ПОЛЕТ НА ТРАЛЕ

Шаги в глубину. — Разминка перед штурмом. — Шестнадцать бросков на трал.

Пожалуй, самое неприятное в акваланге — необходимость дышать ртом через загубник. Невкусную резину приходится плотно зажимать зубами и губами. С непривычки устают мышцы челюсти, пересыхает горло, и через несколько минут новичок выходит из воды, иногда навсегда. Кроме того, акваланг тяжел. Надевать его да еще таскать на себе по берегу — все равно что отбывать наказание. Массивные баллоны тянут вниз, ремни врезаются в тело. Правда, выталкивающая сила воды компенсирует вес акваланга — стоит только нырнуть. Но на берегу от этого легче не становится. И такие ничтожные, на наш взгляд, факторы отпугивают многих неискушенных. А жаль! Если бы знали эти люди, сколько они потеряли, не использовав благоприятную возможность стать амфибиями.

Наши тренировки проходили в Московском дворце водного спорта в Измайлове. Пяти с половиной метров глубины для упражнений было явно недостаточно, но в 1958 году специальных бассейнов для спортсменов–подводников еще не сооружалось. Занятия в бассейне начинались в полночь и продолжались около двух часов.

Искусству подводного плавания с аквалангом в секции учились не богатыри с железным «водолазным» здоровьем, а обычные люди, в основном среднего, а иногда и вовсе «интеллигентского» сложения. Как показывает практика, заниматься аквалангом может всякий человек со здоровыми ушами и сердцем. Иногда подводному спорту мешают два обстоятельства: водобоязнь и встречающееся у некоторых людей затрудненное дыхание через рот (при подводном плавании дышат только ртом). Эти препятствия можно преодолеть, причем первое очень легко, практическими упражнениями в плавании с маской и дыхательной трубкой. Смотровое стекло маски дает возможность видеть дно и все окружающие предметы, и поэтому человек чувствует себя в воде уверенно.

Был спроектирован бокс для современного отечественного киноаппарата «Конвас–автомат» (позволявшего производить обычную и цветную киносъемку на пленку шириной 35 миллиметров). Он оказался компактным и удобным. В 1959 году он экспонировался на Выставке достижений народного хозяйства СССР.

Получить кинематографическое изображение работы рыболовного трала мы планировали в конце августа на Черном море. Солнечные дни, сравнительно прозрачная вода должны были сопутствовать успеху. Все зависело от подготовки людей. Сможем ли?

А в иностранной печати промелькнуло сообщение о том, что хороию тренированные фрогмены наняты английскими научными организациями для подводной киносъемки трала. Нам даже удалось посмотреть этот фильм. Он назывался «Трал в действии». Сразу бросилось в глаза, что скорость траления занижена. Это создавало удобства для аквалангиста–оператора, но искажало действительную форму трала и, естественно, снижало его уловистость. Такое явление, пожалуй, можно сравнить с парашютом, открывшимся не до конца и еще неполностью «надутым». Неужели сила встречного сопротивления воды устрашила англичан, заставила снизить скорость и не позволила показать на экране истину? Не хотелось верить, что нас постигнет неудача. Сомнения возросли после ознакомления с книгой Ж. Кусто и Ф. Дюма «В мире безмолвия». Известные французские аквалангисты делились опытом наблюдении за торпедной стрельбой с палубы движущейся подводной лодки. Они указывали, что аквалангисту чрезвычайно трудно удерживаться на движущемся под водой объекте, а при скорости свыше двух узлов считали такое наблюдение невозможным.

Два узла — обычная скорость траления, даже не максимальная. А как же быть с наблюдением за работой 23–метрового разноглубинного трала, который рассчитан на три узла?

И мы все‑таки решили пробовать. А пока оставалось время на подготовку — целых три месяца. Еще раз была усовершенствована форма кинобокса — маленький бочонок был скруглен и «зализан» на торцах, его подводные крылья сделаны съемными. Это на случай «езды» кинооператора на движущемся трале, когда встречный поток воды, надавливая на плоскости крыльев, не позволил бы поворачивать «Конвас» в нужном направлении. Были переделаны мундштучно–клапанные коробки аквалангов. При горизонтальном положении аквалангиста плоскость коробки изо рта выступает вниз и создает добавочный тормозящий момент. Для обтекаемости коробки пришлось изогнуть, чтобы они прилегали к подбородку. И, наконец, самое главное — люди должны были научиться работать на больших скоростях под водой.

Было решено тренироваться на Клязьминском водохранилище, тем более что там находился стационарный стенд ВНИРО для испытания моделей тралов. Мы применили акваплан, или, попросту, короткую доску, которую на прочном капроновом конце таскала за собой моторная лодка Аквалангист, держась руками за края доски, использовал ее как руль, принимая на себя при этом всю ярость воды, сопротивляющейся движению попавшего в нее инородного тела Решили также испробовать вариант без доски, т. е. просто буксировать подводника на веревке.

Кто же собирался покорять трал и заранее обрекал себя на крупные и мелкие лишения, как, например, погружение в мутную и холодную воду Клязьминского водохранилища и приобретение мозолей от буксирного конца?

Тренирующаяся группа сотрудников института уже получила официальное наименование «Подводная экспедиция ВНИРО на Черное море», а цель экспедиции была определена приказом по институту: «Разработка методики подводных наблюдений за разноглубинными и донными тралами с помощью аквалангов».

В состав экспедиции вошли шестеро москвичей и один керчанин — младший научный сотрудник Азово–Черноморского филиала нашего института (Азчерниро) Борис Выскребенцев. Борис только что окончил ихтиологический факультет рыбного вуза в Москве и еще студентом обучался в нашей подводной секции. Вторым, вернее первым, ихтиологом в группе стал кандидат наук Дмитрий Викторович Радаков, участник плавания на «Северянке», сотрудник Института морфологии животных АН СССР. Затем три инженера — мои коллеги по лаборатории: Олег Соколов, Слава Золотов и Виктор Фомин, тоже знакомые с морскими глубинами через иллюминаторы исследовательской подлодки. Хлопотная роль лаборанта экспедиции выпала Нине Костиковой, которая, кроме того, по совместительству должна была стать и медиком, и подводной кинозвездой. Я был седьмым. Перед самым отъездом это счастливое число изменилось. На правах подводного летописца дирекция разрешила участвовать в наших работах корреспонденту журнала «Вокруг света» Валерии Петровне Лебединской, проявившей вполне понятный интерес к неизведанному.

Подбор людей в любую экспедицию, а тем более подводную, где «один за всех, а все за одного», возведено в закон — дело не простое. Такая экспедиция непременно должна быть комплексной. В состав нашей, например, вошли ихтиологи — чтобы наблюдать за поведением рыбы во время траления; специалисты по орудиям лова — чтобы познавать работу трала как конструкции; гидрооптик — чтобы изучать оптические характеристики воды применительно к научным наблюдениям и кинофотосъемке; конструкторы нашей подводной съемочной и осветительной аппаратуры. Причем каждый должен был хорошо знать свое дело, но, кроме того, экспедиционные законы заставляли любого из нас уметь и многое другое. Например, отрегулировать акваланг и зарядить его сжатым воздухом от компрессора, произвести подводную кино- или фотосъемку в простых условиях, оказать первую помощь товарищу. А экспедиционные авралы, когда всем без исключения приходится перегружать множество больших и малых ящиков с оборудованием или по–бурлацки тащить шлюпку по песку? Это тот самый случай, когда приходится сочетать «благородные привычки джентльмена и практические навыки матроса». Сегодня ты — грузчик, завтра — руководитель погружения, послезавтра — подводный наблюдатель.

Даже в июле клязьминская вода уже на глубине 4—5 метров принимала нас не очень приветливо. Спасало шерстяное водолазное белье, позволявшее сидеть в воде 10—15 минут. Худощавый Фомин замерзал раньше остальных и, выйдя из воды, полчаса приходил в себя, дрожа на знойном песке. «Ничего, Витя, — успокаивали его остальные, — скоро Черное море, там кончится твоя вибрация».

Вторая особенность водохранилища, впрочем, как и любого подмосковного бассейна, это — темень. Желтый цвет переходит в коричневый, в этот момент тело сжимает холодный слой воды, и у грунта — на шести метрах глубины — все заполнено чернотой. Еле различима ладонь, прижатая к маске. Никаких приятных ощущений. Но тренировка есть тренировка. И не из‑за страха или холода внушаешь ты самому себе, а просто когда покажется, что тебя течением относит в сторону или тарахтение проходящего катера катастрофически приближается, дергаешь 3 раза сигнальный конец и смущенно всплываешь. Оказалось, ты пробыл внизу не меньше, чем другие, и еще раз убеждаешься, что такая устоявшаяся земная категория, как время, не подходит для измерения под водой. Непрерывная работа мысли и тела аквалангиста, быстрая смена непривычных ощущений, особенно при первом погружении в незнакомом месте, ускоряют бег времени, растворяют его в воде.

Без эксцессов прошла и буксировка за моторной лодкой. Правда, мы не имели указателя скорости и, как показали дальнейшие события, конечно, не превышали двух узлов. Но окрепшие руки и спокойное отношение к бегущему навстречу водяному потоку также можно было занести в арсенал средств обуздания трала.

Исходным пунктом нашего плавания была Керчь. А плавучим домом и рабочим местом почти на целый месяц — средний рыболовный траулер Азово–Черноморской рыбопромысловой разведки «Кристалл». Выполнявший роль гида Борис Выскребенцев прямо с вокзала привел нас на корабль, познакомил с вахтенным штурманом и сказал: «Размещайтесь». После плаваний на подводной лодке любое спальное место, где можно было вытянуться во весь рост, считалось приобретением. Здесь же такое место получил каждый. Для нашей аппаратуры отводилось большое помещение в центре «Кристалла» со звучным названием — лаборатория. А по соседству многообещающе пыхтела труба камбуза. Пожалуй, можно и выходить в море.

Наш генеральный курс пролегал вдоль кавказского побережья. Расспросив рыбаков и изучив навигационные карты, именно здесь мы наметили две сравнительно ровные площадки длиной в 3—4 мили и шириной в 1 милю, где можно было на глубине 15—25 метров наблюдать за работой донного трала. Одна из них располагалась у Нового Афона, как раз напротив старого монастыря, прилепившегося на горном склоне. Другая площадка размещалась между Сочи и Адлером. Эти места были сравнительно удалены от впадающих в море мутных вод Риони, Ингури и Кодори, что гарантировало удовлетворительную прозрачность под водой. Остальные ровные площадки кавказского побережья лежали глубже 25 метров, здесь воздух из акваланга расходовался бы быстрее, наблюдения были бы кратковременными и, главное, царили бы сумерки, препятствующие киносъемке. А для наблюдений за разноглубинным тралом выбор пал на район мыса Пицунда — самое прозрачное место у Черноморского побережья Кавказа

А через день мы уже стояли на якоре перед Сочи. Солнце и море были неподдельно курортными, а глубина под килем — 12 метров — говорила о том, что сейчас самый момент провести первое рекогносцировочное погружение и «окрестить» всех москвичей в черноморской купели.

Первым пошел в воду Радаков. Несмотря на то что водяной термометр показывал 23 градуса, прежде чем надеть акваланг, он натянул на себя тельняшку. Я, кстати, всегда стараюсь поступать так же и защищаюсь майкой не столько от холода, сколько от самого акваланга — аппарат тяжел, плечевые ремни врезаются в тело и вызывают неприятное ощущение. Надев на руку глубиномер, подвесив к поясу нож (на всякий случай), Дмитрий Викторович взвел указатель минимального давления и открыл вентили баллонов акваланга. Манометр показал 150 атмосфер — полный запас. Но, работая под водой, можно увлечься и не заметить, что воздух на исходе. Вот тут‑то и нужен указатель минимального давления, который автоматически сработает и, когда в баллонах останется 30 атмосфер, даст резкий щелчок. Щелчок под водой воспринимается очень четко и означает: «Конец. Выходи наверх».

Разбившись для взаимной страховки на пары под воду один за другим ушли все члены экспедиции, оставив в шлюпке среди спасательных кругов Славу Золотова с запасным аквалангом наготове. Я захватил с собой и подводное ружье.

Долгожданное погружение в море. Вода сначала охватила прохладным покрывалом, но через мгновение я уже акклиматизировался и не вспоминал о разнице температур тела и воды. А между тем мои коллеги и я сейчас работали в воде как нагревательные приборы. Более холодная вода, обладающая, не в пример воздуху, громадной теплоемкостью и теплопроводностью, калория за калорией незаметно высасывала из нас жизненную энергию, но нам было тепло, и холод пока не давал себя знать, так как каждый из нас был достаточно тренирован. Но, как бы то ни было, процесс передачи тепла воде совершался, и все заранее постарались отдалить неприятную минуту ощущения холода, надев на себя свитер или майку. Продолжать плавание под водой, если чувствуешь холод, неразумно. Недаром известный австрийский ныряльщик Ханс Хасс утверждает, что холод страшнее акулы. Незаметно наступившее переохлаждение организма может вызвать судороги, а в тяжелых случаях — потерю сознания и остановку дыхания. Первые сигналы к выходу из воды — ощущение озноба, «гусиная кожа», мелкая дрожь мышц.

Мир безмолвия сегодня абсолютно безрыбен. Еще во время долгих поисков рыбы на «Северянке» мне пришлось убедиться, насколько заблуждаются те, кто считает море неким полуфабрикатом ухи. Дескать, стоит только опуститься под морскую поверхность — и перед тобой сразу же предстанут картины из оперы «Садко». К сожалению, море редко балует пришельцев подобными подарками, и подчас для того, чтобы увидеть что‑либо интересное под водой, нужно затратить много времени и усилий.

Стало темнеть, но даже в небогатом сумеречном освещении на глубине удалось различить чередование мутных и прозрачных слоев воды. По–видимому, влияла близость реки Сочи, которая несла в море клубы мути.

Пожалуй, пора возвращаться к кораблю. Но где же он? Иду наверх, чтобы разобраться в обстановке. Всплывая, нужно быть особенно осторожным. Затаиваю на минуту дыхание и прислушиваюсь. Где‑то вдалеке тарахтит катер, а вблизи все спокойно. Поднявшись на поверхность, осматриваюсь кругом. У всплывающих аквалангистов есть бесшумный враг — парусная яхта. Она неслышно разрезает воду своим глубоким килем, и встреча с ней не сулит ничего хорошего. Вижу «Кристалл», ухожу в воду метра на три и плыву к нему.

В результате пробного погружения было решено уменьшить отрицательную плавучесть каждого акваланга, закрепив между баллонами поплавок из пенопласта. Удалось «макнуть» также и бокс киноаппарата. Все в порядке, не протекает. Когда бокс передавали из шлюпки на «Кристалл», к ней лихо подскочил катер. Стоящий на борту мужчина, энергично жестикулируя, прокричал: «Дорогие, мои хорошие, я архитектор города! Сфотографируйте мне, пожалуйста, под водой выход коллектора городского водопровода. Бочку вина ставлю». Видно, уж очень требовался этому товарищу фотодокумент, если он шел на такие жертвы. Но мы любезно отказались, поскольку еще не научились фотографировать в мутной воде. Огорченный архитектор скрылся так же быстро, как и появился, а «Кристалл» уже снимался с якоря.

Утро встретили в Пицунде. Снова солнце, и неповторимый пейзаж кавказского берега, действующий умиротворяюще. Не верится, что ночные тренировки во Дворце водного спорта, темень и холод на дне Клязьминского водохранилища остались позади. Вокруг ласково колышется сине–зеленое море, а на берегу — стройные сосны и белые ажурные постройки дач. С теневой стороны борта меряем температуру воды — 23 градуса. Белым диском определяем прозрачность — 14 метров. Это у берега, а если отойти дальше, то прозрачность наверняка возрастет. У борта опять гости. Бригадир рыболовецкой бригады просит осмотреть участок дна у берега. Несколько попыток установить там неподвижный ставной невод прошли неудачно — сетное полотно разрывалось, задевая за какой‑то выступающий предмет. «А бочка вина будет?» — спрашивает, улыбаясь, Олег, но его тут же оттирают в сторону.

Решили работу с тралом начать после полудня, а сейчас помочь рыбакам. Идем в воду двумя парами, или, как говорили на «Кристалле», двумя «бросками». Почему‑то всем понравилось именно это название из лексикона десантных штурмовых групп. Первый бросок, как всегда, — Виктор и я, второй — Дмитрий Викторович и Борис. Мы с Виктором еще не успели привязать к аппаратам облегчающий пенопласт и надеялись на то, что ласты «вывезут». Вторая пара оказалась предусмотрительней, и каждый из них укрепил на аппарате поплавок нужного для себя размера в зависимости от удельного веса «в природе и обществе».

По направлению, указанному бригадиром, под водой плывем с Виктором в сторону берега. Нам должны встретиться растяжки из толстой металлической проволоки — основа для установки невода. Тепло. Видимость хорошая. Аквалангист, спокойно работающий ластами, на фоне зеленого пространства так и просится на обложку журнала. Руки прижаты к телу, светлые волосы чуть развеваются, вверх и назад уходит цепочка пузырьков выдыхаемого воздуха. Ноги, отороченные ластами, превратились в плавники.

Глубина, по–видимому, около двадцати метров. В этот момент я не смотрел на глубиномер, вспомнив о нем позже. Где же эти растяжки? Внезапно мой ритмично щелкающий легочный автомат при вдохе издал резкий трубный звук. Второй вдох — еще звук. Что бы это могло значить? Стало немного не по себе. Плыву дальше, но теперь, как пароход во время тумана, все время подавая гудки. Виктор разводит руками, то ли по поводу моего поющего автомата, то ли из‑за того, что до сих пор не встречаются растяжки. А меня начинает беспокоить мысль, доплыву ли с перешедшим в новое качество автоматом и вообще где мы? Вокруг — зеленое пространство, как: говорится, «ни дна ни покрышки». Ориентировка потеряна, кроме направления наверх, которое обозначается всплывающими пузырьками. Мы попали в «голубой занавес». Так образно в литературе называют случай, когда подводник оказывается в сплошной синеве (в нашем случае — в зеленом объеме воды), теряя из виду поверхность и дно, и его глаза не различают никаких ориентиров. Не видя вокруг ничего, кроме моря в чрезмерных дозах, аквалангист быстро утрачивает чувство ориентации, а иногда даже и самоконтроль. Ощущения и рефлексы изменяются, и человек может оказаться на грани отчаяния. В этом случае рекомендуется снять свинцовый пояс и взять его за один конец, чтобы почувствовать вертикальное направление. Ну а когда плаваешь без пояса?

Внезапно холод тысячами иголок пронизал тело, и стало значительно темнее. От неожиданности Виктор рванулся вверх, а я лихорадочно поднес к глазам глубиномер. 39 метров… Без пенопласта мы незаметно провалились на эту глубину, что совсем не входило в нашу программу. А мне‑то казалось, что мы идем не глубже 15—20 метров. Легочный автомат по–прежнему пел свою заунывную песню. Скорее наверх из этой холодной преисподней! Энергично всплываем, стараясь не обгонять выдыхаемые пузырьки. Быстрее подниматься нельзя.

Становится светлее. Солнце ударяет в глаза и исчезает снова — акваланг тянет вниз. Заученным движением переключаюсь на дыхательную трубку и плыву к берегу. До него не больше тридцати метров. Сзади черной тенью движется шлюпка с неусыпным Славой, которая все это время шла по нашим следам–пузырям.

Напрасно пытаясь достать ногами дно, на практике узнаем с Виктором, что пицундский берег уходит в воду крутым откосом. Прямо из воды выползаем и ложимся на горячую гальку. Подходят любопытные курортники и охотно помогают освободиться от аппаратов. В качестве аквалангиста мне впервые пришлось побывать на такой глубине. И что, на первый взгляд, странно — погружение проходило совершенно незаметно. Никаких дополнительных ощущений, связанных с возрастанием давления. Плавалось легко и хорошо, если не считать слоя непрогретой воды да необычного звучания легочного автомата. Причину последнего так и не пришлось выяснить, видимо, требовалось воссоздать то же давление и температуру, а для этого не было условий. Удалось убедиться лишь в том, что автомат исправен и прослужит еще долго.

Второй «бросок» оказался удачнее. Пока мы после «похода» отогревались, Дмитрия Викторовича и Бориса на шлюпке доставили прямо к участку осмотра. Через пять минут всплывший Радаков ухватил приготовленный канат, чтобы остропить обнаруженную торчащую из дна гундеру с острым обломанным концом Гундера — это свая, за которую крепят оттяжки ставного невода.

После полудня двигатели «Кристалла» зарокотали вновь. Мы отходили от берега в открытое штилевое море для наблюдения за разноглубинным тралом. Эхолот, ультразвуковой щуп корабля, показывал возрастание глубины под килем: двести, триста, четыреста метров… Но не глубина, а прозрачность была сейчас исходным показателем. Капитан скомандовал «стоп машины», когда зелено–синяя прибрежная вода превратилась в сине–зеленую гладь открытого моря.

Пока матросы под руководством тралмейстера готовили трал, мы еще раз уточнили схему наблюдения. Вариант № 1: погружаемся с ожидающей в дрейфе шлюпки, под водой идем навстречу тралу, пытаемся за него ухватиться и, перемещаясь по тралу, пронаблюдать и заснять работу его отдельных частей. Вариант № 2: наблюдатели со шлюпки, идущей на буксире за «Кристаллом», опускаются на трал по заранее привязанному к верхней подборе пеньковому тросу с ярко раскрашенным буйком на конце. А в дальнейшем — аналогично первому варианту.

И вот мы с Виктором Фоминым спускаемся в шлюпку. Самое главное — не попасть в устье трала, тогда, пожалуй, никто не сможет узнать, что мы видели перед этим. Прикрепляем ножи, на случай, если придется освобождаться от объятий трала. В шлюпке — Борис и Слава, наготове спасательные круги, а на корме «Кристалла» выставлены наблюдатели с биноклями.

Остаемся в шлюпке, а «Кристалл» отворачивает в сторону и идет на исходную для траления позицию. Его курс должен быть направлен прямо на нас и в то же время перпендикулярно солнцу, с тем чтобы трал равномерно освещался боковым светом.

Словно парашютисты–десантники, готовые к решающему прыжку, сидим друг напротив друга, опираясь баллонами о борта шлюпки. «Интересно, кому труднее — подводнику или парашютисту?» — вдруг спрашивает Виктор.

Мне думается, что подводнику. Любое погружение наталкивается на неумолимый факт, на каждые десять метров глубины давление окружающей воды возрастает на одну атмосферу. И если в воздухе изменение давления начинает ощущаться лишь на высоте в несколько тысяч метров, то погружающийся человек уже на глубине нескольких метров начинает чувствовать неудобства подводного существования. И даже на метровой глубине давление на грудную клетку не позволяет вдыхать воздух с поверхности через дыхательную трубку. При этом сравнении исключаются довольно редкие случаи неисправности парашюта или акваланга.

«Внимание!» — крикнул Слава и показал на приближающийся траулер, вспарывающий форштевнем гладкую поверхность моря.

Маску — на глаза, загубник акваланга — в рот. И в тот момент, когда «Кристалл» равняется со шлюпкой, спинами назад вываливаемся за борт. Главное условие — подстраховывать друг друга и всплывать одновременно по первому сигналу. Как‑никак, а под нами бездна глубиной в полкилометра. В это же время наши товарищи из шлюпки подают на «Кристалл» длинный буксирный конец и выпускают его с расчетом, чтобы можно было удерживаться над тралом и в нужный миг подобрать всплывших наблюдателей.

Ориентируемся под днищем корабля, надвигающимся огромным утюгом, и быстро разворачиваемся в сторону кормы. Расходимся с гребным винтом, ткущим сверкающую паутину из струй и пузырьков, и пикируем на глубину вдоль буксирного троса. Грохот судового двигателя остается позади, и наш тандем, изо всех сил нажимая на ласты, попадает в царство сумерек и тишины. Бегут секунды…

И вот он — трал! Его быстро приближающаяся передняя часть видна хорошо и на первый взгляд не отличается от изображаемой на чертежах и моделях. Подобно гигантскому воздушному змею, 23–метровый разноглубинный трал парит за кораблем на глубине двадцати метров, раскрыв белесую пасть. На его верхней кромке — ровный ряд кухтылей — поплавков. Разворачиваемся на обратный курс и… После того что произошло дальше, все наши прежние лихие погружения кажутся детской забавой.

Первым «приземлился» на трал и попал под водяной ураган Виктор, тут же познав на практике, что имеет дело с материальной средой, в восемьсот с лишним раз плотнее воздуха. Уцепившись рядом за первую попавшуюся ячею, я успел только увидеть, что встречным напором изо рта Виктора выхватило и утащило за спину загубник. Я рванулся, чтобы помочь. Но вода, навалившись упругой стеной, сталкивала с трала и не пускала. И в тот момент, когда Виктор, лишившись возможности дышать, обозначил жестом: всплывать! — я попытался сделать очередной вдох и не смог. Подача воздуха прекратилась. Затаив дыхание, я начал свободное всплытие.

Куда? Где верх?

Решил идти перпендикулярно поверхности трала, хвост которого еще был виден.

Свободное всплытие с отключенным аквалангом. Много раз подобие этого упражнения отрабатывалось в бассейне в виде горизонтального ныряния. Главная особенность и опасность настоящего свободного всплытия в том, что по мере подъема к поверхности и уменьшения давления воздух в легких расширяется и при задержке выдоха может вызвать баротравму, т. е. повредить легочную ткань. В то же время опасно преждевременно выдохнуть весь воздух. Поэтому свободное всплытие требует достаточного опыта, позволяющего своевременно выдыхать избыточный воздух.

Обычно тренированные спортсмены–подводники выполняют свободный подъем с глубины 30—40 метров, отдельные рекордсмены совершали этот опасный маневр с глубин 50—60 метров. Недавно пришло сообщение о том, что группа английских моряков в Средиземном море осуществила свободное всплытие с глубины 90 метров с целью отработки техники выхода на поверхность из подводной лодки. Подводники, сделав вдох под давлением 9 атмосфер, выходили в заполненную водой рубку лодки и по двое устремлялись вверх, затратив на путь к поверхности 50— 55 секунд. Руководитель этой группы лейтенант Д. Хамлин заявил, что готов совершить подъем с глубины 150— 170 метров, так как, по официальному мнению английских медиков, подобный эксперимент не представляет большой опасности.

Наиболее неприятным при подготовке к свободному всплытию является быстрое увеличение давления перед выходом из подводной лодки, что может привести к повреждению барабанных перепонок. По этому поводу Хамлин заявил: «При спасении с подводной лодки человек не должен жаловаться, если его барабанные перепонки лопнут от давления. Если это будет все, что случится с ним, он должен быть счастлив». Оставим это высказывание на совести английского лейтенанта, но в итоге заметим, что указанные достижения подтверждают удивительную физическую выносливость и приспособляемость человеческого организма к необычным условиям.

А сейчас я всплываю на поверхность, лишенный перед этим возможности вдохнуть глоток так необходимого мне живительного воздуха. Над головой становится очень светло. Ожесточенно работаю ногами, а руками выдергиваю из‑за пояса дыхательную трубку. А может быть, сбросить превратившийся в балласт акваланг? Время ползет медленно. Чтобы отвлечься от непроизвольного вдоха, делаю глотательные движения. В глазах начинают мелькать круги, увы, не спасательные. Глотаю, наконец, воду и, сотрясаясь в конвульсивном кашле, выскакиваю наверх. Солнце слепит. Спешу вставить в рот трубку и продолжаю кашлять через нее. Впрочем, чего ждать? Вижу метрах в ста шлюпку, подбирающую Виктора, и плыву к ней, кашляя и ругая горькую, как морская вода, долю исследователя–подводника и несовершенство дыхательной аппаратуры.

Неудача. Сосредоточенными и серьезными были лица наших коллег, когда мы с Виктором рассказывали о происходившем под водой. Удалось установить, что перед погружением мы совершили ошибку, не закрепив загубник резиновым наголовником. Эти наголовники были у нас в достаточном количестве, но до этого на них никто не обращал внимания. Выяснилось также, что мой акваланг не был виноват. Просто встречный поток воды сдавил гофрированные резиновые шланги, закрыв путь воздуху. От мотористов узнали чрезвычайно важную вещь — была завышена скорость траулера. Несмотря на предварительную договоренность, увлекшись спуском трала, капитан забыл снизить обороты двигателя и шел со скоростью около четырех узлов. Пришлось подняться к нему в рубку и еще раз объяснить, чем все это грозило нам под водой.

Было решено сегодня больше не погружаться, а все силы обратить на замену резиновых трубок акваланга на имевшиеся у нас в запасе более короткие и жесткие шланги с текстильным покрытием.

Самое главное, что сегодня мы встретились с тралом «лицом к лицу» и установили, что если он все‑таки не позволит «оседлать» себя, то мы сможем поймать его объективом киноаппарата в то время, когда он проходит мимо.

Утром решили начать с более трудного в техническом отношении второго варианта и опуститься на трал по канатной дороге со шлюпки, а затем снова испробовать первый. Отныне для лучшей взаимной страховки погружающиеся группы комплектовались не двумя, а тремя наблюдателями.

Привязав к верхней подборе трала прочный канат — канатную дорогу и передав его на шлюпку, трал вывалили за борт. Одновременно начали потравливать на буксирном конце шлюпку. Дмитрий Викторович, Борис и Нина — второй «бросок» — сидели в готовности. Но вот буксир натянулся, и «Кристалл» дал один гудок. Можно начинать. Друг за другом наши ихтиологи Радаков и Выскребенцев, с видимым усилием перебирая руками по канату, медленно пошли вниз. Следом двинулась Нина, и через минуту ее зеленый купальный костюм слился с окружающим фоном. Я сидел на носу шлюпки, готовый отдать буксирный конец на случай внезапного всплытия товарищей. Иначе «Кристалл» утащит нас далеко. Виктор был готов обрубить канат, связывающий нас с тралом. На этот раз скорость траулера была вполне приемлемой, и сидящим в шлюпке казалось, что мы ползем еле–еле. Но под водой это воспринималось по–другому. Первой за кормой шлюпки показалась голова Нины. Она смогла успешно пройти вертикальный участок канатной дороги. Но когда пришлось, преодолевая мощный встречный поток, подтягиваться на руках, против движения, она выбилась из сил, не дойдя до трала нескольких метров. Немного погодя таким же путем вышли Дмитрий Викторович и Борис. Они с трудом добрались до трала, вернее до того места, где широкая устьевая часть переходит в вытянутую хвостовую, называемую кутком. Достичь верхней подборы и заглянуть сверху в устье не удалось, так как выгнувшийся дугой канат прижало вдоль трала, а ползти вперед оказалось очень трудно.

Снова неудача. Однако с дыханием сейчас все было благополучно, а загубники плотно удерживались резиновыми лямками наголовников. «Пристрелка» трала была произведена уже с двух сторон.

Еще раз будем пробовать схему номер один. Готовимся четверо — Олег, Виктор, Слава и я. Олег попытается снимать. Вышедшие на палубу «Кристалла» повариха и буфетчица сокрушенно вздыхают и качают головами. Садимся в шлюпку, туда же с борта передают и наш «Конвас–автомаг».

Этот уникальный фильм, посвященный специфическим вопросам рыболовства, не появился на широком экране. Но сотрудники Всесоюзного научно–исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии и многих других рыбохозяйственных учреждений не раз видели цветные кадры, где прямо на них устрашающе надвигаются вначале распорные доски, а затем алчущая пасть разноглубинного трала. Вот мимо проходит его равномерно раздутое, вполне симметричное тело, на котором прилепились загорелые фигурки смельчаков и одна из них — девушка в зеленом купальнике — приветливо машет рукой зрителю.

Привыкнув к трудной обстановке и в первую очередь к жестоко сопротивляющейся встречной воде, шестнадцать раз ходили мы на разноглубинный трал, в деталях познавая его работу. Нам удалось констатировать, что передняя часть трала, доски и крылья при движении в общих чертах соответствуют сложившимся конструктивным представлениям. Ячея хорошо натянута, крылья идут ровно, доски движутся под заданным углом к ваеру, создавая при этом мощные завихрения. Однако при переходе к кутку правильная форма трала меняется, образуется резкая впадина, за которой куток сплющен и почти не раздувается, что не может не сказаться на уловистости трала. Возможно, дело в слишком большой длине трала, которая при малых уловах рыбы, как нам кажется, излишня.

Во время движения трала в толще воды рыба нам не встречалась. Однако большое количество медуз в районе траления позволило составить представление о захвате тралом практически неподвижных, взвешенных в толще воды организмов. Мощные токи воды, вызываемые неоправданно большими, на наш взгляд, распорными досками, вымывают медуз из зоны облова. Радиус действия этих завихрений два — два с половиной метра. Вполне вероятно вымывание не только медуз, но и рыбы, которая вряд ли сможет сопротивляться мощному потоку. Возможно, что эти данные будут учтены создателями новых, более совершенных тралов.

Здесь же хочется сказать, что Борис Выскребенцев, подметивший в работе трала много подробностей (некоторые из них приведены только что), через год усовершенствовал методику наблюдения, применив самодельный буксируемый акваплан. Акваплан имеет рули глубины и поворота и прозрачный плексигласовый обтекатель, защищающий лежащего наблюдателя от встречных токов воды. Киноаппарат укрепляется рядом на поворотной подставке, а с траулером осуществляется связь системой электрической сигнализации. С помощью обоих рулей, а также изменяя длину буксирного троса, Борис много раз парил рядом с тралом, перемещая акваплан во всех трех измерениях.

Второй этап программы исследовательских работ — наблюдение за донным тралом — прошел менее напряженно и, можно сказать, прозаично. За предшествующие дни все освоились, привыкли к подводной жизни. Уши приобрели хорошую сопротивляемость и стали достаточно тренированными, позволяя спокойно менять глубину. Киносъемка донного трала, проходившая на прибрежных площадках, производилась киноаппаратом, с которым плыл оператор, т. е. один из нас. Иногда аппарат при спуске трала привязывался к верхней подборе или любой другой части трала, и тогда оператор по схеме номер один пикировал на него и производил съемку, лежа на трале. В этом случае раздувшееся сетное полотно было надежным ложем для «утомившегося путника». Нам повезло, потому что на пути трала много раз встречалась и рыба.

Главная особенность в работе донного трала — возникновение клубов ила, поднимаемых досками. По существу эта завеса и определяет поведение рыб в пространстве между досками и устьем. Добычей нашего трала стали ласкирь, хамса, барабуля и, наконец, пресловутый морской дракончик и его не менее устрашающая сестра — скорпена. Часть из них была более активна, особенно рыбы, собранные в стаю, другая часть позднее обнаруживала надвигающуюся опасность. Некоторые рыбы долго пытались плыть вместе с тралом, но затем не выдерживали соперничества и скатывались в его устье.

Наблюдения за тралом, завершившие цикл, начатый еще на «Северянке», подтвердили ряд положений, а именно: для пелагических рыб (живущих в пелагиали — толике воды), хорошо обнаруживаемых хищниками, повышенная активность в случае опасности и стайное поведение являются, по–видимому, наилучшими средствами для обеспечения сохранения численности вида. Донные же рыбы для этого используют различную тактику: затаивание, покровительственную окраску, угрожают колючками и лишь в крайнем случае спасаются бегством. Один из главных выводов — это необходимость увеличить скорости траления до четырех — четырех с половиной узлов.

За двадцать дней экспедиции, курсируя вдоль берега, «Кристалл» оставил за кормой около семисот миль, а мы, превратившись на время в человеко–рыб, отсняли, говоря морским языком, десятки кабельтовых цветной кинопленки.

Последние погружения в сентябрьское море мы совершали в шерстяных костюмах и даже просто в теплом нижнем белье, утратив всякую фотогеничность. У двора стоял октябрь, и здоровье для нас было дороже любого зрительного эффекта.

Перед возвращением в Керчь зашли в Сочи, чтобы провести там выходной день, и, естественно, отправились в автомобильную экскурсию на гору Ахун, откуда открывается чудесный вид на горы Кавказского хребта. Автобус, подвывая от напряжения, зигзагообразной дорогой тащил нас в гору, вершина которой была увенчана высокой наблюдательной башней. Осмотрев сначала четыре стороны света, я взглянул вниз, где у подножия башни муравьями копошились человеческие фигуры. «До чего же высоко», — подумал я и спросил у стоящего рядом Виктора, не знает ли он, какая высота этой башни. «Ровно тридцать девять метров, — ответил он с лукавой улыбкой, — совсем как в Пицунде».

Раз уж мы вынужденно отвлеклись от одиссеи «Северянки» и занялись научным дайвингом, то я позволю представить еще несколько эпизодов из этой сферы. А к подлодке вернемся позже.

 

СВЕТ ПОД ВОДОЙ

Открытие профессора Борисова. — Ночные погружения. — Килька в роли кинозвезды.

Сотни самых различных судов бороздят воды Каспия. И у каждого из них свой маршрут, своя цель… Наш «Ломоносов» выходит из дельты Волги и берет курс в юго–западную часть моря. На этот раз мы идем испытывать электрическую лампочку.

Мы — это Олег, Виктор, механик нашей лаборатории Иван Семенович Дурындин, директор института, кандидат технических наук Иван Васильевич Никоноров и я. Электрические лампы, которые лежат сейчас в трюмах нашего научно–исследовательского судна, принадлежащего Каспийскому институту морского рыбного хозяйства и океанографии, изготовлены для необычной цели. Они предназначены для лова рыбы на свет.

Идея такого лова известна давно. Еще в прошлом веке в Норвегии рыбаки покрывали надводную часть скал белой краской, лососи, принимая белое пятно за водопад, прыгали на него и попадали в расставленные сети.

Еще до войны профессор Рыбного института Павел Гаврилович Борисов однажды проводил со студентами практические занятия на Каспийском море. Студенты опускали за борт планктонную сеть, сшитую из тончайшего газа, для того чтобы морские микроорганизмы — планктон — отцеживались от воды. Ночь была темная, и поэтому механик исследовательского судна приспособил для освещения переносную электрическую лампу, которую, хорошо изолировав, подвесили у борта под водой. И тут произошло неожиданное — в освещенной зоне стали появляться небольшие подвижные рыбки, которых становилось все больше и больше и, наконец, собралось настолько много, что их стала захватывать планктонная сеть. Это была анчоусовидная килька — та самая, которая сейчас в изобилии имеется в рыбных магазинах. Собравшуюся на свет кильку нельзя было разогнать ничем. Рыба не боялась даже водолаза, подходившего к самой лампе. Ее реакция на свет была настолько яркой и отличной от реакции других рыб, что навела профессора Борисова на мысль — использовать подводное электрическое освещение для искусственной концентрации рыб во время лова.

В 1949 году на Каспии впервые был осуществлен промышленный лов рыбы новым способом. В центре металлического обруча, к которому была подвязана конусообразная сеть, находилась киловаттная электрическая лампа. Килька, привлеченная светом, косяками подходила к ней и попадала в сеть при подъеме конусного подхвата. Новый способ оказался настолько эффективным, что быстро вытеснил все остальные способы добычи кильки.

А в 1954 году удалось применить более совершенный вид лова. Вместе с лампами опускается не сеть, а массивный резиновый шланг, соединенный с установленным на палубе мощным центробежным насосом. Килька, привлеченная светом, засасывается в шланг и наверху высыпается из отверстия насоса, как из рога изобилия, только успевай подставлять ящики. Такой лов без применения традиционных сетных орудий и крючков впервые осуществлен в нашей стране. При этом способе резко повышается производительность труда и неузнаваемо облегчается и меняется труд человека. Рыбак превращается в механизатора, освобождается от изнурительной работы. Кроме того, открываются реальные возможности применения рыбонасоса и в других районах промысла для лова, в первую очередь таких стайных рыб, как сардина, сайра, сельдь, мойва, у которых также проявляется положительная реакция на подводное или надводное освещение.

Новый вид лова кильки внедряется под руководством Ивана Васильевича Никонорова, по приглашению которого мы приехали, захватив свой громоздкий багаж. Это компрессор, акваланги, кино- и фотобоксы. Нас интересуют вопросы, решение которых позволит добывать еще больше рыбы. Во–первых, требуется опуститься на глубину, в гости к кильке, и посмотреть у как протекает прогресс лова. Во–вторых, нужно проверить влияние на кильку световых источников разной мощности и разного светового спектра. И, наконец, последняя задана — изучить реакцию рыбы на движущиеся лампы, а также на лампы, работающие в режиме, когда напряжение непрерывно изменяется.

Мы с Олегом уже имели опыт подобных работ. Он изучал реакцию весенней сельди на свет в Северной Атлантике, плавая на среднем рыболовном траулере. А мне в том же районе через иллюминатор «Северянки» привелось наблюдать отношение к свету зимней атлантической сельди. Установившееся в быту мнение, что рыба идет на свет, справедливо не для каждой пресноводной рыбы, а тем более для морской. Во всяком случае, после наблюдений из подводной лодки я могу утверждать, что зимнюю атлантическую сельдь на свет не приманишь, и если требуется разрабатывать новые виды лова, то надо искать какие‑то другие способы привлечения рыбы.

Стоял май 1960 года. В прошедшие зимние месяцы мы продолжали тренировки в бассейне, увеличивался и наш арсенал подводных технических средств. У нас в распоряжении были теперь два первоклассных «Конвас–автомата» с герметическими боксами, проектировался подводный буксировщик — носитель аквалангиста.

Каспийское море встречает неприветливо. Дует студеный ветер и разводит короткую, неприятную волну. Цвет воды здесь, в северной части моря, желтоватый. Это сразу бросилось в глаза после зелено–синего Черного моря или сине–серого Баренцева. Время до прихода в назначенное место используем для установки компрессора, который пришлось поместить на шлюпочную палубу около фальшивой трубы. Трубку, засасывающую свежий воздух, направляем в сторону от выходного отверстия выхлопных газов судового двигателя, чтобы в баллоны не попала окись углерода. Правда, на пути различных вредных примесей верным стражем нашего здоровья стоит очистительный фильтр, но он, к сожалению, не защищает от угарного газа. И поэтому дежурный у компрессора обязан внимательно следить за изменением направления ветра и соответственно поворачивать входную трубку компрессора.

«Ломоносов» полным ходом режет волны. Показательно, что такое имя носит немало исследовательских судов. Главный «Ломоносов» принадлежит Академии наук и совершает научные рейсы в Атлантическом океане. Другие «Ломоносовы», подобно нашему, бороздят воды внутренних морей и озер, разнося по ним память о великом предке.

Утром механик Дурындин заскочил в каюту и разбудил нас громкими возгласами: «Быстрее наверх. Тюлени!» Мы выбежали. На успокоившейся светлой глади моря черными бусинками виднелись сотни тюленей. От корабля они удерживались на почтительном расстоянии, не ближе 100—150 метров. Некоторые с непринужденной легкостью лежали на воде. Приятно пригревало солнце, и тюлени нежились, вбирая весенние порции ультрафиолета. На палубу вынесли ружье «Отставить!» — грозно крикнул Никоноров и погрозил кому‑то кулаком. Сквозь бинокль были хорошо видны забавные усатые морды, лоснящиеся в солнечных лучах. Конечно, нарушать эту ластоногую идиллию просто не хотелось.

«А у нас недавно был случай, — вдруг сказал появившийся на мостике моторист. — Сосем кильку рыбонасосом, и вдруг стоп! Подача рыбы прекратилась, а двигатель насоса весь затрясся от возросшей нагрузки. Остановили двигатель и осмотрели. Все в порядке. А когда подняли резиновый шланг, то не поверили глазам. К входному отверстию рыбонасоса был притянут тюлень. Он извивался, показывая острые зубы, но был плотно притянут к шлангу животом и самостоятельно освободиться не мог. Мы, конечно, ему помогли. А он, глупый, не понимал, и когда его опускали в воду, все силился укусить».

Мы шли в юго–западную часть моря на так называемый Сальянский рейд. Туда впадает полноводная Кура, воды которой в изобилии несут питательные органические вещества. Такой непрерывный процесс «удобрений» обеспечивает богатейшее развитие планктона — живого корма рыбы. Поэтому участок впадения Куры — это своеобразный рыбный питомник, один из богатейших на Каспии районов промысла.

На рейд входили днем. Сотни похожих друг на друга судов отдыхали на якорях, вернувшись с ночного промысла кильки. Часть из них теснилась у борта огромной плавбазы, буквально облепив ее. Сдав улов или получив продовольствие, рыболовный сейнер быстро «отскакивал» от базы, и его место занимал следующий. Просыхали конусные сети, на палубах гигантскими лианами громоздились шланги рыбонасосов.

Здесь рыболовная флотилия отстаивается днем. А с сумерками остроносые сейнеры идут на 20—30 миль в открытое море на промысел, становятся на якорь или ложатся в дрейф и включают освещение. Когда смотришь на эту армаду ночью, забываешь, что вокруг водная стихия, кажется, перед тобой раскинулся большой электрифицированный город.

Ночь. Темная, настоящая южная. Прохладный ветер напоминает о том, что в природе еще весна, а температура воды — всего четырнадцать градусов — предвещает нашей группе суровые испытания. Ультразвуковой рыбоискатель — эхолот—на глубине, в слое 25—40 метров, обнаружил скопление кильки и темной лентой изобразил ее на бумаге самопишущего регистратора. Застопорили ход. Огромный хобот — гофрированный шланг с укрепленными на конце двумя лампами — идет вниз. «Включить лампы, пустить насос!» — командует Иван Васильевич. И над спокойным морем, заглушая остальные звуки, понесся величественный рокот рыбонасоса. Через две–три минуты из выходного отверстия потек серебряный килечный ручеек. Подставленные ящики, как в сказке, начали наполняться рыбой.

Заглядываю за борт. Темная вода, в которой ничего не видно, и вдобавок холодная. «Что ж, начинать?» — поет над ухом Виктор. «Давай», — быстро отвечает Олег, влезая в шерстяную фуфайку. На добротное водолазное белье из верблюжьей шерсти мы натягиваем водонепроницаемые костюмы из тонкой резины. Костюм состоит из рубахи и штанов, соединяющихся на талии герметизирующим жгутом. Рубаха скроена совместно с мягким резиновым шлемом. Теплое белье и костюмы резко увеличили наш объем. Для компенсации возросшей положительной плавучести надеваем пояса со свинцовыми грузами. Каждому требуется разное количество грузиков, мне — шесть килограммов, т. е. двенадцать штук. Самому массивному из нас — Олегу — двадцать грузиков, или десять килограммов. Смачиваем ласты мыльной водой и с трудом втискиваем в них свои «резиновые» ноги. На спину грузной ношей садится акваланг. По палубе передвигаемся с трудом, но через мгновение, в соответствии с законом Архимеда, мы превратимся в «грациозных» амфибий.

Ночное погружение. На поверхности воды не будет видно всплывающих пузырьков. Использовать для связи сигнальную веревку нельзя, поскольку нас трое, и в узком участке наблюдений три веревки будут не помогать, а мешать. Правда, впоследствии мы опустили сигнальный конец — один на всех. А сейчас единственная надежда — друг на друга, на товарищескую взаимопомощь.

По висячему штормтрапу опускаемся в воду, руками оттягиваем резину шлема, выпуская собравшиеся в гидрокостюме пузырьки, и ныряем. Чтобы войти в воду, наклоняемся туловищем вниз, резким толчком забрасываем ноги вверх, как бы делая стойку. Этот маневр известен иногда под названием «толчок от бедер». Вес поднятых ног вдавливает аквалангиста в воду, и тут идут в ход ласты. Два–три размашистых гребка ластами, и мы переходим в состояние невесомости.

Под кораблем — 150 метров, где‑то внизу чуть проглядывает блеклое пятно лампочки. Медленно спускаемся вдоль хобота рыбонасоса. На глубине семи метров болезненно ощущаю, как тонкая пленка шлема втягивается в ушные раковины, вода давит неумолимым прессом. На пятнадцати метрах чувствуется резкое похолодание. Тут граница между слоями воды, нагретыми солнцем, и нижними, холодными. Идем еще ниже, и перед глазами встает неповторимая картина подводного царства, которое здесь, на Каспии, уже перестает быть владением Нептуна и приобретает нового хозяина — человека.

Вокруг лампы, в том месте, где свет сходится с тьмой, на периферии образовавшегося светового пятна, выстроившись частыми многоярусными и ровными, как на параде, рядами, движется килька. В большинстве случаев эта подводная карусель, если смотреть сверху, вращается против часовой стрелки. С приближением к лампе порядок движения нарушается, становится более и более хаотичным. Возле всасывающего отверстия рыбонасоса килька, как бы загипнотизированная светом, беснуется и, попадая в зону всасывания, увлекается потоком воды. Золотое солнце двух расположенных рядом подводных дамп, серебрящаяся килька, затянутые в цветную резину фигуры друзей, зеленый, переходящий в непроницаемую мглу фон, — все это создает неподражаемую игру красок, света и теней. Внезапно в руках Олега вспыхивает ослепительная молния — сделан первый подводный фотокадр. Оборачиваться назад, в темноту, не хочется. Хочется плавать рядом со светом. Примерно такое же чувство возникает, когда сидишь в лесу ночью у костра.

Однако все‑таки нужно проверить, как держится килька вдалеке от света. Включаю ручной герметичный фонарь и разворачиваюсь в темноту. Ничего не вижу, по–видимому, сели батареи. Нет, фонарь горит исправно, но его луч не оставляет никакой видимой световой дорожки. Вода очень прозрачна, в ней отсутствуют взвешенные частицы, которые могли бы отразить свет. Пустота. По–видимому, вся килька с этого участка собралась у источника света. Возвращаюсь обратно, вплотную к патрубку насоса. Втягивающая сила ощущается рукой примерно за полметра, однако рука сильнее. Можно даже держаться за край патрубка и преодолеть стремление насоса «выдать руку на гора». Любопытно, что плавающих у лампы рыб, потерявших голову от обилия света, можно брать руками. Такое поведение кильки вполне согласуется с положением академика И. П. Павлова животное реагирует не на все внешние факторы, а лишь на те, которые являются в данный момент сигналами возбуждения. По–видимому, в этом случае электросветовой сигнал преобладает над всеми другими раздражителями.

Для того чтобы обеспечить съемку под водой с прочного основания, наш механик прикрепил к всасывающей системе насоса пятиметровую трубу. Кинобокс с помощью шарнира устанавливался на свободном конце трубы. Фиксированное положение киноаппарата требовалось для того, чтобы впоследствии по кинограмме рассчитать скорость движения кильки, учесть время затухания или возгорания ламп, а также время возникновения концентрации рыбы. Кроме того, для экономии сил наблюдателей под водой на тросе была оборудована «посадочная» площадка — трапеция, похожая на цирковую. Она позволяла аквалангисту, свесив ноги, спокойно сидеть и наблюдать за происходящим.

Снимая под водой, мы были ограничены выбором сюжета и привязаны к единственному объекту — кильке. А вообще‑то подводная киносъемка — незаменимое средство для познания подводного мира. Наиболее выразительны и интересны подводные ландшафты, особенно вблизи скалистого берега. Здесь разнообразие рыб, растений, а на самом дне, правда не в Каспии, а в других морях, на подводных пляжах лежат красивые раковины, морские ежи или ползают крабы.

Особенно интересные съемки получаются в движении, когда пловец, перемещаясь над грунтом, держит в руках кинокамеру, мимо которой проплывают непрерывно меняющиеся подводные пейзажи. Предметы на киноизображении видны сначала смутно, но по мере приближения к ним постепенно проявляются их контуры, и, наконец, отчетливо различимые, они появляются в кадре. При этом хорошо ощущается расстояние до предметов и возникает эффект стереоскопичности киноизображения.

Удобное место для съемок — гроты и расселины скал. При съемке на просвет получаются замечательные силуэты скал, растительности и плавающих объектов.

А сейчас мы ведем ночную съемку. Закрыв лампы щитками, чтобы яркий свет не «забивал» изображения, мы в упор «расстреливаем» рыбу посменно двумя киноаппаратами. Нам удалось установить, что при использовании ламп с матовым покрытием концентрация рыбы уплотнялась и ее улов возрастал на 10—15 процентов. Увеличивался улов и при использовании затухающего света. Для этой цели пришлось применить реостат, который автоматически плавно изменял напряжение на лампе в пределах 110—50—110 вольт. При этом улов возрастал только при определенном соотношении циклов «нормальное горение — затемнение». Была также проверена одновременная работа двух рыбонасосов, отдаленных друг от друга на 20 метров. Удалось установить, что такое расстояние между светящимися точками недостаточно, так как при этом наблюдается некоторое взаимное отвлечение кильки светом. По предположению Никонорова это расстояние, видимо, следует увеличить до 40 метров.

На десятый день работы, когда патрубок насоса был опущен несколько глубже, чем обычно, а именно на 26 метров, я совершал обычное погружение вниз к киноаппарату. Со мной шел Виктор. Метрах в 20—22 я почувствовал щемящую боль в ушах и остановился, чтобы уравнять давление. Фыркаю носом в маску, чувствую облегчение и пикирую вниз. Резкая боль в правом ухе. Напрасно пытаюсь оттянуть шлем и впустить воду, его резина глубоко вдавлена в мои уши. Быстро всплываю, поддерживаемый Виктором, и на палубе сдираю с себя шлем. Из правого уха сочится кровь — разрыв барабанной перепонки. Вовсю ругаем плохую конструкцию гидрокомбинезона.

Причина полученной травмы проста. Изнутри к барабанной перепонке через носоглотку поступал воздух от легочного автомата- Снаружи через мягкую резину шлема на перепонку с такой же силой давила вода. Однако ниже глубины 20 метров эластичности уже изношенной резины не хватило, она так натянулась, что превратилась в жесткую преграду, препятствующую передаче наружного давления воды. Равновесие нарушилось, и при дальнейшем погружении барабанная перепонка оказалась поврежденной изнутри возросшим с глубиной давлением вдыхаемого воздуха. Обычно она разрушается при разнице давлений в 0,2 атмосферы и больше. У Виктора уши оказались прочнее или же шлем был лучшего качества. Но ему тоже на этот раз не повезло. На глубине, страхуя меня, он не успел поддуть воздух в маску, и она, подобно пиявке, вызвала кровоизлияние в глаз. Белок левого глаза стал ярко–красным. Вместе с Виктором мы теперь образовывали весьма колоритную группу. Разрыв перепонки — явление безусловно нежелательное, но, как оказалось, и не слишком тягостное. Промыв наружное ухо перекисью водорода, я изолировал его ватой, а через пять дней нырял.

Это было последнее ночное погружение. Под воду идем втроем Тусклые звездочки ламп с глубиной разгораются все ярче. Вокруг них в последнем хороводе движутся рыбные стада, загипнотизированные холодным сиянием. Ближе к центру стройная спираль смыкается, и, прощально сверкнув чешуей, рыбка за рыбкой исчезает в ненасытном чреве насоса. Зачарованные зрелищем, время от времени нажимаем на спусковой рычаг киноаппарата. И вот тут‑то и мелькнула поблизости огромная тень.

Стоп киносъемка. Словно сговорившись, разворачиваемся спинами друг к другу, вынимаем ножи. Снова тень. Ее размеры быстро сокращаются, и прямо на нас выскакивает и замирает от страха тюлень. Симпатичная, с усами морда, как у пса, глаза — бусинки, желтые хищные зубы и… ласты! «Здорово, коллега! Принимай гостей!» Но хозяин, забыв про этикет, со скоростью света рванулся вглубь. Следом мелькнула еще одна стройная фигура, по–видимому, хозяйки. Тюлени ворвались в освещенный круг по зову желудка — килька их любимое блюдо.

Разом очнувшись, начинаем жестикулировать. Олег похлопывает Виктора по лбу и показывает на киноаппарат. Виктор дергает за фотобокс, висящий у Олега на шее. Мне остается сигнальная веревка, и я передаю на корабль команду: «Увеличить напряжение!» Постепенно лампы разгораются ярче, и мы начинаем следующий этап наблюдений.

За две недели мы вполне обжили трапецию и чувствовали себя под водой совсем неплохо, исключая неудачную для меня и Виктора ночь.

В этой связи мне хочется упомянуть о выдающемся эксперименте, связанном с длительным пребыванием человека под водой, который был повторен и отечественными исследователями (подводный дом Института океанологии АН СССР и др.).

В сентябре 1962 года под руководством Жака Ива Кусто вблизи Марселя на дне Лионского залива в Средиземном море был установлен подводный «дом» на глубине 10 метров. В этом доме поселились два человека — Альберт Фалько и Клод Весли. Целую неделю, не выходя на поверхность, они находились в необычных для земных жителей условиях, проводя ежедневно по пять часов вне стен дома в обществе обитателей подводного царства. Подводный дом, внешне напоминавший перевернутую цистерну без колес, не был лишен некоторого комфорта Фалько и Весли имели возможность смотреть телепередачи, принимать горячую ванну, разговаривать по телефону. У них была библиотечка, радиоприемник и патефон. В цилиндрической стенке дома имелся открытый люк в виде широкой трубы, уходящей в воду, через который гидронавты могли входить по трапу в дом и выходить из него в море. С поверхности в цилиндр подавался воздух под тем же давлением, которое испытывает любое тело на глубине 10 метров. Благодаря этому вода даже через открытый нижний люк не могла вытеснить сжатый воздух и проникать внутрь дома. Общий вес оборудованного дома вместе со свинцовым килем составлял 5 тонн.

Главная особенность проведенного эксперимента состоит в том, что Фалько и Весли постоянно находились под давлением и во время прогулок по дну, и во время сна и отдыха внутри дома. Это позволяло им избегать каждый раз длительной и утомительной процедуры, связанной с декомпрессией.

По свидетельству Кусто, наиболее важный психологический эффект опыта состоит в том, что гидронавты очень быстро привыкли к новым условиям, к своему положению человеко–рыб, вжились в необычную обстановку, как‑то отдалились от земной жизни и не стремились связаться с надводным миром, игнорируя телевизор и телефонные звонки.

Самым ответственным моментом во всем эксперименте было возвращение подводников на поверхность. Длительная компрессия водолазов была заменена тем, что в последние три часа недельного эксперимента вместо обычного воздуха в подводный дом подавалась смесь, содержащая 80 процентов кислорода и 20 процентов азота. Эта смесь газов по процентному составу противоположна воздуху и весьма взрывчата, поэтому, кроме прочих испытаний, гидронавтам пришлось выдержать трехчасовой перерыв в курении.

Режим дыхания смесью, обогащенной кислородом, оказался благоприятным для быстрого выделения из крови через дыхательные пути избытка азота, и Альберт Фалько и Клод Весли благополучно поднялись на поверхность оживленными и веселыми. Эксперимент полностью удался и превзошел самые смелые ожидания.

 

РЯДОМ С ОСЕТРАМИ

Там, где мечут икру. — Один на дне могучей реки. — Истина из мутной воды.

На этот раз наш путь из Астрахани пролегал на север, к селу Каменный Яр в нижнем колене Волги. Моторные катера «Свердловск» и «Прогноз» шли вверх по разлившейся реке, попеременно таща на буксире дебаркадер — массивное деревянное сооружение. Две его каюты занимала научная группа, в третьей нашли приют акваланги и рыболовные сети. Мы двигались в гости к осетрам, отдаляясь от моря все дальше и дальше.

Чрезвычайно богат рыбой каспийский бассейн, и одно из его главных богатств — осетровые рыбы. Под этим названием объединены севрюга, белуга, осетр и стерлядь. Мне кажется, что комментарии попросту не нужны, если говорить о вкусовых и питательных качествах этой группы рыб. А икра? Бесподобная икра осетровых уже давно пользуется доброй славой и на мировом рынке снискала себе не меньшую известность, чем, скажем, парижские духи или швейцарские часы. Однако уловы осетровых постепенно снижаются и к настоящему времени по сравнению с 1913 годом упали примерно в 2 раза. И если на Каспии резко возросла добыча кильки, то этим вряд ли можно компенсировать снижение уловов такой высококачественной рыбы, как осетровые. Причиной этого бедствия некоторые считают падение уровня моря, который за последние тридцать лет понизился на 2 метра, другие обвиняют гидростроителей. Осетровые принадлежат к так называемым проходным рыбам, которые для продолжения рода временно покидают морскую обитель и проходят вверх по реке на место нереста. Таких избранных мест на Волге немного. Наиболее значительные из них располагались под Саратовом и Сызранью, но сейчас на пути встала гигантская плотина Волжской гидроэлектростанции. Сооруженный рыбоподъемник не всегда используется рыбой. Другая группа нерестилищ приютилась южнее Волгограда, у высокого правого берега реки в районе села Каменный Яр. Но оттуда пришел тревожный сигнал: в последнее время эти так необходимые для жизни рыбы площадки стали заноситься песком. Для того чтобы сохранить драгоценные запасы осетровых, требовались эффективные меры. Одно из решений, по–видимому, могло состоять в оборудовании искусственных нерестилищ и воссоздании на них всех условий, сопутствующих нересту.

Изучить некоторые из данных условий и поручалось нашей группе. Отличие этой работы от проводимых ранее исследований нерестилищ заключалось в попытке провести конкретные подводные наблюдения за икрой, ее распределением на глубине и за состоянием самого нерестилища. А может быть, посчастливится подсмотреть и за самим процессом нереста, за этим великим таинством природы? Но стоило только взглянуть на мутную волжскую воду, лениво раздвигаемую тупым носом дебаркадера, как становилось ясно, что в тайну нереста мы вряд ли будем посвящены. Ни прозрачности, ни, соответственно, видимости. Одно слово — половодье. Вобрав в себя сотни проснувшихся весенних рек и тысячи ручейков и поднявшись на восемь метров, Волга быстро катила вниз свои воды. Ее течение могло сурово обойтись с человеком, вторгнувшимся в речные пределы. Оно вырастало во вторую серьезнейшую помеху для работы под водой.

Разлившаяся Волга — это не только необъятная без конца и края вода. Это — проплывающие вдоль бортов, торчащие из воды зеленеющие деревья. Это — неповторимые оранжевые закаты в полнеба и бодрящая вечерняя свежесть. Сотрудники Каспийского института рыбного хозяйства — гидролог Виктор Яковлевич Горемыкин и ихтиолог Павел Дмитриевич Неловкин (фамилии как на подбор, подумалось мне) — не новички в этих местах, но и они всякий раз испытывали гипнотическое влияние весеннего волжского простора. А для нас, только что приехавших москвичей, это было радостным открытием неведомого мира Москвичей было трое — кандидат геолого–минералогических наук Давид Ефимович Гершанович, лаборант Валерий Журавлев и я. Кроме меня, к работе под водой был допущен Павел Неловкин, приезжавший зимой на «подводную» стажировку во ВНИРО. Однако заведомо трудные условия, в которых должны были совершаться погружения, пока не позволяли послать в воду новичка.

Утром 14 мая 1961 года с левого борта отвесной стеной встал Каменный Яр. Мы бросили якорь на глубине 4 метров. Где‑то под нами вдоль берега вытянулась сравнительно узкая полоса нерестилища. Примерно через месяц уровень воды резко упадет, и Волга обнажит интересующий нас участок. Но он нужен нам именно сейчас, пока он служит «родильным домом» для осетровых.

Измеряем гидрологические показатели. Температура воды — 9 градусов, течение — 1,2 метра в секунду, или, по–другому, 2,5 узла, видимость — 15—20 сантиметров. Одеваюсь возможно теплее, с помощью Валерия влезаю в гидрокомбинезон, на этот раз с устройством для передачи давления воды на уши, выполненным в виде трех резиновых трубок — капилляров, соединяющих околоушное пространство под шлемом с наружной средой. Теперь нужно утяжелиться, чтобы течение не смогло превратить меня под водой в «перекати–поле». Надеваю два пояса со свинцовыми грузами и еще подвешиваю с боков две массивные стальные скобы, выпрошенные у шкипера дебаркадера. Прибавив в весе сорок–сорок пять килограммов, шагаю в воду. В правой руке — две веревки. Одна играет роль кольцевой канатной дороги, соединяя опущенный в воду трап с якорной цепью. Другая — сигнальный конец для связи и, самое главное, для вытягивания аквалангиста наверх.

Сразу же возникла гамма знакомых ощущений. Тело, как на трале, выгнулось дугой по течению, и тут же ухудшилась подача воздуха. Перед стеклом маски возникла сначала зеленовато–желтая, потом темно–бурая, а у самого дна — черная вода. Крепко держусь за «канатную» дорогу и вместе с ней медленно ползу по грунту, влекомый течением. Сигнальный конец рванулся в руке: страхующий меня Давид Ефимович запрашивает сверху о самочувствии. Дергаю в ответ и не чувствую натяжения на другом конце веревки. Дергаю еще раз — и снова не получилось рывка Давид Ефимович, выступая в роли обеспечивающего впервые, услужливо травил сигнальный конец. Итак, связь нарушена. Ничего страшного, пока будем работать без связи. С усилием сосу воздух из загубника, прижимаю к маске циферблат глубиномера. Фосфоресцирующие цифры и стрелка отчетливо видны: всего 5 метров, но каких — темных, холодных, пытающихся утащить и запутать.

Ложусь на живот, прижавшись маской к грунту. Всматриваюсь в дно, но не вижу ничего, больше ощущаю руками. Под ладонями — щебень, довольно мелкий, каждая отдельная частица в среднем размером порядка нескольких сантиметров. Эти обломки твердой кремнистой осадочной породы, так называемой опоки, лежат на дне довольно равномерным слоем. Толщину слоя в нескольких местах измеряю кистью руки, втискивая ее вертикально между обломками до песчаного грунта. Она колеблется в пределах 12—15 сантиметров. Ощущаю еще одно неудобство — в маску попадает вода. Она просачивается где‑то около ноздрей и вот уже заливает глаза. Несмотря на окружающий сумрак, в окончательно ослепшего превращаться не хочется.

Обычный способ избавиться от воды в маске не представляет сложности: следует принять вертикальное положение и, откинув голову назад или перевернувшись на спину, глубоко вдохнуть и с силой выдохнуть через нос, приподняв в это время нижний край маски или надавив вниз на верхнюю часть стекла. Вытесняемая выдыхаемым воздухом вода выйдет. Сейчас же я просто не могу совершить эту процедуру, поскольку вынужден перемещаться по дну в одной–единственной позе — по–пластунски.

Нужно выходить наверх. Пытаюсь дать условный сигнал, с расстановкой дергаю три раза. Вместо ответа получаю изрядную порцию потравленной сверху веревки. Наверняка Давид Ефимович в этот момент считает, что я активно перемещаюсь по дну, и охотно выдает метр за метром сигнальный конец. Как же мне, отягощенному грузами, подняться на белый свет, если на мои сигналы не обращают внимания? Попробую сделать это самостоятельно. Стараюсь подниматься против течения по «канатной дороге». Медленно перебираю руками и в темноте подтягиваюсь в неизвестность. Минуты через две устаю настолько, что ритм дыхания нарушается и мне не хватает воздуха. Ослабевают руки, и я медленно скольжу по канату, а затем ластами упираюсь в щебень и ложусь лицом вниз. Что делать?

Освободиться от грузов и акваланга, чтобы всплыть, как поплавок, вряд ли удастся, поскольку руки заняты; мгновенно расстегнуть сразу все пряжки немыслимо, а при постепенном от них освобождении меня под водой подхватит течение, как только я перестану держаться за «канатную дорогу». Вдобавок ко всему начинаю мерзнуть. В этот момент сознаю собственную хрупкость и уязвимость. Один на дне могучей реки.

Самая большая опасность для аквалангиста заключается в нем самом — это внезапный приступ страха.

Решаюсь на крайность. Бросаю «канатную дорогу» и быстро спускаюсь по течению, вытягивая сигнальный конец на полную длину. Если все‑таки не удастся сигнализировать, буду освобождаться от тяжелой сбруи. Делаю три коротких и резких рывка и замираю. Страшно хочется подняться наверх. Секунд через десять повторяю сигнал и чувствую, как давление воды на тело возросло, подача воздуха стала еще хуже — меня тянут к дебаркадеру. Двумя руками вцепляюсь в спасительную веревку и жду, когда над головой забрезжит рассвет. Воздуха катастрофически не хватает. Отчего‑то вдруг я почувствовал пустоту и одиночество, словно очень долго шел сквозь голое осеннее поле. Это было настолько необычное состояние, что я забыл обо всем остальном, в том числе и об ощущении подкравшейся смерти, которое уже потеряло остроту и стало просто фоном для всех остальных мыслей.

Снова дергаю трижды. Наверху поняли, и вода вокруг забурлила — меня потащили очень быстро. Лишь только я показался у трапа, как несколько рук втащили меня на палубу. «Ну что там? Как?» — сыпались вопросы. А я содрал маску, сел на дощатую палубу и все вдыхал и вдыхал упоительный, неповторимый, земной воздух.

В такой мутной воде пришлось работать впервые. Езда на движущемся трале переносилась гораздо легче из‑за того, что было прекрасно видно происходящее вокруг. И еще, что было особенно ощутимо, не хватало «локтя» товарища. Наблюдения были внеплановыми, мои коллеги по лаборатории заканчивали монтаж и наладку фотоавтомата для съемки рыбы в Атлантике и не смогли выехать на Волгу.

Пока вызванный по телефону катер со звучным названием «Торпеда» спешил к нам на помощь, Павел Неловкин выставил специальную икорную сеть, а затем организовал контрольный лов рыбы, чтобы выявить этапы нереста. Сети принесли несколько красивых сильных и спокойных осетров, которые, попав на палубу дебаркадера, не бились в агонии, а солидно взирали на столпившихся вокруг людей. Самцов вернули реке, а трем «икряным» самкам Павел вскрыл брюхо. Икра была в последней стадии зрелости, готовая через несколько дней выполнять свое высокое назначение. Стало ясно, что массовый нерест еще не происходил, но что начнется он скоро. Однако единичные рыбы уже выполнили свой долг перед природой, о чем красноречиво свидетельствовали икринки, прилепившиеся на белом полотне икорной сети.

Вечером ели осетровый суп, на второе — осетровые котлеты. Упрашивать никого не приходилось. А я после утренних подводных упражнений чувствовал прилив аппетита огромной силы. Весь день на ум приходило высказывание Жака Ива Кусто о том, что аквалангист тратит больше калорий, чем, например, рабочий горячего цеха, и ему для нормальной жизнедеятельности требуется в день около двух килограммов мяса. Но после ужина мне стало ясно, что мясо можно вполне заменять осетриной. Пришла «Торпеда», и мы еще несколько раз погружались в разных местах нерестилища, общая площадь которого 31 гектар. Подводная лампа не столько освещала, сколько успокаивала. Полторы тысячи ватт позволили высветить пространство диаметром всего 15—20 сантиметров, за его пределами муть вставала непроницаемой завесой. Частицы нежной, мельчайшей мути легким налетом покрывали щебень. А в щелях между обломками притаились икринки. Их было много, и они выглядели, как ягоды брусники, рассыпанные на лесной опушке. Расстояние между отдельными икринками составляло в среднем 5—6 сантиметров. Реже икринки были приклеены на выступающих углах камней. Каждое неосторожное движение вызывало подъем мути со дна, потревоженный щебень из‑под рук перекатывался и легко уносился течением.

Икринки, только что осевшие на опоке, не были покрыты песком и поблескивали лакированной поверхностью. На клейкой поверхности более старых икринок осели песчинки. Рядом с большими осетровыми икринками приютились серые мелкие комочки — икра карповых рыб. Собираю образцы горной породы — опоки с икринками в молочный бидон, опущенный сверху, и дергаю за веревку. Бидон уплывает наверх. Высвечивая лампой дециметр за дециметром, ползаю по дну.

За двадцать минут погружения удавалось осмотреть в мутной воде около четырех квадратных метров. Подумываю о том, что в будущем вполне возможно и фотографирование участков дна, но только с помощью специальной насадки на объективе фотоаппарата, известной под названием контейнер чистой воды. При фотографировании насадка прижимается к объекту, мутная вода вытесняется контейнером, а световые лучи, идущие от объекта к фотоаппарату, фильтруются сквозь заключенную в насадке чистую воду. Пока мы не располагали такими насадками, да и задача наблюдений в мутной воде встала перед нами впервые.

Через день из нескольких извлеченных икринок выклюнулись личинки. Они беспорядочно плавали в белом тазу, еще раз подтверждая, что икра оказалась доброкачественной.

Во время последнего погружения я столкнулся с крупной рыбой, по–видимому, осетром. Сильное шершавое тело прошло вдоль лба, оцарапав кожу и сдвинув маску. На этот раз сквозь завесу несколько раз проглядывали смутные силуэты, напоминающие рыб. Я сразу вспомнил утверждение местного рыбака, что осетры–самцы после икрометания несут своеобразную караульную службу, защищая будущее потомство от возможных посягательств прожорливых пришельцев. Может быть, рыбак и прав. Ведь охраняет ревностно икру черноморский бычок–кругляк. Причем самец дежурит денно и нощно, ничего не ест и сильно худеет, а отгоняет посторонних, растопырив плавники, в основном за счет своего устрашающего вида. Во всяком случае, в последние минуты пребывания в волжской воде я передвигался по опоке, сжимая в руке нож, поскольку убедился в том, что, вопреки высказываниям многих ветеранов подводного спорта, и аквалангист под водой может стать объектом нападения, а на Волге — наверняка.

Моя встреча с осетром не повлияла на решение Павла Неловкина и Валерия Журавлева совершить пробное погружение с берега. Надев акваланг и войдя по пояс в воду, каждый из них имел возможность лечь на дно и воочию убедиться в том, что подводный мир на этот раз являет собой мрачную и однообразную картину.

Давид Ефимович в течение нескольких дней совершил серию береговых наблюдений, уточнив распределение каменноярских каменных гряд, на которых происходит нерест.

Главный вывод из нашей работы заключался в рекомендации создать опытные насыпки каменного материала в благоприятных для нереста участках в низовьях и дельте Волги. О строительном материале можно было не задумываться — опоки в большом количестве выступают в береговых обрывах Каменного Яра и легко доступны для разработки практически в любых количествах. Исследование же мест нереста путем подводных наблюдений с помощью электросвета — дело доступное, эффективное и перспективное.

 

НА ДНЕ МОРСКОГО ПОРТА

Подводные лабиринты. — Ихтиандры с дипломом инженера. — Рандеву под приколом.

Осенней ночью 1944 года Рига содрогалась от взрывов. Отступающие фашистские оккупанты в бессильной злобе разрушали заводы, мосты, причалы огромного порта. Спеша выполнить черное дело, фашисты даже не предупредили своего часового, охранявшего мост через Мугаву. Недавно его труп был найден в сторожевой будке, заглубившейся в ил в результате взрыва.

Причальная линия порта, одного из крупнейших на Балтике, перестала существовать. Через каждые тридцать метров она прерывалась гигантской воронкой. Неудержимой силой тротила бетонные плиты верхнего строения были сметены, опорные сваи причалов переломаны, отовсюду, словно хищные щупальца осьминогов, торчала скрученная и исковерканная металлическая арматура. Всего в порту после ухода немцев таких воронок насчитывалось двести семьдесят.

Парализованный порт — эту живительную артерию Латвии — требовалось как можно быстрее возродить к жизни. Аварийные отряды строителей забивали рядом с поврежденными сваями новые, укладывали прямоугольные плиты железобетона, протягивали стальные нити подкрановых путей. Через несколько месяцев порт ожил.

А сегодня в Даугаву заходят и швартуются у рижских причалов суда из Швеции, Ливана, ГДР и других стран. Многие флаги мира бывают здесь в гостях, день и ночь идут погрузочно–разгрузочные работы, порт трудится непрерывно. Почти два десятилетия по железобетонным плечам восстановленных причалов ползают могучие краны, проходят груженые составы. И вот… в одном месте просела плита, и другом — с шумом обрушилась в воду бетонная глыба. Что это — авария или просто остаток прежнего разрушения ?

Водолаз, пытавшийся пробраться между двух свай, с трудом увернулся от потревоженного им обломка, который рухнул, едва не придавив воздушный шланг. Идти дальше было опасно. Часть тринадцатого причала экспортного участка Рижского порта пришлось закрыть для эксплуатации. Простаивали краны, простаивали суда, ожидая разгрузки. Требовалось немедленное подводное обследование несущих конструкций причала.

И вот тогда технический отдел порта обратился в Государственный проектно–конструкторский и научно–исследовательский институт морского транспорта (Союзморниипроект), где недавно была создана группа подводных исследований, разрабатывающая аппаратуру для наблюдения в портовых непрозрачных водах. В эту группу в качестве руководителя перешел и я. Все, кто работал в подводной группе Союзморниипроекта, независимо от специальности, были в то же время аквалангистами. Перед нами стояла сложная цель — невзирая на мутную воду, обследовать подводную часть портовых сооружений.

Водолаз с его громоздкими свинцовыми галошами, привязанный к длинной кишке шланга и облаченный в медный колпак, рядом с аквалангистом выглядит под водой довольно архаично. Подобно медведю на цепи, он бродит по дну порта, вздымая облака мути, думая о том, чтобы не запутаться, не зацепиться за какой‑либо случайный предмет.

С появлением акваланга кончилась эра безраздельной монополии вентилируемого, т. е. шлангового, водолазного снаряжения. Аквалангист способен птицей парить под поверхностью воды в любом направлении, и, в отличие от водолаза, его движения могут совершаться во всех трех измерениях. Способный быстро перемещаться, пролезать и маневрировать в стесненных местах, ластоногий подводник производит осмотр любого объекта в несколько раз быстрее водолаза. Сложившаяся много лет назад методика обычных водолазных наблюдений казалась теперь настолько несовершенной и громоздкой, что только удивляешься запоздалому появлению акваланга. Новый аппарат можно иметь на каждом корабле, в каждом порту и при наличии подготовленных подводников погружаться в любое время, не прибегая к помощи специального водолазного бота.

Труппа подводных исследований (назовем ее сокращенно ГПИ) вступала в жизнь, когда авторитет акваланга был уже достаточно высок и в нашей стране стало появляться нужное для этого снаряжение. От холода под водой нас предохраняли гидрокостюмы марки ГКП-4 и безразмерные «Садко» с эластичными вставками. Темного цвета с желтыми вставками «Садко» выглядели настолько эффектно, что их новгородский тезка не погнушался бы облачиться в такой костюм во время визита к морскому царю. Импортная мода была представлена у нас костюмами фирмы «Дрегер», которая продала нам также наручные глубиномеры и переносную декомпрессионную камеру телескопического типа. Широкие обручи ее выдвигались один из другого наподобие подзорной трубы. Было у нас и французское оборудование фирмы «Спиротехник». Это, во–первых, два типа малогабаритных компрессоров с бензиновыми моторчиками для зарядки аппаратов сжатым воздухом. Один из них, «Циклон», весит 80 килограммов. Второй, ювелирно изготовленная малютка «Ализ», тянул и того меньше — всего 29 килограммов.

Мы располагали изящно выполненными подводными фонарями, питающимися от обычных батареек, и подводным телефоном, позволяющим иметь двухстороннюю связь между двумя аквалангистами и находящимся наверху руководителем погружений. Вернее, связь была полуторасторонняя, поскольку загубник мешал аквалангисту выговаривать слова тщательно, и его косноязычная и нечленораздельная речь не всегда была доступна пониманию.

В бассейне дважды в неделю продолжались столь необходимые тренировки, но главная наша задача теперь заключалась в создании техники, позволяющей надежно решить проблему, которую многие называли «мутным» делом.

При подводной фотосъемке качество снимков во многом зависит от правильной кадрировки, т. е. наведения аппарата на объект. Устанавливаемые на корпусе фотобоксов прицелы и рамочные видоискатели зачастую служат источником ошибок, так как не учитывают оптических искажений в воде. Для полной уверенности в успехе фотограф должен видеть снимаемое через объектив фотокамеры. Это условие становится особенно важным, когда приходится снимать в тяжелых условиях и каждый снимок требует кропотливой подготовки. Поэтому сотрудники нашей группы накали с того, что разработали бокс для фотоаппарата «Старт», в котором система зеркального наведения исключала ошибки наведения и позволяла снимать наверняка.

Вторая особенность — широкоугольный объектив фотоаппарата. Низкая видимость под водой заставляет снимать с коротких дистанций. Поэтому оправдано желание фотографа охватить одним снимком пространство пошире. Кроме того, в воде угол зрения объектива по сравнению с воздухом несколько уменьшается. Все это требует от объектива широкого угла охвата. Мы комплектовали фотоаппарат «Старт» вполне надежным объективом «Мир-1», позволяющим получать хорошие фотоизображения.

Следующая задача — подводное освещение. Использовав отечественный и зарубежный опыт, инженер нашей группы Володя Ментиков спроектировал подводную лампу–вспышку, иначе импульсный осветитель ИО-2 с гибким коленом, позволявшим изменять направление светового потока. Второе детище Володи — так называемый универсальный осветитель «Гидролуч», миниатюрный подводный прожектор, питающийся энергией от аккумуляторов.

Для осаждения мути перед объективом фотоаппарата было решено использовать коагулянты — химические вещества, вызывающие воссоединение и последующее осаждение взвешенных в воде частиц. Но эксперименты не дали желаемого результата, и тогда мы построили насадку искусственной видимости (НИВ). В принципе это довольно простая конструкция. К иллюминатору фотобокса приворачивается большой металлический ящик, расходящийся от объектива раструбом в форме усеченной пирамиды. Ящик перед съемкой заполняется дистиллированной водой. Прижимая насадку нижним основанием к объекту съемки, производят фотографирование. Мутная вода между фотоаппаратом и объектом физически вытесняется прозрачной водой, заключенной в насадке. Высота насадки обычно равна минимально допустимому расстоянию съемки, а угол при вершине пирамиды определяется углом зрения объектива в воде. На корпусе насадки монтируются и лампы, освещающие объект съемки. А если требуется получить панорамный снимок с большой площади, применим способ фотомонтажа, когда несколько мелких снимков склеиваются в один, подобно мозаике.

Подводное фотоизображение — красноречивый документ, подчас способный сообщить больше, чем водолаз. Особую ценность представляют снимки в мутной воде. Был разработан бокс для стереоскопического фотоаппарата «Спутник». Нас привлекал не пространственный эффект, возникающий при рассмотрении двух аналогичных снимков — стереопары, а то, что, обработав стереопару на специальном измерителе — стереокомпараторе, можно только по фотоизображению получить объемные координаты объекта — длину, ширину и высоту. Это — новое слово в водолазной практике, позволяющее несовершенные измерения, выполняемые человеком, заменить высокоточным инструментальным измерением.

Для ориентировки в непрозрачной воде и для учета пройденного под водой расстояния инженеры ГПИ создали «подводный лоцман» — небольшую приборную доску с встроенным в нее компасом и вертушечным измерителем, миниатюрным корабельным лагом.

В стадии конструирования находилась торпеда мирного назначения —- носитель подводного наблюдателя и киносъемочной аппаратуры. Разрабатывалось техническое задание на портативную подводную телевизионную установку и систему гидроакустической беспроводной подводной связи между аквалангистами. Таким был неполный объем работ группы подводных исследований.

Морские испытания действующих образцов нашей аппаратуры мы старались по возможности проводить в реальных условиях порта и потому охотно откликались на просьбы различных организаций, которые со временем стали обращаться к нам все чаще и чаще.

Первое испытание системы «фотоаппарат — насадка искусственной видимости» произошло в Новороссийске. Здесь строился Широкий пирс — гигантская эстакада, шагнувшая в Цемесскую бухту на колоннах–оболочках. Использование вместо свай полых железобетонных колонн было новым словом в строительстве морских портов, да и сами масштабы строительства были грандиозными. Гигантские колонны забивались в грунт вибропогружателями, затем каждую колонну осматривал водолаз, фиксировал ее хорошее состояние, и только после этого сверху укладывались плиты железобетона. Что может увидеть водолаз в сверхмутной воде и на основании чего он строит свое заключение? Этот вопрос возник у нас сразу по прибытии в Новороссийск. До этого здесь побывали сотрудники Ленинградского филиала нашего института, которые, используя акваланг, обнаружили на колонне трещину и, сфотографировав, представили ее комиссии. Этот единичный факт посчитали случайностью. Нам предстояло обследовать не одну, а около сорока колонн.

Накануне работ Володя Меншиков со своим другом Виктором Николаевым отправился побродить в окрестности города и принес с прогулки черепаху. «Знакомьтесь! — сказал он. — Это Дездемона! Она принесет нам счастье». Я же подумал, что если у нас все будет хорошо, то, конечно, не из‑за Дездемоны, а благодаря Володе, который был одним из лучших подводных пловцов Советского Союза. Под водой Володя работал непринужденно, с виртуозной легкостью, вселяя уверенность в товарищей по работе.

Был май 1962 года. Снова гидрокомбинезоны и теплое белье. В воде — радужные круги нефти, щепки и мусор. Болотный цвет воды говорит о многом. Опускаемся с железного трапа, закрепленного на краю пирса.

На дне порта — как в задымленном индустриальном городе. При погружении за стеклом маски сразу же возникла желтая пелена, быстро переходящая в непроглядную тьму. На глубине двух метров уже не было видно собственной ладони. Слегка помогали фонарики, узкий луч которых пробивался через взвесь примерно на метр. Но горе тебе, аквалангист, если твои ласты случайно коснулись дна! Мгновенно, подобно облаку атомного взрыва, с этого места клубами поднимутся мельчайшие частицы ила и через минуту встанут темным занавесом. Тогда жди несколько минут в неподвижности или уходи на другое, непотревоженное место.

Первым рядом с колонной погрузился Володя. Он всплыл через несколько минут и крикнул: «Есть!» «Что есть?» «Трещина!» Володя ужом проползал вокруг каждой колонны, прижимаясь маской вплотную. Вытекший из трещин белый раствор, продукт разрушения цементного камня, делал их хорошо заметными. Через час на плане пирса было отмечено несколько колонн с дефектами. «Это ваша фантазия. Никаких трещин наши водолазы не видели, — заявил нам прораб. — И нечего поднимать панику». Но мы были совершенно спокойны и ждали следующего дня, чтобы продолжить свое «темное» дело.

Подводное фотографирование в порту осложняется тем, что требует дополнительного технического обеспечения. Неподалеку от места съемки должен быть распределительный щит электросети, куда можно было подключить кабель, питающий освещение насадки искусственной видимости. Только впоследствии мы спроектировали насадку с осветителями, которые питались от серебряно–цинковых аккумуляторов, смонтированных на корпусе насадки. Кроме того, требуется организация рабочего места для обработки отснятого материала.

Наутро мы вновь опустились вниз к колоннам, но нам не повезло: проходящая мимо баржа внезапно открыла дно бункера и подобно бортовому залпу военного корабля с грохотом обрушила в воду рядом с колоннами несколько десятков тонн камня. Однако это суровое испытание не поколебало Володю и Виктора и не помешало им сделать несколько снимков на облюбованной заранее колонне. На ней оказалось несколько трещин, и строительство было временно остановлено, а свыше двадцати обнаруженных нами дефектных колонн подвергнуто реставрации. Обнаружить трещины на колоннах, ранее осмотренных водолазами, нам также помогло и время, прошедшее с момента забивки колонн. Дело в том, что водолазы осматривают колонны сразу после погружения, когда заметный белый слой на трещинах еще не успевает образоваться.

Работа в Новороссийском порту закончилась, и часть группы вернулась в Москву, а Володя Меншиков выехал в Туапсе, чтобы помочь сотрудникам Московского инженерно–строительного института произвести подводное фотографирование бетонных массивов туапсинского мола, сдвинутых с места штормом. Во время одного из погружений, нырнув к основанию массива, Володя обнаружил хвост боевой торпеды. Она выступала из‑под мола на одну треть, напоминая об ушедших в историю грозных временах Отечественной войны. Предполагалось, что это авиаторпеда, сброшенная самолетом–торпедоносцем. Совершив после падения так называемый мешок, торпеда погрузилась глубже заданной величины и вонзилась в грунт, не взорвавшись. Сфотографировав зловещий снаряд, Володя немедленно сообщил о находке начальнику порта.

Все это предшествовало наблюдениям в Риге, которые мы произвели в декабре 1962 года. Обозначив на причале границы сомнительного участка, я разглядывал ледовую корку, затягивающую поверхность воды. Мороз крепчал. Как ориентироваться под водой во мраке между сваями, когда они, как близнецы, похожи друг на друга? На ум пришло простое решение: начать с того, что прибить под водой на передние сваи участка фанерные номера и проводить обследование по порядку номеров. Обнаруженные дефекты замечать, а затем сфотографировать их с помощью насадки искусственной видимости.

Распространенное мнение о том, что вазелин или жир предохраняют под водой от охлаждения, неверно. Жир не держится на коже. Вода довольно быстро смывает его, оставляя лишь тонкую пленку, которая не только не защищает тело, но, наоборот, способствует потере тепла. Каждый выдерживал под водой не более двадцати минут из‑за того, что в первую очередь замерзали руки. Две пары шерстяных перчаток, защищенных сверху плотными резиновыми перчатками гидрокомбинезона «Садко», не спасали от холода.

Расстояние между двумя опорными сваями причального фронта не превышало одного метра. Это значительно облегчало работу. Осмотрев, вернее обшарив, одну сваю, можно было ощупью найти соседнюю. Между некоторыми сваями застряли глыбы железобетона, выставив крючья арматуры. Кое–где завалы мешали проникнуть дальше второго ряда. Поврежденных свай не оказалось, и мы пришли к твердому убеждению, что имели дело с остатками разрушенной во время воины конструкции. Мы сфотографировали несколько зависших глыб и продемонстрировали фото начальнику технического отдела Рижского порта с пожеланием тринадцатому причалу долгих лет здоровья. Участок, на который было наложено «вето», вновь вступил в эксплуатацию.

Летом следующего года мы снова оказались в Риге. На этот раз необходимо было осмотреть подводную часть пятнадцати (!) причалов Экспортного участка порта да еще головную часть Западного мола у места впадения Даугавы в Рижский залив. Стоял конец жаркого июля. Погода благоприятствовала нам и была нетипичной для этих мест — ни одного дождя за двадцать дней работы в порту. В состав прибывшей группы входили энтузиасты подводного спорта инженеры Павел Никитин, Валентин Панферов, Юрий Усков, Эдуард Шлисс и супруги Игорь и Ная Шляковы. Второй раз в составе руководимой мной группы женщина выступала в роли аквалангиста, и я могу с удовлетворением отметить, что Ная в этой экспедиции трудилась под водой на равных, ни в чем не уступая Игорю.

Осмотр каждого причала мы начали с противоположных концов, разделившись на две группы. Группы постепенно двигались навстречу друг другу, встречаясь где‑то посредине причала. Каждый причал был разделен на участки по шесть метров, предназначенные для осмотра за одно погружение. Осмотрев свои шесть метров, аквалангист всплывал, диктовал результаты осмотра для записи и погружался вновь. Разрушенные, а также реставрированные места осматривались особо, с пристрастием. Скурпулезно, день за днем, свая за сваей, причал за причалом, словно бобры, копошились мы под водой, отыскивая дефекты, составляя биографию причального сооружения. Иногда полученные нами данные расходились с техническим паспортом причала. И вот тогда для разрешения сомнений и постановки точного диагноза на помощь приходило «всевидящее око» — насадка искусственной видимости. Сейчас, когда немало дней проведено в мутной воде причалов, среди хлама и проволоки, можно сказать, что это была «высшая школа подводного пилотажа», после которой не страшно ничто. А польза для дела?

Польза есть. Порт получил от нашей группы солидный том отчета — характеристику состояния подводной части причалов и мола. Некоторые данные, например, обнаруженное отверстие в металлической шпунтовой стенке, сквозь которое высыпался грунт, заставили сразу начать ремонтные работы. Другие сведения использованы для определения очередности ремонта.

Однажды во время разгрузки греческого судна наш крановщик, поднимая груз, задел металлическое ограждение борта, и одна его секция рухнула в воду. Диспетчер пришел к нам и сказал, что капитан греческого судна предъявил иск и теперь порт должен платить штраф в золотой валюте: «Если можете — помогите». На причале и корабле толпились многочисленные зрители, а под юду ушел Эдик. Ему, опытному аквалангисту, приходилось работать в сложных условиях. Но надо же было случиться, чтобы при погружении Эдик попал пряжкой манометра прямо на выступающий конец длинной проволоки и в темноте нанизался на нее. Минут десять, изрядно поволновавшись, он освобождался, а еще десять минут разыскивал злополучную секцию. И нашел. Тот же крановщик поднял ее наверх, а окружающие Эдика портовики крепко жали ему руки.

Во время работ в порту каждый проводил под водой через день около трех часов. Для аквалангиста это было немало, и чувствовалось, что к концу работ ребята устали, но не падали духом. А романтика?

С ней было не хуже, чем где‑нибудь в Красном море. Чего стоит, например, змееподобный угорь, которого под водой Игорь Шляков поймал голыми руками. Удирая от человека, угорь застрял между прутьев старой корзины, где и был схвачен. Или встреча, которую пережил Эдик. Изучая место прошлого взрыва и пытаясь разобраться в сплетении арматуры и нависших глыб бетона, он вплотную столкнулся с подводным исполином. Луч фонарика выхватил из мрака глыбоподобную голову, шевелящиеся белесые усы и два выпуклых черных глаза, удивленно смотрящие на пришельца. Сом! Да не просто сом, а сомище! Огромный, как пещера, рот рыбы, казалось, вопрошал толстыми губами: «Кто ты и зачем пожаловал в мои владения?» Эдик вначале затаил дыхание, чтобы не испугать гигантскую рыбину шумом пузырьков выдыхаемого воздуха. А затем, не подумав, что он рискует многим, размахнулся и ударил сома заостренным металлическим щупом, которым мы производили замеры. Острие вошло, но сом могучим движением вывернулся вбок и торпедой пронесся мимо. Эдик всплыл с недоуменным выражением лица, держа в руке щуп, согнутый в вопросительный знак.

Кроме указанного выше, наша группа в 1961—1964 годах выполнила подводное обследование причалов в Мурманске, Таллинне, Клайпеде, Сочи, Владивостоке, Находке и Ванино.

 

СВИДАНИЕ С «ПАЛЛАДОЙ»

Перелистывая Гончарова. — «Дуб очень тверд, а чугун — как сыр».

Я с волнением прикасаюсь к форштевню погибшего корабля и замираю. Это — «Паллада», воспетый Гончаровым легендарный фрегат русского флота, закончивший свой путь на дне уединенной дальневосточной бухты. Разглядываю это дно сквозь стекло маски и вдруг ясно представляю, как тяжело садится на грунт огромный корпус раненного насмерть корабля, затягиваясь облаком потревоженного ила. Чувство пространства и времени мной потеряно. Образы, еще в детстве навеянные увлекательным романом, воплотились в волнующую действительность.

А надо мной в сиреневом мареве угасающего дня, будто стая перелетных птиц, поднимаются с глубины мои спутники. Мерно покачиваются ласты, строго, словно доспехи средневековых рыцарей, выглядит подводное одеяние, султанчики воздушных пузырей вздымаются над головами, а рядом — величественная «Паллада», усыпанная морскими звездами и актиниями. В торжественную встречу настоящего с прошлым врываются мажорные звуки гимна. Эта прекрасная для подводника музыка — ритмичное пение легочного автомата за спиной. Реальное перемешалось со сказочным. Заходящее солнце блеснуло на показавшемся над водой стекле маски, на втором, третьем… Гидронавты всплывают, возвращаясь на землю.

Многие корабли, подобно людям, имеют удивительную биографию. В их ряду стоит и фрегат «Паллада», история плавания которого запечатлена Иваном Александровичем Гончаровым.

Фрегат был спущен на воду в 1832 году и вошел в состав Балтийской эскадры, плававшей под флагом первооткрывателя Антарктиды — адмирала Беллинсгаузена. Первым встал на капитанский мостик «Паллады» молодой лейтенанту в будущем прославленный флотоводец, Павел Степанович Нахимов. На двадцать первом году боевой службы фрегат отправился в свое историческое плавание.

Выйдя из Кронштадта, попадая в жестокие бури, рискуя погибнуть на острых рифах,«Паллада» под парусами прошла Бискайский залив, обогнула мыс Доброй Надежды, пересекла Индийский океан, оставила позади Зондский архипелаг, Сингапур, Гонконг, острова Бонин–Сима, Шанхай, Манилу и пришла в японский порт Нагасаки. В бескрайних водных просторах трех океанов экипаж судна представлял собой как бы «маленькую Россию». Крепкая морская дружба помогла преодолеть все невзгоды и трудности необычного тогда путешествия.

Это был первый русский корабль, принятый в Стране восходящего солнца. На борту фрегата находилось русское посольство во главе с вице–адмиралом Путятиным, которое вело переговоры об открытии японских портов для русских торговых судов, о правах России на остров Сахалин, а также о принятии мер для обеспечения русских морских промыслов. И. А. Гончаров, уже снискавший к тому времени литературную известность, был дипломатическим секретарем посольства.

Разразившаяся Крымская война заставила прервать переговоры и изменила назначение фрегата, вернувшегося к русским берегам, чтобы защитить их от англо–французской эскадры. В мае 1854 года фрегат «Паллада» вошел в Татарский пролив и бросил якорь в заливе Императорская бухта. Вот как описывал И. А. Гончаров этот момент: «Мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными, берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом — из сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево длинными языками вдающиеся в берега. Вода не шелохнется, воздух покоен, а в море, за мысами, свирепствует ветер… В маленькой бухте, куда мы шли, стояло уже опередившее нас наше судно «Кн. Ментиков», почти у самого берега… Мы стали на якорь».

Шторм возле Кейптауна и ураган в Китайском море значительно потрепали корабль, и «Паллада» нуждалась в большом ремонте. Тщетно старались моряки провести «Палладу» в устье Амура — мешали мели и сильное течение.

К этому времени в Японское море пришел фрегат «Алана» — родная сестра «Паллады». «Палладу» разоружили, т. е. сняли пушки, боеприпасы и передали их на «Диану», туда же перешла и основная часть экипажа. Выли разобраны мачты и верхние строения корабля. А «Паллада», вернее ветхий ее остов, отправилась зимовать в Императорскую бухту, которая стала последним пристанищем корабля. Оставшиеся на фрегате моряки разбили на берегу маленькой бухточки палаточный лагерь, который потом был переоборудован в береговой пост. По сей день эта бухточка называется Постовая.

Две зимы морозы сковывали воду в бухточке, корпус корабля дал течь. И вот в 1856 году последовал приказ затопить фрегат, чтобы не дать неприятелю случая похвастаться захватом русского судна. Прибывший из Владивостока представитель командующего Тихоокеанской эскадрой мичман Разградский взорвал корму судна, и оно покорно легло на грунт.

Что осталось от «Паллады»? Как она покоится в своей морской колыбели? Эти вопросы беспокоили меня с того момента, как я подружился с аквалангом.

Конкретная идея о подводном походе на «Палладу»родилась у меня летом 1962 года в Ленинграде. Во время прогулок по залам Военно–морского музея мой однокашник по военно–морской спецшколе Владимир Тихонович Федотов, зная о моем увлечении подводными исследованиями, посоветовал обратить внимание на «Палладу». Хорошо изучивший наше дальневосточное побережье, Федотов подсказал, откуда лучше всего начинать поиск. Затем началось штудирование Гончарова, изучение заметок и материалов. Я выяснил, что на «Палладе» уже побывали водолазы — в 1888, 1914 и 1936 годах. А в 1940 году было даже принято решение поднять «Палладу» со дна как музейную ценность. И снова война вмешалась в судьбу легендарного корабля. Так и остался он лежать на дне залива, но теперь уже не Императорского, а залива Советская Гавань.

Мысленно я представлял себе облик фрегата. Во всей подготовке это было, пожалуй, самым легким делом, стоило только открыть томик Гончарова: «Я с первого шага на корабль стал осматриваться. И теперь, еще при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света через толстое в ладонь стекло. С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора; люки, куда люди как будто проваливаются; пригвожденные к стенам комоды и диваны; привязанные к полу столы и стулья; тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных; койки вместо постелей; отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища. Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице, чем на крепком парусном судне, в океане…

Странно, однако ж, устроен человек: хочется на берег, а жаль покидать и фрегат! Но если б вы знали, что это за изящное, за благородное судно, что за люди на нем, так не удивились, что я скрепя сердце покидаю «Палладу»!»

Запомнилась модель «Паллады», искусно изготовленная судовым фельдшером и переданная его женой в дальневосточный краеведческий музей имени Арсеньева во Владивостоке, а также картина Кузнецова, изображающая белокрылый фрегат, стремительно рассекающий волны. Железные суда уничтожаются морской водой за какие‑нибудь полвека, а деревянный корпус «Паллады» должен был сохраниться хорошо. Во всяком случае, мне очень хотелось этого.

И вот, очутившись на Дальнем Востоке через сто семь лет после гибели «Паллады», мы, сотрудники группы подводных исследований Союзморниипроекта, решили нанести визит знаменитому фрегату.

Наша группа обследовала подводную часть гидротехнических причальных сооружений в порту Ванино. Работа подходила к концу, и в одно из воскресений было решено идти на «Палладу».

Стояло солнечное августовское утро. Катер дрожал на синих волнах. Казалось, общее возбуждение передалось и ему. Несколько чаек следовало за нами. На крутом заросшем деревьями берегу бухточки Постовой возвышается чугунный крест. Это братская могила моряков и казаков, служивших на береговом посту. Тех, кто вдали от родных мест погиб от цинги, холода и лишений. Прежде чем спуститься под воду на поиск «Паллады», мы пришли к этой могиле. У подножия чугунного креста чьи‑то заботливые руки положили лесные цветы. Шелестят лиственницы, внизу голубеет залив. И только отдаленный гул порта нарушает здесь тишину и покой.

Постепенно вокруг нас собрались матросы со стоявших неподалеку кораблей в нарядной по случаю воскресенья форме. Обветренные, суровые лица, спокойные, внимательные глаза На всем лежала печать какой‑то особой торжественности. Казалось, что происходит незримая передача эстафеты из прошлого века в настоящий.

Ну а теперь к «Палладе» — основной цели нашей воскресной экспедиции.

На побережье Татарского пролива встречаются осьминоги. И хотя они на малых глубинах близ берега не достигают опасных размеров, на Востоке у них плохая репутация. Мы знали по литературе, что если водолаз настойчиво беспокоит осьминога, то последний стремится уплыть или закамуфлироваться, т. е. принять защитную окраску под цвет местности. Однако предосторожность не мешала, и перед погружением подводные ружья и ножи были приведены в боевую готовность.

Проверены и подводные фонари. Несмотря на хорошую прозрачность воды, солнечные лучи не проникают глубоко, а возможно, придется забираться внутрь корпуса корабля и фотографировать. А для этого берем под воду заключенный в герметичный бокс «Старт» и лампу–вспышку.

Зачастую морские рассказы о погибших кораблях, сдобренные значительной порцией фантазии, способны поразить ужасом воображение слушателей. Что же ждало нас?

Один за другим глубинные разведчики поднимают руку: «Готов к погружению!» Нас семеро — снова счастливое число. Вот она, заветная минута! Спускаемся в темную воду. В первой группе — четверо. Ясный свет сменяется сумерками. Идем от берега к середине бухты. Глубина десять, пятнадцать, двадцать… Давлением воды гидрокомбинезон сжимает все сильнее и сильнее, постепенно сдавливая железными объятиями.

Поиск продолжался недолго.

Примерно в ста метрах от берега на глубине 25 метров перед нами вырос утес. Подплыв ближе, мы увидели, что это носовая часть «Паллады», утратившей свой гордый вид. Фрегат лежал на боку кормой к берегу, чуть зарывшись левым бортом в песок. Простирающийся на высоту около десяти метров правый борт был вверху обломан. Когда‑то выдававшийся вперед бушприт и украшающая нос резная фигура отсутствовали. Убеждаемся, что внутрь корпуса проникнуть нам не удастся: палуба сильно разрушена, иллюминаторы слишком малы.

Исследуем корабль снаружи. Все металлические части, особенно чугунные и стальные, изъедены соленой морской водой. Устоял перед ней лишь дубовый корпус корабля, только кое–где тронутый древоточцами. Вспомнился отчет водолазов, погружавшихся здесь в 1914 году: «Дуб очень тверд, а чугун — как сыр».

Хорошо сохранилось якорное отверстие — клюз и носовые полупортики, сквозь которые когда‑то грозно проглядывали орудийные стволы. Белые актинии и красные морские звезды оживляют мрачную картину. На незваных гостей недобро и пучеглазо смотрят забившиеся в щели гигантские крабы.

Сразу поразили размеры корабля, мощь и добротность этого деревянного сооружения, не охватываемого одним взглядом. Левая сторона носа фрегата, не в пример правой, разрушена. По одиноко торчащим толстым ребрам — шпангоутам трудно полностью воссоздать облик отличавшегося изящными и стройными обводами быстроходного корабля.

Плывем к корме. Вдруг перед нами молнией сверкнул гарпун. Это Володя Чернышев не удержавшись, точно выстрелил в крупного ощетинившегося колючими плавниками бычка, сидевшего на обломке шпангоута

Средняя часть «Паллады», шириной 14 метров, где когда‑то размещалось 54 орудия и на палубе в жаркие дни обедали четыреста матросов, за истекший век разворочена якорями многих судов, почти целиком ушла в ил, и малейшее прикосновение к деревянным останкам поднимает облака мути. Поневоле вспоминается описанный Гончаровым момент перехода «Паллады» через экватор, поневоле.., потому что сейчас вокруг фрегата вода имеет температуру порядка пяти–шести градусов, и холод начинает проникать под гидрокомбинезон, сводит руки.

В руках нашего неуемного конструктора хитроумной подводной фотоаппаратуры Александра Рогова вспыхивает лампа–вспышка — сегодняшняя «Паллада» должна быть увековечена на фотографиях.

Кормовая часть корабля, лежащая ближе к берегу, изрядно повреждена морскими древоточцами и представляет собой отдельные зубцы, торчащие из грунта.

Убеждаемся, что подъем корабля невозможен — время сделало свою черную работу. Выдираем лист полуистлевшей медной обшивки, которой была обита вся подводная часть корпуса для защиты от древоточцев, разыскиваем несколько медных гвоздей и, наконец, с большими усилиями поднимаем наверх хорошо сохранившийся кусок почерневшего дубового шпангоута.

Последний раз проплываем над кораблем, который в суровых испытаниях всегда был кусочком русской земли и гордо пронес свой флаг от Балтики до Тихого океана.

Воздушные манометры неумолимо командуют:

«Воздух на исходе. Всплывать!»

И мы, словно перевернув последнюю страницу книги Гончарова, идем наверх.

Прощай, «Паллада»!