Рис. С. Спицына

I

Советский теплоход «Кузнец Захаров» следовал в один из портов Южной Америки.

Рейс подходил к концу. Накануне прибытия с раннего утра мыли палубу, шлюпки, вентиляторные раструбы, надстройки; подновляли растрескавшуюся от тропической жары краску, драили медные части так, чтобы они горели, как золото.

За всеми работами наблюдал старший помощник капитана — Иван Петрович Тихонов. Несмотря на свою долголетнюю службу во флоте, Тихонов перед приходом в иностранный порт всегда нервничал.

«Советские корабли в этих водах — редкие гости. Завтра предстоит выдержать своего рода публичный экзамен, — размышлял он. — Моряки различных наций — англичане, американцы, шведы, аргентинцы, итальянцы, греки — будут наблюдать, как „Кузнец Захаров“ станет швартоваться к пирсу. Малейшая заминка — и на всех судах в гавани пойдут судить да рядить: теплоход не слушает руля, капитан не имеет глазомера, экипаж плохо обучен…»

Иван Петрович плотнее надвинул на лоб козырек фуражки и — уж нивесть в какой раз за это беспокойное утро — отправился в обход по всему судну.

Современные грузовые суда обычно не радуют своим видом морской глаз. У них всё принесено в жертву необходимости брать больше груза и обеспечить быстроту и удобство погрузки. Но когда Тихонову случалось наблюдать свой корабль со стороны, он неизменно испытывал чувство гордости.

«Этакая махина, а ведь ничуть не похож на те безобразные утюги, какие принято теперь строить!» Конечно, если корабль высотой с пятиэтажный дом, длина его главной палубы больше ста двадцати метров, а трюмы способны вместить столько груза, что для перевозки их по железной дороге требуется от пятисот до семисот товарных вагонов, — нечего и желать, чтобы он был стройным, как прогулочная яхта. «Кузнец Захаров» хорош по-своему: огромные размеры не делают его неуклюжим, острый форштевень с легким наклоном вниз создает такое впечатление, будто кораблю не стоится на месте и он рвется вперед. Это впечатление еще усиливается тем, что надстройки немного сдвинуты назад, а приземистая овальная труба чуть отклонена к корме. Даже сдвоенные мачты с массивными грузовыми стрелами не портят общего вида, не утяжеляют корабль.

Весь теплоход, от киля до клотиков мачт, построен на отечественных заводах, — на нем нет ни одного механизма, ни одного прибора с иностранной маркой.

«Какая досада! — думал Тихонов, неторопливо направляясь к корме. — Слишком много палубного груза на этот раз взяли. Эти штабеля ящиков и бочек загромождают всё свободное пространство. Не будь их, какой нарядной выглядела бы палуба!»

Тихонов заметил на корме матроса Горшкова и сразу насторожился.

Команда на «Захарове» почти вся состояла из молодежи. Это, по мнению Ивана Петровича, было хорошо, но имело и один существенный недостаток. Молодые моряки — народ, правда, недостаточно опытный, но зато ловкий, энергичный, инициативный. Однако, к сожалению, среди них есть и такие, у кого ветер гуляет в голове. Главный заводила среди них — это Горшков. За ним всё время нужен глаз да глаз.

Тихонов в глубине души питал тайную слабость к этому, всегда веселому, неистощимому на изобретение всяких проказ, коренастому пареньку. Частенько его приходилось «продирать с песочком». Но старпом был убежден, что из Горшкова со временем выйдет отличный моряк.

Молодой матрос усердно протирал стекла светового проема над кормовой кладовой. Старпому показалось подозрительным, почему он делает это молча, не пост, по своему обыкновению, не поддразнивает никого из работающих рядом моряков. Ох, если Валентин Горшков молчит — это недобрый признак! Наверное, он придумывает какую-нибудь очередную каверзу!

Тихонов ускорил шаги, почти взбежал по кормовому трапу на полуют и остановился рядом с Горшковым.

— Как дела?

— Точно лежу на курсе, давление в котлах на марке! Ход предельный! — лихо отрапортовал Горшков.

Иван Петрович поморщился. Скажи, пожалуйста, какой словесный узел завязал!

Тихонов присел на корточки, придирчиво осмотрел стекла. Чисто протертые, они ярко сверкали на солнце.

— Много на стеклах было копоти? — спросил Иван Петрович, осененный внезапной догадкой.

— Шкрабить скребком не пришлось.

— Вам всё шуточки, товарищ Горшков. Шкрабить! Что это вам, подводная часть корабля? Нарост ракушек и водорослей отдираете? Я ведь дело спрашиваю; мне важно знать, — много ли несет копоти из трубы? Закончим приборку, а к утру опять всё может забросать сажей.

Иван Петрович с тревогой посмотрел на брезенты, прикрывающие груз. Брезенты новые, хорошо выбеленные; упадет на них сажа — будет сущее бедствие.

Над широкой, приземистой трубой теплохода вообще не было заметно никакого дымка.

На дизельных судах дымовые трубы сооружают по традиции. И без них можно было отлично обойтись, отводя отработанные газы от дизель-моторов просто за борт. Но большой корабль без трубы имеет какой-то незаконченный вид. Поэтому трубу всё-таки делают. И чтобы полезная площадь не пропадала даром, внутри ее устраивают расходные баки для топлива, для питьевой воды, чуланчики для хранения хозяйственного инвентаря, ведер, швабр, мыла. Только в самом центре трубы оставлен узкий канал для выхлопа отработанных газов.

Тихонов отлично знал, что копоть на «Захарове» — явление крайне редкое. Это могло случиться, если дизели были плохо отрегулированы, например сразу же после выхода из ремонта, но уж никак не к концу длительного рейса.

Всё же старпом решил спуститься в машину к механикам и предупредить их на всякий случай, чтобы они там посматривали, а по пути заглянуть в кают-компанию и жилые каюты.

На иностранных судах жилые помещения для команды находятся на носу и на корме, где сильнее всего ощущается продольная качка. Такое расположение сохранилось еще со времен парусного флота, когда середину палубы нельзя было занимать надстройками, так как они мешали управлению парусами.

В советском торговом флоте давно отказались от этого нелепого обычая. Весь экипаж живет в каютах, расположенных в центральной части корабля.

Тихонов по опыту знал, что это «новшество», по меньшей мере двадцатипятилетней давности, до сих пор приводит в восхищение моряков тех стран, которые редко посещаются советскими судами. Не только докеры, крановщики в порту, матросы с соседних пароходов, но и портовые власти обязательно захотят своими глазами взглянуть, как живут советские моряки.

Но как только старпом взялся за ручку двери во внутренние помещения, к нему подошел рассыльный с вахты и доложил, что второй помощник капитана, Курганов, срочно просит старпома подняться к нему на мостик.

— Скажи вахтенному штурману, что я следую за тобой в кильватер, — недовольно ответил Иван Петрович, — загляну только в одну-две каюты.

Но, вспомнив, что Курганов не из тех людей, которые нуждаются в помощи старших, поспешил на мостик. Значит, что-то случилось, раз зовет.

Курганов казался сильно встревоженным.

— По-моему, Иван Петрович, — сказал он, едва Тихонов перешагнул высокий порог рубки, — на нас катит здоровенный штормяга. Только бы успеть приготовиться к этой встрече.

— Ну, ну, вам здесь в тропиках всё непривычно, поэтому вы и готовы в любую минуту свистать всех наверх, — заворчал было старпом, беря из рук штурмана бинокль, но так и не поднес его к глазам: и без бинокля было ясно, что Курганов нисколько не преувеличивает.

Стоял полный штиль. Яркосиний, без единой морщинки океан, казалось, дремал в тяжелой истоме. Вода чуть колебалась всей своей массой.

Но впереди, несколько левее курса, которым следовал теплоход, на горизонте появилось что-то темное, похожее на густой пальмовый лес. Сразу даже трудно было понять, что это грозовая туча, — столь необычна была она по своим очертаниям. Ее края, растрепанные ветром, пока еще неощутимым на «Кузнеце Захарове», длинными космами выдавались вперед, напоминая колышущиеся ветви.

Туча непрерывно меняла форму, а там, где она сливалась с поверхностью океана, по воде бежали зловещие тени и мутно полыхали за пеленой дождя бледнозеленые «зайчики». Это своеобразное явление возникает лишь тогда, когда атмосфера перенасыщена электричеством.

Страшная туча быстро приближалась к теплоходу. Когда Курганов попросил старпома подняться на мостик, она едва появилась над линией горизонта, а сейчас, всего через какую-нибудь минуту, уже закрыла значительное пространство небосклона.

Оба штурмана переглянулись.

— Да, Александр Иванович, действительно. Чорт ее выпихнул нам навстречу! — вздохнул Тихонов. — Немедленно доложите капитану и объявляйте общий аврал.

— Есть, товарищ старпом! — козырнул Курганов.

Пока Тихонов, нарочно не спеша, чтобы не вселять в людей лишней тревоги, спускался на палубу, всё уже пришло в движение. Посланным Кургановым матрос стучался в дверь капитанской каюты; под мостиком часто затренькал небольшой колокол — рында, вызывая наверх всех свободных от вахты.

Остановившись на последней ступеньке трапа, Иван Петрович, испытующе оглядев сбегавшихся к нему моряков, начал отдавать приказания. Прежде всего необходимо позаботиться, чтобы вода не проникала внутрь судна через открытые отдушины, световые люки и вентиляторы. Пусть ими займется боцман, взяв себе в помощь двух человек. Кое-где придется на люки надеть по два чехла, один поверх другого. Вторая задача: хорошенько закрепить палубный груз, чтобы его не смыло. Всем, кроме повара и врача, немедленно переодеться в штормовые костюмы и быстро за дело! Повару с доктором запереть шкафы с посудой, привязать в помещениях всё, что может упасть или сдвинуться с места, а также сварить крепкого кофе и какао и слить в термосы. Горячий напиток потом пригодится для подкрепления сил.

Можно было подумать, будто старпома успели заблаговременно известить о приближении урагана и он не спеша наметил обстоятельный план действий, — так спокойно и уверенно он отдавал приказания. Его спокойствие и хладнокровие передались всему экипажу.

Капитан теплохода Сергей Михайлович Воронов принял на себя управление кораблем и приказал несколько изменить курс, чтобы встретить приближающийся шквал в лоб, а не подставлять ветру и волнам огромную площадь борта. На опустевшей на короткое время палубе дружно закипела работа. На спардеке ежесекундно гулко бухала тяжелая стальная дверь, пропуская моряков, надевших непромокаемые куртки и брюки, шляпы зюйдвестки с неравномерными полями, короткими спереди и длинными сзади, чтобы вода не попадала за ворот куртки.

Стоявшее в зените солнце, точно предчувствуя, оно скоро надолго исчезнет, палило особенно нещадно. Старпом и боцман поторапливали людей, раскатывающих по палубе тяжелые бухты канатов, предназначенных для крепления груза, шлюпок — вообще всего, что ураган мог сдвинуть с места, а волны — унести за борт.

Побережье Южной Америки в тех широтах, где сейчас находился «Кузнец Захаров», издавна приобрело печальную славу из-за жестоких ураганов, известных под именем «памперос».

Ветер, зародившись на восточных склонах Андов, проносится затем над необозримыми степными просторами пампасов (от которых эти ураганы получили свое название), приобретая в пути чудовищную силу. По своей ярости «памперос» не уступают вест-индским ураганам и тайфунам Китайского моря.

Но у них есть одно отличительное свойство, делающее их особенно опасными. Иногда «памперос» разражается так стремительно, что приборы не успевают отметить его приближения, и береговые радиостанции опаздывают с подачей штормовых предупреждений. Так случилось и на этот раз.

Туча уже закрыла половину неба, и вырвавшиеся вперед мохнатые космы приближались к солнцу, когда ртуть в барометре только начала опускаться, а перо самопишущего барографа, до сих пор чертившее на бумажной ленте почти прямую линию, стало тревожно вздрагивать — и на ленте появились резкие зубцы и впадины.

Но вот зловещий, темный язык на мгновение заслонил солнце. Сделалось темно и жутко, как будто внезапно настала ночь. Старпом, уже не скрывая тревоги, крикнул, чтобы под вновь заведенные дополнительные тросы скорей подбивали деревянные прокладки. Показывая пример, он сам схватил тяжелую кузнечную кувалду, загнал под трос короткий обрезок толстой доски.

Солнце еще раз вынырнуло в разрыве тучи, бросило в небо сноп яркооранжевых и зеленых лучей и скрылось. Настал гнетущий, душный мрак.

Пора было уходить с палубы. Замешкавшихся могло смыть за борт.

Но не успели моряки добежать до двери во внутренние помещения, как над их головами вспыхнул нестерпимый голубой свет огромного пучка-молний и, точно очередь тяжелых снарядов одновременно разорвалась над теплоходом, грянул гром.

— Живей, живей! — кричал Тихонов, но его голос уже невозможно было расслышать.

Не успел погаснуть свет первого пучка молний, как уже вспыхнул второй, еще более сильный, затем третий, четвертый. В высокие борта корабля начали бить короткие, злые волны — авангард надвигающихся водяных громад.

А навстречу, всё усиливаясь и нарастая, катился страшный гул, точно надвигалась лавина горного обвала; это мчался ураган.

Высокая, с иззубренной пенистой вершиной волна вдруг как-то неожиданно встала перед кораблем, легко, будто вовсе не встретив на своем, пути препятствий, перемахнула через борт, шумными каскадами скатилась с полубака, накрыв с головой моряков, которые еще не успели уйти, пронеслась над всем, что было на палубе, и пошла по океану дальше. А новые волны уже накатывали на теплоход, вода бурлила на палубе.

Могучий корабль задрожал всем корпусом от этих страшных ударов. На миг показалось, будто его машины бессильны преодолеть ярость урагана. Рулевой в рубке с лихорадочной поспешностью закрутил штурвальное колесо, к нему взволнованно придвинулись капитан и штурман.

Корабль острым форштевнем разрезал и подмял под себя очередную волну, перевалил через ее гребень и соскользнул в глубокое водяное ущелье. Обнажившиеся винты забили лопастями в воздухе, вздымая вихрь брызг, потом снова ушли в воду — и корабль опять ринулся вперед.

Чередование стремительных взлетов и падений стало непрерывным. Теплоход, весящий вместе с грузом больше 15 000 тонн, подкидывало на высоту трех-четырехэтажного дома, как будто эта была пустая консервная банка.

«Кузнец Захаров» с трудом пробивался вперед, но точно держался на заданном курсе.

II

В штормовую погоду вместо обычных четырехчасовых вахт вводит укороченные, двухчасовые. Но сменить находившихся на мостике в рулевой рубке вахтенного штурмана и рулевого оказалось не так-то просто. Двое матросов, навалившись всей своей тяжестью на дверь, выходившую на палубу, с трудом приоткрыли ее лишь настолько, чтобы пропустить новых вахтенных, — так сильно давил снаружи на дверь ветер. Третий помощник капитана, Брусницын, сменявший Курганова, и рулевой, молодой туркмен Нарзы Бабеков, очутившись на палубе, в первый момент едва не захлебнулись: их с головой накрыла хлынувшая с полубака волна. Держась за специально для этого натянутый вдоль палубы канат (штормовой леер), они чуть не ползком достигли трапа. На палубе, вокруг всех находившихся на ней предметов, клокотали водовороты. Попасть в таком водоворот было опасно, — могло вырвать из рук леер, унести человека за борт или изувечить.

На мостике опять пришлось долго воевать с дверью, пока удалось проникнуть внутрь рубки.

После палубы в рубке им показалось необыкновенно уютно. Стенки, обшитые изнутри деревянными панелями, настолько приглушали рев ветра и грохот штурмующих теплоход волн, что здесь можно было даже разговаривать. Деловито стрекотал привод рулевой машины; над штурманским пультом, похожим на конторское бюро со спускающейся деревянной шторкой, горела настольная лампочка под матовым колпаком, роняя кружок света на приколотую к пульту карту.

Брусницын стряхнул с одежды воду и, вытерев мокрое лицо, вмеси с Кургановым подошел к карте, чтобы сделать в вахтенном журнале запись о передаче дежурства.

Новый рулевой встал позади товарища, которого он должен был сменить, узнал, какой задан курс, перехватил рукоятки штурвала сначала левой, потом правой рукой. Сдающий вахту рулевой выпустил штурвал лишь тогда, когда почувствовал, что управление передано им из рук в руки.

После ухода Курганова настроение Брусницына заметно упало. Он почувствовал неуверенность в себе. За широкими окнами рубки почти ничего не возможно было разглядеть. Только струи воды сбегали по толстым стеклам, смазывая очертания даже тех предметов, которые находились на носу корабля. А дальше за бортом клубилась белесая мгла, как будто тучи опустились на поверхность океана. Это был не туман, а миллиарды поднятых ветром в воздух брызг. В воздухе носились сотни тонн океанской воды: не видно было ни туч, ни грозных волн, ни даже редких теперь вспышек молний.

Самый молодой из всех штурманов на теплоходе, Брусницын всего два месяца назад окончил мореходное училище. Он впервые наблюдал шторм такой силы. Его пугало полное отсутствие видимости. Правда, когда ураган налетел, океан был пустынен: ни дымка, ни паруса нигде на горизонте не было заметно. Но ведь с каждым часом корабль приближался к порту. «А что, если другое, застигнутое ураганом судно окажется впереди нас! — напряженно думал Брусницын. — Ведь я не увижу сигнальных огней, а если и увижу, то слишком поздно».

Брусницын даже позавидовал рулевому, его выдержке и спокойствию. Он знал биографию Нарзы; она была несколько необычайной для моряка.

Бабеков родился и вырос в одном из самых бедных водой районов Средней Азии. Может быть, именно это обстоятельство сыграло роль в том, что Нарзы еще мальчиком, учеником средней школы, стал мечтать о бескрайних океанских просторах, беззаветно полюбил море и твердо решил стать со временем моряком дальнего плавания. Окончив школу, он обратился к комсомольским организациям Туркмении с просьбой помочь ему осуществить свою мечту. Брусницыну рассказывали, что два года тому назад, когда «Кузнец Захаров» стоял на ремонте, к капитану явился юноша в полосатом ватном халате и косматой папахе, сделанной чуть ли не из целого барана.

Теперь этот потомственный житель пустыни — лучший рулевой на судне.

В полном молчании прошла большая часть вахты Брусницына. И вдруг в переговорной трубке раздался свист. Уголком глаза Брусницын успел заметить, как при этом звуке находившийся в рубке капитан вздрогнул.

Штурман поспешно выдернул медную заглушку из горловины трубы и прильнул ухом к металлическому раструбу. До него донесся искаженный расстоянием глухой голос. Капитана просили как можно скорее зайти к радисту.

— Есть передать капитану! — крикнул в ответ штурман и тут же подумал:

«Ну, кажется, стряслось что-то неладное. Метеорологическую сводку передали бы через меня».

Радиорубка вплотную прилегала к штурманской. Стены здесь были сплошь закрыты щитами с приборами; на множестве больших и малых циферблатов чуть трепетали или быстро метались из стороны в сторону стрелки. В круглых застекленных глазках тускло светились радиолампы.

Радист, чтобы легче было удерживать равновесие, весь ушел в привинченное к полу кресло, лег грудью на стол, обеими руками манипулировал рычажками настройки на щитке перед столом. Левым локтем он прижимал блокнот, карандаш, чтобы не выронить, держал в зубах.

Из-за непрерывного треска грозовых разрядов в атмосфере черные, с резиновыми круглыми подушками, наушники были у радиста сильно сдвинуты вперед, на виски.

Капитан осторожно вытащил из-под локтя радиста блокнот, прочел на бланке:

«СОС! СОС! СОС! „Морской цветок“… Потом шло несколько цифр, и дальше, после пропуска, слова: „авария машины… генеральный груз…“»

«Морской цветок» — название судна; цифрами обозначены координаты, градусы и минуты долготы и широты места, где находился гибнущий корабль. Если координаты были записаны правильно, то «Морской цветок» находился совсем близко; в обычное время, чтобы дойти до него, потребовалось бы затратить не более двух часов. Но сейчас…

Воронов опять подсунул блокнот под локоть радисту, сел рядом в свободное кресло. Радист чуть повернул голову, вопросительно взглянул на капитана. Воронов пожал плечами:

— Постарайтесь уточнить… Я не могу принимать решение на основании обрывка радиограммы.

Радист продолжал вертеть ручки настройки, стараясь в царящем в эфире хаосе — мешанине из обрывков переговоров между другими судами, передач широковещательных станций, случайных помех — опять набрести на нужную волну. Где-то слушали оперу, для биржевых дельцов диктовали бюллетени курсов ценных бумаг, комментировали политические сообщения. Какой-то пассажирский пароход не мог найти вход в гавань и просил включить дополнительный световой сигнал на маяке. Но «Морской цветок» больше не подавал признаков жизни.

«СОС» — международный сигнал бедствия. Он составлен из начальных букв английских слов: «Спасите наш корабль!» Но моряки расшифровывают его иначе: «Спасите наши души!» Это мольба о помощи, это вопль отчаяния. СОС дают в эфир, когда утеряна последняя надежда, когда ясно, что без посторонней помощи спастись невозможно.

«Что ж предпринять? — думал капитан. — Шлюпку не спустишь, чтобы снять людей, даже близко подойти к гибнущему судну и то опасно: волны могут столкнуть оба корабля».

Существует целая наука оказания помощи терпящим кораблекрушение, но все способы, которые он мог припомнить, сейчас были практически неосуществимы. Хоть бы радист поймал уж, наконец, продолжение радиограммы! Тогда станет яснее обстановка.

Минута проходила за минутой. Сквозь обшитые звуконепроницаемым материалом стены помещения сюда не достигал шум урагана, как будто океан тоже притих в ожидании.

Капитан дотронулся до плеча радиста:

— Товарищ Лавров, хоть что-нибудь слышите?

Радист не ответил, только еще больше нагнулся вперед, потом с паузами, точно боясь даже на секунду ослабить внимание, ответил:

— Слишком много помех, товарищ капитан, и кроме того… — и не докончив, вдруг схватил карандаш. В спешке слова ложились на бумагу вкривь и вкось. Воронов, перегнувшись через его плечо, разбирал: — «Пароход „Морской цветок“… Владелец компании „Голубая звезда“ США… путь следования Оклэнд… генеральный груз… команда двадцать четыре человека… терпим бедствие, авария в машине, потеряно управление… положение безвыходное… срочно умоляем помощи… капитан Девис…»

Координаты опять были те же. Значит, «Морской цветок» действительно находился близко.

Воронов положил руку на плечо радиста.

— Передавайте ответ: «Сигналы приняты советским теплоходом „Кузнец Захаров“. Наши координаты… — Воронов назвал местонахождение теплохода. — Спешим вам на выручку. Продолжайте держать с нами связь. Капитан Воронов».

Когда капитан вернулся в рубку, он был так же спокоен, как и раньше.

Только над переносьем залегла глубокая складка и выражение глаз как-то изменилось.

Подойдя к штурману, он коротко бросил:

— Тихонова и Курганова сюда. Передать старшему механику, чтобы ждал моих приказаний. — Затем капитан повернулся, собираясь подойти к карте, но вдруг переменил свое намерение.

Воронов еще недостаточно хорошо знал своего третьего помощника На теплоход Брусницын прибыл лишь перед самым отходом в рейс, потому что прежний третий помощник был переведем на другое судно. До сегодняшнего дня погода стояла на редкость хорошая и всё шло гладко. Но капитану было известно, что Брусницын в морском деле совсем новичок и если бы его не выручал своими советами Иван Петрович, то и с обычными судовыми работами он бы, пожалуй, не всегда справлялся. Поэтому Воронов видел в своем третьем помощнике скорее практиканта, чем штурмана. Но теперь и Брусницын должен выполнить часть общей и, что говорить, нелегкой задачи. Курганов его сменит, когда теплоход выйдет к месту, где находится «Морской цветок», — там опасный район. А Тихонову надо поручить подготовку и проведение самой спасательной операции.

Капитан положил руку на плечо молодого штурмана:

— Вам придется отстоять еще одну вахту подряд. Я вам объясню вашу задачу.

Брусницын хорошо изучил карту, и она сейчас как бы встала перед его глазами. Голубое поле, местами темного, почти синего оттенка, кое-где блеклого, как будто выгоревшего на солнце. Темный цвет означал большие глубины, светлые пятна — мелководье. Карандашная линия, так называемая прокладка курса, которым следовал теплоход, приходилась на нижнюю треть карты, сплошь густосинюю. А выше, там, где на карте был север, бумагу пересекала светлая полоса — подводный горный хребет. Вершины этого хребта кое-где возвышались над водой в виде островов, окруженных подводными утесами. В одном месте было пятнышко чистой, незакрашенной бумаги, обведенное коричневой краской, а посредине стояла точка, в которой четыре треугольника сходились вершинами. На морских картах берега обозначаются только на таком пространстве, которое видно с палубы судна. Белое пятнышко был островок Сан-Хоакин; коричневая кайма вокруг него указывала на то, что берега острова круты и неприступны. Треугольники обозначали маяк.

И Воронову, и Брусницыну не было надобности заглядывать в «лоцию морей» — справочную книгу, содержащую подробное описание этого участка океана и его берегов. Они и так помнили, что Сан-Хоакин необитаем, — к его почти отвесным берегам редко удается пристать даже в тихую погоду. Несколько лет назад с большим трудом здесь удалось соорудить автоматический маяк, на высокой железной мачте. Горелка маяка заряжается раз в год.

Руководства по мореплаванию советовали не приближаться к Сан-Хоакину, а огибать его на почтительном расстоянии. Эти места из-за обилия подводных рифов издавна пользуются печальной славой «кладбища кораблей». А ураган гонит беспомощный «Морской цветок» именно сюда.

Капитан сказал, что он сам всё время будет находиться в рубке, потому что придется идти напрямик в непосредственной близости от опасных рифов.

Даже очень опытный, бывалый штурман мог легко совершить ошибку при таких условиях, в какие теперь был поставлен Брусницын. Придется всё время учитывать скорость ветра, сносящего корабль с курса, и силу берегового подводного течения.

«Может быть, всё же лучше вызвать на вахту Курганова? — продолжал размышлять капитан, отойдя к столу и нанося на карту координаты „Морского цветка“. — Нет, не стоит». — Он взглянул на маленький нарисованный карандашом крестик, обозначавший указанное в радиограмме местоположение американского парохода, и помрачнел. Потом обвел крестик кружком. Обычный условный значок выглядел сейчас на этой карте, как зловещий символ.

Воронов произвел нужные вычисления, затем, наложив раздвижную штурманскую линейку, новой чертой соединил место, где находился теплоход, с местом, помеченным на карте крестиком. Курс лежал на Сан-Хоакин.

— Приготовиться к повороту!

— Есть приготовиться к повороту! — в один голос повторили приказ капитана Брусницын и рулевой. Затем штурман еще раз повторил его в телефон, соединенный с машинным отделением.

— Поворот! Лево руля! Еще! Еще! Так держать!..

Теплоход круто повалился набок. Если бы груз в трюмах сдвинулся, пополз, съехал на один борт!.. Случалось, что суда, на которых груз был плохо закреплен, опрокидывались и погибали в несколько минут, но «Кузнец Захаров» медленно выпрямлялся. Капитан едва сдержал вздох облегчения. Он встретился взглядом с Брусницыным: «Ну, теперь дело за тобой, штурман, веди корабль». И штурман также взглядом ответил: «Есть, будет выполнено».

В рубку вошли мокрые Тихонов и Курганов. Довольно тучный Иван Петрович, пробираясь по палубе, видимо, основательно хлебнул соленой воды и всё время морщился.

Капитан протянул им радиограмму, оба прочли. Затем Курганов осторожно вытащил одну из кнопок, которой была пришпилена карта, и приколол радиограмму к столу.

— Ближе чем на полкабельтова нам к американцам никак не приблизиться, это в лучшем случае, — сказал капитан. — А если «Морской цветок» пригонит к скалам, придется держаться на расстоянии кабельтова, а то и двух.

Он вопросительно взглянул на своих помощников.

— Да уж ближе никак, — развел руками Тихонов, — стукнемся!

— Спасательные ракеты — единственное, чем мы можем воспользоваться.

Голос капитана звучал не совсем уверенно. Он испытующе взглянул на Тихонова и Курганова, но те промолчали.

Спасательные ракеты принято считать отжившими свой век. Их давно уже не применяют. На «Кузнеце Захарове» комплект ракет появился случайно; оказался на портовом складе, и его передали на одно из судов, уходящих в дальнее плавание.

При помощи ракеты, пустотелого стального цилиндра с оперением в хвостовой части, как у авиабомбы, можно перекинуть с одного корабля на другой тонкий канатик, а затем уже передать и надежный трос. По тросу, как по подвесной дороге, пустить спасательную люльку и по очереди переправить весь экипаж гибнущего судна либо использовать этот трос как буксир.

В результате короткого совещания Воронов и оба штурмана пришли к выводу, что если «Морской цветок» нельзя будет взять на буксир, то придется вместо спасательной люльки пустить по воде пустую шлюпку. Американцы ее сначала подтянут к себе, а затем, уже с людьми, ее таким же образом подтянут к теплоходу.

— Решено, Иван Петрович, готовьте к действию ракеты, — сказал Воронов.

Но когда оба моряка уже были у самой двери, капитан их вернул.

— Я хочу напомнить, — сказал он твердо, — что мы идем на опасное дело. Разъясните как следует остальным нашим товарищам, что если бы вопрос стоял не о спасении человеческих жизней… я бы не принял такого ответственного решения.

Минут через десять после ухода Тихонова и Курганова, Брусницын, подойдя к прибору, показывающему направление и силу ветра, вдруг замер, не веря своим глазам. Прибор показывал, что ветер стал порывистым.

Это был первый признак того, что шторм идет на убыль.

Обрадованный штурман доложил о своих наблюдениях капитану. Оба прильнули к стеклам. Завеса перед их глазами на миг исчезла, рассеялась. Стал виден океан — гигантские волны и чуть не задевавшие за них увенчанные седыми гребнями вершины темные, куда-то стремительно несущиеся тучи. Но вот брызги опять взметнулись, закрыв всё белесой пеленой.

Брусницын, сам того не замечая, тер рукой стекло и всё твердил:

— Вот видите, видите, раньше ведь вообще ничего не было видно. Это уже хорошо, очень хорошо…

Капитан согласился.

Да, это можно считать переломом. Но пройдет еще много времени, не час, не два, не три, пока уляжется этот проклятый ветер.

III

Никто еще не знал этих американцев с «Морского цветка», но у каждого за них болела душа, как будто опасность грозила людям, к которым успели привязаться.

«Только бы не опоздать!» — Эта мысль заставляла механиков и мотористов давать невероятную перегрузку машинам; матросы, рулевые, штурманы, судовой врач, — словом, весь экипаж теплохода не мог думать ни о чем другом. «Только бы поспеть во-время!»

Уже час, как не было связи с гибнущим пароходом. В радиорубке дежурили по два радиста. Они часто сменяли друг друга, потому что, когда человек долго напрягает слух, внимание его невольно притупляется. Иногда на той волне, на которой работала рация «Морского цветка», возникали какие-то слабые звуки. Но они тонули в грохоте грозовых разрядов, заглушались более мощными передатчиками.

Радисты плотнее прижимали руками наушники к голове, замирали, боясь пропустить хоть малейший шорох в эфире.

Может быть, на «Морском цветке» ослабли аварийные аккумуляторы, их мощности не хватает для передачи сигналов, но достаточно, чтобы вести прием? И радисты снова и снова посылали в эфир:

«„Морской цветок“!.. „Морской цветок“!.. Говорит советский теплоход „Кузнец Захаров“… Идем вам на помощь… Держитесь до последней возможности… „Морской цветок“!.. „Морской цветок“!.. Идем вам на помощь… Держитесь до последней возможности… Идем вам на помощь!..»

Впоследствии так и не удалось вспомнить, кто первый и по какой причине решил вынуть из книжного шкафа справочник с бюллетенями страховых обществ и заглянуть в него. В справочнике было сказано, что грузы, перевозимые пароходами, принадлежащими компании «Голубая звезда», принимались на страхование по самым высоким тарифам, и за их утрату выплачивались самые низкие премии. И тогда многие вспомнили, что видели эти пароходы не раз; их легко было узнать по отличительному знаку на трубе — голубой звезде, окруженной надписью «Блу стар компани». Такие пароходы моряки всех стран называют «пловучими гробами».

«Пловучие гробы» или «пловучая упаковка для грузов» — это почти официальное название закрепилось за определенным типом судов, которые американские верфи выпускали во время войны, когда потери в транспортном флоте достигли катастрофических размеров. Их спускали на воду целыми сериями, и постройка каждой серии занимала меньше времени, чем постройка одного нормального судна. Но и рассчитаны они были на очень короткий срок службы: «Для войны! Только для войны».

Правительство обещало пустить их на слом сразу после окончания войны, но «Голубая звезда» их купила, и они плавали до сих пор.

Долго ли способен продержаться на воде «пловучий гроб» в такой, шторм, когда и хорошим судам приходится туго!

Между тем видимость улучшилась. Брусницын оглядывал горизонт в бинокль, и вдруг ему показалось, что впереди мелькнули сигнальные огни. Может быть, это «Морской цветок», его сигналы? По радио передали неверные координаты?

Светлая точка исчезла. Но вот она опять появилась, и чуть ниже ее обозначились красный и зеленый огни бортовых фонарей. Не могло быть сомнений в том, что навстречу идет какое-то судно.

Корабль быстро приближался. С каждой минутой всё яснее и яснее можно было различать его огни; постепенно начали вырисовываться и очертания корпуса.

Брусницын с удивлением заметил, что корабль выкрашен в какой-то необычный цвет: не то красный, не то оранжевый.

Странно… Похож на военный корабль и ходок неплохой. Однако таких оранжевых, как апельсин, кораблей ни ему, ни даже капитану еще ни разу видеть не приходилось.

Вскоре встречный корабль стал виден совсем ясно. Низко сидящий в воде узкий корпус судна не взбирался на волны, а разрезал их. Казалось, что он прокалывает гребни насквозь. Палуба была выпуклая, так что вода свободно скатывалась с нее. Перед единственной надстройкой, напоминавшей не то фюзеляж самолета, не то кузов гоночного автомобиля, высилась трехногая, как штатив фотоаппарата, мачта. Задняя мачта вовсе отсутствовала; ее заменяла какая-то рама, поддерживающая многочисленные антенны. Приземистая, наклоненная назад труба с защитным козырьком, чтобы волны не захлестывали внутрь, методично поплевывала вверх клубками плотного, как комочки ваты, дыма.

Когда оба судна почти поровнялись, стала видна огромная надпись, тянущаяся вдоль всего борта оранжевого парохода: «Спасательное общество „Нептун“, США».

— Ура! — радостно закричал Брусницын. — Экипаж «Морского цветка» спасен. Молодцы, ну что за молодцы эти ребята! Уже возвращаются..

Из рубки «Нептуна» вышел человек в прорезиненном костюме, похожем на комбинезон летчика, и в плотно облегающей голову, точно шлем, резиновой шапке. Поверх комбинезона на нем был надет спасательный нагрудник. Человек замахал белым флажком, давая понять, что желает вступить в переговоры с теплоходом. Потом сдернул чехол с огромного, укрепленного на специальной подставке мегафона, и повернул его в сторону «Кузнеца Захарова». Воронов, тоже схватив мегафон, поспешно вышел на открытый мостик.

Из черного зева мегафона на «Нептуне» раздался хриплый, простуженный голос моряка в комбинезоне:

— Алло! Русские! — кричал он. — Приятная встреча! Если погода не отбила у вас охоты заниматься делами, то мы можем совершить с вами выгодную сделку!

Командир спасательного парохода предлагал провести «Кузнеца Захарова» через опасный район на буксире.

Воронов ответил, что теплоход в подобных услугах не нуждается, и в свою очередь спросил, находится ли на «Нептуне» команда, снятая с «Морского цветка».

Человек в резиновом комбинезоне пренебрежительно махнул рукой. Нет, ни о каком «Морском цветке» он ничего не слышал и не знает, а над сделанным предложением советует подумать. О цене можно столковаться.

Ответа не последовало. Воронов, захлопнув дверь, скрылся в рубке.

Капитан и штурман не решались взглянуть друг на друга. Им обоим казалось, что произошло какое-то трагическое недоразумение, что, может быть, «Нептун» действительно не принял сигналов бедствия. Но оба знали, — никакого недоразумения на самом деле нет и быть не может. «Нептун» с его мощной радиоаппаратурой способен вести переговоры с любой станцией на земном шаре. Спасательный пароход уходит потому, что ему невыгодно спасать «Морской цветок».

Воронов, пробормотав сквозь зубы проклятие по адресу «этих пиратов», запросил радистов, не удалось ли за это время наладить связь с гибнущим судном. Ответ был отрицательным.

— Ничего, скоро мы его разыщем, — не то для утешения самого себя, не то для подбодрения штурмана и рулевого, нарочито громко произнес капитан и с тоской посмотрел на всё такой же мрачный, разгневанный океан.

«„Морской цветок“! Держитесь до последней возможности!.. „Морской цветок“, держитесь до последней возможности!.. Держитесь до последней возможности!..» — выстукивал в эфир радист «Кузнеца Захарова».

К месту аварии теплоход подошел уже в темноте. На верхнем мостике включили прожектор. Чтобы луч света был заметен с более далекого расстояния, его сначала направили вертикально вверх. Белый столб закачался над кораблем, вычерчивая по нему причудливые зигзаги. Брызги и капли дождя, пролетая через освещенное пространство, точно вспыхивали на секунду.

Пустили сигнальные ракеты, но вокруг попрежнему была непроглядная тьма, никто не подавал ответного сигнала.

«Наш прожектор слишком слаб, — решил Воронов. — Когда он направлен вверх, свет рассеивается».

Прожектор наклонили, стали шарить им по сторонам. Бушующий океан там, куда ложился свет, принимал фантастический вид: косматые вершины волн загорались фосфоресцирующим светом, за ними чернели глубокие провалы. Вода переставала походить на воду, — она напоминала языки беловатого пламени.

Проходила минута за минутой, время тянулось ужасающе медленно. В бесплодных поисках прошел час. Потом еще полчаса. Перед Кургановым, сменившим Брусницына, вдруг замигал глазок телефона. Штурман схватил трубку; стоявший рядом Воронов тоже быстро протянул руку, да так и застыл в позе тревожного ожидания. У обоих одновременно мелькнула мысль: «Неужели что-нибудь в машине? Здесь, около скал…»

— Товарищ Курганов, — донесся по проводам голос вахтенного механика, — второе динамо запускаю на всякий случай, может быть, понадобится ток.

— Хорошо, запускайте, — машинально ответил Курганов и тут же, спохватившись, спросил: — А почему вы, собственно, мне об этом докладываете?

Но механик, торопясь, чтобы его не перебили, продолжал:

— Ну как там? Еще ничего не видно? Товарищи просили меня узнать…

— Имейте же выдержку! — вспылил Курганов, но, немного помедлив, добавил: — Пока ничего. Может быть, ночью вообще наши сигналы не будут замечены, придется ждать рассвета.

Прошло еще полчаса. Капитан приказал жечь фальшфейеры.

Фальшфейеры — картонные трубки, начищенные особым порошком. Сгорая, они дают на несколько секунд вспышку яркого зеленоватого или красноватого света, в зависимости от состава смеси. Ими пользуются, чтобы подать сигнал бедствия или предупредить об опасности.

Первый фальшфейер осветил всё кругом мертвенным, вздрагивающим светом. Четко вырисовывались на стеклах рубки штаги мачт, провода антенн. Через минуту вспыхнул следующий.

Сожгли уже больше десятка фальшфейеров; запас их начал подходить к концу, и Курганову начало казаться, что всё потеряно. Помощь уже не нужна. Он посмотрел на капитана, пытаясь по выражению лица угадать его мысли, но Воронов, отвернувшись, смотрел в окно, и не понять было, нарочно он это делает, чтобы не выдать себя, или всё еще надеется заметить ответный сигнал.

И вдруг, когда Курганов уже решил, что и Воронов тоже потерял надежду, наблюдающий с мачты радостно закричал в переговорную трубу:

— Вижу огонь впереди слева от курса! — и через минуту снова повторил: — Вижу ясно красный фальшфейер на том же месте. Расстояние около мили. Пустили ракету!

Теплоход направился к тому месту, откуда давали сигналы. Прожектор перестал шарить вокруг, вперил свой луч в одну точку, и вскоре там всё яснее начали вырисовываться очертания корабля, почти исчезавшего среди волн.

Наконец ярко освещенный «Кузнец Захаров» приблизился к темному «Морскому цветку».

Электрики принесли запасной переносный прожектор, привязали к поручням верхнего мостика, так как он не мог устоять на своей железной треноге.

Но даже при свете двух прожекторов американский пароход рассмотреть как следует было нелегко: волны перекатывались через корабль, и по временам он совсем исчезал под ними. Океан на большом пространстве вокруг весь был в клочьях пены. Среди столбов брызг мелькали то тупая корма, то центральная надстройка с тонкой дымовой трубой, на которой была ясно заметна голубая звезда. Иногда вдруг пароход задирал кверху носовую часть. Из якорных клюзов тогда лились потоки воды.

Безобразно короткие и толстые мачты почти ложились на воду, — так сильна была качка. На задней мачте болтались какие-то лохмотья, остатки импровизированного паруса. При помощи этого паруса экипаж, видимо, пытался заставить пароход повиноваться рулю.

Капитан приказал вызвать на мостик Тихонова и старшего механика. Опытным взглядом бывалого моряка Воронов изучал «Морской цветок» и, несмотря на ужасное положение корабля, не замечал признаков немедленной гибели.

Будь это пароход обычной конструкции, Воронов считал бы, что он продержится еще достаточно долго, по крайней мере до конца шторма. Но кто их знает, каким запасом «живучести» обладают «пловучие гробы»!

Старший механик заметил:

— Пароход дрянь, но он из последних серий. Продольные связи у них несколько прочнее. Еще протянет. Но торопиться надо.

— Ну что ж, действуй, Иван Петрович, — обратился Воронов к старпому, пожалуй, в первый раз за всё время их совместной службы называя его на «ты», и, взглянув в глаза, крепко пожал руку. — Действуй, медлить нельзя.

Теплоход продвинулся немного вперед, так что «Морской цветок» оказался за его кормой. Затем вспомогательный прожектор выключили, а главный начал мигать, передавая запрос азбукой Морзе, — в состоянии ли американцы принять и закрепить у себя буксир.

Через несколько секунд был получен положительный ответ.

Тихонов поспешил вниз. Вскоре на корму поволокли тяжелый, похожий на старинную пушку, ракетный станок. С мостика жутко было смотреть, как волны то и дело накрывали копошившихся на палубе моряков. Наконец станок был установлен, принесен ящик с тонким, особым образом уложенным канатиком, прикатили тяжелую бухту буксирного перлиня, сплетенного из стальных оцинкованных проволок.

Тихонов, сорвав с первой ракеты толстую, как картон, бумажную упаковку, прикрепил к ней конец каната, вложил в ствол станка… Полыхнула оранжевая вспышка пламени — дым и звук выстрела унесло ветром.

В луче прожектора появилась серебряная, точно проведенная по линейке линия. Это был прикрепленный к хвостовой части ракеты канатик. На него, затаив дыхание, с надеждой смотрели моряки обоих судов. И вдруг… канатик заколебался, изогнулся, провис и бессильно упал на воду. Оторвавшаяся ракета унеслась одна.

Канатик, чтобы он не запутался в винтах теплохода, быстро выбрали. Тихонов, недоумевающе покачивая головой, вставил в ствол станка следующую ракету.

Она оторвалась, пролетев каких-нибудь двадцать-тридцать метров.

Перед запуском третьей ракеты старпом внимательно ее осмотрел, пытаясь разгадать, в чем кроется причина неудач. Затем привязал канатик к кольцу в хвостовой части ракеты сложнейшим морским узлом, но и этого ему показалось недостаточно. В кармане у боцмана нашелся кусочек тонкого шкертика, а у одного из матросов — моток медной проволоки. Кольцо ракеты и ближайший к нему кусочек каната оплели шкертиком и обмотали проволокой.

Американцы, не понимавшие, видимо, причины задержки, начали приходить в отчаяние. Может быть, они даже решили, что русские после двух неудач прекратят дальнейшие попытки им помочь. На мостике «Морского цветка» вдруг вспыхнул какой-то очень яркий фальшфейер, и вверх взлетели сразу одна за другой несколько красных ракет.

— Передайте американцам, чтобы погасили фальшфейер, — приказал Воронов. — Такой яркий свет нам мешает.

Прожектор на крыше рубки опять замигал; огненный шар фальшфейера, описав в воздухе короткую дугу, шлепнулся в воду и погас.

У Тихонова, пока он чиркал о специальную терку толстые, специальные спички, не гаснущие на ветру и не боящиеся брызг, дрожали руки.

«Если и на этот раз неудача, — значит, ракеты бракованные или испорченные», — подумал он. Спичка загорелась с треском, рассыпая вокруг крупные искры.

«Ну, была не была», — он ткнул спичкой в фитиль, так и оставшись стоять на коленях.

На миг его ослепило пламя и оглушил выстрел. Потом он увидел канатик, пролетевший уже значительно большее расстояние, чем в предыдущие разы.

Старпом быстро взглянул на канатный ящик и чуть не вскрикнул. Пока ракета увлекала за собой канат, витки его, сложенные рядами в ящике, быстро распускались, а теперь вдруг перестали разматываться, а как бы нехотя распрямлялись; ракета снова не достигла цели.

— Начинай всё сначала! Торопись, товарищи!

Старпом старался придать голосу начальственную строгость, но сам уже не верил в успех. Ракет было всего пять штук, три из них израсходованы. Едва ли две оставшиеся окажутся лучшего качества. И матросы, выполняя его приказ, тоже действовали не с таким проворством, как прежде. Все были слишком подавлены, слишком озабочены, и поэтому никто не обратил внимания на то, что один человек из тех, кто находился на корме, исчез. Матрос Горшков потихоньку распустил веревочную петлю вокруг пояса, которой он был, из предосторожности, привязан к поручням, тихонько спустился по трапу и, прячась за палубный груз, кинулся бежать. Достигнув центральной надстройки, грохоча тяжелыми сапогами, промчался по коридору, не спустился, а просто соскользнул на руках по гладким поручням в машинное отделение, а оттуда в маленькую, отгороженную сеткой из проволоки каморку за пожарной помпой, где помещались электрики.

— Демин!.. Демин!.. Аркаша!..

Испуганный неожиданным криком Демин отпрянул от щита с рубильниками.

— Есть Демин!. Что случилось?!.

Горшков схватил электрика за руку, потащил за собой, на ходу пытаясь ему растолковать, что Демин, как бывший артиллерист, один в состоянии выяснить причину неудачи с ракетами.

Демин остановился на половине пути, задумался.

Ракеты отрываются! Значит, слишком велика их начальная скорость. Уменьшить заряд невозможно; заряд из прессованной взрывчатки. Как же смягчить рывок?

И вдруг что-то придумав, как был в легком комбинезоне, с непокрытой головой, кинулся на палубу.

Капитан, когда они оба вбежали в рубку, невольно переменился в лице.

— Авария?!

Демин, вытянувшись по-военному, ответил:

— Разрешите доложить. Нет, мы насчет ракет!

И, не дожидаясь разрешения, торопливо начал объяснять:

— Понимаете, в момент вылета ракеты канат испытывает чрезмерное напряжение. Пружину бы приделать к ракете, а уж к ней привязывать канат.

— Пружину?! Зачем? Что она даст?

— При запуске ракеты пружина растянется и ослабит рывок на канат.

Капитан сразу оценил это предложение. Горшков был послан к Тихонову с приказом отдать оставшиеся ракеты Демину. Ракеты отнесли в ремонтную мастерскую и с помощью механиков уже через несколько минут к ним прикрепили короткие, но прочные пружины.

Демин сам нацелил станок. Но и он волновался не меньше Тихонова.

Ракета, выпущенная Деминым, взвилась выше, чем прежние. Долетит или не долетит?.. Серебряная нить не падала… Вот канатик уже над «Морским цветком», начинает опускаться, образуя плавную кривую, как траектория трассирующего снаряда. Ракета упала в воду далеко за пароходом, а канатик лег как раз поперек палубы.

Американцы начали выбирать его на себя.

К канату привязали толстый стальной перлинь; он тяжело соскользнул с кормы в воду. «Кузнец Захаров» стал осторожно разворачивать аварийный корабль и повел его за собой. Одновременно лебедкой выбрали лишнюю длину буксирного троса, чтобы американское судно не очень «рыскало» по сторонам.

На ходу «Морской цветок» точно приосанился, выпрямился, стал меньше качаться.

Незадолго до запуска четвертой ракеты капитану доложили, что за кормой открылся красный свет маяка на острове Сан-Хоакин. В условиях плохой видимости это значило, что теплоход ближе, чем это было допустимо, подошел к подводным скалам.

Воронов ничего не ответил. С биноклем в руках он поднялся на крышу рубки и оттуда наблюдал и за тем, что происходит на палубе и за огнем маяка. Но когда оба судна уже находились в безопасности, точно продолжая начатый ранее разговор, сказал Курганову:

— Это в первый раз. В первый раз за всё время с тех пор, как корабли европейцев начали бороздить здешние воды.

— Что именно? — не поняв, спросил Курганов.

— Такая удача! «Морской цветок» — единственное судно, которое в шторм, лишившись возможности управляться, избежало гибели у этих скал.

— Едва ли в этом большая заслуга экипажа самого «Морского цветка», товарищ капитан.

Воронов не обратил внимания на замечание своего помощника. Чему-то улыбаясь, несколько раз, точно в раздумье, покачал головой, потом добавил:

— Дело прошлое, теперь уж можно признаться. Когда открылся огонь маяка, меня прямо мороз по коже продрал. Расстояние при такой скверной видимости точно не определишь. Бросить бедняг одних и уйти… — он развел руками. — Хорошо, что всё потом быстро закончилось. Но в другой раз я бы, пожалуй, не рискнул!

IV

Поздно ночью на «Кузнеце Захарове» вдруг тревожно завыла сирена.

Разбуженные моряки вскакивали с коек, зажигали свет. Весь начальствующий состав вызвали к капитану.

Ветер совсем утих, но, повидимому, недавно. «Памперос» часто прекращаются так же внезапно, как и налетают. И тотчас в те места, где пронесся ураган, хлынули массы теплого воздуха.

От черных, огромных, с глухим рокотанием катившихся по океану волн поднимались легкие, как вуаль, испарения. Лучи обоих прожекторов беспокойно шарили за кормой и освещали лоскутья тумана, похожие на толпу колеблющихся призраков.

Клочья тумана липли ко всем предметам. Растяжки мачт, протянутые вдоль палубы леера, все канаты как будто сразу обросли толстым слоем пышного мха, свисавшего с них легкими, раскачивающимися гирляндами. Мачты с половины высоты совсем исчезли, точно растворились в воздухе. А их основания выглядели так, будто были сделаны из мягкой, студенистой, вот-вот готовой расползтись массы.

Даже силуэты людей потеряли свою четкость, и казалось, — люди набросили на плечи плащи из почти невесомой кисеи или газа.

Курганов увидел, что Брусницын остановился и, как завороженный, оглядывается вокруг. Подхватив товарища под руку, он почти насильно увел его за собой, приговаривая:

— Пойдем, пойдем! Капитан ждет, а ты любуешься видом океана. Туман, раньше чем мы доберемся до его каюты, станет густым, как молоко.

Оба вошли в просторное помещение и остановились, наткнувшись на группу товарищей, пришедших раньше. Все они рассматривали что-то, лежащее на полу. Это был выложенный бухтой, в виде восьмерки, буксирный перлинь. Конец буксира был нарочно откинут в сторону, и легко можно было установить, что он не лопнул, а его перерубили чем-то острым, скорее всего — слесарным зубилом.

Капитан сидел за письменным столом и медленно набивал табаком трубку. Дав время всем как следует осмотреть место, где трос был перерублен, он постучал трубкой о край чернильного прибора и сказал:

— Я пригласил вас, товарищи, чтобы узнать ваше мнение. — Затем вынул из ящика стола какую-то английскую книгу и раскрыл ее в том месте, где между страницами лежала закладка.

— Вот у меня тут сборник морских законов и обычаев. Закон гласит, что запись в вахтенном журнале является как бы официальным протоколированием каждого происшествия на борту. Выписка из вахтенного журнала, заверенная подписью капитана или шкипера, — это документ, равноценный любому юридическому акту.

Не знаю, товарищи, какое мы можем дать разумное объяснение вот этому… — капитан рукой указал на перерубленный буксир. — Но приходится считаться с тем, что мы следуем в порт иностранного государства, и нам предстоит дать отчет береговым властям. Газеты моментально превратят всю историю в сногсшибательную сенсацию. Поэтому я счел наиболее благоразумным кроме записи в журнале составить еще особый протокол о случившемся. Прошу всех вас также скрепить его текст своими подписями. Надеюсь, все вы убедились, что трос перерублен именно с того конца, каким он был закреплен на «Морском цветке».

Пока Воронов громко читал протокол и затем все по очереди его подписывали, каждый невольно мысленно искал ответ на вопрос: «Кто и с какой целью мог перерубить буксир, зная о том, что предоставленный самому себе потерпевший аварию корабль неминуемо пойдет ко дну, продержавшись на воде самое большее — сутки, а может быть, и всего несколько часов».

Воронов запер подписанный протокол в несгораемый шкаф, вернулся к столу, сел и закурил трубку, уже давно набитую табаком и лежавшую в пепельнице. Странно было наблюдать, как синеватый табачный дымок, поднимаясь кверху, начинает раскачиваться под потолком. На самом деле это раскачивался корабль, а дым висел в воздухе почти неподвижно.

Капитан тяжело вздохнул.

— Теперь нам с вами осталось решить самое главное: как быть дальше? До утра поиски продолжать невозможно, — в тумане мы рискуем, наткнувшись на американцев, пропороть им борт и пустить их ко дну.

Он еще раз вздохнул.

— А вот что мы сможем сделать с одной оставшейся еще ракетой, если завтра «Морской цветок» будет найден? Демин к тому же доложил мне, что эта единственная ракета не в порядке и едва ли она годна к действию.

Курганов считал, что надо, пожалуй, думать не о ракете, а о том, как бы переправить на американское судно несколько советских моряков, чтобы выяснить, что там происходит, и пресечь возможности повторения истории с тросом. Если капитан даст согласие, он готов попытаться пойти туда на шлюпке.

Воронов вынул изо рта трубку и выколотил из нее недокуренный табак.

— Нет, ни за что. Такая попытка просто безрассудство! Это значит погубить и вас и тех, кто с вами отправится.

Брусницын, напряженно прислушивавшийся к тому, что говорил капитан, то бледнел, то краснел, и вдруг неожиданно, с решимостью отчаяния, боясь, что ему не дадут кончить, выпалил:

— В старину на воду лили китовый и тюлений жир, чтобы успокоить волны, а мы… а мы можем вылить машинное масло.

Все разом повернулись в его сторону.

— Машинное масло? — удивленно переспросил капитан. — Хотя, пожалуй… надо попробовать…

Под утро подул легкий ветерок, разогнал туман.

Солнце выглянуло на горизонте из обрывков грозовых туч, как будто раскаленный уголек заалел среди пепла. На волнах запрыгали, как рассыпанные чешуйки, розовые блики. Тучи рассеялись, облака растаяли, лишь кое-где по густосинему небу плыли, как белые пушинки, их последние остатки. Вершины всё еще огромных валов просвечивали зеленью.

Вторую половину ночи «Кузнец Захаров» лежал в дрейфе. Как только окончательно рассвело, он снова двинулся на поиски «Морского цветка».

Шли зигзагами, чтобы держать под наблюдением большее пространство, и очень скоро наблюдающий с мачты доложил, что видит вдали аварийное судно.

При ярком солнечном свете на «Морском цветке» бросались в глаза не только полученные во время шторма повреждения, но и то, что пароход имел очень запущенный, неопрятный вид. Борта, надстройки, дымовая труба — всё было в ржавых подтеках. Когда волна наклоняла корабль, обнажалась подводная часть, сплошь обросшая водорослями, висевшими длинными космами.

Тихонов даже плюнул с досады:

— Тьфу, гадость какая! Так запустили пароход, что он стал на дохлую рыбину похож.

На палубе американского судна началось движение. Несколько человек, стоя у поручней, махали приближавшемуся теплоходу шапками, что-то кричали. Потом появился еще человек; он нес шест с привязанным к нему красным платком и трижды отсалютовал этим подобием флага советскому кораблю.

«Кузнец Захаров» застопорил машины метрах в пятидесяти от «Мирского цветка». Борта обоих кораблей находились почти параллельно друг другу.

Курганов и еще шестеро отправлявшихся с ним моряков вышли на палубу. Их окружали товарищи, пожимали руки, заботливо поправляли на отъезжавших пробковые нагрудники, уговаривали взять на всякий случай побольше папирос, шоколаду. Буфетчик притащил ящик, обитый внутри жестью, с подарками от команды теплохода американским морякам; ловко пристроил ящик в шлюпке так, чтобы он никому не мешал.

Тем временем капитан с мостика в мегафон предупредил американцев, что к ним направляется шлюпка с людьми, просил спустить штормтрап и помочь советским морякам подняться на борт.

Как только были закончены эти приготовления, матросы с теплохода опустили за борт концы нескольких пожарных шлангов, и сразу же по ним хлынули на поверхность океана потоки машинного масла. Масляное пятно быстро растекалось по воде, всё больше и больше увеличиваясь в размерах, и под слоем масла волны теряли острые очертания, становились ниже.

Гребцы заранее заняли места в шлюпке, разобрали весла. Курганов держал в руках румпель. Как только масло достигло борта «Морского цветка», раздалась команда:

— Шлюпку на воду!

Застучали на шкивах блоков канаты, шлюпка стремительно полетела вниз, хлопнула днищем по воде. Волна сразу подхватила ее, подняла кверху, будто желая выкинуть опять на палубу теплохода.

— Навались, навались, ребята! — кричал Курганов, понимая, необходимость скорее отойти от борта «Кузнеца Захарова». Но гребцов не надо было подбадривать, они и так старались изо всех сил.

…Ржавый борт американского парохода придвинулся как-то неожиданно. От толчка многие упали. Шлюпку тащило, терло об железо; волны то поднимали ее на уровень палубы, то она проваливалась глубоко вниз, и борт корабля нависал над ней, как готовая рухнуть стена.

Но вот кому-то удалось схватиться за конец шторм-трапа, человек повисает на нем всей своей тяжестью. Второй, изловчившись, подпрыгивает, хватаясь за веревочную лестницу, лезет наверх, за ним следующий… Оставшиеся в шлюпке гребцы, упираясь веслами в борт корабля, стараются предохранить ее от ударов. Хрустнуло и сломалось весло… Сверху, едва не задев Курганова, спустился конец шлюпочной тали, заканчивающийся блоком и массивным крюком. Второй такой же конец поймали передние гребцы. Шлюпка повисла на крючьях; заскрипели блоки. Шлюпка рывками, но быстро пошла кверху. Последние усилия, гребцы, схватившись за поручни, начали переваливаться через них на палубу. Американцы помогли втащить и закрепить шлюпку на боканцах. От нее, провисая в воду, тянулся канат к «Кузнецу Захарову». Теперь надо было протащить этот канат на нос «Морского цветка» и там закрепить.

За канат дружно взялись русские и американцы; спотыкаясь, падая, хватаясь за всё, что попадалось под руки, дотащили конец до носовых кнехтов, закрепили.

Теплоход дал короткий гудок, из-под его винтов побежали назад пенистые грядки волн. «Морской цветок» дернулся, рванулся и покорно пошел в кильватере за советским теплоходом.

V

— Хвала тебе, господи, пекущемуся о нас, недостойных! — произнес кто-то по-английски. Этот дрожащий от волнения голос заставил Курганова, всё еще продолжавшего наблюдать за тросами, быстро обернуться.

Одежда большинства американских моряков плохо подходила к штормовой погоде; правда, два или три человека были одеты в непромокаемые куртки, но на остальных были мокрые, облепившие тело комбинезоны, пиджаки, а на одном даже рваный спортивный свитер с какой-то фантастической эмблемой на груди. У многих глаза блестели от слез, это была реакция после всего, что людям пришлось пережить.

— Здравствуйте, друзья, — сказал Курганов. — Ну, кажется, самое трудное миновало. Я надеюсь, что завтра мы все вместе будем прогуливаться на берегу.

Со всех сторон к нему протягивались жесткие, натруженные тяжелой работой ладони, рукопожатия были такими крепкими, что Курганов иногда морщился. Но каждый из американцев чувствовал настоятельную потребность пожать руку русскому моряку; перебивая друг друга, рассказывали о том, что им пришлось перенести, как они боялись, что русский теплоход не вернется.

— Как же вы умудрились нас потерять? — спросил Нарзы Бабеков, которого Курганов назначил своим заместителем. — Разве вы не слышали нашей сирены?

— Слышали! Слышали! — отвечали ему. — Мы кричали, мы очень долго, чуть не всю ночь кричали!

— Но неужели вам нечем было подать сигнал?

Американцы переглянулись, потом какой-то пожилой моряк показал на кронштейн под мостиком, где полагалось висеть судовому колоколу, в который отбивают склянки. Колокола на кронштейне не было.

— А петарды? — продолжал спрашивать Нарзы. — Взорвали бы одну-две штуки, мы бы услышали.

— Отсырели, — ответил кто-то. — В подшкиперской полно воды.

Это напомнило Курганову о том, что надо осмотреть судно, выяснить, в каком оно состоянии и долго ли может продержаться наплаву. Он спросил, нет ли среди присутствующих капитана или его помощников.

Вперед выступил высокий человек, с суровым, обветренным лицом. Он был одет в потрескавшийся от долгой носки проолифенный комбинезон. Такие комбинезоны обычно носят в Америке рыбаки.

— С вашего позволения, сэр, я боцман — Кларк Аллен.

Затем, обернувшись к остальным, начальственно крикнул:

— Эй, парни, кто знает, где находится шкипер?

Никто не ответил.

— Кто его видел последним? — продолжал спрашивать боцман.

— Кажется, я, — неуверенно произнес кто-то из команды. — Мистер Девис и мистер Бельчер оба ночью были на мостике, когда я стоял у штурвала. Потом мистер Девис ушел, потому что была вахта мистера Бельчера, а затем вскоре лопнул канат. Ну, а дальше… — он только махнул рукой.

— Но, позвольте, как же так? Неужели никто даже не знает, где шкипер? Может быть, его смыло за борт! — удивился Курганов.

Боцман как-то странно усмехнулся.

— Я думаю, сэр, мистер Девис жив, только как бы это вам объяснить?.. Он человек со странностями. В рубке и в капитанской каюте его нет, я заходил.

— Кто же сейчас за старшего? Кто такой мистер Бельчер, о котором только что упоминали?

— Мистер Бельчер — помощник шкипера, — пояснил Аллен. — Из офицеров у нас кроме них еще механики, но они, кажется, чуть живы, укачались.

— Но почему никого из начальства нет на палубе и на мостике?

Боцман опустил голову, точно стыдясь за своего шкипера.

— Это понятно, сэр. Если мистер Девис не вышел вас встречать, кто же осмелится это сделать?

Курганов не знал, — как поступить: искать ли шкипера или сначала осмотреть судно, поэтому он спросил:

— Скажите, боцман, у вас, кажется, генеральный, то есть сборный груз? Что составляет большую часть вашего груза? Мне это важно знать, чтобы выяснить запас пловучести судна.

— Груз у нас не тяжелый, — последовал ответ. — Только рассчитывать на то, что он поможет нам держаться наплаву, не приходится. Я вам всё перечислю: две трети груза — это веревки, затем прессованный табак, лекарственные растения, какие, — даже не знаю, банки с бобами, какао. Вот, пожалуй, и всё.

— Значит, если в трюмы проникнет вода, дело для всех вас обернется скверно?

Боцман усмехнулся:

— Воды, сэр, в трюмах полно. Даже слышно, как она там плещет. Наверное, кое-где разошлись швы в корпусе. Зато вот палуба надежная. Воздух, скопившийся под палубой, — вот что поддерживает «Морской цветок» на поверхности.

Курганов решил, не теряя ни секунды, приступить к осмотру парохода. Если «странности» шкипера не позволят ему выйти встретить своих спасителей, — это его личное дело. В первую очередь нужно позаботиться о безопасности судна, а потом уже о соблюдении вежливости.

Курганов быстро распределил обязанности среди прибывших с ним советских моряков. Нарзы был направлен на мостик, к штурвалу, двое остались на носу, дежурить у буксира, остальные должны были помогать измерить уровень воды во всех отделениях трюма. Для этого не надо было открывать люки и спускаться вниз; уровень воды измеряют подвешенной на веревке металлической линейкой с делениями, опуская се в специальные измерительные колодцы. Эти колодцы представляют собой трубы, проходящие через все этажи судна, но немного не достигающие днища.

Замеры подтвердили слова боцмана. Нижние отделения трюмов были почти доверху полны водой. Перед Кургановым встала сложная проблема: людям находиться на «Морском цветке» было опасно, а переправить их на теплоход не представляется никакой возможности. Да к тому же надо было считаться с тем, что находишься на иностранном судне, где нельзя что-нибудь предпринять без разрешения капитана.

Курганов уже направился на поиски мистера Девиса, но в это время тот сам вышел к нему навстречу. Это был низенький, довольно полный, еще не старый человек. Он опирался на подобие костыля, сооруженного из обмотанной тряпкой швабры, и заметно хромал. С другой стороны его поддерживал высокий, худощавый, похожий на старого аиста моряк.

— Мистер Девис и мистер Бельчер, — увидев их, шепнул боцман, пропуская Курганова вперед.

На обоих американцах были одинаковые, канареечного цвета, новенькие штормовые костюмы. Поверх курток у них болтались патентованные надувные спасательные пояса, или, вернее короткие жилеты из красной резины с жестяными коробками, похожими на коробки от леденцов или зубного порошка. В этих коробках находилось вещество, выделявшее при попадании в него морской воды газ, которым наполнялись спасательные жилеты. Для этого нужно лишь за нитку открыть клапан.

У американца, опиравшегося на костыль, красовалась на голове обычная морская фуражка с длинным лакированным козырьком, напоминавшим совок, и большой эмблемой. В центре венка из золотых пальмовых листьев, украшавшего фуражку, был не якорь или флажок нации, к которой принадлежит судно, как обычно принято, а английская надпись, вышитая золотыми нитками: «кэптен», то есть, шкипер.

Помощник шкипера носил мятую и выгоревшую фетровую шляпу.

На вид мистеру Девису можно было дать лет 45–48. Бельчер же производил впечатление дряхлого старика. Оба они приветствовали Курганова чисто по-американски: долго жали и трясли его руку с такой энергией, точно хотели выяснить, достаточно ли она прочно держится и нет ли возможности оторвать ее, чтобы взять себе на память. Затем шкипер произнес прочувствованную речь, в которой благодарил русских моряков за спасение судна и за проявленную ими при этом самоотверженность.

«Люди, которые действительно испытывают к нам чувство благодарности за всё, что мы для них сделали, пожалуй, вели бы себя иначе, — подумал штурман. — У Бельчера совершенно отсутствующий, даже скучающий вид, а шкипер держится так, как будто встречает на вокзале, в качестве официального представителя, какое-то важное лицо. Рядовые матросы встретили нас по-другому».

Гостя пригласили в салон — просторное помещение с мягкой мебелью, служившее столовой и местом отдыха для офицеров; остальным морякам вход сюда был строжайше запрещен. Но и здесь, куда допускались только избранные, всё носило следы той же запущенности и неопрятности, которая господствовала на всем судне. Обивка на креслах и диванах потемнела и лоснилась от грязи. Только у края выгнутых спинок можно было найти места, где она сохранила свой первоначальный вид. Давно не освежавшаяся краска на стенах и потолке растрескалась.

Когда-то простенки между окнами были украшены картинами или гравюрами. Но от них уцелели только рамки с металлическими уголками. Сами гравюры куда-то исчезли, а вместо них кто-то прилепил вырезанные из иллюстрированных журналов фотографии популярных киноактеров и знаменитостей из спортивного мира.

На обеденном столе, покрытом деревянной решеткой, какие употребляются во время сильной качки, чтобы не падала посуда, стояли бутылки с виски, джином, ромом и три больших бокала, из каких обычно пьют лимонад.

— Русские — первосортные ребята. Я в восторге, что именно вы нас вчера выудили, а не какие-нибудь молодчики цвета кофе с молоком: аргентинцы, уругвайцы или бразильцы! — произнес шкипер, жестом приглашая гостя занять место за столом. — У нас в Штатах считают, что автомобиль и дружбу без горючего не сдвинешь с места, — и Девис вопросительно взглянул на Курганова, как бы спрашивая: «С чего же начнем?»

— Я благодарен за высокое мнение о моих соотечественниках, — сухо ответил Курганов. Его возмутило отношение шкипера к латиноамериканцам, однако поднимать разговор об этом едва ли было уместно. Затем, сославшись на усталость и на то, что он вообще плохо переносит алкоголь, отказался от предложенного угощения.

— Пустяки, — принужденно рассмеялся Девис, — кроме керосина и воды, всё идет морякам на пользу.

Мистер Бельчер, всё время выжидательно поглядывавший на своего начальника, тотчас вытащил пробку у одной из бутылок и начал разливать виски в бокалы. Штурман, прикрыв свой бокал ладонью, отставил его в сторону.

— Так вы решительно отказываетесь выпить с порядочными джентльменами? — не то вопросительно, не то с угрозой произнес шкипер, высоко вздергивая свои, похожие на две темные запятые, бровки. Он наклонился вперед, приблизив свое лицо к лицу штурмана. Серые глаза русского с недоумением, но совершенно спокойно встретили взгляд американца, и Девис, вдруг смутившись, отвернулся.

«Странная манера вести себя с человеком, которого впервые видишь и который прибыл сюда помочь тебе благополучно довести твой же корабль до гавани, — подумал Курганов. — Девис не знает, как быть: то ли запугать меня, то ли продолжать разыгрывать из себя „порядочного джентльмена“. А пусть себе кривляется, как хочет. Пора приступить к делу».

— Сэр, — обратился он к шкиперу. — Мой капитан приказал мне сделать всё возможное, чтобы довести корабль до берега. К сожалению, — он пожал плечами, — судно в таком состоянии, что я решительно не знаю, чем тут можно помочь. Пластырь заводить бесполезно, пробоины, собственно, никакой нет. Я предлагаю прежде всего дать отдых вашим людям, сейчас они едва ли способны работать, а затем…

Шкипер не дал ему кончить.

— «Морской цветок», — Девис нарочито медленно произносил слова, как бы подчеркивая значение того, что намеревался сказать: — «Морской цветок» плавает под флагом США. На судне может распоряжаться только один человек — это шкипер! Пока он не сложил с себя своих обязанностей, вся власть принадлежит ему. А если шкипер выбывает из строя, его заменяет помощник… не так ли? — он повернулся к подобострастно улыбавшемуся Бельчеру.

Курганов понял, что сам поставил себя в невыгодное положение.

На английских и американских судах капитану или шкиперу предоставлены такие полномочия, какими не располагают капитаны судов больше ни на одном из флотов мира. На американском корабле капитан за какой-нибудь незначительный проступок может арестовать любого члена экипажа и даже заковать его в ручные кандалы. В случае отказа выполнить приказание капитану предоставлено право пустить в ход огнестрельное оружие.

VI

Но шкипер, казалось, тоже был недоволен собой. Отповедь, которую он дал этому русскому, не произвела, видимо, никакого впечатления. Сказать ему прямо, чтобы он не совал нос куда не просят, — это палка о двух концах. Во-первых, он может просто-напросто не подчиниться, а во-вторых, как мистер Девис оправдает свое поведение завтра, когда придется давать отчет береговым властям? Глупо станет выглядеть человек, который так быстро поссорился со своими спасителями; история может попасть в газеты и наделать шум. Кроме того, начальник спасательной партии имеет право взять управление судном в свои руки, если шкипер допустил какие-нибудь ошибки в управлении судном.

— Мистер Бельчер, — обратился Девис к своему помощнику, — принесите, пожалуйста, все судовые документы, я хочу ознакомить мистера Курганова с записями в вахтенном журнале.

Это следовало понимать, как своего рода предложение временного перемирия. Девис не согласен делить с кем-нибудь власть, но вместе с тем он признает и за русским офицером известные права. Как официальное лицо, он должен знать всё, что здесь произошло и происходит.

Бельчер ушел и вскоре вернулся с плоской металлической шкатулкой, в которой хранились бумаги «Морского цветка».

Пока Курганов просматривал записи, Девис рассказывал ему обо всех злоключениях, какие выпали на долю несчастного экипажа с начала урагана. Оказалось, что в машине одновременно произошли целых три серьезных поломки, исправить их нечего было и думать. Пришлось выгрести горящий уголь из топок. Но из-за этого сразу вышла из строя и рулевая машина, — для нее не было пара. Шкипер велел включить ручное управление и соорудить парус из брезентовых чехлов для люков. Но брезент попался гнилой, парус сразу же лопнул.

Вторичной попытки поставить парус уже не предпринимали. Девис приказал передавать в эфир сигналы бедствия.

Шкипер рассказывал всё это, как человек, абсолютно убежденный в том, что его действия могут заслужить лишь полнейшее одобрение, и каждому ясно, что больше ничего при данных обстоятельствах сделать было невозможно.

Курганов был поражен. Случись что-нибудь подобное с советским судном, — там бы так легко не сдались. Продолжали бы вновь и вновь ставить паруса до тех пор, пока не добились бы успеха или не израсходовали всю парусину. Кроме того, прибегли бы еще к одной мере — «штормовому якорю». Это тот же парус, натянутый на деревянную раму и опущенный на воду. Волочась за судном на длинном канате, «штормовой якорь» действует как тормоз; закрепив канат на носу, можно было развернуть корабль поперек волны и замедлить приближение к гибельным скалам.

Вообще в советском флоте не могла произойти подобная авария. Три поломки в машине одновременно, — разве это не доказательство того, что механизмы изношены и давно нуждаются в ремонте? Как же инспекция судового надзора дала «Морскому цветку» разрешение на выход в рейс?!

Девис и Бельчер, конечно, понимали, что обязаны спасением лишь исключительно счастливому стечению обстоятельств.

Весьма вероятно, что кроме советского теплохода сигналы бедствия были приняты и другими, находящимися поблизости кораблями. Но они либо предпочли уклониться от риска оказывать помощь потерпевшему аварию судну в непосредственной близости от страшных скал, либо отказались от этой затеи потому, что не рассчитывали хорошо заработать.

Курганов был уверен, что шкипер со своим помощником каким-то образом участвовали в истории с перерубленным тросом. Но зачем?

Ведь у каждого из них не две жизни, чтобы одну можно было продать за приличное вознаграждение, а другую прожить самому.

«Чорт бы побрал всю эту загадочную неразбериху: обрубили буксир, во время шторма сидели чуть не сложа ручки!» — с тоской думал Курганов.

Воспользовавшись тем, что перед ним в шкатулке находятся все судовые документы «Морского цветка», Курганов просмотрел накладные на груз. В накладных перечислялись только те товары, которые ему уже назвал боцман.

Из страхового свидетельства явствовало, что «Морской цветок» застрахован на сумму, повидимому, не превышающую фактическую стоимость корабля и груза. В случае кораблекрушения эти деньги должны были быть выплачены дирекции компании. Следовательно, Девису не было никакого расчета топить корабль. Штурман с разочарованием отложил бумагу в сторону и начал читать судовую роль, то есть список лиц, из которых состоял экипаж: шкипер, его помощник, два механика, боцман, старший машинист; дальше шли фамилии матросов, кочегаров. Список заканчивался фамилией повара, — всего 24 человека, как и было указано в радиограмме.

Из всего экипажа он знал только троих: самого шкипера, мистера Бельчера да еще боцмана Аллена.

Сложив все бумаги обратно в шкатулку, Курганов поблагодарил мистера Девиса. В ответ тот молча кивнул и продолжал со скучающим видом посасывать сигаретку, которую закурил, пока длился просмотр бумаг. А Бельчер, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, налил себе виски и пил его маленькими глотками.

«Ну, кажется, маски любезных хозяев сброшены, — подумал штурман. — Теперь они оба будут сидеть, как истуканы, а я, связанный традицией, не позволяющей никому вставать из-за стола раньше капитана, тоже должен буду сидеть вместе с ними».

— Я позволю себе обратить ваше внимание, сэр, — нарушил молчание Курганов, — на то обстоятельство, что вода в трюмах непрерывно прибывает.

Шкипер злорадно улыбнулся:

— Не стану скрывать, мистер Курганов, что если палуба не выдержит, вам и вашим людям придется вместе с нами совершить небольшое путешествие в чистилище, а там уже разберутся, кто из нас отправится в рай, а кто в ад.

— Вы оптимист, мистер Девис, по вполне понятной причине, — сказал Курганов. — Мне и моим людям, да и вам с мистером Бельчером пока что в рай, пожалуй, не попасть из-за спасательных нагрудников. Мы выплывем из любого водоворота, если корабль пойдет ко дну. Не знаю, так ли хорошо обеспечен спасательными средствами остальной экипаж.

Девис развел руками:

— Спасательных средств на всех не хватит, да и то, что есть, пришло в ветхость. В кубрике хранится еще несколько нагрудников, но они испорчены от сырости, — тяжести человека не выдержат.

— Тогда, сэр, надо соорудить плоты из досок, бревен, из любого дерева, какое найдется. Главное, чтобы людей не утащило в водоворот.

Девиса этот разговор явно раздражал.

— К сожалению, все доски, ящики, пустые бочки — всё внизу, в трюмах, а открыть люки, — значит, самим вызвать катастрофу.

Конечно, доски, в особенности длинные, могли находиться только в трюме, а не в кладовой. Понятно, что туда же сложили и пустые бочки. Но Курганов почему-то такую возможность совсем упустил из вида.

«В самом деле, как же быть? Трюм не вскроешь… Может быть, поэтому Девис так равнодушен ко всему; волей-неволей приходится покоряться обстоятельствам, если они сильнее вас».

Курганов машинально посмотрел в одну, в другую сторону, точно ища выхода, и вдруг радостно хлопнул ладонью по столу:

— Нашел! Есть из чего соорудить плоты!

От неожиданности Бельчер, как раз собиравшийся снова наполнить свой бокал, пролил виски себе на брюки. Шкипер быстро повернул в сторону Курганова свое обрюзгшее, усталое лицо с профилем попугая.

— Можно разобрать мебель в салоне, в каютах, снять филенки дверей. Каждое кресло поднимет человека. Если всё крепко-накрепко стянуть канатами, сверху приколотить дверные филенки, койки…

— Вы с ума сошли, мистер… мистер. — Девис сгоряча забыл даже фамилию русского офицера. — Портить убранство помещений! Какой идиот на это согласится!? При постройке корабля меблировку оценили в две тысячи долларов!

— Но теперь, когда мебель пришла в ветхость, она не стоит и половины этой суммы, — не сдавался Курганов.

Девис не слушал. Чорт побери! Разве все судовые бумаги выправлены не на имя Самюэля К. Девиса, шкипера, имеющего свидетельство на право командования кораблем, выданное министерством торговли США?! Он, шкипер, нанимал всю команду, он один отвечает за ее целость и сохранность. К дьяволу всех фантазеров! Еще новость — ломать мебель!?

— Никто не намерен посягать на ваши права, сэр, — стараясь подавить в себе всё возрастающее негодование и злость против этого человека, начал Курганов. — Но то обстоятельство, что ночью буксирный канат не лопнул сам по себе, а был кем-то перерублен…

Шкипер не дал ему кончить:

— Ложь!.. Ложь!.. Трос заклинился между зубцами шестерен якорной лебедки, и его перерезало, как ножницами. — Девис всё повышал голос, пока не закашлялся оттого, что горло его сжало судорожной спазмой.

— Да… да… перерезало, перерезало, как ножом, — фальцетом вторил шкиперу Бельчер, — я сам видел… я могу дать присягу!..

— Но якорная лебедка стоит дальше, трос не мог в ней заклиниться И почему вахтенный на носу не принял никаких мер? — тоже повысил голос Курганов. — Как хотите, джентльмены, такое объяснение меня не удовлетворяет.

Девис и Бельчер переглянулись.

— Я должен вам всё объяснить, — сразу изменил тон шкипер. — Видите ли, ночью люди просто падали от изнеможения, поэтому специального вахтенного к буксиру не назначили. Мостик «Морского цветка» так далеко выдается вперед, с него было удобно следить за тросом.

— Вы сами и следили, сэр?

— Н-нет, не я, а мистер Бельчер, — замялся шкипер. — Он нес вахту. Часа за два до этого я упал с трапа и сильно расшибся. Сначала думал, что сломал ногу, но, к счастью, оказалось лишь сильное растяжение. Из-за больной ноги мне не удалось вас встретить; когда вы к нам прибыли, мистер Бельчер как раз менял мне повязку.

Во всем сказанном не было, разумеется, ни слова правды. Мостик «Морского цветка» действительно сильно выдвинут вперед и сделан шире обычных. В войну здесь стояли зенитные пулеметы. Но кто же оставит буксир без наблюдений? Вахтенного ставят, чтобы он не только сигнализировал об опасности, но и устранил ее.

Но с этим можно будет разобраться позднее.

— Я повторяю: плот нужно соорудить из мебели.

У Девиса опять побагровело лицо.

— Слушайте!. — Шкипер едва был в состоянии владеть собой. — Слушайте, чорт вас побери! Если вы тронете хоть одно кресло, я стану вот здесь у двери с револьвером в руках. — Поймите! — в его голосе появились рыдающие ноты. — Дирекция «Голубой звезды» поднимет меня насмех. Там они все сидят в уютных кабинетах, им на нас наплевать! Кто мне поверит, что другого выхода не было? Решат, — Девис просто спятил; все его вшивые матросы и кочегары не стоят двух тысяч долларов. У меня семья… дети… Я бьюсь, экономлю на всем решительно, чтобы скопить деньжат. Моя заветная мечта — приобрести доходный бар… Посмотрите! — он театральным жестом вскинул руку, указывая на Бельбера. — Вот перед вами старый капитан, тридцать лет командовал пароходами, не такими, как эта грязная лохань. Кто он теперь? Нищий? А удалось бы скопить капиталец, не торчал бы в жару и в дождь, в шторм на мостике, а разъезжал бы в дорогом автомобиле и вообще жил бы в свое удовольствие.

Курганов молча отвернулся. Девис на этот раз говорит правду. Он схватится за револьвер, если дело идет о его заработке. Что же делать? Обуздать его силой — возникнет международный скандал! Газеты поднимут трезвон: «Сенсация! Американский шкипер с оружием в руках обороняется от большевиков!»

Остается одно — переправить всех людей на теплоход, здесь оставить только рулевых. Впереди, правда, в стороне от курса, есть островок Сан-Рокас. На этом острове рыбачий поселок и укрытая бухта. К сожалению, в нее большим судам не войти, тесно. Надо немедленно условиться с Вороновым; переправу людей удобнее всего произвести под прикрытием острова, где волнение будет меньше.

Обдумывая подробности предстоящей переправы, Курганов вдруг вспомнил, что он до сих пор не видал всей команды. Где же люди? Шлюпку встретили человек шесть-семь американцев. Считая шкипера с помощником, — это только половина экипажа, — а вторая половина?

— Где люди? — Девис презрительно усмехнулся. — Эти бездельники дрыхнут в кубрике и видят сладкие сны. Он не встречал моряка, который страдал бы бессонницей.

Физиономия Бельчера тоже скривилась в улыбку. Начальник шутит, — полагается хоть улыбаться!

«Спят?! — Курганов не верил своим ушам. — Кто же в состоянии спать, зная, что буксирный трос лопнул, что судно на волоске от гибели?»

Он хотел немедленно пройти в кубрик, убедиться, что моряки там живы и здоровы. Но шкипер решительно запротестовал. Чтобы офицер ходил к матросам?! Никогда ничего подобного он не допустит! Пусть они сами пожалуют сюда и выстроятся перед мостиком. Странные, однако, фантазии приходят в голову мистеру Курганову.

В это время Бельчер что-то тихонько шепнул ему на ухо, и Девис, забыв про свою больную ногу, вдруг встал и загородил штурману выход на палубу.

— Эге, да тут, кажется, дело обстоит не так просто, — протянул он многозначительно. — Любопытно знать, что привезли с собой советские моряки в ящике, обитом жестью? Может быть, там коммунистические листовки или брошюры? Тогда понятно, почему вы хотите прогуляться в кубрик. Вероятно, вы попросите, чтобы вас никто туда не сопровождал..

— Хуже, сэр! — Курганов не мог отказать себе в удовольствии поиронизировать. — В этом ящике есть вещи, которые мгновенно меняют настроение у людей. — Он сделал небольшую паузу и начал перечислять: — Там сладости, зернистая икра, папиросы. Это подарки, которые экипаж «Кузнец Захаров» посылает американским морякам, своим товарищам по профессии. А вам, мистер Девис, капитан Воронов просил передать бутылку вина и сотню папирос.

— Папиросы, икра в подарок матросам? — Девис задумался, потом спросил, нет ли у Курганова при себе образчика папирос.

Он внимательно рассмотрел вынутую из портсигара папиросу, высыпал на ладонь немного табаку и даже попробовал его на вкус.

— О, табак превосходный! И матросам прислали такие же папиросы?

— Конечно, такие же.

— Русские папиросы и икра сейчас в Штатах редкость, ходкий товар, — оживился Девис. — Любой шикарный ресторан на Бродвее даст за них хорошую цену. Если мистер Курганов не станет чересчур дорожиться, можно приобрести у него весь ящик за наличный расчет.

— Я не торгую папиросами, — рассердился Курганов. — И вообще ничем не торгую, мистер Девис, ничего не покупаю и не продаю. И направлен на ваше судно не для того, чтобы заниматься коммерцией.

VII

Аллен, посланный будить спящих, что-то слишком замешкался. Те шесть или семь американских моряков, которых Курганов уже видел, прежде чем шкипер увел его в салон, уныло слонялись по передней палубе, то и дело поглядывая в сторону кормы, откуда должны были прийти остальные. В сторонке, не смешиваясь с матросами, присели на корточки механики и старший машинист. Видимо, в момент аварии всех троих обожгло горячим паром: руки у них были забинтованы и лица густо смазаны каким-то жиром. Людей оторвали от обеда, некоторые доедали ломти хлеба или перезрелые бананы.

Девис злился из-за того, что его приказание выполняется так медленно, и нетерпеливо барабанил пальцами по столу.

— Товарищ начальник! В кубрике пожар! Там все погибли! — перед Кургановым, вместо Аллена, стоял бледный, как бумага, Нарзы.

Штурман опрометью выскочил на палубу, кинулся к корме. За ним, еще не понимая, что случилось, бежали американцы.

Из распахнутой настежь двери валил густой, маслянистый дым. Рядом, прижавшись спиной к стене, стоял насмерть перепуганный Аллен.

— Я с мостика видел, он вошел и сразу выскочил. Я сюда, боцман за грудь держится, кашляет, стонет, дым, ничего не видно… — силясь снять со стены огнетушитель, выкрикивал Нарзы. Огнетушитель висел слишком высоко. Курганов дотянулся, всё-таки схватил его и первый шагнул в помещение.

Всюду летали хлопья сажи; нары из проволочной сетки, лежавшие на нарах люди, вещи — всё покрывал толстый слой копоти. Но огня не было видно.

— Что за навождение?! — растерянно подумал Курганов и вдруг всё понял. Он быстро поставил в угол огнетушитель, приказал, чтобы прекратили разматывать пожарные шланги, а поскорее вынесли на воздух пострадавших.

Всё произошло из-за большой керосиновой лампы, качавшейся под потолком на шарнирной подвеске. Люди в кубрике сначала, видимо, жестоко страдали от морской болезни; впав в отчаяние, потеряв силы, они не обратили внимания на то, что лампа начала коптить, а затем очень быстро наступило отравление угарным газом.

На судах, где нет врача или фельдшера, их обязанности возложены на помощника капитана. Находившихся без сознания моряков перенесла в офицерские каюты, обмыли им лица, обложили грелками, чтобы усилить кровообращение, употребив для этого налитый в бутылки горячий кофе, который как раз поспел на камбузе.

Видя, что Бельчер не новичок в оказании медицинской помощи, Курганов опять вышел на палубу. Перед входом в салон на солнцепеке стояли американские матросы, не смевшие войти в помещение для офицеров. Они обступили Курганова, стали спрашивать про состояние пострадавших. Он успокоил их, заверив, что будет сделано всё, чтобы спасти жизнь больных. Постепенно матросы разошлись; не уходил один Аллен. Утром, несмотря на крайнюю усталость, боцман казался человеком полным сил и энергии. Держался он солидно, с достоинством, как знающий себе цену. Теперь этот сорока- или сорокапятилетний рослый мужчина выглядел стариком. Он сгорбился, лицо стало какое-то неподвижное, точно окаменело. А когда он заговорил, голос звучал глухо, точно ему не хватало дыхания.

— Ради бога, сэр, скажите правду!. Все они будут живы или… Или, просто, до прихода в порт вы не хотите… ну, чтобы не было никаких историй…

Ответа не последовало. Курганов сейчас ненавидел и презирал Аллена. Он был рад, что тот страдает. Боцман так же виноват в несчастье, как и шкипер с помощником. Ничего, пусть его помучает совесть!

— Сэр, если у вас есть дети или старушка мать, ради них скажите… — молил Аллен. — В кубрике был мой племянник, Марчерт, Эзра Марчерт, такой худенький, лицо в веснушках. Ему ведь только семнадцать лет, хотя он выдает себя за двадцатилетнего.

Курганов случайно запомнил этого Марчерта. Он лежал в кубрике первым с краю. Штурман сам начал стаскивать его с нар, и кто-то крикнул в это время: «Глядите, маленький Марчерт! Вон его выносят!..»

— Ваш племянник, боцман, начинает приходить в себя, — не сразу ответил Курганов. — Он в лучшем состоянии, чем другие. Над тем местом, где он лежал, на потолке была какая-то труба, из нее дуло, это его спасло. Я даже ударился об эту трубу.

— Слава богу, слава богу, — шептал Аллен. Судорога кривила его лицо. Он зачем-то стянул с головы шапку и снова надел. Потом извиняющимся тоном, точно это была его вина, что Курганов ушибся о трубу, начал объяснять:

— Там на потолке эта штука… это труба — остаток от электропроводки. У нас все провода находятся в таких трубах, а внутри изоляция. И подумать только, — добавил он, покачав голевой, — она его спасла! Ураган вышиб заглушку и начал в нее задувать.

Всё, что накопилось в душе Курганова за эти сутки, вдруг прорвалось наружу:

— Это не корабль, это пловучий сумасшедший дом!.. Здесь все задались целью укокошить друг друга! — Какого дьявола вы изображаете из себя ягненочка? Каждый юнга с рыбачьего парусника знает, — чтобы лампы не коптили, в резервуар кидают кусочек канифоли, а вы, старый моряк, будто это и забыли! — накинулся он на боцмана.

Боцман смущенно почесал щеку, заросшую густой щетиной.

— Так-то оно так, сэр, не до этого было… И привыкли к лампе, никогда она раньше не коптила.

— Как привыкли? Ведь у вас электричество? — Но, выкрикнув это, Курганов вдруг сообразил, что раз над головой Марчерта висела пустая трубка с изоляцией, — значит, электропроводка в кубрике отсутствовало. Но от возбуждения он уже не мог остановиться и продолжал выкрикивать дальше: — Объясните мне, чорт вас побери, почему дверь в кубрик запирают? Признайтесь: когда начался ураган, весь экипаж был пьян?! Этим и объясняются все безобразия!?

— Что вы, что вы! — боцман даже замахал руками. — Если кто-нибудь из ребят явится с берега подвыпивши, шкипер его так изукрасит, что он потом год будет отворачиваться от всех бутылок.

— А, бросьте, Аллен, не оправдывайтесь! Так я вам и поверю, что все улеглись спать именно когда задул памперос, когда тут чорт знает что качало твориться!

Боцман опять почесал щеку.

— Это я упросил лишних запереть в кубрик, сэр. Откровенно говоря, боялся, что их смоют волны. Ну, а мистер Девис… он только плюнул и сказал, что проломит мне башку, если людей не будет хватать. Ну, да он сам понимал, что так лучше…

— Что за чушь вы городите, боцман?! Какие лишние люди у вас оказались?

Аллен развел руками.

— А как их еще назвать, сэр? Лишние-то они, конечно, не лишние; в тихую погоду все делали свое дело. Но в такой-то шторм… Да вы же сами понимаете, — те, кто раньше не бывал в море, ведь они будут младенцы… За один рейс чему научишься?

За один рейс! Теперь кое-что становилось понятным. Это одно слово многое разъясняло. В Англии и Америке до сих пор команду нанимают на определенный срок только на пассажирские и почтовые суда, совершающие рейсы по расписанию. А на грузовые суда матросов и кочегаров берут только на один рейс.

То, что люди не имеют никакой квалификации, — мало кого смущает, это дело боцмана и старшего машиниста, они обязаны заставить матросов и кочегаров работать. Как? Это их профессиональный секрет, никому до этого нет дела.

На «Морской цветок» опытные моряки, конечно, избегали поступать, зная, что представляют собой «пловучие гробы». Поэтому боцман и шкипер по-своему правильно рассудили, что во время шторма от половины из команды никакой пользы не будет и, во избежание несчастного случая, проще всего ее убрать с палубы. Курганову стало понятным, и почему Девис, в то время, когда судну грозила опасность разбиться о скалы, так мало сделал для спасения парохода. Имея в своем распоряжении лишь половину экипажа, он и не мог сделать больше.

Теперь для Курганова осталась неразгадана только одна тайна: тайна перерубленного троса. Но тут боцман сам решительно ничего не понимал. Узнав, что трос не лопнул, а перерублен, он буквально остолбенел, потом разразился потоком брани:

— Сил больше нет, до чего тошно на этом вонючем корыте! Как спруты, из тебя всю кровь высасывают! Работаешь до упада, продукты всегда испорченные…

— Я слышал, мистер Девис хочет открыть бар и копит деньги, — подсказал Курганов.

— Да, уж это мы знаем, деньги копить он умеет. Мистер Бельчер получает половину жалованья, потому что, видите ли, стар стал, не так, мол, хорошо работает. На ремонте всегда экономят…

— Может быть, шкипер перерубил трос?

Боцман долго думал, потом покачал головой:

— Всё может статься, только уж, не знаю, право, зачем это ему… Компания «Голубая звезда» тоже ведь маху не даст. Если бы мы потонули, уж не шкиперу была бы от этого польза.

В салоне пахло нашатырным спиртом. Бельчер, взъерошенный, как старый ворон после дождя, сидел в кресле. На вопрос Курганова, как чувствуют себя больные, он только пожал плечами:

— Сам господь бог не сделает больше, чем я сделал: никаких лекарств в аптечном ящике, кроме нашатыря и бинтов, нет. Меняем им грелки, дали хлебнуть виски — и всё.

Девиса не было, он куда-то исчез, видимо ушел к себе в каюту. Курганов решил воспользоваться его отсутствием, чтобы снова обойти весь корабль.

На мостике, на носу у буксира, на корме, у всех люков дежурили русские моряки. Со своими было легко, просто. Только сейчас он почувствовал, как устал оттого, что с американцами всё время приходилось держаться начеку, взвешивать каждое слово.

Убедившись, что нет никаких новых причин тревожиться и судно находится всё в том же состоянии, Курганов задержался на корме, как раз над злополучным кубриком. Здесь сейчас дежурил Нарзы Бабеков.

В глазах его притаилась лукавая усмешка.

— Ты что это вдруг так развеселился? — шутливо толкнул его локтем Курганов. — По-моему, здесь всё не располагает к веселью.

Нарзы по-мальчишески рассмеялся.

— Александр Иванович, вы меня не толкайте. Я, знаете кто? Я цветной джентльмен!

— Ну? С каких пор?

Нарзы вынул из кармана огромный, спелый апельсин, подкинул на ладони.

— Вот подарок получил тоже от цветного джентльмена. Два американца подошли, удивились, что я с мостика сюда перешел дежурить. Объяснил: устал, мол, ночью на теплоходе стоял у штурвала, и вчера, во время урагана… в глазах рябит от солнечных зайчиков, а на корме спокойнее. Они спрашивают, — разве я штурман? Нет, говорю, пока только будущий штурман, скоро предстоят экзамены в заочных классах мореходного училища. Интересуются: известно ли об этом моему начальству? Конечно, известно. Рассказываю, как мне специально для занятий отвели пустую каюту, соорудили столик, такой же, как в рубке, выписали лишний комплект карт; капитан разрешил пользоваться своими собственными мореходными инструментами, помогает решать задачи. Один из них деликатно спросил, — не боюсь ли я впоследствии остаться без работы оттого, что белые не захотят подчиняться цветному джентльмену? А потом начал рассказывать о себе. Не то бабушка, не то прабабушка у него была негритянка, и хоть цвет кожи у него такой же белый, как у вас, всё равно жить ему можно только с неграми и работу дают самую трудную, плохо оплачиваемую.

— Ешь, ешь апельсин, цветной джентльмен, — прервал его Курганов, — и мне дай одну дольку. — Да, дружище, здесь у нас под ногами кусочек американской территории. Самой «демократической страны» в мире.

Они помолчали.

— Смотрите, — вдруг показал наверх Бабеков.

Около мачты с пронзительными криками носились два альбатроса. Альбатросы не боятся отдыхать на воде даже при порядочном волнении, но сейчас волны всё же казались им слишком высокими, и птицы искали другого пристанища. Распластав в воздухе длинные, острые крылья, они парили вокруг мачты, вершина которой из-за сильной качки всё время описывала в воздухе огромные эллипсы и восьмерки, каждый раз отклоняясь на несколько метров то в одну, то в другую сторону. Крупные, тяжелые альбатросы не могли так быстро изменять направление полета, они едва уклонялись от столкновения, когда мачта неслась им навстречу, и кидались за ней вдогонку, когда она отходила. Птицы настигали мачту, но их когти только царапали стальную трубу. Наконец одной птице удалось сесть на какую-то скобу, она долго примащивалась, балансировала, прежде чем окончательно сложить крылья, а ее товарка с тоскливым криком полетела к «Кузнецу Захарову». Птица настороженно косилась на стоящих внизу людей и вдруг, желая спрятаться от них, повернула голову и сунула ее под клотик — грибок, которым всегда увенчивают вершину мачты. Голова альбатроса исчезла до самых плеч и снова появилась. Птица подвинулась ближе и попыталась вся влезть под укрытие.

Курганов поднес к глазам висевший у него на груди бинокль. Куда она лезет, глупая? В бинокль удалось разглядеть, что клотик мачты был необычный по форме и представлял собой как бы выгнутую крышу, под которой была довольно широкая кольцевая щель. Сбоку к этой крыше были приделаны маленькие блоки для продергивания веревочных фалов, на которых поднимают сигнальные флаги и фонари.

Вот отчего мачты наверху такие непропорционально толстые. Значит, это не просто небрежность конструктора. Мачты приспособлены для поддержки антенн, на них укреплены грузовые стрелы, выполняющие при погрузке и выгрузке судна роль подъемных кранов, на мачты поднимают сигнальные флаги. Но на «Морском цветке» они, видимо, имеют еще одно назначение; впрочем, это следовало сначала проверить.

Курганов сбежал по трапу на палубу. Заметив дремавшего в тени американского моряка, присел возле него, разбудил.

— Скажите, — вам случалось бывать в трюмах?

— Конечно, сэр, не раз.

— А вы не обратили внимание на мачты? Они пересекают все этажи до самого днища?

— Да, пересекают.

— Они состоят из трубы или в теле мачты есть отверстия?

— Есть дырки, не понятно для чего, в каждом этаже. Сунешь руку, нащупываешь еще одну внутреннюю трубу, сплошную, — с недоумением отвечал разбуженный моряк.

— А из этих дырок не дует?

— Немного тянет свежим воздухом, да ведь когда открыты люки, этого не замечаешь.

— Спасибо, — сказал Курганов, — теперь ясно.

Вдали показался какой-то корабль, шедший на сближение. На его передней мачте вдруг поползли вверх какие-то комочки и неожиданно развернулись яркими лоскутками сигнальных флагов.

— Ишь, как принарядилась старушка! — сказал нагнавший Курганова Аллен, показывая на корабль. — Это в вашу честь, в честь советских моряков. Канонерская лодка «Пампа» принадлежит к военному флоту Аргентины. Мы ее постоянно встречаем, когда проходим эти места. Она здесь патрулирует, потому что рыбаки часто затевают между собой драки с поножовщиной и даже со стрельбой. Конкуренция! Кто раньше привезет улов, — больше выручит за рыбу.

В салоне Девис и Бельчер попрежнему сидели друг против друга.

— Кто бы мог подумать, что простая лампа наделает столько неприятностей! — начал шкипер. — Мы с моим помощником еще раз обсудили ваше предложение, мистер Курганов, относительно спасательных плотиков. Теперь оно вполне своевременно. Здоровые люди могли выплыть из водоворота, но о тех, кто находится в бесчувственном состоянии, мы обязаны позаботиться. Я сейчас отдам приказ снимать филенки дверей, койки в каютах, — словом, начнем сколачивать плоты.

— А я полагаю, что мое предложение теперь потеряло всяким смысл, — спокойно ответил Курганов. — Никому эти плотики не нужны.

— Позвольте, я вас отказываюсь понимать! — начал горячиться Девис.

— Вы с самого начала всё прекрасно понимали, сэр. Лучше нам сейчас поговорить начистоту. В трюмах «Морского цветка» много воды, но держит корабль на воде не воздух под палубой, а пловучий груз. Каждый моряк знает манильские канаты из пальмовых волокон. В воде они не тонут, бухта такого каната выдерживает тяжесть человека. Почти весь груз «Морского цветка» — веревки, очевидно, тоже из пальмовых волокон. Кораблю грозила опасность разбиться о скалы, и это было действительно опасно. Тогда вы приказали послать в эфир сигнал бедствия. Но когда вас от скал отвели и ураган пролетел, тогда, сэр, вы, сговорившись с вашим помощником, повидимому, собственноручно перерубили буксирный трос. Он лежит опечатанный в кладовой на «Кузнеце Захарове», и составлен официальный акт, что на нем видны следы от зубила.

— Ложь!. Ложь!. Я привлеку вас к ответственности за клевету!.. — бесновался шкипер.

— Этого я не боюсь, — спокойно парировал Курганов. — Специалисты инженеры осмотрят мачты корабля и дадут заключение, что это своего рода вентиляционные каналы. Во время войны корабль, вероятно, перевозил военные грузы; некоторые взрывчатые вещества выделяют ядовитые, легко воспламеняющиеся испарения. Вот почему устроена такая вентиляция, — чтобы пары не распространялись под палубой, а уходили в атмосферу. Значит, и воздух в трюме не мог образовать воздушную подушку, а вылетел бы через мачту, как газ из раскупоренной бутылки с лимонадом.

С минуту Девис и Бельчер сидели подавленные. Наконец шкипер пришел в себя.

— Что ж, предположим, всё так… Вы хотите упрятать меня в тюрьму? Ничего не выйдет. Меня нельзя обвинить в попытке обмануть страховое общество, вы сами пришли к выводу, что судно держит наплаву груз.

Курганов пожал плечами.

— В этом вас никто не обвиняет. Вы решили смошенничать в другом, обмануть нас, советских моряков. Рассчитывали как-нибудь продержаться до утра, потому что заранее знали о присутствии в этом районе канонерской лодки «Пампа». За спасение парохода полагается денежная премия, и не малая. Но военное судно обязано оказывать помощь потерпевшим кораблекрушение, не беря за это вознаграждение. Однако вы жестоко просчитались, мистер Девис. Нас не интересовали ваши доллары, из-за них мы не стали бы рисковать. Но теперь с вас взыщут всё до последнего цента. Нам эти деньги стали нужны. Я знаю, экипаж «Кузнеца Захарова» пожертвует свою часть премии в пользу пострадавших американских моряков с «Морского цветка» на лечение и чтобы они могли просуществовать, пока опять найдут работу. Хорошо бы не на таком паршивом судне и не у такого капитана, сэр…