Многие на флоте — разведчики, действовавшие по ту сторону линии фронта, корректировщики главного калибра фортов, летчики, летавшие в тыл врага, — приносили в штаб, как пчелы в улей, капля по капле драгоценные сведения.

Благодаря им удалось нанести на карту почти все огневые точки противника в Петергофе.

Десантный отряд был разбит на пять рот по четыре взвода в каждой: два стрелковых, один пулеметный и один минометный.

В тяжелые дни обороны Ленинграда флот выделил максимум того, что мог: пулеметы Дегтярева, «максимы», минометы. 19 снайперских и 75 автоматических винтовок получили лучшие стрелки. Командному составу и разведчикам были выданы пистолеты «ТТ». Боезапас десанта насчитывал 1908 гранат, 560 мин, 33 тысячи ружейных патронов.

Поздно вечером 4 октября командиры в своих ротах разъяснили боевую задачу: в ночь с четвертого на пятое высадиться в занятый врагом Новый Петергоф.

Вопросов почти не задавали. Задача была понятна каждому.

Моряки сознавали, какая опасность угрожает Кронштадту, флоту, Ленинграду после захвата немцами Петергофа.

В боевом приказе от 2 октября, подписанном командующим КБФ вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем, членом Военного совета дивизионным комиссаром Н. К. Смирновым и начальником штаба вице-адмиралом Ю. Ф. Раллем, говорилось:

«1. Противник оказывает упорное сопротивление в районе Петергоф наступлению частей 8-й армии и удерживает рубеж Троицкое, слободка Егерская, аэродром, Эрмитаж и дальше побережье Финского залива до Сосновая Поляна.

2. 8-я армия силами 19-го стрелкового корпуса ведет бой за овладение Петергоф, Знаменка, Луизино, нанося удар вдоль побережья Финского залива.

3. Скрытно высадить морской десант в районе Петергоф» при поддержке корабельной и береговой артиллерии. Нанести удар во фланг и тыл противника, имея целью совместно с частями 8-й армии уничтожить противника, действующего в районе Петергоф.

Командиру морского десантного отряда, высадившись на участке от Каменной стены включительно до дома отдыха, прочно закрепиться с востока и юго-востока по западному берегу безымянного ручья восточнее Знаменки, с юга перехватить перекресток дорог восточнее Новый Петергоф, имея главной задачей во взаимодействии с частями 8-й армии нанести удар во фланг и тыл противнику, окружить и уничтожить его группировку в районе Новый Петергоф, аэродром».

Перед самым выходом десанта Ворожилов зашел к себе на Октябрьскую проститься с женой и детьми. По старому флотскому обычаю он надел перед боем все чистое.

Ворожилов обнял жену, детей Галю и Юлия, снял когда-то подаренные ему самим Фрунзе часы, положил их на комод.

— Если что, — сказал он жене, — передай их Юлию. Но ты не волнуйся: через три дня вернусь. Мы пойдем по тылам, чтобы дать жару фашистам.

Дверь за Ворожиловым закрылась. Только часы тихонько тикали на комоде.

Немного ранее побывал у себя дома и Петрухин.

— Сегодня уходим, — сказал он Анне Александровне.

Они стояли в темном углу бомбоубежища. На тюфяке, принесенном из дому, спали дети — больная дочка и четырехлетий сын. Петрухин не стал будить их и, чтобы отвлечь жену от мысли о предстоящей разлуке, начал рассказывать о тех, с кем идет на задание:

— Если бы ты знала, какие к нам пришли парни! Орлы, просто орлы! С такими не пропадешь!

Петрухину пора было уходить, и Анна Александровна поднялась по крутым ступеням бомбоубежища проводить мужа.

Пока он был рядом, Анна Александровна старалась сдержать слезы. Но вот он скрылся за углом, смолкли шаги. Прижав ко рту угол шерстяного платка, которым она была укутана, Анна Александровна повторяла про себя: «Больше я его не увижу».

Ночью десантники собрались на свой последний митинг.

Моряки в полной боевой готовности. Настроение у всех приподнятое. Придирчиво осматривали друг друга, подтрунивали над «особо отличившимися».

В первом ряду на правом фланге выделялся своим огромным ростом Борис Шитиков. Его добродушное лицо, освещенное белозубой улыбкой, как-то не соответствовало всему грозному виду моряка. Широкую грудь перекрестили пулеметные ленты. Из-под бушлата были видны подвешенные к поясу гранаты, на боку в кожаных ножнах висела финка.

Каждому десантнику полагались четыре гранаты, но этот великан, флотский чемпион по боксу, ухитрился прихватить целых семь.

Смотри, Борис, пояс лопнет, — подшучивали ребята. — Надо будет фрица за глотку брать, а у тебя руки заняты…

— А я еще парочку гранат в карманы сунул, — весело ответил Борис.

— Во дает! — загрохотала вокруг братва.

— И я набил карманы патронами…

Шитиков посмотрел на стоявшего рядом товарища. Карманы его бушлата были оттопырены. Борис лихо подмигнул своему дружку Володе с «Октябрины»:

— Слышишь, Володька, покажи ему свой «карман».

У Володи, электрика с линкора «Октябрьская революция», как-то подозрительно раздулся живот.

— Патроны, друг, — сказал, улыбаясь, Володя, — можно и в тельняшку засыпать. Так-то…

Пока еще не открыли митинг, кто-то из моряков запел:

Эта песня из популярного перед войной фильма «Семеро смелых» отвечала настроению тех, кто готовился уйти в свой опасный путь. И, как всегда бывает, за одной песней следовала другая. Казалось, все песни, которыми так щедра была мирная краснофлотская жизнь, вспомнились им сейчас.

Солнечный довоенный Кронштадт, построение, походный марш, дальние плавания — всюду была с моряком подруга-песня. А сейчас из такого знакомого мотива, дорогих слов рождалось главное — тоска по утраченному, вера, что все, чем полон был счастливый день, вернется…

Среди моряков-комсомольцев, чьи песни громче всех звучали па плацу, были и курсанты Военно-политического училища. Вот коренастый, румяный, веселый, недавно закончивший училище политрук Михаил Рубинштейн. Двадцатишестилетний молодой коммунист, он был назначен в конце сентября 1941 года инструктором комсомольского отдела ПУБАЛТа и очень гордился тем, что и его зачислили в десантный отряд.

Товарищи обычно называли его Мишкой. Рос он без родителей.

Главной трудовой школой для Михаила стал московский завод «Серп и молот». Здесь закончил он фабрично-заводское училище, получил специальность электроаппаратчика. На заводе стал комсомольским вожаком. Отсюда был послан комсоргом в одну из средних школ Москвы.

Теперь же комсоргу выпала другая боевая дорога — флотская.

Михаил шел в десант заместителем политрука пятой роты. И его дружок, младший политрук Петр Киреев, был рядом с ним.

Он родился на Днепропетровщине, в бедняцкой семье. В Кронштадт попал по комсомольской путевке. Одновременно со службой на флоте он учился на вечернем отделении Ленинградского педагогического института имени Герцена.

Комсомольцы ценили и уважали Киреева. В 1938 году его избрали членом пленума Ленинградского горкома ВЛКСМ.

И песня, подхваченная моряками, об орленке, взлетевшем выше солнца, была и о них, орлятах комсомола, оба всех, с кем пойдут они сегодня в десант.

Показались командиры.

— Сми-и-ирно!

Впереди шел высокий, в длинной шинели, в адмиральской фуражке с золотыми лаврами комфлота Трибуц. Его знали все. Морякам был хорошо знаком и бывший когда-то таким же краснофлотцем, как они, член Военного совета Смирнов.

Трибуц, Смирнов, Лежава, Батя — Ворожилов, Петрухин и другие командиры взошли на пологий деревянный помост.

— Балтийцы! — взволнованно начал свою речь Ворожилов. — Пришел долгожданный час. Немало врагов довелось нам повстречать на своем веку. Всех одолели. И фашистов одолеем. А кто из нас погибнет, тех народ не забудет. Я иду с вами, многих из вас знаю лично. Мы, ваши старшие товарищи, уверены: ни один в этом бою не дрогнет.

Выступает с напутственным словом адмирал Трибуц. Нелегко ему отправлять в эту опасную операцию флотскую юность.

— Мы верим в вас, дорогие друзья-моряки! Вы не посрамите чести отцов, покажете врагу, как умеет воевать Краснознаменная Балтика!

В ответ по рядам прокатывается громовое флотское «ура!».

— Балтийцы выстоят! — крикнул политрук Ефимов.

Его слова потонули в громогласном: «Выстоим!»

Говорят десантники. Их речи тоже коротки, суровы, как клятва. Вот один, кареглазый. Из-под бескозырки — непокорная прядь волос. Ото комсорг роты, смельчак, заводила.

— Заверяем — никто не дрогнет! Только вперед! На том держались и будут держаться русские матросы.

Среди провожающих — писатель-моряк Всеволод Вишневский. Он глядит на комсорга и словно узнает в нем свою юность. У певца героического флота за плечами десанты на Волге и в Крыму, высадки во вражеский тыл, в которых он, тогда молодой балтийский матрос, принимал огневое крещение. А сейчас уходят в битву сыны.

— Молодые друзья! — говорит он тихо. Голос его дрожит. Участник четырех войн, капитан второго ранга, он с трудом сдерживает волнение. — …Четверть века назад отсюда, из флотского экипажа, уходил я на фронт в отряде Анатолия Железнякова. Я помню его слова: «Драться будем до тех нор, пока рука сможет сопротивляться. Да здравствует то, чего не сокрушит ни штык, ни пулемет, ни сама смерть. Да здравствует революция!» Командиру моему Анатолию Железнякову было тогда двадцать три года.

Он был делегатом Второго Всероссийского съезда Советов, участвовал в штурме Зимнего дворца. Имя Железнякова — легенда, о его боевых делах друзья говорили с восторгом, враги — с ненавистью. Это он с небольшой группой моряков гнался на паровозе за белогвардейским бронепоездом, взял в плен вооруженную команду, под красным знаменем привел бронепоезд в Москву.

Смерть боялась этого смелого, сильного, красивого человека. С наганом, висевшим сбоку, с карабином за плечом — таким появился он в январскую ночь восемнадцатого года на трибуне Таврического дворца, где заседало контрреволюционное Учредительное собрание. Железняков произнес слова, ставшие историческими: «Караул устал. Прошу прекратить заседание и разойтись по домам».

…Друзья! Вы покидаете сегодня Кронштадт, идете на сушу защищать дело революции. Бейтесь так, как дрался за Родину Железняков. Будьте достойными своих отцов! Удачи, счастья вам, дорогие! — Вишневский срывающимся от волнения голосом напутствует тех, кто повторит непреклонное «Мы из Кронштадта!».

— Жаль, что всех вас обнять не могу. Но вот тебя, — обращается Вишневский к стоящему рядом моряку-комсомольцу, — обниму за всех.

Митинг окончен. Перед десантниками распахиваются старинные, с коваными якорями ворота. Впереди — Ворожилов и Петрухин. Часовые отдают честь уходящим.

Отряд под командованием полковника Ворожилова шел по улицам родного города.

Было далеко за полночь. Кронштадт спал после трудного боевого дня. Только у ворот домов стояли небольшие группы дежурных противовоздушной обороны да раздавались шаги комендантских патрулей.

Вот один из них поравнялся с головной шеренгой отряда.

Так и шли они какое-то время рядом: по тротуару — патруль, по булыжной мостовой — десантники. Словно хотелось этому командиру и двум краснофлотцам влиться, войти в ряды вооруженных моряков, отправляющихся сейчас на фронт.

— Победы вам, ребята! — окликают патрульные.

— Спасибо, — отвечает кто-то из рядов.

А люди глядят вслед морякам. С надеждой и щемящей грустью.

Взрослые и подростки — помощники старших, маленькие бойцы МПВО.

И ты, мальчик, подаривший десантнику Добрынину свой самодельный нож.

И девочка, дочь моряка, протянувшая Ворожилову букетик осенних цветов.

Кронштадт провожает своих сыновей. Провожают улицы, и старинные, циклопической кладки стены петровских цейхгаузов, и затемненные окна невысоких домов…

Любовь, верность, щедрая на отцовскую ласку, морская твоя душа, Кронштадт!

Черная, вязкая, словно смола, неподвижна вода в канале. Молчалив парк. И город на какое-то мгновение кажется так тих, так спокоен, словно не бушует рядом с ним война.

Отряд вытянулся вдоль пустынной, ведущей к Ленинградской пристани улицы.

Берег рядом.

«Тихо, до чего тихо, — думает Добрынин. — Нет ветра…»

Небольшие волны подходят к пирсу, тычутся в него, за ними набегают другие. В темном небе звезды. Петрухин на ходу смотрит на светящиеся стрелки ручных часов. Двадцать семь минут второго. Все, как рассчитано. Бойцы уже подошли к пристани.

— Отряд, стой!

Ленинградская пристань! Ты провожала в семнадцатом матросов, идущих на помощь революционному Петрограду. Отсюда отправлялись в девятнадцатом кронштадтцы на борьбу с Юденичем. И потом столько раз уходили отсюда твои военморы на Волгу и на Украину, на Урал — туда, где раздавался грозный клич: «Революция в опасности!»

А сейчас ты провожаешь, старая, самых молодых своих сыновей!

Возглавлять операцию высадки десанта Военный совет Краснознаменного Балтийского флота поручил командиру ОВРа КБФ капитану второго ранга Ивану Георгиевичу Святову, бригадному комиссару Рудольфу Викторовичу Радуну и начальнику штаба ОВРа капитану второго ранга Валентину Алексеевичу Саломатину. Командиром высадочных средств был назначен капитан второго ранга Георгий Семенович Абашвили.

Все эти люди, командиры и личный состав кораблей, на которых шел десант, тщательно готовились к боевой операции.

За несколько часов до выхода десанта у пирса Ленинградской пристани было сосредоточено двадцать катеров типа «КМ», каждый из которых мог принять двадцать пять человек со стрелковым оружием, пять сторожевых катеров — «морских охотников», бронекатер для охранения и артиллерийской поддержки морской пехоты при высадке на берег.

Святов, один из опытнейших морских командиров, за решительность характера и густые усы прозванный Чапаем, требовал высшей степени ответственности, мастерства и хладнокровия от всех и каждого, а в первую очередь от самого себя.

Десантники различают стоящие поодаль «морские охотники», прижавшиеся к пристани «каэмки», множество шлюпок, на которых им предстоит сделать переход.

Моряки снимают с плеч винтовки, приклады глухо стучат о деревянный настил.

— На посадку становись!

Радисты — с переносными радиостанциями. У нескольких моряков под теплым сукном бушлата почтовые голуби, у других — ракетницы.

Балтийцы глядят на противоположный, в тьме и мятущихся сполохах ракет, занятый врагом берег.

А. Ф. Петрухин. Фото 1941 г.

А. Т. Ворожилов. Фото 1941 г.

В. В. Федоров. Фото 1940 г.

В. Н. Ефимов. Фото 1941 г.

Б. И. Шитиков. Фото 1941 г.

Н. В. Мудров. Фото 1941 г.

Г. К. Васильев. Фото 1940 г.

П. Л. Добрынин. Фото 1940 г.

В. А. Веселовский. Фото 1941 г.

А. С. Степанов. Фото 1941 г.

М. П. Духанов. Фото послевоенных лет.

В. П. Мжаванадзе. Фото 1942 г.

Ю. Г. Никитин. Фото 1941 г.

В. А. Токовой. Фото 1941 г.

Фрицис Пуце. Фото 1941 г.

Гонсалес Эулохио Фернандес. Фото 1940 г.

Овраг возле гранильной фабрики. Фото М. А. Величко.

А. П. Зорин. Фото 1940 г.

Н. А. Приходько. Фото 1941 г.

В. А. Бобиков. Фото 1941 г.

П. Е. Кирейцев. Фото 1942 г.

Г. В. Труханов. Фото 1941 г.

И. З. Мишкин. Фото 1941 г.

Б. И. Михайлов. Фото 1941 г.

П. С. Зубков. Фото 1940 г.

Десантники ведут бой. Рисунок участника петергофского десанта Г. К. Васильева

Записки, найденные и освобожденном Петергофе.

А. Ф. Петрухин, В. Н. Лежава и А. Т. Ворожилов. Фото 1940 г.

В. М. Гришанов, А. Ф. Петрухин (первый и второй слева), В. Н. Лежава (четвертый слева), А. Т. Ворожилов (крайний справа) у обелиска в честь моряков, погибших на Карельском перешейке. Фото 1940 г.

Посадка продолжается. Она идет в полной тишине. Лишь изредка, ударившись о гранату или винтовку, звякнет фляга на ремне.

Матросы уже на шлюпках и катерах. Винтовки зажаты между нот. Гудят моторы «каэмок». Они будут буксировать шестивесельные шлюпки с десантниками.

Последними на разные катера садятся командир и комиссар десанта.

В это время откуда-то из темноты, с высокого пирса, донеслось:

— Ребята, помните, вы из Кронштадта! Победы вам!

Это был голос одного из краснофлотских воспитателей — мичмана Алексея Петровича Борзова. Ох как хотелось ему отправиться в бой со своими учениками! Но командование не дало «добро».

До последней минуты Алексей Петрович ждал, надеялся. А теперь, когда наступила минута прощания, напутствовал их кронштадтским приветом.

— Победа! — донеслось к нему с уходящих катеров.

И вот уже катера и шлюпки слились с темнотой, взяв курс на Петергоф. Смолкли голоса моторов, успокоились расходившиеся волны, опустел причал.

Катера то клевали носом, то словно взбирались на волну, натужно шумя моторами.

Андрей Трофимович Ворожилов шел на катере, которым командовал старшина Константин Рыков. Полковник был весел, шутил с бойцами. Советовал десантникам запасаться патронами:

— В противогазные сумки кладите, в карманы, за пазуху. Помните, это наш хлеб.

Патронов было много. Они лежали россыпью в ящиках, на корме.

Андрей Трофимович зашел к командиру катера в рубку:

— Хорошо ведете катер, старшина! Небось Машинную школу кончали?

— Вашу, товарищ полковник.

Ворожилов, размышляя о чем-то своем, промолчал. В воображении его вставал петергофский берег, парк, где им предстояло высадиться. Зажатый между каменной стеной Александрии и Фабричной канавкой, круто всходящий к расположенному выше дворцу, этот плацдарм таил в себе угрозу.

Думал Ворожилов и о том, что они высаживаются без артиллерийской подготовки. «Пожалуй, так оно и лучше… Свалимся на немцев внезапно».

И ему вдруг отчетливо представилась ночь, когда он, молодой боец Красной Армии, шел на штурм Перекопа.

Он словно ощущал под ногами зыбкие солончаки, видел Сиваш, гиблое, гнилое место, где сбившегося с проторенного пути всадника вместе с конем затягивала мертвая соленая вода.

«И все-таки мы победили в этом штурме», — думал Ворожилов.

Под монотонный, ровный шум мотора полковник размышлял в эти минуты и об армейцах, бойцах стрелкового корпуса, с которыми морякам надо было вступить во взаимодействие.

Ворожилов знал о больших потерях 8-й армии, куда входил и этот корпус. Из последних сил бьются они на рубеже между Старым и Новым Петергофом, преграждая немцам путь на Ораниенбаум.

Ворожилову называли в штабе флота имя командира корпуса генерал-майора Михаила Павловича Духанова.

«Добрый солдат, славный боевой товарищ», — говорили в армии люди, знавшие его лично.

«Главное — пробиться нам и армейцам друг к другу, выбить фашистов из Петергофа!» Ворожилов твердо надеялся на это.

Швыряло шлюпки, соленые брызги били в лица десантников.

На заливе было холодно. Моряки тесно прижимались друг к другу. Хотелось курить, но строгий приказ Ворожилова: «На переходе ни огонька!» — свято выполнил каждый.

Десантники говорили вполголоса. Вокруг лишь тьма, пробитая осенними звездами, да огненные вспышки над Ленинградом. Снова, наверное, авиационный налет…

— Нам бы только вырваться на берег, — услышал Добрынин, — будут знать моряков!

Павел посмотрел на сидевшего рядом незнакомого краснофлотца. Он его, кажется, где-то видел раньше. Точно. Светлая полоска на бушлате — разведчик!

На последнем инструктаже, который вчера проводил лично Батя, они были вместе. Напутственные слова командира всплыли в памяти: «Смелость, смелость и еще раз смелость — вот что требуется от вас. И помните: вы глаза и уши отряда!»

Бывает так: в минуты опасности захочется поделиться самым сокровенным с человеком, который находится рядом с тобой, пусть даже незнакомым.

Вот и сейчас к Павлу обратился сосед:

— Тебя как зовут?

— Павел.

— А меня Алексей. В Петергофе моя любовь осталась. Тоней звать. Мы с ней вместо в школе учились.

— А почему ты думаешь, что она там?

— У нее больная мать. Наверное, не успели вывезти.

— Разговоры!.. — негромко окликнул командир, стоявший на корме.

Прямо на берегу — теперь, видать, уже недалеком — взвилась, разбрызгивая искры, цветная сигнальная ракета.

— Себя подбадривают.

Удивительно, как явственны в соленой ночной свежести моря посторонние запахи. Так и теперь откуда-то дохнуло горькой, стелющейся над водой гарью.

— Город жгет!..

Слово «фашист» не произносили, говорили коротко «он», но по интонации угадывалось, о каком лютом, ненавистном враге идет речь.

Голоса сами собой стихли. Катера заметно сбавили обороты моторов.

Прошло несколько томительных минут ожидания…

Прощайте, шлюпки, палубы катеров, последняя частица Кронштадта, последняя связь с ним!