Солнце еще не успело доползти до зенита, когда Клод заметил, что дорога совершенно безлюдная. Лошадь, которую дала ему Берта, уже начинала выбиваться из сил, и вместо галопа они давно уже передвигались шагом, отчего в груди у всадника снова поселилось холодное и цепкое ожидание погони.

Дорога была прямая, без каких-либо побочных тропинок, ответвлений и расщелин. И совершенно заброшенная. Клод вспоминал, как однажды в детстве поехал с отцом в одну из деревень, зараженных оспой. Люди умирали там один за другим, а здоровые давно уехали, оставляя зараженных на произвол судьбы. К приезду врача уже некому было ездить по той дороге, ведущей в деревню: она стала зарастать травой и мелкими кустарниками, выбоины от копыт покрылись пылью, а в колеях от колес телег стояла вода. Маленький Клод ежился от страха под отцовским плащом, сидя в докторской карете. Он до сих пор помнил обезображенные оспинами лица, исхудавшие руки, хватавшие его за одежду, мольбы о помощи, о скорой смерти. И эта пустынная дорога вмиг воскресила в нем то, чего он вовсе не хотел вспоминать.

С холмов вдалеке начинал спускаться туман. Высокая трава вокруг уже немного утопала в молочном дыму, а скрученные стволы деревьев постепенно приобретали зловещие очертания. Солнце уже должно было подняться довольно высоко, но из-за тумана, наползавшего, как лавина, можно было различить только сияющий диск вдалеке. Решив дать лошади передохнуть, Клод спешился, отвел ее на ближайший луг и пошел по обочине.

В пыли и грязи еще виднелись нагромождения разных следов, в траве можно было разглядеть остатки пожиток, которые не успела поглотить черная земля. Город покидали в спешке — все, как и рассказывал Дик. Клод шел обратно их направлению, пока не уперся в столб, к которому оказалась прибита дощечка с неумело нарисованным черепом и скрещенными костями — предупреждение о смерти.

— Совсем как в детстве, — вздохнул Клод, снова перебирая непрошенные воспоминания, и на миг ему даже показалось, что он снова слышит поучающий голос отца.

— Не отворачивайся, — говорил он, когда маленький Клод в ужасе пытался сбежать от орды больных и умирающих. — Смотри на них, смотри на их болезнь, на их смерть. Они ничем не отличаются от тебя, помни это. Помогая им, ты помогаешь себе.

Но Клод прекрасно знал, что не в состоянии помочь ни себе, ни кому-то еще. Только животный страх переполнял его тогда, да, впрочем, и теперь.

— Боже милостивый, — торопливо прошептал он первое, что пришло на ум, силясь вспомнить слова молитвы. — Помоги мне.

Уединение его нарушило ржание лошади, и сердце тут же ушло в пятки. Обернувшись, Клод увидел свою лошадь, которая после трапезы отправилась искать всадника. Но стук копыт по сбитым камням напомнил ему о страхе быть пойманным, и, обуреваемый страстями, он вскочил на лошадь и поспешил дальше.

Обещанные полдня пути заметно растягивались. Туман укутал все плотным покрывалом, и очень скоро все вокруг дальше вытянутой руки покрылось пеленой. Лошадь, которую Клод про себя любовно окрестил Бусинкой за масть серую в яблоках, даже не пыталась идти чуть быстрее, чем шаг. Не в силах больше выносить тревожное ожидание и в стремлении усмирить его хоть какой-то деятельностью, Клод снова спешился и повел Бусинку под уздцы. Но едва они прошли пару метров, как лошадь встала на дыбы и чуть ли не вырвалась из рук. В недоумении Клод посмотрел по сторонам, но туман уже окружил их белой стеной. Еще пару метров спустя руки уперлись в решетку какого-то забора, и Клод понял, что где-то свернул с дороги. Бусинка снова поднялась на дыбы и заржала.

— Чего ты так боишься, милая? — спросил ее всадник, но в это же мгновение подул сильный ветер и туман на миг рассеялся.

Перед ними лежало старое кладбище. Стены древних фамильных склепов сплошь увивал плющ, кресты кое-где покосились или почти обрушились. На некоторых могилах виднелись истлевшие останки цветов. Среди всех выделялся свежий холмик, почти полностью покрытый белыми лилиями.

— Это всего лишь кладбище, Бусинка, — ласково погладил Клод лошадь по шее. — Тут некого бояться.

Но Бусинка не желала успокаиваться. Она била копытом и все еще норовила снова встать на дыбы. Поняв, что лучше скорее вернуться на дорогу, Клод было развернулся, но тут краем глаза заметил какое-то движение в ворохе лилий. Присмотревшись, он заметил белый пушистый хвост, похожий на лисий.

— Это все из-за «Лисьей норы». Мерещится теперь, — одернул он сам себя и решительно пошел к дороге, пока туман не опустился снова. Но стоило ему отвернуться от кладбища, как белая стена обступила их, будто никуда и не пропадала.

Дорога под ногами появилась так же незаметно, как и исчезла. Сообразив, что кладбище обычно располагается недалеко от города, Клод, воодушевленный близостью цели, шел куда быстрее, и Бусинка, успокоившись, покорно шла следом за ним.

— Мы уже совсем близко, — приговаривал он то ли себе, то ли ей. — Скоро все будет хорошо. Скоро.

Постепенно из тумана перед ними выросли каменная стена и дубовые ворота города, запертые на засов снаружи. Прямо под воротами дремал какой-то щуплый старик в лохмотьях, больше походивший на бродягу. Оставив Бусинку, Клод подошел к воротам и осмотрел засов. Похоже, его опустили в тот же день, когда последние люди покинули Тремолу, а было это очень давно. Дерево давно рассохлось, а сам засов казался вросшим в пазы.

— Придется искать другой вход, — решил про себя Клод и повернулся к лошади.

— Н-не придется, — возразил ему бродяга, поднимаясь с земли. Ростом он оказался заметно выше Клода, худощавый, но полон какого-то непонятно откуда взявшегося достоинства. — За-за-зачем тебе Т-тремола, п-парень?

— Мне некуда больше идти, — ответил Клод первое, что пришло ему на ум.

Старик внимательно осмотрел его с ног до головы.

— Т-ты войдешь, н-но лошадь останется, — заключил он. — Запомни, что никто больше не покидает Тремолу.

Ворота распахнулись настежь, будто и не были никогда заперты.

Клод в нерешительности посмотрел на открытый путь. Расставаться с лошадью было жаль да и глупо отправляться в город пешком, но сама Бусинка вдруг разделила мнение привратника: лошадь встала на дыбы, вырывая поводья и отчаянно выбивая копытами ямы в пыльной старой дороге. И вдобавок ржала так, будто ее вели на скотобойню.

— Прощай, Бусинка, — ласково сказал ей Клод, безуспешно пытаясь успокоить. Наконец, рука его разжалась, выпуская поводья. — Не бойся, — добавил он то ли ей, то ли себе. Но Бусинка не стала его дослушивать. Освободившись от всадника, она тут же умчалась обратно по дороге и скоро вовсе пропала в тумане.

— Зачем мертвому городу привратник? — спросил он, проходя мимо стража.

— Не задавай вопросов, — бросил тот, опускаясь на пыльную дорогу и снова погружаясь в сон.

Поежившись от сырости, Клод осторожно, будто на ощупь, прошел под тяжелыми сводами врат и сразу же оказался в разгаре буднего дня. Он представлял себе маленький тихий городок, но даже в Анрисе не встречал такой суеты: люди то и дело бегали взад-вперед, таская всевозможные горшки, обрезы тканей, подгоняя телеги, груженые снедью, бочками с вином и пивом. Ураган из повозок, людей и крика закружил Клода, увлекая в сторону от кутерьмы, пока ему, наконец, не удалось облокотиться на ближайший фонарный столб, чтобы удержаться на ногах. Здесь можно было отдышаться и осмотреться. Все люди будто бы въезжали в ворота, но оглянувшись, Клод не увидел ни ворот, ни крепостной стены: за его спиной раскинулся базар, от шума которого закладывало уши. В недоумении Клод было замер на секунду, а потом обратился к первому попавшемуся торговцу, маленькому и круглому как круги сыра, которые он тащил с собой:

— А где же выход из города? Городские ворота только что были здесь, — он указал куда-то позади себя.

— Ворота? В своем ли ты уме, парень? — хриплым прерывистым голосом каркнул торговец. — Это же самое сердце Тремолы, до окраины ты доедешь только к первой свече.

— Какой свече? — не понял Клод, но торговец уже освободился из его хватки и поспешил со своими сырами в самую гущу торгов.

В поисках нового собеседника путник снова стал озираться по сторонам, на этот раз замечая двухэтажные дома с резными фронтонами на фасадах и стенами, увитыми плющом, широкую площадь, вместившую рынок, вымощенную брусчаткой и дающую начало всем дорогам, разбегавшимся по городу. Если присмотреться еще внимательнее, то можно было бы заметить в самом ее центре памятник и небольшой фонтан, но Клод не был любителем достопримечательностей. На этот раз выбор его пал на одного из мальчишек, снующих в пестрой рыночной толпе.

— Эй, малец, что такое первая свеча? — спросил он, держась за грязную и местами рваную рубашку. Но мальчишка только потер чумазую щеку.

— Не знаю я, отпусти.

— А если так? — не сдавался Клод, доставая из кармана несколько су. Глаза мальчика загорелись, он перестал дергаться и посмотрел в лицо путника.

— Свечи в фонарях зажигают каждый вечер. Только в Тремоле их начинают зажигать с окраины города, а первая свеча на закате загорается в самом далеком фонаре, почти у кладбища, — за ответ он тут же получил монетку и спрятал в необъятных просторах своих не менее грязных и рваных штанов.

— Странно, повсюду ведь уже газовые фонари, — задумчиво протянул парень. — Свечами лет десять никто не пользуется.

Мальчишка пожал плечами и снова попытался вырваться, но без особого успеха.

— А почему я вошел в ворота и оказался на площади, в самом центре? — спросил Клод, но мальчик насупился и скрестил на груди руки.

— Один вопрос — одна монетка.

К попрошайке отправился еще один су. Клод поймал себя на мысли, что будто кормит голубя.

— Я не знаю, — пожал тот плечами, спрятав монету в карман. — Еще вопросы?

— Твои ответы слишком дорого мне обходятся, — заметил Клод, отпуская его. В животе вдруг пронзительно заворчало, и Клод вспомнил, что в последний раз ел только у Берты.

Мальчик посмотрел на него со смесью жалости и разочарования.

— Поесть можешь в таверне «Три лилии», тут недалеко. Вот за тем поворотом, — он махнул рукой через весь рынок в сторону темно-зеленого здания с огромными узкими окнами. — Спроси там жареного в яблоках гуся и всего за пять су получишь похлебку из картошки, хлеб, кусок мяса, если повезет, и, может, даже комнату на ночь. Ну, бывай, — махнул он рукой на прощание и поспешил слиться с толпой.

— Спасибо! — крикнул Клод ему в след. — А как тебя зовут?

Но тот уже не ответил: грязная рубашка и необъятные шаровары быстро растворились в толпе. Клод усмехнулся и запустил руку в карман, обнаружив, что пожертвовал улицам Тремолы далеко не три монетки. В другом кармане деньги, к счастью, оказались, но насчиталось только пять монет — ровно столько, сколько стоил обед, по словам мальчика. Надеясь, что удастся выпросить у хозяина комнату для ночлега, Клод отправился в указанном направлении. Зеленое здание оказалось приютом для обездоленных детей, откуда, возможно, и был проводник Клода, а сразу за его углом начиналась узкая кривая улочка, в которую даже не поместился ни один фонарь. Но днем тут было достаточно светло, чтобы найти таверну под вывеской, на которой мелом были нарисованы лилии. Клод очень удивился, заметив, что рисунок, скорее, осыпается, чем смывается — неужели тут так редко идут дожди?

В самой таверне было уютно, но темновато, несмотря на свет, льющий из пары окон. Потолок тяжело нависал почти над самой головой, толстые стены кое-где немного выступали, образуя небольшие альковы, но большая часть помещения была открыта и сплошь уставлена грубыми деревянными столами, за которыми теснились люди. Старый колокольчик на входе даже не звонил, когда Клод вошел внутрь, но взгляды всех посетителей тут же оказались прикованы к нему. Не понимая, в чем причина такой чести, он поспешил сесть за стол недалеко от входа, но внимания меньше не стало. К нему подошел хозяин — высокий и высохший, с богатыми пшеничными усами, но абсолютно лысой головой.

— Добро пожаловать! — его бархатистый голос эхом раскатился по умолкшему залу. — Чего изволите?

— Гуся в яблоках, — отчеканил Клод. — А у вас есть комнаты?

— Вот это номер! — отозвалась компания из-за столика неподалеку. — Эй, Лукас, а почему мы ни разу гусятины у тебя не ели?

— Вы приезжий? — прищурился хозяин, внимательно изучая гостя и игнорируя комментарии. — Давненько у нас не было таких.

— Да уже лет десять! — подал голос кто-то от соседнего стола, но в полумраке таверны рассмотреть было сложно.

— Каких десять, двадцать не хочешь? — ответили ему откуда-то справа.

— Давненько, — тихо, но с нажимом повторил хозяин, и голоса смолкли. — Комнаты есть, но стоят дороговато.

— Мне только на одну ночь, — пролепетал Клод, протягивая горсть монет и надеясь, что мальчишка его не обманул.

— Зови меня Лукас, — широко улыбнулся хозяин, и Клоду показалось, что зубы у него какие-то треугольные, как звериные клыки.

Принесенная похлебка оказалась наваристой и сытной, хлеб мягким, а баранья нога даже вполне сносно прожаренной, хотя Клод подозревал, что после целого дня дороги и голодовки ему любая снедь покажется пищей богов. Но долго ею наслаждаться ему не дали. Не прошло и десяти минут трапезы, как к нему подсел парень с ярко-рыжими волосами и нагловатой улыбкой. Клоду он сразу не понравился.

— Надолго к нам? — тут же спросил он, принимаясь за баранью ногу. Клод хотел было одернуть незваного гостя, но потом подумал, что все равно бы не осилил такое количество мяса, и промолчал. Только кивнул в ответ.

— Очень странный выбор, — не унимался сотрапезник. — А где ты остановился? Уж не у старого ли скряги Лукаса?

Клод снова не ответил и лишь кивнул, не отрываясь от своей похлебки.

— Меня зовут Марк, — вытерев об себя ладонь от жира, он протянул ее Клоду для пожатия. — А ты один из самых молчаливых людей, которых мне доводилось встречать.

— Аналогично, — пробубнил Клод с набитым ртом, пожимая протянутую руку. — Клод.

— Итак, раз уж мы теперь знакомы, не хочешь стать моим компаньоном?

Клод поднял на него вопросительный взгляд. Марк рассмеялся и отщипнул еще мяса.

— Это значит, что у меня есть отличная квартирка неподалеку по очень приятной цене, — пояснил он. — А тебе как приезжему куда милее было бы платить за комнату по два су в месяц, чем целый франк за ночь у скряги Лукаса.

— Ты кого это скрягой назвал? — спросил вдруг недовольный низкий голос над их головами. — Мало того, что питаешься тут бесплатно, так еще и хаешь мою добрую душу! — Гладкое лицо Лукаса под пшеничными усами побагровело. — А ну, пошел вон!

— Ты не можешь меня выгнать, — нагло заявил ему Марк, резко развернувшись лицом к лицу. — Я гость у стола этого почтенного господина, — кивнул он на Клода.

А Клод тем временем поспешил набить рот едой, чтобы уж точно не принимать участие в конфликте. Только кивнул на вопросительный взгляд Лукаса и довольный — Марка.

— Ладно, — нехотя обронил хозяин и ушел от стола.

— Ну, так как? — весело спросил Марк у Клода, едва Лукас скрылся в дверях кухни. — Согласен?

— Я уже заплатил за эту ночь. Разве что завтра.

— К чему тянуть? — не унимался Марк. — Я заберу твои деньги у Лукаса, дружище, — с этими словами он поднялся из-за стола и направился на кухню.

Клод замер в напряженном ожидании. Что-то внутри него настойчиво требовало залезть под стол и сделать вид, что его нет, но Клод пока сопротивлялся. Какое-то время было тихо, а потом раздался жуткий звон и грохот, будто сами черти решили сплясать среди кастрюль и половников. Послышался рев раненого зубра и из дверей, как ошпаренный, выскочил Марк.

— Ах ты, проходимец! — разорялся Лукас. — Мало того, что скрягой назвал, так еще и денег он захотел! И так ошиваешься тут каждый божий день! Прохвост! Пошел вон отсюда!

Пробегая мимо стола Клода, Марк улучил минутку и бросил ему:

— Извини, друг, но забрать деньги у этого скряги все равно что вылечить ипохондрика. Приходи завтра днем на площадь…

— Вон, я сказал! — оборвал его Лукас, швырнув кастрюлю для пущей убедительности.

— В полдень, — напомнил Марк и скрылся за дверью.

Солнце еще едва ли коснулось горизонта, когда Клод, обессилевший, но сытый и вполне довольный, упал на подготовленную постель. Сон мгновенно забрал его, хотя тревожное ощущение того, что он что-то забыл, никак не хотело оставлять его душу. Ему все еще слышались звуки погони, а местами казалось, что тогда, в сундуке, его все-таки увидели и теперь это лишь бредовые сны, преследующие его в тюрьме. Но постепенно дыхание выравнивалось, паника сходила на нет и вместо кошмаров приходило долгожданное забытье.