Шесть паровых лебедок на корме и в носовой части корабля выдавали грузы из трюмов на берег, наполняя пристань гулом, скрежетом и визгом плохо смазанных шестерен.
У носового трюма на отводке стоял Николай Андреевич. Направляя работу морской и береговой лебедок, он подобно дирижеру взмахивал то левой, то правой рукой, и по его сигналам лебедчицы травили, подтягивали тросы.
Морской лебедкой управляла розовощекая, шустроглазая Фрося. Она уверенно передвигала рычаги, поднимая стальную сетку с грузом прямо по центру люка. Из девушек она первая стала на лебедку.
Жила Фрося на Нижней Чапаевской и часто по-соседски забегала к Михеевым, болтая, засиживалась у тети Стеши. Когда приходил Коля, она краснела и поспешно убегала домой. Тетя Стеша, конечно, догадывалась о причинах ее посещений и частых вечерних отлучек сына, но виду не подавала. Фрося ей нравилась, девка она видная, работящая — вся в мать. И тетя Стеша про себя уже строила планы.
Как-то летом, зайдя к Михеевым, Фрося заявила, что ей надоело убирать мусор на улицах и что она пойдет работать на пристань.
Коля устроил девушку на работу. Шульц поставил ее на лебедку и сказал, что взял бы еще несколько девчат на лебедки, так как парни ему нужны на переноске грузов.
Увидев, что дядя Коля поднял правую руку, Фрося подтянула трос, и сетка, доверху наполненная ящиками с консервами, на полметра поднялась над трюмом. Затормозив, девушка выжидающе поглядела на свою подружку Валю, управлявшую береговой лебедкой. А Валя с застывшим от напряжения лицом следила за сигналами отводчика, потом легким движением перевела рычаг и плавно оттянула сетку с грузом за борт.
— Давай, давай веселей! — поощрительно покрикивал Николай Андреевич. Груз, пройдя за борт транспорта, повис над причалом, старик резко опустил руку и крикнул: — Майна!
Костя, стоявший на приемке груза, дивился легкости и необычной быстроте, с какой Валя освоила механизм. Он не удержался и похвалил:
— Молодец! Здорово у тебя получается!
— В своего учителя пошла, — лукаво подмигнул Николай Андреевич. — Пообвыкнется, она и Фроське не уступит.
Валя вспыхнула, задержала взгляд на темном от загара лице Кости. Рука дяди Коли поднялась, и она снова взялась за рычаги.
Год с лишним Валя не видела Костю. Вскоре после того, как они оба у Херсонесского маяка попали в колонну «цивильных» пленных, а потом ночью бежали из концлагеря, она уступила уговорам матери и покинула Севастополь. Это избавило ее от многих неприятностей. Слишком известна она была во время осады города как вожак добровольной молодежной санитарной дружины. Около года Валя провела в деревне под Джанкоем у своей тетки. Мать писала, что заходил Костя, но, узнав, что Валя уехала, больше не появлялся. А фронт уже подошел к Перекопу. Фашистская солдатня запрудила села Северной Таврии. Полевые жандармы начали прочес населения и охоту за молодежью. Одних везли к Перекопу и под Керчь возводить земляные укрепления, других угоняли в Германию. Тогда Валя переехала к старшей сестре в Симферополь. На бирже труда не отмечалась и, чтобы не попадаться на глаза уличному старосте и полицейским, кочевала по квартирам подруг и знакомых сестры.
Месяцев восемь назад от матери пришло письмо: она заболела. Валя вернулась домой. Вскоре она попала в облаву и с группой задержанных безработных была отправлена рыть окопы на подступах к Севастополю.
Целыми днями Валя долбила киркой каменистую землю на скатах высот. Зной, пыльная духота, обжигающий кожу ветер. Обожженные руки и ноги трескаются, кровоточат… А впереди ссылка в неволю. Надсмотрщик-жандарм объявил, что по окончании земляных работ все, кроме больных, будут отправлены в Германию.
Как-то в выходной день полная мятущихся мыслей Валя шла к своей подруге и на Портовой улице неожиданно столкнулась с Костей.
Как он изменился! Вытянулся, раздался в плечах, возмужал. Светлая майка резко оттеняла мускулистую шею и руки, продубленные ветром и зноем. Куда девалась юношеская округленность лица! Скулы стали заметней, резко обозначились подбородок и линии рта, и все лицо по-мужски отвердело. Но тот же крутой упрямый лоб, тот же ежик на голове, по-прежнему открытый взгляд.
Валя заметила, как Костя обрадовался, увидев ее, и подумала, что именно он сможет помочь ей избежать концлагеря.
Действительно, на другой же день Костя повел ее на пристань, и судьба ее определилась. Несколько дней он обучал ее работе на лебедке, а когда она освоилась, перешел на приемку и переноску грузов. Валя была спасена: с пристани, как и со станции, никого не высылали в Германию.
Сегодня разгрузка шла вяло. В носовом трюме не хватало людей, и лебедки часто простаивали. Утром, чтобы ускорить выгрузку транспорта, портовое начальство потребовало прислать на помощь пленных, работавших на железной дороге. Со станции под конвоем Курца пришли двадцать пленных, и Шульц направил их всех в носовой трюм.
Первое время разгрузка трюма шла нормально. Курц сошел с палубы на пристань и, присев на ящик, стал поправлять черную перевязь, поддерживавшую простреленную руку. Но как только в трюме стало известно, что Курца нет, носовые лебедки остановились.
Михеев заглянул в люк, и лукавая ухмылка застыла в его усах. Матросы не склонны были проявлять усердие. Двое для видимости возились с кулями, не спеша укладывая их в сетку, другие, сбившись в кучу, читали свежий номер подпольной газеты, которую подбросил им Костя, третьи, приоткрыв крышки ящиков, рассовывали по карманам консервы и сигареты.
Заметив, что носовые лебедки остановились, Курц снова поднялся на палубу.
— Хлопцы, Тигра подкрадывается, — предупредил Николай Андреевич и скомандовал: — Вира!
Валя, отводя груз, чуть не задела подбежавшего жандарма.
— Господин Курц, вы уж поосторожней, — предупредил его старый грузчик. — Так ведь и зашибиться можно.
Курц, подбежав к люку, сыпал ругательства на головы пленных. А те, усердствуя напоказ, подтаскивали к сетке грузы и потихоньку перемигивались.
Залп отборных ругательств, выпущенных Курцем, докатился до кормовых трюмов. Шульц недовольно поморщился: «Рыжий кобель! Чего он суется не в свое дело? Пусть орет у себя на станции. Тут я не позволю ему командовать». Он, Шульц, старый национал-социалист, он знает фюрера еще по мюнхенским кабакам и не позволит над собой верховодить.
Нарочито не спеша Шульц подошел к Курцу и с подчеркнутой вежливостью сказал:
— Господин жандарм! Предоставьте нам следить за ходом разгрузки корабля. Мы на это поставлены.
— Что вы хотите этим сказать? — Курц насторожился, словно к чему-то принюхиваясь.
— Ваша обязанность конвоировать пленных, — перешел в лобовую атаку Шульц. — За работу на пристани отвечаю я, а не вы.
Лицо Курца налилось кровью. Он взглянул на улыбавшихся лебедчиц, старого грузчика, на матросов в трюме, прислушивающихся к перепалке, и еще больше побагровел. Такое оскорбление да еще в присутствии этих русских скотов!
— Как?! — выкрикнул он. — Вы опять поощряете саботажников! Я об этом доложу…
— Пожалуйста, можете писать ваши… — Шульц хотел сказать «кляузы», но удержался, — ваши доклады. Но отсюда попрошу удалиться. Вы мешаете работе и своим поведением вызываете пленных на ненужные эксцессы.
— Я? — Курц задыхался от бешенства.
— Да. Именно вы! И я, в свою очередь, буду докладывать о вашем поведении начальству.
Курц отошел к машинному отделению и затуманенным злобой взглядом смотрел на искрившуюся под солнцем бухту. А Шульц, довольный тем, что «причесал» жандарма, постоял немного, следя за работой лебедок, и нарочито не спеша пошел к кормовому трюму.
— Как собаки погрызлись! — рассмеялась Фрося. Николай Андреевич, заглянув в люк, сказал матросам:
— Слышь, братва. Наш-то боров вашему Тигру перо вставил.
Из трюма донесся смех.
— А мы сейчас его еще пощекочем, — отозвался снизу рябоватый матрос, — ты только дай знать, если что…
Некоторое время лебедки скрипели, выдавая груз на берег. Но потом снова остановились.
Николай Андреевич заглянул в люк: сетка наполнена грузом, но пленные не подавали сигнала поднимать ее. Пристроившись возле ящиков, они поглощали мясные консервы.
Рябой матрос, заметив отводчика, попросил его подождать. Старик скрутил цигарку и задымил. Коля с Костей присели на ящик неподалеку от трапа.
— А Фрося-то на тебя и не глядит. Вы что, поссорились? — спросил Костя.
— Сейчас посмотрит.
Коля вытащил из кармана осколок зеркала и навел солнечный зайчик на Фросю. Та улыбнулась и отошла в сторону.
— Видишь? Уже не дуется, — Коля засмеялся.
Курц, обогнув машинное отделение, вышел на борт возле трапа и, заметив, что лебедки стоят, хищной походкой приближался к носовому трюму. Он решил накрыть саботажников на месте преступления. Только бы удалось! Уж и насолит же он тогда разжиревшему баварскому бугаю Шульцу.
Жандарм не подозревал, что за ним пристально наблюдают. Старый грузчик, заметив, что Курц перешел на другой борт, и хорошо знавший его повадки, сразу сообразил, в чем дело, велел лебедчицам приготовиться и поднял руку:
— Вира!
Сетка с грузом плавно поползла вверх.
Фрося, стоявшая теперь за лебедкой, оказалась недосягаемой для Коли, и он навел зайчик на Валю, которая готовилась оттянуть груз к борту.
Валя, ослепленная ярким светом, резко перевела рычаг. Груз рывком пошел к борту. И тут перед сеткой появился Курц. Боясь сбить его с ног, она затормозила. Курц пригнулся, нырнул под сетку и исчез. За махиной груза Валя не видела, что жандарм остановился на краю люка и заглядывает в трюм. Сетка с тонной груза, подобно тяжелому маятнику, качнулась к лебедке и пошла обратно к люку.
Николай Андреевич поднял руку и закричал:
— На берег! Живей! Живей!
Но было поздно. Груз ударил Курца в спину и, как тряпичную куклу, сбросил с палубы в железную пасть трюма.
Валя вскрикнула. Ужас исказил ее лицо…
К месту происшествия с кормы спешили краснолицый боцман и Шульц с переводчиком, матросы.
Костя и Коля, поняв, что грозит Вале, бросились по трапу на палубу.
— Не отставай! — крикнул Костя товарищу, устремляясь к береговой лебедке.
У люка собралась толпа. Каждый старался заглянуть в трюм, где лежал с пробитым черепом Курц.
А Валя стояла возле лебедки бледная, онемевшая. Фрося, обняв, утешала ее.
Костя попросил Фросю и Колю заслонить его собою. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы ослабить «собачку», закреплявшую тормоз, и слегка отвернуть гайку, крепившую шестерни подъемного механизма. Затем он подошел к Вале и взял ее похолодевшую руку.
— Не бойся. Тебе ничего не будет. А Курц — черт с ним! Это ему расплата за Максима.
Валя словно бы очнулась, взгляд ее оживился.
— Я не за себя, за мать боюсь! — сказала она. — Что с ней теперь будет?
Костя, не выпускавший руки Вали, почувствовал, что ее бьет озноб.
— Ну чего ты? Курц ведь сам полез. Все это видели. И Шульц не станет из-за Тигра кровь себе портить. Ты же слышала, как он его отчитывал?
Шульц был потрясен происшествием. Нет, он не жалел Курца! Дьявол с ним, с этой рыжей ищейкой. Туда ему и дорога! По крайней мере, теперь он, Шульц, навсегда избавлен от доносов. Но его заячья душа трепетала. А что, если пойдет слух, что это не случайность, а преднамеренное убийство? Тогда хлопот не оберешься. Не миновать допросов в комендатуре жандармерии, а то и в СД у Майера. А вдруг там приятели Курца скажут: «Курц был прав. Ты распустил этих русских свиней! Ты потакал им, ты в ответе». Чего доброго, еще на фронт угодишь. Нужны свидетельские показания, факты, которые начисто бы отмели всякие подозрения. Он-то хорошо знает, как ненавидели Курца рабочие. Но обвинять этих русских, старика отводчика или девчонку-лебедчицу, которая так ловко спровадила на тот свет жандарма, конечно, не стоит. Невыгодно неопасно. Как бы получше выскользнуть сухим из этой грязной истории?
Трепеща, Шульц внешне держался спокойно. Опрашивая старого грузчика и лебедчиц через переводчика (а переводчик тоже может оказаться свидетелем!), Шульц обстоятельно выяснял все подробности.
— Ты говоришь, предупреждал господина жандарма об опасности?
— А как же, господин Шульц! Конечно. Вот они слышали, — Николай Андреевич указал на лебедчиц и Костю с Колей. — Спросите их. Да и вы ему говорили, чтобы он не мешал работать.
— О да, я ему говорил. Очень серьезно говорил, — подтвердил Шульц, обращаясь к переводчику и стоявшему рядом боцману. — Ты не забудь сказать об этом господину жандармскому офицеру, который сейчас приедет, — обернулся он к отводчику.
Потом Шульц спросил Валю:
— А ты что скажешь?
— Я… я затормозила лебедку и за грузом не видела, кто там стоит у люка…
— Почему ты не отвела груз к борту?
Валины глаза, полные смятения и мольбы, остановились на Косте.
— Она не могла отвести груз, господин Шульц! — ответил за Валю Костя. — У нее лебедка неисправна.
Переводчик перевел Шульцу реплику Кости.
— О! Это важное обстоятельство, — отметил старший надсмотрщик и подошел к лебедке.
— Врет он, сто чертей! У нас все лебедки в порядке! — воскликнул корабельный боцман, багровея.
— Да вы сами посмотрите, господин Шульц, шестерни перекошены. Как можно на такой лебедке работать? А лебедчица новенькая…
Это был именно тот факт, которого не хватало Шульцу.
— О, да, да! Это будет очень важно для господина жандармского следователя, — ответил он. — На этой лебедке и опытный грузчик не сумел бы предотвратить несчастья.
Услышав это, Валя поняла, что для нее опасность миновала. И спасена она снова вот этим улыбчивым, никогда не унывающим парнем. Когда он сумел обнаружить неисправность?
Вскоре явился следователь морской жандармерии и осмотрел место происшествия. Поговорив с Шульцем и боцманом, он направился в конторку и подал знак лебедчицам, старому грузчику, а также Косте и Коле следовать за ним.
Часа через два Шульц проводил офицера и остановился возле своей конторки. Допросом и составленным актом о «несчастном случае» он остался доволен. Теперь эта дохлая рыжая собака ему не повредит.
С пристани Валя пошла не домой, а к Фросе и осталась у нее ночевать. Матери не было, она уехала в Симферополь, а сидеть дома одной ей было невмоготу.
После волнений и страхов, пережитых за этот день, нервы ее были взвинчены до предела. Даже сейчас, вдвоем с подругой в комнатке, когда усталое тело с наслаждением отдыхало на мягкой кушетке, она снова и снова перебирала и восстанавливала в памяти события этого дня, возвращалась к допросу Шульца.
Как она растерялась! Не знала, что отвечать. Не будь Кости, она бы запуталась, и ей бы не выкрутиться. Он вовремя подоспел. Так же вовремя, как и в концлагере, как два месяца назад, когда помог избежать отправки в Германию. «Что им руководит?» — спрашивала она себя.
Фрося, стелившая себе постель, будто прочитала ее мысли.
— Скажи за все спасибо Косте. Кабы не он, несдобровать тебе.
Валя вздрогнула, удивленная совпадением мыслей.
— Это же он твою лебедку испортил!
— Как испортил?
Валя приподнялась на локте и с удивлением смотрела на улыбавшуюся подругу.
— Ты тогда как слепая стояла. А я-то видела, как он гайки отвинчивал.
— Неужели это он подстроил? Ведь могли заметить!
— Конечно, могли. Попадись он на глаза боцману — ему бы крышка. А не повреди он лебедку — тебе бы крышка.
Фрося легла в постель и затихла.
А Валя заснуть не могла. Оказывается, ради нее Костя рисковал жизнью, подвергал себя смертельной опасности! Если б заметили, как он отвинчивал гайку, не миновать бы ему застенков СД! Надо обладать большим мужеством, чтобы так поступить. Какой он чуткий, смелый, как умеет постоять за товарищей и за себя.
Самоотверженность, проявленная Костей, затронула самые нежные и чувствительные струнки девичьей души. Образ улыбчивого парня в матросской тельняшке, с коротким, немного смешным хохолком не покидал ее. Она всегда чувствует на себе его взгляды. Но почему, когда она случайно перехватывает их, он отворачивается, краснеет?
Валей вдруг овладело смутное предчувствие какой-то большой радости, ожидания чего-то. И даже во сне чуть заметная улыбка долго еще не угасала на ее истомленном, порозовевшем лице.