I

Мила Осипова, тоненькая, невысокая девушка, работавшая табельщицей на станции, вышла из дому, как всегда, ровно без десяти восемь. Подходя к конторе, она увидела у дверей жандарма Курца с забинтованной рукой и двух эсэсовцев. Появление эсэсовцев в столь ранний час хорошего не предвещало. Почувствовав на себе ощупывающие взгляды, Мила поспешила скрыться за дверью.

Контора еще пустовала. Форточки — настежь. В комнате сырость. Мила взглянула на табельную доску: все бирки висели уже на местах, кроме двух. Одна принадлежит заболевшему сцепщику, другая Кузьме. Что с Кузьмой? Почему он не повесил ее? И тут Мила вспомнила, что накануне он задержался в поездке, не зашел в контору, и она сама сняла его бирку. Но сегодня Кузьма должен был рано выехать с поездом в Мекензиевы горы. Неужели он позабыл про номер?

Найдя бирку, девушка повесила ее на место и закрыла табельную доску, так как часы показывали восемь. Она всегда так поступала с бирками подпольщиков — Кузьмы, Миши Шанько, Виктора Кочегарова и других, оберегая их от придирок коменданта станции Филле. С тех пор как у Филле похитили радиоприемник и пишущую машинку, он совсем озверел. По малейшему поводу придирался к рабочим, кричал, пускал в ход резиновую дубинку и кулаки.

Подойдя к своему столу, Мила обнаружила, что средний ящик открыт, и ахнула: бумаги разворочены, из папки личного состава исчез список машинистов. А где же чистые бланки со штампом станции и печатью военного коменданта? Те самые бланки, которые она вытащила из стола начальника узла Вайсмана и припрятала для Кузьмы? Мила торопливо начала выкладывать бумаги из ящика на стол. Уф-ф! Наконец-то нашлись! Она спрятала бланки на дно ящика под газету.

Эта тихая черноглазая девушка держалась скромно и всем, кто к ней обращался, охотно оказывала всякие мелкие услуги. Рабочие ее любили и называли «дочкой». Никому и в голову не приходило, что этой девушке обязаны жизнью не только Кузьма Анзин, но и многие другие солдаты и матросы, которые после побега из лагеря со справками, сделанными на станционных бланках, устраивались в разных местах на работу или вели нелегальное существование. Мог ли кто предположить, что через эти тонкие девичьи руки прошли сотни подпольных листовок, которые по ночам появлялись на заборах и стенах хатенок Сапунской улицы, что эта девушка с открытым ясным лицом была активным членом подпольной патриотической группы молодежи на станции? Лишь немногие товарищи по подполью знали, какой заряд неистощимой энергии таился в этом миловидном создании.

Едва Мила успела навести в столе порядок, как дверь распахнулась и в комнату вбежал майор Филле. Вслед за ним появились двое эсэсовцев, которые стояли с Курцем. Лицо коменданта было в багровых пятнах, тонкие губы подергивались. И как всегда, от него разило спиртом. Увидев в руках коменданта пропавший из стола список машинистов, Мила сообразила: ночью что-то случилось.

— Где Медников? — спросил Филле, подходя к ней.

— Не знаю, господин комендант, — ответила по-немецки Мила, вставая со стула, как того требовал Филле от всех подчиненных русских.

— Как не знаешь?! А это что? — Филле ткнул пальцем в бирку, висевшую на доске. — Это он повесил? Значит, был здесь?

Мила чуть побледнела и в этот момент увидела в дверях за спинами эсэсовцев Мишу Шанько. Тот приложил палец к губам и тут же исчез. О чем Миша хотел ее предупредить, она не поняла. Но его появление придало ей смелости.

— Нет, господин комендант. Медников при мне сюда не заходил, — девушка смотрела на Филле своими ясными глазами. — Он рано утром должен был вести поезд, и я, полагая, что он уехал, сама повесила его бирку.

— Сама повесила?! — Филле размахнулся и ударил девушку по щеке.

Мила, вскрикнув, закрыла руками лицо, а комендант с эсэсовцами прошел в соседнюю комнату и хлопнул дверью.

Чувствуя, что вот-вот хлынут слезы, Мила выскочила из конторы, добежала до развалин и упала на каменную глыбу.

Заплакала она не от боли — от ненависти, от бессильного гнева.

К Мише подошел списчик вагонов Виктор Кочегаров, широкоскулый сероглазый парень с роскошным русым чубом, упрямо выползавшим из-под кепки на лоб. На нем была незастегнутая светло-коричневая кожанка с большими карманами. Рядом с худым и подвижным Мишей Виктор выглядел спокойным, уравновешенным широкогрудым крепышом. Вместе с Милой он входил в Мишину тройку.

— Милу этот гад Филле избил, — сообщил Миша. Виктор сжал кулаки.

— Пойдем к ней.

Они нашли девушку среди развороченных бомбой развалин.

— Ну что ты, Мила… — Миша ласково коснулся ее плеча. — Ты же молодчина! Здорово держалась, хоть и не знала, что Максим и Кузьма засыпались.

— Как засыпались? Когда? — Мила приподнялась, отняла платок от лица. Под левым глазом у нее наливался кровоподтек.

— Мы не успели тебя предупредить, Филле раньше нас заскочил в контору.

Ребята рассказали о ночном происшествии на станции и предупредили, чтобы и впредь она держалась так, будто ничего о Кузьме и Максиме не знает.

— Зверюге Филле недолго осталось лютовать, — прошептал Миша. — Скоро мы с ним расквитаемся.

— Я это сделаю сама. Я его ненавижу, так ненавижу!.. Я готова на все…

Мила преобразилась: в ее глазах сверкнула исступленная ярость, и вся она будто налилась отчаянной решимостью.

— Не женское это дело! Мы сами с ним расправимся, — сказал Миша.

— Нет! Я давно уже все обдумала. Еще когда он забил до смерти пленного матроса. Я ни перед чем не остановлюсь. Ни перед чем!..

— Решать, кому свести с Филле счеты, будем не мы, а кто постарше, — возразил Виктор.

Немного успокоившись, Мила вышла из развалин. Курц, стоявший возле крыльца, покосился и что-то тихо сказал эсэсовцу, выбежавшему из конторы. Это не ускользнуло от Миши.

— Ишь, гнус, нашептывает, — бросил он Виктору. — Вот еще с кем надо разделаться…

Миша пошел на электростанцию, где работал при дизеле мотористом, а Виктор, свернув на пути, начал переписывать вагоны товарного состава, которые готовили к отправлению на Симферополь.

…Саня широкой совковой лопатой наполнял бадьи угольной мелочью на складе. Скоро должен был подойти маневровый паровоз на заправку. Но тут на склад вбежал Виктор, который был очень взволнован.

— Ты что? — спросил Саня.

— Милку арестовали! — выпалил Виктор и махнул рукой в направлении вагонного депо: — Гляди!

На тропе между железнодорожными путями Саня увидел Милу под конвоем двух эсэсовцев и Курца.

— Надо ее мать известить, — спохватился Саня.

— Мишка к ней уже побежал предупредить, чтобы она уничтожила все Милины бумаги и письма. — Виктор перевел дух. — В конторе судачат, будто Милу взяли за то, что она выдавала пленным матросам поддельные справки. Кто-то слышал, как Курц говорил об этом эсэсовцам.

Когда Мила и конвоиры скрылись, Виктор сказал:

— Надо и нам кое-что перепрятать.

Каждое дежурство Виктор ходил по путям, переписывая вагоны в составах. Вряд ли кто так хорошо знал их содержимое, как он. Он заполнял рапортички с красной, синей, желтой и зеленой полоской, в зависимости от груза, и клал их в проволочные карманы, приделанные к дверям товарных вагонов. Его знали и полевые жандармы, и полицаи, и охрана воинских поездов и всюду беспрепятственно пропускали. Как было не воспользоваться этим? Немало всякого продовольствия и обмундирования перекочевало ночью из вагонов к матросам, бежавшим из концлагерей. В этом ему помогал Миша, а иногда и Саня.

Как-то ночью, переписывая очередной маршрут, Виктор обнаружил вагон с сорванной пломбой. По документам в нем значилось оружие.

Чтобы не привлечь внимания охранников, Виктор погасил фонарь, бесшумно открыл дверь вагона и, став на подножку, нащупал небольшой ящик. Решив, что это пистолеты-автоматы, он спрятал ящик в канаве, завалив камнями. После смены Виктор снес ящик домой, благо дом стоял в конце тупиковых путей. Мать уже спала, отец задержался в станционной кладовой, выдавая ночной смене карбид для фонарей и фитили.

Засветив на кухне карбидную лампочку, Виктор отыскал топор, приподнял лезвием крышку и замер: в ящике лежали небольшие портативные мины. Вот нежданная удача! Он закрыл ящик и спрятал его в сарае под дровами.

Сейчас Виктор раздумывал, как поступить. Саня прав: жандармы могли заявиться и к нему. Надо, как стемнеет, перенести ящик к отцу в станционную кладовую и там же спрятать пачку свежих листовок, полученных от Жоры Гузова. Решив так, Виктор тряхнул чубом.

Всю смену Виктор с Мишей провели в тревожном ожидании. Беспокойство не оставляло Мишу и дома.

Но вскоре вернулся с работы отец и сказал, что видел Милу, которая шла через станцию.

Отставив миску супу из сушеной картошки, Миша побежал к Осиповым. На условный стук дверь открыла Мила.

— Это ты? Заходи. Я знала, что придешь.

— Как же они тебя выпустили? — спрашивал Миша.

— Как видишь, выкрутилась! — Мила улыбнулась, радуясь своей удаче и тому, что она снова на свободе.

— О чем тебя спрашивали?

— Сперва дознавались о Кузьме. Где он? Я говорила тоже, что и Филле. Потом допытывались, кто дает беглым пленным поддельные справки и удостоверения. Я им твердила одно: ничего не знаю, первый раз слышу. Их легко провести.

— Не такие уж они идиоты! Могли выпустить, чтобы потом выследить и разом всех накрыть.

— А впрочем, может, ты и прав. Надо быть осторожней…

 

II

Лютовал январский норд-ост, пронизывающий до костей. И день и ночь море клокотало от штормов. Грязно-желтые волны бешено бились в прибрежных камнях и скалах, с орудийным громом ударялись в покореженный бомбами мол.

Время шло, а связи с советским командованием фронта все еще не было.

Между тем московские сводки подсказывали — вот-вот грянет битва за Крым. Это подтверждалось и продвижением фронта к границам Румынии, и оживлением партизанской борьбы в горах, и частыми налетами советской авиации на Севастополь, и стягиванием неприятельских подкреплений к Перекопу и Керчи.

Станция являлась началом стальной артерии, питающей боеприпасами и продовольствием всю Южную группировку фашистских войск. Дезорганизовать ее работу, затормозить отправление воинских эшелонов, маршрутов с боеприпасами и продовольствием и тем оказать помощь советскому фронту — такова была задача, которую ставил Ревякин перед подпольщиками.

Станционная организация оправилась наконец после провала Кузьмы. Кроме молодежной группы, возникла группа из пожилых рабочих. Возглавил ее Михайлов, который бежал из концлагеря. Но группа эта в больших делах себя пока не проявляла и тормозила лишь отправление составов.

Обе группы действовали самостоятельно, не подозревая о существовании друг друга. Знали о них только Александр и Жора. Когда Ревякин узнал от Жоры, что Виктору Кочегарову удалось раздобыть ящик с минами, он сказал:

— Посоветуй ребятам заложить мины в состав с горючим или боеприпасами. Если взрыв удастся — это будет равноценно выигранному бою.

Тяжелой потерей для подполья была гибель Максима.

Он стойко выдержал пытки, никого не предал. Эсэсовцы расстреляли его на Балаклавском шоссе.

В то же время подполье получило неожиданное пополнение: десять пленных матросов и солдат бежали из концлагерей. Одних приютили местные жители, другие скрывались в пещерах за Зеленой горкой, в Делегардовой балке. Все они были люди обстрелянные, испытавшие ужасы фашистских концлагерей, люди отчаянные, бесстрашные, готовые на все. Они требовали оружия, рвались в бой.

Появление большой группы беглецов застало подполье врасплох, обрушило на Александра много непредвиденных забот. Нужно было обеспечить беглецов документами, продовольствием, оружием. Документы сфабриковали быстро — бланки Миша и Мила припасли, печати и подписи Людвиг мог делать любые. А вот у продотряда не хватало сил регулярно снабжать продовольствием беглецов. И с оружием возникли затруднения.

Александр велел Косте достать с ребятами из подземелий Четвертого бастиона все оружие, кроме предназначенного для подпольщиков. Но принесенные ими винтовки, автоматы и ручной пулемет нуждались в основательном ремонте. Часть оружия старшина поручил ремонтировать Кузьме, остальное отдал мичману Громову, наказав в недельный срок привести оружие в порядок. Из десяти матросов и солдат, скрывавшихся с мичманом в пещерах, лишь двое могли помочь в ремонте, остальные не владели даже напильником.

Голод выгонял беглецов из пещер промышлять съестное у жителей, на пристани и в вагонах на станции.

Александр знал, что тайная агентура и жандармы активно разыскивают их. На южных слободках часто появлялся Жорка Цыган и другие филеры. Чтобы уберечь людей и сохранить силы до решающих боев, необходимо было срочно переправить всех нелегальных в лес.

Но где находится ближайшая партизанская база?

Подпольщик, работавший в полиции Северной стороны, неоднократно сообщал о местах стычек карателей с партизанами. Если осенью партизаны вели бои где-то на северо-востоке за Алуштой, то две недели назад стычка с карателями произошла в районе горы Черной — чуть западнее шоссе Алушта — Симферополь, а неделю спустя в лесах между Бахчисараем и Ялтой. Стало ясно, что партизаны передвигались с востока на запад в отроги Яйлы.

Александр торопил Кузьму и Громова с ремонтом оружия, Костю с заготовкой продовольствия, составил подробное разведдонесение. Группа нелегальных в любой день должна была быть готова к походу.

Как-то утром к нему неожиданно явился Василий Осокин, бежавший вместе с Михайловым из концлагеря. Этот подвижной, энергичный парень в дни обороны Севастополя слыл лихим разведчиком пограничного полка.

К рабочему порта, у которого он скрывался, накануне заехал переночевать знакомый байдарский колхозник. Не подозревая о присутствии Осокина в соседней комнате, гость рассказал хозяину о том, что дня два назад недалеко от селения Гарвы отряд карателей устроил прочес леса и облаву на партизан, в которой принимали участие все байдарские полицаи, переброшенные туда на машинах.

Александр расстелил на кухонном столе карту Крыма и отыскал селение. Кругом горы, ущелья, лесные чащобы. Есть где укрыться и замести следы. Но, может статься, партизанский штаб и не здесь.

— При облаве был бой? — спросил он разведчика.

— Небольшая перестрелка. Я думаю, там была партизанская разведка, которая пробиралась сюда или в Ялту.

Осокин ушел.

«Все это слухи, а на слухи полагаться нельзя, по слухам точный маршрут не составишь, — подумал Александр. — Мы не имеем права рисковать жизнью людей».

Этим утром он ждал Жору с сообщением о подготовке диверсии на станции. Ждал Лиду, которая давно ушла куда-то и не возвращалась.

Лида вернулась домой взволнованная. Петькина мать предупредила ее о том, что по слободке идут слухи, будто учитель прячет кого-то у себя в доме.

Слухи эти могли дойти до полиции. Людвиг, встревоженный, спустился в подземелье, где Кузьма ремонтировал ручной пулемет; Александр, стоя у окна, рассеянно глядел, как ветер треплет голые ветви деревьев, и обдумывал, что предпринять.

Оставлять Людвига у себя опасно. Придется сегодня же ночью перевести его на другую квартиру, к подпольщице Висикирской. Она человек проверенный, не обременена семьей, и квартира ее надежная. А с продовольствием поможем…

— Что же нам делать? — Лида испуганно посмотрела на мужа.

— Не надо все принимать так близко к сердцу, — Александр ласково положил руку на плечо жены. — Тебе нельзя волноваться.

— Я, Саша, почему-то стала очень пуглива. Особенно с тех пор, как у нас появился Людвиг. Странный он… Держится отчужденно, высокомерно, задается, что из богатой семьи и вообще… Ненадежный он. А знает ой как мно-ого!..

— Слишком даже много, — согласился Александр. — А закваска у него не наша. Но ты успокойся. Я сегодня же переведу его на другую квартиру.

Лида ушла, и Александр сел писать очередную листовку.

 

III

Казалось, стрелки застряли на половине одиннадцатого. Чтобы как-то скоротать полчаса, Миша Шанько вытер ветошью дизель и стал надраивать медяшки.

Наконец, отстояв смену, он вышел из машинного помещения и повесил на двери замок.

На станции темь. Небо в низких тучах. Ветер старается разодрать их в клочья. И когда ему это удается, в рваные просветы выглядывает месяц. Затем снова тьма. Миша, напрягая слух, смотрел в сторону, где за крутым коленом Зеленой горки скрывались так называемые балковские пути. Тишина. Даже свистков маневровой «кукушки» не слышно.

Балковские пути… Долго он и Виктор следили за этими боковыми маневровыми путями, примыкавшими к Лабораторной балке, где формировались поезда; следили и поджидали составы с горючим и боеприпасами.

Пароходы с продовольствием и обмундированием заходили обычно в Южную бухту и разгружались на виду у всех на бывшей Царской пристани. А баржи с горючим и транспорты с оружием и боеприпасами, как правило, причаливали в Килен-бухте, подальше от людских глаз — в четырех километрах от станции. В тихой бухточке, притаившейся меж скалистых гор, горючее перекачивалось в цистерны, а снаряды, мины, авиабомбы перегружались в вагоны, которые затем маневровый паровоз притаскивал на станцию.

Вчера в Килен-бухте пришвартовался большой транспорт. С утра началась разгрузка, а вечером, когда стемнело, на станцию поступили вагоны с боеприпасами для формирования состава. Виктор во время переписки вагонов должен был улучить момент и заложить в них две мины.

«Удалось Витьке или нет? Сумел ли он поставить механизмы, как я ему показывал?» — с тревогой думал Миша, переходя через пути. Он поднялся на Сапунскую улицу к дому Осиповых и постучал в крайнее окошко.

Миша, Виктор и Мила старались на работе держаться друг от друга подальше. Чтобы потолковать о делах, они встречались по вечерам в доме Милы. Случалось, Виктор захватывал с собой гитару и приходил с Леной, приемщицей багажа, и тогда они весело проводили вечер.

Дверь открыла Мила и провела Мишу коридором в свою комнату.

«Сказать ей или погодить, чтоб зря не волновалась?» — подумал Миша, садясь на кушетку. — А вдруг у Виктора сорвется? Лучше пока воздержаться».

Мила, поправив фитиль в коптилке, стала рассказывать об удивительных превращениях, которые произошли с комендантом станции Филле.

— Ну и здорово же вы его проучили! Не узнать.

…Это произошло дня через три после того, как Филле ударил Милу за то, что она сама повесила номерок Кузьмы на табельную доску.

Безлунной ночью Миша подкрался к дому Филле.

Овчарка, учуяв, залаяла. Эту овчарку Филле завел после похищения у него радиоприемника и пишущей машинки и постоянно держал в квартире. Миша поспешил установить мину под дверью и смылся. Спустя полчаса, уже сидя дома, он услышал взрыв…

Утром он узнал, что дверь квартиры коменданта разнесло в щепы, собака убита, а комендант… уцелел. В ту ночь он долго разговаривал по телефону с начальством и задержался.

Но взрыв все же возымел действие: Филле притих, перестал избивать рабочих и запил пуще прежнего.

Пришел Виктор Кочегаров. Коричневая кожаная тужурка, как всегда, нараспашку, концы шарфа свисают, обнажая мускулистую шею, лицо с виду спокойно, но порозовело то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения.

Услышав за дверью шаги, Виктор попросил Милу:

— Пойди займи маму. Мила увела мать на кухню.

— Ну, удалось или нет?

Виктор широко улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.

— В час тридцать ночи птички должны спеть свою песенку.

— А охрана?

— Не успели выставить — состав не был готов. Кусачек же с собой не брал — побоялся.

— А как же ты обошелся?

— Перекусил проволоку зубами. А потом снова повесил пломбы и для виду проволочки прикрутил. Ты Миле что-нибудь говорил?

— Пока нет. А Жору еще утром предупредил.

— Знаешь, я вот с тобой говорю, а тут, — Виктор постучал пальцем по лбу, — все сверлит и сверлит: сработают или нет?

— Сработают, — успокоил Миша, хотя сам с тревогой думал о том же. — Ну, а если не сработают на станции, а, скажем, в тоннеле, еще лучше: всю железнодорожную кишку, как пробкой, закупорят.

Послышались шаги за дверью. Разговор оборвался.

— Что вы молчите? — спросила Мила, войдя в комнату. Миша встал и, надевая кепку, сказал:

— Хочу тебя предупредить — мы начинаем действовать. Если ночью услышишь взрывы — не пугайся. И мать успокой. Пересмотри сейчас свои бумаги и что надо спрячь.

Мила кивнула и ни о чем не спросила. Она считала, что дружеские отношения не дают ей права расспрашивать товарищей о выполняемых ими заданиях.

— Пошли, — сказал Миша.

На улице Виктор в нерешительности остановился. Идти домой? А зачем? Все, что нужно, он спрятал у отца в станционной кладовой. Сидеть в одиночестве и ждать целый час? Это невыносимо! Он просто не мог сейчас остаться один.

— Я пойду с тобой, — тихо сказал он.

— Идем, — обрадовался Миша. Ему тоже до жути тоскливо было оставаться одному. — А потом пойдем к тебе. Тут ведь рядом.

Держась поближе к хатам, они стали спускаться по улице.

Темна ты, севастопольская ночь! Ты всегда была другом, молчаливым и верным союзником тех, кто глухими тропами пробирался из лесу в поверженный город, кто призрачными тенями скользил средь уличных развалин, оставляя на стенах листовки, кто скрывался в пещерах и на конспиративных квартирах, готовясь к очередной схватке с врагом.

В тот томительный час, когда Виктор и Миша, онемев от душевного напряжения и тревоги, ожидали взрыва, Коля Михеев, Костя Белоконь и Петька в Аполлоновой балке на ходу поезда выбрасывали из вагонов кули и ящики с продовольствием, а на Лабораторной в штабе подполья печатался увеличенным тиражом двадцать первый номер газеты «За Родину». Словом, это была обычная трудовая будничная ночь подполья.

Лида с Жорой, пристроившись на ящике в подземелье, в две руки записывали радиосводку с фронта, Кузьма с Ваней в кухне на столе тискали и складывали стопками газету, а Ревякин рассматривал туристскую карту Крыма, отмечая нужные места. По ней точный маршрут не составить, но все же лучше хоть такая, чем никакой.

От подпольщиков, служивших в полиции, он получил сведения, что один из отрядов, входящих в состав партизанского соединения, расположен в лесах неподалеку от селения Татар-Османкой. Эти сведения совпадали с теми, которыми он уже располагал.

Александр решил ускорить подготовку к походу, опасаясь, как бы партизаны под давлением карательных отрядов не отошли в другое место.

Взяв лист бумаги, Александр стал составлять список идущих в лес. Последним он включил Кузьму Анзина.

На заводе «Вулкан» Кузьме не повезло. Паспорт, сделанный Людвигом, вызвал подозрение Хольтмана, управляющего заводом, который, как оказалось, проживал в том доме, где значилась прописка Кузьмы. Хольтман сообщил в полицию, и Кузьме пришлось бежать с завода.

Из подземелья поднялась Лида и передала мужу свежую радиосводку с фронта.

— Почитай, Саша… Ой!.. Что такое?!

Пол под ногами покачнулся, стекла в окнах задребезжали. Александр прислушался. Из подземелья выскочил Жора. Лицо его светилось улыбкой.

— Слышал, Саша? — спросил он и отбросил назад рассыпавшиеся волосы.

Б-бу-бух, бух! Тра-ах! — прогремели новые взрывы. Дом дрожал, лампочка выписывала над головой круги.

— Это на станции рвутся снаряды и мины, — определил Александр. — Пойду взгляну. — Он надел кепку, накинул поношенное пальто и быстро вышел во двор.

— Пойдем, Иван, и мы поглядим, — сказал Кузьма.

Они выбежали из дому и, догоняя старшину, поднялись через сад в гору, За горбом Зеленой горки грохотало, вспыхивали и гасли сполохи, окрашивая небо трепетным огненным заревом. И вдруг, точно прорвавшись через невидимые преграды, зарево пожара охватило весь небосклон, осветив рейд, городские холмы и слободки Южной стороны.

Жители Лабораторной, Лагерной и Зеленой горки выбегали из хат, прятались в убежищах и щелях. Мать Милы, решив, что станцию бомбят советские самолеты, торопила дочь спуститься в подвал. Мила, улыбаясь, успокаивала ее:

— Мамуся, ну чего ты боишься? Это же не бомбы, а снаряды рвутся. Все идет как надо.

— Что ты говоришь?! — всплеснула руками мать. — Сколько наших людей погибнет!

— Успокойся. Если и пострадают, то один-два жандарма. А сколько наших бойцов погибло бы от этих снарядов на фронте!

Мила прошла в свою комнатку и прильнула к окну. Зарево осветило станцию, дом Кочегаровых у железнодорожных тупиков, и она увидела Виктора и Мишу. Они стояли возле калитки и смотрели на буйно рвущееся в небо пламя пожара. Миле захотелось открыть окно, поздравить товарищей с удачей. Увы! Это было невозможно.

Взяв со стола сверток с письмами и бланками для поддельных справок, Мила вместе с матерью вышла во двор, но прежде чем спуститься в погреб, спрятала сверток под застреху дровяного сарая.

Когда Александр, Кузьма и Ваня взобрались на вершину Зеленой горки, на балковских путях вовсю полыхал пожар. Пламя, охватившее весь состав, обливало зловещим светом темные груды развалин вокзала, платформы, цистерны с бензином. Людей видно не было — охранники, жандармы и железнодорожники попрятались в бункерах. В конце ветки, на которой бушевал пожар, задыхаясь, пыхтел маневровый паровоз и, истерично гудя, тащил две платформы с авиационными бомбами, спеша отвезти в безопасное место.

Едва платформы скрылись за поворотом, пламя взметнулось вверх.

Взрывы следовали один за другим, сливаясь в сплошной гром канонады. Снаряды и мины с треском рвались на привокзальных слободках, на Историческом бульваре, падали в бухту. Взорвались накаленные жаром цистерны с горючим. Столбы пламени взлетали к облакам и огненным дождем опадали на землю. Казалось, вулканические силы прорвали земную кору, превратив котловину в клокочущий ад.

— Вот это работка! Молодцы ребята! — вырвалось у Александра. — Теперь станция закупорена.

— А кто подорвал? — полюбопытствовал Ваня.

— Не мы с вами! — оборвал его Александр. — Нам тоже надо действовать. Понял?

Кузьма дернул Ревякина за рукав и кивнул на дорогу, ведущую из города к вокзалу. По ней спускалась вереница грузовых машин с жандармами и солдатами.

— Сейчас оцепят весь район. Наверняка и сюда доберутся, — сказал он.

— Пошли, полюбовались и хватит.

Александр вышел на тропу, ведущую к дому. Товарищи последовали за ним.

 

IV

Утром жандармы арестовали всех железнодорожников, работавших в ночной смене. Вел допрос следователь полиции безопасности. На южных слободках шли облавы на партизан. Балковские пути были оцеплены солдатами. Возле составов с продовольствием выставлена охрана. На путях, в железнодорожных мастерских, возле товарной и технических контор шныряли агенты полиции. Все взято под надзор. Каждый шаг следовало теперь рассчитывать.

Раньше других это почувствовал Виктор. Утром, придя на работу, он увидел в конторе вокзального полицейского Ганса Эрика, невысокого рыжего немца, который разговаривал со счетоводом конторы. Обычно Эрик не заходил к ним, околачивался на перроне или возле «бангоф-офицер». Увидев Виктора, Эрик подошел к нему.

Манеры у Эрика вкрадчивые, на прыщавом лице улыбка, а глаза беспокойные. Он всегда казался Виктору каким-то скользким, вроде живого бычка, — рукой не ухватишь.

Виктор насторожился, скуластое лицо его окаменело. А Эрик все старался втянуть его в разговор. Чтобы избавиться от расспросов, Виктор поспешил уйти на пути. Раскладывая рапортички по вагонным карманам, он то и дело ловил на себе взгляды охранников.

Покончив с рапортичками, Виктор перебрался на другой путь, куда подали состав, и стал списывать номера. Переходя от вагона к вагону, он увидел вдруг Эрика, шмыгнувшего за платформу и издали следившего за ним. Не подавая виду, что заметил, Виктор подходил все ближе и ближе. Эрик перебежал к тупику, где стоял служебный вагон полевой жандармерии, вскочил на подножку и скрылся за дверью.

Сегодня Коле и Косте удалось при погрузке состава отложить в двух вагонах несколько ящиков с галетами, консервами и сигаретами. Костя попросил Саню выяснить, где в сформированном маршруте поставлены помеченные им вагоны, так как ночью предстояла работа продотряду.

Саня отсчитал от головы состава помеченные стрелой вагоны и решил завернуть к Мише Шанько, чтобы предупредить его о предстоящем ночном рейде. Но тут он увидел идущую ему навстречу Милу. Вид у нее был подчеркнуто строгий и неприступный. Саня замедлил шаг.

— Не останавливайся и к Мише не ходи, — шепнула Мила на ходу и, не взглянув, прошла мимо.

И тут Саня заметил жандарма, который стоял возле машинного, помещения и наблюдал за ними.

«Ай да Мила! Сыграла что надо!» — с благодарностью подумал он и пошел прямо на угольный склад.

Репрессии и слежка усилились не только на станции. Во всех районах города шли облавы на партизан. Заборы запестрели приказами, которые требовали у населения выдачи партизан. Теперь не только с наступлением комендантского часа, но и днем на слободках и в городе ходили вооруженные патрули.

Александр и Жора, возвращаясь из школы с Северной стороны, не без удовольствия наблюдали за тем, как по улицам метались жандармы. Через Машу они узнали, что Майер неистовствует. Они радовались удачной диверсии на станции.

Дома Ревякин застал Лиду на кухне. Она стояла, прислонившись головой к косяку окна, и плакала.

— Что с тобой, Лидуша? — сбросив пальто, Александр поспешил к жене. — Ты что, больна?

— Нет, нет… не я. Казалось, ком застрял в горле, не давая ей говорить.

— Так что же случилось?

— Машу арестовали. Только что прибегал Ваня… Он видел, когда ее вели на допрос в полицию. Замучают теперь Машу…

Лицо Александра посерело. Удар был оглушителен. С минуту он ходил из угла в угол по кухне, поглаживая рукой волосы, как бы стремясь снять боль в голове.

— Да, переиграла Маша. Но ты не волнуйся. Она такая, она выкрутится.

Успокаивая жену, Ревякин думал: «У Маши при обыске могли найти подложные справки и биржевые карточки для ребят, бежавших из лагеря. На следствии будут пытать. Выдержит ли?»

 

V

Вечером Миша Шанько и Мила пришли к Виктору, чтобы встретиться с симферопольским комсомольцем Володей Баранаевым.

Володя курсировал по линии, сопровождая вагон, доставляющий продукты-пайки начальству станции. Он многое видел и всегда привозил с собой «полные карманы» новостей. В Севастополе он поприятельски заходил ночевать к Виктору.

Это был высокий красивый черноглазый здоровяк. Ему трудно было подыскать для себя обувь сорок пятого размера и поэтому он щеголял в огромных немецких валенках-сапогах. Под могучей внешностью Володи скрывалась пылкая поэтическая натура. Он любил стихи, музыку, украинские песни не меньше, чем Виктор свою гитару. Вдвоем они составляли отличный дуэт. Когда приезжал Володя, в доме Кочегаровых не умолкали песни.

Но их связывала не только дружба и любовь к музыке. Володя увозил с собою из Севастополя пачки газет «За Родину», листовки, которые раздавал товарищам в Симферополе и на линии. Круг его друзей был велик, и листовки, переходя из рук в руки, нередко проникали в самые отдаленные районы области.

Но сегодня в доме Кочегаровых молчала гитара. Шел серьезный разговор. Володе удалось наконец установить связь с симферопольскими подпольщиками. Открывались новые перспективы.

У Виктора блеснула дерзкая мысль сразу же использовать эту связь. Оставалась еще последняя, четвертая мина. Теперь, когда вся станция была под слежкой, когда шага нельзя было ступить, не попав на глаза соглядатаям, о новой диверсии не приходилось и помышлять. Виктор задорно спросил Володю:

— А мог бы ты со своими дружками устроить на линии фейерверк, какой был тут у нас?

— Почему нет? Было бы чем!

— Хоть сейчас дадим тебе гостинец, — поддержал Виктора Шанько.

— А сумеешь провезти этот гостинец? — спросила Мила.

Сомнение, высказанное девушкой, которая ему понравилась, Володю задело.

— Чего мне бояться? За мной слежки нет! — уверенно заявил он и, рисуясь перед Милой, добавил: — Я вроде дипломата: мой вагон экстерриториален. Куда хочу, туда и еду.

— Ты когда едешь? — спросил Виктор.

— Утром. Вагон прицепят к составу с фуражом.

— Если так, нечего терять время, — сказал Миша. — Ты, Вить, сходи с батей куда надо и прихвати там еще листовок, а я пока расскажу Вове, как пользоваться нашим гостинцем.

…Чуть брезжил рассвет, когда Вова с корзинкой и потертым коричневым портфелем в руках вышел со двора Кочегаровых. Он нарочно встал пораньше, надеясь в утренних сумерках с меньшим риском пронести свой груз.

На путях — ни души. С моря дул свежий ветер. Накрапывал мелкий дождь. Даже под ватник пробиралась промозглая февральская сырость.

Володя шел к своему вагону, пересекая наискось тупиковые пути. Быть может, ему и удалось бы пройти незамеченным, если бы не Эрик.

Накануне Эрика вызвали в полицию безопасности, и начальник отдела тайного сыска дал ему нагоняй, обозвал разиней, бездельником и пригрозил отправить на фронт, если он в течение недели не нападет на след партизан.

Эрик долго кряхтел и ворочался, прежде чем заснуть. Проснулся он на рассвете и, вспомнив об угрозе начальника, заерзал под одеялом. Одна мысль о фронте бросала в дрожь.

Он оделся и вышел из купе по надобности. Дверь в тамбур открыта настежь. Мутно серело небо, неподалеку торчали скелеты сгоревших платформ, за ними белел домик кладовщика Кочегарова.

Эрик потянул было на себя дверь туалета и вдруг застыл. Кто это вышел из дома Кочегарова с корзиной и портфелем в руках? Виктор? Куда он в такую рань? Подозрительный тип этот Виктор! Все молчит. Нет. На Виктора не похож. Тот пониже ростом, а этот верзила. Что он несет? Куда он пробирается?

Обостренная подозрительность приковала Эрика к порогу тамбура, он замер, как собака в стойке.

А парень, подойдя к вагону напротив, осторожно опустил коричневый портфель на ступень, снял с двери пломбу, поднял свою ношу и исчез в вагоне.

Эрик ждал. Минуты через две парень вышел, набросил клямку двери и пошел. Эрик припал к окну: парень направился к дежурному по станции.

Словно невидимая сила вытолкнула Эрика наружу. В несколько прыжков он очутился у вагона и шмыгнул в дверь. Из окошек пробивался свет, слабо освещая деревянную стойку, мешки с мукой и крупой, ящики с консервами, стоявшие вдоль стен. Эрик пошарил под стойкой, нащупал портфель и вытащил его.

Обыкновенный старый портфель, в который кладут всякую походную мелочь. Но почему он так тяжел, будто набит камнями? Эрик открыл его, вынул полотенце, лежавшее сверху, и обнаружил пачку листовок, перевязанную бечевой.

Листовки! Те самые, за которые он вчера получил нахлобучку.

Сердце Эрика заколотилось при мысли о награде в пятьдесят тысяч марок и Железном кресте, обещанных тому, кто доставит живым партизана с листовками. Торжествуя, он приподнял драгоценную находку, и вдруг ужас исказил его лицо.

Дрожащими руками он осторожно положил портфель и кинулся к двери. Дважды перескочив через железнодорожную колею, он вбежал в служебный вагон, бросился к телефону и стал звонить в полицию безопасности.

В это время Виктор, дымя сигаретой, шагал из угла в угол по комнате. Отец ушел к себе, сказав, что вздремнет перед работой часок-другой.

Виктор вытащил новую сигарету из пачки и взглянул на часы. До отправления поезда, с которым должен был уехать Володя Баранаев, оставалось пятнадцать минут.

Виктор вышел во двор, подошел к калитке. Бесшумно сдвинув щеколду, он приоткрыл калитку — и отпрянул назад. Цепь жандармов кольцом охватила участок, в центре которого оказался Володин вагон. Возле вагона стояли Володя, два офицера-эсэсовца и Эрик. Из вагона вышел жандарм, неся коричневый портфель и корзинку.

Виктор, закрыв калитку, побежал в дом. Чтобы не тревожить мать, вызвал отца в кухню.

Владимир Яковлевич вышел одетый, на ходу поправляя гребнем седые волосы. Из-под мохнатых бровей настороженно смотрели глаза. Он спокойно выслушал сына. Даже кадык на его морщинистой шее не двигался, как бывало, когда он волновался.

Хладнокровие и выдержка отца подействовали на Виктора, и он уже более спокойно и здраво старался взвесить и оценить случившееся.

— Они заявятся и к нам. Надо бы вынести из твоей кладовки газеты и перепрятать.

Владимир Яковлевич отрицательно покачал головой:

— Заметят. Придется ждать дотемна.

— Они днем могут наскочить.

— Думаешь, Володя не устоит?

— Вовка-то будет молчать! Да Эрик наверняка следил и видел, как он вышел отсюда.

— Может, так, а может, и не так. Нам теперь всего надо ожидать, ко всему быть готовыми, — сказал старик, как бы подготавливая и себя и Виктора к неизбежному. — Остается, сынок, одно — дожидаться ночи. А там видно будет.

— Бежать надо! Забрать мать, Милу с Мишей и, пока не поздно, скрыться, — настаивал Виктор.

— Днем на людях никуда не уйдешь, — старик махнул рукой. — Да и куда мне с больной старухой идти из дому? Другое дело твое — у тебя жизнь впереди. Скройся в пещерах с Милой и Мишей.

— Без вас я не уйду, — отрезал Виктор. — Если я скроюсь — вас расстреляют. Ты ведь читал их приказы?!

Лицо отца просветлело. Он положил руки Виктору на плечи и, глядя в глаза, сказал:

— Слушай, сынок. Если и случится нам пострадать, помни: совесть у нас чиста и линия жизни нашей правильная. Что могли, мы сделали для Родины. Не попусту торчали здесь, спасая свои шкуры.

В словах отца была непреоборимая сила убежденности, мужественная твердость перед возникшей опасностью, готовность встретить ее не дрогнув.

Виктор смотрел на него, покоренный силой его простых проникновенных слов. Отец вдруг предстал перед ним в скромном величии своей духовной красоты. Виктор вдруг понял, как мало знал его, как невнимателен порой был к нему. Только сейчас он заметил, как постарел отец за годы оккупации. Волосы и брови поседели, у глаз появились глубокие морщинки, скулы выступили, нос по-старчески заострился. Глаза Виктора повлажнели, и, чтобы скрыть это, он отстранился и сказал, что ему нужно сбегать предупредить Мишу и Милу.

Отец остановил его:

— Пусть мать будто по делу сходит к Осиповым и предупредит Милу, а та скажет Мише. Ты лучше свои бумаги сожги.

Через час отец и сын пошли на работу.

Эрик в конторе не появлялся — очевидно, застрял в полиции. Но куда бы Виктор ни шел по путям, переписывая вагоны, он всюду чувствовал на себе взгляды жандармов.

Весь день Виктор провел в страшном нервном напряжении. Страх, как бы Вову не запутали на допросе, мысли об обыске и аресте, грозившем ему, родным, товарищам, не покидали его.

Как стемнеет, Виктор решил забрать отца с матерью и дня на два скрыться в пещерах Делегардовой балки, а затем перебраться к тетке на Корабельную сторону.

Но незадолго до конца дневной смены в контору вошли эсэсовец и переводчик Сережка. Они проверили у Виктора документы и велели следовать за ними.

Подходя к перрону, Виктор увидел, что от станционной кладовой шли лейтенант-эсэсовец, Эрик и отец в стареньком пальто нараспашку, а за ними жандарм с пачкой подпольных листовок, которые он дал отцу на хранение. И Виктор понял, что дни отца, его и, быть может, матери сочтены.

А в это время в доме у него шел обыск. В комнатах полы были устланы пухом, старыми тетрадями, книгами, на диване валялась гитара с разбитой декой, на кроватях вспоротые ножом матрац и подушки.

Жители Сапунской высыпали на улицу и издали скорбными взглядами провожали Владимира Яковлевича и Виктора, которых жандармы вели к полицейскому «черному ворону», жалостливо смотрели на Татьяну Яковлевну, тихо плакавшую у калитки…

А через несколько дней и она была арестована.