Положение на Севастопольском фронте с каждым днем усложнялось. Вот что рассказывают архивные документы об обстановке под Севастополем в те дни.

29 июня в 2 часа 00 минут противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь по южному берегу Северной бухты в районе Киленплощадка — электростанция. Одновременно по этому же району вражеские бомбардировщики произвели несколько групповых налетов.

В 2 часа 15 минут по всей Северной бухте гитлеровцы пустили дымовую завесу, которая благодаря слабому северному ветру медленно двигалась к южному берегу бухты.

В 2 часа 35 минут враг на шлюпках и катерах начал переброску десанта в направлении Троицкой, Георгиевской и Сушильной балок. Отражение десанта затруднялось сплошной пеленой дыма и пыли от разрывов снарядов, мин и бомб.

Оборонявшие этот участок южного побережья артиллеристы 177-го и 2-го дивизионов береговой обороны потопили часть шлюпок и катеров до подхода их к берегу, но большая часть плавучих средств противника дошла до берега и высадила десант.

Около 3 часов ночи посты 3-го артиллерийского дивизиона береговой обороны и наблюдатели первого сектора обнаружили 12 моторных шхун. Они вышли из Ялты с десантом и шли от мыса Айя в направлении Херсонесского мыса. Это была уже прямая угроза Херсонесскому аэродрому.

Батарея № 18 под командованием старшего лейтенанта Н. И. Дмитриева на траверзе Георгиевского монастыря потопила девять шхун, а три ушли в море.

В 4 часа 00 минут противник, готовясь к наступлению, открыл артиллерийский огонь по рубежам обороны I и II секторов — по высоте 75,0, Сапун-Горе, высоте Карагач и деревне Кадыковка. Это была подготовка к решительной атаке. К вражеским артиллеристам подключилась авиация: группы от 30 до 120 самолетов усиленно бомбили этот район.

В 5 часов 30 минут противник двумя группами при поддержке танков перешел в наступление. Из района Федюхиных высот двинулись части 170-й пахотной дивизии немцев, из Новых Шулей — части 18-й пехотной дивизии румын. Немцы шли в направлении Сапун-Горе и Хомутовой балки, а румыны — к высоте 75,0 и хутору Дергачи. Во втором эшелоне противник держал в резерве 72-ю пехотную дивизию.

Днем и вечером не утихали ожесточенные бои по всему фронту от Северной бухты до Карагача.

Наша авиация ночью сделала 21 вылет на позиции противника. Семь истребителей прикрывали Херсонесский аэродром, куда продолжали прибывать транспортные самолеты. Три И-16 вылетали на штурмовку вражеских войск.

Ослабленные непрерывными боями части 386-й стрелковой дивизии, 8–, 7– и 9-й бригад морской пехоты оказывали упорное сопротивление, зачастую переходили в рукопашную схватку. Но противнику все же удалось прорваться в стык 8-й бригады и 386-й дивизии, нарушилась связь с командованием СОРа и соседями.

Флагманский командный пункт Севастопольского оборонительного района, командный пункт Приморской армии и береговой обороны были перенесены на запасной КП — на 35-ю батарею.

35-я батарея находилась на Херсонесском мысу и готовилась защищать главную базу флота от вражеских линкоров и линейных крейсеров. Было на ней четыре 305-миллиметровых орудия, установленных в двух башнях кругового обстрела.

Все боевые механизмы, силовая станция, кубрики для личного состава и другие подсобные помещения нходились в бетонном массиве. Батарея имела также 45-миллиметровые орудия и пулеметы для отражения воздушных налетов. Разветвленная система блиндажей и окопов была подготовлена на случай нападения противника с суши.

В бой батарея вступила 7 ноября 1941 года, но не против линкоров и крейсеров, а против наступавшей с севера гитлеровской сухопутной армии. Почти полутонные снаряды доставали врага на расстоянии до 40 километров. Противник, неся большие потери от огня батареи, стремился подавить ее, производил групповые налеты бомбардировочной авиации, обстреливал артиллерией со своих крупный батарей.

Но 35-я батарея стойко держалась и продолжала громить врага.

Ко времени второго штурма, в декабре 1941 года, стволы орудий поизносились, их сменили, хотя каждый ствол весил без малого 52 тонны. Потом этот опыт применили и на 30-й батарее, где тоже сменили стволы.

После выхода книги «Прорыв» я получил несколько писем от командира батареи подполковника запаса А. Я. Лещенко и теперь могу подробнее рассказать о последних днях батареи.

С Алексеем Яковлевичем я не раз встречался в годы войны и в послевоенное время, в дни встреч участников обороны Севастополя.

…Утром 30 июня на батарею прибыли командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский и член Военного Совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков.

Заслушав доклад об обстановке, Октябрьский и Кулаков сообщили телеграммой Наркому ВМФ Н. Г. Кузнецову, командующему Северо-Кавказским фронтом С. М. Буденному и члену Военного Совета фронта И. С. Исакову:

«…Противник ворвался с Северной стороны на Корабельную… Резко увеличился нажим авиацией, танками… Считаем, в таком положении мы продержимся максимум два-три дня… Прошу Вас разрешить мне в ночь с 30 на 1 июля вывезти самолетами 200–300 человек ответственных работников, командиров на Кавказ… Если удастся, самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова».

Нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов, получив телеграмму, как он рассказал об этом в своей книге «На флотах боевая тревога», доложил И. В. Сталину и, получив от него согласие на оставление командованием СОРа Севастополя, дал Военному совету флота и в копии адмиралу Исакову телеграмму: «…Эвакуация ответственных работников и ваш выезд на Кавказ разрешен. Кузнецов».

После получения этой телеграммы было проведено совещание, на котором присутствовали генерал-майор И. Е. Петров, дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов, бригадный комиссар М. Г. Кузнецов, комендант береговой обороны и начальник гарнизона Севастополя генерал-майор П. А. Моргунов, бригадный комиссар К. С. Вершинин, начальник особого отдела флота генерал-майор Н. Д. Ермолаев, заместитель начальника Штаба Черноморского флота капитан 1 ранга А. Г. Васильев, командир ОВРа главной базы Севастополя контр-адмирал В. Г. Фадеев.

Ф. С. Октябрьский довел до всех ответ Наркома Кузнецова о разрешении эвакуировать ответственных работников и сообщил, что для руководства оставшимися частями и прикрытия эвакуации остаются Петров и Моргунов.

Члены Военного совета армии Чухнов и Кузнецов и член Военного совета флота Кулаков возразили.

— Кого же оставить? — спросил Октябрьский у Петрова.

И. Е. Петров предложил оставить генерал-майора Новикова, возглявлявшего сектор обороны Херсонесского полуострова, где вела бой 109-я стрелковая дивизия, которой П. Г. Новиков командовал.

Вице-адмирал Октябрьский согласился и поручил Петрову и Моргунову до отхода на подводной лодке помочь организовать прикрытие эвакуации.

Помощником П. Г. Новикова по морской части был оставлен капитан 3 ранга А. И Ильичев — из оперативной группы штаба флота.

А Я. Лещенко пишет, что Ф. С. Октябрьский после совещания выслушал его доклад Командир 35-й батареи доложил о наличии артиллерийского запаса: 3 фугасных, 7 броневых и 6 шрапнельных снарядов, 40 снарядов для практических стрельб. Стрелкового боеприпаса и гранат было достаточно для длительной обороны.

После доклада Лещенко Ф. С. Октябрьский поставил батарее задачу прикрыть отходящие части и эвакуацию раненых и гражданского населения.

Лещенко пишет: «Я ответил командующему, что задача ясна и будет выполнена, а мысль сверлила: чем будешь отбивать атаки танков, чем будешь гасить огонь вражеских батарей? Одна была надежда на наших славных матросов, старшин и командиров. В любой обстановке они не растеряются, и если придется погибать, то погибнут как герои».

1 июля генерал-майор П. Г. Новиков вызвал Лещенко. Алексей Яковлевич помнит, что эта встреча была вторая и последняя. Первая состоялась 30 июня после ухода руководящего состава армии и флота. Генерал-майор Новиков интересовался тогда состоянием батареи и наличием боеприпаса. А теперь Петр Георгиевич приказал Лещенко вместе с комиссаром привлечь бойцов и командиров отходящих частей Приморской армии для обороны 35-й батареи, чтобы продержаться до ночи, так как должны были прибыть тральщики и катера. Лещенко вместе со своим комиссаром Виктором Ефимовичем Ивановым организовал около 1000 бойцов и командиров на рубеже, проходившем в двух километрах от батареи.

Вот что рассказал о последних часах 35-й батареи А. Я. Лещенко.

…Фугасные и бронебойные снаряды израсходовали на уничтожение вражеской батареи в Сухарной балке. Это было утром 1 июля.

Практическими стреляли по немецким танкам. Уничтожили прямым попаданием один танк. Дело было так: командир 18-й батареи лейтенант Николай Дмитриев попросил отогнать танки, идущие на батарею. И Лещенко приказал зарядить орудие практическими снарядами — чугунными болванками. Лицо телефониста выразило недоумение, но команду он передал, как надо. Залп! Снаряды упали между танками. Снова залп… На шестом залпе — прямое попадание, и танк распался, как карточный домик…

В 13 часов фашисты заняли городок батареи, который находился в трех с половиной километрах от батареи.

Около 16 часов гитлеровцы начали наступление на батарею. Замолчал рядом стоящий дот — прямое попадание снаряда. Умолк счетверенный пулемет, из которого Лещенко сам вел огонь. Гитлеровцы продолжали накатываться серым валом. Атаку врага отражали ружейным и пулеметным огнем.

На батарее оставалось шесть последних шрапнельных снарядов. Лещенко бросился в башню. Командир Яковлев готовил орудие к выстрелу.

Вспоминая те минуты, Лещенко пишет: «Став к штурвалу горизонтального наведения, у прицельной трубы, я навел орудие туда, где виднелось особенно большое скопление врагов. Выстрела я не слышал, но на том месте, куда целил, немцев вдруг не стало — их будто ветром сдуло. Повернул башню левее, еще выстрелил… Невозможно передать словами, что такое стрельба картечью из 12-дюймовых орудий. Это надо только видеть. Каждый выстрел стоил фашистам сотен солдат и офицеров, а таких выстрелов было шесть…»

Очнулся Лещенко в санитарной части батареи. Сильно оглох. Врач Евгений Владимирович Казанский велел ему лежать. Но разве мог он лежать!..

Позднее Лещенко узнал, что при последнем выстреле шрапнелью в броню башни попал вражеский снаряд и хотя не пробил ее, но ударом контузил всех, кто был в башне.

После стрельбы картечью оставшиеся в живых гитлеровцы бежали.

В 23 часа Лещенко доложили, что большая группа немецких автоматчиков прорвала оборону, отрезав правый командный пост батареи, который находился в 450 метрах от батареи.

В резерве у Лещенко оставалось 30 бойцов из состава батареи. Опасность прорыва к башне возрастала с каждым часом.

Лещенко вспоминает: «Мы не произносили слово „батарея“, как будто речь шла о чем-то постороннем».

Вместе с комиссаром батареи В. Е. Ивановым Лещенко пришел к неизбежному. Было принято решение подорвать батарею. К подрыву готовились еще раньше, приготовили взрывчатку, 10 больших глубинных бомб несколько зарядов — килограммовых тротиловых патронов.

Командовал подрывной партией коммунист начальник боевого питания старший сержант Алексей Яковлевич Побыванец, старшина партии — коммунист Борис Клементьевич Мельник. Электрочастью минно-подрывной партии ведал старшина коммунист Михаил Алексеевич Власов. В партию входили кладовщик боевого питания Тютюнов и матрос Иванов. Вся партия состояла из 12 человек.

Взрывчатку заложили, дело оставалось за командой.

И она была произнесена:

— Рви!

В своем письме Алексей Яковлевич Лещенко пишет:

«Мне и сейчас тяжело думать о том, что 35-я батарея не существует. Приказ на уничтожение батареи стоил громадного нервного напряжения и даже, не стесняюсь сказать, слез…»

Вся служба Алексея Яковлевича прошла на этой батарее. В 1929 году после окончания школы оружия учебного отряда Лещенко назначили командиром орудия на 35-ю батарею. В 1931 году стал старшиной башни. Сдав экстерном экзамен на командира, становится помощником командира батареи. В 1935 году — командир башни. В 1940 году после курсов усовершенствования назначен командиром батареи.

Можно понять, какое состояние было у А. Я. Лещенко в тот тяжелый момент…

Лещенко отдал приказ в 00 часов 30 минут 2 июля. Первым был подорван правый командный пост батареи. В 00 часов 45 минут взорвана 1-я башня, через 10 минут — 2-я. Следующим взорван центральный пост управления силовой станции и других вспомогательных механизмов.

В 02 часа 00 минут батарея перестала существовать.

Никто из личного состава при подрыве не погиб.

Через некоторое время на подходе заметили сторожевые катера.

Командир 1-й башни Иван Сергеевич Лысенко с группой матросов и старшин прикрывал отход личного состава батареи.

Лещенко забыл номер катера и фамилию его командира: контузия давала о себе знать. Но Алексей Яковлевич хорошо помнит, что на катере находился дивизионный штурман старший лейтенант Волков.

В пути к Новороссийску катер выдержал бой с двумя торпедными катерами противника. В один торпедный катер было прямое попадание из 45-миллиметрового орудия. Это охладило пыл фашистов, и они отстали.

Было несколько налетов авиации, гитлеровцы бомбили и обстреливали катер из пушек и пулеметов. Были убитые и раненые, но команда сторожевого катера сумела отбиться и от вражеской авиации. Однако до Новороссийска не хватило топлива, поэтому зашли в Анапу.

Группа командира башни Лысенко продолжала сражаться с врагами и днем 2 июля. Только ночью с 3 на 4 июля оставшиеся в живых вплавь добрались до сторожевых катеров. Среди доставленных в Новороссийск был И. С. Лысенко.

Не всему личному составу батареи удалось в те июльские дни попасть на сторожевые катера. Вместе с другими, кто остался на Херсонесскому мысу, они продолжали сопротивляться. Ранеными, истощенными захватили их фашисты. Большая часть пленных погибла в лагерях и тюрьмах.

Михаилу Алексевичу Власову, Ивану Дмитриевичу Паршину, старшему сержанту Алексею Яковлевичу Побыванец, сержанту Ермолаю Яковлевичу Хренкину удалось, как пишет А. Я. Лещенко, участвовать в разгроме фашисткой Германии. Все они отличились в боях и были удостоены правительственных наград.

Разрозненные подразделения отходивших частей, возглавляемые командиром 109-й стрелковой дивизии генерал-майором П. Г. Новиковым, комиссаром этой дивизии бригадным комиссаром А, Д. Хацкевичем и другими командирами и политработниками, продолжали на Херсонесском мысу оказывать сопротивление гитлеровцам.

Работая над рукописью книги «Прорыв», я не нашел в архиве данных о том, при каких обстоятельствах, с кем и на каком катере уходил П. Г. Новиков. После выхода книги мне сообщили некоторые подробности тех трагических дней.

В числе приславших мне письма бывший комиссар гидрографической службы Севастопольского оборонительного района политрук Евгений Анатольевич Звездкин. Он и сейчас живет в Севастополе, продолжает работать в гидрографии флота.

Звездкин 30 июня прибыл на 35-ю батарею, где находился капитан 3 ранга Н. В. Казицкий — заместитель начальника гидроотдела флота и одновременно исполнявший обязанности начальника гидрографии СОРа. От Казицкого Звездкин узнал, что люди гидрографического отряда не сняты, продолжают находиться на постах. Командир отряда старший лейтенант Г. В. Зарубин пропал без вести.

Звездкин взялся сверить эти пункты и отправился на посты. Вернувшись на 35-ю батарею, Евгений Анатольевич узнал от капитана 3 ранга Ильичева, что Н. В. Казицкий ушел на подводной лодке в Новороссийск.

Вместе с матросами и старшинами с постов гидрографического отряда Звездкин днем 1 июля отражал атаки гитлеровцев.

Встречался я с капитаном 2 ранга Иваном Антоновичем Зарубой. Его я знал еще во время осады Одессы, когда он командовал крейсером «Коминтерн». В ноябре 1941 года И. А. Заруба вступил в командование крейсером «Червона Украина», принимал участие в подготовке и проведении десантной операции в Феодосию, командуя 1-м отрядом транспортов. В этой операции он проявил себя хорошим организатором. После завершения Феодосийского десанта Заруба был назначен начальником отдела плавучих средств СОРа.

Довелось мне встретиться с командиром СКА-0112 Константином Павловичем Булатовым. Несколько писем я получил от бывшего адъютанта П. Г. Новикова Ивана Петровича Трофименко, который служил на флоте, а во время осады Одессы был в рядах 4-го добровольческого отряда моряков. Тогда-то и заметил командир кавалерийской дивизии полковник П. Г. Новиков смелого и инициативного моряка и назначил его адъютантом.

Сопоставляя письма, присланные мне, рассказы очевидцев, я не нашел в их сообщениях принципиальных расхождений о событиях, происходивших на СКА-0112 с момента его отхода от 35-и батареи.

Командиром СКА-0112 был старший лейтенант Евдоким Арсеньевич Коргун. Его катер в конце июня находился в Сочи после только что закончившегося ремонта.

Получив приказание начальника штаба флота контр-адмирала Елисеева прибыть в Новороссийск и затем следовать в Севастополь, Коргун попросил назначить ему помощника.

Командир СКА-043 лейтенант К. П. Булатов обратился с просьбой к комиссару дивизиона И. Ф. Кардашу разрешить ему идти в Севастополь помощником командира СКА-0112 и получил на это согласие.

Из Новороссийска вышли утром 1 июля. Коргун объяснил Булатову:

— Нам нужно подойти к причалам тридцать пятой батареи, принять оттуда людей и доставить их к тральщикам, которые вышли ночью из Новороссийска к Херсонесскому мысу. Потом принять на свой борт людей и возвратиться в Новороссийск.

Константин Павлович рассказал, что уже во второй половине дня 1 июля гитлеровские самолеты непрерывно не только бомбили, а, сбросив бомбы, обстреливали сторожевые катера из пушек и пулеметов.

Булатов помнит, что СКА-0112 шел третьим. Впереди шли сторожевые катера 029 и 046. На одном из них разорвавшаяся рядом бомба смела всю верхнюю команду, орудийные и пулеметные расчеты. У штурвала пострадавшего катера встал сигнальщик, и СКА, прикрываемый огнем СКА-0112, продолжал следовать заданным курсом к Херсонесскому мысу.

Во время обстрела был убит старший лейтенант Е. А. Коргун, храбрый, волевой командир, прекрасный моряк.

Лейтенант Булатов вступил в командование катером.

— К сожалению, я не могу вспомнить ни одной фамилии из экипажа катера, так как был вместе с ними одни сутки. Но в моей памяти они навсегда остались мужественными, самоотверженными, до конца преданными Родине людьми, — говорил мне при встрече Константин Павлович.

К Херсонесскому мысу подошли уже в темноте. Ориентироваться было трудно — ни буя, ни огней. К причалу 35-й батареи подошли примерно в час ночи 2 июля. С берега слышались шум, выстрелы. Район, где находились сторожевые катера, немцы обстреливали артиллерийским и минометным огнем.

В ночь на 30 июня начальник отдела плавучих средств тыла СОРа капитан 2 ранга И. А. Заруба получил указание от заместителя начальника штаба флота капитана 1 ранга А. Г. Васильева отправить все плавсредства на Кавказ, а что не может уйти своим ходом — взорвать.

На все плавсредства, которые были на ходу, Заруба организовал посадку раненых и отправил их на Кавказ. Плавучий кран, баржи и буксир пришлось притопить — взрывать их было нечем.

Прибыв на 35-ю батарею 1 июля, И. А. Заруба застал там только капитана 3 ранга А. Д. Ильичева, который сообщил, что после полуночи должны прийти тральщики и сторожевые катера, но обстановка настолько напряженная, что организовать посадку будет очень трудно. Заруба остался на батарее.

В 23 часа 1 июля к Зарубе обратился по поручению генерал-майора Новикова майор из штаба 109-й стрелковой дивизии:

— Генерал-майор Новиков просит помочь ему и командирам добраться на корабль. Иван Антонович направился к раненому генералу, представился ему. С Новиковым было около 20 армейских командиров.

С большим трудом добрались до временного причала.

Когда спустились к нему, кто-то из командиров все время громко повторял:

— Пропустите раненого генерала Новикова!..

По доске перешли на сооруженную на консолях из рельс, заделанных в скалу, вторую часть причала, остановились и стали ждать прихода кораблей. Среди сопровождавших генерала Новикова командиров был Иван Антонович Заруба. Он помнит, что причал был до отказа забит. Многие раненые не могли ходить. Их право быть принятыми на корабли первыми соблюдалось в той сложной обстановке.

Наступило 2 июля. С берега к ожидавшим на причале доносился многоголосый шум, выстрелы, разрывы снарядов и мин в акватории бухты. Внезапно в ночное небо поднялся огромный столб огня и спустя несколько секунд ухнул взрыв. Это взлетела на воздух одна из башен 35-й батареи. Через несколько минут раздался второй, такой же силы взрыв.

Первый сторожевой катер подошел не ко второй части причала, где находились генерал Новиков и группа командиров, а к ряжевой его части, сооруженной непосредственно у берега. Стояла небольшая зыбь, и СКА стукнулся форштевнем о причал. На палубу сразу стали прыгать люди, к причалу хлынула толпа.

Е. А. Звездкин этот момент помнит так:

— На берегу, где был построен временный причал, скопилась многочисленная толпа. Когда по шуму с моря определили, что идут корабли, а вышедшая луна помогла разглядеть маневрирующие сторожевые катера, всех охватило крайнее возбуждение. Кое-кто выражал радость стрельбой в воздух, возгласами в адрес прибывших моряков.

По времени это было после полуночи. Звездкин с трудом пробирался к причалу, но так и не смог пробиться через плотную толпу людей. Он слышал, как просили дать дорогу раненому генералу Новикову. Когда к берегу подошел первый катер, толпа хлынула к нему.

С берега было видно несколько маневрирующих сторожевых катеров. Звездкин решил, что организованной посадки не будет. Люди входили в воду, некоторые стояли по грудь в воде и звали на помощь — они не могли плыть. Многие бросились вплавь к маневрирующим катерам.

Звездкин снял ботинки и поплыл навстречу сторожевому катеру, подходившему к консольному причалу. Матросы вытащили Евгения Анатольевича на палубу. Он был в числе первых, поднятых из воды. Звездкин несколько суток не спал и, предельно уставший, сразу же спустился в носовой кубрик, куда его направили моряки, сбросил мокрое обмундирование, лег на свободную койку и мгновенно уснул.

А на консольной части причала все еще оставались командиры вместе с П. Г. Новиковым.

Иван Антонович Заруба вспоминает, что и второй катер не подошел к ним, хотя все время раздавались голоса:

— Подходите сюда, примите генерала Новикова! Второй сторожевой катер подошел к обрыву, откуда подавали сигналы — это капитан 3 ранга Ильичев вызывал корабль.

Мне рассказывали, что Ильичев мог в числе первых попасть на подошедший СКА, но он самоотверженно выполнил свой долг. Когда люди до предела заполнили катер, Ильичев крикнул командиру катера:

— Отходи!

А сам остался на берегу…

Следующий катер, СКА-0112, подошел к уцелевшей части причала и принял генерала Новикова и находившихся вместе с ним командиров.

Генерал-майора П. Г. Новикова боцман провел в командирскую каюту, остальные командиры разместились в кубрике и на палубе.

Булатов приказал боцману из «НЗ» накормить принятых на катер.

Заруба в кубрик не пошел, сел на ступеньку трапа, ведущего на мостик. СКА-0112 стал отходить, набирая скорость. Иван Антонович смотрел на берег, периодически освещаемый ракетами.

Боцман принес Ивану Антоновичу Зарубе банку консервов и хлеба.

Катер полным ходом шел на Новороссийск, Иван Антонович по-прежнему сидел на трапе. Он слышал, как переговаривались на мостике, пытаясь определить силуэт какого-то корабля, подававшего сигналы.

Заруба поднялся на мостик и на лунной серебристой дорожке увидел четкий силуэт небольшого корабля.

— Что он пишет? — спросил Булатов.

— Сигнал непонятен!

СКА-0112 продолжал идти прежним курсом. Спустя некоторое время с правого, а потом и с левого борта послышались выстрелы. Стали видны дорожки грассирующих крупнокалиберных пуль. С левого борта с трех точек — значит, три корабля, с правого с двух точек — два корабля. Через несколько минут Заруба различил силуэты торпедных катеров.

Булатов, подметил, что катера противника идут параллельными курсами. Если отстать, то торпедные катера, стреляя, будут поражать друг друга… И Константин Павлович стопорил ход, прекращал стрельбу, а торпедные катера продолжали вести огонь, но уже поражая друг друга. Но этот маневр удавался лишь в темноте, а с рассветом обстрел усилился, была повреждена носовая часть катера, отсек быстро заполнился забортной водой. СКА-0112 стал зарываться носом — снизилась скорость.

Евгений Звездкин помогал заделывать пробоины. Воду откачивали, но она почти не убывала, так как забортная вода интенсивно поступала через многочисленные пробоины. Пули прошивали борт катера. Убитые и раненые были в переполненном кубрике, на палубе. Вышел из строя один мотор.

Иван Трофименко, в прошлом комендор береговой батареи, заменил убитого комендора у кормовой пушки. От прямого попадания снаряда на немецком катере произошел взрыв, начался пожар. На СКА-0112 раздались радостные возгласы — это запомнили и Звездкин, и Трофименко.

Когда совсем рассвело, вышел из строя второй мотор. На мостике уже нельзя было находиться. За рулем лежали двое убитых. Очередной рулевой лежал на спине и снизу управлял штурвалом.

Булатов, раненный в лицо, в полулежачем состоянии продолжал вести катер полулежа, подавая команду лежачему рулевому.

Когда заглох последний мотор, Евгений Звездкин спустился в моторное отделение. Там находились П. Г. Новиков и А. Д. Хацкевич. Раненый моторист докладывал Новикову, что идти будут только на одном моторе и надо сменить перебитый маслопровод. Звездкин включился в работу — до службы на флоте он работал слесарем, быстро снял маслопровод с подбитого мотора, сменил. Катер получил ход.

На СКА-0112 просто пассажиров не было — каждый стремился что-то делать, чем-то помочь экипажу. Вели огонь, боролись за живучесть корабля, исправляя повреждения.

Один мотор с трудом тянул катер, все более заполнявшийся забортной водой. СКА-0112 оседал. Накатившейся волной смыло убитых, раненые удержались за надстройки и леера.

Константина Павловича еще раз ранило. С трудом, по-пластунски перебрался он к кормовой пушке и стал корректировать стрельбу.

Закончились снаряды. Тяжело раненный комендор прошептал, что в носовом кубрике, в правом борту над настилом, есть снаряды. Армейские командиры ползком пробрались в носовой кубрик, волоком притащили ящики со снарядами.

Иван Трофименко помнит как к кормовой пушке подполз, толкая перед собой снаряд, полковник А. Б. Меграбян. У него была перебита нога, полковник был весь в крови…

Зарубу ранило в ногу ниже колена, в кость. Стоять было нельзя, он сел у мостика.

СКА-0112 уже не имел хода, но все еще продолжал отстреливаться. Немецкие катера близко не подходили, продолжали вести огонь.

Прилетел Ю-88. Сначала он на бреющем облетел немецкие торпедные катера, а потом на высоте не более 25–30 метров зашел на СКА-0112 с кормы и обстрелял его из пулемета.

«Юнкерс» сделал несколько заходов. Звездкин, подавая снаряды, получил второе ранение. С большим трудом перевязал себе рану, но встать уже не мог и остался лежать у замолкшей кормовой пушки. Умолк и пулемет.

Корма совсем погрузилась в воду, волны обмывали палубу. Кто еще мог, полз к носу катера.

Иван Антонович увидел, как один из торпедных катеров стал подходить к обреченному СКА-0112.

— Что делать? В пистолете оставался один патрон, — вспоминает Заруба. — Я думал, что нас в упор расстреляют и потопят, так как буксировать катер было невозможно. И я решил: пусть меня расстреляют, сам я это делать не буду: надежда на жизнь все еще не угасала…

Пока немецкий катер подходил, Заруба уничтожил документы, выбросил за борт пистолет, часы.

Гитлеровцы подошли вплотную, перебросили сходни, вбежали на палубу с автоматами в руках. Что-то кричали… Заруба подполз к сходням. Немцы втащили его на торпедный катер и положили на корме.

В 1970 году в гости ко мне пришел Константин Павлович Булатов. Он поведал о своем последнем трагическом походе из Севастополя. Во время рассказа у него не раз навертывались на глаза слезы.

— Я очнулся, — вспоминает К. П. Булатов, — когда катер потерял ход. Весь боеприпас уже был израсходован. Я приказал боцману взорвать катер, но эту команду уже некому было выполнять: все были или тяжело ранены, или убиты. Помню, меня кто-то волоком перетащил на немецкий катер.

На торпедный катер переправили всего 16 человек. Всех лежавших и сидевших на корме покрыли брезентом и сняли его только с приходом в Ялту.

«Мы видели, — вспоминает Звездкин, — как подошла санитарная машина и с торпедных катеров выносили убитых и раненых немцев. Кто-то из наших тихо сказал: „Набили-то мы их немало!“ И стало не так больно за поражение в неравном бою».

Булатов пришел в сознание через сутки. Женщина, которая принесла «баланду», сказала:

— Если бы не проснулся, вечером бы похоронили…

Потом тюрьма, лагеря. Два раза бежал, во второй раз перешел линию фронта, но на флот не попал, а служил в армии по своей специальности — инженер-механиком.

В 1947 году Булатов демобилизовался, вернулся в Горький на автозавод. В 1968 году Константина Павловича наградили орденом Отечественной войны и медалью «За оборону Севастополя». Теперь Булатов работает главным конструктором автозавода по механизации. За успехи на трудовом фронте награжден орденом «Знак Почета». Таков путь коммуниста — верного сына нашей Родины.

А генерал-майора П. Г. Новикова постигла трагическая участь: он погиб в фашистском концлагере Флоссенбург. Находившиеся вместе с ним в лагерях рассказывали, что Петр Георгиевич до конца оставался верным сыном Отчизны, мужественно переносил истязания фашистов, пытавшихся склонить генерала к измене.

Прислал мне свои воспоминания о последних днях пребывания в Севастополе начальник медсанслужбы 2-го отдельного дивизиона береговой обороны Главной базы Черноморского флота военврач 3 ранга Иван Степанович Ятманов.

В своем письме И. С. Ятманов пишет, что после взрыва 35-й батареи он еще сутки пробыл на Херсонесском мысу, где встретился с врачом батареи Е. В. Казанским, который после взрыва укрылся с ранеными и медицинским составом в глубоких казематах.

На рассвете 2 июля Ятманов спустился к морю. На берегу Херсонесского мыса валялись разбитые и обгорелые машины, повозки, искореженные орудия… Рвались снаряды повсюду — противник бил по площади и всюду находил жертвы.

После многих дней жестоких схваток с врагом бойцы и командиры имели утомленный и изнуренный вид. Жаркие знойные дни, постоянная напряженность, большие затраты душевных и физических сил, бессонные ночи, а у раненых, кроме того, еще и потеря крови — все это вызывало обезвоживание организма. Пресную воду негде было достать. Пробовали пить морскую воду, но каждый раз эти попытки заканчивались тошнотой, рвотой, расстройством желудка. Довольствовались ею лишь для полоскания горла, рта и промывали раны.

Ятманов пишет, что он старался восстановить в памяти свои познания о получении пресной воды, вспомнил теории адсорбции и коагуляции.

Иван Степанович проделал эксперимент: он набрал в металлическую каску морской воды, растер до порошкообразного состояния две горсти сухой глины, взятой тут же на скале, высыпал в воду, тщательно размешивал в течение 3–5 минут, затем дал воде отстояться, осторожно процедил ее сквозь марлевую салфетку. В результате соленая морская вода превратилась в относительно пресную, ее вполне можно было пить.

Мне не однажды рассказывали товарищи, бывшие в те июльские дни 1942 года на побережье Херсонесского мыса, что использование опыта одного врача немного облегчило их участь, но никто не мог вспомнить фамилию экспериментатора. Теперь можно назвать его — Иван Степанович Ятманов, ныне здравствующий и живущий в городе Йошкар-Ола.

Еще один рассказ о мужестве советских людей.

Майор медицинской службы Павел Иванович Ересько с бойцами из бригады морской пехоты, которой командовал П. Ф. Горпищенко, А. Михайловым, А. Потамошневичем и С. Поповым нашли полузатопленную шлюпку. Они откачали воду, нашли доски, палки, приспособили вместо весел и в ночь на 3 июля вышли в море. Решили курс держать на восток, к берегу Кавказа. С рассветом шлюпку обстреляли, один снаряд разорвался совсем близко. Осколком ранило Александра Михайлова. Он уже не мог ни грести, ни откачивать воду.

Три банки рыбных консервов и флягу пресной воды берегли, но к вечеру первого дня съели первую банку консервов, на второй день вторую и третью.

Павел Иванович пишет: «На третий день пребывания в море стало ясно, что нет смысла грести, так как до Кавказских берегов мы не дойдем, тем более, что два человека уже грести не могли — один был ранен, другой ослабел. Решили лечь, не двигаться и не разговаривать, дабы меньше расходовать энергию…

Первые семь дней чувство голода было очень сильным, затем оно стало уменьшаться, но все мысли и все разговоры по-прежнему сводились только к пище. Имевшийся запас воды выпили за два дня. Жажда мучила очень, и для уменьшения ее смачивали морской водой голову, грудь и лицо. Это несколько облегчало страдания.

На третий день начали пробовать морскую воду. Вначале она казалась очень противной, пить ее было нельзя, мы только полоскали рот, затем начали глотать по одному — двум глоткам… На пятый день мы уже пили морскую воду, привыкли к ней, и в дальнейшем каждый выпивал примерно две фляги в сутки».

В один из дней П. И. Ересько обнаружил у себя таблетки пантоцида. Одна таблетка, брошенная во флягу с морской водой, уменьшала ее соленость и неприятный вкус. В дни, когда выпадал дождь, собирали дождевую воду и пили ее с большим наслаждением.

Павел Иванович описывает состояние психики своих товарищей. Александр Потамошневич отличался повышенной нервной возбудимостью. Ha 16-й день у него появились галлюцинации. Он видел пищу, сидел в столовой. При этом ему казалось, что всем сидящим дают обед, а ему не предлагают. Он кричал, возмущался. Последние два дня жизни у него не прекращались галлюцинации и бред. Умер он на 19-й день голодания в бессознательном состоянии.

Александр Михайлов был спокойный, уравновешенный. Рана у него не заживала. Постоянные перевязки с морской водой лечебного эффекта не дали. Все время был в полном сознании. За несколько минут до смерти говорил о том, что сейчас умрет, попрощался, попросил Ересько, если он останется в живых, написать матери о его страданиях. Умер на 24-й день.

Семен Попов тоже отличался спокойным характером. У него быстро появилась заторможенность психических процессов. На вопросы отвечал вяло, нехотя. На раздумывания всегда тратил много времени. На 24-й день появились галлюцинации. Он видел пищу, даже держал ее в руках и жевал, словно в самом деле ел. Умер на 30-й день.

Павел Иванович пишет и о себе: «Вначале я спокойно ожидал, что нас подберут наши корабли. Затем, не видя спасения, начал болезненно переживать свое положение. Силы держались долго… Не допускал мысли о том, что умру, все время был уверен, что меня увидят или шлюпку прибьет к берегу. Галлюцинации зрительные и вкусовые появились на 30-й день голодания. Постоянно видел друзей, приносящих мне воду и пищу… Одиночество переносил трудно. Возникало желание выброситься из шлюпки, чтобы прекратить страдание. Однако я все время откладывал это до следующего дня, чувствуя, что сил у меня хватит еще на некоторое время…»

На 36-е сутки П. И. Ересько возвратился на Родину. За 36 дней голодания он потерял в весе 22 килограмма. Нормальный вес восстановился через 4 месяца. Подлечившись, Павел Иванович возвратился к врачебной службе на флоте.

В течение долгого времени Павел Иванович старался есть побольше, еда долго казалась ему недосоленной…

Нелегкой была и судьба воинов-сибиряков, доставленных в Севастополь в последние дни июня 1942 года. Я долго и безрезультатно разыскивал бойцов из 142-й стрелковой бригады и лишь в 1969 году, после выхода в свет книги «Прорыв», в Издательство ДОСААФ на мое имя пришло письмо. Его написал политрук 1-го батальона 142-й стрелковой бригады Ким Федорович Кусмарцев. Вот что он рассказал.

…1-м батальоном, состоявшим почти исключительно из сибиряков, командовал южанин капитан Аракел Захарьян, комиссаром был уроженец Краснокутского района Саратовской области Василий Гайворонский.

Командир батальона участвовал в боях на Хасане и Халхин-Голе. Вероятно, поэтому он был требователен к себе и подчиненным, учил тому, что нужно знать и уметь в бою.

Сибиряки прибыли в Новороссийск в первых числах мая 1942 года. Бригаде была определена задача: оборонять побережье от Новороссийска до Анапы.

Ночью 25 июня 1-й батальон подняли по боевой тревоге. Марш-бросок в Новороссийский порт, быстро погрузились. Если на переходе в Новороссийск еще думали-гадали, куда путь лежит, то на борту лидера «Ташкент» сразу стало ясно: шли на помощь осажденному Севастополю. По сводкам Совинформбюро знали, что на Севастопольском направлении идут ожесточенные бои.

Соседний, 2-й батальон подняли по тревоге еще накануне, он уже был в Севастополе, где находилось также командование бригады. Батальон, где служил Кусмарцев, шел последним.

Во время перехода солдатская дружба сплотила моряков с воинами-сибиряками. Комиссар «Ташкента» Коновалов и политрук Смирнов рассказывали, что видели накануне в Севастополе, что слышали от раненых, принятых на борт лидера. Бойцы клялись защищать Севастополь до тех пор, пока будет биться сердце.

За время перехода было несколько налетов авиации противника. Мощный корабельный огонь да и огневая поддержка сибиряков не позволили гитлеровцам прицельно сбросить бомбы. Сибиряки видели, как поглотило море сбитый Ю-87, видели и уходящие с черным шлейфом дыма самолеты противника.

Был и такой момент, когда сибиряки наблюдали за идущей на «Ташкент» торпедой, видели след за ней, белый бурун…

«…Но и на этот раз спас всех командир „Ташкента“ Василий Николаевич Ерошенко. Мы все были восхищены действиями командира и экипажа», — пишет Кусмарцев.

Несмотря на то, что затишья были недолгими, Ким Кусмарцев вспоминает, как всех сибиряков накормили флотским обедом.

Ночью ошвартовались в Камышевой бухте. Батальон быстро сошел и сгрузил свое снаряжение.

Представитель командования 142-й бригады сообщил командиру и комиссару, куда нужно следовать.

Переход по направлению к Балаклаве, высота у лесочка. Она и стала боевым рубежом 1-го батальона. Сразу же приступили к дооборудованию траншей, ходов сообщения — грунт был трудный, лишь к рассвету батальон врылся в землю.

Справа окопался 2-й батальон, прибывший накануне.

Той же ночью базовый тральщик «Трал» доставил усиленную роту и боеприпасы для 142-й стрелковой бригады.

Противник, видимо, не предполагал, что вместо разрозненных малочисленных групп отходящих частей встретит организованное противодействие.

«Я никогда не забуду, — вспоминает Ким Кусмарцев, — первую встречу с гитлеровцами. В пилотках, рукава засучены по локоть, они шли во весь рост, держа в руках автоматы»…

Сибиряки встретили их достойно. Никто из шагавших на высоту не вернулся, все были скошены огнем.

Противник понял, что на его пути оказался крепкий орешек. Следующие атаки врага поддерживали авиация, артиллерия и минометчики. Бой длился до вечера, гитлеровцы понесли большие потери, но нигде не прошли.

И у сибиряков потери были немалые…

Ночью захоронили убитых. Большинство раненых после оказания первой помощи и перевязок остались строю. Красноармейцы и сержанты писали заявления o приеме в партию, а некоторые просто обращались к политрукам и к комиссару Гайворонскому с просьбой считать их коммунистами.

Второй день был еще труднее. С утра авиация противника сбрасывала пустые железные бочки с просверленными дырами. При падении звуки, которые они издавали вместе с установленными на самолетах сиренами, создавали такой невообразимый вой и свист, руки невольно поднимались, чтобы закрыть уши. Все это делалось для подавления духа, нагнетания страха. Но поколебать стойкость и самоотверженность, внести смятение в ряды сибиряков врагу так и не удалось.

От разрывов бомб и мин стояла сплошная пелена пыли, дыма. Случалось даже, что танки, не видимые в дыму, проскакивали через траншеи. Тогда вдогонку им летели бутылки с горючей жидкостью. Танк, пересекший траншею, не возвращался обратно…

Но силы сибиряков таяли. Ночью стали отходить к 35-й батарее. В одной из атак Кима Кусмарцева тяжело ранило и немцы захватили его в плен…

Трудный путь был у Кима Кусмарцева по фашистским лагерям, но политрук остался верным сыном своей Отчизны.