Это длилось, насколько у меня хватило сил. Я удерживал мадемуазель Кору с таким усердием, с которым я еще никогда ничего не пытался делать в своей жизни. Но невозможно любить что-то больше всего на свете, когда это что-то — женщина, которую ты не любишь. Никогда не следует любить кого-то, если ты не любишь лично его, любить вообще, в пику несправедливости. Объяснить в этом случае ничего нельзя, удрать также, из малодушия боишься причинить боль. Я продолжал изо всех сил удерживать мадемуазель Кору на плаву, но это была уже только физическая близость. Потом я чувствовал потребность немедленно побежать к Алине, чтобы сменить атмосферу. Это все становилось гадким, гадким, гадким. Я занимался любовью с Алиной, чтобы отмыться. И я стал замечать в лице Алины жесткость, которая меня пугала.

— Надеюсь, ты все же не ревнуешь?

— Не говори глупостей. Речь идет не о мадемуазель Коре. И также не обо мне.

— Тогда о чем? Ты дуешься.

— Защитники и благодетели бедных женщин, старых и молодых, — осточертело… Она пальцем коснулась моих яичек.

— Ты со своим прожиточным минимумом слегка рехнулся. Все это дерьмо. Тебя толкает жалость…

— Нет, это то, что называют слабость сильных.