«У меня чудное настроение. Капитан представил меня к награждению орденом «Румынская корона», — писал в дневнике в середине июля 1941 года младший офицер 89-го румынского пехотного полка. — Еще десять дней, и я впереди своих солдат войду в Одессу».
Но сбылась не эта радужная мечта кавалера «Румынской короны», а более реалистическое предчувствие, зафиксированное в том же дневнике несколько позже: «Наша гибель неизбежна… Число раненых и убитых растет с каждым днем. Русские самолеты и орудия заливают нас сталью. Кажется, я не дойду до Одессы… Проклятый город. Кто спасет нас?»
Так Одесса вразумляла фашистских захватчиков, вторгнувшихся на советскую землю. Она похоронила на подступах к городу не только десятки тысяч холопов Гитлера и Антонеску, но и сыграла немалую роль в срыве их планов «молниеносного» захвата Украины и Донбасса.
Защитники Одессы проявили изумительное мужество и начертали блистательную страницу в летописи борьбы советского народа за честь и независимость Родины.
Наряду с обороной города немеркнущим подвигом защитников Одессы и моряков Черноморского флота явилась эвакуация. «Впервые в истории войн многочисленная армия, оснащенная сложной техникой, скрытно от врага отошла с фронта, затем в течение нескольких часов погрузилась на корабли и без потерь была переброшена морем на другое направление». Таков факт, признанный историей. Историки говорят также, что эвакуация Одессы по искусству проведения и результатам осталась непревзойденной до конца второй мировой войны.
Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет — срока, который отсеивает из памяти людей все малозначительное и закрепляет в ней все достойное истории, особенно радостно, что самоотверженный труд моряков Черноморского флота, воинов Приморской армии и частей, усиливших ее, рабочих, ополченцев и женщин Одессы получил такую высокую оценку.
* * *
Опасность, в течение двух с половиной месяцев висевшая над Одессой, сплотила десятки тысяч людей в одну боевую семью. Падал сраженный пулей товарищ — будь то моряк, артиллерист, пехотинец, политрук или командир — на его место становился другой.
Скорбью отдавалась в сердцах каждая жертва. Но это не была скорбь отчаяния — она звала живых на подвиг во имя дела, за которое пал товарищ. Дружной семье своих защитников Одесса обязана бессмертной славой города-героя.
Мы оставили его, этот прекрасный город на черноморском берегу. Еще три с половиной года бушевала война. Людей, породнившихся в Одессе, она разбросала по разным широтам, по разным фронтам. Но и сейчас прошедшим через войну защитникам города-героя не забыть дней своего крещения огнем, не забыть друзей, с которыми свела суровая година.
* * *
…Осенью 1958 года мне предложили с группой работников Главного политического управления выехать на Черноморский флот для проверки состояния политработы. Я обрадовался возможности снова побывать в Одессе и в Севастополе, увидеть места, где сражались боевые друзья.
С трепетом спускался я по трапу самолета на родную землю Одессы. Не терпелось снова увидеть знакомые улицы. Я взял машину и поехал. Ничто не напоминало уже того, что происходило здесь 18 лет назад. Лишь в памяти вставали развороченные стены домов, баррикады на Пушкинской улице, рогатки и надолбы у Оперного театра. Ничего этого теперь не было. Не было крепости — Одесса снова стала мирным приморским городом, гостеприимно встречающим идущие к Воронцовскому маяку корабли.
Роняя пожелтевшие листья, шептались на улицах каштаны. Спокойно шли по тротуарам люди, раздавались гудки машин, лязгали трамваи.
Машина поворачивает на улицу Пастера. Памятный угол — здесь в помещении эвакуированного консервного института жили разведчики-моряки. Я взглянул на дом, где не раз приходилось бывать, провожая храбрецов на отчаянные дела. На сероватой стене выделяется светлый мраморный прямоугольник. Я вышел из машины, в глаза бросились знакомые фамилии: Алексеев Василий, Безбородько Олег, Зуц Арсений, Калина Алексей, Конвиссер Лазарь, Макушева Анна, Нестеренко Леон, Поженян Григорий, Рулев Константин, Сурнин Михаил, Твердохлебов Петр, Урбанский Георгий, Гура Иван…
Я долго не мог оторвать взгляд от этой скромной мемориальной доски. Запомнилось, как через минные поля, по лиманам и плавням друзья пронесли в Одессу тело Олега Безбородько.
Почти все они, как Олег, отдали свои молодые жизни в боях с врагом. Уцелели только Поженян, Аннушка Макушева и Арсений Зуц.
О том, что Аннушка живет в Одессе, я уже знал. Незадолго перед моей поездкой Григорий Поженян, вернувшийся оттуда, рассказал о судьбе славной разведчицы.
Тяжело раненную в последние дни обороны Севастополя, Макушеву захватили в плен фашисты. Морская форма, из-за которой в свое время Леонид Соболев принял Аннушку за краснофлотца, вызвала особую злобу гитлеровцев. Девушку истязали, а потом начался ее мученический путь по фашистским лагерям. Отважная разведчица совершила побег, но была поймана и брошена в тюрьму…
Вернувшись после тяжких злоключений в Одессу, Аннушка целовала камни родного города, обливалась слезами от счастья. Но… ее встретили жестокими вопросами: была ли на оккупированной территории? была ли во вражеском плену? была ли на службе у фашистов?
Нет, ее не лишили снова свободы, как случилось в недобрые времена культа личности Сталина со многими прошедшими через ужасы фашистских застенков. Она просто влачила жалкое существование, ютясь в сырой лачуге. И в это тяжелое в ее жизни время Аннушку случайно встретил приехавший для работы над сценарием кинофильма «Жажда» Григорий Поженян. Радостной и печальной была встреча двух боевых друзей.
Вернувшись в Москву, Григорий рассказал мне об этой встрече. Его рассказ меня ошеломил. Мы вместе поехали в редакцию «Литературной газеты», и через несколько дней, 22 декабря 1956 года, на ее страницах появилась корреспонденция Поженяна «Друг наш Аннушка». А потом я послал письмо секретарю Одесского обкома партии…
* * *
На другой день, освободившись от дел, связанных с командировкой, я захотел повидать Аннушку. Но прежде чем удалось ее разыскать, узнал, что в Одессе живет и капитан 2 ранга запаса Семен Иванович Бондаренко.
Мы вместе едем по Николаевской дороге к Чебанке, где некогда стояла знаменитая 412-я батарея.
— Вот здесь шахтеры с гранатами выручали батарею, — показал Бондаренко рукой вправо, когда мы были в трех километрах от старой батареи.
С непокрытыми головами ходили мы по ровному, уже не раз вспаханному полю, где ничто больше не напоминало о минувших боях. А у меня стояло в ушах: «Ты знаешь, какой ценой мы выручали батарею?! Помнишь роту шахтеров с одними гранатами?!»
Мы шли туда, где когда-то меня удивили домики на орудиях. И там тоже ничто не выделялось над землей. Медленно вслед за нами шла к Чебанке машина.
И вот она, 412-я… Бывшая… Только гнезда бетонные. И входа в потерну нигде не найти. Земля… Бурьян…
Машина идет к Григорьевне — месту, где высаживался первый в истории Великой Отечественной войны морской десант.
Миновали Чебанку. Две молодые женщины, опустив на землю свои сумки, попросили подвезти до Григорьевки. Дорогой я спросил, помнят ли они, где высаживались моряки.
— А мы тут народ новый, — ответила одна.
— Говорят, тут крепко воевали, — показала свою осведомленность другая. — Григорьевка-то вся разбитая была. А кто воевал да где, откуда же знать?
Отпустив случайных попутчиц, мы проехали мимо свежевыбеленных домиков села, спустились на дамбу. Справа ровный песчаный пляж. Проехав немного, мы вышли из машины. Сели на омытую волнами каменную глыбу. Шумело море. Может быть, оно пело песню своим сынам-черноморцам, высаживавшимся здесь 22 сентября 1941 года…
Но расскажет ли море вот этим, не видевшим войны людям, как здесь с барказов бросались в холодную воду бойцы 3-го морского полка, как захватывали они стрелявшие по Одессе фашистские пушки, как падали под вражеским огнем и снова поднимались, идя в атаку?..
— Кто расскажет людям о том, что тут было? — произнес Бондаренко, задумчиво глядя на набегавшие волны.
— Святой наш долг, — ответил я. — Наш с вами долг, Семен Иванович… Долг живых…
И в ту минуту мысль — описать славные дела защитников Одессы, возникавшая и раньше, окончательно овладела всем моим сознанием. Чтоб люди знали, кому они обязаны счастьем мирных дней.
— А вы помните, Илья Ильич, подвижную батарею? — перебил мои мысли Бондаренко.
— Как же не помнить? Не раз был в гостях у Гусева. Хороший был командир, боевой артиллерист…
— А теперь моряк — штурман теплохода «Иван Богун», — спокойно произнес Семен Иванович. — Сейчас как раз здесь стоит.
Да, батарею эту я помнил хорошо. Взорвав 412-ю, мы лишились мощного огневого заслона у Чебанки. Тогда Военный совет создал в Восточном секторе шестиорудийную подвижную батарею, включив в ее состав четыре счетверенные пулеметные установки на полуторатонных машинах. Командиром ее был назначен лейтенант Е. В. Гусев. В первые же дни своего существования она подавила минометную и артиллерийскую батареи противника. Военный совет за это геройское дело объявил Гусеву и его подчиненным благодарность. Появляясь в самых неожиданных для противника местах, батарея открывала огонь прямой наводкой.
Как-то Осипов спросил Гусева, нельзя ли сбить вражеский наблюдательный пункт с силосной башни у Фонтанки — уж очень он мешает полку продвинуться вперед. Ночью в кусты неподалеку от башни артиллеристы затащили 76-миллиметровую пушку, и только занялся рассвет — пушка прямой наводкой не только сбила наблюдательный пункт с башни, но до основания снесла и самую башню.
Кому довелось бывать в боях, поймет то чувство, которое охватывает человека, узнавшего, что где-то недалеко от тебя старый фронтовой товарищ. Мне захотелось увидеть Гусева.
Вечером я поехал в порт и разыскал «Ивана Богуна». Матрос, встретивший у трапа, провел меня в каюту штурмана. Гусев, сидевший за столом, поднял глаза и на миг застыл, удивленный.
— Здравствуйте, Евгений Васильевич, — поздоровался я, сразу же узнав героя-артиллериста.
— Вот не ожидал-то, — растерявшись от неожиданности, проговорил Гусев и бросился ко мне, — Здравствуйте, товарищ адмирал!
Долго мы сидели в каюте, вспоминая дни обороны Одессы.
Во время нашей беседы вошел пожилой моряк — капитан теплохода. Узнав, что мы товарищи по фронту, он кивнул в сторону Гусева:
— Замечательный штурман! Экипаж влюблен в Евгения Васильевича.
На корабль, где мы остановились на время командировки, я вернулся поздно. Переполненный впечатлениями дня, долго не мог уснуть. А утром не удержался, чтоб не поделиться своими мыслями с В. М. Гришановым. С ним мы служили в 1950–1953 годах на Тихоокеанском флоте, а тремя годами раньше довелось и Василию Максимовичу служить там с Гавриилом Васильевичем. Вице-адмирал Жуков был тогда командующим Южно-морским районом Тихоокеанского флота. Так что мы оба хорошо знали Жукова. В последнее время он был начальником Военно-морского училища в Севастополе и, уйдя по болезни в отставку, жил в Одессе.
С вице-адмиралом Гришановым мы поехали на 2-е городское кладбище, где похоронен Гавриил Васильевич.
Мне рассказывали, как по окончании войны население Одессы встречало Жукова, возвращавшегося на свой прежний пост — командира базы. Он сам просил командование флота назначить его снова в Одессу. «Наш Жуков приехал», — говорили люди, встречавшие его на вокзале.
По всему чувствовалась неугасающая любовь одесситов к нему — главному организатору обороны города в 1941 году: мы проезжали по улице, носящей имя Жукова, в центре кладбища — мраморный надгробный памятник, у подножия цветы. Кто-то заботливо ухаживает за могилой, приносит и возлагает на нее букеты незабудок.
Мы поклонились праху доблестного воина.
* * *
И вот наконец я поднимаюсь на второй этаж нового дома на улице Подбельского. Дверь открывает женщина со строгим взглядом карих глаз — Аннушка! Минуту смотрит на меня с недоумением, как бы роясь в памяти.
— Аннушка! Вы узнаете меня? — спрашиваю я. Вместо ответа она бросается ко мне с распростертыми объятиями:
— Товарищ дивизионный комиссар… ой нет, вы же теперь адмирал… Ну, что же вы не входите? — и увлекает меня в чистенькую, скромно обставленную квартирку, знакомит с дочерью-школьницей и тетей.
— Как благодарна я вам и Грише-Угольку! Спасибо за ваши хлопоты обо мне.
Бросается к комоду, достает красную коробочку, дрожащими руками открывает ее — я вижу орден Ленина. На глазах у Аннушки — счастливые слезинки.
Много рассказала она мне в тот вечер. О страданиях, перенесенных в фашистских лагерях и тюрьмах, о неудавшемся побеге… Но, слушая ее рассказ, по непреклонному блеску глаз я узнавал в ней прежнюю отчаянно смелую разведчицу. Только вот здоровье сильно сдало: перенесенные пытки и ранения дают себя знать.
— Но все это ничего, — бодро говорит Аннушка, — Теперь, как видите, и квартира — две комнаты, и пенсию получаю. Да и работаю, насколько силы позволяют. А потребуется — опять бушлат надену и — в разведку! Ведь я старшина второй статьи!
Увиделся я в Одессе с бывшим командиром бронепоезда «За Родину» М. Р. Чечельницким, комиссаром погибшей канлодки «Красная Армения» капитаном 2 ранга М. А. Серовым и другими славными защитниками Одессы.
* * *
В мае 1961 года журнал «Советский воин» поместил небольшой отрывок из моих воспоминаний, и вскоре редакция передала мне письмо из поселка Адрасман, Ленинабадской области.
«Дорогая редакция! — писал лейтенант запаса Глеб Захарович Волков. — В девятом номере журнала вице-адмирал Азаров рассказывает о действиях бронепоездов в обороне Одессы. Описывая действия бронепоезда «За Родину», он упоминает фамилии командира М. Р. Чечельницкого, рядовых С. П. Дикого и В. И. Мишкина. Я с большим волнением прочитал эту статью и вспомнил о славных боевых делах нашего бронепоезда в тяжелую для нашей Родины годину. У меня как самое дорогое хранятся фотографии старшины 1-й статьи С. Баранова, лейтенанта В. А. Синенкова, лейтенанта медслужбы Ф. Большаченко, чьи фамилии также упомянуты в статье. Ф. Большаченко мне дорог еще и потому, что в боях под Севастополем он оказал мне первую помощь и отправил в госпиталь… Статья т. Азарова является для меня ниточкой, с помощью которой я надеюсь установить связь с фронтовыми друзьями. Я обращаюсь к вам с просьбой найти адрес моего бывшего командира М. Р. Чечельницкого. Или дайте мне, пожалуйста, адрес И. И. Азарова».
И вот М. Р. Чечельницкий извещает меня: «Я получил очень радостное письмо от Волкова… Он мне пишет, что Синенков тоже жив и служит в рядах Советской Армии, подполковник; видимо, и его удастся разыскать…»
* * *
Итак, мои первые попытки найти людей, с которыми пришлось встречаться в начале войны, оказались не бесплодными. Это приободрило — и, загоревшись желанием описать боевые дела на Черном море, свидетелем и участником которых довелось быть, я стал разыскивать других товарищей.
Читатель помнит краснофлотца Ивана Шатохина, который в канун войны получил отпуск и, услышав на вокзале тревожную весть, возвратился на свою батарею. Меня не переставал волновать этот случай. Захотелось узнать, что же стало потом с самоотверженным пареньком. Но как узнать? Нужны прежде всего сведения, откуда Шатохин родом. Связался со старым севастопольским минером А. И. Маловым. Тот навел в штабе флота справки и написал мне, что Шатохин призывался Аксайским райвоенкоматом, Ростовской области. На мой запрос из района ответили, что Шатохин Иван Иванович, инвалид войны, проживает в районе и работает в колхозе. У нас завязалась переписка. Я узнал, что в Севастополе он был до последнего дня обороны, попал в плен и перенес все ужасы гитлеровских концлагерей, но остался верным сыном Родины. А вскоре я получил от него письмо: Иван Иванович с радостью сообщал, что ему вручили медаль «За оборону Севастополя».
Вскоре мне пришлось быть в Севастополе. Там в это время проводилась конференция участников обороны. Приехал туда и генерал-полковник Хренов. Мы вспомнили с ним замечательного военного инженера полковника Кедринского. Организовав в последние часы эвакуации Одессы взрыв электростанции, он успел на какой-то из остававшихся еще у стенки катеров и прибыл в Севастополь. Он по-прежнему не берег себя, заботясь лишь о выполнении долга. В Севастополе и сложил свою голову. Мы поехали с Аркадием Федоровичем на кладбище Коммунаров и нашли его могилу.
Гранитный памятник. На нем четкая надпись: «Начальник инженерных войск Отдельной Приморской армии полковник Кедринский Г. П. погиб смертью храбрых при обороне города Севастополя. 1897–1942 гг.». Спи спокойно, наш дорогой товарищ…
Как много знакомых лиц увидел я в севастопольском Доме офицеров, где проходила конференция! Те — и не те. Седины, глубокие борозды морщин, шрамы…
С трудом узнаю Д. Г. Соколовского — начальника медико-санитарной службы Приморской армии. Был он тогда молодым энергичным врачом. Да ведь прошло почти двадцать лет с тех пор… Эта встреча многое вызвала в памяти.
Мне часто приходилось бывать в одесских госпиталях, и особенно в 44-м военно-морском. Я видел, с каким самозабвением работали врачи, сестры, санитары. Бывало так, что главный хирург госпиталя В. И. Иванов, старшие сестры А. А. Чурикова и Н. В. Матвеева по суткам не отходили от операционного стола. Шприцы, ланцеты, скальпели играли в их руках. И ни на минуту, даже для того чтобы поесть, врачам и сестрам нельзя было оторваться от дела: они спасали жизнь людям. Выбрав подходящий момент, их товарищи подходили то к хирургу, то к сестре, вкладывали им в рот бутерброды, вливали из чашечки бульон, кофе. Работа продолжалась без перерывов.
До 30 операций в сутки делал Вениамин Иванович Иванов. Это он поднял на ноги политрука шахтерской роты Пронина, приговоренного, казалось, к смерти. «Какие люди, — говорил мне там же, в госпитале, спасенный Ивановым комиссар 1-го морского полка Митраков. — Когда только они отдыхают? Все время с нами».
— А Зеликов? Где Зеликов? — спросил я у Соколовского.
— Не увидите вы его, Илья Ильич. Расстреляли… В июне сорок второго года заболел. Предлагали эвакуироваться — ведь он сам стольких эвакуировал. Отказался Михаил Захарович. Больным его захватили в плен. Больного и расстреляли…
По окончании конференции пригласил меня к себе, на Северную сторону, Алексей Степанович Потапов. Весь израненный, несчетное число раз контуженный, он вскоре после войны вынужден был расстаться со службой.
Мы поехали на машине по Инкерманскому шоссе, обогнули бухту. Алексей Степанович остановил машину у густо обвитого виноградом домика. Мы сидели в саду. Потапов угощал персиками, выращенными своими руками.
Алексей Степанович рассказывал, как однажды ночью под Одессой он с одиннадцатью разведчиками был окружен ротой противника. Положение такое, что хуже трудно придумать. Но разведчики — народ смелый и находчивый. Они не только проложили дорогу из окружения, а прихватили еще и пленных. Особенно запомнились Потапову из этих разведчиков два храбреца — краснофлотцы Симонец и Сурнин. Я тоже знал Михаила Сурнина. Когда сказал Алексею Степановичу о мемориальной доске на улице Пастера в Одессе, на которой высечено и имя Сурнина, глаза его гордо блеснули, как будто фамилия на доске была его, Потапова.
— Вот тебе и Песочная… — углубившись в свои мысли, вдруг выдохнул он.
Я вопросительно взглянул на собеседника.
— Песочная, говорю… Двадцать пятого сентября… У братской могилы, когда хоронили товарищей, поклялся: защищать будем подступы к Одессе, хотя бы это стоило жизни. Поклялся — исполнил клятву.
И хотя не был назван тот, о ком шла речь, я понял: Потапов говорит о своем комиссаре. Старший политрук С. Ф. Изус не раз сам водил бойцов в атаку. И погиб 25 сентября 1941 года в бою за высоту Песочная. А через два дня с поля боя вынесли тяжело раненного Потапова. Но через три месяца он вернулся в строй, и когда мы опять встретились в Новороссийске, полковник Потапов командовал бригадой морской пехоты.
* * *
Примерно года три назад на экранах страны появился фильм, о котором я уже упоминал, — «Жажда». Мало сказать, что этот фильм имеет отношение к Одессе. В нем показано, как боролись и умирали те разведчики, о подвигах которых напоминают золотые буквы мемориальной доски на улице Пастера. И снимала фильм Одесская киностудия по сценарию, написанному одесским разведчиком, которого звали друзья Угольком (наверно, потому, что был он маленький, юркий и черный). Только в фильме Уголек погибает, на самом деле он жив и пишет стихи, а иногда сценарии.
Среди зрителей фильма было, очевидно, много тех, кого он перенес в пылающую и сражающуюся Одессу, кому он напомнил близких, павших там, не вернувшихся с войны. Я был в числе этих зрителей, и «Жажда» меня взволновала, возбудила желание сказать о людях, послуживших прототипами героев экрана. Вот почему в «Литературной газете» 22 ноября 1960 года появилась моя заметка под заглавием «Вечно живые». А потом я получил письмо из Донбасса от женщины, которую фильм «Жажда» взволновал не меньше, и она смотрела потом картину не один и, может быть, не два раза.
«Когда я смотрела «Жажду» в первый раз, за слезами многое ушло из поля зрения. Посмотрев вторично, более спокойно, скажу вашими же словами: «Я видела живого Олега. Он тот и не тот, похож на себя и не похож». И мне было не только приятно — радостно было видеть его живым. И его слова из кадра фильма: «Если будете писать маме…», как будто действительно его слова, так как я у него одна, отца лишился 12 лет… В конце марта 1944 года один из моряков — друзей Олега сообщил нам письмом, что сын ушел добровольцем на защиту Одессы и в одной из операций в тылу врага был сражен миной и похоронен в районе Одессы… А как он море любил! Ведь он был льготником при призыве и на действительную военную службу пошел тоже добровольцем, и только моряком».
Это писала Ольга Константиновна Безбородько.
* * *
Работая над воспоминаниями об осажденной Одессе, я хотел и наглядно показать наших людей в те грозные дни. В этом мне помогли фронтовые фотокорреспонденты Я. Н. Халип, Г. А. Зельма и А. В. Егоров.
Профессия фотографа и воина — какие, казалось бы, не связанные одно с другим понятия! Но воюют, оказывается, и с фотоаппаратами. Только невозможно учесть, сколько врагов уничтожили военные корреспонденты оружием снимков, расходившихся на фронте и в тылу с газетами, листовками, журналами. И рисковали жизнью эти фотоэнтузиасты не меньше, чем люди в танках и у лафетов орудий.
В конце августа 1941 года Константин Симонов с фотокорреспондентом Яковом Халипом отправился на позиции 287-го полка 25-й Чапаевской дивизии. С ними ходил по позициям комиссар полка Н. А. Балашов. Я воспользуюсь опубликованным дневником Симонова; он покажет, каким образом стало возможным появление некоторых сцен боевой жизни на фотографиях в этой книге.
«Румыны опять начали бить из минометов. Положение было довольно глупое, ибо минометчики (наши) сидели в окопе, но снимать их нужно было сверху, стоя на совершенно открытом месте. Однако ничего не оставалось делать. Яша, ворча, что неизвестно, какую ставить выдержку при такой погоде, стал их снимать, сначала с одной позиции, потом с другой. У меня появилось довольно отчетливое желание лечь на землю рядом с минометчиками или сесть к ним в окоп. Думаю, что такое же желание было и у Балашова. Но это, конечно, исключалось, ибо не могли же мы оставить на поверхности одного несчастного Яшу Халипа. В ответ на ворчание Яши, что при такой погоде неизвестно, какая нужна выдержка, я довольно нервно — мне тоже было не по себе — сказал ему, чтобы он снимал на «тик-так».
— На «тик-так»? — воззрился на меня Яша. — На «тик-так» я не могу: у меня руки дрожат, — и этим искренним признанием навсегда подкупил меня, ибо, несмотря на то, что ему было очень страшно, он все-таки продолжал снимать дрожащими руками и, по своей профессиональной привычке, снимал отвратительно долго и тщательно.
Балашов, очевидно слышавший разговор, отозвал меня в сторону и сказал:
— Молодец!»
В Одессе, в Центральном парке культуры и отдыха имени Т. Г. Шевченко, есть площадка. С нее открывается безбрежная синь моря. Там стоит двадцатиметровый обелиск из красного гранита. Он опоясан четырьмя горельефами, которые запечатлевают подвиги русских моряков со времен Нахимова до славной обороны Одессы 1941 года. Вечный огонь горит у основания памятника. К нему со всех сторон ведут широкие асфальтированные аллеи с цветочными клумбами.
На открытии монумента в День Победы, 9 мая 1960 года, выступил участник обороны Одессы — бригадир слесарей судоремонтного завода В. С. Мирошниченко.
— Мира на земле — вот чего хотим мы, народы всех стран, — сказал он. — Рабочие нашего завода поручили мне здесь, у священного места — памятника Неизвестному матросу, — сказать, что мы отдадим весь жар своих сердец, всю свою энергию на то, чтобы солнце мира, радости и счастья всегда сияло над нами.
— Вечный огонь, зажженный сегодня, — сказала тогда же комсомолка джутовой фабрики Нина Борщ, — будет всегда напоминать нам и грядущим поколениям о бесстрашных героях, которые отдали самое дорогое — свою жизнь за свободу и счастье любимой Отчизны, за освобождение человечества от фашистского порабощения.
Памяти героев Одессы посвящаю и я эту книгу.
1958–1962