— Он был хорошим разведчиком, потому что не выделялся из толпы. У него была заурядная внешность. Помнится, он был среднего роста, но никаких особых примет я не могу назвать.
— Понятно. Как вы думаете, он не был похож на меня?
О.Пинто,
Охотник за шпионами
Меня мутит. Меня ужасно мутит. Синий ночник ускользает от взгляда, из полумрака выплывают оранжевые обручи серсо, и я чувствую себя во власти морской болезни. Не надо было столько пить.
Никогда бы не подумал, что и фон Кольвиц способен набраться как губка. Под конец он был совершенно пьян и забыл о своем нордическом достоинстве. Проводник, прежде чем унести пустые бутылки и постелить белье, долго трудился, очищая коврик и поливая его сосновым экстрактом.
Фон Кольвиц опьянел столь неприлично быстро, что я вначале подумал, что это блеф, игра. После третьей дозы он сделался высокомерным и подозрительным. Пришлось показать письмо из министерства экономики и предложить тост за торговлю и промышленность. Следующую рюмку мы опрокинули за СС. Письмо лежало на диванчике фон Кольвица, и я боялся, что оно запачкается. Ладони у меня снова стали потеть.
Фон Кольвиц спросил:
— Вы уже бывали в министерстве?
Я ответил:
— Нет, — и стал ждать, о чем он еще спросит.
— Чем вы торгуете — хлебом?
— И табаком, и мясом… Чем придется.
— А станками? Прокатом? Или, может быть, парашютным шелком?
— Это шутка?
— Нет, почему же… Просто хочу понять, что общего между вашим “Трапезондом” и министерством экономики, занимающимся исключительно промышленностью.
Он уже и раньше ставил мне ловушки. С самого начала. Зубцы капканов были неважно замаскированы, и мне доставляло удовольствие наблюдать, как, захлопываясь, они захватывают воздух. Любой мальчишка в Софии мог ответить на вопрос, где находится германское посольство и сколько в доме этажей. Моя контора была в трех шагах от него — каждое утро, сворачивая с улицы Патриарх Евтимий на улицу Граф Игнатиев, я имел счастье любоваться угловым особняком в стиле бельведер. Куда труднее было припомнить внешность его превосходительства посланника, но я припомнил, и капкан опять сработал вхолостую.
После этого, как мы прикончили “Плиску”, я отважился спросить фон Кольвица, едет ли он только до границы или мы окажемся попутчиками до самого Милана.
— Я еду домой, — сказал фон Кольвиц. — Маленький отпуск… Где вы остановитесь в Берлине?
— Где удастся.
— Если будут трудности, позвоните мне… Позвоните дежурному офицеру — семь — шестнадцать — сорок три, и он меня разыщет…
— Вы так любезны! Еще вина?
— За болгар! За союзников!
И вот на тебе: после такого тоста, после обещания помочь — вопрос о министерстве, на который я бессилен ответить.
Вид у меня, надо полагать, был достаточно глупый, хотя я изо всех сил старался заинтересоваться этикеткой на бутылке шнапса. На ней был изображен веселенький пастушок, играющий на свирели. Фон Кольвиц взял у меня бутылку и наполнил рюмки.
— Ну, ну, можете не отвечать, если не хотите. Я привык уважать чужие секреты, господин Багрянов.
— Как вы догадались?
— На письме есть пометка моего друга доктора Делиуса — маленький крючок в самом низу листка.
— Доктор Делиус — торговый атташе посольства, и я знакомил его с письмом.
— Это я и имел в виду. Прозит!
Мы выпили еще, и фон Кольвиц совсем расклеился. Его умения держаться хватило ровно настолько, сколько требовалось, чтобы выслушать мой рассказ о встречах с доктором Делиусом — рассказ, расцвеченный описанием внешности доктора и обстановки его кабинета. Выпить за своего друга Отто Делиуса фон Кольвиц не успел — начались неприятности, пришел проводник и, убрав бутылки, стал вычищать коврик. Фон Кольвиц смотрел на него как на привидение.
Я лежу и вслушиваюсь в тоненький храп фон Кольвица. Серсо все еще плавают под потолком, а морская болезнь вызывает ни с чем не сравнимые страдания. Кроме того, меня познабливает от мысли, что фон Кольвицу, возможно, утром не понравится вчерашняя откровенность.
Самое скверное, если при оберфюрере окажутся секретные документы. Один шанс на тысячу, что это так, и дай бог, чтобы он не выпал на мою долю.
“Спокойно, Слави!” — твержу я себе и пытаюсь привести мысли в порядок. Конечно, нельзя исключить печальную возможность, что, проснувшись, фон Кольвиц в приступе полицейской подозрительности ссадит меня в Триесте и сдаст в контрразведку. Он, конечно, не выбалтывал секретов, а я не пытался их выведать, но будет ли он поутру уверен в этом? Или, спаси господь, после попойки у оберфюрера наступит провал памяти, и содержание наших невинных разговоров выветрится, уступив место сомнениям: “А не сболтнул ли я лишнего?”
Есть ли при оберфюрере служебный пакет? Пожалуй, нет. Его никто не сопровождал, а уважающий себя чиновник РСХА не рискнет везти секретные бумаги без охраны. Тем более в долгую командировку.
Он сказал: “В отпуск, Слави!”
Как бы не так! Хотел бы я найти отпускника, избирающего самую длинную и неудобную дорогу домой. Белград — Триест — Милан — Берн или Женева — Париж и только потом уже автострадой до Берлина. Не лучше ли было срезать путь вдвое и ехать в родные пенаты через Вену и Мюнхен? Правда, я и сам не следую истине, гласящей, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками, но Слави Николов Багрянов — коммерсант, а не контрразведчик, стосковавшийся по семье и тихим комнатам без крови на обоях.
Я закуриваю и, закинув руки за голову, вытягиваюсь во весь рост на диване. В таком положении меньше качает и легче думать. Светящийся кончик сигареты выхватывает из темноты вершину желтого лысого бугра. Я рассматриваю его, скосив глаза, и в тысячный раз огорчаюсь: разве это нос?! Толстый, приплюснутый — никакого намека на сходство с классическими образцами.
Моя внешность всегда расстраивает меня. Сказать, что я не красавец — значит ничего не сказать. У меня мясистые щеки, широченный рот и редеющие волосы. Такие лица заполняют страницы юмористических журналов, а в жизни принадлежат, как правило, доверчивым мужьям и добродушным простакам, обкрадываемым своими экономками. Примет ли фон Кольвиц, восстав ото сна, мою внешность в расчет, или же его подозрительность окажется безграничной?
Ответа нет, и я покладисто расстаюсь с размышлениями о грядущих вариантах, чтобы перейти к двум деталям, затронутым в разговоре. Обе они не таят опасности, и думать о них сущее удовольствие.
Прежде всего Делиус. Признаться, я и не догадывался, что он связан с секретными службами империи. Для меня, как, впрочем, и других коммерсантов, он был и оставался торговым атташе, малозаметной спицей в колеснице его превосходительства посланника Бекерле. Теперь я повышаю ему цену и мысленно одеваю в подходящий мундир. Друг оберфюрера не может быть в чине ниже майорского. Так и запишем.
Вторая деталь связана с письмом. Точнее, с визой в левом нижнем углу, играющей, как выяснилось, роль “сезама” при общении с чинами РСХА. Отныне и до самого Берлина письмо будет храниться не менее бережно, чем детективный роман с пистолетом на обложке… Что же, это уже кое-что…
Докуриваю сигарету и давлю ее в пепельнице. Так не хочется вставать, но храп фон Кольвица режет перепонки, и я должен бежать от него в спасительную тишину коридора. Пойду умоюсь.
В туалетной я долго держу голову под холодной струей. Мало-помалу боль стихает, концентрируясь где-то у затылка. Глотаю на всякий случай таблетку аспирина и делаю несколько приседаний. Сейчас я не отказался бы от чашечки кофе. Не разбудить ли проводника?
Помня об усатом д’Артаньяне, я выскальзываю из купе на цыпочках. Но чему суждено быть, то неминуемо происходит. Первой меня настигает Чина — уже в середине коридора, а следом долетает голос хозяйки. Мысленно подняв руки кверху, оборачиваюсь и капитулирую перед распахнутым халатиком и чарующей улыбкой.
— Это вы? Не спите? Как странно… — Синьора тихо смеется и запахивает халат. Подносит руку к груди. Чина юркает в купе и рычит на меня, давая синьоре повод продолжить разговор. — Маленький чертенок! Она совсем отбилась от рук… А я не мужчина и не могу ее наказать.
От меня требуют рыцарства, и я вынужден играть донкихота.
— Поручите это мне.
— А вы можете?
— Вряд ли…
— Я так и думала: вы непохожи на человека, способного обидеть беззащитного.
По-итальянски я говорю хуже, чем по-немецки, но все же достаточно бойко, чтобы ответить галантностью:
— Вы так благосклонны, синьора…
В результате три минуты спустя я уже сижу в купе д’Артаньяна… Синьору зовут Диной. Дина Фер-раччи виконтесса делля Абруццо. Представляясь, я именую ее “эччеленца”, но она протестует:
— Просто Дина.
— Тогда — просто Слави.
Поразительно, как быстро сближаются люди, оказавшись в вагоне-люкс симплонского экспресса И суток не прошло, а я уже на короткой ноге с оберфюрером СС и итальянской аристократкой. Сам факт пребывания в литерном вагоне заменяет для людей известного круга рекомендательные письма и все такое прочее.
Дина тихо воркует, и бриллианты у нее в ушах горят, как радуга.
— Вы едете в Милан?
— В Рим.
— И не остановитесь в Милане?
— У меня там нет знакомых, синьора.
— Мы же условились — Дина… А я? Бог покарает меня, если я откажу вам в гостеприимстве.
— Благодарю за честь, — бормочу я и осторожно глажу болонку. — Если обстоятельства позволят…
— Но нельзя же не осмотреть Милан! Уверена: вы никогда себе не простите, если проедете мимо. Без Милана нет настоящей Италии.
— Рад буду убедиться.
— Я знала, что вы согласитесь. У вас хороший характер, Слави.
Все хвалят мой характер, но не мое лицо. Дине нравлюсь не я — Слави Багрянов, тридцатипятилетний толстяк, а мое положение состоятельного холостяка. Когда женщине за сорок, трудно рассчитывать на более блестящую партию.
Дина опять тихо смеется — голубица, завидевшая корм:
— Ночь… тишина… Как странно…
Пора уносить ноги.
— Весь мир — великая странность, — изрекаю я и встаю.
В коридоре тихо и светло. Сияют начищенные ручки; в полированном орехе панелей отражается блеск хрустальных бра. Оскальзываясь на ковре, добираюсь до своего купе и вхожу.
Фон Кольвиц не спит. Сидит в полном облачении и читает мой детектив. Словно и не он полчаса назад храпел, перегрузившись спиртным. Окно наполовину опущено, и сырой сквозняк гуляет по полу.
Фон Кольвиц отрывается от книги. Губы его сухо поджаты. Он расцепляет их и говорит холодно и трезво:
— Виноват… Книга попалась мне на глаза, и я воспользовался ею без вашего разрешения. Нет лучшего средства от бессонницы, чем уголовный роман.
— Вы так находите? — говорю я и сажусь на свое место. — Меня он не убаюкал.
Я отлично помню: книга лежала под подушкой и никак не могла попасть фон Кольвицу на глаза.
Один черт ведает, чем все это кончится.
***
Главное управление полиции безопасности и СД. AMT-IV. Группенфюреру Лернеру — для сведения.
Реферат IV-2-III. Оберфюреру Штейнеру.
26/07. 1942.
Триест.
Оберфюрер!
По пути в Берлин я, в силу оплошности чинов белградского гестапо, был вынужден следовать в купе, занятом болгарским гражданином Слави Николовым Багряновым, коммерсантом из Софии. Обстоятельства сложились так, что я не имел возможности уклониться от выпивки, навязанной мне Багряновым, и, как следствие ее, от обмена мнениями по ряду пунктов политики Германской империи. Уже вначале мне показалось, что интерес, проявляемый Багряновым к моей личности, не случаен и продиктован какими-то особыми соображениями. Предложение выпить и последующая беседа укрепили во мне эти подозрения.
Через чинов СД, сопровождавших поезд, я дал телеграмму в Триест компетентным органам итальянских властей с просьбой проверить подлинность документов и личности Багрянова.
Посылая Вам свой рапорт, одновременно прошу дать указание соответствующим рефератам и нашему представителю в Софии в кратчайший срок установить все, что представляется возможным, о Слави Николове Багрянове, София, фирма “Трапезонд” — сельскохозяйственные продукты, экспорт и импорт. Особое значение следует придать выяснению связи между Багряновым и др-ом Делиусом, особоуполномоченным абвера в Болгарии, поскольку Багрянов располагает официальными документами, завизированными Делиусом. По моим сведениям, Багрянов направляется в Берлин по одному из двух маршрутов: либо через Рим — Женеву и т. д., либо через один из итальянских портов — Марсель (или Ницца) — Париж и т. д.
В случае, если Багрянов прибудет в Империю, прошу организовать тщательное наблюдение за ним, о результатах которого надлежит уведомить меня через офицера для поручений при группенфюрере Лернере. Прошу также никаких активных действий (задержание, арест) против Багрянова не предпринимать, если окажется, что за его поступками стоит определенная цель, враждебная интересам Империи; в этом случае все необходимые шаги будут предприняты работниками моего аппарата и лично мною.
Хайль Гитлер!
Фон Кольвиц, СС-оберфюрер.