Катера из Кронштадта, Разведчики с Малой земли К морякам и солдатам Пройти сквозь огонь не смогли. Только сполох над сушей, Захваченный берег молчит. Горло яростью душит. Волна ударяет в гранит. Бинт кровавый и грязный, Жестокое мужество лиц. У расколотой рации В землю уткнулся радист. В беспокойном эфире Не слышит Кронштадт голосов. Жизнь и смерть — как две тяжкие гири На чаше весов.

Эта и последующие ночи в Кронштадте были полны тревожным ожиданием.

Командиры плавсредств, возвратясь с задания, доложили руководившему высадкой десанта капитану второго ранга Ивану Георгиевичу Сватову: операция началась благополучно.

Связь командира отряда кораблей поддержки с командиром десанта должна была проводиться на волне 180.

С началом движения средств десанта была открыта радиовахта.

Между десантниками связь намечалась только визуальная. Были обусловлены и сигналы десантного отряда с берега: серия красных ракет вертикально вверх — «нахожусь здесь», две зеленые ракеты — «прекратить огонь», три белые ракеты в направления цели— «показ цели для попадания».

Но тщетно вслушивались в Кронштадте радисты. В наушники не пробивался писк морзянки.

Дальномерщики, корректировщики фортов усталыми от напряжения глазами вглядывались в петергофский берег. Во вспышках взрывов, во множестве цветных ракет, выпускаемых на берегу, невозможно было уловить световые сигналы десанта.

Огонь пулеметов, автоматных и винтовочных выстрелов свидетельствовал: моряки ведут упорный бон.

В комнате старого кронштадтского дома Прасковья Тимофеевна Ворожилова с детьми Галей и Юлием ждали мужа и отца, вслушиваясь в тиканье часов. Они, как и их владелец, честно, безостановочно трудились всю жизнь, не зная ни минуты отдыха.

Ворожилов глядел с портрета на стене — подтянутый, строгий, с орденом Красного Знамени на флотском кителе. Жена и дети не знали, что он убит фашистской пулей, а бойцы, оставшись без своего командира, ведут в Нижнем парке смертный, беспощадный бой. И командует теперь ими не Батя, а его верный друг Андрей Петрухин.

Обо всем этом семьи Ворожилова и Петрухина узнали только много лет спустя.

По приказу командующего флотом 5 октября, в 10 часов 30 минут и в 17.00, катера пытались доставить в Петергоф сражающимся десантникам боезапас. Но сильный артиллерийский и минометный огонь противника помешал нм подойти к берегу.

В этой операции был потоплен «морской охотник»-412.

Враг понимал, что и в дальнейшем Кронштадт будет предпринимать попытки помочь своему десантному отряду. Беспокоила его и прекращающаяся активность войск со стороны Ораниенбаума.

Там, где еще недавно возле извилистых оврагов, у безымянного ручья, захлебывались одна за другой ожесточенные атаки гитлеровцев, сейчас яростно рвалась в район Нового Петергофа советская пехота.

Атакующие части 10-й стрелковой дивизии и противодействующие им немцы несли в этих боях большие потери.

Нашим войскам помогала артиллерийская группировка 19-го стрелкового корпуса. Ее батареи малых и средних калибров находились непосредственно в боевых порядках. Недаром в ходе этих боев фашисты, засевшие в Петергофе, стали называть овраги, тянувшиеся у безымянного ручья, оврагами смерти.

Большую помощь сражавшимся оказывала артиллерия Кронштадта и Ижорского укрепленного сектора.

Над головами моряков проносились 12-дюймовые снаряды, каждый из которых весил полтонны. Таких снарядов было выпущено свыше трехсот.

Всего за дни, когда десант насмерть бился с врагом в Петергофе, на опорные пункты немцев было обрушено 2976 снарядов от 100- до 305-миллиметрового калибра.

Не допустить прорыва наших войск со стороны Ораниенбаума, не дать им соединиться с моряками-десантниками было основной целью немцев.

Гитлеровское командование прилагало особенные усилия, чтобы уничтожить весь десантный отряд моряков. Командующий 38-м армейским корпусом Стрельнинско-Петергофской группировки генерал фон Хаппиус запросил у ставки группы армий «Север» помощи.

Немцы вынуждены были перебросить в Петергоф войска, предназначенные для штурма Ленинграда.

От Стрельны и Урицка к исходу дня 5 октября на позиции прибыли эсэсовский батальон 154-го полка с полковым штабом, разведотдел 269-й дивизии, саперы, части противотанкового дивизиона, полк пехоты.

Моряки, разгромившие береговую охрану и тыловые части 1-й и 291-й пехотных дивизий, израсходовав большую часть своего боезапаса, потеряв многих своих товарищей, столкнулись теперь со свежими силами врага.

В Нижний парк со стороны гранильной фабрики на выручку десанту прорвались не только бойцы, которыми командовал лейтенант Кирейцев.

Виктор Александрович Бобиков, слесарь-инструментальщик Ленинградского Адмиралтейского завода, пошел, как и его товарищи, в народное ополчение.

В сентябре сорок первого года он сражался у деревни Луизино н у Розового павильона, командуя пулеметным взводом.

Ленинградец, с детства влюбленный в прекрасные пригороды, он не успел удивиться или ужаснуться тому, как быстро эти места со старыми причудливыми названиями — село Поэзия, Заячий Ремиз — превратились в опустошенную зону военных действий.

Еще совсем недавно, вчера или позавчера, к ополченцам приезжали их близкие, привозили немудреные пожитки, рассказывали семейные новости.

Иногда, с разрешения командиров, жены оставались ночевать в комнатах опустевших санаториев, домов отдыха. Жители, обслуживающий персонал были отсюда выселены…

Женщины возвращались в Ленинград со свеженакопанным картофелем, кочанами капусты, которые все равно некому было убирать.

Однажды, когда к Виктору приехала его Ксана, он велел ей не задерживаться. В тот день раскаты артиллерийской грозы тревожно отдавались в голубом небе.

— Знаешь, Ксюша, скорей уезжай, — сказал Бобиков жене.

Старший сержант, отслуживший срочную, он каким-то внутренним чувством ощущал роковую красоту, неблагополучие этого безоблачного, теплого осеннего дня.

Назавтра возле дачной платформы, где они с женой прощались, где говорили о доме, о сынишке, разорвался первый фашистский снаряд.

Виктор Бобиков участвовал во всех боях батальона, видел, как падали сряженными его товарищи, поднимался с оставшимися в живых для новой атаки.

Он различал немцев совсем близко, следил, как шли они, что-то крича, в расстегнутых шинелях, строча во все стороны из автоматов. Это и была хваленая их «психическая». Впрочем, их ли? Виктору довелось видеть в любимом фильме «Чапаев», как шли в «психическую» белогвардейцы, каппелевцы, под грохот барабана.

И Виктор, словно чапаевский пулеметчик, держа руку на станковом, ждал мгновения, чтобы раскаленной очередью срезать эту наглую, ворвавшуюся на родную землю погань.

Испытывал ли Бобиков в момент атаки страх? Нет. Страх приходил позднее, когда атака была отбита, когда в окопе в коротком тревожном сне он заново переживал свершившееся.

В конце сентября небольшая группа оставшихся в живых ополченцев-корабелов влилась в ряды 10-й и 11-й дивизий 8-й армии.

— И ты здесь! — обрадовался Бобиков, увидав долговязого парня в очках, студента-первокурсника Кораблестроительного института Льва Видуцкого. Оба они попали во вторую роту первого батальона 204-го полка 10-й дивизии. Бобиков был назначен командиром роты.

Они лежали в окопе под непрекращающимся автоматным и пулеметным огнем. Перед ними высилась занятая немцами старинная гранильная фабрика. Между окопом и фабрикой чернела канава с перекинутым через нее деревянным мостиком.

Наши бойцы знали — позиция ненадежна. С минуты на минуту могут появиться фашистские танки.

Рядом в блиндаже пряталась группа петергофских жителей — женщины, дети, старики. Поздней ночью 27 сентября воины 10-й дивизии вывели их из-под огня к дороге, ведущей на Ораниенбаум.

В это же время был получен приказ захватить здание фабрики.

Светало, когда но сигналу ракеты бойцы выбежали из укрытия. Они врывались в здание через разбитые окна, выломанные двери.

Фашисты открыли жестокий огонь. Но опоздали. Передовая группа, в которой находились Бобиков и Видуцкий, уже вела бой в первом этаже.

Здание фабрики простреливалось. Нельзя было приподняться выше уровня подоконников.

Бибикову запомнился светловолосый парень, лежавший рядом. На ломаном русском языке стрелок-латыш спросил:

— Скажи, товарищ, это правда, что здесь, — он обвел глазами разоренный зал, — шлифовались рубиновые кремлевские звезды?

Бобиков твердо не знал, но ему захотелось ответить утвердительно.

И эта быль или легенда согревала души, заставляла еще теснее сплотиться у простреленных стен, у черного, а может быть бурого от крови и огня, видневшегося из окон оврага.

Еду из подвала Английского дворца удавалось получать лишь раз в сутки. Часто такая вылазка кончалась трагически. И когда старшина посылал людей за пищей, товарищи прощались с ними, понимая, что, может быть, видятся они в последний раз.

— И все-таки, — вспоминал позже Видуцкий, — наше сопротивление не слабело. Мы даже расширили занимаемый плацдарм. Помню захват домов, расположенных справа на пригорке. Я любил книги. Даже в батальоне, наряду с обязанностью бойца, исполнял должность библиотекаря. В вещевом мешке, не знаю зачем, я носил сотни формуляров. Не было больше книг и тех, кто их читал. А здесь книги валялись, сброшенные с полок, в грязи, в известке. Толстой, Пушкин, Маяковский… Больно было на них смотреть.

Когда вторая рота захватила расположенный на холме дом заводоуправления и несколько жилых домов, она оказалась в непосредственной близости от немецких позиций. Иногда советских бойцов и немцев разделяло расстояние в тридцать — сорок метров.

За три дня до высадки десанта Видуцкий был тяжело ранен.

В ночь на 5 октября вторая рота, которой командовал Бобиков, находилась в окопах у Фабричной канавки, в непосредственной близости от моря. Командир батальона передал Бобикову приказ: в 2.00 начать атаку с целью захвата Нового Петергофа.

В батальоне в ту ночь было около двухсот пятидесяти человек — двадцать восемь корабелов, кадровые бойцы 10-й дивизии, железнодорожники, моряки с Ораниенбаумского плацдарма.

Вместе со второй готовились к атаке первая и третья роты. Приказано было наступать и бойцам 320-го полка 11-й дивизии, оборонявшимся в Старом Петергофе.

Вторым батальоном этого полка командовал старший лейтенант Михайлов, еще недавно заместитель командира батальона судостроителей по строевой части.

Уроженец Петергофа, в 1932 году закончивший в Ленинграде Пограничную школу имени К. Е. Ворошилова, Михайлов был опытным воином. В декабре 1939 года он командовал под Выборгом ротой. Сейчас старший лейтенант шел со своими бойцами па занятый фашистами Новый Петергоф.

Подразделения 219-го и 320-го стрелковых полков 11-й дивизии, 204-го полка 10-й дивизии завязали бой у первых вражеских траншей. Артиллерийская подготовка была явно недостаточной, не хватало снарядов. Где-то громыхнули разрывы бомб, сброшенных нашими «ночниками».

Саперы под огнем проделали проходы в проволочном заграждении, бойцы рванулись в атаку.

Лишь отдельным подразделениям на левом фланге удалось преодолеть мощный пулеметный и минометный вражеский огонь и завязать бой в Нижнем парке. Воины услышали со стороны центральной части парка сильную перестрелку, взрывы гранат.

Там сражались бойцы морского десанта. Каких-то триста метров отделяли их от пехотинцев, но каждый метр грозил смертью.

«Полундра!» — доносилось издалека.

«Мы здесь!» — хотелось крикнуть Виктору Бобикову.

Голоса тонули в грохоте.

Немцы не принимали ближнего боя. Они стреляли — казалось, отовсюду — и отходили.

Перед наступавшими открылся новый оборонительный рубеж, расположенный по другую сторону ручья, немцам так и не удалось его достроить.

Бобиков с бойцами стал пробираться вверх по парку. Их была горсточка.

Во время прорыва группа потеряла многих убитыми и ранеными. И все же бойцам удалось в том бою вместе с другими подразделениями отбить у немцев небольшой плацдарм глубиной в пятьсот метров, выйти в Новом Петергофе к красным зданиям бывших казарм.

Но продвинуться дальше пехотинцы не смогли.

Это тогда, рассказывает в своей книге «В сердце и памяти» Михаил Павлович Духанов, генерал-лейтенант Шевалдин, командовавший в то время 8-й армией, приказал: «Ни шагу назад! Все командиры, до командиров дивизий включительно, в боевые порядки!»

Командовавший 19-м корпусом Духанов понимал исключительность и в то же время опасность такого приказа. Он не мог его оспаривать и решил сам следовать ему, но командующий остановил комкора.

Он знал, как и Духанов, что дивизии несут большие потери, что боевые порядки надо было бы отвести на наш рубеж обороны.

«Это было бы разумно для пехоты, — сказал командующий, — но осложнит крайне тяжелое положение десанта…»

Чувством трагизма и высокого гражданского и боевого долга проникнуто свидетельство М. П. Духанова о решении комиссара корпуса В. П. Мжаванадзе:

«Я сообщил ему приказ командарма. Мжаванадзе быстро надел плащ-палатку, взял свой автомат и сказал:

— Пойду с бойцами десятой дивизии».

Попытка Духанова остановить комиссара встретила решительный отпор. Он ушел с солдатами в бой.

…Атаки подразделений 10-й и 11-й дивизий продолжались и в последующие дни.

Взвивались и гасли красные ракеты. Пополнявшиеся за день роты таяли, как снег под дождем, пытаясь снова и снова пробиться на помощь десантникам в Нижний парк.

Где они, смельчаки, сбрасывавшие утром 5 октября бушлаты, дравшиеся в тельняшках?! Лишь глухой треск автоматов и винтовочные выстрелы свидетельствовали — они продолжают сражаться. Но теперь бойцы дивизии не могли увидеть моряков даже в отдалении.

Бои за овладение Новым Петергофом были мучительны и безрезультатны.

Бойцы 19-го стрелкового корпуса неоднократно поднимались в атаку. На переднем крае немцев, в окопах, завязывались жестокие схватки. Но силы были неравными… Бойцы 10-й и 11-й дивизии вернулись на исходные рубежи.

К концу дня гитлеровцы снова заняли береговую полосу в районе дворцов Марли и Эрмитаж. Вышка у пирса, где десантниками был уничтожен снайперский пункт, вновь оказалась в руках врагов. По аллеям, идущим от Большого дворца, под покровом темноты к берегу сползли пять небольших танков. Их огонь и огонь пулеметов с вышки видел лейтенант Кирейцев, отходивший с горсткой уцелевших бойцов в сторону гранильной фабрики.

Все его попытки связаться с командованием своей дивизии были безуспешны. Один за другим гибли люди, посланные за подкреплением, боеприпасами.

Теперь он шел сам, чтобы рассказать о положении, в котором находится отряд моряков, чтобы сделать еще одну попытку привести свежие силы ему в помощь.

Этот день стоил жизни многим бойцам, командирам и политработникам десантного отряда.

Командиры Труханов, Федоров, Зорин, политруки Мишкин, Ефимов, Рубинштейн доложили Петрухину о потерях в своих ротах. Они были велики. Много раненых…

— Надо думать о живых, — сказал Петрухин. — Может быть, в эту ночь, подойдут катера с боеприпасами.

— А если нет? — спросил Ефимов.

Петрухин несколько минут помолчал. Затем послышался его глуховатый голос:

— Все равно будем пробиваться. Другого выхода нет. Никто не произносил слова «окружение». Но командиры отчетливо сознавали действительное положение. И все-таки ни один из них не терял выдержки, внутренней собранности.

Два имени — Ленинград и Кронштадт — жили в их сознании, светили маяками в этой мрачной, непроглядной ночи.

Слова были о еде (ее почти не было), о боеприпасах (и они уже на исходе), об оружии (многие бойцы стреляли из трофейных автоматов). Но за всем этим скрывалось главное, отчаянное и, возможно, несбыточное, — что катера из Кронштадта пробьются, обязательно придут к ним на помощь, что армия перешагнет смертельный рубеж, что завтра их будет больше. С этой надеждой командиры уходили к своим бойцам.

Сильный ветер подул с моря, разорвал тучи. Луна светила холодно и печально над аллеями парка — полем жизни и смерти героев.