49

Через несколько минут Бейли, с тех пор как прибыл на Аврору полтора дня назад, оказался в четвертом по счету аврорском доме.

Дом Гремиониса выглядел меньше и неряшливее других, хотя на неискушенный в аврорских делах взгляд Бейли имел вид построенного совсем недавно. Отличительный признак аврорских домов — ниши для роботов — был, конечно, налицо.

Жискар и Дэниел быстро заняли свободные ниши и молча замерли там. Почти так же быстро Бронджи занял третью пишу.

Бейли удивлялся, как роботы избегают столкновений при выборе ниши. Надо будет спросить об этом Дэниела.

Гремионис тоже оглядел ниши, провел пальцем по усикам и сказал чуточку неуверенно.

— Ваш человекоподобный робот, наверное, не должен быть в нише. Это ведь Дэниел Оливо, робот доктора Фастольфа?

— Да, — сказал Бейли. — Он тоже был в числе героев фильма. По крайней мере, актер сыграл его роль хорошо.

— Да, я помню.

Бейли заметил, что Гремионис, как Василия, Глэдия и даже Фастольф, держался в некотором отдалении. Существовало как бы отталкивающее поле, невидимое и неощутимое, вокруг Бейли. Оно не позволяло космонитам приближаться к нему, и они, встречаясь с ним, обходили его. Интересно, сознавал ли это Гремионис, или это получалось у него автоматически?

А что они сделают со стульями, на которых он сидел в их домах, с тарелками, на которых он ел, с полотенцами, которыми он пользовался — просто вымоют или как-нибудь простерилизуют? Может, выбросят?

А как насчет общественного туалета — сломают и выстроят новый?

Он понял, что ударился в дурацкие крайности.

Что и как делают аврорцы — это их дело, ему нечего ломать голову. О, дьявол!

У него своих проблем хватает. Вот и сейчас эта заноза — Гремионис. Он примется за него после ленча.

Ленч был довольно простой, в основном, растительный, но Бейли впервые слегка забеспокоился. Каждое блюдо имело слишком резкий вкус. Морковь имела какой-то подчеркнутый вкус моркови, горох — гороха. Везде чуть-чуть чего-то лишнего. Бейли ел не очень охотно, стараясь скрыть легкую тошноту. Затем он обнаружил, что начинает привыкать к аврорской пище, и даже опечалился: когда он вернется на Землю, ему будет не хватать этих вкусовых тонкостей.

Но, возможно, когда земляне обоснуются на других планетах, эта пища, приготовленная по-космонитски, будет эталоном новых кулинарных рецептов, особенно, если у них не будет роботов, готовящих и подающих еду.

Тут он с неудовольствием подумал, что не «когда», а «если» земляне обоснуются на новых планетах и это если целиком зависит от него, детектива Илайджа Бейли. Ответственность за осуществление этого лежит на нем.

Ленч кончился. Робот принес влажные салфетки для вытирания рук. Салфетки оказались необычными: когда Бейли положил свою на тарелку, салфетка стала сперва тонкой, как паутина, затем поднялась вверх и исчезла в отдушине на потолке.

Бейли чуть не подскочил от удивления, и, раскрыв рот, следил за ее исчезновением.

— Это новинка, которую я только что приобрел, — сказал Гремионис, — но не пойму, нравится она мне или нет. Некоторые говорят, что это будет засорять отдушину, и грязь в конце концов, попадет в наши легкие. Изготовитель, конечно, ничего не говорит, но…

Бейли прервал его несколько ворчливо:

— Вы парикмахер, мистер Гремионис?

Гремионис покраснел до корней волос:

— Кто вам это сказал?

— Извините, если невежливо так называть вашу профессию. На Земле так обычно говорят, и это никого не обижает.

— Я дизайнер по прическам и одежде. Это признанная отрасль искусства. Я, в сущности, артист, художник.

Его палец снова прошелся по усикам.

Бейли сказал серьезно:

— Я обратил внимание на ваши усы. Это так принято на Авроре?

— Нет, но надеюсь, что будет. Многим мужским лицам можно придать больше мужественности и сделать их красивее и выразительнее с помощью искусного дизайна, покрывающей их растительности, и такой дизайн — часть моей профессии. На планете Паллас лицевые волосы обычны, но там их красят. Каждый волос красится отдельно, в разный цвет, чтобы получилась смесь, но это глупость. Краски со временем изменяются, и усы выглядят ужасно. Но все-таки это лучше, чем лысина на лице. Голое лицо крайне непривлекательно. Эту фразу я сам придумал и пользуюсь ею в разговоре с потенциальным клиентом. Она действует весьма эффективно. Женщины могут обойтись без лицевых волос, поскольку пользуются гримом. На планете…

Его быстрая спокойная речь действовала гипнотически, так же, как и его манера смотреть с подкупающей искренностью.

Бейли пришлось почти физически встряхнуться.

— Вы — роботехник? — спросил он.

Гремионис выглядел испуганным и чуточку смущенным тем, что его прервали на полуслове.

— Нет, отнюдь. Я пользуюсь роботами, как все, но не знаю, что у них внутри. Меня это и не интересует.

— Но вы живете на территории Института Роботехники.

— А почему бы мне не жить тут?

Голос Гремиониса стал более враждебным:

— Если вы не роботехник…

Гремионис сделал гримасу:

— Это же глупо! Когда Институт еще только проектировался, здесь предполагалось автономное общество: собственный транспорт, свои мастерские для его ремонта, свои роботы для работы в мастерских, свои врачи, свои строители. Персонал живет тоже здесь. Разве у меня плохая профессия, и я не должен здесь жить?

— Я этого не говорил.

Гремионис отвернулся, еще чувствуя обиду, и нажал кнопку, а затем, изучив многоцветную четырехугольную полосу, сделал что-то, отчего раздался щелчок. С потолка спустился шар и повис в метре от их голов, затем раскрылся, как дольки апельсина, и в нем началась игра красок, сопровождаемая мягким звуком. То и другое смешивалось так искусно, что ошеломленный Бейли скоро перестал разделять свет и звук. Окна затемнились, сегменты шара стали ярче.

— Не слишком ярко? — спросил Гремионис.

— Нет, — поколебавшись ответил Бейли.

— Это для фона. Я подобрал мягкую комбинацию, чтобы легче было разговаривать в цивилизованной манере.

Затем он быстро добавил:

— Перейдем к делу?

Бейли отвел глаза от этой штуки — Гремионис не назвал ее — с некоторым усилием и сказал:

— Да, если вы позволите.

— Вы обвинили меня, что я что-то сделал для обездвижения этого робота Джандера.

— Я расследую обстоятельства гибели робота.

— Но в связи с этой гибелью вы упомянули меня. И вы только что спросили, не роботехник ли я. Я понимаю, что у вас на уме. Вы пытаетесь приписать мне какие-то знания роботехники и построить дело против меня, как прикончившего робота.

— Могли бы сказать — убийцы.

— Робота нельзя убить. Но в любом случае, я не приканчивал его, не убивал: назовите, как хотите. Я вам сказал: я не роботехник. Я ничего не знаю о роботах. Как вы могли даже подумать…

— Я должен расследовать все связи, мистер Гремионис. Джандер принадлежал Глэдии, а вы дружны с ней. Вот связь.

— У нее может быть куча друзей. Какая же это связь?

— Вы утверждаете, что никогда не видели Джандера, бывая у Глэдии?

— Нет, ни разу.

— Вы не знали, что у нее есть человекоподобный робот?

— Нет.

— Она никогда не упоминала о нем?

— У нее полон дом роботов, самых обычных. Она никогда не говорила, что имеет какого-то другого.

— Прекрасно. У меня нет причин — пока — предполагать, что это неправда.

— Тогда скажите это Глэдии. Вот из-за этого я и хотел вас видеть: просить вас об этом, настаивать.

— Разве у Глэдии есть причины думать иначе?

— Конечно. Вы отравили ее мысли. Вы спрашивали ее обо мне в связи с этим делом, и она решила… она не уверена… Во всяком случае, она вызвала меня сегодня утром и спросила, не сделал ли я что-нибудь с роботом. Я говорил уже вам.

— Вы отрицали?

— Ясное дело! Отрицал со всей убедительностью, потому что я и в самом деле ничего такого не делал. Но я не могу ее убедить, и хочу, чтобы это сделали вы. Скажите ей, что, по вашему мнению, я тут ни при чем. Вы должны сказать ей это, потому что не можете без всяких причин портить мне репутацию. Я заявлю о вас.

— Кому?

— Комитету Личной Защиты, в Совет. Глава Института — близкий друг самого Председателя, и я уже послал ему полный отчет об этом деле. Я не стал ждать, понимаете. Я стал действовать.

Гремионис потряс головой, как бы показывая свою решительность, но, судя по выражению лица, сам не слишком верил в убедительность сказанного.

— Видите ли, здесь не Земля. Мы здесь защищены. Это у вас, с вашей перенаселенностью, люди живут в ульях, в муравейниках. Вы толкаете друг друга, душите друг друга, и это у вас в порядке вещей. Одна жизнь — или миллион — какая разница?

— Вы явно начитались исторических романов, — сказал Бейли, стараясь не показать недовольство.

— Конечно, читал, и там написано так, как оно есть. Иначе и не может быть на планете с миллиардами жителей. А на Авроре ценится каждая жизнь. Физически нас защищают роботы, поэтому у нас никогда не бывает нападений и убийств.

— Если не считать убийства Джандера.

— Это не убийство. Джандер всего лишь робот. А от вреда большего, чем нападение, нас защищает Совет. Комитет Личной Защиты очень неодобрительно смотрит на любое действие, которое несправедливо чернит репутацию или вредит общественному положению отдельного гражданина. Аврорец, действуя, как вы, имел бы серьезные неприятности. А что касается землянина…

— Я приехал для расследования, полагаю, по приглашению Совета. Я не думаю, что доктор Фастольф привез меня сюда без разрешения Совета.

— Возможно. Но это не дает вам никакого права переходить границы частного расследования.

— И вы намерены заявить это в Совете?

— Я намерен пойти к главе Института.

— Как его зовут, кстати?

— Келдин Амадейро. Я попрошу его рассказать об этом в Совете. Он член Совета, лидер глобалистской партии, так что для вас же лучше сказать Глэдии, что я абсолютно невиновен.

— Я бы хотел этого, мистер Гремионис, поскольку предполагаю, что вы и в самом деле невиновны, но как я могу сменить предположение на уверенность, если вы не позволяете мне задать вам кое-какие вопросы?

Гремионис заколебался, а затем с некоторым вызовом откинулся на спинку стула, заложив руки за голову:

— Спрашивайте. Мне нечего скрывать. А потом вы вызовете Глэдию прямо по моему трехмерному передатчику и скажете ей все, иначе у вас будут неприятности.

— Понятно. Но сначала скажите: давно ли вы знакомы с доктором Василией?

Гремионис замялся и с усилием произнес:

— Почему вы об этом спрашиваете? При чем тут это? Бейли вздохнул, и его унылое лицо стало еще печальнее.

— Напомню вам, мистер Гремионис, что вам нечего скрывать и что вы хотите убедить меня в своей невиновности, а я в свою очередь должен убедить в этом Глэдию, так что скажите, давно ли вы знакомы с доктором Василией. Если незнакомы, так и скажите. Но с моей стороны честно будет сказать вам, что доктор Василия утверждает, что вы знаете ее, и знаете настолько хорошо, что предлагали себя ей.

У Гремиониса был подавленный вид. Он сказал дрожащим голосом:

— Не знаю, почему люди делают из этого что-то особенное. Предложить — дело вполне естественное и никого другого не касается. Вы землянин, вот вы и поднимаете шум вокруг этого.

— Как я понял, она не приняла вашего предложения.

— Принять или отказать — целиком ее дело. Были такие, что предлагали себя мне, а я отказал. Подумаешь, какая важность.

— Ну ладно. Давно вы знакомы с ней?

— Лет пятнадцать.

— Вы знали ее, когда она жила в доме доктора Фастольфа?

— Тогда я был мальчишкой, — сказал Гремионис.

Он покраснел.

— Как вы с ней познакомились?

— Когда я закончил обучение как персональный художник, меня пригласили сделать дизайн ее гардероба. Ей понравилось, и она стала пользоваться моими услугами — исключительно в смысле одежды.

— Не по ее рекомендации вы получили свое теперешнее место официального художника для членов Института?

— Она признавала мою высокую квалификацию. Меня проверили другие, и я добился положения согласно моим достоинствам.

— Она рекомендовала вас?

— Да, — неохотно признал Гремионис.

— И вы только из благодарности предложили ей себя?

Гремионис скорчил гримасу:

— Это отвратительно! Только землянин мог подумать такое. Мое предложение означало только, что мне приятно его сделать.

— Из-за того, что она привлекательна и сердечна?

— Ну, — нерешительно сказал Гремионис, — я бы не сказал, что она сердечна, но, конечно, привлекательна.

— Мне сказали, что вы предлагаете себя всем без разбора.

— Это вранье. Кто это сказал?

— Не знаю, стоит ли мне отвечать на этот вопрос. Не думаете ли вы, что если я стану ссылаться на вас, как на источник некрасивой информации, то вы будете со мной откровенны?

— Ну, ладно, кто бы ни сказал — он соврал.

— Может, это было просто драматическое преувеличение. Вы многим предлагали себя до доктора Василии?

Гремионис отвел глаза:

— Одной или двум. Ничего серьезного.

— А доктор Василия была для вас чем-то серьезным?

— Ну…

— Как я понял, вы предлагали ей себя несколько раз, что полностью противоречит аврорским обычаям.

— Ох, эти аврорские обычаи… — яростно начал было Гремионис. — Послушайте, мистер Бейли, могу я говорить с вами конфиденциально?

— Да. Все мои вопросы имеют целью увериться, что вы не имеете отношения к смерти Джандера. Как только я буду удовлетворен, можете быть уверены, что я сохраню в тайне все ваши замечания.

— Вот и хорошо. Тут нет ничего плохого, ничего такого, чего я стыдился бы. Просто у меня сильное тайное чувство, и я имею на него право, верно?

— Абсолютно верно.

— Видите ли, у меня ощущение, что секс всегда лучше, когда между партнерами существует глубокая любовь и привязанность.

— Я думаю, это совершенно правильно.

— Тогда не нужно никого другого. Как вы думаете?

— Вполне вероятно.

— Я всегда мечтал найти отличную партнершу и больше не искать никого. Это называется моногамией. На Авроре она не существует, но на некоторых других планетах есть. И на Земле тоже, мистер Бейли?

— В теории, мистер Гремионис.

— Вот этого я и хочу. Я искал несколько лет. Время от времени я занимался сексом, и, сказал бы, мне чего-то не хватало. Затем я встретил доктора Василию, и она сказала мне… Знаете, люди часто откровенны со своими персональными художниками, потому что это очень личная работа…

— Ну-ну, продолжайте.

Гремионис облизал губы.

— Если то, что я скажу, выйдет наружу — я пропал. Она сделает все, чтобы я не получал больше заказов. Вы уверены, что все это относится к делу?

— Уверяю вас, что оно может оказаться исключительно важным.

— Ну…

Гремионис не выглядел полностью убежденным.

— Из деталей того, что мне рассказала доктор Василия, я сделал вывод, что она…

Его голос упал до шепота:

— Она девственница.

— Понятно, — спокойно сказал Бейли.

Он вспомнил, что по уверению Василии, отказ ее отца искалечил ей жизнь, и лучше понял ее ненависть к отцу.

— Это разожгло меня. Мне казалось, что я мог бы иметь ее для себя одного, и сам не хотел бы никого другого. Я не могу объяснить, как много это значило для меня. Это сделало ее в моих глазах сияюще-прекрасной, и я в самом деле очень хотел ее.

— И вы предложили ей себя?

— Да.

— И не один раз. Вас не обескураживал ее отказ?

— Это как раз подтверждало ее девственность и заставляло меня желать еще больше. Меня как раз и возбуждало, что этого нелегко добиться. Я не могу объяснить, но надеюсь, что вы поймете.

— Да, я прекрасно понимаю. Но наступило время, когда вы перестали предлагать себя доктору Василии?

— Ну, да.

— И начали предлагать себя Глэдии?

— Ну, да.

— Неоднократно?

— Ну, да.

— Почему такая перемена?

— Доктор Василия в конце концов дала ясно понять, что у меня нет никаких шансов, а затем появилась Глэдия, и она очень похожа на доктора Василию, и… так оно и случилось.

— Но Глэдия не девственница. Она была замужем на Солярии и здесь, на Авроре, как я слышал, экспериментировала довольно широко.

— Это я знал, но она… Она ведь солярианка и плохо понимает аврорские обычаи. Она это прекратила, потому что ей не нравится, как она говорит, «неразборчивость».

— Она сама говорила вам это?

— Да. На Солярии принята моногамия. Глэдия не была счастлива в браке, но она привыкла к этому обычаю и не нашла радостей в аврорской манере, когда познакомилась с ней, да и в моногамии, которой я хочу — тоже. Вы понимаете?

— Да. Но как вы встретились с ней впервые?

— Просто увидел. Когда она приехала на Аврору — романтическая беженка с Солярии — это транслировалось по гиперволновой программе. И она участвовала в том фильме…

— Да. Но ведь было что-то еще?

— Я не понимаю, чего вы еще хотите?

— Ну, попробую догадаться. Когда доктор Василия отказала вам навсегда, она не намекнула вам на альтернативу для вас?

— Доктор Василия сказала вам это?

— Не такими словами, но я думаю, что случилось именно так. Не говорила ли она вам, что было бы полезно посмотреть на новоприбывшую молодую леди с Солярии, которая стала подопечной доктора Фастольфа? Не говорила ли вам доктор Василия, что, по общему мнению, эта молодая леди очень похожа на нее, только моложе и сердечнее? Короче говоря, не советовала ли вам доктор Василия переключить внимание с нее на Глэдию?

Гремионис явно страдал. Он посмотрел в глаза Бейли и тут же отвел взгляд.

Бейли впервые увидел в глазах космонита страх. Он покачал головой. Не следует радоваться тому, что напугал космонита — это может повредить его объективности.

— Ну? — сказал он. — Я прав?

Гремионис тихо сказал:

— Значит, тот фильм не преувеличивал? Вы читаете мысли?

50

— Я просто спросил, а вы не ответили прямо, — спокойно сказал Бейли. — Прав я или нет?

— Это произошло не совсем так, не в точности. Она говорила о Глэдии, но…

Он прикусил губу и вдруг выпалил:

— Ну, в общем, это равносильно тому, что вы сказали. Вы точно описали все.

— И вы не были разочарованы? Вы нашли, что Глэдия действительно похожа на доктора Василию?

— В какой-то мере — да, — сказал Гремионис, — но не по-настоящему. Если их поставить рядом, сразу увидишь разницу. Глэдия гораздо деликатнее, воспитаннее и веселее.

— Вы предлагали себя Василии после того, как встретили Глэдию?

— Вы что, спятили? Конечно, нет.

— Но Глэдии предлагали?

— Да.

— И она отказала?

— Ну, да.

— И вы предлагали снова и снова. Сколько раз?

— Я не считал — четыре раза, ну, пять, а может и больше.

— И она каждый раз отказывала?

— Да. А что, я должен был предлагать снова?

— Она отказывала сердито?

— Нет, это не в ее характере. Очень ласково.

— Вы предлагали себя еще кому-нибудь?

— Что?

— Ну, коль скоро Глэдия вам отказывала, естественная реакция — предложить себя кому-нибудь другому. Раз Глэдия не хочет вас…

— Нет. Я не хочу никого другого.

— А почему, как вы думаете?

Гремионис энергично ответил:

— Откуда я знаю? Я хочу Глэдию. Это вроде безумия, но, я думаю, лучший вид его. Я был бы сумасшедшим, если бы не было этого рода безумия. Вряд ли вы это поймете.

— Вы пробовали объяснить это Глэдии? Она поняла бы.

— Нет. Я расстроил бы ее. Я смутил бы ее. О таких вещах нельзя говорить. Мне следовало сходить к психиатру.

— И вы ходили?

— Нет.

— Почему?

Гремионис нахмурился:

— У вас манера задавать самые невежливые вопросы, землянин.

— Наверное, потому, что я землянин и лучше не умею. Но я также детектив и должен знать эти вещи. Почему вы не были у психиатра?

Гремионис вдруг засмеялся:

— Скажу. Лечение было бы большим безумием, чем болезнь. Я лучше буду с Глэдией, которая отказывает мне, чем с любой другой, которая примет меня. Представьте себе, что у вас вывих в мозгу, и вы хотите, чтобы мозг так и оставался вывихнутым. Любой психиатр крепко взялся бы за меня.

Бейли подумал и спросил:

— Вы не знаете, доктор Василия в какой-то мере не психиатр?

— Она роботехник. Говорят, это близкое дело. Если знаешь, как работает робот, то это намек на то, как работает человеческий мозг. Так, по крайней мере, говорят.

— Вам не приходило в голову, что Василия знает о вашем странном чувстве по отношению к Глэдии?

Гремионис напрягся:

— Я никогда не говорил ей. Во всяком случае в таких выражениях.

— Я разве она не могла понять ваши чувства, не спрашивая? Она знала, что вы неоднократно предлагали себя Глэдии?

— Ну, она спрашивала, каковы мои успехи. Мы ведь очень давно знакомы. Я должен был что-то сказать. Но ничего интимного.

— Вы уверены, что ничего интимного? Она наверняка поощряла вас продолжать предложения.

— Знаете, когда вы сказали это, я, кажется, вижу все в новом свете. Не понимаю как вы ухитрились вложить это в мою голову. Теперь мне кажется, что она действительно поощряла меня. Она активно поддерживала мою дружбу с Глэдией.

Ему было явно не по себе.

— Мне это никогда не приходило в голову.

— Как вы думаете, почему она поощряла вас повторять предложения Глэдии?

— Я полагаю, она хотела избавиться от меня, хотела быть уверенной, что я больше не буду надоедать ей.

Он хихикнул:

— Хорошенький комплимент мне, верно?

— Доктор Василия перестала относиться к вам дружески?

— Наоборот. Она стала более дружелюбной.

— Она не пыталась советовать вам, как добиться успеха у Глэдии? Скажем, показать больше интереса к работе Глэдии?

— Нет. Работа Глэдии и моя очень близки. Мы оба дизайнеры, художники, только я работаю на людей, а она — на роботов. Это, понимаете, сближает. Иногда я не предлагаю и не получаю отказа, мы добрые друзья. Если подумать, это очень много.

— Доктор Василия не советовала вам интересоваться работой доктора Фастольфа?

— С какой стати ей советовать такое? Я ничего не знаю о его работе.

— Может быть, Глэдия интересовалась, и это возможность для вас войти к ней в доверие?

Гремионис сузил глаза, вскочил с почти взрывной силой, прошел в другой конец комнаты, вернулся и остановился перед Бейли.

— По-слу-шай-те! Я не самый умный человек на планете, но я и не полный идиот. Я вижу, куда вы клоните!

— Да?

— Вы добиваетесь моего признания, что доктор Василия заставила меня влюбиться…

Он помолчал, неожиданно удивляясь самому себе.

— И я мог влюбиться, как в исторических романах. А раз я влюблен, я мог бы узнать от доктора Фастольфа, как обезвредить этого робота Джандера.

— Но вы не думаете, что это так?

— Нет! — закричал Гремионис. — Я ничего не понимаю в роботехнике. Как бы мне ни объясняли ее, я все равно не пойму и не думаю, чтобы Глэдия понимала. Кстати, я никогда ни с кем не разговаривал о роботехнике, и никто ничего не намекал мне насчет нее. И доктор Василия ничего такого не советовала. Ваша насквозь гнилая теория не сработала. Забудьте о ней.

Он снова сел, сложил руки на груди и крепко сжал губы.

Если неожиданный взрыв чувств и нарушил план атаки Бейли, он ничем не показал этого.

— Я понимаю вас. Но все-таки вы часто виделись с Глэдией?

— Да.

— Вы повторяли свои предложения, и она не обижалась, а ее постоянные отказы не обижали вас?

Гремионис пожал плечами:

— Я предлагал вежливо. Она отказывала мягко. На что же обижаться?

— Как вы проводили время вдвоем? Секс исключался, о роботехнике вы не разговаривали. Что вы делали?

— Разве в дружбе нет больше ничего, кроме секса и роботехники? Нам было что делать. Во-первых, мы разговаривали. Она очень интересовалась Авророй, и я рассказывал. А она рассказывала мне о Солярии. Это адская дыра. Я скорее предпочел бы жить на Земле, не в обиду вам будет сказано. И еще ее покойный муж. Дрянной у него был характер. У бедной Глэдии была тяжелая жизнь. Мы ходили на концерты, я водил ее в Институт Искусства, и мы работали вместе, как я уже говорил вам, над ее и моими дизайнами. Честно говоря, я не думаю, что работа на роботов хорошо оплачивается, но у каждого, знаете ли, свое мнение. Ее, кажется, забавляло, когда я объяснил ей, почему важно правильно стричь волосы. У нее-то волосы не совсем в порядке. Но большей частью мы гуляли.

— Куда вы ходили?

— Никуда специально, просто гуляли. У нее такая привычка, потому что она воспитывалась на Солярии. Вы ведь были там? Там громадные поместья на одного—двух человек, не считая роботов. Можно пройти целые мили и никого не встретить, и Глэдия говорила — словно вся планета твоя. На Авроре такое ощущение у нее утратилось.

— Вы хотите сказать, что она хотела быть собственницей планеты?

— Глэдия? Конечно, нет! Она говорила только, что утратила ощущение быть наедине с природой. Сам я этого не понимаю, и я подсмеивался над ней. Конечно, солярианские ощущения нельзя перенести на Аврору. Очень много народу, особенно в городском районе Эос, а роботы не запрограммированы держаться вне поля зрения, как на Солярии. В сущности, все аврорцы ходят вместе с роботами. Ну, а я знаю несколько очень приятных мест, где мало народу, и Глэдия радовалась.

— И вы тоже?

— Только потому, что был с Глэдией. Аврорцы тоже много гуляют, но я, должен признаться, не любитель. Сначала у меня ныли мышцы ног, и доктор Василия смеялась надо мной.

— Она знала, что вы ходите на прогулки?

— Да, я однажды пришел, хромая, и пришлось объяснить в чем дело. Она смеялась и говорила, что это хорошая идея, и что лучший способ уговорить партнера по хобби принять предложение — это ходить вместе. «Держитесь, — говорила она, — и она отменит свой отказ и сама предложит себя». Этого, правда, не произошло, но постепенно я и сам полюбил прогулки.

Он, похоже, преодолел свою вспышку злости и теперь был в хорошем настроении.

Он даже улыбался, видимо, вспоминая прогулки, и Бейли тоже улыбался в ответ.

— Итак, Василия знала, что прогулки продолжаются?

— Полагаю, что да. Я начал брать выходные в среду и четверг, потому что это соответствовало выбранному Глэдией графику, и доктор Василия иногда шутила над моими СЧ-прогулками, когда я приносил ей какие-нибудь эскизы.

— Доктор Василия никогда не присоединялась к прогулкам?

— Конечно, нет.

— Я думаю, вас сопровождали роботы?

— Ясное дело. Один мой, один Глэдии. Но они шли стороной, а не по пятам — по аврорской привычке, как говорила Глэдия. Она хотела солярианского уединения. Я вынужден был согласиться, хотя сначала у меня болела шея — я вертел ею, чтобы видеть, со мной ли Бронджи.

— А какой робот сопровождал Глэдию?

— Не обязательно один и тот же, и он держался и стороне, так что я не вступал с ним в разговор.

— А как насчет Джандера? Он когда-нибудь ходил? Вы бы в этом случае его запомнили?

— Человекоподобного? Конечно, запомнил бы. Но он никогда не ходил с нами. Я думаю, она считала его слишком ценным для таких обязанностей, которые выполнит любой обычный робот.

— Вы тоже так считали?

— Это ее робот. Мне нет до него дела.

— Вы ни разу не видели его?

— Нет.

— И она ничего о нем не говорила?

— Я не помню такого случая.

— Вас это не удивляло?

— Нет. Зачем говорить о роботах?

Бейли пристально взглянул в лицо Гремиониса:

— Вы никогда не задумывались об отношениях Глэдии и Джандера?

— Вы хотите сказать, что между ними был секс?

— Вы были бы удивлены?

— Такое бывает, — флегматично сказал Гремионис. — Ничего особенного. Человек может иногда пользоваться роботом, если захочет. А человекоподобный робот, наверное, человекоподобен полностью.

— Полностью.

— Ну, тогда женщине трудно устоять.

— Но перед вами она устояла. Разве вам не досадно, что она предпочла вам робота?

— Ну, если так и было — а я не уверен, что это правда, — горевать не о чем. Робот и есть робот. Женщина с роботом или мужчина с роботом — это просто мастурбация.

— Вы честно не знали об этих отношениях и не подозревали?

— У меня даже мысли такой не было.

— Не знали или знали, но не обращали внимания?

Гремионис нахмурился:

— Опять вы на меня нажимаете. Чего вы от меня хотите? Вот вы сейчас вбили это мне в голову, и напираете, и мне начинает казаться, что я, может, и задумывался о чем-то таком. Но я ничего этого не чувствовал, пока вы не начали задавать вопросы.

— Вы уверены?

— Уверен. Не изводите меня.

— Я вас не извожу. Просто я хотел бы знать: если вы знали, что Глэдия регулярно занималась сексом с Джандером, и знали, что она никогда не возьмет вас в любовники, возможно ли, чтобы вы не хотели устранить Джандера, к которому ревновали?

В этот миг Гремионис распрямился, как пружина, и бросился на Бейли с громким нечленораздельным криком. Бейли инстинктивно откинулся назад и упал вместе со стулом.

51

Сильные руки тотчас же подняли его. Бейли понял, что это руки робота. Как легко забыть о них, когда они неподвижно и молча стоят в нишах! Однако, это был не Дэниел и не Жискар, а Бронджи, робот Гремиониса.

— Сэр, — сказал Бронджи несколько ненатуральным голосом, — я надеюсь, что вы не ушиблись?

Где же Дэниел и Жискар?

Ответ пришел сам собой. Роботы быстро поделили работу между собой.

Дэниел и Жискар быстро сообразили, что опрокинувшийся стул меньше повредит Бейли, чем обезумевший Гремионис, и бросились на хозяина. Бронджи, видя, что он там не нужен, стал помогать Бейли.

Тяжело дышавшего Гремиониса роботы Бейли осторожно обездвижили, полностью сковав все его движения. Он сказал чуть ли не шепотом:

— Отпустите меня. Я овладел собой.

— Да, сэр, — сказал Жискар.

— Конечно, сэр, — сказал Дэниел почти медовым голосом.

Они опустили руки, но некоторое время не отходили от него. Гремионис огляделся, поправил одежду и сел. Он все еще прерывисто дышал, и волосы его были в беспорядке.

Бейли стоял, положив руку на спинку стула.

— Простите меня, мистер Бейли, — сказал Гремионис. — Я утратил контроль над собой. Со мной не случалось такого за всю мою взрослую жизнь. Вы обвинили меня в ревности. Порядочный аврорец не должен употреблять это слово, но мне не следовало забывать, что вы землянин. Оно встречается только в старинных романах, да и то обычно после первой буквы ставится тире. У вас, конечно, не так, я понимаю.

— Я тоже прошу прощения, мистер Гремионис, что мое полное незнание аврорских обычаев привело меня на неверный путь. Уверяю вас, что такой ляпсус не повторится.

Он сел.

— Наверное, больше не о чем говорить.

Гремионис, казалось, не слышал его.

— Когда я был маленьким, я иногда толкал других и меня толкали, но роботы и не думали разнимать нас.

— Если позволите, — сказал Дэниел, — я объясню, коллега Илайдж. Было установлено, что полное пресечение агрессивности в очень юном возрасте ведет к нежелательным последствиям. Поэтому некоторые игры, включающие физические соревнования, разрешались и даже одобрялись при условии, чтобы не было ощутимого вреда. Роботы, ухаживающие за малышами, программировались так, чтобы они различали степень вреда, который мог быть причинен. Я, например, в этом смысле программирован неправильно и не гожусь для охраны малолетних, и Жискар тоже.

— А в юношеские годы такое агрессивное поведение пресекается? — спросил Бейли.

— Да, постепенно, когда уровень вреда может повыситься, и желательно развитие самоконтроля.

— К тому времени, — сказал Гремионис, — когда я поступал в высшую школу, я, как и все аврорцы, прекрасно знал, что соревнование индивидуумов основано на сравнении их мыслительных способностей и таланта…

— А физических состязаний никаких? — спросил Бейли.

— Они есть, но лишь такие, которые не включают умышленного физического контакта с намерением нанести увечье. Но со времени своей юности я никогда ни на кого не нападал, хотя у меня было к этому множество случаев, уверяю вас, но до этой минуты я всегда умел владеть собой. Правда, никто никогда не обвинял меня в… этом.

— В любом случае, — сказал Бейли, — ничего хорошего из нападения не получится, если рядом с каждым соперником стоит робот.

— Конечно. Тем более оснований для меня стыдиться, что я утратил самоконтроль. Надеюсь, вы не упомянете об этом в своем рапорте.

— Будьте уверены, я никому не скажу. Это не относится к делу.

— Спасибо. Вы сказали, что интервью кончено?

— Думаю, да.

— В таком случае, вы скажете Глэдии, что я ни при чем в деле Джандера?

Бейли заколебался:

— Я скажу ей, что это мое мнение.

— Прошу вас, скажите убедительнее, чтобы она была полностью уверена в моей непричастности, особенно, если она была привязана к роботу из сексуальных побуждений. Я не могу вынести, если она подумает, что я р… Она солярианка и может так подумать.

— Да, могла бы, — задумчиво сказал Бейли.

— Но видите ли, — быстро заговорил Гремионис, — я ничего не понимаю в роботах, и ни доктор Фастольф, ни доктор Василия, и никто другой ничего не говорили мне о том, как они функционируют. Я имею в виду — у меня не было никакой возможности разрушить Джандера.

Бейли, казалось, глубоко задумался, а затем сказал с явной неохотой:

— Мне ничего не остается, как только поверить вам. Я ничего не знаю. Возможно — я говорю это без намерения оскорбить — вы или доктор Василия, или вы оба, лжете. Я слишком мало знаю о внутренней природе аврорского общества и потому легко могу оказаться в дураках. И все-таки я могу только поверить вам. Но я не могу сказать Глэдии, больше того, что, по моему мнению, вы ни в чем не виноваты. Я могу сказать только «по моему мнению». Я уверен, что она найдет это достаточно убедительным.

— Ну, тогда я удовлетворюсь этим. Если это может помочь, я дам вам слово аврорского гражданина, что я невиновен.

Бейли чуть заметно улыбнулся:

— Я не стал бы сомневаться в вашем слове, но моя работа требует только объективных доказательств.

Он встал:

— Не истолкуйте неправильно то, что я вам скажу, мистер Гремионис. Вы просите меня, чтобы я успокоил Глэдию, потому что вы хотите сохранить ее дружбу?

— Очень хочу, мистер Бейли.

— И вы намерены снова предложить себя ей?

Гремионис покраснел:

— Да.

— Могу ли я дать вам совет, сэр? Не делайте этого.

— Держите ваши советы при себе. Я не намерен следовать им.

— Я хочу сказать — не делайте этого по обычной официальной процедуре, а просто обнимите да поцелуйте ее.

Бейли опустил глаза, чувствуя непривычное смущение.

— Нет, — сказал Гремионис убежденно. — Ни одна аврорская женщина не потерпит такого. И мужчина тоже.

— Мистер Гремионис, не забывайте, что Глэдия солярианка. У них другие обычаи и традиции. На вашем месте я бы попробовал.

Бейли смотрел в пол, скрывая внезапную ярость. Кто ему Гремионис, чтобы давать ему такой совет? Зачем советовать другому сделать то, что он, Бейли, мечтал сделать сам?