Замок Сеан Корад Дал Кайс воздвигли на холме, избранном много веков назад Святым Луа для первого в Северном Манстере крупного монашеского поселения. Удобная для слежения за вылазками лимеркийских викингов, также называемых в Эйре остманами, крепость собирала в своих стенах отроков, из которых вырастали будущие вассалы и побратимы риага. Для каждодневных тренировок дворянских сыновей состроили обширное ристалище, где юноши обучались мастерству конной езды, стрельбе из лука и военным наукам. Но чаще всего воспитанники и сами отпрыски Кеннетига упражнялись в фехтовании. Вот уже пару лет обращению с мечом юнцов обучала Блатнайт, под крылом которой оказался десяток ровесников Бриана, иногда с небольшой разницей в возрасте. Тощие, упитанные, высокие, малые и совсем ещё субтильные ученики выстроились на расчищенной от снега площадке в шахматном порядке, а мечи в их руках секли воздух то так, то эдак под мерные удары барабана.

— Подшаг. Мах! Передней, ещё. Задней. Задней проходящей. И-и-и закрылись! — Блатнайт, избавившись от тяжести своих неподъёмных лат, мерила широкими шагами ристалище. Её руки судорожно махали из стороны в сторону, задавая ритм, а тяжёлый взгляд горящих глаз метался от одного воспитанника к другому. — Рывок! Так. Флойрас, медлишь! Смена стойки. Выше мечи!

Раскрасневшиеся и взмокшие подростки с каменными лицами повторяли заученные финты, удары и фазы атаки в сотый раз, но наставница неизменно подлавливала их на ошибках.

— С плеча! Отскок. Закрылись двурогой стойкой. Канаир, гарда на уровне уха! Силёнок не хватает — так ешь за двоих! Тощий, как трость, а гибкий, как бревно.

Воздух свистел под сталью, вторя барабанному бою. Втоптанный снег под ногами окропляли частые капли пота.

— Шаг. Укол. Бросок из плуга. Сгибаем кисть, ну! Диармад, что за халтура? Выдохся? — Блатнайт оказалась перед одним из учеников, на вид совсем ещё зелёным. — Я спрашиваю, это всё, что ты можешь? — мальчик остановился, глаза мельком встретились с взором наставницы и тут же вперились в пространство за её плечом. — Молчишь? Иди на скамью, раз ты не ровня остальным. Мы ждём!

Помотав головой, чтоб стряхнуть обильную испарину, юнец молчаливо продолжил повторение фигур, хотя движения выходили нескладно и крупно дрожали руки.

— Надо же какой дерзкий, — ухмыльнулась Блатнайт, наконец отстав от мальчонки. — Ваш характер у меня на ристалище никому не нужен, запомните. На поле брани ваша задача — в точности выполнять приказы, иначе сдохнете.

Минув ряд упражняющихся, воительница подкралась к одному из учеников, и навершие меча, спрятанного в ножны, больно ткнуло ему под лопатку.

— Ты, с какого боку подрезаешь? — оробевший подросток повторил только что проделанный выпад. — А правильно — с левого, неуч! Какой рукой пишешь? — не выдержав взгляда Блатнайт, парень потупил глаза. — Я жду ответа! Какой? — левая ладонь нерешительно оторвалась от рукояти. — Всё ясно. Покуда не переучишься, забудь про тренировки под моим началом. На скамью, быстро!

Сцепив руки за спиной, женщина вернулась на привычное место перед учениками.

— Я передумала. Все леворукие — двадцать кругов по ристалищу! И отжаться сорок раз прежде, чем встать в строй. — Блатнайт обожгла взглядом заскучавшего барабанщика, и удары вновь стали гулкими и ритмичными. — Зачем только я взялась муштровать малолетних сосунков? Вам бы в салки гонять с крестьянскими детишками, а не мечами тут махать! Но что поделаешь? В суровые времена зрелые мужи в недостатке. Кто знает, когда ваши старики падут от вражьих рук?

Поредевший строй отроков продолжал отрабатывать приёмы: ученики делали то подшаг вперёд, то отскок назад, лезвия мечей кололи и рубили воображаемых врагов, блокировали удары из высоких, средних и низких стоек. Кто-то из мальчишек начинал хрипло покашливать, явно поддаваясь простуде.

— Бьём в кисть. Контратака. Теперь батман. Зеркальная защита. Почувствуйте ритм и своё тело. Атла, откуда берём? Наоборот, идиот! Не сердись! — Блатнайт пихнула в плечо невнимательного юнца, потерявшегося в череде движений. — Я велела успокоиться. Перечить вздумал? Наглец! — воспитанник, вдохнув поглубже, отогнал наворачивающиеся слёзы. — Кто распустит мне сопли, отправится к мамке с концами!

Наставница дала знак барабанщику прерваться.

— Так, встали парами! Тренируем сцепления стоек и атак. Учитесь оценивать расстояние между собой и противником. Помните: вы мелкие с короткими ручонками, и рослый воин достанет вас на безопасной для себя дистанции. Единственная возможность — навязать ближний бой.

Ножны Блатнайт с силой ударили по дрожащему мечу ослабшего Диармада, остриё зарылось в снег.

— Ты труп! Я велела тебе выйти из строя! Экий нахал! — воительница нервно посмеялась. — Отчего язык проглотил? Боишься меня? Так найди другого учителя! Как я устала! Вестимо, проще быть добренькой и не драть глотку на морозе. Вот только иначе вас-дурней не натаскаешь! И разве я кого силой держу? Устал — на лавку, болит что — к лекарю! Думаете, я фурия? А мне, старухе, по-вашему, сладко пришлось одной среди мужей? Я прошла через тысячи насмешек, выговоров и тумаков, прежде чем услышала похвалу!

Рука помощника Блатнайт вновь опустилась на истёртую бычью кожу барабана. Нянька Бриана подступилась к нему, следя, как младший сын Бе Бинн из раза в раз пробивает защиту своего визави. Он пытался парировать, но юный танист ловко изворачивался.

— Лентяй, пробуй другие контратаки! И не стой на месте. Что за самовольство, Бриан! Я так вас учила?

— Какая разница, если приём работает? — подросток сдул мокрую чёлку со лба, продолжив фехтовать, не глядя на Блатнайт.

— Ха! Раз такой умный, чего ж не подался в филиды аль мыслители? — женщина зашлась раскатистым смехом. — Чем языком чесать, лучше б внимательней слушал да по сторонам иногда глядел. Техника никуда не годится! Сам занимаешься, отвечай?

— Да, — отрезал Бриан, принимая очередной удар.

— А я говорила, что моих занятий хватит! Ваш танист, братцы, способный и старательный, вот только самодурство его погубит! Слишком умный и слишком упорный ученик — это беда! — ножны стукнули поперёк узкой спины. — Стойкость и послушание!

— Ай! Так можно выбить все задатки будущего риага!

Нянька в удивлении смолкла, но затем с губ сорвался зычный хохот вместе с облаком густого белого пара.

В замковом саду, разбитом по желанию первой жены Кеннетига, зима навела свои порядки. Длинные вьюнки многолетних роз, расползшиеся по земле, кованой ограде и крытой беседке, превратились в почерневшие голые стебли, схваченные инеем. Снег никто не сгребал, и по требованию господ фуидиры лишь прочистили среди пышных сугробов узкие витиеватые тропинки. На ветках яблонь, прогнувшихся под снежной шапкой, кое-где торчат ряды острых сосулек. Сосны же стоят в самом цвету и красе.

Никто не спешил захаживать в скромный сад морозными днями, кроме двух человек. Здесь, подальше от челяди и двора, скрывался сам риаг и его всегдашний спутник. По вырытой дорожке, собирая снег краями плащей, Махун и Брес добрели до середины сада, где в окружении кольца ровно обтёсанных плит, поднятых на ребро, стоит древнее изобретение — солнечные часы. Прямая каменная стрела на устойчивом постаменте под углом устремлена ввысь, но теперь густо припорошена и почти не отбрасывает тени из-за непроницаемой пелены облаков.

Задержавшись на минуту у часов, Махун достал книгу, куда черкнул пару строк гусиным пером. Бресу досталась работа держателя стеклянной чернильницы, куда время от времени опускалось остриё, роняя синие капли на плащ советника риага. Такими же тёмными точками стая ворон выделялась на белой земле, что-то беспрестанно рыскавшая. Брес заплёл часть волос в косу, убрав их от лица, и выбившиеся пушковые кудри посеребрил иней. Молодой мужчина хранил молчание, иногда заглядывая из-за спины Махуна в его непонятные и очень подробные записки.

Сутулясь, рыжеволосый пошаркал ещё дальше вглубь сада, губы тихо забормотали под нос, и спутники вновь остановились у почти невидимого за сугробами канала. Водный ручеёк полностью замёрз, но натиск сапога на тонкую корку вновь привёл его в движение. Льдинки медленно потекли по узкому руслу, застревая в осерёдке из горстки круглых булыжников. Перо черкнуло в раскрытой книге.

— Махун, — чуть севший голос Бреса нарушил тишину. — Посвяти меня в свои мысли. Мне любопытно…

Жёлтые глаза неотрывно вперились в запруду, куда, как рыбёшки, попадались льдинки, но одна за одной они находили бреши, чтобы проскользнуть дальше по руслу под током воды. На освободившееся место становились другие кусочки льда и повторяли судьбу первых.

— Задний ряд. Закрывает дыры в переднем. — монотонно забурчал Махун. — Передние не выдержат долго. Нет. Лучше заменить их новыми. Менять постоянно. Задние болтаются без дела… давят вперёд.

— Ты о льде в канале?

Махун макнул перо в чернила, в книге появилась примитивная схема.

— Боевое построение. Сколько нужно колонн? Построить резерв плотно, но свободно для отхода. Первый ряд — самые стойкие. Держаться на расстоянии, закрыться с флангов. Резерв нужен для натиска. Враг бежит. Меньше потерь.

Брес вдруг воодушевился, зелёные глаза заблестели.

— Кажется, я понимаю. Ты хочешь сделать строй свободней и заменять уставших бойцов новыми из заднего ряда? А что же с натиском? Он сломит боевой дух врага? Предлагаешь толкать своих в спины щитами? Тогда колонна будет биться… как единое тело и разум. Это феерично, Махун.

Риаг повернулся, чтобы возвращаться в замок, где его ждал обед по строгому расписанию, как нравилось сыну Кеннетига. Опустив взор куда-то на уровень фибулы на груди Бреса, Махун без слов передал ему свои бесценные заметки, которые чужие руки приняли с нескрываемым трепетом.

Извилистая узкая река Шаннон несла лодку с пятью людьми вдоль своих сподручных для купания и рыбалки низких берегов. В тумане мрели дальние холмы, замыкающие долину вокруг Киллало со всех сторон. Чуть ближе, за жмущимися к мосту через реку по обеим её сторонам домами, амбарами и мельницами, раскинулись поля. Сейчас они устланы снегом и походят на бескрайнее белое плато, но по весне — это жёлто-зелёное лоскутное одеяло из больших и меньших прямоугольных заплат. Дым из печных труб, сплетаясь с клубами тумана, ещё пуще скрадывает окрестности деревни. И только песни на гэльском языке доносятся отовсюду.

Это гимны и молитвы, которые поют ирландцы от заутрени до вечерни, одинаково прося заступничества и отдавая похвалу как Христу и святым, так и природе да полузабытым богам своего племени. Молитва пронизывает все стороны жизни этих простых людей: заговор на здоровье скота, добрый улов и обильное молоко после дойки, заклинание для божков, помогающих в молотьбе и прядении шерсти, ткачестве и сбивании масла, благодарность Богу за завтрак, обед и ужин и хвала стихийным силам за пришедшую к сроку зиму без лютых заморозков и снегопадов. Гэлы беспрерывно напевают из любви к музыке и своего весёлого нрава, но даже без всякого разумения их молитвы как будто доходят до высших сил.

Лодочник, неторопливо гребя в тёмной непроглядной воде, глянул на высочайшую в деревне четырёхугольную башню, что маячит за туго сплетёнными ветвями голых деревьев. В бойницах горит огонь, а значит, в Сеан Корад держат дозор. Четверо путников, которых перевозчик видел впервые, тоже с любопытством осматривались. Двое из них ещё зелёные чернецы в коричневых рясах и капюшонах, а остальные — немытые калеки в рваных власяницах: то ли мученики какие, то ли обычные бродяги.

Такую песню принёс холодный ветер с берега Киллало, но лодка не подходила ни к одному встречному пирсу, а неуклонно следовала туда, где русло Шаннона раздавалось вширь и вглубь.

— Те заросли вдалеке — это остров? — окликнул один из монахов перевозчика, что молчаливо кивнул головой.

Очень скоро судёнышко вынесло на песчаный берег, и двое мужчин, принятых лодочником за бродяг, вызвались затащить остальных на сушу. Пара звонких монет развязала деревенщине язык, и тот рассказал, какой тропкой быстрей всего дойти до прихода и с чем явиться пред очи его настоятельницы.

Путь до церквушки с многочисленными неказистыми пристройками не занял много времени, и четверым иноземцам открылась заснеженная луговина, где возились крестьяне и клирики. Одни носили воду, другие гоняли гусей, третьи починяли ветхий хлев или камышовый тын, четвёртые на возу перевозили что-то в молельню. Прославленный ораторий Луа оказался часовенкой из массивных белых, серых и рыжих тёсаных камней с парой длинных прямоугольных окон. Кладка с фасада и задней стены переходит в высокую и острую двускатную крышу, по бокам крытую древесиной. На такой же невысокой ограде из булыжника святую землю обозначают белые кельтские кресты, вытесанные из громадных известняковых валунов.

Дорогу путникам перебежала дворняга, утащившая жёлтую крупную кость зверя, не меньшего, чем лошадь. Из оратория вышла толпа монахинь: тучные и тощие, как жерди, женщины потолковали о чём-то меж собой и вскоре разбежались, открыв взору пришельцев ту, которую ни с кем не спутаешь. Дорофея и четверо спутников с узнаванием двинулись навстречу друг другу, пока не сошлись на распутье каменных тропинок.

— Ваше преподобие, — на латыни обратился юноша, чьё лицо показалось наместнице прихода приятным и добрым. — Мы перегрины с континента, преодолели с Божьей помощью долгий и трудный путь до Эйре. Мы слышали о вас как от наших братьев, так и многих добрых островитян, славящих вашу святость и добрые дела. Со мной отправилась сестра, она из обители для монахинь. И она… сведуща во врачевании и уходе за больными, — чернец мельком переглянулся с растерянной спутницей. — Словом, сестра хочет обучать своим познаниям других сиделок и по возможности сама творить богоугодные дела.

Улыбаясь, Дорофея без единого слова понимающе закивала. Юнец чуть скованно обернулся к двум рослым мужам в лохмотьях.

— А это… несчастные, которых мы подобрали по пути. Они искренне раскаялись в грехах перед Богом и захотели очиститься через паломничество по святым местам вместе с нами. Они помогают в тяготах нашего странствия.

Подняв брови, Дорофея внимательно осмотрела одного и второго бродягу. Темноволосый и грязный лицом муж порядком зарос, так что за косматой бородой и паклями черт толком и не разглядишь. Одного глаза нет, ведь голова обмотана грубым лоскутом, а власяница до самых пят похожа на ту, в которую одет другой паломник. Этот стриженный калека ещё более жалок: вместо ладони он прижимает к груди затянувшуюся культю.

— Не утруждай себя долгими объяснениями, мой брат во Христе, — Дорофея взяла в холодные руки детскую ладонь перегрина. — Ангел показал тебя в моём сне и предрёк нашу встречу. Но он не обмолвился о ваших именах…

— Брат Ансельмо! — оживился Йемо, блеснув карими глазами. — И сестра Олалья. А наши друзья — Штерн и Йозеф.

— Что ж. В нашем молитвенном доме вы найдёте приют, пока не продолжите своё паломничество. Очень кстати, что сестра Олалья печётся о немощных, ведь моя миссия после воспевания величия Господнего — содержание дома для страждущих, где наши сёстры дают им посильный уход.

— О, я бы хотел взглянуть! — рука Ансельмо дрогнула в чужих ладонях, не решаясь вырваться.

— Так пойдёмте, как раз держала путь туда, — Дорофея спрятала бескровные руки в разрез рясы и двинулась по дорожке в сторону длинного деревянного дома, который можно принять за просторный хлев. — Там покормят ваших… попутчиков. Уж больно ослабевшие они на вид.

В желудках Йорма и Стюра вправду не было ни крошки с самого утра, может, потому переодетых уличной рванью викингов и не тянуло на смех. Однако самой недовольной была Лало, вновь отыгрывающая пресловутую роль монахини. Мимо компании пронеслась шайка совсем мелких мальчуганов.

— Бедный Илбрек! — с кривлянием воскликнул один из озорников, подняв над головой хорошо сохранившийся человеческий череп, после чего детвора расхохоталась и удрала с глаз долой.

Йемо с Олальей вытаращили глаза, а игуменья озадаченно глянула через плечо, где к часовне вновь подъезжал скрипучий воз.

— Мы вскрыли старый склеп на острове, чтоб найти останкам подобающее место. Простите моих подопечных за их небрежность. — взгляд Дорофеи окинул её детище. — На ораторий у меня… планы. — ряса снова зашуршала о мощёную тропинку. — Так что, брат Ансельмо, ваше мореплаванье было таким же щедрым на чудеса, как у Святого Брендана?

Йемо посмеялся:

— Пожалуй, не таким, но пара пучинных чудищ нам повстречалась.

Ещё не войдя в палаты для больных, но уже с порога четверо странников почуяли смешение самых разных отвратительных запахов. Вонь от снятых с огня харчей, гниющих ран, испражнений, крови, сырости и немытых тел мгновенно вызвала тошноту. И всё же Олалье с Ансельмо пришлось зайти вслед за игуменьей.

— Все эти люди нашли тут последнее пристанище.

На самом деле дом Дорофеи был отведён умирающим. Со стонами нестерпимой боли несчастные, похожие скорее на человеческие мумии, тянули костлявые руки к сиделкам, чьи лица застыли, как каменные изваяния. Кто-то из монахинь драил пол и обмывал прикованных к постели, кто-то кормил их с ложки, другие жгли кедровый ладан и меняли повязки на гнойных язвах. Иной нежилец глядит выпученными глазами так, будто душа его уже на пороге райских врат.

— Я говорю сёстрам, что наш священный долг — дать умирающему отойти в царство небесное в покое и с молитвой на устах. Смерть надо принимать с высочайшей радостью, ведь впереди встреча с Богом. В каком-то смысле созерцание смерти… такое же чудо, как рождение. И клир, и миряне в нашем приходе путём лишений и страданий земных обретают свободу и радость веры, дорогой брат Ансельмо. — Дорофея подозвала к себе дородную монахиню, отвечающую за работу сиделок. — Сестра Фридолин, наша гостья Олалья изъявила желание помочь в заботах над больными. Займи её делом.

Когда еле стоящую на ногах Лало отвели вглубь палат, а Стюру и Йорму дали по плошке дымящейся каши, Дорофея вывела Йемо обратно на зимний воздух.

— Да воздаст тебе Бог, преподобная, за всю твою доброту, — тихо проговорил смущённый перегрин.

— Все мои деяния, молитвы и помыслы — во славу Ему, — игуменья сцепила пальцы, светлые глаза устреми взор к дальним туманным холмам. — Я говорю с ним. Порой в снах. И в часы бодрствования его голос взывает ко мне… так ясно. Ты важен, Ансельмо, ведь ангел предвосхитил твоё прибытие на наши земли.

— Вот как? — Йемо озадаченно почесал висок. — А в этих землях… правитель проявляет покровительство церкви?

— С семьёй Кеннетига я знаюсь очень давно, — улыбнулась женщина. — На престол взошёл его старший сын… из оставшихся в живых. Вон та башня принадлежит к родовому замку Дал Кайс. Но сейчас риага не застать в деревне, ведь отряды его направились в горы и, как мне думается, затевают сечу с врагами-остманами.

— Да поможет им Всевышний, — Ансельмо пожал плечами и оглянулся к дому умирающих. Его приятели-викинги как ни в чём не бывало уплетали свой обед.

Дорофея не лгала, ведь в тот же день из замковых ворот и казарм на юго-восток выступили две сотни конников под предводительством самого таниста и молодой дружины риага. Бе Бинн со слезами в зелёных очах провожала младшего отпрыска в путь, надеясь лишь на верную Блатнайт, ни на шаг не отступавшую от воспитанника. Годы после смерти Кеннетига от рук вероломных захватчиков из Дании сделали Киллало и всю провинцию беззащитными пред лицом врага. Открытые всем неприятелям, словно ветрам, земли Дал Кайс ни в Лахте, ни в других многочисленных сыновьях покойного вождя не нашли истинного заступника. Но в своих единственных детях Бе Бинн ясно видела все задатки победоносных и благословенных небом завоевателей.

С этим мать отпустила Бриана, который во весь опор двинулся к гористой области к востоку от Лимерика, портового города датских викингов, что заняли его вместе с окрестными землями. Из таких укреплённых лонфуртов, как например Дублин, Корк и Уэксфорд, норманны имели обыкновение собирать с гэлов кровавую дань, совершая внезапные стремительные набеги и так же быстро отступая на своих лёгких судах. Много лет Дал Кайс безрезультатно выставляли против Ивара Лимеркийского, морского конунга, всех своих лучших людей. Но в последние годы вести войну, кроме как из тыла, септ уже не мог, и в тех самых горах, куда скакало войско Бриана, партизанское сопротивление отчаянно удерживало позиции.

Дальний путь по заснеженным торговым трактам и раздольными полям, где конские копыта втаптывали в промозглую землю остатки сухих трав и нескошенные стебли, занял у всадников день. К закату они особенно устали, ведь невидимое глазу среднегорье уводило путников всё выше и выше к величественным лесам, подпирающим небо своими вершинами. Бриан пустил разведчиков вперёд, прочая же конница замедлилась с галопа на шаг.

У кромки леса дружинников в первых рядах встретила горстка пеших ирландцев. За их космами, бородами и рваньём вместо подобающих воинам риага лёгких доспехов и плащей не всякий бы разглядел людей. Скорее эти дикари походили на кровожадных троллей, но их главарь обратился к Бриану с речью, которая тронула всех его подчинённых.

Кахал командовал пятнадцатью мужами, что за годы партизанской войны похоронили сотни своих побратимов, а вместе с ними и не одну сотню клятых остманов отправили в мир иной. Эти раскидистые леса стали для них единственным оплотом, откуда отряд совершал налёты на поганых, в особенности, когда те медлительно плелись с караванами награбленного добра. Братья Кахала мастерски владеют луком и метательным копьём, знают каждую звериную тропку и в силах выдержать даже самые лютые зимы. Хоть выжившим приходилось сталкиваться с местными поселенцами, чтоб увести скот или разузнать о планах Лимерика, они уже не вели счёт времени и продолжали б свою войну, даже воцарись в Манстере и по всей Эйре долгожданный мир.

Узнав в Бриане старого предводителя, которого любили больше, нежели умерщвлённых данов с вырезанными трофейными языками, Кахал и четырнадцать его сторонников не задумываясь дали присягу верности. Первым приказом сына Кеннетига стал план, который главарь лесных налётчиков представит на рассвете, чтобы к утру напасть на ближайший форт остманов да перерезать большую его часть без своих потерь.

Большую часть ночи пятнадцать мужей на пару с Блатнайт кормили костёр поленьями, обговаривая манёвры и уловки, которые давно хотели опробовать на нормандцах, и наконец смогут воплотить. За пару часов до восхода охранительница Бриана дала приказ спать, чтобы затемно начать нелёгкую подготовку к наступлению. В зимней чаще, где то и дело доносились шорохи ночных охотников, люди таниста, как и сам он, не особенно перевели дух, однако же поутру план вступил в свою первую фазу.

В некотором отдалении от пристанища партизан викинги воздвигли укреплённый форт, где о лесных проходимцах давно знавали и даже отпускали страшные байки да шуточки, впрочем, годами не наблюдая тех во плоти. За порядком в землях Лимерика следили несколько десятков дозорных, парочка которых ждала смены караула на башнях, когда в тумане привольной долины на белом фоне показались быстро приближающиеся тёмные фигуры. Послышался сигнал рога, и вот уже на стены поднялись другие даны, разглядывая, кого принесла нелёгкая со стороны горной глуши.

Не веря своим словам, воины заговорили о выродках Дал Кайс, которые чудом не околели в своих дебрях, но, как видно, решили проститься с жизнью от вражьих стрел. И вправду, к форту скакала группа всадников, чьи немытые заросшие лица узнал бы всякий дозорный ветеран. Командир северян отдал приказ целиться из луков, и стоило конникам подойти пугающе близко, как их осыпало градом стрел.

Лесные мужи как ждали этого, ловко повернув в рассыпную, но парочку ранить удалось. Так же прытко и необъяснимо ездоки направили скакунов обратно, — видно, портки обмочили — а для поражённых остманов странная выходка стала оборачиваться насмешкой. Вот ведь диво: не казать носа месяцы напролёт и выдать себя лишь затем, чтоб позлить неприятеля и трусливо сбежать?

Командующий форта, загоревшись желанием покончить в конце концов с оставшейся кучкой местных пугал, велел немедленно вести преследование, но опасаться скрытых ям и ловушек в лесу. В яростную погоню бросилась большая часть дозорных, которая на своих двух пересекла долину и пустилась за беглецами в чащу. Каждый желал заполучить косматую голову как славный трофей. За частоколом голых стволов воителям виделись движения, и с кличем на устах они напролом неслись в атаку. Топот конских копыт был совсем рядом, а тропа заводила всё глубже, сужаясь и раздваиваясь перекрёстками, пока у крутого склона викингов не встретила неожиданность.

Звуки свиста один за другим пронзали воздух, и столько же остманов валились мёртвыми или ранеными на землю. Опомнившись, преследователи хотели закрыться щитами, но лес не давал пространства собраться в плотный строй. Падая от летящих камней и стрел, они выкрикивали, что не могло выжить столько проклятых гэлов за годы беспощадной резни. Но невидимые стрелки появлялись из-за стволов, атаковали и вновь растворялись в потёмках. Они поджидали дозорных у каждой тропки, куда тех завели пятнадцать хозяев чащи, а уцелевших по приказу Блатнайт и её командиров раздавило под натиском мечников и топорников, скатившихся со склонов прямо на головы врагов.

Пока норманнов стремительно вырезали под укрытием леса, их соратники оседлали лошадей, чтобы как можно скорей доложить о произошедшем ближайшим воинским постам. Долетела весть и до самого Лимерика, где советники правителя успели прослышать о недавней вылазке Бриана, убеждая конунга немедля созвать войска. Прислушавшись к доводам своих людей, Ивар направил все силы в городе на восток в горы, а гонцам приказал просить у дружественных риагов подкрепления. Дойти до злополучного форта конунг рассчитывал не быстрее, чем за сутки.

На такой расклад надеялся и Бриан, велевший развернуть своим кавалеристам-хобеларам лагерь на равнине Сулкоит, притаившейся по ту сторону леса. Новые подчинённые настреляли для таниста и его гвардейцев дичи, так что переждать ещё один день воинам пришлось пусть не в тепле, да в сытости. О хлебе и сне не думала ни Блатнайт, ни Кахал, которые то и дело посылали проверить, не маячат ли за холмом копья и стяги. Главарь лесной братии в предвкушении боя, что так или иначе знаменовал собой завершение долгих лет цепляния за жизнь, даже посветлел лицом и гордо расправил могучие плечи.

— Ты потрудился на славу, Кахал, — говорила ему военачальница. — Дома вас будут звать героями.

— Всё, о чём мы просим — биться бок о бок с вами. Мы не боимся Ивара! Пусть приводит сотни копий и нацепляет свою морскую корону — его голова покатится к ногам таниста вместе с ней!

— У тебя с ним личные счёты? — женщина повернулась к воителю, но бесстрастный взгляд её остался устремлён в никуда.

— Можно и так сказать, — с горячностью молвил муж. — По его вине на моих глазах день за днём выкашивали наших братьев, как стаю волков.

«Недостаточно лично», — подумала про себя Блатнайт, ведь на ней конунг не двусмысленно оставил глубокие шрамы.

Глухой ночью командующих подняли разведчики, ведь на горизонте с юго-запада замрели первые огоньки факелов и раздался дальний конский топот. Чтобы не дать лимеркийцам занять укрепление и восстановить силы, было решено немедленно направить к ней отряд самых тихих диверсантов, которыми оказались всё те же лесные братья. Вскоре уже по ту сторону долины остманы подивились тому, как нежданно на виднокрае взошло солнце. Но то был не рассвет, а высокие всполохи над их же восточным фортом. Ивар погнал коней в галоп, а пехота с марша перешла на бег, нагоняя невидимого врага. Конечно, у деревянных стен укрепления, на которых, моля о помощи, догорали остатки дозорного отряда, гэлами и не пахло. До рассвета остались считанные часы, и конунг велел своим людям рассредоточиться вдоль линии леса для маломальского передыху.

Как много Дал Кайс таится в чаще, остманы не ведали, вот только были то не полчища, как уверяли пуганные дозорники, а жалкая горстка. Потому, подняв круглые щиты повыше, когда первые лучи пробились сквозь голые ветви, колонны данов стали одна за одной продираться сквозь заросли и сугробы. Где-то в глуши нормандцев встретили мелкие отряды лучников и застрельщиков с дротиками и даже кой-кого успели задеть, однако закалённая походами гвардия вёртко ловила стрелы щитами, и гэлов вскоре перебили.

Выйдя наконец к равнине Сулкоит, Ивар подивился своим очам, ведь в чистом поле их встретили пятнадцать лесных мужичков в шкурах и рубище, а за ними топтались хобелары, лёгкая конная гвардия, впрочем, совсем ещё зелёная, если приглядеться. Ободрившиеся остманы в сине-зелёных доспехах с раскрашенными теми же цветами лицами и светлыми волосами двинулись к неприятелю быстрым маршем. В первых рядах шагают берсерки и хертверу, опытные пехотинцы с топорами. За ними дружинники-хирдманны в тяжёлых латах облепили самого конунга и его хэрсиров-военачальников, подняв булатные мечи. Хускарлы на конях держатся с флангов, а поодаль лучники заносят калёные стрелы на тетиву. Гэлы стоят будто вкопанные, и Ивар, зычно хохоча, уже занёс меч, чтоб отдать приказ атаковать, как войско северян вздрогнуло от пронзительного трубного гласа.

Звук рога перерос в клич десятков бойцов, земля загремела топотом сапог, и из чащи по оба фланга вырвались отряды Дал Кайс, в разы превышающие конников и партизан. Конунг возопил, чтоб всадники его уходили прочь, но волкодавы, спущенные с цепей псарями, уже нагоняли лошадей, разрывая им ноги и кидаясь на ездоков.

— В стену щитов! — вторили хэрсиры сорвавшемуся крику предводителя.

Пехотинцы сомкнули ряды, держа оборону со всех сторон. О щиты над головами застучали наконечники стрел, иные угодили в бреши, вонзаясь в плоть. Мгновеньем спустя в живую стену врезалась силища, готовая раздавить врага, как кулак, сжимающий гнилое яблоко. На снегу ноги остманов под натугой скользят назад. Перепонки разрываются от рыка то ли своих, то ли противника. Ещё миг и викингов схлопнут, как том Евангелия после литургии.

С дальней возвышенности за ходом сражения наблюдала горстка мужей в гэльских одеждах. Махун и Брес спешились, отдав поводья лошадей фуражирам. Чуть поодаль развернули небольшой шатёр, где гвардеец поддерживал огонь в костре. Посиневшие от мороза ногти риага царапали обложку книги. Глаза с восторгом следили за тем, как пехота с флангов сминает врага, толкая друг друга в спины щитами, будто единый организм.

— Залп. Сейчас, — тихо промолвили замёрзшие губы, и Брес немедленно передал слова трубачу с бычьим рогом.

По сигналу вышедшие из леса лучники пустили через головы соратников очередной ливень стрел, на сей раз выкосивший нормандцев куда больше. Конные гвардейцы между тем кружили по равнине, то сходясь со штурмовыми всадниками остманов, то ловко ретируясь. Не выдержав безнадёжного натиска, берсерки сломали строй, и струйка чёрных фигурок будто вытекла из озера сине-зелёных щитов. Стадом диких зверей Одиновы беры обрушились на лесную братию, что ждала своего часа с секирами наизготовку.

— Махун, фианы должны отступить, их перебьют, — спохватился Брес, не теряя, впрочем, привычной холодности.

— Нужно встретить берсерков. Сигнал к атаке, — монотонно проговорил риаг.

— Что ж, — Брес вздохнул, рука махнула трубачу.

Сгорая от нетерпения, лесные братья услышали три гудка подряд, и ноги, увязая в снегу, понесли вперёд. С нечеловеческим криком одна толпа налетела на другую, сшибая тех, кто не успел выставить щит. Берсерки рубятся, как мясники, и белый холст под сапогами мазок за мазком окропляют кровяные струи.

Блатнайт во главе конного отряда, увидев безжалостную резню, обомлела. Без размышлений капитанша направила ездоков на помощь лесным братьям. Хобелары на скаку нанизали викингов на копья, словно мясо на вертел. В поддержку берсеркам уже бросились хускарлы, но лошадников прытко перехватил Бриан. Кони противника, налетев на чужих скакунов, встали на дыбы. Шеренга соратников таниста прогнулась, сам он упал из седла, как и другие отроки. Дети вассалов переглянулись с Брианом, и руки твёрдо взяли мечи так, как повторяли на уроках. Вот и пришло время экзамена.

Даны не ведали, прошли ли дни, часы иль минуты мучительного сдерживания гэльской пехоты, но с подорванным берсерками строем отбиться не было ни шанса. Сквозь открывшиеся, как раны, бреши Дал Кайс пробились за стену щитов, и вот уже викингов на бешеном подъёме стали втаптывать в землю одного за другим. Бойцы в первых рядах смешались в неразделимую кучу. Ивар, рискующий сломать рёбра от чужого натиска, наблюдал вокруг себя настоящую кровавую баню, не в силах ничего сделать. Почти по ту сторону жизни и смерти конунг расслышал знакомый звук рога. Его зычные долгие раскаты отозвались в сердце безмерной благодарностью небесам.

— Это Молла и Доннован! Слышите? Нас вытащат, не сдаваться!

Брес и Махун наблюдали, как из дебрей высыпала сперва горстка, а там и несколько хорошо снаряжённых отрядов конных и пеших гвардейцев. Впереди знаменосец высоко держал длинное древко, на полотне которого красовался поделенный на четверти герб с тремя львами и ещё тремя скрутившимися змеями.

— Эоганахты? Люди ард-риага Моллы? — не выдержал тишины таращащий глаза фуражир.

Брес молчал, хоть сам не разумел, какого дьявола происходит на этом поле. Последней надеждой на объяснение стал ездок в кольчужных доспехах, плаще и шлеме, резво доскакавший до вершины холма. В руке воитель держал мастерски выполненное копьё, на которое закрепили белоснежный стяг. Посреди полотна вышит герб дома Уи Фидгенти: держащая клинок, обвитый змеем, рука. Когда лошадь знатного всадника подошла слишком близко, малочисленная стража живо закрыла риага телами, выставив перед собой мечи.

— Ух, какие опасные парни! — с иронией подал воин звонкий голос, а скакун его нервно затоптался из стороны в сторону. — Кхем! Почтенный риаг и… — муж с любопытством скользнул взглядом по Бресу, на щеке появилась насмешливая впадинка. — Я Доннован мак Катейл. Меня послал ард-риаг… Короче говоря, я вам прямо передам слова моего родича. Как сюзерен Дал Кайс он просит остановить бой и по-братски разойтись. В противном случае мы применим силу. Хотя лично я с большой охотой поболтал бы с сынишками Кеннетига у костра — сколько воспоминаний о старом друге! Ишь какой вымахал детина!.. — весельчак махнул удилами в сторону Махуна, отстранённо наблюдающего за битвой. — Весь в папку! А он… вообще с нами?

— О да. Всего лишь не желает глядеть на гнусного предателя, что, наверняка, пустил кровь Кеннетигу на пару с Иваром, — ответил с каменным лицом Брес, неторопливо смакуя каждое слово и держа руки скрещёнными. — Кстати. Молла с конунгом теперь лучшие друзья?

Доннован долго молчал, не снимая с лица натянутой улыбки, размашистым движением рука перехватила копьё, так что остриё устремилось вниз, а древко зашло за спину, заставив стражу напрячься.

— Надеюсь, сынок, в отличие от Кеннетига, ты умеешь выбирать друзей. Хотя по твоему миляге этого не скажешь, — покровительственно отрезал сановник ард-риага. Лошадь под ним загарцевала и прытко понесла к подножью холма. — Отводи своих, пока не поздно! — донёс леденящий ветер прощальные слова.

Сбросив напускную браваду, Брес устремился к Махуну, взгляд живо окинул всю широту Сулкоит с более чем тысячей воинов: павших, сражающихся и только оголяющих оружие. Мак Катейл повёл коня вдоль растягивающихся по равнине шеренг копьеносцев, мечников и секирников. Как только строй замкнётся, командующий бросит бойцов в гущу сраженья, и разрозненные Дал Кайл разобьются о нерушимые ряды, словно волны о скалы, в лучшем случае спасаясь бегством.

— Каков приказ, Махун? — Брес с тревогой взглянул в жёлтые глаза, что завороженно следили за сечей берсерков с отрядами Кахала и Блатнайт. Но ни поверженные лесные братья, ни сочащиеся кровью раны няньки не занимали мятежный ум ни на толику. Всё естество Махуна созерцало, как багрянцем пропитывается молочная белизна и как подошвы воителей нещадно месят её в буро-жёлтую кашу. Новый удар — новый цвет на палитре, замешанной кровью, слезами и потом. — Махун! — Войска Эоганахтов выстроились, легко подаваясь подсчёту. Полторы сотни копий, не считая Доннована и конной свиты. Чтобы сломить дух врага, им хватит четверти часа. Нет, пятой части, ежели лимеркийцы тоже ободрятся. Прикидывая расстояние для манёвра, риаг мысленно поделил поле на занимаемые одним отрядом квадраты, и тут в размышления вторгся неугомонный Брес.

— Очнись же! — рука мужчины с треском дёрнула плащ на груди риага, но тут же была перехвачена за тонкое запястье. Махун не сдвинулся с места и только сжимал кулак со всей дури, грозясь переломить кость. Когда-то очень давно Брес имел глупость проверить на себе скрытую в сыне Кеннетига силу. Нынче же она в разы возросла. — Не надо, — проскрипел болезненный полушёпот. — Я больше не коснусь…

Со вздохом Брес выдернул побелевшую руку, а у Махуна наконец созрел приказ. Зов рога сигналил об отступлении к лесу. Даны, как только тиски ослабли, бросились наутёк, а за ними и Ивар с хэрсирами, отчаявшиеся воззвать к мужеству бойцов. Стая ворон, изголодавшись по вкусу ещё тёплой плоти, слетела с ближайших ветвей, кружа над местом побоища. Отступающие воины заметили, как одна взбесившаяся птица преследует конунга: непокрытую голову норманна то бил острый клюв, то царапали когти, а сам он с криком отмахивался, улепётывая подальше в чащу. Благодаря муштровке и не жалеющим себя командирам гэлы заняли всю дальнюю оконечность Сулкоит. Шеренги воинов сузились, но потери, в отличие от викингов, были невелики. По приказу первые ряды копейщиков и топорников заменили свежими бойцами из костяка строя.

— Мы выстоим? — обеспокоился Брес, растирая ноющее запястье.

— Враг не хочет драться. Хочет задержать. Лимерик должен уйти. — пробубнил Махун.

Трубный зов и хор обоих воинств слились в оглушительном крещендо, когда армии двинулись навстречу друг другу. Рискуя попасть под человеческую лавину, хускарлы и хобелары во главе с Брианом нашли лошадей, чтобы скорей затеряться за спинами побратимов. Берсеркам и подчинённым Блатнайт повезло меньше: острия поднятых копий гребнем волны уже наползают над их головами в каком-то десятке шагов. Командующая едва стоит на ходящей ходуном земле. И вот страх неминуемой смерти отворотил Блатнайт назад. Увязающие в сугробах ноги несут прочь от неприятеля, поскальзываются, и воительница под тяжестью лат валится ничком в снег. Увидев это, Доннован пришпорил коня, что понёсся к капитанше вперёд войска. Почти на расстоянии протянутой руки перед Блатнайт вдруг выскочил израненный дикарь в почерневшей от крови шкуре. Безоружный Кахал широко раскинул руки, подставляя самое сердце, и мак Катейл без колебаний метнул копьё.

Хоть длинное остриё вонзилось с бешеной силой, гэла не отбросило на спину. Вцепившись в рукоять, Кахал с невиданной стойкостью пал на колени и так же мертвенно застыл. Не в силах остановиться всадник миновал Блатнайт, в короткий миг успев схватить её под грудь, и, сама того не понимая, воительница оказалась на крупе скачущей лошади.

Как будто в забытье нянька слышала, как стучат о мёрзлую землю копыта, лязгает сбруя и натужно выдыхают пар конские ноздри. Потом с неистовым звоном встречались копья с копьями, мечи с мечами, щиты со щитами, а лошадь всё неслась и неслась. Очнуться от полусна помогли крики мальчиков, в которых Блатнайт узнала Бриана и других учеников. Конь заржал громче, остановился, и на миг воительница задохнулась от свободного падения. Земля встретила её вышибающим дух ударом. Дальше была звенящая темнота, в ней кружили напуганные и грязные детские лица, а последней угасающей мыслью звучало имя: «Кахал… Кахал…».

Как и думал Махун, Доннован мак Катейл не чаял одолеть Дал Кайс, но поставил целью задержать преследование остманов как можно дольше. Многие часы упорного натиска и своевременная замена бойцов в первых рядах дали свои плоды: враг отступил. Пока командующий отводил потрёпанные войска на север, в свою вотчину, Бриан с юнцами-хобеларами вихрем ворвались на холм, разогнав мешающихся прислужников риага.

— Брат! Дай приказ идти на Лимерик! Нужно отомстить за смерть отца и лесных братьев! — мечущий танист и не думал спешиваться, готовый после изнурительного боя так же долго гнать солдат до самых стен вражеского лонфурта.

Махун был иного мнения и думал лишь о трапезе, которую и так порядочно отложил, что случалось крайне редко. Памятуя, как риаг самолично подставил Кахала с товарищами под секиры берсерков, словно пешки в шахматной партии, Брес от имени своего покровителя дал Бриану добро и столько людей, сколько понадобится для погони.

Посадив хобеларов и часть пехоты на оставшихся от конницы и обоза скакунов, младший отпрыск Кеннетига достиг берегов дельты Шаннона к закату дня. На своём пути гэлы не встретили никакого сопротивления, и когда городские врата открылись перед Брианом, в чернеющих водах реки он узрел лишь далёкие огни отчаливших драккаров. Все подчинённые Ивара трусливо бежали с ним, в Лимерике осталась лишь горстка стражников да местные поселенцы. В минуту высочайшего напряжения, когда развязка была почти осязаема, Бриан и его братья по оружию ощутили одно и то же: скопленная злость разрывала внутренности, а на глаза упало глухое забрало. Отроку почудились громовые раскаты, небо над головой завихрилось, в нём кружили жуткие тени и слышались взмахи вороньих и совиных крыльев. Со свистом ветра сплелись тревожные неразборчивые голоса, но мало-помалу они соединялись в один дьявольский хор, крича: «Убей! Убей! Убей!». Умоляющие женские голоса просили крови, стонали и смеялись, обещая ни с чем не сравнимое наслаждение, избавление от боли и сомнений. «Упейся их горем! Отомсти! Воздай должное! Покажи свою силу! Восстанови справедливость! Будь беспощаден! Ненавидь! Убей! Убей! Убей!»

Доскакав на коне до пристани, Бриан выдернул из земли горящий факел на длинном древке, пламя поднялось над головами дружинников, как знамя.

— Мой отец Кеннетиг был героем! — танист повернул скакуна к побратимам. — Он умер, потому что боролся за свой дом, за нашу землю с паразитами, которые могут лишь кормиться на чужой беде и смерти! — ломающийся мальчишеский голос задрожал. — А потом они пришли за моей семьёй. Измывались над матерью, чуть не убили Блатнайт, хотели расправиться с братом!.. — ноги пихнули коня по бокам, направив к жилым кварталам. — Не знаю, как вы, но я выжгу их дом дотла!

Жители берегов Шаннона поговаривают, что закат того дня, когда Бриан мак Кеннетиг взял Лимерик, был особенно кроваво-ярким. Хоть зимнее солнце не показалось за плотными тучами, юный наследник Северного Манстера возжёг своё собственное, а река разнесла пепел и горящие щепки так далеко, что сам беглый конунг узрел судьбу своего города.