Однажды Соколов зазвал меня к себе и давай нашептывать на ухо:

— Вы от Шурика подальше, он у Касторского служит.

— А кто такой Касторский?

— Мафиози, развратник, бандит. Недаром его Кащеем прозвали.

— И что же делает у него Шурик?

Соколов расхохотался:

— Собачьим артистом служит.

Я потом разговорился с Шуриком с целью узнать, что же такое представляет собой его должность — собачий артист; но он опередил меня:

— Хотите хорошо зарабатывать? Сто баксов в день и на полном пайке с выпивкой. — Он вошел в дом и вышел оттуда с двумя банками голландского пива "Амстердам? 10". Редкое и довольно крепкое пиво.

— Где взял?

— Хозяин дал.

— Касторский?

— Кто же еще.

— И что ты у него делаешь?

— Изображаю питбуля.

— Кого?

— Это пес такой. Порода. Вас бы он взял и в гладиаторы. Там все пятьсот могут заплатить за победный бой — и триста за поражение.

— Какой бой?

— Обыкновенный, гладиаторский. Вас одевают в собачью шкуру, и вы вступаете в бой с какой-нибудь овчаркой или московской сторожевой. У него там всякое зверье — и лабрадоры, и колли, и сенбернары, и датские доги. Но самый страшный, это, конечно, мастифф — у него член больше двадцати сантиметров. Все они приучены с девками швориться. Спартаковцы.

— А ты Долинина знаешь? — спросил я.

— Кто ж его не знает. Он в корешках с Касторским. Они собачками обмениваются.

Как же все в этом мире повязаны, думал я. И как всё исторически сплетено и спутано в один чудовищный узел. Работая над своими "12 блаженствами" (в основу взята Нагорная проповедь Христа), я неожиданно для себя вышел на тему противоборства, если можно так выразиться, апостола Павла и императора Нерона. Нерон тоже любил гладиаторские состязания, когда на живых людей в овечьих шкурах выпускали голодных львов и шакалов. Он устраивал оргии с девицами и собаками, с живыми кострами, когда девиц обливали растительным маслом и использовали вместо светильников в нероновских садах. Я разрабатывал сюжеты с казнью апостола Павла, с тайнами подземелий царя Ирода, где был казнен Иоанн Креститель и где томился апостол Павел, изредка навещаемый правнучкой Ирода Великого, Друзиллой, женой прокуратора Иудеи Феликса. И вдруг вот тебе живые слепки с древних аномалий — сегодняшние нероны, феликсы, друзиллы — и жизнь моя отныне в их руках. Не соврал же Долинин, когда поведал о своем разговоре с Касторским относительно моей судьбы. А может, и соврал, гнусный злодей, предложив мне во спасение написать для Кащея двадцать живописных сюжетов для его сауны. Легко проверить, впрочем. И во мне взыграл охотничий азарт: была ни была! Нет в мире ничего случайного. Через все казни суждено, должно быть, пройти! Бог даст, живым, возможно, останусь. И я сказал Шурику:

— А не обманет меня Кащей?

— Такого за ним никогда не водится.

Вечером мы пришли с Шуриком к Касторскому.

— Фу! — ласково пропел Касторский в сторону Шурика, и тот повалился на бок, подняв лапки.

— Я пришел, чтобы уточнить ваш заказ, — с достоинством сказал я.

— Какой заказ?

— Двадцать сюжетов для сауны…

— Ты что-то перепутал. Ну-ка, поясни…

Я рассказал о Долинине. Касторский схватился за живот:

— Ну и барбос твой друг. Ну и сука! Ну попляшет он у меня… А ты что, вправду художник? Мог бы это чучело нарисовать? — показал на Шурика.

— Мог бы.

— А меня? А меня? А меня? — раздались голоса за моей спиной. Я обернулся и увидел полуобнаженных девиц.

— Брысь, — шикнул на них Касторский, и те исчезли. — Что нужно, чтобы приступить к работе немедленно?

— У меня все есть: кисти, краски, разные жидкости. Можно холсты на подрамниках купить.

— Сколько берешь за портрет? — Я молчал. — Что молчишь?

— Я подумаю. А вдруг не понравится.

— И то верно.

— Я пока сделаю карандашные наброски. — Мне тут же принесли карандаши и бумагу.

Через полчаса дюжина молодых людей расположилась у бассейна. Во время трапезы Касторский хлопнул в ладоши, и к бассейну подбежал Шурик в собачьей шкуре с лицом и ногами, залепленными волосами. Он стал принюхиваться к дамам, что вызвало у окружающих смех. Дамы повизгивали, а Шурик выражал некоторое нетерпение, расположившись у ног совсем юной девицы по имени Аннушка.

Аннушка кормила Шурика с руки, и "пес" счастливо поскуливал. Затем Шурик стал проявлять активность: целовал даме ручки, ножки, животик. А когда зубами сорвал с нее бикини, Аннушка закричала и побежала прочь, отдаляясь от бассейна. Шурик, согласно собачьим традициям, бежал на четырех лапах. У дерева он остановился, поднял левую ногу, и из его собачьего одеяния вывалились что-то очень похожее на кусок ливерной колбасы. Девица снова взвизгнула и побежала. Шурик настиг бы Аннушку наверняка, если бы та не бросилась в воду. Шурик последовал за ней. В конце бассейна он ее догнал и под общие рукоплескания публики стал ласкать пойманную нимфу. Питбуль скулил, лаял, сгибался и разгибался, а юная дама под бурные аплодисменты кричала: "О, мой Шурик!"

После окончания оргии Шурику выдали 400 баксов, а даме на 100 долларов больше.

— В чем дело? — удивился Шурик.

— За все надо платить, собачонок. За удовольствие тоже.

— Я трудился, как мог.

— Фу! — закричал Касторский, не терпевший возражений, и Шурик брякнулся на спину, задрав руки и ноги.

Я молниеносно запечатлевал все увиденные сцены, а сам по ходу действа думал над тем, не убьет ли эта вся мерзость родившуюся во мне трансцендентность. Вспоминал тексты о методологии общения с Богом, где примерно было написано следующее: совокупность и единство сил Добра и Зла описаны во всех ведущих источниках религиозной информации, где чуть ли не на первом месте организующей сущности Бога стоят ниспосланные нам испытания, для чего Бог насылает на людей даже сатану.

Я всматривался в свиные глазенки Касторского и был абсолютно убежден, что передо мной истинный сатана. Я спросил у него:

— А не грешно ли все это?

Касторский расхохотался:

— Все, что свободно, полюбовно, по доброй воле и не в ущерб другим, есть добро. Не так ли учит вас ваша куцая этика? Я знаю, о чем вы думаете. Для вас все это Содом и Гоморра, Апокалипсис. Но Апокалипсис это еще не конец света, Апокалипсис — это время реформ, духовных преобразований, то самое "узкое горло", которое наша цивилизация должна пройти, чтобы сбросить все то накопленное, что является слишком плохим. Потери при этом обязательны. Мы сегодня ругаем людей типа Кона, гомиков, лесбиянок — а это как раз то необходимое, без чего не может быть истинной Любви, Свободы, Добра, Красоты. Человек должен познать крайности. Чтобы научиться кататься на коньках, надо научиться падать, а чтобы научиться прыгать с трамплина, надо овладеть "мерой равновесия". Ваш Шурик станет в наших условиях хорошим семьянином, а в системе дворовых отношений он бы спился или стал наркоманом. То, что вы видите, не просто зрелище. Это вселенские опыты по проблемам общечеловеческой культуры. Мы опираемся на гуманитарное и естественно-научное знания. Последовательная физическая интеграция огромного фактического материала, — это я вам почти наизусть цитирую сейчас из одного журнала за тысяча девятьсот девяносто восьмой год, память у меня феноменальная, — так вот, наука с учетом работ Альберта Эйнштейна, Поля Дирака, Николая Козырева и других подводит к новому пониманию энергоинформационной сущности бытия в большом диапазоне интенсивностей и только в двух знаках реализации — в плюсе и минусе. Этому же соответствует положительное и отрицательное, добро и зло. Конечно, в мирском понимании. В теологической же концепции все подчинено высшему началу — Богу, Абсолюту или трансценденции, как вы говорите.

"Господи, истинный Сатана! Откуда же он все знает?"

— Да, да, — продолжал Касторский, — мир многообразен, и добро делается не иначе как с помощью зла, порока, или, как учили ваши бородатые основоположники, из противоречий, борьбы, склок (вспомните Сталина) и прочих столкновений противоположных сил. Зло победить или уничтожить невозможно. Можно лишь отдалиться от него или сублимировать его некоторые стороны. Зло как диабет. Можно снизить сахар до нормы, но диабет все равно останется, куда же он денется?

Сущность добра и зла не есть выдумка богословов. Она физична, как авторитет и авторитарность, демократия и тоталитаризм.

— Выходит, и демократия — утопия?

— В мире нет утопий. Есть мера отстранения от полюсов Добра и Зла. Зло — такое же высшее начало, как и Добро. Это понял Михаил Булгаков. Его Сатана добр, благороден, честен, мужествен — чем не кандидат в президенты? Вот и настоящая демократия будет тогда, когда во главе государства окажется личность типа Воланда, заметьте, не Иешуа, а Воланда, потому что надо считаться с главным: Богу — Богово, а Кесарю — Кесарево. И последнее — вы заметили, как по-доброму поладили Господь и Сатана в провидческом романе русского классика?