Небольшого роста худенькая женщина, низко склонясь над штабной пишущей машинкой, печатала приказ, заготовленный начальником организационно-строевого управления штаба КБФ.
Пальцы тяжело ударяли по клавишам.
«Об исключении из списков личного состава КБФ младшего и начальствующего состава срочной и сверхсрочной службы, убитого и пропавшего без вести в войне с германским фашизмом…»
Слезы застилали женщине глаза. Ведь еще совсем недавно она печатала эти фамилии в списках живых, шедших в бой.
А сейчас?
«Десантный отряд КБФ под командованием полковника Ворожилова:
Абрамов Николай Александрович, краснофлотец, комендор, пропал без вести.
Абросимов Михаил Васильевич, артиллерист, пропал без вести.
Анисимов Петр Яковлевич, главстаршина, пропал без вести.
Антошин Александр Михайлович, краснофлотец, котельный машинист, год рождения 1917, пропал без вести.
Арестов Николай Иванович, краснофлотец, строевой, год рождения 1920, пропал без вести».
Фамилии следовали одна за другой, и перед ее глазами словно проходил строй этих юных, полных жизни людей.
В списке было четыреста восемьдесят шесть человек. Отдельно перечислялись имена командиров и разведчиков, приданных десанту.
Этот приказ, пошел на подпись командующему КБФ только тогда, когда все попытки узнать какие-либо подробности о судьбе отряда были исчерпаны.
Вскоре после этого Прасковья Тимофеевна Ворожилова, Анна Александровна Петрухина, мать Федорова Александра Николаевна, его жена Зинаида Александровна и многие, многие другие отцы, матери, жены, дети прочитали в «похоронных»: «Ваш муж… отец… брат… сын… в боях с немецко-фашистскими захватчиками пропал без вести…»
Страшно узнать о гибели близкого в бою. Еще горше годами хранить свидетельство о такой судьбе.
Но пропасть без вести еще не означает, остаться безвестным.
Когда сын Ворожилова Юлий приходил в Учебный отряд, немногие оставшиеся еще там ветераны звали одетого во флотское подростка на камбуз, старались от своего скудного пайка уделить ему кусок хлеба, миску супа.
— Это сын нашего Бати, — говорили они молодым.
Сын, жена, мать… Они никогда не забудут того, кто ушел и не вернулся.
Мать Вадима Федорова Александра Николаевна вспоминает:
«От Вадима я имела в начале войны только одну открытку от 18.IX-41 г. В ней он написал, что состоит в Краснознаменном Балтийском флоте и, как всегда: «…я бодр, здоров, готов к борьбе с врагом». Так же как Вадим, настоял на отправке на фронт и другой сын — Евгений, который пошел добровольцем. Его задерживали и тылу из-за крайне слабого зрения. Старший сын был призван в августе сорок первого как артиллерист. Я знала своих сыновей, знала, что они верные сыны Родины и будут ее защищать. Сначала о Вадиме мы ничего не знали, письма, телеграммы куда-то тонули без всякого ответа. Тяжело это было. И хотя меня успокаивали, я чувствовала, что случилось что-то непоправимое, но старалась в то же время поддерживать надежду на лучшее. И теплилась эта надежда долго, даже после Победы. Я обгоняла при встречах каждого моряка: не сын ли это?
…Вы, конечно, понимаете, как велико мое горе, горе матери, потерявшей почти одновременно двух сыновей.
Горе пережито, но любовь к ним и память о них навсегда в сердце матери.
Хотелось больше и лучше работать. Кроме того, если я раньше работала как беспартийный большевик, то в сорок пятом году я подала заявление о приеме меня в Коммунистическую партию. Была принята…»
Александра Николаевна Федорова писала это, когда ей исполнилось семьдесят пять лет. Из них пятьдесят восемь отдано педагогической работе.
Были на флоте люди, которые память о бойцах отряда Ворожилова сберегали всю войну, да и поныне хранят свято.
Это адмирал, член Военного совета ВМФ Василий Максимович Гришанов, служивший в юности вместе с Ворожиловым и Петрухиным в Учебном отряде. Он многое сделал для семей погибших моряков, для увековечения их памяти.
Это военный моряк, ныне живущий в Липецке, флотский литератор Сергей Панюшкин. Он, словно реликвию, сохранил маленький любительский снимок своего погибшего друга — политрука одной из рот отряда Михаила Рубинштейна. Панюшкин пишет нам: «На днях в воем архиве я обнаружил его фото. Фото, прямо скажем, неважное. Зато я вижу в нем каждую черточку своего друга, умного и отважного молодого коммуниста Миши Рубинштейна. Возбуждать в других добрые начала было органической чертой его характера… Да, конечно, это он писал записку. Это его характер, это почерк его души! И подпись «Мишка»! Все его так любовно звали, и он так привык к этому, что и себя называл «Мишка». Кто же мог другой подписаться так! Больше того, подписать предсмертную записку просто именем — это опять-таки в его характере: скромный воин, умирая, не заботился о том, чтобы как-то прославиться…»
Тайна гибели петергофского десанта волновала и Всеволода Вишневского. В 1943 году, работая над пьесой «У стен Ленинграда», писатель вновь обратился к этой теме.
Командир бригады морской пехоты, стоявшей насмерть осенью сорок первого на защите города Ленина, читает своим бойцам записи из дневника захваченного в плен фашиста: «Заняли Петергоф — живописное место, где жили русские цари летом. Поход подходит к концу. Чистим взятый город. Русские сами себе вырыли могилы. Экзекуции подверглось семьсот пять русских обоего пола. Потерь во взводе нет». Зная метод работы Всеволода Вишневского, мы не сомневаемся в том, что здесь приводится выдержка из подлинного дневника.
И одержанная героями пьесы Вишневского победа над врагом — это как бы продолжение, исполнение того, что не удалось осуществить кронштадтским десантникам.
Долгие годы нами накапливался, собирался материал для этой повести. Нас поддерживали в поисках многие бывшие фронтовики, присылавшие правдивые свидетельства, воспоминания.
Сергей Васильевич Беляев воевал на Балтике. Осенью 1941 года он шел на поддержку десанта с подразделением морской пехоты, а потом был на Ораниенбаумском плацдарме. Беляев пишет:
«Форпостом Малой земли у Старого Петергофа стал Английский дворец. Вблизи дворец представлял собой печальную картину. Весь израненный, без крыши, он тем не менее, как богатырь, еще стоял твердо. Вокруг — траншеи, пулеметные точки. Цитадель стояла. В ней никогда не были гитлеровцы. Но каждый день, подвергаясь обстрелам и бомбардировке, дворец все больше и больше разрушался, все ниже и ниже опускал седую голову, однако на колени не становился…»
Фашистов приводила в бешенство стойкость защитников Английского дворца. Его подвергали обстрелу из тяжелых орудий. Только в течение одного из зимних артиллерийских налетов гитлеровцы выпустили по дворцу свыше трехсот снарядов.
Авиабомбы врага варварски уничтожили творение архитектора Кваренги. Лепные золоченые потолки, мраморные колонны, уникальная стенная роспись — все было сметено беспощадным огнем.
В те годы бойцами на Малой земле была сложена песня:
А люди сражались!..
Здесь, у этих руин, с конца сентября 1941 года и до победных дней января 1944 года, когда наши войска нанесли по врагу удар с Малой земли южнее Ораниенбаума, проходил передний край Приморского плацдарма.
Ораниенбаум под защитой мощных орудий фортов Красная Горка и Серая Лошадь, ощетинившийся матросскими и солдатскими штыками, продолжал оставаться неприступной крепостью. Здесь действовали морская пехота, артиллерия, соединения балтийских летчиков, штурмовщиков и истребителей. Была на Ораниенбаумском «пятачке» и своя железная дорога, по которой в тыл врага прорывались бронепоезда. На одном из них — «Балтийце» — среди других орудий стояло и снятое с крейсера «Аврора». Глаза и уши Ораниенбаумского плацдарма день и ночь следили за врагом. Метко били по фашистам снайперы.
Рядом была отторженная врагами, искалеченная родная земля.
Мы имеем возможность на страницах этой книги привести редчайшие свидетельства — зарисовки трагических и героических мест Старого Петергофа, сделанные фронтовиками-художниками на передовых позициях.
Их было пять человек — командиров и бойцов 48-й стрелковой дивизии имени М. И. Калинина, сражавшейся на Ораниенбаумском плацдарме: А. Трошичев, А. Мелентьев, М. Кузеванов, В. Бухарин и В. Лебедев. Находившиеся непосредственно в боевых порядках, они выполняли и раньше по заданиям командования натурные зарисовки на переднем крае, занося на них огневые точки противника, отмечая глубину эшелонирования.
Весною 1913 года по инициативе Александра Александровича Трошичева политотдел дивизии поручил художникам создать серию документальных рисунков — свидетельств того, во что превращены фашистами эта земля, прекрасные строения, возведенные здесь когда-то гением русского народа. Художники делали зарисовки в зоне обстрела, на «ничейной» земле, рядом с врагом.
Виктор Васильевич Лебедев, ныне преподаватель Института живописи имени Репина Академии художеств, работал тогда в дивизионной газете. Он и его товарищ — сержант Владимир Никитич Бухарин, теперь доцент Московского высшего художественно-промышленного училища, под прицелом немецких снайперов пролежали несколько часов, не поднимая головы, но рисунки все-таки сделали.
С волнением рассказывает доцент Института имени Репина Александр Александрович Трошичев о самом молодом своем товарище — студенте Ленинградского строительного института Михаиле Кузеванове.
Зарисовки Старого Петергофа стали его последней работой. Он погиб в зимних боях 1944 года, освобождая Ленинград от блокады.
Приближался час возмездия за муки Ленинграда, за преступления, которые совершили гитлеровцы на опустошенной, поруганной петергофской земле.
И снова на передовой перед боем воины вспоминали о тех, кто «погиб у фонтанов, врага не пустил в Ленин-град».