, рю де Намюр, 12, Герман.

Адрес принадлежал Венделю.

После провала Аламо десять месяцев Иоганн водил за нос радио-абвер, ежедневно радируя Центру. Таблица связи, составленная для него Полем и одобренная Центром, служила прочным щитом против пеленгации. Это была изощренная система, при которой однократное прослушивание не давало в руки операторов даже самой тонкой нити. Каждый день месяца имел свои часы передач; каждый выход — свою частоту; часы и частоты сдвигались по определенной шкале. Кроме того, в процессе передачи Вендель трижды менял волну, что уже само по себе путало и сбивало с толку даже опытнейших операторов… Ухитряясь — крайне редко! — засечь его, запеленговать рацию они все-таки не смогли.

После несчастья с Аламо Ефремов и Данилов сменили адреса, документы и псевдонимы. Вендель остался жить, где жил, — он был женат, имел официальное положение в обществе и надеялся, что все обойдется…

И обходилось. До 16 октября 1942 года.

На этот раз гауптштурмфюрер Панвиц действовал осторожнее, нежели десять месяцев назад. Арест Аламо «экспромтом» был ошибкой — Эрнстрем исчез, а другие связи радиста нащупать не удалось. Брать Венделя было решено после проверки его окружения и слежки за домом. Панвиц лелеял мечту, что среди посетителей квартиры на рю де Намюр окажется и «финский студент».

Люди Панвица плотно обложили дом, не оставив ни щели. Гауптштурмфюрер полагал, что теперь удастся избежать неприятных случайностей вроде прошлогодней, когда спустя несколько часов после ареста Аламо, вечером, засада в подъезде виллы на рю дез Аттребат задержала и отпустила подозрительного торговца мехами. Старший наряда, унтерштурмфюрер СС, был разжалован и послан на Восточный фронт после того, как доложил о происшествии. На следствии унтерштурмфюрер клялся, что любой на его месте поступил бы так же, и все участники засады, выгораживая начальника, утверждали, будто торговец выглядел как человек, попавший впросак, документы его оказались в полном порядке, а в паспорте нашлась бумажка с записью — рю дез Аттребат, 101. Продаются кроличьи шкурки, 120 шт.». Адрес, по словам торговца, был получен утром в кафе от посредника… В саду виллы стояли клетки с кроликами; в кладовой лежали шкурки; хозяйка жила на доходы от квартирантов и кролиководства… Панвиц предпочел не углублять следствие: в конечном счете унтерштурмфюрер был его собственным подчиненным, за действия которого он в первую голову отвечал сам…

И только в конце войны Панвицу стало известно, что 16 декабря 1941-го унтерштурмфюрер отпустил Сент-Альбера.

Поль приехал в Брюссель на двое суток по контрактам «Симэкско» и днем, вырвав час, заглянул на радиоквартиру. Надо было убедиться, что с отъездом Райта дело не пострадало. Кроме того, он нес для передачи Эрнстрему радиограмму: Центр поздравлял Ефремова со званием подполковника…

«Шкурки!» Возвращаясь с рю дез Аттребат, Сент-Альбер думал не о них и даже не о пережитой только что опасности… Вендель никогда еще не видел Поля таким бледным. Не лицо, а алебастр.

— Нельзя ли помочь Аламо? — спросил Вендель.

Сент-Альбер спрятал в карманы вздрагивающие руки.

— Нет… Ему ничем не поможешь. Позаботьтесь в первую очередь о себе, Иоганн. Деме и Эрнстрема я предупрежу.

На столе, остывая, чернел желудевый кофе…

В Париже Поль не мешкая занялся перестройкой работы раций. Дюбуа и Гроссфогель, живший нелегально по подложному паспорту на имя Лео Пибера, каждый в отдельности получили инструкции и вручили их радистам. Отныне все пять передатчиков соединялись в своеобразную систему; одна и та же шифровка поступала сразу к пятерым. В тот момент, когда первая рация выходила в эфир, остальные слушали ее; рация передавала всего три цифрогруппы, и, словно эстафету, шифровку подхватывала следующая рация, за ней — еще одна… Три цифрогруппы, не более! Пять-семь секунд, на которые никакой слухач, даже самый натренированный, не успеет вывести линию пеленга!.. «Эстафетный метод». Выдающееся достижение Сент-Альбера. Не первое и не последнее.

Пользуясь новой системой, Поль передал Центру горькую весть о провале. Телеграмма была совсем короткой — Поль старался, чтобы его РТ-иксы не задерживались в эфире. «Команда Панвица» не зря торчала на улице Курсель!

Центр радировал:

«Примите меры предосторожности. Берегите людей и себя. Повторяем: берегите людей и себя!.. Что думаете делать?»

Сент-Альбер ответил:

«Работать!»

Это был единственно возможный ответ. Под любым другим не подписались бы ни он, ни Дюбуа, ни Пибер. Одновременно Центр известил:

Как стало здесь известно, в Париже немцы разыскивают при помощи девяти пеленгаторов нелегальные передатчики. Сообщите ваши предложения. Мы предлагаем расширить частоты и разделить их: одни для четных, другие для нечетных дней. Подготовьте резервные квартиры. Измените явки, время работы. Директор.

Москва заботилась о них — Сент-Альбере и его группе. Спасибо тебе, Москва!

Деме повез в Брюссель расписание и инструкцию: не устанавливать ни с кем новых связей, сузить круг знакомств и помнить, что брюссельский РТ-икс в угрожаемом положении.

Вендель, подышав на очки, прочитал записку.

— Не так страшен черт… Скажите Большому шефу, чтобы не беспокоился зря: пеленгаторы не высовывают носа из Леопольдказерне. Один из моих источников работает механиком в гараже начальника абвера.

— И все же поостерегитесь.

— Хорошо. Я буду держать вас в курсе.

В середине октября Деме приехал вновь. В последний раз. Факт его появления на рю де Намюр был отмечен секретными постами СД, зарегистрировавшими и приход в квартиру Венделя молодого человека, очень рослого и широкоплечего, с волосами цвета льна. Из ближайшей аптеки агент позвонил Панвицу: «Похоже, это тот, кого мы так долго искали!»

Панвиц приказал не спускать глаз с подъездов дома и с сада.

Арест был произведен вечером. Гестаповцы, открыв замки отмычками и перекусив резаком стальную цепочку на дверях квартиры, неслышно вошли в прихожую и стали на пороге комнаты.

— Не двигаться! Стреляем!

Трое мужчин, сидевших за столом, отшатнулись. Звякнула и упала на пол, разбившись на куски, фаянсовая кружка. По комнате расползся запах дешевого кофе.

Светловолосый гигант первым пришел в себя. Он стрелял навскидку, не целясь, но попадал удивительно точно, и двое агентов рухнули замертво. Затрещали «шмайссеры»; на Деме, раненного в руку, набросились трое; несколько агентов повисли на плечах Эрнстрема, у которого в бедре засели пули Панвица; ноги Эрнстрема подломились.

В трех «хорьхах» арестованных увезли в Леопольдказерне. На каждом были «строгие» наручники с шипами, сжимавшиеся при попытке пошевелить рукой и способные сломать кость, как спичку. В четвертой машине на полу корчилась, избитая до полусмерти, жена Венделя — на нее не распространялся запрет Панвица, приказавшего до прибытия в гестапо и допроса не трогать арестованных мужчин даже пальцем.

Допрос вел штурмбаннфюрер Бёмельбург. У него было расплывчатое лицо простака и манеры рубахи-парня. Бывший инспектор крипо, он славился искусством получать показания от «самых безнадежных». Физическому насилию Бёмельбург предпочитал пытки психические.

Впрочем, от дальнейшей «работы» с Деме и Эрнстремом штурмбаннфюрер отказался к концу недели. От него они перешли в руки Панвица, а потом к «Мяснику» — «лучшему следователю» РСХА гауптштурмфюреру Хуппенкоттену. На первом допросе у «Мясника» Эрнстрем, физически необычайно сильный, 16 раз терял сознание… Деме, по свидетельству врача, заговаривался, сходил с ума… Показаний они не дали.

Венделя, как и других, содержали в одиночке.

Бёмельбург вызвал его на допрос последним. В комнате пахло паленым — дуговые лампы, направленные в лицо арестованного, выжигали волосы, кожа лопалась и кровоточила.

Задавая вопросы, Бёмельбург не повышал голоса. Пил чай и листал досье, полученное по запросу из Берлина и доставленное пилотом связного «физелер-шторьха» РСХА.

— Я знаю о вас достаточно, — сказал Бёмельбург. — Вы — Иоганн Вендель, он же радист Герман, он же известный государственный преступник, разыскиваемый по делу о поджоге рейхстага. Эмигрант с тысяча девятьсот тридцать четвертого. Так?

Вендель тщетно пытался не стонать. По лбу его тек багровый пот.

— Ваше старое досье у меня. Это, конечно, не к чести гестапо, что оно так долго не могло вас найти, но теперь ошибка исправлена… Пытать я вас не стану. Не люблю. Будет другое — сейчас сюда приведут вашу жену, я вызову шестерых эсэсманов. Полагаю, что она не умрет, но искалечат они ее навсегда.

Вольтовы дуги в лампах шипели, подчеркивая тишину. Бёмельбург, тихо улыбаясь, посмотрел на Венделя и пальцем нажал кнопку, сказал вошедшему эсэсовцу:

— Приведите госпожу Вендель. Через десять минут. И повернулся к Иоганну.

— Ну так как же?

— Я согласен…

…На допросах Вендель признавал то, что нельзя было отрицать. Да, он радист, Герман, снабжал Центр сведениями, полученными от разных лиц… Люди приходили по паролю… Деме и Эрнстрем — участники группы; о круге их обязанностей он не осведомлен. Деме, кажется, курьер. Откуда приезжал и куда уезжал, никогда не говорил. Только сам Деме способен ответить на этот вопрос… Старый код — книга де Лесера. Нового не знает.

И — ничего о Париже, «источниках», подлинных обязанностях… Бёмельбург не торопился. В его распоряжении было сильное средство, которое предложил Панвиц. На допросах штурмбаннфюрер равнодушно записывал ответы Венделя, слово в слово, и делал вид, что верит всему.

— Кто такой Пибер?

— Кажется, источник.

— А Сент-Альбер?

— Я его ни разу не видел.

— И Большого шефа тоже? И Маленького шефа? Кстати, кто он, этот Маленький шеф? Заместитель Большого?

— Скорее всего. Я не имел с ними личной связи.

— Вот и прекрасно! Теперь наладите!

Вендель понял: радиоигра! Вот что ему предлагают!

— У меня нет выхода… Я согласен…

— Вы очень умны, — сказал Бёмельбург.

Панвиц показал Венделю тексты «дезы». Вендель внес в них поправки: некоторые обороты были специфическими, характерными для немецкого языка, а не французского, на котором составлялись шифровки. Бёмельбург, простодушно улыбаясь, распорядился, чтобы в кабинет принесли коньяк, черный кофе и бутерброды. «Кофе — покрепче, а бутерброды — потолще!»

— А моя жена? — спросил Вендель.

— Ее судьба зависит от вас.

— Я сделаю все… Когда прикажете передавать?

— В обычные часы завтра.

Ночью в камере Вендель твердо решил покончить с собой, но Бёмельбург, словно подслушав его мысли, вызвал в кабинет и хозяйским жестом указал на стол: включенная в сеть, на нем стояла рация.

— Начнете через две минуты. Ошибаться не советую. Передадите текст три раза: сейчас и во время утренних сеансов. Наши специалисты будут вас слушать. Договорились?

Перед глазами Венделя стояло лицо Сент-Альбера. Он кивнул: хорошо.

КЛС откликнулась на вызов. Четко нажимая на ключ, Вендель выстукивал сообщение, ответом на которое Центр должен был выдать всю группу Сент-Альбера гестапо.

В двух телеграммах, отправленных Венделем, было:

Директору. Срочно. Связь с Большим шефом по прежним каналам находится под подозрением. Дайте указание о новых явках мне и ему. Для встречи должна быть разработана новая явка. Считаю необходимой очную встречу с Большим шефом или заместителем.

Герман.

Директору. Очень срочно! Высказывание одного немецкого радиста позволяет точно заключить, что шифровальные книги раскрыты. Со своей стороны, я еще не известил Большого шефа о возможности компрометации моей связи с ним. Моя связь с вами в полном порядке. Никаких признаков слежки. Как я должен держать связь с Большим шефом? Прошу срочный ответ.

Герман.

Так же четко Иоганн провел и два повторных сеанса — «дубли», — получив «квитанцию» и телеграмму: «Герману. Ждите нашего решения».

В камере, упав на нары, он обратился мысленно к жене: «Прости меня… Иначе я не мог!..»

Вендель был радистом высочайшей квалификации. Работая на ключе с непосильной для слухачей Бёмельбурга скоростью, он вставил в телеграммы «аварийный сигнал», известив Центр о провале и радиоигре. КЛС приняла шифровки и подтвердила их получение… Но все ли поняли в Москве?

На этот вопрос у Венделя не было ответа.

 

9

С арестом Аламо Поль потерял покой. Внешне это ничем не выражалось, и Дюбуа не замечал в Поле перемен. Он все так же аккуратно, ровно в одиннадцать, приходил в контору, разбирал счета и деловые бумаги, принимал служащих и клиентов; в два — обедал в маленьком кафе на рю Марбеф; в четыре, неторопливый и элегантный, постукивая тростью, спускался вниз и уезжал в штаб Тодта, комендатуру, в ресторан, где встречался с деловыми партнерами. При этом он успевал уединяться в секретном кабинете, куда доступ был открыт только ему и Дюбуа, и косым мелким почерком исписывал узкие полоски бумаги длинными колонками цифр. Дюбуа перепечатывал их на машинке и возле метро «Монмартр» передавал Пиберу, отвозившему шифровки радистам.

Щеки Сент-Альбера всегда были чисто выбриты; из карманчика пиджака торчало заячье ушко белого платка; говорил он мягко и только шутил чаще, чем раньше. Шутки эти и подчеркнуто неторопливые жесты были его броней, за которой укрывал он свое беспокойство. Ему не было страшно, ибо опасность и чудовищное напряжение сопутствовали каждой минуте его жизни на протяжении многих лет, превратившись в состояние привычное и обыденное, и с ним он свыкся; не терзался он мыслями о возможной гибели — к ней он был готов; куда труднее было примириться с тем, что гибнут друзья, а он не властен им помочь. Макаров пал первым… Кто может стать следующим? И как отвести беду, если она грозит со всех сторон и нет ни щита, ни укрытия, где переждали бы солдаты зловещий час?..

Сент-Альбера мучили головные боли. Он принимал аспирин, тер виски лекарственным уксусом, клал на лоб грелку с горячей — почти кипятком — водой, но боль не утихала. Спал он не больше трех часов и по утрам с ужасом думал, что надо вставать, двигаться, идти, говорить… Но он вставал, и двигался, и говорил, и делал множество дел, из которых, в свою очередь, вытекали все новые и новые дела, неотложные, важные, первостепенные…

Центр день ото дня расширял круг вопросов. Теперь его интересовали не только передвижение войск и их вооружение, замыслы ОКХ и ОКБ, данные о промышленности, экономике и политической атмосфере в Германии, но и такие детали, как перемещение в генералитете, взаимоотношения Гитлера и высших штабов, взгляды на войну рейхслейтеров, фельдмаршалов, нацистских дипломатов…

Поль, Дюбуа, Гроссфогель и «Техник» искали и находили ответы… После провала наступления на Москву Гитлер обрушил свой гнев на военную верхушку. 3 января 1942 года по действующей армии был распространен секретный приказ фюрера нации и рейхсканцлера: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, до последней гранаты — вот чего требует от нас текущий момент». Из Франции, снятые с укреплений Атлантического вала, на Восточный фронт ускоренными маршами ушли дивизии СС и пехотные части; в армию мобилизовывался дополнительный контингент.

Как был бы счастлив Миша Макаров, узнай он об этих новостях — немцы переходили к обороне! Но он не знал о них, не мог, конечно, знать в «горячей камере» на Принц-Альбрехтштрассе. Источник — механик абверовского гаража, подслушал разговор двух офицеров контрразведки: молчащего русского радиста передали в берлинское гестапо… Молчащего!

Механик же известил и об изменениях в структуре радио-абвера, реорганизованного в начале 1942 года. Было создано три отдела: Центральный — для выявления подпольных передатчиков, подслушивания и наблюдения, и отделы «Запад» и «Восток» — для непосредственной ликвидации радиогрупп в Германии («Восток») и Европе («Запад»). Радио-абвер получил от промышленности дополнительно более ста пеленгаторных машин.

РТ-иксы искали везде, в том числе и в Париже. Поль видел эти машины с черными крестовинами на крышах; патрулируя, они, словно тени, с приглушенными моторами и синими фарами скользили по рю де Марбеф, проползали по Елисейским полям, держа курс на кольцо Больших бульваров. То, что им до сих пор не удавалось засечь ни одну из шести раций Сент-Альбера, объяснялось не чудом, а совершенством созданной Полем системы.

С приходом зимы головные боли у Сент-Альбера улеглись, сошли потихоньку на нет, но дал знать себя кариес: Полю казалось, что челюсть прокалывают раскаленным гвоздем. Он пытался успокоить боль средствами из домашней аптечки, посмеивался над «этими проклятыми зубами», но Дюбуа настоял на враче, и Полю пришлось обречь себя на муки в кресле дантиста. Врач принимал по вечерам и франкам предпочитал натуру; Поль, жертвуя талонами, покупал ему у знакомого ресторатора мясо и овощи.

Смертные казни стали приметами дня, такими же, как имперский флаг над ратушей и тарахтение патрульных мотоциклов по ночам. Чем хуже шли у немцев дела на фронте, тем мощнее, набирая силы с каждым часом, становилось Сопротивление и, как топор гильотины, все ниже нависала над головами парижан угроза быть арестованными, расстрелянными, обращенными в дым кремационных печей Дахау, Майданека и Аушвица.

Всматриваясь в лица Дюбуа и Лео, Поль искал на них признаки страха или растерянности — искал и не находил. «Техник» в ответ на предупреждения насмешливо насвистывал такты «Марсельезы»: «К оружию, граждане, равняйтесь, батальоны!» Радисты, по рассказам Пибера, тоже держались отлично и не жаловались на трудности. Рядовые французы, отцы семейств, они не были коммунистами, и Пибер, уважая их убеждения, не вел разговоров о политике; но к какой бы партии ни примыкали эти люди до войны — к социалистам или либералам, сейчас их объединила общая ненависть к фашизму, и бой, который они вели, был частью громадной войны, не знавшей ни передышек, ни пощады.

О содержании телеграмм они не спрашивали. Записывали чернилами или карандашом цифры, предоставляя кому-то, кого они не знали, расшифровывать их. Им важно было быть уверенными только в одном: телеграммы помогают бить наци, — и Пибер постоянно поддерживал в них эту вселяющую силы уверенность. Догадывались ли они, что помогают русским, а не англичанам или разведке полковника Пасси? Скорее всего да; но разве это имело для них значение — кому? «Каждый как может кует победу, не так ли, месье Пибер? Скажите кому следует, что нет оснований сомневаться ни в нашей скромности, ни в готовности воевать. О-ля-ля! Это же счастье — ложиться спать, будучи уверенным, что способствуешь победе!»

Цифры, цифры, цифры… Запросы Центра и ответы на них. От Директора. Кажется, что… источник хорошо осведомлен. Проверьте через него сведения о потерях немцев до настоящего времени, классифицируя их по видам и боевым операциям. Директор. — Сделайте выводы из провала… Перепроверьте все связи… Помните, что при определенных обстоятельствах они могут угрожать вашей безопасности… Директор. — Сообщите данные о новой технике. — Директору. Новый боевой самолет «мессершмитт» имеет на вооружений две пушки и два пулемета, установленные справа и слева в несущих плоскостях. Скорость до 600 километров в час. — Один немецкий офицер сообщает об увеличивающемся напряжении между итальянской армией и фашистской партией. Серьезные инциденты имели место в Риме и Вероне. Армейские инстанции саботируют указания партии. Не исключена возможность переворота в будущем. Немцы сосредоточивают войска между Мюнхеном и Инсбруком для возможного вторжения. — Дневное производство штурмовых самолетов — 9-10 штук. Потери в самолетах Германии на Восточном фронте в среднем 40 машин в день. Источник: министерство авиации.

И так — день за днем.

Молчала лишь рация Сезе — резервная, предназначенная стать основной в случае провала других. Еще одну рацию в «Зоне» имел Райт. Сент-Альбер с оказиями отправил ему части и детали для сборки еще нескольких передатчиков, но Райт, кажется, не собирался ими воспользоваться, ответил, что не располагает ни подходящими людьми, ни запасными радиоквартирами. Жил он в том же пансионе, что и Маргарет, на рю Жарден, 17–21, в другом крыле дома. Сент-Альбер время от времени посылал ему деньги. Идеальным источником данных в «Зоне» стал латышский генерал, увлекшийся Маргарет; латыш не благоволил к Советской власти, вынудившей его бежать из Риги в чужую страну, где, как он считал, говорят на опереточном языке и потрошат карманы иностранцев; но куда сильнее не любил он немцев, о которых судил по остзейским баронам, презиравшим латышей и грабившим Латвию. «Если таковы фольксдойчи, то что представляют собой рейхсдойчи?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!..» Эти слова генерала и его «ненавижу», повторенное трижды, Райт привел в письме — симпатическими чернилами среди невиннейшего текста. Сент-Альбер посоветовал ему сдружиться с генералом, числившим среди своих постоянных партнеров по висту и бриджу префекта Марселя, начальника полиции и отставных военных, близко стоящих к Петену. Райт последовал рекомендации и обрел возможность насытить свои телеграммы Центру превосходными данными о взаимоотношениях третьего рейха и «Зоны Виши», строительстве укреплений, имперских заказах на вооружение, размещенных в «Зоне», и о многом другом, имевшем прямое или косвенное отношение к войне.

Шла зима 1941/42-го. Мрак и туман повисли над Европой…

 

1

Те из знакомых женевцев, что вели свою родословную от алеманов и остготов, называли его repp Дорн; другие, гордившиеся принадлежностью к романизированным кельтам, — месье Дорн, для итало-швейцарцев и ретороманцев он был сеньором Дорном или сьером Дорном. Здороваясь с ними, он отвечал на любом из четырех государственных языков республики — немецком, французском, итальянском или ретороманском, но мог, если требовалось, объясняться еще и на венгерском, испанском, русском и английском. И не мудрено: господин Феликс Дорн, владелец издательской фирмы «Геомонд-сервис атлас перманент», имел дело с географическими картами, и положение обязывало его в известной мере быть полиглотом.

Бригадный полковник Роже Массон из швейцарской разведки ХА, в чьем ведомстве сосредоточивались сведения об иностранцах, считал его обывателем, деятельность и убеждения которого не наносят ущерба Конфедерации. Отзывы о господине Дорне, данные контрразведкой полиции, были положительными.

Не менее положительно отзывался о Феликсе Дорне и Центр, получавший сообщения за подписью «Норд». В Центре его считали опытным и знающим сотрудником военной разведки и к сведениям, поступавшим из Женевы, относились с исключительным вниманием.

Вместе с Дорном и под его руководством в Швейцарии работали Сисси, Мод и Роза, что дало ему основание для шутки о милых старых дамах, организовавших клуб для совместного чаепития. С некоторых пор, правда, «клуб» этот распался, и члены его встречались, соблюдая особые меры предосторожности. Одновременно резко возрос спрос на продукцию издательства «Геомонд» — карты, схемы и планы, очень подробные и очень точные. Хотя Швейцария и не воевала, храня традиционный нейтралитет, это не значило, что швейцарцы не проявляли интереса к войне. Напротив, в каждом доме карты заняли почетное место, и отцы семейства, двигая флажки или вычерчивая линии, с опаской приглядывались к черным стрелам, прорвавшимся к самым границам Конфедерации и нацеленным на перевалы.

Нарушит Гитлер нейтралитет? И когда это произойдет? Об этом думали не одни обыватели. В военном департаменте Конфедерации срочно разрабатывали планы обороны, с отчаянием убеждаясь, что все они достаточно эфемерны — у Швейцарии не было сил противостоять солдатам, поставившим на колени две трети Европы и ведущим бои у самого сердца могучей России — под Москвой. Начальник военного департамента господин Кебальт на заседаниях Союзного совета с мрачной решимостью призывал защищаться до последнего патрона, но не мог ответить на вопрос: а как долго сумеет защищаться швейцарская армия?

После бурных дебатов в совете было принято соломоново решение: держать войска наготове в оборонительных редутах; помогать Англии военными материалами, не отталкивая при этом Германию и всячески демонстрируя дружбу с Берлином; и балансировать, балансировать, балансировать…

Совет также принял решение, ограничивающее свободу передвижений по стране для нешвейцарцев. Ввели правило об обязательной регистрации иностранцев в полиции и еженедельной личной явке в комиссариаты по месту жительства. Кроме того, для въезда в страну установили квоты — маленькие для англичан и американцев и еще меньшие для немцев. Считалось, что они помогут ограничить приток нежелательных и подозрительных лиц. Однако, как грустно заметил один из подчиненных Массона, в Швейцарии на каждых десятерых жителей пришлось по одному разведчику. Тысячи и тысячи агентов — в бюро бригадного полковника вели им учет и составляли особые списки.

Господин Феликс Дорн в этих списках не фигурировал. Фирма «Геомонд» — тоже. Не вызывали претензий ни деятельность картографа, ни его знакомства. Сотрудники секретной полиции, наблюдавшие за ним как за иностранцем, с чистой совестью подписывались под строчками рапортов: «В предосудительных поступках не замечен». Известно было только, что «Геомонд» испытывает финансовые затруднения, хотя господину Дорну и удалось получить заказы ряда влиятельных и богатых газет на схемы военных операций в Европе. Известно было также, что время от времени владелец фирмы встречается с Александром А. Ярдом, англичанином, служащим, но не имелось никаких данных о встречах с Эдмондом Гамелем, его женой Ольгой и другими лицами — ограниченным по численности кружком антифашистов.

В Центре, направляя Дорна в Женеву и ставя перед ним задачу, аналогичную той, что получил Сент-Альбер, — вести стратегическую разведку фашистской Германии, — знали, кого посылать на дальний рубеж: военный разведчик Генштаба РККА Феликс Дорн, «Виктор», обладал разнообразными и глубокими дарованиями. Прирожденный лингвист, отличный художник, широко и всесторонне образованный, он был, где надо, педантом, способным сутками сидеть над уточнением отдельной детали; и вместе с тем в общении с людьми он проявлял достаточную свободу взглядов и мягкость характера, несвойственные педантам по натуре. Наблюдательный и остроумный, он легко становился «душой общества», если хотел; но умел и молчать, слушая других, и не выдавать отношения к услышанному. «Опыт и знания Дорна были выше того уровня, который отмерен для 40-летнего мужчины, сына ремесленника» — так охарактеризовал шефа его бывший помощник по группе, и в этих словах не было преувеличения.

«Стальным характером», по отзыву того же помощника, отличалась Юлия, жена Дорна, друг, на которого он полагался всегда и во всем. Нежной и женственной была Роза — радистка и шифровальщица; вместе со вспыльчивой Сисси, хладнокровным Лонгом и рассудительным Тейлором они представляли несходный по компонентам сплав характеров и душ, спаянных в единое целое антифашистским долгом и стремлением выполнить этот долг.

Все они в разное время и с разных концов Европы съехались в Швейцарию, преодолев при этом трудности, о которых никогда не рассказывали даже в самом узком кругу. Военные разведчики, они считали, что трудности для того и созданы, чтобы их преодолевать, и Дорну не приходилось слышать от них ни жалоб, ни сетований.

…Первые радиограммы, подписанные «Нордом», Центр получил с началом второй мировой войны. До этого дня рации Дорна бездействовали, хотя досье, собранные им и хранившиеся в конторе «Геомонд», содержали немало ценных сведений о вермахте и люфтваффе. Но и после того, как немцы вошли во Францию, связь с Центром поддерживал только один передатчик — на его ключе работала Роза. Центр считал, что «швейцарцы» должны беречь себя до той суровой поры, когда слово «риск» окажется перечеркнутым реальной военной необходимостью.

Это были самые скверные для Дорна месяцы. Обреченный на почти полное бездействие, он обязан был не только сдерживаться сам, но и объяснять другим, почему приказ Центра подлежит неукоснительному исполнению. Сисси спорила с ним до хрипоты.

— Чего мы ждем?

— Приказа Центра, — отвечал Дорн.

— Он явно опаздывает. Нам здесь виднее, как поступать!

Самым сильным доводом в свою пользу Сисси считала сведения Пакбо. Они казались отличными, и она настаивала, чтобы Центр получал их вне очереди. Дорн был внутренне согласен с ней в оценке данных, но при этом отказывался нарушить приказ.

— А что мы знаем о нем?

И Сисси умолкала.

Действительно, что?.. Случайная встреча, обернувшаяся поначалу случайным знакомством, а потом, спустя два-три месяца, осторожная фраза Пакбо, что он хотел бы установить контакт с теми, кто борется с Гитлером. Для того чтобы делать такие намеки в надежде, что попадешь в цель, надо, очевидно, предварительно рассчитать, с кем имеешь дело! Откуда, спрашивается, мог знать Пакбо, что у Дорна есть связь с Центром? Или он стрелял наобум?.. Но, так или иначе, Пакбо угодил в «яблочко», причем информация, доставляемая им, похоже, поступает прямо из Берлина. На это он и сам прозрачно намекнул выбором псевдонима. Пакбо — по начальным буквам означало: Партийная канцелярия Бормана. Ни больше ни меньше!

Все это было достаточно подозрительно, и все-таки Дорн решил рискнуть. Роза сообщила о Пакбо Центру и получила ответ: присмотритесь и решайте.

Встретившись с Пакбо, Дорн попытался вернуться к разговору о Бормане. Пакбо вежливо выслушал его и, в свою очередь, спросил:

— Знают ли ваши о моих условиях?

— Что вы имеете в виду?

— Мой гонорар… Надеюсь, вас не шокирует, что я говорю о нем?

— Это улажено, — сухо сказал Дорн.

— Спасибо, но учтите: меня не интересуют ни марки, ни доллары. Только швейцарские франки.

— Хорошо.

— Где мы будем встречаться?

Они договорились о месте встреч и паролях на случай, если Дорн не сможет прийти и пришлет кого-нибудь, и разошлись. Идя по скверу вдоль берега озера и глядя на чаек, Феликс ломал себе голову над вопросом: кто он, этот Пакбо; антифашист, имеющий связи с подпольем в Германии, или провокатор высокой квалификации? Ответа не было. Но его предстояло найти, и как можно скорее, ибо от него зависело не только будущее Дорна, но и дело, порученное ему.

 

2

В Женеве первое время Дорн тосковал. Город казался холодным и мертвым, как латынь. Ему не хватало московской веселой сутолоки — вечного торопливого движения, в котором поневоле убыстряешь шаг. Готика давила: она лезла в глаза фасадами домов, крышами, черными памятниками, стрельчатыми оградами, и Дорн злился, старался пореже выходить на улицу. Потом она примелькалась, вошла в быт; он притерпелся к ней, как привык к бриошам вместо хлеба и горько-соленой «виши».

Сначала хлопот было немного. В Центре было сказано: не торопиться, устроиться с квартирой и работой, приглядеться к обстановке. Явки и пароли для Ярда и супругов Гамель он получил месяца через три; потом появилась Роза, и курьер привез для нее расписание связи — два раза в неделю на волнах 18,2-19,8 и 21,3 (ночью) и 48,4-52,3 и 78,6 (утром). Время передач — 7.05 и 23.15. В экстренных случаях — 21.10 и 23.40.

У Гамелей был магазинчик, лавка радиотоваров, сам Эдмонд превосходно разбирался в схемах, а Ольга умела обращаться с ключом и делала это не хуже любителей-коротковолновиков. Дорн устроил у них запасную радиоквартиру, и Центр одобрил этот шаг.

…Известие о плане «Барбаросса» Дорн получил от Тейлора — Кристиана Шнейдера, служащего Международного бюро труда. Шнейдер близко дружил с Сисси, работавшей в том же бюро, считал нацистов бешеными собаками и, пользуясь своими связями с немецкими политэмигрантами, добывал порой важные сведения. В числе его источников были старые деятели социал-демократии, и среди них — бывший министр земли Гессен эпохи веймарского правительства.

Сведения о «Барбароссе» были туманными, расплывчатыми, хотя и получили косвенное подтверждение от Эрнста Леммера — Агнесс, представителя Риббентропа в Швейцарии, с которым у Дорна была связь через Лонга. Дорн попросил Сисси узнать, если удастся, хоть какие-нибудь подробности у бывшего рейхсканцлера Вирта, доживавшего свой век в качестве политэмигранта и сгруппировавшего вокруг себя отставных германских политиков; Вирт и его коллеги нелегально переписывались с друзьями в третьем рейхе. Сисси пообещала попробовать, но вскоре с разочарованием сообщила, что экс-канцлер в основном занимается проблемами формирования будущего правительства, в котором отводит себе главную роль; такие мелочи, как планы Гитлера, Вирта не занимали.

Все-таки кое-что Сисси сумела выяснить, но не через экс-канцлера, а все у того же Тейлора, упорно отказывавшегося отвечать на вопрос, откуда и каким образом он получает информацию. «Я дал слово», — отрезал Тейлор и как воды в рот набрал.

Дорн встретился с ним в кафе, пожертвовав своими продуктовыми талонами, и за обедом, стоившим чуть ли не треть голубой месячной карточки, потребовал откровенности. Тейлор, сутулясь, молчал. Потом сказал:

— Не сердитесь, Виктор, это выше моих сил. Так уж я устроен: даю гарантии и не нарушаю их. Возможно, позже я познакомлю вас с моим человеком, если он согласится. А пока возьмите это…

Дома Дорн открыл оставленный Тейлором спичечный коробок. На дне лежала бумажка: 31 июля 1940 года Гитлер на совещании с членами ОКВ произнес слово «Барбаросса» вслух. «Германия… станет хозяином в Европе, включая Балканы. А для этого должна быть уничтожена Россия. Дата нападения предусмотрена на весну 1941 года».

Дезинформация или правда?.. Времени для колебаний не было. Дорн почти бегом через всю Женеву поспешил к Розе…

В тот вечер они воспользовались экстренным расписанием. У Розы затекла и вспухла от напряжения рука; в конце передачи ключ выскальзывал из пальцев. Центр ответил «квитанцией» и вышел из эфира.

…С некоторых пор Дорн обратил внимание на статьи некоего Р. А. Гермеса, изредка появлявшиеся на страницах швейцарских газет. Этот «сын Зевса» был загадочным образом осведомлен о том, что составляло тайное тайных Гитлера, ОКВ и нацистской партии. Кто скрывался под этим псевдонимом?.. Во всяком случае, ясно, что автор статей получает данные не по официальным каналам и, уж конечно, не от ведомства Иозефа Геббельса. Любопытнее всего было то, что разведка бригадного полковника Массона, Бюро ХА, обычно не допускавшая публикации материалов, компрометирующих Гитлера и его окружение, пропускала статьи Гермеса без купюр: ни разу не случалось, чтобы в них вместо строк или абзацев появилось «белое пятно». Не связан ли Гермес с ХА? Кто он — штатный работник или добровольный сотрудник?

Дорн знал, что у Тейлора с согласия Центра есть знакомства среди представителей ХА. Нельзя ли через него найти ход к Гермесу?

Поколебавшись, Дорн вызвал Тейлора на явку. Однако там его ждало разочарование. Тейлор, никогда не избегавший самых ответственных и сложных поручений, на сей раз категорически отклонил просьбу Феликса разузнать что-нибудь о Гермесе. Отказ ошеломил Дорна, породив догадку: а не был ли Гермес тем самым неведомым источником, от которого Тейлор получил копию речи Гитлера?

Эту догадку Феликс оставил при себе. Ей предстояло или подтвердиться, или быть опровергнутой в самом ближайшем будущем. Торопить события не следовало.

Ярд, Сисси и Лонг что ни день приносили печальные известия: Германия не собиралась соблюдать обязательства, вытекающие из пакта с СССР о ненападении. Немцы-курортники, отдыхавшие в Давосе, не скрывали своего отношения к пакту как к ширме… Отнимало у Дорна время и издательство, легальная деятельность которого медленно, но верно вела к банкротству. При открытии «Геомонда» предусматривалась его убыточность, но в Центре считали, что разумный дефицит удастся покрыть дотациями. Так и делалось, пока швейцарское правительство не запретило, принимать платежи в свободной валюте. Отныне единственным платежным средством стали швейцарские франки, а их-то как раз и не могли прислать! Центр предлагал Дорну другую валюту, советовал найти посредника для обмена. А время шло…

18 июня 1941 года Дорн был разбужен Тейлором.

Плохо причесанный, с лицом, потемневшим от бессонницы, Тейлор стоял у изголовья, не снимая макинтоша. Светило солнце, но пальцы Тейлора сжимали ручку большого черного зонта.

Говорил он тихо, словно через силу.

— Война… она начнется со дня на день…

Дорн, еще сонный, сел на постели.

— Что?

— Война, Виктор!

Тейлор протянул пачку тонких листков.

— Только не спрашивайте — откуда… Можете верить каждому слову из того, что прочтете. Клянусь, здесь все точно.

— Но что это?

— Данные о плане «Барбаросса».

Полчаса спустя Дорн был у Розы.

О том, чтобы зашифровать в тот же день сообщение в несколько страниц, не могло быть и речи. На это ушло бы около двенадцати часов. Дорн набросал на клочке бумаги: Директору. Через Тейлора. Нападение Гитлера на Россию намечено определенно на ближайшие дни. Роза достала книгу кода, превращая «клер» в шифрограмму.

— Все, — сказал Дорн. — Слушайте, Роза, это очень важно, важнее и быть не может! Передавайте текст непрерывно на волне 19,8. Весь сеанс! Понимаете: только этот текст, и ни знака больше!

От Розы — к Гамелям. И здесь:

— Эдмонд, подготовьте рацню.

— А приказ?

— Это и есть тот самый экстренный случай, когда приказа уже не ждут. Выйдете на волну 21,3 и передадите телеграмму столько раз, сколько уложится в окно связи!

— Только ее?

— Да. Кроме того, добавьте: Решение Гитлера принято два дня назад. Донесение поступило сегодня… Продолжение в 01.30. Зашифруйте сами.

Обе рации — АП Розы и РД Гамеля — вышли в эфир в одно и то же время. Дорн, торопливо глотая остывший кофе, шифровал полученные от Тейлора листки. Юлия курила сигарету за сигаретой, и глаза Феликса слезились от дыма.

В 01.30 АП и РД начали передавать текст плана.

Центр слушал Женеву — слушал внимательно и напряженно, готовясь перевести сообщения с языка цифр на язык военных донесений.

…Но было уже поздно…

 

3

Ведущие генералы в ОКВ рассчитывают теперь на продолжительность войны порядка 30 месяцев. Приказ Гитлера о захвате Мурманска и наступлении на Кавказ основывался на том, что Ленинград и Одесса будут заняты до 15 сентября. Оба этих плана провалились. На конец сентября германская армия имела 400 дивизий всех родов, кроме того, 1 500 000 человек в организации Тодта и 1 000 000 человек различных резервов ВВС, включая пилотов, наземные команды, ремонтные отряды… Во Франции в настоящее время находятся 20–22 дивизии, большей частью ландштурм. Личный состав очень неустойчив… имеются случаи дезертирства. В начале октября отряды, находившиеся в Бордо и к югу от него, были оттянуты на Восток.

(Радиограмма Центру. 1941 г.)

— Итак, кто же он все-таки, этот Пакбо? — Дорн в упор смотрел на Сисси. — Где вы с ним встречаетесь?

— Когда как. Иногда в «Вехтере», реже — на вокзале Корнавен.

— И он не упоминает об источниках?

— Он и о себе мало что говорит.

— Все-таки он чертовски хорошо осведомлен! Понемногу начинаешь верить, что сам Борман делится с ним секретами.

— Он часто бывает в Германии.

— В гостях у Бормана?

— Я этого не сказала.

— Но подумали. И еще вы подумали: а не отправляется ли он прямо с вокзала на Тирпицуфер? Не так ли, Сисси?

— Он не похож на провокатора.

— Слишком умен? Тонок? Образован?

— Пожалуй…

— В абвере давно избавились от дураков… Ну что ж, до завтра, Сисси. И попробуйте все же что-нибудь разузнать.

Сжатые тонкие губы. Глаза с черными густыми ресницами. Упрямый подбородок. Сисси всем своим видом демонстрирует недовольство: сколько еще можно говорить о Пакбо! Пора решать: верить или не верить.

Дорн проводил ее взглядом и встал со скамейки. Голуби шарахнулись из-под ног, отлетели подальше, Сквер был пуст, и он не спеша, выбирая самые дальние дорожки, вышел на улицу.

«Кто же вы такой, господин Пакбо?»

Официально Отто Понтер, Пакбо, числился свободным журналистом, сотрудником бернских и женевских изданий. Статьи его в газетах и журналах не отличались глубиной и богатством фактуры. Обычные писания на злобу дня. Это не Гермес, поражающий читателей новизной фактов и суждений! Среди знакомых Пакбо немало немцев, и отнюдь не все эмигранты. Сисси на днях видела его в обществе господина, хорошо известного своими близкими отношениями с женевскими нацистами.

Минуя набережную, Дорн вышел к библиотеке и, свернув за угол, медленно направился к центру, кариатиды, серые от дождей и голубиного помета, нависали над головой; зеленые и красные крыши, словно клоунские колпаки, подставляли ветру немые бубенчики флюгеров. За сеткой дождя впереди маячил на развилке улиц черный храм, похожий на крематорий. Дорн с тяжелым сердцем свернул еще раз и через узкий переулок выбрался на рю де Лозанн, где на седьмом этаже дома 113 находился «Геомонд».

В конторе его ждал Тейлор. Мокрый, с волосами, прилипшими к угловатому черепу, он был весел, улыбался, показывая крепкие зубы. Дорн, поддаваясь его настроению, оттаял, но, когда Тейлор ушел, неоплаченные счета, лежащие на конторке, попались на глаза, и осень с ее изматывающими дождями опять, как уже бывало, струной натянула нервы.

Счета множились. Денег у «Геомонд» не было. Если до зимы Центр не поможет, контору можно закрывать. И это тогда, когда от Пакбо и Люси сведения идут потоком и за них надо платить — полностью и в срок. Если Пакбо и Люси отпадут, что останется? Вирт, информация из Бюро труда, Леммер и старый польский разведчик Грау, сохранивший кое-кого из своих агентов и снабжающий сведениями Дорна… Теперь к ним прибавится Луиза — результат комбинации, от которой Дорн был не в восторге.

Луиза — плод Тейлора. Его детище и гордость. Этим именем он закодировал швейцарскую разведку, Бюро ХА, обосновавшуюся на вилле Штуц в Кастаниенбауме, возле Люцерна. Мысль Тейлора найти там дополнительный источник показалась поначалу Феликсу фантастической, он отверг ее, но Тейлор настаивал, приводя доказательства «за», и в итоге получил разрешение попробовать.

Знакомый Тейлора, капитан из ХА, о котором Центр был своевременно уведомлен, после нападения Германии на СССР не раз уже заводил разговор о России и делах на Восточном фронте, демонстрируя при этом хорошее знание предмета. Он словно бы рассуждал вслух, и Тейлор старался подогреть его желание вести беседу на эту тему. Дорн, узнав о сути разговоров, на первых порах запретил Тейлору дальнейшие встречи, подозревая, что капитан подставлен БЮГТО — контрразведывательным отделением полиции.

Тейлор горячо возражал.

— Он ничего не спрашивает. Только говорит.

— Но почему именно вам?

— Мы давно знакомы, и, кроме того, я никогда не скрывал, что симпатизирую СССР.

Взвесив все, Дорн неохотно дал согласие на дальнейшие встречи. Имя «Луиза» появилось в телеграммах рядом с именами Сисси, Розы и других «членов дамского клуба», и, откровенно говоря, у Феликса не было случая раскаяться — данные Луизы полностью подтверждались при проверке. Ольга Гамель — Мод — передавала в Москву: Директору от Луизы. Новое наступление… не является следствием стратегического решения, а результатом царящего в германской армии… настроения, вызванного тем, что не достигнуты поставленные 22 июня цели. Вследствие сопротивления советских войск от плана 1 — «Урал», плана 2 — «Архангельск — Астрахань», плана 3 — «Кавказ» пришлось отказаться.

РД вторила рация Маргарет Болле — Розы:

Директору через Луизу. К началу ноября на период зимы фронт немецкой армии предусмотрен на линии Ростов — Смоленск — Вязьма — Ленинград…

Оба передатчика работали теперь едва ли не круглые сутки. Связь действовала бесперебойно. И только однажды возник перерыв, вызвавший у Розы состояние, близкое к отчаянию.

12 октября 1941 года Центр внезапно, на середине ответной передачи, замолчал и не откликнулся на вызов. В тот же час и в ту же минуту оглохла и рация Гамелей, слушавшая Москву. Эфир был нем. Напрасно Роза и Мод пытались поймать привычные сигналы морзянки. Тщетно меняли частоты, не веря в несчастье и надеясь… Тишина. И чужие, посторонние позывные, свидетельствующие, что молчание Центра вызвано не атмосферными помехами, а иными, более грозными причинами.

Истекли сутки… Третьи… Пятые… И шестые…

Роза и Мод все вызывали Центр, настойчиво повторяя короткий текст:

Директору. Уже несколько дней мы не можем вас слушать. Как вы принимаете наши передачи? Должны ли мы продолжать передачи или ждать, пока будет восстановлена связь. Прошу ответа.

И Центр отозвался. Словно и не было перерыва, он на прежних частотах вызвал АП и РД и продолжил передачу радиограммы с той цифры, на которой прекратил связь. Бэтчер, муж Сисси, гостивший в тот вечер у Гамелей, позвонил Феликсу в контору и только успел повесить трубку, как новость подтвердила Роза, и у Дорна не хватило мужества отругать ее за нарушение правил конспирации. Не упрекнул он и Бэтчера.

В один из последующих сеансов Центр прислал телеграмму, разрешавшую как будто и финансовые затруднения. Москва сообщала, что в Женеву приедет Райт, привезет деньги и инструкции. Организация доставки была возложена на товарища Сент-Альбера, в пунктуальности которого Центр был абсолютно уверен.

Дорн вздохнул свободнее и решил, что пришла пора вплотную заняться таинственным Пакбо и таинственным человеком, которому Дорн присвоил псевдоним «Люси». В «почтовом ящике» он оставил записку для Тейлора с приглашением встретиться в ближайшее воскресенье. Тот пришел с опозданием и сразу выложил ворох новостей — о немцах, перенесенном недавно гриппе, просьбе Люси передать с ним немного денег, все вперемежку. Дорн дал ему выговориться и после паузы жестко спросил:

— Кто стоит за вашим Люси?

— Но мы же условились…

— Оставьте, Тейлор! Мы не можем рисковать вслепую. Вам я доверяю, но ваш друг для нас загадка, и нет соображений, во имя которых мы должны на него полагаться. Это не частное дело…

Тейлор вычерчивал на земле сложные зигзаги концом зонта.

Его друг — немец, эмигрант, живет в Швейцарии с 1933 года. Владелец маленького издательства и совсем крохотного книжного магазина. На их открытие Тейлор дал 35 тысяч франков из собственных средств. По сути — все свои сбережения. В Германии у этого человека есть отличные связи: несколько генералов и чиновников, в том числе и старый приятель, работающий в абвере, — заместитель генерала Фельгибеля.

«Друг в абвере?!» — подумал Феликс и спросил:

— Это все?

— Не совсем… Этот человек сотрудничает с ХА. Уже третий год.

— Ради денег?

— Нет. Он настоящий патриот и ненавидит Гитлера. Нацисты лишили его всего — родины, семьи, крова.

— А деньги?

— Издательство приносит одни убытки.

— Сколько ему нужно?

— Сотню-другую франков.

— Он получит их, — сказал Дорн и встал.

Чаши весов не могли колебаться бесконечно. На одну из них он положил свои сомнения, а на другую — план «Барбаросса», полученный от Люси, и те десятки сообщений, автором которых он был и которые ни разу не оказались ложными. И эта, вторая, чаша перевесила все остальное.

Люси, Пакбо и Агнесс — герр Леммер из бернского отделения Бюро Риббентропа. Они на первый взгляд никак не годились в союзники, особенно Леммер, не скрывавший, что является членом НСДАП. И всё-таки каждый из них вносил вклад в войну с фашизмом. Полнее всего свои взгляды на этот счет изложил Леммер, сказавший, что он готов помогать в войне против фюрера, но что с последним залпом он прекратит свое сотрудничество.

Вместе с тем Дорн отчетливо представлял себе опасность связей с Леммером или Люси. Первый, бесспорно, находился под негласным присмотром представителей гестапо и абвера, и раскрытие его этими органами могло привести их к «женевцам». Точно так же и Люси, сотрудничающий с ХА бригадного полковника Массона, был, очевидно, опекаем БЮПО, набившей руку на слежке за политическими эмигрантами.

Оставалось утешаться французской пословицей «На войне как на войне» и позаботиться, чтобы связь Тейлора с Люси, Сисси с Пакбо и Лонга с Агнесс отныне перестала носить характер личных встреч и переключилась на «почтовые ящики» — тайники, оборудованные в парках, на вокзалах, в подъездах домов, куда можно незаметно положить донесение и так же незаметно изъять. Кроме того, следовало еще раз предупредить помощников, что нейтральная Швейцария сегодня отнюдь не то место, где люди, ведущие войну с фашизмом, могут быть спокойны за безопасность. И за жизнь тоже.

 

4

Опасаясь за Люси и Агнесс, Дорн был ближе к истине, чем предполагал. 6 и 7 сентября 1941 года радиопеленгаторы абвера в Кранце и Штутгарте перехватили телеграммы, идущие из Женевы. Сумели они обнаружить и передатчик обратной связи, КСМ, работающий на волне 48,4 метра из Москвы. И — что было хуже всего! — некоторые из сообщений «Норда» удалось дешифровать.

Гейдрих, легко впадавший в состояние бешенства, устроил Вальтеру Шелленбергу настоящий разнос. В выражениях он не стеснялся, и тот вышел из кабинета с сознанием, что его карьера поставлена на карту. Не менее острый разговор состоялся у Канариса с начальником 1-го управления абвера (заграничная разведка) полковником Пиккенброком и шефом радио-абвера Фельгибелем.

«Чертовы колеса» имперских секретных служб завертелись, набирая скорость. Стационарные пеленгаторы в Лагиенаргене, Вильгельмсгафене и Страсбурге нацелились на Женеву; часть радиомашин Панвица направилась к границе «Зоны Виши», откуда слышимость была лучше; Шелленберг спешно формировал особую группу для переброски в Швейцарию. В состав группы были включены, помимо контрразведчиков, специалисты по террору.

Над «Нордом» нависла опасность.

И в первую очередь — над Люси.

Журналист Адольф Гесслер, за семь лет до того бежавший из Берлина, не мог рассчитывать ни на срок давности, ни на снисхождение. В гестапо и зипо, удостоверившись, что он осел в Криенсе, промышленном районе Люцерна, поручили дальнейшее наблюдение за ним представителям зарубежной организации НСДАП. Люди фон Боле заверили Берлин, что Гесслер отошел от политической деятельности и, по всей видимости, счастлив тем, что ему не мешают жить…

О тождестве Гесслера с Гермесом и с Люси, чье имя встречалось в телеграммах Дорна, гестапо не догадывалось. Окраинный Люцерн был слишком далек от Берна с его газетами и Женевы, откуда шли передачи на Москву, да и трудно было предположить, что у Гесслера есть хоть какая-нибудь возможность получать военные вести с родины.

Письма, адресованные ему и написанные родственниками, проверялись в цензуре, и химикам не удавалось обнаружить в них следы тайнописи.

Не вызывал интереса у гестапо и друг Гесслера, швейцарский подданный Ксавье Шниппер, сын судьи кантона Люцерн, ссудивший Адольфа средствами для открытия издательства «Вита нова ферлаг» — Люцерн, улица Капельдаге, 5. Агенты службы Боле побывали в издательстве и присмотрелись к Шнипперу, казавшемуся весельчаком, далеким от политики. После нескольких неудачных попыток вовлечь Гесслера и Шниппер а в орбиту деятельности местного «Культурбунда» сотрудники Боле оставили их в покое.

А между тем Гесслер был участником антигитлеровской оппозиции и даже состоял в подпольном кружке, в который входило десять человек, Гесслер — одиннадцатый. Их связывала многолетняя дружба, начавшаяся еще на школьной скамье. Имена своих друзей Гесслер не называл никому. Лишь однажды он обмолвился, что пятеро из них генералы, один — полковник, один — майор, остальные — капитаны; тогда же он обозначил их: «С»; «Ф»; «Ж»; «Фриц»; «Т»; «О»; «К»; «3»; «А»; «О».

Эти десять человек, кадровые военные, имели причины ненавидеть Гиглера и его режим — каждый свои. Еще в тридцать пятом они дали клятву: «Бороться до конца», не сознавая в ту пору всей наивности своего плана — подорвать изнутри мощь нацизма. С годами от этого плана остались только воспоминания, но решимость бороться не ослабла. Приезжая в Швейцарию по делам службы, члены «кружка Гесслера» (так они себя называли) встречались с Адольфом, снабжая его свежими новостями о военных приготовлениях рейха. Р. А. Гермес использовал их в своих статьях, надеясь, что к его словам прислушаются. Тщетно! Лидеры Англии и Франции, которым Гесслер мысленно адресовал материалы, не обращали внимания на высказывания какого-то провинциального журналиста и его бог знает на чем основанные прогнозы.

Надо было действовать иначе. Но как?

Друг Гесслера Ксавье Шниппер, имевший контакты с ХА, свел его с бригадным полковником Массоном. Последний моментально оценил всю важность информации, предложенной ему во время первой же беседы. Он поверил Гесслеру и в дальнейшем всячески его оберегал. По совету Массона статьи Гермеса стали реже появляться в газетах, а участники кружка всеми средствами демонстрировали в Германии свою лояльность фюреру, партии и победоносному германскому оружию.

…30 мая 1939 года генералы «Т» и «Рудольф Ж», одетые в штатское, сошли с поезда в Люцерне. С Гесслером они встретились не в его издательстве «Вита нова ферлаг», а в вокзальном ресторане.

— Дело идет к войне? — спросил Гесслер.

— Да, Адольф, это точно… Мы привезли документы. Пора подумать о регулярной связи.

Гесслер потер лоб.

— С войной границы могут закрыть.

— Мы доставили рацию — прямо со складов вермахта. Последняя модель, специально для агентов Фельгибеля.

— Я не радист!

— Но можешь научиться… Это единственный выход.

Генералы уехали через час, оставив Гесслера наедине с трудной задачей: освоить рацию и через два-четыре месяца выйти на связь с… операторами радио-абвера. Именно через этот центр шпионской службы было решено передавать шифровки. Брал это на себя заместитель Фельгибеля, и способ, найденный и предложенный им, ни разу не подвел членов кружка за все последующие годы.

Способ был прост. Заместитель начальника радио-абвера собственноручно шифровал донесения и передавал их сменным операторам, державшим связь с агентурными передатчиками абвера за границей. Во избежание регистрации телеграммы имели исходящие номера, внесенные якобы в журнал для специальных резидентур, не числящихся в обычных списках, — такие резидентуры находились в ведении или самого Канариса, или его основных помощников — генералов Остера, Лахузена и Донаньи. Оператор, вызывая Гесслера, не имел представления, с кем ведет радиообмен… Пеленгации члены кружка не боялись — кому придет в голову пеленговать рации абвера!

Каждая телеграмма, исходившая из Германии, начиналась словами «Ольга» или «Вертер» — по ним, еще до расшифровки, Гесслер мог судить, откуда идет информация: из министерства авиации Геринга или из ОКБ.

Условия и способ, предложенные приезжими, были превосходными; однако их достоинства сводились на нет неумением Гесслера работать на рации. Он мог бы, конечно, прибегнуть к посредству бригадного полковника Массона, но не решился, боясь, что ХА быстро раскроет шифр и тогда обойдется без его помощи.

По делам «Вита нова ферлаг» Гесслер несколько раз бывал в Международном бюро труда, где познакомился и позднее довольно близко сошелся с Кристианом Шнейдером. Так скрестились дороги Тейлора и будущего Люси. Помимо прочих положительных качеств — политических убеждений и умения держать язык за зубами, Гесслера привлекло в Шнейдере еще одно: увлечение коротковолновой связью. Тейлор и стал его учителем и в скором времени оказался посвященным в отношения Адольфа с ХА и отчасти с Германией.

…Свидетелей решающего разговора Шнейдера и Гесслера не существует. Нет в живых его участников. Известно только одно: Адольф Гесслер, ни секунды не колеблясь, вручил Тейлору текст речи Гитлера на совещании в ОКВ, а вскоре после этого и копию плана «Барбаросса». Позднее он сказал Тейлору, а тот передал его слова Дорну: «Слава богу, кажется, я сделал самое полезное и большое дело в жизни!»

 

5

Рацию, собранную руками Гамеля, Джим получил еще в середине февраля, но опробовать ее не торопился и на связь с Центром вышел в среду, 12 марта 1941 года. Слышимость была отличной. Москва, ФР-икс, подтвердила прием шифровки «квитанцией» и пожелала Джиму удачи. Дорн, со своей стороны, поздравил его с началом и пошутил, что не прочь выпить за новоселье. Джим, снимавший до этого дня комнату в пансионе, неудобную и дорогую, перебрался наконец в отдельную квартиру: две комнаты на последнем этаже особняка, Шемен де Лонжер, 20, в Лозанне. Квартира была просторная, хорошо изолированная — именно то, что требовалось для холостяка, играющего роль состоятельного англичанина, застрявшего в Швейцарии в связи с войной.

Джим поздравления принял, но от рюмки за новоселье уклонился: он ждал гостя, о котором шефу не следовало знать. Больше всего Джим опасался, что гость и Дорн все-таки встретятся и тогда придется выпутываться, давать объяснения… К счастью, они очень удачно разминулись. Феликс избежал знакомства с высоким, болезненного вида англичанином, бегло говорившим на швейцарских диалектах и носившим дурно сшитые костюмы из серой шерсти. В специальной картотеке БЮПО был зарегистрирован как представитель «Сикрет интеллидженс сервис».

Уже год или около того Александр Аллан Ярд, он же Джим, был не только помощником Дорна, но и секретным агентом английской разведки… Завербовали его так просто и грубо, что он, ошеломленный, даже не успел сообразить, какими последствиями чревато будущее. Резидент «Интеллидженс сервис», нашедший Ярда вскоре после его приезда в Швейцарию, напомнил о том, как романтически настроенный юноша Александр Ярд в декабре 1936 года оказался под Мадридом и стал каптенармусом английского батальона интербригад; напомнил он и о бегстве из Испании в сентябре 1938 года — в грузовике Красного Креста под видом санитара.

— Мы наблюдали за вами и позже, — сказал резидент. — Удивительно, как вам удалось скрыть от ваших, что вы — троцкист?.. И кстати, где вы были потом?

Ярд промолчал.

— Ну хорошо, — сказал англичанин. — Об этом — в свое время… Счастливый случай помог нам увидеть вас вновь.

В заключение беседы англичанин поставил вопрос ребром: или в Москве немедленно узнают о постыдном бегстве из Испании и троцкистских убеждениях Ярда, или он будет информировать «Сикрет интеллидженс сервис» о делах, связанных с пребыванием в Швейцарии…

Новое платье «двойника» пришлось Джиму как раз впору, и он носил его, не испытывая неудобств. Материалы для «Норда» и телеграммы, шедшие в Центр, он копировал и передавал резиденту, получая франки наличными, а фунты стерлингов чеками на лондонские банки. Совесть не слишком мучила его и заглохла окончательно в тот час, когда новый патрон выразил ему соболезнование по поводу нападения Германии на Россию и добавил, что отныне раздвоение Ярда приобретает иной, высокогуманный смысл — ведь Россия и Великобритания союзники, не так ли?

В посольстве Англии в Берне Ярдом были довольны. Копиями донесений Дорна в «Интеллидженс сервис» занимались ответственные руководители. Джим по поручению Дорна шифровал их сам — все, за исключением сводок Люси, которые хотя и шли, согласно директиве Центра, исключительно через рацию Джима, кодировались или самим Дорном, или его женой Юлией. Ключа к этому шифру в Лондоне не нашли; не мог Джим сообщить ничего и о личности Люси, но в «Интеллидженс сервис» полагали, что когда-нибудь и с этой тайны будет снято покрывало.

Три враждебные силы угрожали горсточке «швейцарцев» — британская секретная служба, готовая в любое мгновение выдать их кому угодно, если планы Лондона в отношении дружбы с СССР начнут изменяться; контрразведка БЮПО, руководимая полковником Жакийяром, ближайшим сподвижником бригадного полковника Массона, колебавшегося, кого брать в союзники — Англию или третий рейх; и, наконец, секретные службы германской империи, стремившиеся любой ценой проникнуть в Женеву и уничтожить группу «Норд».

Некоторые историки склонны усиленно подчеркивать рознь, существовавшую якобы между абвером и РСХА. Бесспорно, трения были; бесспорно и то, что Гейдрих и Кальтенбруннер отрицательно относились к Канарису, платившему им той же монетой. Но не это определяло суть взаимоотношений двух могущественнейших ведомств третьего рейха. И те и другие служили целям Гитлера и НСДАП, взаимодействуя между собой при выполнении директив, и часто создавали смешанные органы («команды» и «штабы»), где между эсэсовскими молодчиками РСХА и «тонкими разведчиками» абвера царило единодушие.

Такой именно штаб и был создан для разгрома группы «Норд».

Абвер и РСХА открыли его в Штутгарте, в ста двадцати километрах от швейцарской границы, выделив для руководства опытных офицеров. Ведомство Канариса было представлено подполковником Зейцем, преемником которого стали подполковник Стефан и полковники Гессер и Олендорф. Гейдрих уполномочил от своего имени действовать и принимать ответственные решения штурмбаннфюрера Гюгеля, а позже — штандартенфюрера Герхаршеса. Им подчинялись передовые пункты, выдвинутые к самой границе, — в Лоррахе, Саксингене, Брегенце и Констанце. Вся эта система прикрывалась вывеской «Немецкого кружка труда» («Алеманише арбейтскрайс») и посылала свои отчеты в спецштаб в Берлине, на Вильгельмштрассе, 102. Помимо имевшихся в Женеве, Лозанне, Берне, Цюрихе и Люцерне сильных резидентур, «Алеманишер арбейтскрайс» опиралась на 25 тысяч подданных третьего рейха, живших в Швейцарии и подчиненных атташе миссии в Берне барону фон Бибра.

Силы группы «Норд» и ее противников не шли ни в какое сравнение. И все-таки она работала четко и бесперебойно, хотя судьба нанесла Феликсу внезапный и болезненный удар…

В один из дней секретарша «Геомонда» доложила, что некий месье Морель настаивает на свидании и не хочет объяснять причин.

Дорн порылся в памяти: имя Морель ему ничего не говорило. Месье Морель оказался бледным молодым человеком с лицом аскета. Одет он был элегантно — излишне элегантно и дорого для экономной Швейцарии. Дорн, привстав, пожал узкую, сильную руку.

— Чем обязан, месье Морель?

— Я приехал по делам Директора и хотел бы навестить «Норд».

Это был пароль. Дорн достал из секретера коробку сигарет.

— Закурите?

— О да! Позвольте зажечь сигарету моей зажигалкой? Она совсем новая.

Все слова пароля и отзывы совпали. Феликс откинулся на стуле.

— Мы так ждали вас, Райт. Простите мое нетерпение, но спрошу сразу: привезли?

Райт мягкой струйкой пустил дым к потолку.

— На границе строгий контроль, и я не хотел очертя голову лезть в петлю. Этот приезд — только проба. Немцы ощупали меня с головы до ног, а швейцарские таможенники проверяли каждый шов. Нет, легально валюту не провезти… Больше того, я сам попал в отчаянное положение. Ни франка в кармане, и в перспективе — обратный путь.

— Сколько вам нужно?

Райт раздавил сигарету. Разогнал рукой дым.

— Две-три сотни франков. Хватит, пожалуй, двухсот.

Стараясь держаться спокойно, Феликс встал. Открыл бумажник. Вынул две купюры — последние, составлявшие его бюджет на целый месяц. Подумал: «Что я скажу Юлии?»

— Возьмите, Райт… Советую уехать сегодня же. Расписание поездов висит на вокзале. Прощайте.

Райт помедлил.

— Я привез новый код.

— Где он?

— В камере хранения. Я оставлю квитанцию на саквояж.

Вечером Дорн съездил на вокзал и беспрепятственно забрал из камеры хранения потертый кожаный саквояжик самого невинного вида. Дома он извлек из-под смятых рубашек и белья книгу шифра и спрятал в тайнике. Со связью теперь все как будто налаживалось. Но вот вопрос — как же быть с деньгами?

Дорн понимал, что Центр не всемогущ и не может, словно по волшебству, разрешить молниеносно все возникающие в Женеве проблемы. Но вместе с тем он знал: там, в Москве, в эти дни тоже думают о затруднениях «Геомонд» и ищут выход.

Надо продержаться. Месяц. Максимум два, пока Центр не изыщет способа переправить валюту таким образом, чтобы не поставить группу «Норд» под удар… Но где взять денег? Где? Набрать еще заказов, едва управляясь с теми, что есть? Попробовать получить авансы под будущую работу? Но кто из дельцов согласится рискнуть хоть франком, чтобы поддержать фирму, стоящую на краю банкротства?

Поколебавшись, Дорн использовал последний шанс: заложил оборудование «Геомонд» за 70 тысяч франков. Этой суммы должно было хватить на несколько недель, если быть экономным.

Поздним вечером деньги были отправлены: в квартал О'Вив, на улицу Генри Мюссара — Розе, и на шоссе Флориссан, к парку Альберта Бертрана — Гамелям… Бэтчеру и Сисси Дорн отправил меньше всех — триста франков. На эти деньги можно было кое-как перебиться месяц-полтора.

Дома Феликса ожидала Юлия. Она казалась довольной: удалось пристроить в ломбард золотые часы и браслет — подарок к свадьбе.

 

6

Проверить: действительно ли Гудериан находится на Восточном фронте? Подчиняются ли ему 2-я и 3-я армии? Будет ли 4-я танковая армия находиться в подчинении армейской группы Моделя или в его подчинении будет другая танковая армия? Какой номер она имеет? Какую нумерацию использует в верховном командовании вермахта? Ответ срочно. Директор.

(Радиограмма Центра в Женеву.)

Зима была гнилая, с дождями и негреющим солнцем, вылезавшим по утрам, чтобы к полудню утонуть в серых облаках. Дорн страдал от простуды: кутался в шарф, носил толстый жилет, связанный Юлией на спицах, и все-таки зябнул и был поэтому мрачен. Пакбо уехал в Германию, пробыл в Берлине и на юге три недели и вернулся, привезя целую тетрадь записей. Среди них были подробные характеристики новых пехотных дивизий, формируемых для Восточного фронта, данные о ВВС и довольно объемистая справка о разработках химиков ИГ-Фарбен в области химического оружия. Роза немедленно передала в Центр семь формул, свидетельствующих о том, что ОКВ может с наступлением весны пустить в ход боевые отравляющие вещества.

С вводом в действие рации Джима передатчик Розы работал в основном на информации о вооружении. Таких сведений было много, их удавалось получить и Лонгу, и Сисси, и старику Грау. Отстукивая точки-тире, складывающиеся в телеграмму с описанием зенитки «бригитт СС-40» или авиационной фугаски инженера Маттера, Роза сердилась: за что ее держат в черном теле? Это были мелочи, второстепенная информация, а хотелось своей рукой передавать важные сообщения, которые, как Роза догадывалась, идут через другие каналы. Дорн возражал ей: вы не правы. А радиограмма о ФАУ-1 — тоже мелочи? Да этим данным цены нет!

Гораздо больше забот, чем жалобы Розы, доставляло Феликсу ее знакомство с Гансом Петерсом, мастером-парикмахером, изобретателем модельных причесок. Роза уверяла, что между ними ничего нет, но Дорн замечал, что она стала рассеянной, забывала прятать после сеансов антенну или наушники и слишком долго сидела перед зеркалом. Любви не прикажешь, но состояние радистки отражалось на работе, и Феликс попросил Юлию поговорить с Розой.

— Это несерьезно, — заявила Юлия, вернувшись с улицы Мюссара. — Девочка одинока, а Петере симпатичный парень. Они просто встречаются и ходят в кино. Надеюсь, ты не против?

— А наушники так и будут торчать на виду?

— Роза будет внимательнее. Она обещала.

Следом за этим разговором стряслась неприятность с Гамелями, и Дорн на время забыл о Петерсе… Эдмонда едва не застали врасплох за передатчиком. Сидя за ключом, он, как обычно, безбожно курил, зажигая одну сигарету от другой; Мод открыла форточку, чтобы проветрить комнату, и писк морзянки услышал полицейский патруль. Сержанты, нарушив закон о неприкосновенности жилища, без церемоний ворвались в дом и обыскали комнаты. Эдмонд едва успел убрать наушники, ключ и антенну в тайник. Обыскать его самого сержанты не догадались, иначе в их руках оказались бы записки с недвусмысленным содержанием. Передатчик тоже не был обнаружен — лишь опытный эксперт мог бы догадаться, что кабинетная установка для прогревания носа токами УВЧ, стоявшая на самом виду, есть не что иное, как рация с широким диапазоном действия, сконструированная Гамелем.

Ничего не найдя, но уверенные, что не ослышались, полицейские забрали Эдмонда в комиссариат, где продержали несколько часов. Гамель высмеял их: в моей лавке на каждой полке стоит по приемнику, один из них мог быть включен. Комиссар признал его доводы справедливыми и, сделав выговор подчиненным, отпустил Гамеля с извинениями. Эдмонд со смехом вспоминал смущение комиссара, но Дорн не улыбался: не исключалось, что полицейский только разыгрывал из себя простака и уведомил о странном происшествии полковника Жакийяра.

После всего случившегося Дорн считал, что самой надежной остается линия связи Джима, и постарался разгрузить рации Розы и Эдмонда. В дополнение к информации Люси Ярд стал передавать наиболее важные телеграммы, составленные по сводкам Пакбо. «Интеллидженс сервис» откликнулась на это прибавкой жалованья Ярду и приказом: во что бы то ни стало выявить Пакбо и познакомить с вербовщиком. Джим, считавший задание нереальным, вывернулся, подставив вместо Пакбо Агиесс — Леммера из Бюро Риббентропа, о котором благоразумно умалчивал до поры до времени. Значительно меньше пришлось ему по вкусу другое задание: скомпрометировать Дорна перед членами группы и Центром и занять его место.

— Сыграйте на деньгах, — предложил резидент. — Ваш советский шеф — банкрот. Киньте семя подозрения, что он растратил деньги или присвоил их, оно прорастет и задушит его побегами.

Ярд качал головой.

— Никто не поверит. Он тратит на себя меньше минимума… даже не курит… На голой клевете нетрудно поскользнуться и свернуть шею.

В итоге Ярд выговорил право не торопиться и вскоре имел повод похвалить себя за благоразумие: несмотря на неудачу с Райтом, Центр нашел способ обеспечить «Норд» деньгами. Дорн сообщил об этом Ярду и Сисси. О деталях он не распространялся, сказал только, что денег пока достаточно, но потом, оставшись наедине с Джимом, попросил его найти посредника для обмена долларов на франки. Джиму нужно было использовать свое положение и репутацию служащего солидной лондонской фирмы, застрявшего в Швейцарии, чтобы наладить через местных дельцов взаимообмен: на их счета за рубежом, в одной из стран, должны были поступать суммы в долларах, вместо которых они передавали бы Джиму эквивалент в швейцарской валюте — с удержанием «куртажа», разумеется.

Отказаться Ярд не мог, и представителю «Интеллидженс сервис» пришлось отложить план компрометации. Резидент был раздосадован. Телеграммы Люси и Пакбо, зашифрованные самим Дорном, все еще не поддавались прочтению.

Не могли прочесть их и немцы.

Непрерывная пеленгация Швейцарии стационарными установками и полевыми устройствами из Штутгарта достаточно ясно говорила германским контрразведчикам из «Алеманишер арбейтскрайс», что объем передач нарастает. Были дни, когда Женева адресовала Центру до десяти радиограмм. Но что стоили все эти данные об объеме и частотах, если не удавалось выяснить основное: где расположены передатчики, кто на них работает и какая книга используется для перекрытия текста. На первый вопрос получить ответ было невозможно: техническая погрешность в одну сотую градуса давала отклонение пеленга от истинного направления в несколько километров. В отношении же шифра криптографы, как и в случае с РТ-икс, дали категорическое заключение: практически нераскрываем.

В Штутгарте и Берлине искали две рации: Розы и Эдмонда. О передатчике Джима радио-абвер сведений пока не имел, ибо пеленгацией Лозанны не занимался. Зато к сотруднику «Сикрет интеллидженс сервис» Александру Аллану Ярду давно уже приглядывался полковник Жакийяр. Он с удовольствием арестовал бы англичанина, принимающего у себя на квартире резидента британской секретной службы и засоряющего эфир передачами, направленными, очевидно, Лондону, но бригадный полковник Роже Массой категорически запретил ему делать это. Арест Ярда, по мнению Массона, обещал нежелательный дипломатический резонанс… Жакийяру было предложено наблюдать и, если представится надобность, оградить англичанина от попыток немецких шпионов вторгнуться в его «частную жизнь». Это указание полковник выполнил, но следил за Ярдом все-таки плохо: ни в эту зиму, ни в последующую он так и не сумел обнаружить, что Ярд имеет контакт не только с Лондоном, но и с Дорном.

…Между тем Центр запрашивал:

«Норд». Проверьте у Тейлора и всех других и срочно сообщите: кто командует 13-й армией, Линдеман или Шмидт? Имеется ли в составе Северной группы IX армейский корпус и какие дивизии входят в него? Образована ли группа Моделя? Кто в нее входит, участок фронта и дислокация штаба. Реорганизована ли группа Клюгге, в каком составе она теперь действует? Находится ли штаб 3-й танковой армии в Вязьме? Кто входит в эту армию, кто ею командует?

И группа «Норд» отвечала, сопоставляла источники, проверяла цифры. Дорн однажды пошутил: мы работаем как справочное бюро, только гораздо аккуратнее…

Одним из важных источников информации с началом зимы стал Давос. В санаториях и маленьких дешевых пансионах любили проводить лыжный сезон германские дипломаты, крупные чиновники и военные. Лонг нашел возможность войти в это общество избранных и раствориться в нем. Вечера в Давосе были долгими, лишенными развлечений, и Лонг, прекрасно игравший в покер и бридж, быстро находил партнеров. Пил он, не пьянея, слушал внимательно, умел незаметно направить разговор в нужное русло и в открытках, адресованных до востребования, меж строк обычного текста вписывал зубочисткой любопытные новости. С почтамта в Женеве их забирала Юлия, научившаяся отлично проявлять симпатические чернила в обычном блюдце. От нее картонные прямоугольнички без промедлений перекочевывали на стол Розы или в квартиру Гамелей.

…Роза хорошела с каждым днем… Петерс был внимателен и чуток, не докучал ей объяснениями, но Роза и без слов понимала язык любви. Встречались они в парках и, если было холодно, шли в кино, а оттуда в недорогое кафе; Ганс экономно скармливал автоматическому джазу монетки по франку — обоим нравились медлительные, чуть старомодные танго.

Дорн, успокоенный Юлией, ни о чем не спрашивал.

Куда больше заботила Дорна безопасность Люси. Бюро ХЛ с его нехитрой организацией конспирации, при которой адрес бригадного полковника Массона и его домашний телефон числились во всех официальных справочниках, способно было скорее подвести Люси под пулю террориста из СД, чем защитить от нее. У разведчика несколько отлегло от сердца, когда Тейлор известил его об открытии нового филиала Бюро ХА — бюро «Пилатус». «Пилатус» обосновалось в Люцерне, городке, где жил Люси, и располагало сетью замаскированных явочных квартир. И все-таки Феликс посчитал своим долгом еще раз поговорить с Тейлором и настоять на знакомстве с Люси. Тейлор пообещал передать все слово в слово, но предупредил: Люси вряд ли захочет приехать в Женеву.

Прошла неделя, в продолжение которой Дорн гадал, примет ли Люси предложение или, как прежде, пропустит его мимо ушей; на восьмой день Тейлор условным звонком в контору вызвал его на вокзал.

— Со щитом или на щите? — спросил Феликс.

— Захватите с собой деньги на билет в Люцерн, — был ответ.

 

7

В том, что деньги для Гесслера не играют особой роли, Дорн убедился сразу. Этот человек в помятом черном плаще и некрасивых очках со стеклами для близоруких, не повышая голоса и не акцентируя слов, все поставил на свои места.

Они сидели в маленьком ресторанчике на улице Монтре — Гесслер, Дорн и Тейлор. Из всех троих только Гесслер казался абсолютно спокойным. Тейлор отщипывал от спичечного коробка узенькие пластинки и пытался сложить их в пирамиду. Дорн искал и разглаживал складки на скатерти — одну за другой… Да, человек, сидевший напротив него и медленно пережевывающий салат, был или исключительным актером, или совершенно не имел нервов. Узкое и длинное лицо его с глубокими морщинами на щеках и покатым высоким лбом выражало вежливое внимание — и только.

Дорн разгладил складку до конца. Поискал другую.

— Мы высоко ценим вашу информацию, герр Гесслер.

— Во сколько же?

Голос был все так же ровен, но Феликс уловил нотку иронии и понял, что взял неверный тон.

— Я просто хотел сказать: ваши сведения очень помогли нам.

— Тогда вы не с того начали…

…Вспоминая на обратном пути о разговоре, Дорн испытывал двойственное чувство. С одной стороны — спокойствие, ибо Гесслеру нельзя было не верить: он не торговал секретами, а обращал их в оружие против гитлеризма. «Друг и союзник» — два эти слова подходили к нему как нельзя лучше… С другой стороны, Дорн сердился на себя: черт дернул произнести неловкую фразу, потянувшую множество других и едва не погубившую всю беседу. Ведь Тейлор предупреждал о болезненной щепетильности журналиста. Правда, потом все как будто сгладилось, пошло хорошо. Гесслер обещал в самое ближайшее время собрать сведения о подготовке к весеннему наступлению.

— Честно говоря, — сказал Дорн, — нас тревожит ваша безопасность. У немцев в Швейцарии неплохая агентура.

Гесслер едва приметно улыбнулся.

— Мои друзья из бюро «Пилатус» достаточно внимательны. Прежде чем прийти сюда, я познакомился со всеми проходными дворами Люцерна: у меня две тени, и, как положено теням, они ни за что не хотели от меня отделяться.

— За вами следят?

— Нет, охраняют, и с недавней поры очень неплохо!

Вернувшись в Женеву, Феликс постарался разведать подробности о бюро «Пилатус». Тейлор, по-прежнему встречавшийся со своим капитаном, заверил его, что в ХА постарались в новый филиал передать только тех сотрудников, которых не подозревали в пронацистских взглядах. По-видимому, Массой придавал люцернскому центру исключительное значение, и скорее всего из-за Гесслера.

В последние месяцы люди СД и абвера в Швейцарии совсем распоясались. Миссия Германии в Берне, словно демонстрируя мощь и неуязвимость, устроила грандиозный раут для членов запрещенной НБС — нацистской швейцарской партии. Организатор празднества фон Бибра отклонил предостережение Политического департамента, заявив, что «таково указание фюрера». В одну из ночей сотрудники полковника Жакийяра, проводя проверку документов на вокзале в Базеле, обнаружили 350 «пассажиров», заведомо известных контрразведке как германские агенты. Жакийяр арестовал некоторых из них и на допросах узнал о существовании в Берне «Бюро Ф» — генеральной резидентуры СД, руководимой из Штутгарта и местным консулом третьего рейха Гансом Мейснером. Тогда же Жакийяр сумел получить показания о неких «Белых блузах» — докторах Астоне, Гребле и Ридвеге; Гребл и Астон были вице-консулами, а Ридвег, имея двойное гражданство, швейцарское и немецкое, в Берне считался ученым, доктором медицины, а в Берлине надевал мундир штандартенфюрера; все трое возглавляли ушедшие в подполье «Фольксбунд» и террористический «Народный фронт». Имея в кармане ордер прокуратуры, контрразведчики прибрали к рукам одного из сподвижников «Белых блуз». Он выдал прокуратуре свыше миллиона франков и признался, что деньги предназначены на подрывную работу. На основе собранных контрразведкой доказательств генеральный адвокат выдал одиннадцать тысяч ордеров; полторы тысячи германских агентов предстали перед судом… 19 диверсантов и террористов было казнено…

Но сколько еще осталось?

Этого не знали ни Массой, ни генеральный адвокат, ни тем более Дорн, черпавший сведения из газетных отчетов и нерегулярных докладов Тейлора. Предполагать же он мог все, что угодно, в том числе и самое худшее…

Очевидно, в Москве думали так же, ибо Дорн получил строгое указание:

«Норд». Соблюдайте величайшую осторожность при встречах и передаче телеграмм… Работа ваша сейчас важнее, чем когда-либо. Старайтесь сделать все для продолжения работы. Директор. При этом Центр еще раз напоминал об основном — и единственном! — направлении: разведка, разведка и только разведка! «Норд». Присылайте постоянно все сведения о планах и мероприятиях ОКБ в связи с его действиями на Востоке. Директор. И еще: «Норд». Важнейшей задачей на ближайшее время является точное установление всех резервов германского тыла. Директор. И еще: «Норд». Очень важно. Срочно установите, какие планы имеет ОКВ… в особенности, как думает ОКВ парировать или нейтрализовать удары Красной Армии? Какие разногласия существуют в ОКВ относительно оценки положения, необходимых мероприятий и планов. Передайте этот приказ всей группе. Люси и, если возможно, Лонг должны попытаться получить об этом сведения; Лонг — через Вирта. Сердечный привет. Директор.

В этих телеграммах, иногда пространных, чаще же — очень кратких и по-фронтовому точных, прослеживался пульс боев, невиданных по размаху и мощи, — боев, в которых Красная Армия перемалывала отборные дивизии вермахта и, напрягая силы, готовилась нанести ответные сокрушительные удары. Читая телеграммы, Дорн думал о войне иными, менее высокими словами и, посылая ответы Центру, никогда не называл работу свою и своих друзей подвигом, но она была им…

В начале зимы Юлия окончательно слегла. Доктор искал и не мог найти причину недуга, не походившего ни на простуду, ни на инфекционную болезнь. Феликс догадывался, что виной всему нервы. Слишком долго были они напряжены: три года без отдыха!.. Юлия не жаловалась, пыталась вставать, и Феликс чуть не силой удерживал ее в постели, надеясь на то, что весной, быть может, удастся хотя бы на неделю послать жену в Давос. К марту или апрелю он рассчитывал скопить немного денег. Сам он держался на ногах благодаря железному организму и черному кофе: пил его литрами, боясь, что уснет на середине шифровки. Больше всего на свете он хотел одного — спать…

 

8

После относительного зимнего затишья и весеннего противостояния на исходных рубежах фронты пришли в движение. 5 миллионов 388 тысяч немецких солдат и офицеров, поддержанные войсками стран-сателлитов, начали широкие наступательные действия. Немецкое радио кричало, что Россия поставлена на колени и готова рухнуть окончательно. Часами по всем волнам гремели марши: эсэсовские и армейские песни шли вперемежку с кусками из Вагнера — «Тангейзер», «Лоэнгрин» и обязательный — не реже раза в день! — особо любимый фюрером «Марш богов».

Джим, заходя в контору, посасывал незажженную трубку, следя за тем, как Дорн наносит на ватман тонкие штрихи. В присутствии Джима Феликс старался, чтобы рейсфедер не сорвался и линии не выдали подрагивания руки, и это ему удавалось.

— Вы меня поражаете, — говорил Джим. — Глядя на вас, думаешь, что не боши, а мы выигрываем войну.

— Мы ее действительно выигрываем.

— Вы оптимист, Виктор… Но Сталинград — это прискорбный факт!

Сталинград… О нем говорили все: Роза, Гамели, Сисси, Джим, Люси… О нем толковали в кафе и на улицах. Газеты выносили это слово в заголовки, разворачивая во всю первую страницу. В Берлине уже печатали листовки с извещением о падении города и поздравлениями фельдмаршалам Боку и Листу и генерал-полковнику фон Паулюсу.

Феликс поинтересовался у Тейлора: как ведет себя Люси? Тейлор ответил, что спокойно. Подумав, добавил: Гесслер ни на грош не верит в поражение русских… По-видимому, его соратники по кружку тоже не верили, ибо информация через радиоабвер продолжала поступать бесперебойно…

Легче всех к событиям относилась Роза. Ганс Петерс, войдя в ее жизнь, очевидно, вытеснял из нее все и вся. Дорн с тревогой убеждался в этом. Невнимательная к своей внешности прежде, Роза теперь, следя за модой, меняла прически, грим и фасоны. Впрочем, с рацией Роза обращалась аккуратно, и у Феликса после истории с наушниками не было поводов ее упрекнуть. По совету Гамеля она завела себе попугая и огромную клетку с медными прутьями, которая превосходным образом выполняла обязанности антенны: во время сеанса Роза подсоединяла к ней тоненькую проволочку, идущую к передатчику, а закончив радиообмен, сматывала ее и прятала в щель у плинтуса. Для наушников Дорн устроил ей маленький тайничок позади одного из ящиков туалетного стола.

Лонг по просьбе Дорна навел о Гансе Петерсе справки у немцев-эмигрантов и, не найдя ничего компрометирующего, пришел к выводу, что Ганс, пожалуй, не опасен. Никто не видел его в подозрительной компании; писем из рейха он не получал; лишних денег у него не водилось.

Из короткой поездки в Германию вернулся Пакбо. Рассказал, что многие генералы получили внеочередные ордена и повышения, но тем не менее настроение у них не праздничное.

В Сталинграде уличные бои приняли затяжной характер, и генерал-фельдмаршал Кейтель опасается докладывать Гитлеру. Перед каждым рапортом он берет с собой по три платка и по окончании приема у фюрера отдает их денщику совершенно мокрыми.

Рассказ Пакбо, расцвеченный живописными подробностями, позабавил Феликса, зато записи в тетрадке заставили помрачнеть. Судя по ним, у немцев в тылу имелись еще достаточные резервы.

— В сентябре я поеду еще, — сказал Пакбо.

— Я составлю вопросник.

— А мой гонорар?

Эта манера Пакбо говорить о деньгах с холодным цинизмом продавца всякий раз коробила Феликса, но спорить не приходилось: Пакбо и его сведения были нужны позарез. В Центре их считали важными и всячески подчеркивали, что сейчас не время портить отношения. Дорн и сам понимал, что войны не выигрывают в белых перчатках, но все-таки предпочел бы иметь дело не с ним, а с людьми типа Люси…

Выслушав рассказ Пакбо, разведчик поспешил к Розе…

 

9

Вторник, 8 сентября 1942 года. 8 часов 15 минут утра.

Пограничный мост через Рейн, связывающий швейцарский город Лауфенбург с германским Клейн-Лауфенбургом, Рогатки, спирали Бруно и пулёметные гнезда с обеих сторон; сто метров с небольшим, отделяющие мир от войны.

Невысокий плотный мужчина средних лет, с погасшей трубкой во рту перешел со швейцарской на германскую сторону ровно в 8.15. На контрольно-пропускном пункте в Клейн-Лауфенбурге его ждал представитель гестапо в штатском.

— Бригаденфюрер просил извинить его. Встреча переносится. За вами приедут.

Ожидание было недолгим — адъютант бригаденфюрера Вальтера Шелленберга, начальника разведуправления СД, штурмбаннфюрер СС Эгген прибыл в 8.25. Поддерживая швейцарца под локоть, проводил его к «мерседесу».

— В Вальдшут, отель «Банхоф»!

Больше до самого конца поездки не было произнесено ни слова. Не выпуская трубки изо рта, бригадный полковник Роже Массон делал вид, что всматривается в проносящийся за окнами пейзаж, а на самом деле размышлял, чем окончится и к чему приведет встреча с руководителем нацистской разведки. Удастся ли выбраться назад? Или Шелленберг вопреки обязательству сфальшивит и Роже Массону будет суждено бесследно исчезнуть в одном из концлагерей рейха?

Предлог для встречи Шелленберг выбрал не очень убедительный. Судьба лейтенанта Моергелли, сотрудника бюро ХА и вице-консула Швейцарии в Штутгарте, не заслуживала того, чтобы бригаденфюрер покинул свой кабинет в Берлине на Беркерштрассе и перебрался в «Банхоф» — недорогой отель на Постштрассе, 2, в крошечном Вальдшуте. И тем не менее…

Лейтенант Моергелли был не слишком крупной фигурой в ХА, хотя и выполнял щекотливые задания бригадного полковника. Последнее из них — контакт с заговорщиками с Бендлерштрассе — стоило лейтенанту свободы. Дипломатический иммунитет оказался бессильным против гестапо, арестовавшего Моергелли на конспиративной явке.

Нет, нет, для Шелленберга лейтенант — мелочь. Для Массона — тоже. Цель свидания, о котором бригаденфюрер договорился с ХА через специального представителя, действовавшего легально от имени фирмы «Варенфертриб Г.М.Б.Х.», эта цель была не ясна.

Отель «Банхоф». Три этажа. Темный салон с амурами и лепкой на потолке. Охотничьи трофеи на стенах — оскалившийся кабан и кроткий олень. Эгген, усадив бригадного полковника в кожаное кресло, щелкнул каблуками.

— Бригаденфюрер будет через минуту.

Вальтер Шелленберг — сама приветливость. У него улыбка драматического актера и мягкие темные глаза. Рот полный, по-женски чувственный. Густые волосы разделены тонким английским пробором.

— Счастлив видеть вас, мой полковник!

— Благодарю, генерал.

— Вы не устали? Может быть, спустимся к Рейну?

— Стоит ли?

— Я хочу доверия. Эта комната и эти стены будут вам мешать. Они скуют ваши мысли и ваш язык, мой полковник. По себе знаю, как это трудно — быть откровенным, когда думаешь о микрофонах и записывающей аппаратуре…

…Час сорок спустя тот же «мерседес» с Эггеном за рулем доставил Роже Массона к контрольно-пропускному пункту. Гестаповец в штатском нажал на педаль, открывая засов на двери в будке, Эгген взял под козырек.

— Счастливого пути… Да хранит вас бог!

— Аминь, — серьезно сказал Массон и медленно ступил на мост.

В тот же день его принял командующий швейцарской армией генерал Гизан.

— Чего хотел от нас Шелленберг?

— Не знаю. Он просит нового свидания.

— Где?

— На нашей стороне. Я предложил замок Вольфсберг в Эрматингене… Сейчас мне ясно одно: дело, конечно, не в Моергелли, хотя мы говорили и о нем. Шелленберг считает, что Гиммлер помилует лейтенанта. Если мы, разумеется, хорошенько попросим.

— А взамен?

— Он ничего не требовал. Напротив — предлагал.

— Что же именно?

— В частности, закрыть агентство Бурри и Леонарда, обвиняющее нас в ведении проанглийской политики. Кроме того, Шелленберг готов дать гарантию, что немцы свернут свою агентуру в Швейцарии. Или, по крайней мере, ограничат ее численность и сферу действий.

— Вы ему верите?

— Позвольте мне повременить с ответом, генерал?

— Что ж, желаю вам успеха, Массон!

В течение последующих дней бригадный полковник убедился, что Шелленберг сдержал слово — агентство Бурри и Леопарда прекратило существование. Жакийяр доносил, что германская агентура — та ее часть, что находилась под наблюдением контрразведки, — заметно снизила активность и словно бы притаилась. Это было неспроста! Шелленберг, прозванный своими подчиненными «лукавым генералом» и состоявший в любимцах у самого Гитлера, ни за что не решился бы на подобные шаги, если б не ждал от ХА ответных услуг. Каких? Туман. Сплошной туман…

У замка Вольфсберг очень выгодное положение; с вершины холма он господствует над озером Констанца и городком Эрматинген. Склоны холма поросли густым лесом, славящимся прекрасной охотой на ланей. Вид из окон замка великолепен: бирюзовая озерная гладь, море деревьев и желтая лента дороги, а на горизонте — розовые скалы. Однако Массон, останавливая выбор на Вольфсберге, имел в виду вовсе не это. Привлекали уединенность замка и профессия его владельца, известного под двумя именами: Швартенбаха — в деловых кругах и Мейера — в ХА, где в чине капитана он состоял на должности помощника Массона по делам Германии.

В замке Вольфсберг бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг прожил два дня. Он приехал без охраны.

Массон, щедрый хозяин, приготовил к его прибытию стол, способный удовлетворить Гаргантюа. Жакийяр позаботился о микрофонах: их спрятали за картинами в зале, во всех спальнях, кабинетах, комнатах прислуги — не замок, а радиоцентр, нашпигованный техникой!

Шелленберг сделал вид, что поглощен едой, и о микрофонах не спросил.

За завтраком бригаденфюрер говорил о чем угодно, только не о деле. Рассказывал о своей жене Ирэн и пятерых отпрысках; о легкой болезни сердца, заставившей его недавно прибегнуть к услугам врача — Карстена, лечащего самого рейхсфюрера СС Гиммлера… К концу завтрака гость поднял тост за гостеприимного хозяина.

Хрусталь мягко зазвенел; Шелленберг откинулся на спинку кресла.

— Прекрасно!.. Прекрасно чувствовать себя в безопасности — покой и тишина, именно их мне порой так недостает. Вы, жители нейтральной страны, далеки от страха, вам и в голову не приходит, что, выйдя на улицу, можно получить выстрел в спину, а в своем кабинете рискуешь быть убитым тем, кому доверяешь…

Массой отпил глоток вина.

— К чему этот мрачный тон и мысли о смерти? Уверен: вы проживете до ста лет! У вас счастливая звезда.

— Вы читаете гороскопы?

— Я отчасти хиромант, бригаденфюрер. Знание секретов этой профессии позволяет мне без труда догадаться, что, говоря о смерти, вы думаете о другом.

— О чем же?

— Это-то я и хотел бы от вас услышать!

Шелленберг отставил бокал.

— Хорошо… Начну с того, что фюрер чрезвычайно озабочен… Не те слова — он вне себя!

— Причина?

— Вы!

— Лично я, Роже Массон? Вы преувеличиваете мой вес, бригаденфюрер!

— Я не сказал: Массон. Я сказал: вы — швейцарская секретная служба.

— Бедный Моергелли! Его казнили?

Шелленберг с досадой постучал перстнем о бокал.

— Ради бога, мой полковник, так мы ни до чего не договоримся! Не надо притворяться, что вас заботит Моергелли…

— Но он виноват…

— Его освободят, это решено. Я сдерживаю слово, если даю его! Надеюсь, Бурри и Леонард вам больше не докучают?

— Благодарю. Вот уже неделя, как они прекратили нападки на наш нейтралитет.

— О нейтралитете я и хотел бы поговорить.

Массой пососал незажженную трубку.

— Я весь внимание, бригаденфюрер.

— Мы ведем войну, и мы воюем за вас. Вы это понимаете? Германский солдат в России отстаивает не только свое нордическое достоинство, но и всю цивилизацию вообще. Наша армия стоит под Сталинградом. Тысячи немцев умирают ежедневно — за Германию и за вас. Тысячи преданных немцев…

— Преданных? Кем же?

— Терпение, мой полковник… Я поясню свою мысль. Представьте себе, что воюем не мы, а вы. Представьте далее, что сражения достигли кульминации. И тут вы узнаете, что ваши секреты — мираж, тайны Полишинеля, известные противнику.

— Мы были бы в отчаянье.

— Мы — тоже. И потому я здесь.

— Вы просите помощи? Против кого?

Шелленберг испытующе поглядел на Массона. В глазах его читалось колебание.

— Откровенно?.. Русский шпион или, точнее, русские шпионы прекрасно чувствуют себя под вашим покровительством!

Массон вспыхнул.

— Я никому не оказываю покровительства, бригаденфюрер.

— Не вы — ваше правительство.

— Назовите мне этих лиц, представьте доказательства, и они понесут наказание. Мы вышлем их.

Шелленберг насмешливо вздернул брови.

— О!.. Как мягко вы намерены обойтись с тем, кого мы готовы получить любой ценой. Любой! Это не мои слова — так сказал фюрер!

— Это что, угроза?

— Разве я угрожал?

— Мне так показалось.

Массон изо всех сил стремился сохранить достоинство. Но сердце у него заныло.

— Кто эти русские? Их адреса?

Шелленберг устало потер лоб. Он тоже изнемогал от напряжения.

— Если б я знал, мой полковник! Мы запеленговали их с разных точек, и достоверно известно, что работают они из Женевы.

— Вы убеждены — это русские?

— Боитесь скандала? Хорошо! Вот доказательство — одно из многих. Мне очень не хотелось пускать его в ход.

Массон осторожно расправил тонкую бумажку. Прочел: «Директору от Дорна. Через Люси… На восток перебрасываются 73-я, 337-я, 709-я пехотные дивизии и дивизия СС «Дас Рейх»… Сообщаю состав группы Листа…»

Рука Массона стала влажной.

— Когда вы это получили?

— В конце августа… Это только часть шифровки, меньше трети — остальное прочесть не удалось. Больше того, сама шифровка — капля в широком потоке, льющемся из Женевы. Судите сами, можем ли мы после этого сидеть сложа руки!

— Это чудовищно!

— Согласен…

К счастью для Массона, Шелленберг не обратил внимания на интонацию, которой бригадный полковник невольно оттенил свое восклицание. Массон поспешил зажать в зубах спасительную трубку. В висках у него стучало: чудовищно, чудовищно, чудовищно!.. Телеграмма, переданная Шелленбергом, слово в слово повторяла августовское сообщение Гесслера. Это был не просто сходный текст, а механическая копия… Выходит, Гесслер связался с русскими за спиной ХА. Как долго он водил ХА за нос? Месяц? Год? Или он с самого начала дублировал каждое свое сообщение?! Как мог Жакийяр не заметить этого?.. Впрочем, сейчас не время и не место разбираться с Жакийяром. Куда страшнее, что Шелленберг ведет охоту за Гесслером и, конечно, ни за что от нее не откажется! Рано или поздно он доберется до него, и тогда Массону придется плохо: в Берлине из Гесслера выкачают все о связях с ХА, и, таким образом, получится, что швейцарская разведка — поставщик информации для Москвы. Грандиозный, немыслимый скандал, в котором на карту будет поставлена не просто военная честь бригадного полковника Массона, а нечто неизмеримо большее — может быть, безопасность Швейцарии! Кто гарантирует, что конфликт из-за Гесслера не приведет к карательным санкциям Берлина?!

Массон положил на стол бумажку.

— Разделяю ваше негодование, бригаденфюрер.

— Рад это слышать. Надеюсь, что с вашей помощью, мой полковник, мы заставим умолкнуть весь «Русский оркестр».

— «Русский оркестр»?

— Да.

— Так называется группа в Швейцарии?

— О нет, мой полковник. «Русский оркестр» — наше кодовое название всех групп. В том числе и вашей.

— Они связаны между собой?

— Не думаю. Просто так нам их удобнее называть; какая бы группа ни имелась в виду и где бы она ни находилась, операция по ее уничтожению считается частью общей операции под шифром «Русский оркестр»… Мы можем на вас рассчитывать?

Массон, обдумывая ответ, отхлебнул глоток вина. Растер языком капли по нёбу, чтобы полнее ощутить вкус и аромат.

— Вы еще погостите у нас?

— У меня в запасе не больше двух суток.

— Вполне достаточно, бригаденфюрер, — сказал Массон.

…Вечером он доложил о беседе Гизану. Генерал, прослушав запись, сцепил пальцы.

— Где же выход?

— Гесслера придется прикрыть.

— А русских?.. Вы сможете их найти?

— Да, генерал!

Гизан качнулся на каблуках. Прищурился.

— Пусть работают… Арестуете их, если немцы попробуют вас опередить.

 

1

Капитан Геринг в отличие от своего высокопоставленного однофамильца не выказывал патологического тяготения к титулам и регалиям. Это, разумеется, не значило, что он был совершенно лишен честолюбия, но, прослужив в абвере не один год и постепенно осознав, что громкое имя Геринг не помогает продвигаться по служебной лестнице, капитан благоразумно примирился с мыслью, что ему суждено быть и остаться «рабочей лошадью» контрразведки. Если, конечно, господин Случай не изволит вмешаться и дать капитану шанс…

Последние полгода Геринг работал в «Команде Панвица» под непосредственным руководством штурмбаннфюрера Бёмельбурга. Операция по уничтожению брюссельской группы принесла капитану крест «За военные заслуги» — орден не из значительных, которым обычно награждали интендантов, и Геринг счел себя обойденным. Бёмельбург, представлявший подчиненного к Железному кресту первого класса, кисло поморщившись, утешил его сентенцией, что любой крест лучше деревянного, и в виде компенсации устроил капитану командировку в «Зону Виши»…

Целые сутки Геринг просидел, запершись в кабинете, и вышел из него только тогда, когда прочитал до конца все документы, заключенные в коричневой картонной папке. Все они в той или иной форме доказывали, что в «зоне» работал нелегальный передатчик, располагавшийся в Марселе или его окрестностях.

По данным экспертов, способ и система перекрытия текста соответствовали «русскому стандарту», и Бёмельбург считал марсельскую радию аналогом РТ-иксов.

Сначала предполагалось, что в «зону» поедет Панвиц, но передвижные пеленгаторы все чаще стали натыкаться на передачи, идущие из Парижа, и это приковало гауптштурмфюрера к улице Курсель. Кроме того, по ходу комбинации, задуманной Бёмельбургом, нужен был человек, владеющий французским и английским, а Геринг знал оба языка в совершенстве.

Комбинация была итогом допросов Венделя.

Убедившись, что Центр и не думает сообщать пароли и явки и что радиоигра, по всей видимости, провалилась, Бёмельбург перестал церемониться с радистом и передал его в руки следователей СД. Венделя хватило на четверо суток; к исходу пятых он назвал псевдоним «Маленького шефа» — Жан Морель — и сказал, что Морель живет в «зоне». В Марселе… Но где? Ответа на этот вопрос Бёмельбург не сумел добиться, и теперь вся надежда оставалась на пеленгаторы нового типа, свободно умещавшиеся в портфеле. Панвиц был уверен, что оперативная группа, оснащенная такими пеленгаторами, словно гребнем вычешет «Маленького шефа», а по его следам доберется до «Большого».

По указанию Панвица штурмбаннфюрер Бёмельбург сформировал команду из десяти операторов, дав каждому мотоцикл и удостоверение сотрудника полиции Виши. Подчиненная Герингу, она должна была отправиться в Марсель и, координируя свои шаги с высшими властями «зоны», начать поиски Мореля. Геринг, свободно говоривший по-английски, получил фальшивый британский паспорт; Бёмельбург превратился в Хуана де Пуэрто Карреро — он достаточно долго воевал вместе с Франко, чтобы сыграть перед французами роль испанца и не быть сразу же разоблаченным.

Следуя принципу сочетать полезное с приятным, Бёмельбург выехал на юг Франции 28 октября и избрал местом резиденции Ниццу — отель «Савой», где снял прекрасный номер с видом на набережную и Кап Ферра. Геринг, отправившийся днем позже, устроился в Марселе, причем гораздо скромнее: капитану и операторам отвели под жилье флигель бывшей казармы Дуан, на окраине города.

Впрочем, и штурмбаннфюреру недолго пришлось бездельничать в Ницце. Уже 31 октября Геринг установил, что подпольная рация находится в квадрате между кварталом Кавалери и вокзалом Прадо. Не ожидая указаний Бёмельбурга или Панвица, он собрал операторов и объявил им, что к вечеру все десятеро должны выйти на прочес квадрата. Если данные коричневой папки верны, то очередной радиосеанс — в 17.25. Продолжительность — до десяти минут.

Бёмельбург, которому Геринг позвонил в Ниццу, пообещал прибыть к этому часу и действительно приехал — с лицом, отекшим от пьянства, и в сопровождении девицы по имени Жаннет.

— Не хотите ли проверить операторов за работой?

— К чему? Вы превосходно обойдетесь без меня…

Геринг подумал о Жаннет и не стал настаивать.

В 17.25 он был на рю де Жарден.

Почему именно с нее, а не с Кавалери или авеню Тулон, находившейся ближе к казарме Дуан, начал капитан обход постов — он так и не смог объяснить. Интуиция? Телепатическая причуда, позволившая Герингу словно бы прочесть мысль оператора, обращенную к нему, и — единственный раз в жизни! — поймать шанс господина Случая?! Так или иначе, но Геринг приехал на рю де Жарден как раз вовремя: оператор, обер-ефрейтор, присев на ступеньки особнячка, с досадой копался в рюкзаке.

Геринг остановился рядом, делая вид, что завязывает шнурок.

— Поломка?

— Да, отказал индикатор.

Улица была совершенно пуста, и Геринг наклонился над рюкзаком. Неисправность оказалась пустячной: от тряски отошла лампа… Впоследствии капитан говорил, что пять минут спустя его прошиб пот при мысли, что оператор мог не найти дефекта и покинуть рю де Карден…

— Включайте!

Обер-ефрейтор щелкнул тумблером и едва не выронил рюкзак.

— Контакт!

— Что?

— Есть прямой контакт!

Геринг склонился над круглым зеленым экранчиком. Танцующая змейка выброса не оставляла сомнений — контакт! Рация была где-то совсем рядом, в нескольких десятках метров. Оператор, подстраиваясь, крутил и крутил ручки. Геринг, забыв обо всем, корректировал линию на планшете: визир давал направление на особняк напротив… Еще немного, и оператор нашел оптимальные величины: пеленг, продолженный взглядом Геринга, уперся в окно особняка — крайнее слева на третьем этаже…

— Какой номер?

— Двадцать один.

— Пошли отсюда…

Известие, принесенное Герингом, заставило Бёмельбурга распроститься с Жаннет. К полуночи операторы сосредоточились на рю де Жарден возле дома номер 21. Десять пеленгаторов и десять линий на планшетах. В 00.09 все они сошлись в одной точке, и точкой этой оказалось уже известное Герингу окно. Рация была поймана.

— Утром из полиции доставили справку: в доме номер 21 размещался пансион, причем его хозяйке принадлежал и другой дом по рю де Жарден — семнадцатый. Справка, как водится, содержала сведения о жильцах обоих домов. Это были в основном французы: несколько чиновников, небогатые коммерсанты, две кокотки. Среди них обращал на себя внимание уругваец сеньор Бариентос — единственный иностранец, если не считать госпожи Барча, по мужу Зингер, о которой полиция сообщала, что она — любовница Бариентоса, хотя и скрывает это, живя отдельно в доме номер 17.

Ближе к полудню в оба подозрительных дома порознь въехали новые постояльцы: англичанин — сухой и высокомерный господин с большим багажом и бумажником, набитым кредитками, и толстый испанский торговец с довольно приятным и добродушным лицом алкоголика. По сигналу гонга новички встретились с другими жильцами за общим табльдотом в громадной столовой дома номер 21.

Ели в пристойном молчании, пили сухое вино, и Герингу не стоило труда украдкой рассмотреть присутствующих. За десертом его внимание невольно привлекла молодая, поразительно красивая дама, сидевшая напротив в обществе мужчины и девочки. Девочка, бледная и анемичная, лениво ковыряла ломтик ананаса и, капризничая, пыталась утопить его в бокале с минеральной водой; дама шепотом выговаривала ей, мужчина же ласково улыбался девочке и придвигал ей новую порцию сладкого.

Это трио покинуло столовую раньше других, и Геринг, проводив их взглядом и мельком глянув на Бёмельбурга, поймал на лице штурмбанифюрера откровенное восхищение.

Четверть часа спустя они встретились в саду.

— Она изумительна! — сказал Бёмельбург. — Уругвайцу повезло.

— Это Бариентос?

— Да. А дама — Маргарет, которую зовут еще и Эля.

— Кто зовет? Уругваец?

— Не я же!.. Кстати, он ваш сосед: его дверь напротив вашей.

В 17.25 Геринг, убедившись по тишине в коридоре, что там никого нет, включил пеленгатор и, держа чемоданчик на весу, вышел из номера. Он не сделал даже шагу, как змейка на экране вспыхнула яркой зеленью, зарегистрировав работу передатчика. Геринг качнул чемоданчик в сторону двери напротив: сигнал усилился почти до пика.

Рация работала в апартаментах сеньора Бариентоса!

…К вечеру капитан и Бёмельбург обследовали сад и оба дома. Они оказались хотя и не смежными, но соединенными общей тыльной лужайкой, ограда которой выходила на рю де Хеффер. Здесь и разместились трое операторов, все — в штатском, тщательно проинструктированные Бёмельбургом. Остальные посменно вели наблюдение за рю де Жарден.

Пожимая руку Геринга, Бёмельбург с чувством сказал:

— Действуйте. И помните: я в коридоре.

Отыскав хозяйку, Геринг попросил ее немедленно передать уругвайцу записку. В ней была всего одна строчка: «У меня есть вести от Германа. Эссекс». От того, как отреагирует Бариентос на эту фразу, зависело, состоится ли комбинация, придуманная Бёмельбургом, или же «Маленького шефа» придется брать сейчас же. В том, что уругваец и есть Морель, а не простой радист, Геринг и Бёмельбург не сомневались. Записка должна была подтвердить или опровергнуть это.

Спустя несколько минут Геринг постучал в номер Бариентоса.

Бёмельбург, притаившись за поворотом коридора, держал наготове пистолет. Операторы, засевшие по обеим сторонам дома, были готовы встретить уругвайца огнем, если он попытается бежать через окно; им было приказано стрелять только в ноги.

За дверью раздался мужской голос:

— Войдите!

Геринг переступил порог.

Бариентос встретил его посередине комнаты, держа руки в карманах. Капитан попытался улыбнуться.

— Вы получили мою записку?

— Да. Кто вы?

— Эссекс.

— Я вас не знаю!..

— Это так. Но я знаю Германа.

— Кто это?

— Мой добрый друг… из Брюсселя…

«Сейчас он выстрелит», — подумал Геринг и едва не закрыл глаза.

— Садитесь, — сказал Бариентос. — И объясните толком, кто вы такой.

Геринг присел на край стола.

— Я уже сказал — Эссекс.

— Англичанин?

— Считайте, что да.

— Кто такой Герман?

— Иоганн Вендель.

— А при чем здесь я?

— Я мало что знаю: выполняю поручение, и только. Меня просили передать вам привет от Директора и сослаться на Германа. Только и всего.

Это был самый скользкий момент во всей комбинации. Поверит или нет? Успел ли Центр предупредить своих людей о провале Венделя, и если успел, то как вести себя дальше?

Бариентос угрюмо рассматривал Геринга в упор. Сказал:

— И все же я не понимаю: чего вы от меня хотите. Или объясните толком, или убирайтесь вон!

— Вы напрасно сердитесь. Я же сказал: Герман передает вам привет от Директора. Сделать лично он это не может… Он арестован!

Бариентос не ждал удара. Вздрогнул. Спросил:

— Когда? — И Геринг понял, что выиграл.

Теперь он врал спокойно, будучи убежденным, что психологический шок сделал свое дело, и «Маленький шеф», расшифровав себя восклицанием, не откажется от дальнейшего разговора и не всадит в него пулю… Не заостряя внимания на деталях, Геринг рассказал, что Вендель привлек его к работе два месяца назад и тогда же предупредил, что в случае провала надо бежать в Париж или Марсель. Дал адреса…

— В Париже? Какой?

— Если вы его знаете, то зачем я буду его повторять? А если нет, то надо ли мне его называть?

«Маленький шеф» внимательно посмотрел на капитана.

— Вы осторожны, Эссекс.

— Зовите меня лучше Геринг!

— Значит, вы немец?

— А вы?

Бариентос впервые улыбнулся.

— Ну, знаете ли… Вы прямо могила для секретов… Где вы думаете жить?

— Здесь.

— А вот это неосторожно. Снимите комнату поближе к порту и подальше отсюда.

— Хорошо. Мы еще встретимся?

— Через три дня.

«За это время он запросит Центр», — подумал Геринг.

— Как я найду вас, сеньор Бариентос? Мне не хотелось бы приходить в пансион.

— Через три дня зайдите на городскую почту и предъявите кредитку в пять франков с оторванным правым верхним уголком, цифра серии должна кончаться на ноль. Возьмете открытку.

— Да, месье Морель!

На этот раз Бариентос не повел и бровью. Протянул Герингу руку.

— Прощайте… Итак, через три дня!

 

2

11 ноября 1942 года германские войска оккупировали «Зону Виши».

Сент-Альбер узнал об этом несколько раньше большинства парижан — за полночь «Техник» позвонил Пиберу, а тот, в свою очередь, примчался к Полю домой. Все попытки связаться с Марселем и предупредить Райта оказались безуспешными.

Было решено, что Дюбуа попросит одного из радистов «присмотреть» за Райтом и его передачами Центру: в случае нарушения связи можно было догадаться, что в Марселе что-то стряслось. Райт не доставил им повода для беспокойства ни в первый день оккупации, ни в два последующих, но на четвертый пропустил вечерний и ночной сеансы. Радист, записывавший по поручению Дюбуа телеграммы из Марселя, прислал их Сент-Альберу. Поль внимательно прочел их, боясь найти среди текста аварийный сигнал, и, не найдя, успокоился. Скорее всего Райт предпочел свернуть передатчик до той поры, пока обстановка не прояснится. Пибер тоже считал, что оно так и есть, и называл эту меру разумной.

Вечером 14 ноября Райт снова вышел в эфир и заработал как ни в чем не бывало, а вскоре пришла открытка с условным знаком, извещавшим, что в Марселе все обстоит благополучно. Пибер, принеся ее с почты в контору, сказал:

— Вот видите, я был прав! Не стоило волноваться!

Сент-Альбер покачал головой: стоило!

Аламо…

Эрнстрем…

Деме…

Вендель…

Первые жертвы. К мысли, что друзей уже нет, трудно привыкнуть. Только недавно — кажется, вчера — звучали их голоса, руки сплетались в крепком пожатии, а сегодня — где они? Исчезли бесследно, и никто не узнает, как провели они последние в своей жизни дни и часы. У разведчика нет имени, нет дома, нет спокойного «завтра». Есть долг…

Покидая семью и землю, вскормившие его, уезжая в свою дальнюю, часто бессрочную, командировку, он ставит себя вне права и закона, не надеясь ни на снисходительность судей, ни на место в списке погибших в бою. Без вести пропавший! И, стоя перед взводом у рва, беззащитный и безымянный, единственно, чем утешится он на грани смерти, — мыслью, что воевал до конца и сделал все, что мог.

…С обратной связью радисты Сент-Альбера получили два новых запроса Центра.

От Директора. Соответствует ли действительности, что 7-я танковая дивизия ушла из Франции? Куда? Когда прибыл в Шербург штаб новой дивизии? Какой номер?

От Директора. Срочно доложите о формируемой во Франции 26-й танковой дивизии. Директор.

Все глубже увязая на Волге, немцы в поисках резервов перетряхивали свои тылы по всей Европе. Заслон, оставленный ими вдоль атлантического побережья, напоминал кисею — участки, занятые летом дивизиями, к зиме ушедшими на Восточный фронт, прикрывались батальонами ландштурма, плохо обученными и имевшими лишь легкое оружие.

Произошли изменения и в штабе Тодта. Взамен щеголеватых полковников и майоров, убывших на Восток, из рейха приезжали вислобрюхие старики с полевыми сумками, набитыми пилюлями. Основной темой разговоров в кулуарах штаба, помимо Сталинграда, стали болезни: застарелые катары, камни в печени и почках, ожирение сердца. Сент-Альбер намекнул некоторым из вновь испеченных офицеров, что располагает знакомствами на черном рынке, и обрел в лице почечников и гипертоинков закадычных друзей, не имевших секретов от человека, искренне пекущегося об их здравии. Взамен дефицитных средств он получал обильную информацию о строительстве оборонительных сооружений «Атлантического вала», с каждым днем все больше и больше убеждавшую его, что «вала», по существу, нет и в ближайшие месяцы создано не будет. Бюджет штаба Тодта во Франции по распоряжению Берлина был резко сокращен: основные подразделения строительных и инженерных войск, техника и склады убыли на Восток и поступили там в подчинение армейского командования. Это был многозначительный факт, характеризовавший изменение концепций ОКВ, и Поль сообщил о нем Центру.

Выполняя задания Центра, шедшие теперь, как правило, с грифом «Очень важно», Поль не упускал из виду и «Команду Панвица» на улице Курсель. В отличие от прочих частей и подразделений команда росла как на дрожжах. Парк машин пополнялся, и теперь автобусы радиопеленгаторной службы встречались на улицах Парижа, пожалуй, чаще похоронных катафалков. При взгляде на те и другие Поль темнел, прогоняя невеселые предчувствия.

Система, изобретенная им, в известной мере страховала пятерку радистов от пеленгации, но Сент-Альбер знал, что для специалистов любая система рано или поздно перестает быть тайной, и в предвидении этого искал новые варианты. На один из них — лучший — его натолкнули игральные кости, и Пибер, познакомившись с ним, пришел в восторг. Впрочем, ненадолго: осуществление нового плана требовало денег, а счет Поля в банке был почти исчерпан. Дюбуа, финансовый гений группы, испросив согласие шефа, пустился на рискованную спекуляцию строительными материалами и довел ее до благополучного конца, выручив при расчете несколько десятков тысяч рейхсмарок. Выгодно обменяв их на франки, он распределил их по трем счетам, два из которых Поль зарезервировал «про черный день».

В общих чертах новая система, названная Пибером «покерной», повторяла «эстафету», при которой радисты последовательно передавали одну телеграмму. Разница была в том, что теперь они делали это из разных квартир — для каждого было снято по четыре-пять комнат в различных районах Парижа. Порядок выбора квартиры для очередной передачи определялся цифрой на игральной кости, выбрасываемой самим радистом.

Около тридцати квартир и столько же передатчиков, да еще деньги на ежедневные переезды — средств на счетах могло хватить максимум на несколько месяцев! И все-таки Сент-Альбер ввел систему в действие.

Отныне пеленгаторам Панвица пришлось бы забраться в лабиринт, выход из которого им не нашла бы и сама Ариадна! Рация, еще позавчера отстукивавшая свои точки-тире на севере, назавтра перемещалась на восток, чтобы день спустя очутиться на юге. Все менялось — и менялось произвольно! — расстояние от улицы Курсель, направление, очередность приема «эстафеты», шифры и вдобавок само расписание!

Со стороны пеленгаторов опасность не грозила.

Но она была. И ближе, чем Сент-Альбер мог предположить.

Райт не случайно пропустил два сеанса. Часы, отделившие их от выхода рации в эфир, были часами допросов в казарме Дуан.

 

3

«Норд». 1. Пришлите сведения о конкретных мероприятиях ОКВ в связи с наступлением Красной Армии под Сталинградом. 2. Присылайте постоянно все сведения о планах и мероприятиях ОКВ в связи с нашими боевыми действиями… Директор.

(Из радиограммы Центра группе «Норд». Ноябрь 1942 года.)

День за днем. Год за годом. Дорн понимал, что живет в Женеве недопустимо долго для разведчика, но сознавал также, что замены не будет. Даже если бы Центр рискнул прислать нового руководителя и заместителей для Сисси, Лонга, Джима и радистов, легализация и передача связей заняли бы недели или месяцы, в продолжение которых поток информации сузился бы до размеров струйки, текущей из водопроводного крана. Поэтому Дорн, хотя и чувствовал усталость, смешанную с беспокойством, не позволял себе думать о смене, зная по опыту, как далеко могут завести подобные мысли.

С помощью Центра «Геомонд» постепенно выкарабкалась из долговой ямы, и денежные вопросы сошли с повестки дня, перестав занимать Дорна. Предчувствие беды было связано не с ними и далее не с чем-то конкретным, а, образно говоря, напоминало настороженность многоопытного лося, распознающего в сложном букете запахов тонкую горчинку грядущего лесного пожара. Еще не представляя, где и когда займется пожар, Дорн поторопился подыскать для членов группы запасные квартиры. Сделать это было не просто: сам Дорн, как эмигрант, зарегистрированный в полиции и БЮПО, мог передвигаться по стране лишь в редких случаях, поскольку на каждую поездку требовалось отдельное разрешение. Помочь с квартирами могли Роза и Сисси, имевшие швейцарское гражданство, или муж Сисси — Бэтчер. Дорн, не колеблясь, остановил выбор на них двоих и не раскаялся: в течение недели квартиры были найдены и сняты на вымышленные имена. Для самого Феликса отыскали комнату в Берне у надежного человека, не проявившего излишнего любопытства.

Впрочем, при всей своей важности дело с квартирами было все же второстепенным, и Дорн уделил ему внимания не больше, чем требовалось. Главным по-прежнему было и оставалось — своевременно отвечать Центру на запросы, связанные со Сталинградом.

После почти недельного отсутствия из поездки по кантонам вернулся Лонг с известием, что ему посчастливилось наткнуться на целую группу немецких антифашистов. Во главе группы — некто Рот, человек, близкий к бывшему канцлеру Вирту. Рот готов содействовать в получении информации из Германии.

— Вирт за него ручается, — добавил Лонг. — Кроме того, люди Рота помогают американцам.

Дори невесело приподнял бровь.

— Даллесу?

— Точно не знаю. Это важно?

— Если Даллес участвует в деле, советую держаться от Рота подальше.

— Почему? Американцы — наши союзники.

— Не в этом соль, мой дорогой. Даллес беспечен и, кроме того, чрезмерно активен. И то и другое опасно.

— Но Даллес в Берне, а Рот и Вирт — в Тессине!

— Тем хуже: длинную связь легче проследить.

Лонг ушел расстроенный. Он был уверен, что Дорн не прав, и в жестоком споре выговорил разрешение встречаться с Ротом на свой страх и риск. Скрепя сердце Дорн пошел на это: он не ждал от Рота самородков, пусть будут хоть крупицы — Центр нуждался и в них.

19 ноября 1942 года начался второй этап битвы на Волге. В 7 часов 30 минут сотни орудийных стволов вспороли воздух снарядами, превратив степь под Клетской в подобие лунного ландшафта. Юго-Западный и Донской фронты, маневрируя, рассекли укрепленные рубежи и, расширяя прорыв, ринулись на юг.

Двумя днями позже Дорн с удовлетворением подвел первые итоги. Вертер через Люси известил, что возле Красноармейска 3 немецких и 5 румынских дивизий смяты и сметены. Штаб 4-й танковой армии едва успел бежать на западный берег; меньше повезло штабистам 5-го румынского армейского корпуса: их пленили в районе селения Перелазовского. «В ОКВ все исполнены пессимизма», — заключал Вертер.

Все эти дни и последующие Люси ухитрялся получать из Берлина по нескольку телеграмм кряду и пересылал их Дорну. Тейлор, точно челнок, сновал между Женевой и Люцерном. Черный от напряжения, он приобрел способность дремать на ногах. Через неделю силы его подошли к пределу, и он сказал об этом Дорну Вместо ответа Феликс положил на стол очередную радиограмму Центра:

«Норд». Срочно проверьте через Тейлора последнюю информацию о решениях ОКВ. Директор.

Тейлор медленно отстранил бумагу.

— Хорошо. Но и Люси измотался…

— Надо продержаться.

— Он это понимает… Глянули бы вы на него — кожа да кости.

Феликс отвел глаза: на это нечего было сказать. Тейлор уехал, выпив полгаллона кофе. Думая о нем и Люси, Дорн избегал смотреть на себя в зеркало — за последнее время он пугающе быстро старел, и знал, что это не только возрастное.

Вечером 11 декабря Тейлор позвонил с вокзала.

— Не сердитесь, Виктор, до вас не меньше часа ходьбы, а дело не терпит.

Язык его заплетался, и Дорн подумал, что Тейлор пьян. В гневе он едва не наговорил Тейлору колкостей и был рад, что успел сдержаться. Шифруя сообщение для передачи радистам, Дорн привел его без комментариев. «Паулюсу. Начинаю завтра наступление, чтобы вас освободить. Рассчитываю на то, что проведу рождество с вами. Гитлер».

За полночь, укладываясь спать, Дорн с благодарностью вспомнил Гесслера. Тейлор передавал, что Адольфу становится все труднее ускользать от своих опекунов: Массон охранял его, как короля. С чем это связано? Неужели ХА считает, что Гесслер в опасности? Или здесь что-нибудь другое?

По иронии судьбы именно в эти дни бригадный полковник узнал о существовании Дорна. Криминалисты ХА и агенты БЮПО недаром ели свой хлеб. Каждый шаг Гесслера скрупулезно фиксировался в ежедневных отчетах, и Тейлор оказался в числе лиц, вызвавших подозрения. В ХА недолго гадали, кого он представляет: американцев, англичан, французское Сопротивление или русских. По следам Тейлора контрразведка добралась до «Геомонд». Несколько раньше, в конце лета, в списки ХА попали Роза и Мод.

Массон забил в набат. Если Гесслер работает на русских, то в первую голову следовало искать рации советской разведки. СД могло подобраться к ним раньше ХА и, пройдя по цепочке, ликвидировать Гесслера.

Агенты Массона проявили чудеса ловкости, стремясь не попасться на глаза радистам и Дорну, и если последнему удалось угадать приближение пожара, то это нельзя было отнести за счет промахов людей Массона. Не их оплошности, а выдающаяся интуиция предупредила Дорна о скрытой опасности.

Докладывая Гизану о результатах расследования, Массон не просил инструкций. Он знал — их не будет. Все, что генерал хотел сказать по поводу группы советских разведчиков, он сказал раньше, и не в его привычках было менять свои распоряжения. Дорна и других следовало арестовать не раньше, чем СД или абвер подберутся к ним.

Превентивные меры Массона можно было бы считать блестящими, если бы в РСХА полагались только на свою агентуру. Но Шелленберг не случайно заработал в кругах СС репутацию «ловкого малого». С ведома Гиммлера бригаденфюрер замыслил и осуществил комбинацию, которой мог гордиться: в ней, пожалуй, впервые в практике разведки вся государственная машина империи была поставлена на службу органам шпионажа.

Идея, родившаяся в голове Шелленберга и согласованная с шефом СС, была представлена на рассмотрение Гитлера, и фюрер пришел в восторг. В ставку ОКВ в Цоссене был направлен приказ приступить к разработке плана нападения на Швейцарию; Кейтель получил устное указание закончить все к середине января. В несколько дней штабисты представили свои соображения и после совещания у Йодля наметили кандидатуру командующего армией вторжения. Им стал Диеттл.

В субботу 30 января 1943 года взволнованный Гесслер приехал на виллу Штуц и потребовал свидания с самим Массоном. Ему пришлось подождать, пока бригадный полковник добирался из Берна до Костаниенбаума.

Гесслер сутуло склонился над столом.

— Немцы готовы напасть, полковник.

— На кого же? — спросил Массон.

— На Швейцарию! — был ответ.

Стрела, пущенная Шелленбергом из Берлина, достигла цели. Теперь бригаденфюреру оставалось недолго ждать. Если только он был прав в своих предположениях, считая, что ХА ведет двойную игру, то через считанные часы швейцарская армия должна была стянуться к границе. Всем заслуживающим доверия агентам СД было предложено проследить за этим передвижением.

Шагая по кабинету из угла в угол, Шелленберг ждал сообщений. Все продумано, и осечка исключается. Как только швейцарские войска стронутся с места, Массон из равноправного партнера по переговорам превратится в покорную жертву. Шелленберг продиктует ему свои условия, и главным из них будет пункт о немедленной выдаче русских разведчиков и тех, от кого «Русский оркестр» получает информацию.

 

4

На первых порах Райта допрашивал Геринг, сменивший штатский костюм «Эссекса» на мундир капитана контрразведки. Бёмельбург по военному телефону связался с Панвицем и получил указание ни в коем случае не применять к арестованному методов физического воздействия.

— Внушите ему мысль, что мы согласны считать его военнопленным. Иначе он замкнется, как Аламо, и мы потеряем бездну времени.

— Может быть, для страховки арестовать и Маргарет Барча?

— Не стоит. Лучше покажите ее «Маленькому шефу» будто невзначай… из окна машины, что ли… Можете сказать ему, что жизнь и свобода красотки зависят от него.

— Понимаю.

Райта содержали в подвальном помещении казармы Дуан, чистом и сухом, но лишенном окон. При аресте у него отобрали пояс, галстук и некоторые мелочи, включая записную книжку, оставив сигареты, спички и даже часы. Геринг полагал, что человека умного такое отступление от правил наведет на некоторые мысли, и Бёмельбург был с ним согласен, считая, что никогда не поздно изменить обращение и перейти к обычным приемам СД. Перед началом допроса он позвонил в казино и распорядился доставить в кабинет коньяк и хорошие сигареты.

Геринг встретил Райта у двери. Поддерживая под локоть, проводил к столу и указал на кресло. Сел сам, сцепив пальцы на колене. Бёмельбург стал за его спиной под портретом фюрера.

— Коньяк? — спросил Геринг.

Райт с тоской смотрел в окно. Городской шум, накатывая волнами, врывался в комнату; осеннее мягкое солнце растекалось по крашеному паркету. Геринг, позевывая, повторил вопрос:

— Коньяк?

Бёмельбург не торопясь наполнил три рюмки. Придвинул Райту одну.

— Выпейте. Это «Мартель».

Райт отвел взгляд от окна.

— Хотите купить?

— Нет, — сказал Геринг. — Вы ведь не продаетесь, не так ли?

— А вы?

— Ну, ну, — сказал Бёмельбург. — Не грубите! Выпейте-ка лучше, и поговорим. Еще не все потеряно, сеньор Бариентос.

— Для меня — все.

— Что вы имеете в виду — жизнь или свободу?

Райт поднес к губам рюмку, отпил глоток.

— Что с Элей… с госпожой Барча?

— Она на свободе!

— Не верю!

— Хотите повидаться?

Райт махнул рукой.

— Может быть, вы и не лжете…

— Разумный подход, — сказал Бёмельбург. — С нами всегда можно договориться. Только не надо темнить.

Геринг наполнил пустые рюмки.

— Приятно видеть, что вы понимаете с полуслова.

— Ну, а если нет?

— Тогда — смерть. Но не сразу. Медленная и очень мучительная. И разумеется, показания, которые мы получим в любом случае.

— Ну, а мои друзья?

— Думайте о себе.

— Думал.

— Ну и как?

— Никаких подписок!

— Естественно.

— Никаких документов.

— Их не будет.

— Я могу рассчитывать?

— Слово офицера, — сказал Геринг. — Только не мелочитесь.

Бёмельбург засмеялся: схватывает на лету! Все еще посмеиваясь, он обогнул стол и, подойдя к Райту, похлопал по плечу.

— Англичане и французы, попадающие к нам, не спешат на тот свет. Хотите поговорить с ними? Среди них немало хороших профессионалов, и тем не менее они сотрудничают с СД.

Геринг, отогнув рукав мундира, посмотрел на часы.

— Господа, мы увлеклись частностями. Я предлагаю построить разговор следующим образом: сначала наш гость с полной откровенностью расскажет о способах и технике связи, потом — перейдем к людям и в заключение договоримся о будущем.

— Очень дельно, — сказал Бёмельбург. — Протокола не будет, я сам запишу, что надо.

Райт, нервничая, пощелкал ногтем по рюмке.

— Вы уверены, что я соглашусь?

— Да, — сказал Геринг. — Вы же хотите жить.

— Он понимает, — сказал Бёмельбург. — Он все отлично понимал с самого начала. Еще при аресте. Вспомните, Геринг, у него был пистолет, но он не застрелился; было время порвать бумаги, но они здесь. Сколько мы провозились, с дверью? Минуты три?

— Все пять…

— Достаточно, чтобы принять решение. Когда ломают дверь, разведчик или стреляется, или рассчитывает варианты, не хуже шахматиста… Полноте, Бариентос! Переходите к делу… Можете, если хотите, начать не с техники, а с людей. Итак, с кем вы связаны?

Райт был готов ко всему — к пыткам, расстрелу, петле. Но не к этому — мягкому тону и «джентльменскому» поведению следователей. К чему они ведут?.. Страх ледяной лапой придушил Райта, едва не лишив сознания.

— Ну же! — поторопил Бёмельбург. — Начинайте с Парижа. Адрес?..

— Рю Марбеф, — сказал Райт, холодея…

Закончив первый допрос, Геринг отправил Райта в подвал, распорядившись хорошо накормить и не беспокоить до вечера. Обед принесли из ближайшего ресторана. Бёмельбург, не теряя времени, созвонился с Парижем и коротко информировал Панвица об итогах допроса.

— Спросите его о Женеве, — сказал Панвиц. — Это очень важно.

— Понимаю… Кстати, в его паспорте есть швейцарская виза и полицейские отметки.

— Вы думаете?..

— Если позволите, я повременю с ответом.

— Хорошо. Постарайтесь заставить его записать свои показания. Прощупайте Париж и Женеву со всех сторон и, главное, добейтесь ясных ответов. Не давайте Бариентосу вилять.

До утра Бёмельбург и Геринг успели, сменяясь, исписать стопу бумаги. Райт не запирался: перечислил парижские и брюссельские адреса Сент-Альбера, Пибера и Дюбуа; назвал он и радиоточку Сезе в Остенде; отдохнув, стал диктовать расписание связи и частоты. Геринг спросил о шифровальных книгах. Райту были известны не все, только три, и он круглым отчетливым почерком занес в блокнот капитана их названия.

На рассвете в казарме неожиданно объявился Панвиц. Отмахнувшись от рапорта, он приказал отправить Райта в подвал. Судя по всему, он был не в духе, и Геринг, переглянувшись с Бёмельбургом, приготовился к разносу.

Гроза разразилась немедленно.

Выдвинув как таран тяжелую нижнюю челюсть и став удивительно похожим на Муссолини, Панвиц, не повышая голоса, сообщил офицерам, что Шелленберг намерен предать их суду.

— За что же? — с плохо разыгранным спокойствием спросил Бёмельбург.

— За превышение полномочий.

— Не понимаю…

— Кто просил вас торопиться с арестом?.. Не улыбайтесь, Бёмельбург, дело гораздо серьезнее, чем вы думаете. Если до утра я не получу веских доказательств, что Бариентос искренен, то днем с первым же поездом вы и Геринг поедете в Берлин.

Геринг вспыхнул.

— Я не подчинен Шелленбергу! Абвер, который я представляю в команде, — армейская инстанция!

Панвиц с интересом посмотрел на него.

— Скажите об этом бригаденфюреру. Впрочем, если вы предпочитаете попасть под суд по приказу адмирала, то так оно и будет… Не тратьте время, господа, доказывая мне свою добросовестность. Единственно, чем я мог вам помочь, — это задним числом дать санкцию на арест. Вы понимаете, что это значит?

Бёмельбург устало пригладил волосы.

— Не вижу за собой вины.

— Бариентос передал аварийный сигнал?

— Нет.

— Это так, Геринг?

— Нужны доказательства?

— Будет лучше, если вы сумеете заверить Шелленберга, что молчание рации «Маленького шефа» само по себе не является аварийным сигналом!.. Сколько осталось до сеанса?

— Около часа.

— Дайте ему рацию и его шифровки.

— Подлинные?

— Конечно! У нас нет времени для составления правдоподобной дезинформации.

Бёмельбург щелкнул каблуками.

— Хорошо…

Райт, доставленный из подвала, равнодушно выслушал Панвица. Сел за стол, покрутил верньеры рации, проверяя исправность. Геринг положил перед ним наручные часы, забыв, что оставил Райту его собственные. Панвиц расстегнул кобуру.

— Вот что, мой друг, если вы начнете фокусничать, я застрелю вас.

Телеграммы Райт передал, уложившись в десять минут. Контрольные операторы, дежурившие в соседней комнате, позвонили по внутреннему телефону и заверили Панвица, что аварийного сигнала не было. Геринг перевел дух. Бёмельбург, бледный и сосредоточенный, грыз ногти на подоконнике. Панвиц с улыбкой протянул Райту портсигар.

— Браво, мой друг! Вы сделали неглупый шаг. Теперь отдохните и приготовьтесь к разговору о Женеве. Хотелось бы, чтобы вы по-прежнему проявили реализм.

Райт, не спрашивая согласия, потянулся к бутылке. Налил себе полную рюмку и, не взглянув на Панвица, медленно выпил коньяк.

— Не понимаю, о чем вы?

— Полноте, Бариентос!

Райт пожал плечами.

— Говорю вам: не понимаю.

— Вы бывали в Женеве?

— Разумеется… Как турист!

 

5

Перед отъездом из Парижа Сент-Альбер, измученный зубной болью, выкроил время и навестил стоматолога. Доктор Малепла держал кабинет возле площади Сен-Лазар, в модном районе; и попасть к нему на прием было нелегко. Поль, ожидая своей очереди, около часа провел в обществе старой аристократки, кутавшейся в меха, и двух юрких молодых людей с повадками спекулянтов черного рынка.

Малепла, словно маг, манипулировал блестящими инструментами; пальцы его были подвижны, как у мима. От него пахло духами и чистым бельем. Поль, борясь с болью, невнимательно слушал болтовню врача. Малепла ругал осень, парижан и падение нравов. Подумать только, дороговизна растлила парижан! Госпожа Н. — вы видели ее в приемной? — спит с немцем, а ее прадед, маршал Франции, воевал с ними. О-ля-ля! А что поделаешь, если желудок не хочет считаться ни с чем? Ему нужны доброе мясо и свежая зелень, а не дерьмо, выдаваемое по карточкам…

Назначив Сент-Альберу явиться через неделю, Малепла неуловимым жестом опустил в карман двести франков и выпорхнул в приемную навстречу тучному старику с жировой шишкой возле уха и громадным бриллиантом на пальце.

С вокзала Сент-Альбер позвонил в контору. Дюбуа сказал, что новостей нет, можно уезжать, и Поль, продиктовав ему для памяти дату визита к Малепла, как был налегке, сел в вагон и спокойно проспал до самого Лиона.

В Лионе он пробыл меньше суток, затратив их на поиски подходящей для радиста квартиры. Еще две такие надо было снять в Ниме и Нанте. Дюбуа считал, что Пиберу пора отделиться от «Симэкс» и создать самостоятельную группу. В этой мысли был резон, и Поль решил осуществить ее, не откладывая в долгий ящик. Имея резервный филиал, Пибер мог взять себе часть источников и работать независимо, страхуя парижан в случае осложнений. Думая об этом, Сент-Альбер ворочался на жесткой скамейке третьего класса и, сойдя в Ниме, едва поборол искушение позвонить в Париж из местного отделения Тодта.

А между тем его звонка ждали. Но не Пибер и не Дюбуа.

Утром 17 ноября специалисты парижского гестапо, получив приказ Панвица, подтвержденный Берлином, включились в линию телефонной связи, обслуживающую контору «Симэкс». Все разговоры стенографировались и номера телефонов немедленно брались гестапо на заметку. Одновременно агенты наружной службы взяли под контроль служащих конторы и посетителей, фотографируя их и устанавливая адреса.

Слежкой руководил Бёмельбург, отозванный из Марселя в Париж. По прибытии Панвиц поздравил его со званием штандартенфюрера и крестом первого класса «За боевые заслуги». Прочтя бумаги, в которых ни словом не упоминались ни Геринг, ни он сам, гауптштурмфюрер, оскорбленный, связался с Шелленбергом.

— Арестуйте Сент-Альбера, — сказал Шелленберг, — и все пойдет как по маслу. И не завидуйте Бёмельбургу — он сейчас слишком на виду… Вы поняли?

— Хорошо, — сказал Панвиц. — Но кто поручится, что он и Поля не запишет себе в актив, как сделал с Райтом? Учтите, бригаденфюрер, мои операторы и без признаний Райта выследили три рации в Париже.

— Поручите Бёмельбургу Пибера и Дюбуа.

— Он возьмет их и станет генералом!

Шелленберг мягко засмеялся в трубку.

— А может быть, и нет. Тогда генералом будете вы…

От этой шутки Панвицу стало легче. Бёмельбург, конечно, обошел его на повороте, но в будущее ведут узкие тропинки, и горе тому, кто сорвется на полпути. На всякий случай Панвиц поторопился вызвать в Париж и Геринга, поручив ему доставить Райта в тюрьму Фрэн. В такие дни Геринг мог оказаться незаменимым.

Докладывая Шелленбергу о раскрытых радиоквартирах, Панвиц позволил себе допустить известного рода преувеличение. Квартиры он установил, но о личностях радистов не имел ни малейшего представления. Засады, оставленные гестапо в соседних домах, коротали время за картами — в квартиры никто не заходил.

Бёмельбургу же, как назло, продолжало везти. Его агенты состряпали целый справочник из адресов, задав гестапо и абверу работу на ближайшие несколько недель. Панвиц не сомневался, что из десятков людей, выявленных Бёмельбургом, какая-то часть окажется связанной с «Симэкс» не только легальными отношениями. Он попытался ускорить процесс выявления о помощью Райта и, съездив во Фрэн, показал ему список, но потерпел неудачу. Райт заявил, что с него довольно и разговаривать он будет только в Берлине. После первых признаний, касавшихся Парижа, он словно ушел в себя, не реагировал на лесть и угрозы. Геринг считал, что пора применить сильнодействующее, и Панвиц был согласен с ним, но приказ Шелленберга исключал пытки, и оставалось одно — говорить с Райтом вежливо.

Сдерживая раздражение, Панвиц заставил себя на время забыть о Райте, надеясь, что после ареста Сент-Альбера им удастся столковаться…

…Итак, Сент-Альбер. Все сходилось на нем, и только на нем.

Бёмельбург, получив самостоятельность, не стремился информировать Панвица о ходе охоты. Вместо отчетов агентов гауптштурмфюрер получал сжатую сводку, из которой извлекал минимум полезного. Единственное, что он знал твердо, — Пибер и Дюбуа не сумеют ускользнуть. О Сент-Альбере в сводках не было ни строчки.

Геринг, получивший задание наблюдать за конторой параллельно с людьми штандартенфюрера, утверждал, что владелец «Симэкс» не подает признаков жизни. Консьержка, расспрошенная с осторожностью, уверяла, что месье Сент-Альбер не приходил домой с 16 ноября, однако ничто не указывало на его отъезд. Панвиц распорядился под благовидным предлогом арестовать консьержку где-нибудь вне дома и доставить на улицу Курсель. Геринг выследил ее на рынке и привез в своем автомобиле, испуганную и готовую рассказать все. Обливаясь слезами, она твердила как заведенная, что месье Сент-Альбер, наверное, в конторе или гостит у друзей. Не мог же такой шикарный господин уехать далеко без чемодана и чистого белья!

Консьержку отправили в камеру, а гауптштурмфюрер скрепя сердце позвонил Бёмельбургу и пригласил его к себе.

— Что слышно о Сент-Альбере?

— Полагаю, он ночует в конторе. Ему непрерывно звонят, и секретарь отвечает, что он занят и не может подойти. Что-то держит его там, мешая отлучаться.

Панвиц, улыбаясь, достал из сейфа бутылку кюммеля и налил бокалы.

— Ваше здоровье, штандартенфюрер.

Бёмельбург умел пить, не пьянея, зато Панвиц после двух стаканов едва стоял на ногах. Выпроводив штандартенфюрера, он позвонил Герингу и заплетающимся языком продиктовал телефонограмму брюссельскому гестапо с указанием первым же самолетом отправить в Париж Венделя.

…Венделя привезли днем. Часом раньше Геринг из кабинета Панвица позвонил в «Симэкс» и от имени Германа назначил Пиберу свидание в пассаже Лидо. Говорил он по-французски, имитируя тяжеловесный фламандский акцент, характерный для тех, кто хотя бы год прожил в Брюсселе. Закончив разговор и положив трубку на рычаг, капитан пожал плечами.

— Он не придет…

— Отказался?

— Напротив, сказал, что будет точен, но, по-моему, он должен задать стрекача. Не обижайтесь, гауптштурмфюрер, однако я не улавливаю идеи. Представьте себя на месте Пибера: вам звонит проваленный агент и назначает рандеву. Как бы вы поступили?

— Я бы пришел, — сказал Панвиц. — И, поверьте мне, Пибер не пренебрежет возможностью поговорить с Веиделем.

— Почему?

— Да хотя бы потому, что арестованные, случается, бегут из тюрем, и у Пибера нет оснований считать, что Вендель нами перевербован… Он придет, Геринг, обязательно придет, и мы возьмем его тепленького, неготового к сопротивлению, и все, что ему останется, — это удовлетворить нашу любознательность.

…В кафе «Империаль», расположенное в глубине пассажа, Панвиц заходить не рискнул, предпочтя расположиться со своими людьми в меховом магазинчике — поодаль и наискосок. Сквозь зеркальную витрину, бедно украшенную дешевым товаром, он мог беспрепятственно видеть зал и угловой столик, за которым сидел Вендель. Гримеры гестапо поработали на славу: синяки на лице радиста исчезли под слоем пудры и белил.

Двое агентов с видом гуляк слонялись у входа, заигрывали с проститутками. Геринг, торгуясь, покупал у разносчицы букет поздних астр.

Пибер вошел в кафе в назначенное время. Панвиц поднял руку, и агенты, уловив сигнал, торопливо шагнули следом. Они догнали Пибера возле столика, не дав ему сесть, и схватили под мышки. Секунду спустя он уже лежал на полу с вывернутыми за спину локтями. Даже через мутноватое стекло Панвиц разглядел гримасу ужаса на лице Венделя.

Парни из СД, доставившие Пибера на улицу Курсель, были неплохими мастерами; Панвиц дал им «карт бланш» в выборе средств, и они использовали все — от резиновых дубинок до иголок под ногти, но Пибер только мычал от боли, теряя сознание, и не ответил ни на один вопрос.

Геринг предложил подождать до утра и тем самым переполнил чашу. Панвиц взорвался.

— К черту! Езжайте на рю Марбеф и берите их сейчас!

— Но…

— Никаких «но»! Берите всех, кто окажется в конторе. Есть там Сент-Альбер — хорошо, нет — найдем позже. Но только не мешкайте!

Геринг медленно застегнул перчатки.

— Под вашу ответственность, гауптштурмфюрер.

…К ночи на улицу Курсель свезли арестованных. Заодно Геринг прихватил бумаги — все, какие нашлись в конторе. Два или три мешка бумаг, среди которых были, разумеется, важные, но они не могли заменить Панвицу отсутствующего Сент-Альбера.

Геринг с непроницаемым лицом положил на стол опись.

— Рация, карта, часы с секретом… Целый вагон добра, гауптштурмфюрер.

— Что Дюбуа?

— Он внизу и тоже молчит.

— Передайте его в гестапо. Пусть заставят говорить.

 

6

17.03.1943. От Вертера, 12 марта. Целью немецкого наступления севернее Харькова является повторное взятие Белгорода… Перевод большинства дивизий 3-й танковой армии на юг предполагает, что армейская группа Клугге не будет, по крайней мере в ближайшие 15–20 дней, втянута в тяжелые танковые бои и что для левого крыла этой группы, отходящей к верховьям Двины и в район Смоленска, пока не возникнет критического положения… Решение очень рискованное из-за пробивающихся в район Вязьмы и стоящих у Великих Лук советских армий и особенно из-за имеющейся опасности… прорыва в районе Брянска и Конотопа, в результате чего был бы рассечен весь Восточный фронт. «Норд».

(Из радиограммы Центру, март 1943 года.)

Берлин объявил траур. Наступление советских войск в междуречье Волги и Дона, начавшееся 19 ноября, закончилось 2 февраля окружением и полной капитуляцией 330-тысячной группировки под командованием фон Паулюса, которому Гитлер, словно в насмешку, в последний миг присвоил звание генерал-фельдмаршала. Декретом имперской канцелярии по всей Германии вывесили черные флаги.

Дорн, сам или через Сисси, поздравил товарищей. Настроение у него было приподнятое, и только сообщение Центра о провале во Франции, ударившее как обухом, надолго стерло с его лица улыбку, заставив сразу же вслед за поздравлением передать по группе приказ удвоить осторожность…

Защитные меры, принятые Дорном, в упрощенном виде сводились к следующему. За каждым передатчиком закреплялись определенные источники, информация которых проходила только через «Геомонд». Отсюда тремя ручьями она растекалась к Гамелям, Розе и Джиму, но не лично, а через «почтовые ящики», что полностью исключало всякий контакт между радистами и теми, кто поставлял сведения. Телеграммы Лонга и Люси, за редкими исключениями, Дорн шифровал, как и прежде, сам, введя для них новые шифры. Тейлор, Сисси и Бэтчер работали в качестве курьеров и с радистами не общались. Завершив реорганизацию, Дорн известил о ней Центр…

С первыми лучами весеннего солнца Юлия стала поправляться, а с приходом марта настояла, чтобы Феликс передал ей часть работы с шифрами. Полусидя в постели, обложенная подушками, она или вязала бесконечные шарфы, или возилась с кодовыми книгами, бисерным почерком исписывая длинные полоски почтовой бумаги. Феликс и не заметил, как оказалось, что в ее ведение перешли издательские счета, переписка с заказчиками и многое другое, на что всю зиму он тратил часы, оторванные от сна.

Роза продолжала встречи с Петерсом; однажды спросила: а если мы поженимся? Дорн понимал, что вопрос риторический, однако попытался высказаться начистоту. Но Роза, словно испугавшись, отшутилась, свела разговор к каким-то пустякам. Мало-помалу Дорн пришел к мысли, что в урочный час одиночество девушки кончится, и, сознавая свою некомпетентность в вопросах любви, решил положиться на здравый ум Розы и ее интуицию. Другого решения и не было: запасные радисты не обивали порога конторы с предложениями услуг, а Гамели и Джим не смогли бы одни обработать все телеграммы.

ХА и БЮПО вели себя тихо, словно их совсем не было. Охрана, сопровождавшая Люси при передвижениях, не слишком его обременяла. Он встречался с Тейлором то на вокзале, то в соборе во время службы. Иногда рандеву назначалось в кафе, но Тейлор старался по возможности избегать мест, посещаемых агентами контрразведки. Знакомый капитан из ХА как-то вскользь предупредил его, что Роже Массон особенно интересуется ресторанами, кафе и кинотеатрами, и Тейлору не понадобилось выслушивать совет дважды. Тот же капитан несколько дней спустя напросился к Тейлору в гости и за чашкой кофе по-турецки завел разговор, полный скрытых намеков и недомолвок. Начав с выпада в адрес «назойливых бошей, вечно нарушающих правила для иностранцев», он поведал Тейлору историю о некоем господине Н., настойчиво ищущем в Швейцарии русских разведчиков.

Тейлор сделал круглые глаза.

— И это ему удалось?

— Представьте, да. Точнее, почти удалось; во всяком случае, он очень близок к цели. Зная немцев, готов поручиться, что они применят методы мясников — убийство для СД почти ремесло, не так ли?

Тейлор прекрасно понимал, что капитан действует не по собственной инициативе, и с интересом ждал, чем еще собирается удивить его Роже Массон. Одно было ясно: бригадный полковник, руководствуясь причинами, о которых Тейлор мог только гадать, через посредника предупреждал, что ему известно о существовании группы и о том, что Тейлор входит в нее.

— Русские — хорошие ребята, — сказал капитан. — Собственно, у Берна нет причин быть недовольным теми, кто ведет войну за всю Европу… И тем не менее… Вы гельвет, Кристиан, и должны понимать, как это трудно — быть маленьким и очень богатым. Лакомый кусок, а? Гитлер проглотит его и облизнется, дай только повод.

— Этот повод — русская группа? Вы так считаете?

— Я этого не сказал. Но она может дать толчок для создания повода.

Обдумывая сказанное, Тейлор сосредоточенно резал сыр. Ломтики, тонкие, как лепестки, ровно ложились на тарелку, образуя веерообразный ряд. Терпкий запах заполнил комнату. Капитан, раздувая ноздри, склонился над тарелкой.

— Хотел бы я увидеть кого-нибудь из русских парней. Не удивляйтесь, Кристиан! Это так… Я бы сказал им: бойтесь женщину! Бойтесь и помните: маленькая смазливая Ева погубила большого и умного Адама!

Передавая Дорну содержание разговора, Тейлор воздержался от выводов, предоставив Феликсу самому сделать их и принимать решения. Но тот промолчал. Рассказ стоил того, чтобы обдумать его во всех деталях и только потом прибегнуть к каким-либо мерам… Что он имел в виду, говоря о Еве и Адаме?

Три последующих дня прошли спокойно, не прибавив ничего нового к деталям, сообщенным Тейлором. Люси регулярно слушал Берлин и по тону телеграмм чувствовал, что его друзья не испытывают затруднений: охрана, как и прежде, застревала в проходных дворах, и Тейлор беспрепятственно довозил до «почтового ящика» четвертушки папиросной бумаги с обзорами. Оперативная информация шла через почту — случалось, что Дорн получал в день по три-четыре открытки.

Джим, на чьей рации «замыкался» Люси, был не в состоянии передать все телеграммы, и Дорн часть из них, наименее важную, переключил на Розу. Это, как правило, были ответы на те запросы Центра, которые не имели грифа «экстра» или же дублировали сведения, полученные раньше от Пакбо, Грау, Вирта и иных источников. Роза шифровала их сама и с помощью кода, известного только ей.

Поступая так, Феликс предупредил Розу, что это ненадолго, и не предполагал даже, насколько близок к истине. Розе довелось получить и отправить не больше пятнадцати телеграмм Люси. Последняя по счету оказалась для нее роковой.

…Открытку с проявленным текстом Дорн вручил Розе в музее, где они встретились будто невзначай у стенда с индонезийскими редкостями. Открытка была в плотном конверте из секретки, который Дорн незаметно опустил в подставленную радисткой сумочку.

Подождав ухода Розы, Дорн вернулся в контору, не надеясь увидеться с радисткой раньше следующего вечера, но она пришла утром, и по синим кругам возле глаз было ясно, что ночью она и не прилегла.

Солнце настойчиво лезло в окно, и Дорн зажмурился.

— Виктор, — почти прошептала Роза. — Все очень плохо, Виктор…

— Поссорилась с Петерсом?

— Я сяду, — сказала Роза. — Мы не поссорились… Он видел телеграмму. Так получилось…

— Как это произошло?

— Я порвала конверт. По ошибке… Я думала, что там счет из прачечной, старый счет, уже не нужный, и порвала, а потом испугалась, полезла в корзинку, и Ганс увидел его…

— Конверт?

— Он вошел, когда я склеивала клочки.

— И прочел текст?

Роза поднесла руки к щекам.

— Он никому не скажет, Виктор! Ручаюсь!.. Он просто парикмахер и не интересуется ничем, кроме кино…

«Маленькая Ева погубила Адама», — вспомнил Дорн. Совпадение? Кого имел в виду капитан из ХА?.. Роза встала.

— Скоро сеанс. Я пойду?

— Сеанса не будет, — сказал Дорн.

 

7

…Он бродил по Парижу, открывая его для себя заново. Заходить в метро он не решался, боясь засад на станциях; автобусные линии тоже, без сомнения, проверялись нарядами полиции и агентами контрразведки. Несколько часов он провел на Монмартре, пока не сообразил, что одет слишком элегантно для района искусств; тогда он стал спускаться к центру, избегая многолюдных улиц и придерживаясь переулков, о существовании которых прежде и не догадывался. Устав, он присаживался на мокрые скамейки под деревьями и прислушивался к своему сердцу. Страха не было, сердце билось ровно и четко, как метроном.

На набережную Сены у моста Аустерлиц, где в запасном тайнике хранились паспорта и деньги, можно было идти только вечером. Старое удостоверение и все бумаги, какие только нашлись в карманах, Поль порвал на мелкие клочки и отправил в урны. Любая случайная облава или обычная для парижского быта уличная проверка документов сулили арест, но Поль надеялся, что сумеет выкрутиться в участке, тогда как со старым удостоверением его ожидало гестапо… В захудалой, на два кресла, парикмахерской, приютившейся в тупике возле кладбища Сент-Эжени, Поль коротко постригся и подбрил брови: косые височки и набриолиненный пробор превратили его в представителя того достаточно распространенного и известного полицейским типа парижанина, на котором они, как правило, не задерживали ищущего взгляда.

В пустующем бистро Сент-Альбер обменял стофранковую кредитку на мелочь и позвонил одному из радистов, жившему в Версале. Радист ответил, и Поль повесил трубку с надеждой, что за спиной собеседника не торчали сотрудники СД. Блуждая вдоль Больших бульваров, он одного за другим обзвонил тех, кто, по его расчетам, не был арестован, и только в двух случаях услышал незнакомые голоса. Разгром, по всей вероятности, затронул центральное ядро, пощадив периферийные точки. Зная Пибера и Дюбуа, Сент-Альбер был уверен, что они будут молчать и он успеет перевести уцелевших на резервные квартиры. Следовательно, группа имела возможность возродиться в течение нескольких месяцев, и если работать не покладая рук, то примерно через полгода Центр сможет получить первые информации. Намечая этот срок, Сент-Альбер считался с тем, что ни одним из старых источников воспользоваться не удастся, а на поиски новых требуется не только время, но и деньги, которых еще нет, и надежная «крыша», которой тоже нет и не будет неопределенно долго.

И все-таки, каким бы тяжелым ни было положение, Поль не считал, что все потеряно, и, хотя имел приказ Центра в случае раскрытия «Симэкс» покинуть Францию, не спешил посылать через уцелевшие рации сообщение о своем отъезде. Квартира, снятая им для себя в качестве аварийной, давала серьезный шанс переждать первый этап. Когда же немцы ослабят рвение, следовало через третьих лиц попытаться воспользоваться небольшими секретными счетами в провинциальных банках, открытыми загодя в преддверии черного дня. Шифры этих счетов, кроме Поля, знал один Дюбуа…

Обдумывая перспективы, Поль как привязанный колесил вокруг Марше, не решаясь зайти на аварийную квартиру. Он снял ее сам и был уверен, что контрразведка никак не могла нащупать адрес, и все-таки не сумел заставить себя открыть дверь дома и подняться на третий этаж. Нерешительность, похожая на ту, которую испытывают дети перед порогом темной кладовой, останавливала его и гнала, прочь. Это была естественная и закономерная реакция нервов на шок, испытанный после звонка в контору, когда вместо баритона Пибера или тенора Дюбуа в мембране зашелестел обволакивающий голос конторщицы Мари. Присутствие Мари во втором кабинете, засекреченном, как спальня Синей Бороды, означало, что «Симэкс» превратилась в ловушку гестапо.

В конце концов Сент-Альбер заставил себя сделать первый шаг в сторону Шерш-Миди и, нащупав в кармане пятифранковик для консьержки, постарался больше не думать о пугающей пустоте, которую найдет в квартире…

До вечера было еще далеко, и Сент-Альбер, разбитый усталостью, не заглядывая в кабинет, прошел в спальню. В костюме и ботинках лег поверх одеяла, затянулся сигаретой и так и уснул, и проснулся от дыма, разодравшего легкие судорожным кашлем. Затоптав тлеющий коврик, Поль с тяжелой головой и слипающимися глазами добрел до крана и вымылся до пояса холодной водой.

Был час «между кошкой и собакой» — еще не вечер, но уже и не день. Без ночного пропуска, порванного вместе с удостоверением, Поль с темнотой рисковал нарваться на патруль. Обратную дорогу с набережной можно было считать прогулкой — в тайнике наряду с паспортами хранились заполненные бланки документов, гарантировавших беспрепятственный проход в любое время суток. Подумав об этом, Сент-Альбер решил идти немедленно, хотя и знал, что в такой час в зоне моста Аустерлиц не бывает безлюдно.

Набережная встретила его пронизывающим ветром. Сена, щедрая на запахи, воняла псиной; прохожие торопились, гонимые холодом и вонью, и все же Сент-Альберу пришлось добрые десять минут проторчать на ветру, делая вид, что шнурок на ботинке никак не хочет завязаться в пристойный бант. Справившись с ним, Поль оказался обладателем плоского сверточка, лежавшего дотоле в углублении парапета и потому промерзшего и влажного…

Обратный путь до квартала Марше Сент-Альбер, продрогший до основания, проделал, не задерживаясь ни на миг. От холода и волнения у него вновь тягостно и остро заныли недолеченные зубы.

Зубная боль истязала Поля всю долгую ночь и не менее долгое утро. Он провел их, сидя на полу и привалившись щекой к теплому кафелю печи. Консьержка, худая и жадная, как Гобсек, продала ему полдюжины брикетов, заломив за них цену, чудовищную даже для черного рынка. Поль заплатил, не споря, — у него не было талонов, а следовательно, и другого выхода.

Утром боль отпустила, почти улеглась, позволив Сент-Альберу позавтракать в бистро на углу. Просохшие за ночь документы и измененная внешность развязали ему руки. Фольксдойчу Бауэру нечего было опасаться полиции и патрулей.

День был сер и промозгло-влажен. По переулкам, стекавшим к Сене, Сент-Альбер добрался до Ситэ, не забывая, позвонить то из лавки, то из кафе своим радистам и удостовериться, что старые места покинуты ими.

Думая о тех, кто помогал ему, Сент-Альбер вспоминал их, каждого в отдельности. Они сделали не меньше, чем подпольщики из Сопротивления или волонтеры маки, хотя их пальцы нажимали не на гашетки пистолетов, а на головки телеграфных ключей.

Мысли о товарищах помогли Полю ненадолго отвлечься и забыть о боли, но на полпути к Ситэ она вспыхнула вновь, острее, чем прежде, и уже не отпустила — ни в этот день, ни в два последующих. На третьи сутки Сент-Альбер, вспомнив о приеме у Малепла, капитулировал и, дождавшись полудня, поехал на площадь Сен-Лазар.

Часы показывали 14.00.

Малепла, величественный, как архангел, в белом халате и черной шапочке, возник в дверях кабинета, заставив больных встрепенуться. Глазами совы, сонными и круглыми, Малепла обвел приемную и, задержав взгляд на Поле, небрежно кивнул:

— Прошу пройти.

В дверях он посторонился, пропуская Поля, и тут же шагнул следом, тесня его жирной грудью. Рвануться назад и выскочить Сент-Альбер не успел — двое в черном, стоявшие по сторонам проема, держали его мертвой, хваткой, а третий, тоже в черном, с серебряными погонами гауптштурмфюрера на плечах, не спеша пошел от окна, улыбаясь и покачивая бедрами.

Еще один немец — капитан вермахта — молча похлопывал стеком по голенищу, сидя на стуле в углу. «Конец», — подумал Поль и спросил:

— В чем дело, господа?

Продолжая улыбаться, гауптштурмфюрер корректно качнул пробором.

— Панвиц!

Повел рукой в сторону капитана. Представил:

— Геринг… Месье Поль Сент-Альбер, я не ошибся?

— Это он, — сказал Малепла.

Капитан покачался с пяток на носки.

— Обыщите его.

Гибкие пальцы с профессиональной быстротой и сноровкой ощупали Поля с головы до ботинок. Панвиц полистал протянутую агентом паспортную книжку. Передал ее Герингу. Сказал:

— Значит, Бауэр? Пусть так…

Капитан встал.

— Поехали? Где наручники?

— Не надо наручников, — сказал Панвиц. — Он не станет шалить. Сейчас ему не до этого.

«Конец, — как о чем-то постороннем, подумал Поль. — Кто сказал им о враче — Дюбуа?.. Нет, нет, не надо имен!.. Забыть все! Забыть раз и навсегда! Любые имена. Свое — тоже… Бауэр или Сент-Альбер — вот и все для протокола…»

Панвиц все еще покачивался на каблуках. Повернулся к Герингу.

— Как по-вашему, о чем он думает, капитан?

— Почему мы здесь.

— Ну нет! У этого господина отличная память, и он не мог забыть о записи в настольном календаре. Сдается мне, что он, придя сюда, готовился к встрече и его визит означает почетную сдачу в плен. Сейчас он в последний раз прикидывает, как подороже продать свои секреты, и пытается сообразить, чем мы располагаем.

«Значит, не Дюбуа!» Сент-Альбер, не пытаясь вырваться, стоял меж стражей. Страха не было. Метроном в груди, участивший было колебания, снова вернулся к обычному ритму. «Хвалят память, а я забыл… Глупый, чудовищный просчет… Но почему — конец?» Додумать он не успел: Панвиц, перестав улыбаться, ударил его коленом в пах. Оседая на пол, Сент-Альбер, как сквозь туман, увидел расплывающееся лицо Малепла и его всплескивающие руки… Новая боль внизу живота убила прежнюю. Разгибаясь, Поль сжал зубы и не почувствовал ничего…

Через пустую приемную, где уже не было посетителей, его вывели на лестницу. У подъезда ждали машины.

Улица смотрела на Поля стеклянными глазами окон. Воздух бил в лицо, согретый автомобильными моторами. Прохожие шарахнулись в стороны, освобождая проход. Вид бегущих родил в сознании Поля ассоциацию, окрепшую, пока его вталкивали в машину. Бежать! Еще не представляя, каким способом и когда он это сделает, Поль был уверен, что сумеет вырваться на свободу…

 

8

17.4.1943. Директору… В соответствии с тотальной мобилизацией личный состав вермахта увеличился с 1 января по конец марта на 286 тысяч боеспособных новобранцев. Кроме того… (неразборчиво)… на 290 тысяч. Переведено из других родов войск и набрано добровольцев 95 тысяч человек. Получили отсрочку от призыва 57 тысяч добровольцев из числа молодежи. Весь личный состав охранных и строительных батальонов, пригодный к строевой службе, переведен в ВВС и организацию Тодта. Нормальное пополнение… за счет выздоравливающих военнослужащих — 190 тысяч. «Норд».

(Радиограмма «Норда» Центру. 1943 г.)

Парижская трагедия была для Дорна уроком; повторения ее в Женеве он не имел права допустить. Именно этим объяснялись суровые меры, принятые им в отношении Розы и почти совершенно исключившие ее участие в деятельности группы. При содействии Мод Гамель рацию демонтировали и перепрятали в укромное место; Розу предупредили, что она не должна появляться в «Геомонд» или звонить Дорну. Роза спросила: а что же мне делать? Феликс ответил: выжидать. Он не хотел верить, что Петерс — германский агент, но тем не менее допускал такую возможность и полагал, что, прочитав телеграмму, Ганс рано или поздно или попытается объясниться с Розой, или каким-нибудь иным способом проявит заинтересованность. Тейлору было предложено при удобном случае навести справку о парикмахере Гансе Петерсе у капитана ХА.

Конец марта и две первые декады апреля не прояснили ничего. Капитан выслушал Тейлора, но от ответа уклонился, делая в дальнейшем вид, что разговора не было. Рация Розы продолжала бездействовать; Петерс ни словом не упоминал о происшествии; сведения от источников поступали без перебоев, и Центр выделил для их приема дополнительного оператора…

Заметка в утренней газете, подверстанная в левом углу первой полосы, попалась на глаза Дорну день спустя после выхода номера в свет. За строчками петита Дорн без труда угадал ответ — тот самый, которого тщетно дожидался от капитана швейцарской разведки.

Радиограмма, помеченная индексом «исключительно важно», ушла в Центр через передатчик Мод с ближайшим сеансом. Она гласила:

29.4.1943. Директору. По сообщениям местной печати, немцы ищут в районе Женевы нелегальный передатчик. Речь, очевидно, идет о станции Мод, которая находится в одном километре от границы. Чтобы не облегчать пеленгование передатчика регулярной работой, я предлагаю…

«Норд».

Центр ответил:

«Норд». 1. Мы согласны работать… по новой программе. 2. Категорически запрещаю работать и хранить резервную рацию в квартире Эдуарда. 3. Нужно непременно найти третьего радиста и установить третью станцию. Сообщите ваши возможности и предложения. Третья станция нужна. Объем работы требует ежедневной работы двух станций, и Мод в таких условиях не должна перегружаться. Она, кажется, очень нервная. Может быть, ей нужен отпуск?

Директор.

Прочитав телеграмму до конца, Феликс улыбнулся. В иную пору Мод, разумеется, не отказалась бы съездить в Давос, где апрель особенно хорош. В иную, но не сейчас, когда все члены группы понимают: предстоящая летняя кампания на Восточном фронте может оказаться решающей для судьбы войны. Все известия, сходящиеся в Женеве, указывают на то, что Гитлер готовится взять реванш за Сталинград…

Как Дорн и предполагал, Мод предложение об отпуске отклонила. Относительно работы на второй резервной квартире они договорились, что Гамели сами снимут где-нибудь в горах домик, по возможности не очень далеко от Женевы, чтобы Эдмонд был в состоянии ежедневно забирать бумаги из «почтового ящика».

Феликс ни в малейшей степени не был намерен пренебрегать советами Массона, хотя и переданными в весьма необычной форме. Поэтому и без того сведенные к минимуму встречи членов группы между собой были окончательно прекращены, а Джим получил задание взять на себя часть «почтовых ящиков» и пересылать Центру содержащуюся в них информацию, минуя «Геомонд». Только для Сисси было сделано исключение: с ней, как и с Тейлором, Феликс продолжал встречаться, заранее договорившись о явке и мерах взаимной предосторожности. Он превосходно сознавал, что меры эти не особенно надежны, и если формально следовать правилам ведения разведки, то группа должна «уйти на спячку», прекратив сбор, обработку и пересылку сведений, откуда бы они ни исходили и какой бы громадной ни казалась их ценность. Только после месяцев консервации, после смены адресов, «крыши», паролей, методов связи о коренной реконструкции системы общения с источниками следовало вновь распаковывать рации и вызывать Москву. Но чем чреваты для фронта эти самые месяцы покоя? В какой степени отразится на разработке операций штабов РККА молчание Женевы? И что значат, если быть откровенным перед собой, опасности, подстерегающие «женевцев», в сравнении с тысячами и тысячами жизней солдат, которыми будет оплачена «спячка»?

Приняв решение, Дорн не то чтобы примирился с предстоящими потерями, но, вплотную осознав их неизбежность, сказал себе: «Никто не упрекнет нас в том, что они напрасны», — и эта мысль, обдуманная им и взвешенная, пересилила остальные соображения…

…В мае Сисси посетили неожиданные гости. Их было двое, и они представились как супруги Вильмер. Сисси так и не уяснила, откуда они получили ее адрес. Вильмеры, отрекомендовавшись, назвали свои псевдонимы — Лоренц и Лаура и произнесли пароль, данный когда-то «женевцам» для встречи с Райтом. История, изложенная ими и выслушанная безмолвствующей Сисси, казалась правдоподобной и вместе с тем невероятной. По их словам получалось, что в качестве радистов «Интеллидженс сервис» они работали в Марселе и там случайно связались с Райтом через эмигранта-латыша — поставщика информации. В середине прошлого года контакт с Лондоном оказался утраченным, и Вильмеры целиком «замкнулись» на Райте, предупредившем их, что при провале надо пробираться в Женеву и использовать пароль с сигаретой и зажигалкой.

Сисси мастерски разыграла негодование:

— Еще одно слово, господа, и я звоню в полицию!

Лаура схватила ее за руку.

— Не торопитесь, мадам, выдать нас никогда не поздно. Лучше подумайте, откуда бы мы знали все?

— Что — все?

— О вас и ваших обязанностях по отношению к соотечественникам господина Райта.

Сисси, не тратя слов, выставила их за дверь, но они пришли вновь, раньше, чем Дорн успел принять определенное решение.

Феликс терялся в догадках.

Если Вильмеры провокаторы, намеревающиеся внедриться в группу, то почему» начинают не с него, а с Сисси? Расшифровав ее, контрразведка, чья бы она ни была, выходила на Дорна, при этом нетрудно было установить, что Сисси не располагала полномочиями принимать ответственные решения… Этот факт в слабой мере свидетельствовал за версию Вильмеров. Но, с другой стороны, Райт не имел представления о существовании Сисси, и к тому же пароль, переданный когда-то Центром, адресовался не ей, а непосредственно Дорну…

Единственный, кому была известна правда о Вильмерах, хотя и не вся, — Джим и пальцем не пошевелил, чтобы прийти Дорну на помощь. Больше того, он благодарил бога, что Дорн не догадывается о его осведомленности, и стремился скрыть ее, равно как и то, что о Вильмерах его информировал резидент «Интеллидженс сервис».

Это был трудный для Джима разговор, после которого он едва поборол искушение собрать чемоданы и, бросив все, бежать куда глаза глядят.

— Вильмеры — люди гестапо, — сказал резидент. — Не надо вздрагивать, Алекс, ибо то, что я скажу дальше, еще поразительнее. Вы должны постараться во что бы то ни стало переключить их на себя. Понимаете?

Джим потер лоб.

— Но это же… это равносильно гибели для меня!

— Не совсем. Дело ограничится кратковременным арестом, Алекс. Не делайте каменное лицо и поймите: ваша группа обречена. Вы слышали о Петерсе? Если нет, поясню: этот юноша ухаживает за одной из радисток. Помимо прочего, он осведомитель германского консульства и совсем недавно узнал кое-что об истинном лице своей подружки. Люди Массона наблюдают за ним, но он не дает повода для санкций. Но это не все. Один из ваших, взятый в Марселе, дал немцам показания о Женеве. Сведения точные — мы получили их прямо из Берлина. Вильмеры присланы сюда не ради вас и господина Дорна: немцам нужен тот, кто необходим и нам. И второй — Пакбо.

— Первый — это Люси?

— Вот именно, Алекс!

— Но при чем здесь мой арест?

— Вы — громоотвод. Простите за сравнение, но другого я не нашел. В глазах Вильмеров вам надо предстать в качестве руководителя. Они клюнут на это, и, когда достаточно скомпрометируют себя, БЮПО отправит их вместе с вами в тюрьму.

— Не понимаю…

— Вы расшифровали Люси? Нет? А Пакбо? Тоже нет?.. А господин Дорн знает их, но — убежден! — и не подумает передать их нам добровольно, пока мы не заставим его это сделать. Политическая ситуация меняется, Алекс, и правительство нажмет на Гизана, потребовав очистить Конфедерацию от красных агентов. Массон начнет с периферии, изолируя людей, подобных вам. Когда же господин Дорн останется один — с источниками, но без связи с Москвой, появимся мы и уладим сделку.

— Почему вы уверены, что Дорна возьмут последним?

— Он знает Люси, а тот — человек ХА. Нам слишком поздно удалось это установить.

Ярд встал. Прошелся по комнате. Покусывая губу, посмотрел на резидента. Англичанин сидел прямой как палка.

— Мне не импонирует ваше предложение.

— Тем хуже для вас, — был ответ.

 

9

Развязка наступила осенью.

Все лето и первые осенние месяцы группа действовала с полным напряжением сил. Дорн с одобрения Центра дал своим помощникам явку в Мадриде на случай бегства и предложил обеспечить нелегальный переход швейцарской границы, но желающих оставить работу не нашлось.

Ярд, преследуя собственные цели, избавил Дорна и Сисси от общения с Вильмерами. Ему удалось не без труда убедить товарищей, что если супруги — люди СД, то лучше будет спутать их карты, представившись в качестве руководителя: в крайнем случае Ярд, как британский подданный, мог воспользоваться защитой посольства.

Ярд был достаточно умен и ловок, чтобы Вильмеры не заподозрили его как подставное лицо. Время от времени он «проговаривался», подбрасывал им «материал», не оставлявший сомнения, что Лоренцу и Лауре повезло и они наткнулись на того, кто им нужен. Работали они грубо, и Джиму порой приходилось изо всех сил стараться не замечать допускавшихся супругами явных промахов.

В первую же декаду знакомства, когда Джим, приглашенный Вильмерами в гости, пил чай в гостиной в обществе Жоржа — Лоренца, Лаура (в быту — Иоганна) выпотрошила карманы его плаща в прихожей. Прощаясь, Джим обнаружил это и едва удержался от резкостей. Следом за тем обыску подвергся бумажник, предусмотрительно «забытый» Ярдом в куртке, которую он снял при следующем визите, ссылаясь на духоту. Внутренний карман куртки был заранее скреплен тонкой шелковинкой, оказавшейся порванной руками все той же Иоганны.

Оба случая стали известны резиденту «Интеллидженс сервис», но от Дорна Джим скрыл их, предвидя приказ прекратить встречи с Вильмерами и покинуть «засвеченную» квартиру.

В конце июля Лоренц и Лаура перебрались в Лозанну, поближе к жилищу Джима, где сняли маленькую двухэтажную виллу — комфортабельную и дорогую. Для эмигрантов, не располагающих средствами и затрудненных в передвижениях крутыми полицейскими правилами, этот шаг был, мягко говоря, неестественным, и Дорн забил тревогу. Джиму с трудом удалось успокоить его рассказом о наследстве, полученном Жоржем и Иоганной и депонированном загодя в Цюрихском банке.

«Деза», подброшенная Джимом Вильмерам, по всей очевидности, была принята в Берлине за правду. Игра продолжалась, напоминая дурно скроенный детектив. В первое воскресенье сентября Жорж пригласил англичанина на очередную чашку чая и, пока Иоганна хлопотала по хозяйству, вывел гостя в сад. Они гуляли по дорожкам вдоль фасада; рассказывая забавный анекдот, Жорж положил руку на плечо собеседника, развернув его лицом к окнам виллы. Заинтересованный этим маневром, но не подав и виду, Джим исподлобья скользнул взглядом по рядам окон. На втором этаже, прячась за портьерой, Иоганна наводила на него объектив фотоаппарата…

Поздно вечером, покидая виллу, Джим чувствовал легкий озноб при мысли, что в ближайшую неделю его фотография станет достоянием досье на Принц-Альбрехтштрассе. Будь его воля, он бежал бы тотчас же, не заходя домой, но приказ резидента был не из тех, которые можно было нарушить, не опасаясь непоправимых последствий…

История красными числами помечала дни календаря.

25 июля — крах фашистского режима Муссолини в Италии и свержение фашизма.

5 августа — первый салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода войсками Западного, Центрального, Воронежского, Брянского и Степного фронтов; салют, положивший начало залпам и фейерверкам, ставшим традиционными для завершающего этапа войны.

8 сентября — капитуляция Италии; освобождение Донецка (Сталино).

10-14 октября — ликвидация плацдарма германских войск на левом берегу Днепра…

Женева сообщала:

22.07.1943. Директору. Курьером от Рота. ОКХ планировало на Восточном фронте… наступление, чтобы взять за 5 дней Курск. Оно было готово пожертвовать двумя дивизиями… Из-за неудачи наступления и очень высоких потерь в ОКВ и штабе Клюгге царит большая растерянность. До 11 часов: вечера немцы полностью потеряли 3 дивизии, и еще 4 понесли тяжелые потери. Благодаря этому нужна перегруппировка. Резервы и материалы на Восточный фронт следуют из Берлина, Ганновера, Касселя, Людвигсгафена, Кайзерслаутерна, Штутгарта, Карлсруэ, Ульма, Бреслау, Сагана, Франкфурта-на-Одере, Клюгге потерял четверть наличных самолетов и шестую часть танков. «Норд».

Предупреждала:

10.10.1943. Директору от Вертера, 5 октября.

а) Между Волховом и участком Ленинграда… генерал Линдеманн начал оставлять выдвинутые вперед позиции.

б) В районе севернее Луги работоспособное население в течение двух недель мобилизуется и отправляется в Эстонию и Латвию. Большая часть депортированных будет использована для строительства в Латвии укрытий, бомбоубежищ и зимних помещений для вермахта… «Норд».

Отвечала на запросы:

Директору. От Вертера… Решительная атака на Витебск ожидается в юго-восточной части города, там, где нет связанных друг с другом оборонительных сооружений… Хорошо оборудованы позиции лишь с северо-восточной и северной части города на участках Сураж и Городок. «Норд».

Спокойно и деловито, словно и не висел над головой дамоклов меч, «женевцы» выходили в эфир, выстукивая позывные Центра.

…Первыми были арестованы Гамели.

8 октября 1943 года две черные машины с седоками в штатском резко затормозили у подъезда дома № 192 по улице Флориссан. Было 9 часов утра.

Комиссар полиции из дивизиона Ротмунда предъявил Эдмонду ордер, подписанный Генеральным адвокатом. В нем ни словом не упоминалось об основании на арест, и дело внешне выглядело как превентивный шаг полиции, совершаемый вне всякой связи с ХА. Эдмонд прочел бумагу от первой до последней строчки, давая тем самым Ольге несколько минут, чтобы выставить в окне «аварийный сигнал». Комиссар ничем не проявлял нетерпения: его люди стояли в столовой, ожидая приказа приступить к обыску.

— Я подчиняюсь насилию, — сказал Эдмонд и пожал плечами. — Это ошибка, господа.

— Вполне возможно, — ответил комиссар и посмотрел на агентов: приступайте…

Дорн подошел к дому на улице Флориссан в 9.40. Ваза в окне, выставленная Ольгой и не стронутая с места во время обыска, предупредила его. Описав дугу, Феликс свернул на авеню Крич, а с нее — на Маланю, откуда было рукой подать до улицы Генри Мюссара. Может быть, удастся предупредить Розу.

Но было поздно.

Две машины, приткнувшиеся у тротуара неподалеку от дома 8-бис, не оставляли сомнения: у Розы — непрошеные гости. Шагом гуляки Дорн обогнул угол и остановился возле галантерейной лавочки.

Ждать пришлось недолго. Несколько минут спустя Роза возникла на пороге дома. Ее сопровождали двое. Еще двое вывели скованного наручниками светловолосого парня. Когда его усаживали в машину, Дорн узнал Петерса… Машины отъехали, и Феликс проводил их взглядом.

Из телефона-автомата он позвонил Джиму, не надеясь, впрочем, что и здесь его не опередили агенты БЮПО. Гудки, догоняя друг друга, били в мембрану набатом, пока, оборвав их, Ярд не ответил; голос у него был глухой и сонный.

— Эдуард заболел, — сказал Дорн. — Роза также захворала. Немедленно идите за доктором.

Линия Женева — Лозанна работала с перегрузкой, и голос Ярда исчезал, превращался в неразборчивый шепот.

— Хорошо…

Феликс повесил трубку и вздохнул с облегчением. Оставалось предупредить Сисси, и после этого можно было подумать о себе.

Сисси поняла все с полуслова.

— Я и Бэтчер готовы, — сказала она. — Сейчас уходим.

— Перебравшись, ждите: я найду вас.

— А вы сами?

— Поторопитесь, Сисси!..

На рю де Лозанна Дорн не вернулся. «Геомонд» умерло; оставалась только легальная оболочка, которой предстояло сделаться предметом полицейского любопытства. Имущество издательства, очевидно, должно было пойти с молотка в счет уплаты по закладной под оборудование конторы и удовлетворения мелких претензий заказчиков.

Обосновавшись на нелегальной квартире и избегая появляться без надобности на людях, Дорн выжидал, наблюдал издалека за всеми, кто остался на свободе. Сисси и Бэтчер ушли в подполье: все источники, включая Пакбо, Люси, Грау, Рота и связанных с Тейлором помощников, были предупреждены и успели уничтожить компрометирующие материалы. Люси все еще находился под охраной ХА; за домом надзирало не меньше десятка сотрудников БЮПО. Было ясно, что Роже Массой готов защищать своего лучшего информатора любыми средствами.

Удивлял Джим. Он жил, как и до арестов, на старой квартире в Лозанне и продолжал встречаться с Вильмерами, хотя Дорн не раз пытался заставить его сменить квартиру и документы.

— Посольство прикроет меня, — отвечал Джим на упреки Дорна. — Моя квартира чиста, и, согласитесь, было бы смешно бежать ни с того ни с сего, давая полиции пищу для подозрений.

В этих словах была своя логика, и Феликс по совету Центра предоставил Джиму полную самостоятельность для решения вопроса, как быть.

Рация Джима — единственная — продолжала выходы в эфир.

К несчастью для Ярда, Дорн так и не дал ему права самому шифровать сообщения Люси и передавал их уже закодированными, что заставило резидента поторопить события. Последнее объяснение представителя «Интеллиджеис сервис» и Джима было бурным. Резидент считал, что Александр Ярд подошел к порогу своих возможностей и дальнейшая игра с «Нордом» шла на пользу только русским.

— Вас арестуют завтра, — предупредил резидент. — Навязывать Массону час и условия мы не в состоянии, так что будьте начеку.

— Я все уничтожу, — заверил Джим. — Рацию, бумаги… Каким временем я располагаю?

— Я же сказал: вас арестуют завтра. Постарайтесь в последнюю минуту связаться с Центром и послать «аварийный сигнал».

Джим догадался. Запротестовал:

— Я не давал согласия работать с вами после войны.

— А я и не предлагаю…

— Тогда зачем все это?

— На всякий случай, Алекс… Мужайтесь и ждите…

За Ярдом пришли 20 ноября. Был 1 час. 15 минут ночи. Запершись в спальне, англичанин работал на ключе. Дверь трещала, когда он отстукивал последние слова — открытым текстом: «За мной пришли! Прощайте!» Центр ответил: «Вас поняли». И прекратил связь.

Дубовая дверь все никак не могла рухнуть. Джим налил в тарелку бензин и углом сунул в огонь кодовую книгу. Сгореть она, разумеется, не могла, но в протоколе попытка уничтожить шифр должна была найти отражение. Подождав, пока угол обуглился, Джим шагнул к двери и открыл ее…

Группа «Норд» лишилась последней действующей рации.

Передавая себя в руки БЮПО, Джим не догадывался, конечно, что резидент, торопя его арест, тем самым неожиданно оказал своему агенту немаловажную услугу. Из захваченных после войны архивов РСХА выяснилось, что супругам Вильмер было поручено подготовить физическое уничтожение мнимого руководителя группы. Дата убийства была отнесена на 23 ноября.

…Узнав о судьбе Ярда, Дорн встретился с Сисси.

Дорожки завели их в глубь парка. Голые деревья, пугающе черные от дождя, ныли под ветром. Феликс кончиком зонта отбрасывал камешки из-под ног. Лицо его, затененное обвисшими полями шляпы, казалось серым.

— Вы больны? — спросила Сисси.

— Скорее устал…

— Где Роза и остальные? Что-нибудь известно о них?

Дорн снял шляпу. Стряхнул капли.

— Арестованных содержат в тюрьме Буа-Мермет. Это в Лозанне…

— Прекращаем работу, Виктор?

— Посоветуемся. Я рассчитываю на вас и Бэтчера.

— У вас есть план?

— Разумеется, — сказал Дорн и улыбнулся. — А у вас?..

 

10

«Приговор. В пятницу вечером военный трибунал IА после двухдневного слушания дела по обвинению шестерых лиц вынес приговор. Он соответствует требованию обвинителя майора Лев.

(Из приговора по делу разведгруппы «Норд», вынесенного военным трибуналом IA»).

Александр А. Ярд, англичанин, 42 лет, инженер, виновен в разведывательной работе, направленной против иностранного государства (Германии), нарушении закона о нейтралитете, хранении средств радиопередачи; приговаривается к 2,5 годам тюрьмы, 800 франкам штрафа, высылке из страны на 15 лет, возмещению 8/30 судебных издержек; обнаруженные при нем предметы и его счет в Банкгезельшафт конфискуются.

Феликс Дорн, 48 лет, местопребывание неизвестно, виновен в нанесении ущерба иностранному государству, вышеуказанных деликтах — по отношению к нейтралитету и передатчикам, в проведении военной разведывательной работы, тайном переходе границы; приговаривается к 3 годам тюрьмы, штрафу в 10 000 франков, высылке из страны на 15 лет и возмещению 10/30 судебных издержек.

Его супруга Юлия Дорн, 46 лет, местопребывание неизвестно, виновна в нанесении ущерба иностранному государству (Германии) и тайном пересечении границы; приговаривается к 1 году тюрьмы, высылке из страны на 10 лет и возмещению судебных издержек в размере 3/30.

Дела остальных обвиняемых рассмотрены в их присутствии. Трибунал приговорил:

Эдмонда Гамеля, радиотехника, виновного в нарушении закона, запрещающего установку радиопередатчиков, в ведении разведки в пользу иностранного государства, в нарушении нейтралитета, — к 1 году тюрьмы с зачетом 3 месяцев предварительного заключения, пятилетнему условному заключению, денежному штрафу в 1000 франков и возмещению 4/30 судебных издержек.

Ольгу Гамель, его жену, виновную в нарушении нейтралитета и закона, запрещающего установку радиопередатчиков, — к 7 месяцам тюрьмы с зачетом 3 месяцев предварительного заключения, пятилетнему условному заключению и уплате 2/30 судебных издержек.

Маргарет Болле-Шварц, [28] виновную в ведении разведки против иностранного государства (Германии), нарушении закона о нейтралитете и закона, запрещающего установку радиопередатчиков, — к 10 месяцам тюрьмы с зачетом 272 дней предварительного заключения, пятилетнему условному заключению, денежному штрафу в 500 франков и возмещению 3/30 судебных издержек».

 

11

Хмурым утром последнего вторника декабря Гизан ожидал шефа ХА в каминном зале. Генерала знобило, и он кутался в теплую венгерку на двойной подкладке. Массон задерживался.

Впрочем, ожидание затянулось не настолько, чтобы вызвать гнев Гизана, и первый вопрос, обращенный к вошедшему Массону, звучал дружелюбно.

— Со щитом иль на щите?

Массон, бесстрастно посасывая погасшую трубку, прошел к камину. Прежде чем ответить, погрел ладони над огнем.

— Наши английские друзья не хотят верить, что группа была такой малочисленной. Им все кажется, что двое или трое — самые главные — ускользнули и плетут новые сети.

— И вы?..

— Я разуверил их…

Микрофоны, вмонтированные в стены комнат, заставляли Массона быть особенно осторожным в этой части разговора. Даже правительству ни к чему было знать подробности о планах ХА, видное место в которых занимали поиски скрывавшегося Дорна. Русский разведчик словно испарился, и хотя сотрудники Жакийяра «зацепились» за Сисси и Бэтчера, им не удалось проследить линию связи между ними и «Нордом». Массон понимал, что Гизан ждет от него ответа, однако такой разговор неизбежно оказывался сопряженным с именами Адольфа Гесслера и Ксавье Шниппера, а полковник при всем желании не смел и думать о том, чтобы назвать их вслух. Гесслер и сегодня продолжал оставаться лучшим в истории ХА источником информации, и Массон не собирался уступать его никому. После ликвидации ядра русской группы ХА позаботилось о Гесслере, утроив меры предосторожности и наладив хорошую связь между ним и виллой Штуц. На крайний случай Массон решился прибегнуть к особым мерам: БЮПО имело приказ оборудовать в одной из камер тюрьмы Буа-Мермет приемо-передающую станцию, а самую камеру превратить в жилье для почетного «гостя». Жакийяр, единственный, кому Массон доверял, взял на себя выполнение этой задачи и справился с ней как нельзя лучше.

— Ну, а немцы? — спросил Гизан, круто меняя тему разговора.

Массон перевел дух. Беседа скользнула в безопасное русло.

— Полагаю, они удовлетворены.

— А войска на границах?

— Шелленберг все еще надеется, не влезем ли мы в ловушку с головой. Вспомните, генерал, он много ждал от демарша с фальшивым планом нападения. Счастлив бог, что белые нитки слишком торчали наружу и в совете, прислушавшись к ХА, не дали себя спровоцировать…

…В эти же дни декабря в разных местах Европы состоялось еще два разговора, затронувших примерно те же темы.

Первый из них произошел в Берлине на Принц-Альбрехтштрассе, и участниками его были Кальтенбруннер и Шелленберг. В результате разговора и достигнутого в его ходе сговора двух высших руководителей службы безопасности в анналах РСХА был закреплен миф о 35 тысячах русских агентов, пронизавших Западную Европу и объединенных в некий, сверхъестественно осведомленный «Русский оркестр».

Встреча началась с упреков Кальтенбруннера и ссылки на то, что сообщения швейцарской печати об аресте русских разведчиков четко обрисовывают границы группы, сведя ее численность к десяти-двенадцати работникам. По мнению Кальтенбруннера, и эта цифра была завышенной примерно вдвое, поскольку в нее включались источники.

— Вместе с Парижем, Женевой, Брюсселем и марсельской ячейкой Райта мы не наберем и полутора десятков кадровых разведчиков русских. Чем вы думали, Шелленберг, когда называли тысячи?

Шелленберг, улыбаясь, посмотрел на Кальтенбруннера.

— Цифра исходила от абвера, и я только согласился с его доводами.

— Дополнив их своими? Смотрите, Канарис докажет, что РСХА валит с больной головы на здоровую…

— Пусть попробует, — сказал Шелленберг.

…Третий разговор состоялся в Москве.

Кабинет на втором этаже. Стол; еще один, поставленный перпендикулярно к первому и покрытый зеленым сукном; венские стулья; телефоны на тумбочке, в том числе и белый аппарат ВЧ.

Тихий дом на тихой улице.

У начальника управления на плечах шинели, на погонах таял снег. Стряхивая его, он весело поглядывал на плотного немолодого генерала, листавшего бумаги в ожидании, пока начальник разденется. Оба только что вошли в кабинет, встретившись на лестнице.

— Чем порадуешь?

Генерал раскрыл папку. Бланк сводки лег на стол.

— Женева дает знать о себе.

— Как Дорн?

— Перебрался на новое место.

— Попросите его не торопиться. Напомните, что война идет к концу, а с ней — и его работа в Швейцарии. Впрочем, не лучше ли отозвать его сейчас? Запросите его мнение на этот счет.

— Он откажется уехать.

— И все-таки запросите.

Генерал сделал пометку на бланке. Достал еще один.

— Срочная из Парижа.

— О чем?

— Сообщают о побеге Сент-Альбера… Бежал примерно месяц назад.

— А мы узнаем сейчас?! Как это произошло?

— Вы имеете в виду задержку сообщения?

— Да нет же! Побег!

— В общих чертах дело обстояло так: Сент-Альбера вывезли на обследование к врачу. Сопровождали, как водится, сотрудники гестапо и отдельно наряд фельджандармерии. Командовал обер-лейтенант Вилли Берг.

— Что за лечебница? Кто хозяин?

— Стоматологический кабинет «Бэйи». Личности участников этой истории устанавливаются и проверяются.

— Кто сообщил?

— Источник — органы французского Сопротивления.

— Что еще известно?

— Сент-Альбера ищут по всей Франции. Подняты на ноги охранные части, гестапо, абвер, французская полиция и старая агентура «Сюртэ женераль» и Второго бюро.

Генерал захлопнул папку и встал.

— У меня все!

За окном декабрь валил и валил снега.

Белые частые хлопья, медленно кружась, устилали землю. Ветер гнал их на запад, туда, где вздыбленная взрывами земная кора напоминала дымящуюся рану.

Орудийные стволы, раскаляясь, изрыгали огонь.

Солдат, отдыхая перед атакой, отер рукавом ватника терпкий пот со лба и, прислушавшись, передернул плечами — осколок просвистел над самой головой. Он очень хотел жить, солдат, и берегся от зряшной смерти, забывая о ней лишь во время боя, когда не оставалось места для мысли о себе, а была одна — одолеть эти двадцать, пятьдесят, сто метров и, переждав немного, рвануться снова вперед, одолевая следующие сто…

Война…

Бой за боем за плечами. И тысячи боев — впереди.

Ротный свисток поднял солдата.

Он встал, поудобнее перехватил автомат и вместе с другими людьми в ватниках и шинелях, рабочими войны, побежал, проламывая плечом стену из стали и свинца. И не было на свете силы, способной остановить его — человека, чей ратный путь мог окончиться не раньше, чем с последним выстрелом, знаменующим Победу…