Жил да был в прибрежном северном королевстве славный воин. Предки его не отличались голубыми кровями, но относились к одному из именитых норвежских родов. К своим зрелым годам жителями Нидароса, что в устье Нида, храбрый и предприимчивый муж был избран хёвдингом, то есть местным вождём. Делами своих людей управитель распоряжался по уму и совести, обложил податью землепашцев, рыбаков, охотников и скотоводов, а на вырученные деньги отстроил в своём фьорде зажиточный город.

Когда же ярл Хладира, к которому принадлежит и Нидарос, затевал поход, хёвдинг снимал со стены щит и секиру. Обращался с оружием воин так же умело, как с торговыми грамотами и законами, потому в рейдах ценился не меньше, чем на суше. Вот только боязно хёвдингу было оставлять родной Нидарос на ставленников-бондов. Немало землевладельцев заглядывалось на его высокий дом да широкий двор, где трудилось много трэллов.

В набегах вождь до того обогатился, что возжелал в своих владениях видеть знатную разумную жену, приглядевшую бы за хозяйством в его отсутствие. Тут пригожий и ещё не старый хёвдинг стал искать по всему Хладиру достойную партию. А у тамошнего ярла весьма кстати на попечении жила старшая сестра, прекрасная Гутрум. Воспетый сагами покойный отец так и не успел выдать её замуж, и в семье бедняжку за глаза стали нарекать старой девой.

Посватавшись к Гутрум, правитель Нидароса тут же получил от ворот поворот. Не зря сестрицу ярла звали строптивой гордячкой, ведь влюбившийся не на шутку хёвдинг добивался её руки без малого год. Когда то ли здравый рассудок, то ли горячее сердце заставили лёд растаять, молодые сыграли такую свадьбу, каких не бывало во всём Хладире.

Вскоре не молодеющая с годами Гутрум стала мечтать о ребёнке. Вспомнил о сестре и ярл, всякий раз заговаривающий с побратимом и родственником о будущем наследнике. Но как страстно не любил хёвдинг супругу, шло время, а зачать всё не получалось.

Поживал у Тронхеймс-фьорда один провидец, который не то чтобы славился своей ворожбой, но народ из любопытства и безысходности к нему хаживал, отплачивая едой и редко — монетами. Вещун построил себе скромную землянку на живописном тихом берегу, там раскидывал кости и руны на большом плоском камне перед доверчивыми гостями и по большому счёту не знал горя и бедности. И всё же жизнь изо дня в день становилась не в радость, а в тягость. Мелкие людские заботы и суеверия очерствили сердце, участие сменилось презрением, но вяще всех ворожей разочаровался в себе самом. Как правдиво он не угадывал людские мысли и как не кривлялся, духи природы и тем паче асы ни разу не заговаривали с ним — даже не являлись лёгким дуновением свечи.

Когда провидец почти уверился в глухоте к словам богов и всерьёз усомнился в их бытности, в двери землянки настойчиво постучали. По совету своих людей хёвдинг пришёл к ворожею за последней помощью. Он сулил тому щедрую награду и почётную дружбу, лишь бы Гутрум наконец затяжелела. Прислушавшись к мольбам, слезам и посулам, провидец крепко призадумался. Ежели никакими средствами жене так и не удалось понести, давать хёвдингу надежду — лишь испытывать время. Ведун раскинул кости и выдал просителю всю правду как на духу. Гутрум бесплодна, но ещё не поздно подыскать вторую жену, помоложе и хорошо, если с ребёнком от первого мужа.

Сперва лютая злость одолела воина: об измене Гутрум он и слышать не желал. Месяц за месяцем чета не отлеплялась друг от друга, пытаясь зачать, но провидец-таки своего дождался, и руки у вождя опустились. По наущению ведуна он посватался во второй раз, приведя в дом разведённую молодку с младенцем в корзинке. Гутрум предательства не стерпела, и вскоре ярл принял сестрицу в старый отчий дом.

Шли дни, голова мрачного хёвдинга помалу седела, а вторая супруга беспечно нянчила дитя, не спеша сообщать о новом наследнике. Тогда провидец вновь услышал стук в своей землянке. Воин лил слёзы горче прежнего: возлюбленная Гутрум его оставила, а ярл и горожане поговаривают, мол, их избранник так же плодовит, как поле среди лютой зимы. Раскинув руны, вещун призадумался и предложил такой расклад: хёвдинг призовёт в свои покои молодого дружинника, лучше многодетного отца, и возляжет с ним и с супругой на одно ложе. Тогда от чужого семени жена забеременеет, а отцом будет считаться законный муж.

Больше прежнего злость одолела воина: двери вылетели из петель, когда он покидал землянку. Но ничего не попишешь: сцепив зубы, хёвдинг в точности выполнил наказ, а молчание дружинника купил высоким званием и подаренным паем земли. По весне вождь ушёл в долгий поход, а вернувшись, воскликнул от радости, ведь ходила его молодая жена с круглым животом. Покуда она не разродится, будущий отец решил не покидать Нидарос, и до зимы семья зажила дружно и счастливо, как не бывало.

Удача пришла и к провидцу, которому благодетель отстроил большой каменный дом и привёл туда трэллов да пышнотелых тир в придачу. На священный праздник Йоль, когда морозы стояли до того трескучие, что берега фьорда покрыла корка льда, у жены хёвдинга начались схватки. Повитухи плескали в ладоши и пели песни, ведь дитяти, рождённому на Йоль, старое поверье сулит большое счастье и удачу. Отец с ближайшими бондами и дружиной поспешили пировать, и в людном доме от рассвета до заката лился сидр и звучали саги. После бессонной ночи взошло солнце, но детский писк из сеней так и не доносился.

Пока хозяин отводил тяжёлое похмелье очередной чаркой браги, к собутыльникам спустилась печальная тира. Когда кровью напиталась последняя простыня в доме, немыслимым усилием мать извергла из себя чадо, но было оно уже мертво. Поговаривали, что перед повитухами проклинала роженица и нерадивого мужа, и обесчестившего её дружинника, вот только горе её прошло вместе с телесными ранами, а шрамы на сердце хёвдинга не затягивались.

В третий раз услышал провидец слабый стук в свою дверь. Уже подрастала дочка второй жены, а на воспитание управитель взял двух ребятишек из дружественных родов, ставших под его началом храбрыми преданными воинами, но никто из них не был настоящим наследником. Ярл и соратники смеялись над ним, супруги презирали, а сам вождь готов был утопиться в чарке с элем.

Ворожей не стал раскидывать руны и кости. Всё, на что есть человеческая воля, они испробовали. Оставалась лишь воля богов, но умудрённый годами так и остался к ним глух. Двое мужей долго молчали, сидя за широким каменным столом. В чём предназначение такого как он, вопрошал себя провидец, ради чего асы подарили ему столь никчёмную жизнь? Ответ ворожей дал себе сам: он поклялся хёвдингу искать до тех пор, пока правдами или неправдами не найдёт способ продлить его род.

Как только проситель ушёл, ведун приказал трэллам собрать харчей на семь дней вперёд и телегу доставить в горы на близлежащем полуострове Фосен. Там он поселился в глубокой тёмной пещере у водопада, где согревался лишь шкурами да хлебной брагой. Много дней и ночей провёл в кромешном мраке, не разводя костра, слушая мерный шум воды и собственное эхо. Всё своё время посвятил размышлениям и молитве асам. Если уши не внемлют богам, а очи не зрят, так пускай сделается он глухим от рёва водопада и слепым от вечной темноты.

Часы утекали вместе с разбивающимися оземь каплями. Спустя какую-то вечность отшельник потерял счёт времени, тело охватила слабость и ломота. Казалось, и за пределами пещеры весь мир растворился в беспроглядной бездне. Слепец перестал ощущать свою плоть, даже думать о себе как о телесной сущности, разобщённой с единым разумом бытия. Он испугался того, что лежит за пределами мира живых. Ринулся к выходу, но не отыскал его.

Тогда в безумном смятении чувств ведун услышал голоса. Сотни, а может, и тысячи женщин бессвязно шептали: ухо выхватывало из хора обрывочные фразы, но ум не улавливал сути. Казалось, за мучительные годы молчания слова водопадом обрушились на прорицателя, и он закричал, умоляя духов сжалиться.

Голоса утихли, сплетясь в один, громкий и чёткий. Дрожа и распадаясь множественным эхом, он обратился к просителю с вопросом: кто говорит с богиней? Но ведун больше не знал, кто он. Голос сказал: провидцу лишь предстоит родиться и исполнить своё предназначение. А оно в том, чтобы принести хёвдингу не одного, а великое множество потомков.

Тут душа просителя возрадовалась: что же ему следует делать? Богиня велела собрать большое войско и плыть с ним на юг. Там воевать — много и беспощадно, беря в рабы пленников, но ещё охотней — убивать во славу богов. Проигравшие мужчины должны быть преданы огню, ибо не чтят асов и не достойны нести их волю в Мидгарде. Богине же провидец принесёт кровавую жатву из младенцев и малых детей, чтобы стала она им матерью. Хёвдинг и люди его воздадут жёнам потерю, став отцами нового потомства. Лишь когда жертва будет достаточной, предводитель вернётся домой с долгожданным наследником.

Но как долго нормандцам воевать в чужих землях? Как много колосьев должно быть срезано в кровавой жатве? Целое поле, ответствовала богиня. И даже его будет мало, если провидец не положит судьбу за правое дело.

Голос обратился с последним вопросом: готов ли проситель понести эту ношу? Ведун усомнился. В душе животный страх спорил с величайшей гордостью: наконец боги презрели на него, избрали для великого дела!

Ответ был очевиден. Вышел из пещеры служитель асов уже не крестьянским ворожеем, а личным жрецом хёвдинга, с которым пошёл в следующий поход. Страсть и непреклонная вера наставника превратили его солдат в яростных жнецов богини. Правитель Нидароса пропадал в налётах всё чаще, добра привозил всё больше, и вскоре отрядов под его началом стали бояться и славить по всему Хладиру.

Тогда шурин хёвдинга, вырвавший власть над Норвегией из рук соперников, нарёк мужа сестры ярлом. Вскоре Гутрум увидела из окон родительского дома разодетых сватов с дарами. Супруг отстроил их старое гнездо ещё краше и просторней, и домочадцы не могли дождаться, когда вернётся к ним законная хозяйка. Да и сам ярл всем сердцем истосковался по той, которую хотел сделать матерью и любил больше жизни.

Любила его и Гутрум. Но лишь тем добрым и мудрым воином, каким он был много лет тому. Детоубийце и насильнику прекрасная Гутрум предпочла жизнь старой девы в ветшающем, как и она сама, доме. Гундреду ничего не осталось, как продолжить свой вечный поход.

В те дни ярл и представить не мог, в какие дали путь его заведёт. А войско хладирских викингов очутилось в самом сердце Аль-Андалуса, где вместе с журчащими фонтанами из уст в уста струились тайные заговоры. Встречались они, словно впадающие в море реки, под сенью приёмного зала халифа. Беседовал со своими подданными и заморскими гостями аль-Хакам в ярком дневном свете, падающем из больших зарешёченных окон на восточной стороне. Стены громадного зала в синем, бордовом и золотом цветах сплошь выложены мозаикой и златом, всевозможные орнаменты переплелись с вязью строк Корана. Приспособили в качестве украшений и редкие ценные дары со всего света. По углам высятся греческие амфоры на каменных постаментах, пол устлали коврами тонкой выделки, развесили цветы, зачехлённое трофейное оружие и прочие диковинки.

Под навесом каменного портика окружённый мраморными колоннами и балюстрадой по бокам на троне восседает аль-Хакам. Вокруг него всё сияет золотом и шелками. Сам трон представляет собой не массивное кресло северных королей, а мягкую широкую софу с удобными подушками. Каркас дивана выкован из ребристого металла с позолотой, изножье закрыто до самого пола и плавно переходит в совершенно прямые спинку и подлокотники. В изголовье металл вытягивается пирамидой, а строгие линии уступают место извилистым.

Первым утренним посетителем халифа оказалась его супруга, вернувшаяся к своему извечному обличью закутанного в тёмные одежды Джафара. Аль-Хакам принимал Субх с неохотой и широко зевал, но решимость её была непоколебима.

— Мой муж, ярл и его люди, которых ты приютил с таким радушием, не те, кем себя выдают, — зазвенел голос Авроры о просторные стены залы. — Мои источники подробно доложили о бесчинствах этих варваров в Галисии.

— Да что ты? — властитель подпёр бородатую щёку кулаком, искоса поглядывая на клюющих носом стражей-копейщиков. — Христиане получили по заслугам. Ты забыла, как они обходятся с нами и евреями?

— Гундред выкашивает мирных крестьян без разбору! Жрец Лундвар надоумил его предавать мечу не только взрослых мужчин, но и всех детей — даже младенцев! Вдов эти шайтаны насилуют, дабы те родили им сыновей, но женщины так убиты горем, что не хотят такой жизни!

Аль-Хакам выпрямился на троне, его охрана разлепила очи, вытаращившись на Субх.

— Вероятно, твои неведомые источники приукрашивают правду…

— Пророк учил нас брать вдов на попечение, коль лишили их мужей и отцов. Щадить и любить детей, как своих собственных. Муж мой, ты гневишь Аллаха! — карие глаза Авроры сверкнули над чёрной маской.

— Постой, а не тот ли уродливый евнух, которого отдал нам Гундред, наплёл тебе небылиц? — оживился аль-Хакам.

— Так ты мне не веришь? — женщина гордо окинула взглядом каменные лица супруга и его прислужников. — Пускай. Я вернусь очень скоро, и мои доказательства тебе не понравятся.

Вставший с первыми петухами Лундвар позволил себе прикорнуть каких-то пару часов. Хоть роскошные покои Алькасара располагают к отдыху и наслаждениям, жрец прислушивался к дребезжанию каждой ниточки в паутине слухов и сговоров, которой оплёл себя. Очень скоро поиски вывели на двух стражей царских казематов. Он пригласил их в башню, отведённую Джафаром специально для Гундреда с дружиной. Миновав многочисленные закоулки крепости, сарацины с позволения привратников ступили на территорию гостей халифа. Сам ярл и его воины мирно отсыпались после попойки на турнире. Миновав храпящие тела с разбросанной вокруг них битой посудой и объедками, мавры вошли в спальню Лундвара, светлую и прибранную.

Жрец оторвался от большого окна, за которым с высоты открывается край города и площадка перед башней, где снуёт стража. Первым делом доносчикам была обещана щедрая плата, дабы развязать языки. Поскольку дело, по-видимому, касалось нормандцев, арабы рассказали, мол, захаживала к ним накануне белокурая северянка. Она уболтала, опоила и даже ключи украла у неповинных ни в чём караульных. А ещё с интересом расспрашивала, где держат пленника, отданного ярлом Джафару.

Заручившись поддержкой, Лундвар велел слугам халифа подождать своей награды. Картина событий начала складываться воедино. Жрец подозревал, что Корриану не дали умереть от голода и жажды друзья-берсерки, но это была Тордис и никто иной. Налицо сговор с предателем! Служитель асов надел свою мантию, ладонь оперлась на змееглавый посох, и высокие двери покоев распахнулись, пропуская хозяина в коридоры башни.

Пара разбуженных нормандцев живо протрезвела, когда Лундвар велел поднимать всех и скликать на срочное собрание в большой зал на первом этаже. Прибежали и замковые рабыни, наскоро прибравшие весь бедлам и раскрывшие ставни. Не успел выветриться хмельной смрад, как жрец предстал перед толпой сонных помятых забулдыг.

— Кто из вас видел Тордис или знает, где она может быть? — зычно спросил Лундвар. — Викинги захлопали глазами, молча переглядываясь. — Что насчёт Токи и Эсберна? Соображайте, пьянь! — неспешно прошёлся вдоль сборища, посох отбил тревожный стук.

— В чём они провинились? — крикнул кто-то из ратников.

— Боюсь, все трое сговорились с предателем Коррианом. Вчера во время боёв они проникли в тюрьму, чтобы вызволить его. Конечно, они знали, что в случае провала халиф обезглавит нас всех.

Шепотки в толпе перешли в возмущённый гомон. По лицам скользнули злость и недоумение.

— Тордис бросила Корриану вызов! Они бились по-настоящему!

— Я видел парней на турнире! Они вместе со всеми пировали!

Вернувшись к середине зала, Лундвар замер в уверенной позе. Древко с железным наконечником ударило об пол, затыкая болтливые рты.

— Похоже, настал час раскрыть вам глаза. Мы давно подозревали, но теперь совершенно ясно, что Тордис не настоящая дочь Гундреда. Безродная девка солгала нам, чтобы втереться в доверие и свергнуть ярла, когда подвернётся случай. А то и убить. — жрец подождал, когда вместе с гвалтом поутихнут и бурные чувства сбитых с толку солдат. — Эта шлюха заморочила голову Корриану. Да, он проклял себя за связь с ней, даже хотел убить, но это не умаляет тяжести предательства! Тордис путается и с Эсберном, и с Токи. Не удивлюсь, если скоро у нас на пороге выстроится стража обманутого заговорщиками халифа.

Недовольство северян перешло в такой оглушительный галдёж, что не выдержавший Гундред в одних портках спустился к подчинённым из своей спальни. Вид у ярла был потрёпанный и растерянный, а из-за спины юркнула полуголая берберка, поспешившая присоединиться к прочей прислуге. Завидев командира, викинги умолкли, и Лундвар воспользовался случаем, продолжая вещать.

— Двери и окна в башню сейчас же закрыть на засовы! Наружу никто не выходит, пока не решим, что делать дальше. Рабов не выпускать!

Недолго думая, толпящиеся у парадного входа воины заперли его тяжёлым окованным брусом. От грохота упавшего засова слуги Алькасара тревожно вскрикнули, зажатые между варварами, говорящими на незнакомом языке. Наглухо захлопнули и створки окон, прячась от взоров успевших встревожиться мавров.

Стряхнув сон, босой Гундред грозно подскочил к жрецу, булатная перчатка до хруста дёрнула чужую руку.

— А теперь, когда даже мои рядовые в курсе, посвятишь старого ярла в происходящее? — прорычал нормандец. — И какого йоласвейнера на меня все так пялятся!

Малик аль-Сафар по обыкновению встречал день в своей комнате под крышей одного из зданий Алькасара, где стрельчатое смотровое окно выходит на живописные пальмовые аллеи замка. Свет зимнего солнца падал прямо на большой письменный стол со множеством шкафчиков. Там посол хранил деловую переписку и не только. Посол увлечённо трудился в своих покоях, когда шарканье пера прервал жуткий скрип дверных петель. Малик едва не покатился со стула, завидев толпу обряженных в чёрное стражников с закрытыми лицами, что вломились в покои без спросу и предупреждения.

Мавр поспешил задвинуть все ящики, куда сгрёб старые письма вместе с ещё не высохшими, щуплое тельце с огромной из-за многослойного тюрбана головой заслонило стол, как бесценную сокровищницу. Но разбойники знали своё дело, и шпион был легко отброшен на ковёр в середину комнаты, когда дверь захлопнулась за последним вошедшим солдатом.

— Джафар? — Малик поднялся на колени, тупо уставившись на непрошенного гостя. — Потрудись объяснить, что творят эти проклятые иблисы!

Стража в это время воспользовалась случаем перевернуть вверх дном все открытые ныне ящики стола, глубокие и полные тайных сокровищ, как пещера Алладина. Малик бросился было на вандалов с ножом, но пара крепких сподручников хаджиба больно скрутила мужчину на полу.

— Успокойся, — Субх подошла ближе, нависнув над послом во всей изящности своей маленькой стройной фигуры в мужских одеждах. — Я забираю бумаги. Не жалуйся на грубость — ты бы не отдал самовольно. Докажешь свою честность — получишь всё обратно.

Вырвав с мясом выдвижные ящики, солдаты стали выносить письма прямо в них. Остальной скарб дикари сгребали в мешок, как мусор.

— Но я не понимаю. — запричитал Малик дрожащим от гнева и страха голосом. — Я слуга халифа! Чем я провинился? Сколько лет верой и правдой…

— Тихо. — Субх выставила ладонь резким движением, карие глаза угрожающе выпучились. — Скажешь это самому аль-Хакаму. А за одно о своей нежной дружбе с норвежским ярлом.

Когда последняя записка в числе сотен таких же покинула комнату, Субх отправилась на выход, махнув стражникам тащить пленника следом.

— Аврора! — жена халифа нервно обернулась на зов, застыв в дверях. — Ты забыла о всех тех письмах из страны басков от родителей, которых я с таким трудом отыскал?

— Нет, Малик. — Субх помолчала, смотря в пол пустым взглядом. — Тебе придётся провести время в казематах. Потом мы выясним, что тебе известно о Гундреде.

Супруга аль-Хакама знала, что в середине дня в тихую погоду муж любливал сидеть на террасе у бассейна с кувшинками под сенью кипарисовых деревьев. К воде приносили пару кресел и стол для шахмат, а также вино и немного яств больше для услады, чем для плотного обеда. Держатель библиотеки Алькасара, где собралось не меньше 400 тысяч томов, выбирал для владыки несколько занятных книг, и, если угадывал удачно, к вечеру мог ждать великодушной награды. Скрашивали одиночество халифа гости замка, кордовская знать, заморские посетители и просители всех мастей с неотложными государственными вопросами. Но порой аль-Хакам отводит передобеденные часы исключительно приятному досугу и общению со своим гаремом.

Так, Субх застала мужа за шахматной партией с одним из хурамов, чернокожим египтянином в жёлто-золотых одеждах. Мужчины отвлеклись от игры, когда двое конвоиров приволокли Малика с надорванными рукавами халата. Посол дрожал в возмущении, а от лица его отхлынула кровь.

— Значит, ты не бросила свою затею, — халиф вздохнул, жестом велев хураму налить в чашу вина. В бассейне красочная рыбёшка выскочила из воды, чтобы плюхнуться обратно.

— Я как чуяла, что этот раб спелся с варварами. — Субх, достала из-за пояса маленькую свёрнутую записку. — Пришлось перечитать целую гору, но мы нашли вот эту вещь, о которой Малик ни словом не обмолвился!

Мавр напрягся в руках конвоиров, шея вытянулась, силясь угадать, что же хаджиб передала властителю.

— Светлейший царь времени, я…

— Молчи! — шикнула на пленника женщина, пока супруг разворачивал записку. — Тебе ещё дадут полебезить.

Халиф долго всматривался в мелкие строки подслеповатыми очами, и письмо перешло к более зоркому египтянину, который зачитал важнейшее вслух.

— Гвардия епископа Росендо Менендеса… На наших глазах убили детей, мы растерзаем и пожрём… Покойницы взывали к некой Мормо… Дальше читать, государь? Как-то жутковато.

— Малик, это весть из Компостелы? — лицо аль-Хакама переменилось от заинтересованного к всерьёз негодующему. — Какой она давности, и почему я не знаю?

Шпион сглотнул пересохшим горлом. Из-под тюрбана градом катился пот.

— Клянусь, владыка, не из злого умысла… Я по глупости своей посчитал, что ты не поверишь…

— Или боялся навредить такой выгодной тебе сделке с норвежцами. — перебила нахмуренная Субх. — Дьявольщина преследует этих головорезов по всей Галисии!

— Прошу простить, светлейший, но будем рассуждать здраво, — Малик нашёл в себе силы собраться духом. — Тебе, кто вёл войны на два фронта в Дамаске и Аль-Андалусе, хорошо ведома людская жестокость. Каких только ужасов не случается в смутное время. Вспомни, что творили кровные враги наши, Аббисиды, чтобы свергнуть старого халифа. Припомни деяния христиан и владык Леона: их гонения на евреев и мавров, что веками несут в Испанию лишь свет науки и потоки денег. Эти исполненные зависти и злобы неверные сами обрушили на свои головы гнев Всевышнего! Их, а не норвежцев, справедливо наказывает он. Ибо воздастся каждому по его делам и его вере.

Аврора цокнула языком. Всё же стоило приставить к этому болтуну палача в казематах. Глаза аль-Хакама заблестели. За годы брака женщина хорошо усвоила, что это значит.

— Хм, вероятно, в словах раба есть истина, — халиф отмахнулся рукой прежде, чем жена раскрыла рот с очередным возмущением. — Мне не нравится, что ты утаил письмо, Малик. Может статься, твои привилегии будут переданы другому. И всё-таки я не вижу за норвежцами каких-то непростительных прегрешений.

— О царь времени, прошу, подумай, сколько блага халифату принесёт союз с Норвегией! Пускай они бьют наших врагов на севере, но, если Гундред убедит ярла Хакона и затем самого Харальда Синезубого не нападать на наши берега, а вести торговлю и военные дела вместе, Омейяды получат небывалое могущество! — от страстных речей Малик запыхался, лицо зардело от прилившей крови.

На край бассейна из воды выбросилась рыба. Животное в предсмертных муках забилось оземь, стараясь скользнуть обратно, пока не кончился воздух. Субх ощутила полную растерянность, накрывшую её и вчера, когда удар Тордис показал, чего в действительности стоили все пройденные тренировки. Жена халифа обучалась владению кинжалом у лучших мастеров, но стоит на миг дать маху, как тебя сбросят с верхов на самое дно. Даже такая подлая уловка, как дар убеждения без всякого подспорья правды, рушит самые грандиозные планы и труды.

Вдруг Субх осенило мыслью. Поддавшись наитию, рука дёрнула чёрную маску вниз. Приближённые аль-Хакама хорошо знали, кто такой Джафар на самом деле, вот только ничьи глаза, кроме владыки, не осмеливались увидеть лицо первой женщины в халифате. Сорвать тюрбан было сродни одеждам, скрывающим наготу от мужской похоти. Но гнев аль-Хакама переменился в ту же минуту, как он узрел на нежных губах супруги припухлость, синюю от запёкшейся крови. Такие побои носят рабыни, провинившиеся или отказавшие стражникам в непрошенной ласке.

— Кто посмел сделать с тобой такое?! — вскочив, аль-Хакам задел шахматную доску, и фигуры посыпались на пол. — Сейчас же спрячь лицо!

— Прости, муж, но ты не слушал, — Субх обернулась к Малику, ни один мускул не дрогнул, но в глазах шпион ясно прочёл торжествующую усмешку. — А я предупреждала, что тебе не понравится.

Сгрёбши горсть разбросанных в ногах фигур, хурам наконец обратил внимание на умирающую рыбу. Заботливая рука выпустила вяло трепыхающееся тельце в бассейн, оно ловко шнырнуло в глубину, и вскоре красной искорки в зеленоватом омуте и след простыл.

Лундвар приказал дружине наглухо укрепить все башенные окна, а парадные двери закрыть баррикадой, но так, чтобы легко разобрать её в случае надобности. Замковую прислугу северяне связали, оставив сидеть под стенкой, пока толпа возбуждённых воинов носилась по всем этажам, в хлам разнося мебель и убранство. Каждый был на взводе от тяжёлого похмелья и дурных новостей, в которые и верилось-то с трудом. Сперва Лундвар верховодил вандалами, но позже оставил пару человек за старших и удалился на верхний этаж.

Гундред метался по покоям жреца, то бросаясь к окну, то отстраняясь с горькой руганью. Единственными свидетелями душевных мук ярла стала парочка охранников каземата: те, присев на край кровати, притихли, как церковные мыши. Сквозь деревянную решётку Гундред наблюдал, как к башне стягиваются вооружённые люди аль-Хакама с луками, копьями и мечами. Позади ровных плотных рядов виднелась горстка сановников и сам халиф среди них. Он восседал на кресле, ожидая, пока командиры закончат строить свои отряды. Из раза в раз в ушах гудели трубы, и от каждого пронзительного зова властитель Нидароса вздрагивал. Когда дверь в спальню скрипнула, он рывком повернулся. Лундвар сделал и шагу в свои покои, как в его лысую голову полетела полная кружка, разбившаяся о стену.

— Пр-роклятый… — рычащий ярл стал ходить из стороны в сторону, что медведь в клетке. — Пшёл прочь с глаз моих!

— Я не враг тебе. — Лундвар спокойно захлопнул за собой двери. — Ты потерял бдительность, Гундред. Только погляди, что творится у тебя под носом, пока ты пируешь и хлопочешь над дочуркой.

— Не смей говорить о ней! — пригрозил пальцем ярл, выпучив налитые кровью глаза.

— Прости, но я не могу бездействовать, пока против тебя сплотилась добрая половина войска. Ужели ты не видишь, сколь сильно заблуждался?

Не в силах вынести само присутствие жреца ярл рванул к столу, где оставил вскрытую амфору вина. Сжав узкое горлышко, Гундред запрокинул голову, и в бороде заблестели алые струйки. Тут об оконную решётку ударился крупный булыжник, заставив всех в комнате насторожиться. Подкравшись, военачальник разглядел внизу Малика, вышедшего вперёд толпы и поднёсшего ладони ко рту.

— Гундред! Халиф требует немедленно отпереть двери в башню! — закричал посол на норвежском что есть мочи. — Выдай ему своего жреца Лундвара! Меня он не желает слушать, прости!

Ярл зашёлся злорадным басистым смехом.

— Очередной предатель, — жрец подхватил подмышку и разоружил одного из сарацинов, кривое лезвие опасно сдавило клокочущие шейные вены. — Я разберусь со всем, Гундред. Можешь вставать, увалень, нето твой друг умрёт.

— А… награды, я так понимаю, не будет? — промямлил араб, отрывая зад от постели.

Лундвар мысленно взмолился к богам деть ему терпения:

— Ну что ты, будет. Она этажом выше.

Аль-Хакам остался без ответа, и Малик чуял спиной, как полыхающие ненавистью глаза халифа готовы прожечь в нём сквозную дыру. С минуту висела тишина, нарушаемая свистом ветра и вознёй нормандцев на первом этаже. И вот кто-то их стражи сзычал, указав рукой на башенную колокольню, опоясанную длинным балконом. В тени одной из высоких стрельчатых арок, глядящих во все стороны света, показался человек, выпихнутый наружу толчком в спину. Разглядев своего растерянного собрата, мавры подняли возмущённый гомон.

— Братья, они просят объяснений! — звонко бросил смотритель казематов товарищам внизу, и его голос отразило эхо.

Халиф не сразу собрался с ответом: они с советниками никак не предполагали, что в плену у язычников может быть кто-то из войска. На всякий случай аль-Хакам велел отрубить трусу голову, как только башня будет взята.

— Лундвар! — наконец заговорил владыка устами Малика. — Если ты слышишь, тебя обвиняют в посягательстве на честь жены халифа! Её избили, и она указала на тебя!

— Он никакой жены знать не знает! — ответил крикун на балконе, мельком глянув за спину.

— Если Лундвар не выйдет, они подожгут башню!

— Какой же трусливый червь, — не сдержавшись, прошептала Субх, прячась за спинами вельмож.

Ладонь женщины сжала чужая, холодная и влажная. За плечом обнаружился мужчина в тёмных закрытых одеждах, какие носит личная охрана жены халифа. Исполненные теплоты карие глаза Корриана она узнала тотчас.

— Они обещают рассмотреть ваши условия! — выдал страж казематов, то и дело обращаясь к подсказчику в тени колокольни. — Но у них есть и свои! Отдайте им предателей: дочку ярла и двух её подельников! Иначе переговоров не ждите!

Аль-Хакам нервно заливисто расхохотался, запрокинув голову. Так же внезапно командиру стражи был отдан приказ брать двери штурмом и вынести оконные ставни, чтобы выкурить шайтанов всех до единого. В разговор вмешались сановники: внутри есть пленные рабы, и оставить их на произвол, не попытавшись спасти, было бы скверно. Между старцами протиснулась Субх, которая что-то прошептала супругу, наклонившись к самому уху. Аль-Хакам в раздумьях почесал в кудрявой бороде, и пальцы звучно щёлкнули, привлекая внимание подданных.

Жрец с заложником подступился к самому проходу на балкон, наблюдая на земле странное зрелище. От сборища арабов отделились две высокие фигуры, направившиеся к закрытым дверям башни. По светлым и тёмно-русым отпущенным волосам Лундвар угадал Эсберна и Токи. Хотя проклятые мавры и не отдали Тордис, они всё же пошли на большую уступку, что было неожиданностью.

Приятели-заговорщики остановились у башенных дверей, громоздких, почти как ворота. Подождав с минуту, нормандцы услыхали скрежет поднимающегося засова, стон железных петель и грохотанье неповоротливых створок, меж которых появился тёмный зазор. Не распахивая двери полностью, викинги оставили побратимам узкий проход, и Токи с Эсберном канули в душный полумрак. Внутри добрых две дюжины вояк ожидали с поднятыми мечами и секирами на случай, если враг попрёт штурмом. Но мавры стояли как вкопанные, так что за вошедшими створки сразу же затворились. Викинги сдвинули два нагромождения в одну баррикаду под дверью. Эсберна с Токи взяли в кольцо уже не вчерашние братья по оружию, а озлобленные неприятели, жаждущие объяснений. Завидев новых пленников, рабы с кляпами во ртах умоляюще замычали в попытке привлечь внимание.

— И где Тордис, ребята? — спросил кто-то из викингов.

На балконе между тем завязалась беседа двух опальных слуг халифа: предателя-караульного и завравшегося посла. Аль-Хакаму стало любопытно, как всё-таки видят ситуацию северяне, сумевшие подкупить верных стражников Алькасара.

— Почему ярл считает дочь предательницей? — крикнул Малик уже хрипящим голосом.

— Не могу сказать, но вчера во время турнира у нас в казематах была девица, очень похожая на неё, — запросто признался араб. — Она усыпила нас каким-то зельем и забрала все ключи. А ещё спрашивала о пленнике, кажись, подаренном ярлом. — мужчина отклонился назад, к чему-то прислушиваясь. — Да! Связка, кстати говоря, на пост караула вернулась! Лунд… то бишь я считаю, в замке тоже не обошлось без предателя. И он, должно быть, ещё среди вас!

Халиф раздражённо поморщился, царапая локотник кресла. Субх невольно цокнула:

— Так мы тебе и поверили!

— Это… — караульный вновь глянул за спину. — Они просят передать, что им по-прежнему нужна Тордис! И можете ей сказать: ярл уже отдал приказ перерезать Токи и Эсберну глотки, так что пускай поторопится!

Невесть откуда до переговорщиков донёсся гулкий стук копыт. Отразившись о стены и мощёные площадки замка, дробный звук многократно умножился, словно надвигался целый конный отряд. Мавры огляделись по сторонам, но нигде не виднелись силуэты всадников. Не выдержавший Лундвар отпустил пленного стражника, чтобы броситься к арке, открывающей вид на крепостную стену.

Подставив плешь порывистому ветру, жрец на миг обомлел, глаза уставились на растущую чёрную точку вдалеке. Вскоре и люди халифа внизу едва не оглохли от топота над самой головой. Десятки глаз напряжённо устремились к краю серого неба между высоченной стеной и верхушкой башни. Тут звон подков резко оборвался, и со стены птицей выскочила чёрная тень, зависнув в немыслимом полёте. Наблюдатели охнули, когда огромный вороной конь с ездоком на спине прыгнул так далеко, как не сумел бы лучший арабский скакун. Растянувшись от головы до хвоста, зверь перемахнул через балконный парапет и обрушился прямиком на стоящего там сарацина, который со страху свалился вниз с пронзительным криком. Тордис спрыгнула с седла, шагнув в колокольню.

— Похоже, у нас друг к другу накопилось много вопросов, а Лундвар?

Жрец зайцем выскочил на балкон и мгновеньем позже уже вынырнул из другой арки, ухнув вглубь лестничного пролёта. Вскоре в колокольню высыпали несколько нормандцев с оголёнными секирами. Покрутив головой, освободившийся араб поднял свой брошенный кинжал, готовый очистить совесть в бою с врагом. Секира Тордис лязгнула, выскользнув из петлицы. Переглянувшиеся северяне с криком бросились на дезертиршу, но высунувшаяся из проёма конская голова заставила попятиться назад. В красных глазах демона горело пламя, и келпи так фыркнул на неприятелей, что из ноздрей повалили столбы дыма адских котлов.

Внизу один из викингов проорал приказ Лундвара немедленно убить Токи и Эсберна. Не успели заговорщики поднять оружие, как на них двинулась стена врагов. Соратников отбросило к дверям и тут же откинуло обратно от мощного толчка тарана снаружи. Из оконных ставней полетели щепы. С неистовым кличем мавры начали штурм башни. Товарищи не ведали, что творится за стенами, но, похоже, Тордис ввязалась в знатную перебранку. В ней им не продержаться и пары лишних минут.

Эсберн отступил к связанным заложникам: некоторые ухитрились вскочить на ноги, приникнув к стенке. Следя за тылом, напарники бросили все силы и умения на отчаянную оборону, но знали, что всех ударов не отразишь. Казалось вот-вот от натиска десятков мужей на голову грянет потолок. Тут где-то в глубине раздалось громкое ржание. Подняв головы, Эсберн и Токи увидели, как со стороны лестницы строй норманнов словно прорвал шквал ураганного ветра. Воины попадали, как подкошенные, а сверху их придавило копытами скакуна чёрной масти, устроившего настоящее кровавое пиршество.

Конь стал раскидывать мужей, вставая на дыбы, давить всех подряд об пол, острые зубы прокусывали даже толстый кожаный доспех. В первые минуты ратники могли лишь кричать, пока зверь носился меж ними по всему залу, как осатанелый. Токи и Эсберн заслонили собой пленников, хотя у самих сердце провалилось от страха. Северяне чуть на стену не лезли, спасаясь от ног и зубов чудовища. Во все стороны летели струи крови да ошмётки тел. Конь подбрасывал и налету вгрызался в беспомощных людей, проглатывал откушенную плоть и целые конечности.

Глубокий удар топора в бок вырвал из пасти келпи истошное ржание. Выжившие смельчаки разом бросились на скакуна, вонзая лезвия в ноги и круп. Поняв, что жеребца Тордис вот-вот зарубят, её сподвижники двинулись на большего числом противника.

Наверху ярлица еле поспевала за выпадами троих соперников, что норовили взять строптивицу в кольцо. Тордис то выскакивала на балкон, то вдруг появлялась в одном из четырёх проёмов, чтобы исподтишка пронестись мимо превосходящих силой мужей, оставив жгучую режущую рану. До любопытного халифа доносились лишь вздохи и рыки девы да лязг оружия, многократно приумноженные конструкцией башни.

Выставивший перед собой кинжал караульный так и не шелохнулся, чудом успевая следить, как вчерашняя хохотунья кружит нормандцев, уворачиваясь от ударов и подныривая под руки. Запутав и разделив врагов, Тордис с разбегу вытолкнула одного плечом на балкон: беспомощно махнув руками, бедняга перегнулся через парапет, а ярлица помогла ему отправиться в долгий полёт.

С другим воином она расправилась ещё зрелищней. Со спины петлёй накинула на чужую шею верёвку от колокола, и пока викинг снимал тугую удавку, прорубила позвоночник, выкинув вслед за приятелем. Свита халифа отвернулась от леденящего кровь вида мотающего ногами висельника. Лишь аль-Хакам, Субх и Корриан проследили за агонией язычника, недолго прожившего со сломанной шеей: его душа отлетела с последним ударом колокола.

Окроплённая кровью Тордис на миг застыла в проёме балкона, когда сзади её подстерёг третий противник. Спрятав оружие, он голыми руками взялся за женскую шею и открутил бы голову, как цыплёнку, если бы не подкосился от лезвия под ребром. Караульный еле увернулся, не ожидая от раненного мгновенного ответа. Секира, подобно тяжёлому маятнику, рассекла воздух, длинная и тяжёлая, точно сделанная для великана. Истекающего кровью смельчака хватило на пару размашистых наскоков, когда мавр и ярлица разом подскочили с двух сторон, и последний враг оказался насмерть заколот.

Встретившийся взглядом с горящими светлыми глазами сарацин без лишних слов бросил кинжал под ноги. Не столько из благодарности, сколько от равнодушия воительница пощадила заложника: ниже по лестнице её ждала действительно важная встреча. Содрогался от нетерпения и Лундвар, который втиснулся между стеной и открытой дверью, избежав смерти под копытами несущегося по коридору коня.

Спустившись на этаж, Тордис не нашла там ни души. Ноги смело зашагали к дальним комнатам, но только ярлица хотела заглянуть в одну, как за спиной кто-то с силой ударил в позвоночник.

Подкосившись, дева резко развернулась, посох Лундвара нацелился в плечо. В последний миг руки перехватили резную змею, и тут жрец повернул механизм на древке, вырвав из чужих уст нестерпимый крик. Из навершия, вонзившись в грудь и ключицу, выскочили длинные острые иглы. Хоть раны не были глубокими, обратным рывком ведун разодрал плоть ещё сильнее, обрушив соперницу на колени.

— Не поднимайся, — запыхавшийся мужчина поставил булаву стоймя, сутулая спина выпрямилась с натугой. — Яд на иглах обездвижит твои мышцы. Ты не сможешь драться.

Сжимая кровоточащую грудь, Тордис начала трястись, точно в лихорадке. С большим трудом обрывистые стоны сложились в слабую мольбу:

— Почему… ты так упорствуешь… чтобы убить меня? Что тебе даст моя смерть?

— Время. — Лундвар подступился ближе, дверь в комнату закрылась под нажатием ладони. — Может, ты и сильная, но очень тупа. Ни к чему деревенщине знать своё жалкое происхождение, но так уж и быть: расскажу по доброте душевной. Ярл Гундред верит, что ты его внебрачная дочка. Я мог бы вслед за всеми назвать это бредом старого дурня, однако… сам вбил ему в голову эту идею.

От шагов жреца каждый удар сердца Тордис становился всё болезненней. Яд разливался по жилам ледяным металлом.

— Видишь ли, мы все много лет подряд изо всех сил старались дать Гундреду, что он хочет. Наследника. — рот старика скривился в улыбке, но глаза остались до жути спокойны. — И вот пророчество исполнено. — жезл гулко ударил об пол в шаге от воительницы. — Конечно, я знаю, что в твоей грязной крови нет ни капли ярловой! Но я проверил. Я со всей честностью испытал тебя.

Тордис беззвучно посмеялась: нарастающая дрожь скрыла неуместную весёлость. Как же, неравный бой чужими руками — самый честный подход.

— Что самое забавное, ты и впрямь не оплошала. Нашла хахалей под стать себе: один изверг и насильник, второй такой же тронутый умом детоубийца…

— Прошу… не надо их убивать, — Тордис еле соображала, что заваливается на бок, сползая по стене.

— На кой ляд они тебе сдались! — на миг бессильная злоба возобладала над холодным рассудком. — Корриан, да будет тебе известно, оприходовал жену ярла, пока тот был с ними на одном ложе! Токи растерзал с десяток малых ребятишек, залил себя кровью с головы до ног! А ведь мог отказаться. Но нет же! А знаешь, почему? — на грани беспамятства ярлице почудилось, что за спиной склонившегося к ней Лундвара тихонько приоткрылась дверь, словно гуляет сквозняк или подслушивает кто-то любопытный. — Потому что Гундреду нужен наследник. Потому что ради наследника умирали сотни. И я тоже… умру. — жрец внимательно всмотрелся в угасающее девичье лицо, ища ответа на ведомый ему одному вопрос. — Но, как видно, не от твоей руки.

— Так докажи… что я не наследница… трус.

Дряхлое тело Лундвара вытянулось струной, булава взмыла ввысь, и с боевым рыком служитель асов представил, как пригвождает самозванку к земле. Но крик оборвался истошным хрипом, а в спине павшего ниц северянина Тордис увидела до того знакомую секиру, что от одного вида рукояти в ладонях разлился жар. Пред глазами метались нечёткие видения: некто разобрал полое древко, достав крохотный пузырёк, заботливые руки подняли голову, чтобы залить в рот пару горьких капель. Затем ещё в помутнении тело отпустил паралич, и дева зашевелилась, с трудом поднимаясь. Лундвар в ногах что-то бессильно шептал, сплёвывая кровь на мантию. Когда Тордис уходила, слабая рука взяла её за сапог.

— С самого начала… я… всегда знал. Это ты. Как Мормо и говорила…

На пороге смерти Лундвара охватило то же чувство, что много лет назад в пещере: животный страх и счастье теперь уже выполненного предназначения. Даже убийце он был благодарен за шаг, на который сам бы никогда не решился.

Тордис запнулась в дверях комнаты, удерживаясь за косяки. Впереди на полу лежала брошенная секира в луже крови. Гундред в пропитанной потом и алыми брызгами рубахе без сил восседал на стуле с амфорой вина, влекущей слабые руки к полу. Таким никчёмным старым бражником девушка своего ярла и не чаяла увидеть.

— Гундред.

— Нет, — седая голова поднялась, булатная перчатка легла на могучую голую грудь. — Отец. — ярл втянул носом будто бы накатывающие слёзы, а может, раскис от выпивки. — Дочь моя, прости, что был с тобой холоден.

— Не надо сцен! — ярлица поморщилась, пошатнувшись в проёме. — Никакая я тебе не дочь. Последний ум потерял? Я всё выдумала, чтобы отвадить твоих выродков и не сдохнуть вместе со всеми на этой проклятущей Аросе!

— Так ведь твой рассказ… — косматые брови сошлись на переносице, в слезящихся очах обозначилось недоверие.

— На ходу вспомнила историю одной тётки из наших краёв! Что-то додумала… — настаивала Тордис. — Петра, моя глупая матушка, всё пугала меня в детстве той гулящей красоткой, которую по молодости обрюхатил мадхус, северянин. Её выперли из отчего дома, и, кажется, она сбежала с каким-то бродягой. Поучала меня не шляться до свадьбы, вот я и запомнила! Даже её имя — Сильвестра.

Гундред выпрямился на стуле, точно ужаленный, очи округлились, что медяки.

— Силь… вестра. Да, да, я всё гадал, на кого же ты похожа. Отчего ты так мне знакома… Была одна девица как раз лет двадцать назад. На лицо не такая — породой ты в меня пошла, — а вот характер, повадки… Помню, она мне далась, но в спину бросила такое проклятье, что на всю жизнь в памяти отпечаталось. — ярл вскинул руку, палец призывно указал на Тордис. — Она и есть твоя мать, не Петра. Потому та и обозлилась, что кляла её-беглянку остаток жизни. Но ты-то знала, должна была чуять своё превосходство над этим сбродом! Ты — моя северная кровь. Их лютые ветра сломили, как колосья, но ты гибче, волей сильнее!

— Закрой свой поганый рот! — ярлица ринулась к оставленной секире, ладони не без труда подняли рукоятку с грозным лязгом. — Я отрублю твой чёрный язык и хозяйство в придачу! Что ты наделал! Ты это понимаешь?!

Взгляд Гундреда заметался, как у блаженного. Втянув воздух со свистом, ярл в сердцах приник к амфоре, лицо закрыли сальные нечёсаные волосы.

— Я всегда презирала тебя! — с рычанием Тордис попыталась поднять секиру, но руки болтались плетьми. — Я пришла покончить с тобой и Лундваром, как ты не можешь понять! И, слышишь, никогда не буду тебе дочерью, никогда!

С минуту тягостное молчание нарушали лишь стекающие в лужу капли крови да вопли дерущихся под ногами. С грохотом дева выронила оружие из дрожащих рук.

— Даже если ты мне не родная… — Гундред разбил пустой сосуд крутым броском, ноги рывком выпрямились, опрокинув стул. — Плевать на это! Мы папа и дочка — так в моём сердце есть и будет. Я знаю, верю, что ты моя! Мне отныне больше ничего не надо: я обрёл в тебе всё! Прикончи меня, если не можешь простить. Я тебя люблю.

Тордис отвернулась не в силах смотреть, как корчится от бури сдерживаемых чувств ненавистная рожа чудовища, называющегося её отцом. Захолонувшее сердце провалилось куда-то в живот, а от яда оковы оцепенения так до конца и не спали. Девушке до смерти захотелось увидеть живыми Корриана, Эсберна и Токи, а особенно своего коня, имя которого так и не узнала.

— Гундред, — Тордис сглотнула слюну, отшагнув к дверям. — Забирай всех, кто готов тебе служить, своего прихвостня, коль он ещё жив, садись в драккар и уплывай прочь из этих краёв. В Норвегию — да хоть куда! — но если след твой останется на этой земле или с головы галисийца упадёт один волос… Клянусь, я буду преследовать тебя всюду. Не отстану, пока не перережу всю вашу братию, а конунгу отошлю твою голову как предостережение.

Когда аль-Хакам, щуря глаза от выступившего из-за облаков полуденного солнца, разглядел на вершине башни фигуры Гундреда с поднятыми руками и Тордис за ним, отрядам был скомандован отход. Ярлица вышла к жителям Алькасара победоносно — через главный вход, ведя за собой изрядно раненного хромого коня. Эсберн и Токи вывели на волю пленников. Викингам под надзором стражи велели сдать оружие и готовиться к отплытию, позаботившись о тех, кто не сможет идти.

После устроенной келпи кровавой бани нормандцы и не думали сопротивляться, а жаждали только скорей убраться, хотя и не все. Малик, и тут проведавший обстановку быстрее других, передал владыке, что часть северян готова отколоться от войска ярла. С этим аль-Хакам подозвал к себе Тордис, Эсберна и Токи, заведя такую речь. Дочь ярла может остаться в Кордове со всеми язычниками, которые пожелают объединиться с маврами под началом нового полководца. Тордис возьмёт командование над отрядом наёмников и, если пожелает, будет служить халифату за справедливую плату, защиту и кров, а коль захочет — тут же бросит.

По очам Корриана, то и дело обращающимся к Субх, стало ясно, что тот своё решение принял твёрдо. Слишком многое разом навалилось на ярлицу для такого поспешного ответа, и, еле стоя на подкашивающихся ногах, она дослушала сладкие обещания халифа с трудом. Уже на закате с перевязанной рукой и грудью Тордис вошла в воды Гвадалквивира по колена, держась за израненную конскую спину.

Обменявшись с хозяйкой прощальными ласками, келпи медленно погрузился в реку, отчего на поверхность поднялись кровавые круги. Несколько долгих спокойных минут уже не наследница ярла, а простая испанка без роду и племени просто стояла в холодной бегущей воде, а вокруг благодатно шумела природа, наполняя сердце успокоением. В излучине реки синими, белыми и красными парусами на фоне свинцового неба показалась флотилия викингов, медленно следующая по течению в сторону океана. На палубах кораблей, вмещавших добрые сотни мореходов в самом начале похода, теперь привольно разгуливали горстки маленьких тёмных фигур. Вёсла подняли, и суда неспешно скользили перед застывшей Тордис, пока не зашли в другую излучину, где затерялись за стволами дремучего южного леса.

Увязая сапогами в иле, дева неторопливо выбралась на берег, и уже на подходе поднявшиеся глаза столкнулись с сидящими на крупных камнях Токи и Эсберном. Мужчины встали, без слов приветствуя свою спасительницу. На улыбку ни у кого не хватало сил, но радость встречи отразилась блеском глаз. Тордис подумала, что впервые со смерти Петры взяла за кого-то ответственность и, возможно, нашла друзей среди тех, что были ей врагами по неволе.

— Тордис, мы подумали о предложении халифа и поговорили с другими парнями из оставшихся в Кордове, — начал Эсберн.

— Не сказать, что все готовы назвать тебя командиршей и дать клятву верности, — подхватил рассказ приятеля Токи, — Но они ждут беседы с тобой и хотят выслушать условия.

— Мы вдвоём охотно станем наёмниками под твоим командованием. Уверен, Корриан тоже. Ты способна на это, поверь. Мы чувствуем в тебе силу направлять людей и отвагу стоять за них горой. Решайся, Тордис.

Женские пальцы прошлись по желобкам рун на прохладном металле секиры. Все свои семнадцать лет Тордис твёрдо знала, кто она есть и кем никогда не станет. Теперь же ей предлагали выбрать свою судьбу.