Невероятный Жан — Жак! Я любил тебя, и бурный характер наших отношений не помешал взаимной симпатии с годами превратиться в настоящую дружбу Ты не желал ничего слышать об Азнавуре, но, на самом деле, ты его никогда не слушал. Просто не открыл его для себя, хотя твои передачи дали дорогу стольким певцам и певицам, которые впоследствии стали известными. Ты был профессионалом, и не среднего десятка, я бы даже сказал одним из тех, благодаря кому радио зазвучало совершенно по — иному. Ты был неуязвим, успех всегда следовал за тобой. Именно те, кого считают самыми неуязвимыми, на самом деле более незащищены, чем кто бы то ни было. Прошли годы, прежде чем мы, твои друзья, считавшие, что знаем тебя, поняли это. И только увидев тебя лежащим с пулей во рту, осознали всю силу твоей слабости. Поначалу наши отношения складывались плохо. У меня уже начали появляться многочисленные поклонники, мои пластинки хорошо продавались, залы были переполнены, но на самом деле меня практически ни разу не приглашали на радио. Ты, со своей стороны, никогда не транслировал мои диски на волнах «Радио Люксембург», а ведь никто из нас не мог сделать хотя бы мало — мальски значимую карьеру, если его не передавали по радио. Напрасно тебя уговаривал Рауль Бретон, что поделаешь, ты был упрям, и если уж чего‑то не хотел, то спорить было бесполезно. Я воспользовался твоей профессиональной ошибкой, чтобы заставить тебя по три раза в день в течение месяца транслировать мои песни в эфир. Ты снял фильм, и, накануне его показа в некоторых парижских кинозалах, таких как «Нормандия» и «Елисейские поля», я узнал, что ты использовал в нем одну из моих песен, «Потому что», не спросив разрешения издательства Бретона. Я тут же попросил Рауля опечатать все ролики фильма, чтобы ты пришел и попросил отдать их, что было не так‑то просто: поначалу ты принял это свысока. Какой‑то червь еще смеет тягаться с великим Жан — Жаком Виталем! Я никак не отреагировал, и волосы мои, которых тогда еще было много, не встали дыбом. Да, это был мелкий шантаж, но время шло и работало на меня, тебе все равно рано или поздно пришлось бы решать свои проблемы. Первые сеансы должны были состояться в четырнадцать часов. Ты согласился на мои условия только в двенадцать тридцать. Спустя годы ты признался, что именно тогда вдруг почувствовал интерес к ничтожеству, которым меня считал. Я сумел противостоять тебе, показал, что я не « yes man » , и это послужило основой крепкой дружбы, которая однажды, увы…

Мы все сожалеем о тебе, Жан — Жак. Возможно, я — немного больше, чем многие другие, потому что настоящих друзей можно сосчитать по пальцам. Чтобы дружба длилась тридцать лет, нужно тридцать лет — ни больше, ни меньше.