У нас были золотые родители, которые всегда доверяли нам и давали полную свободу действий. Артисты, полные творческой энергии, они тем не менее были очень внимательны к своим детям и всегда готовы помочь тем, кому жилось еще хуже. Сколько раз мы с Аидой спали, положив на пол матрасы, уступив свои кровати очередным друзьям семьи, переживающим тяжелый период, или тем, кто прятался от гестаповцев во время оккупации. Мы безропотно соглашались на эти небольшие жертвы, они были частью нашей жизни. Мама обладала огромным чувством юмора, отец — немалым безрассудством. Он был жизнерадостный человек и большой оптимист. Аида похожа на родителей, я же, как мне кажется, более холоден, а может быть, более сдержан, не склонен к внешнему проявлению чувств. Порой даже спрашиваю себя, как это я мог заниматься делом, в котором каждый вечер нужно, образно говоря, «обнажаться» перед публикой. Аида часто спрашивала меня утром: «Кем ты сегодня проснулся — Шарлем или Азнавуром?»

Мои успехи не вызывали бурного восторга у членов нашей семьи, это никогда не обсуждалось. Мною, без сомнения, гордились, но на этом все заканчивалось. Возможно, как раз это и помогло мне избежать «звездной болезни». Впоследствии ко мне стали так же относиться жена Улла и дети, поэтому я порой говорю им с наигранной обидой: «Ой — ой — ой! Скажите на милость! Да знаете ли вы, что имеете дело с мировой знаменитостью!» Каждый раз эти слова вызывают у моих близких безумный приступ смеха, а я радуюсь, что сумел их развеселить.

Пока мы с Аидой жили с родителями, довольно часто случалось, что отец после веселой вечеринки, сопровождавшейся немалыми возлияниями, возвращался домой почти под утро. Но шел не трусливо, крадясь на цыпочках, чтобы никто не услышал, — отнюдь! Он производил достаточно шума, чтобы разбудить все семейство. Возвращался с партитурами песен, которые купил у какого‑нибудь музыканта из заведения, где провел бурную ночь. Мы просыпались, Аида садилась за пианино, пытаясь разобрать мелодию, что так понравилась отцу, и все вместе пели. А на следующий день — здравствуй, школа! Прямо скажем, вид у нас был не очень отдохнувший, мы засыпали, сидя на школьных скамьях. Зато как гордились тем, что наша семья не похожа ни на одну из тех, где мы бывали! Люди думали: «Бедные дети, какое будущее их ожидает!» По — моему, все сложилось не так уж плохо, разве нет?

Отец, который по натуре был транжирой, все же обладал достаточной проницательностью, чтобы отдать бразды правления расходами маме, более экономной, более ответственной, всегда умевшей отложить что‑то на черный день. Мы как‑то сводили концы с концами. Мама утверждала, что занимает недостающую сумму у очередной подруги. Эта милая женщина, вроде бы, одалживала ей деньги, но, как утверждала мама, требовала, чтобы ей вернули всю сумму к определенной дате. Этой «подруги» на самом деле никогда не было, ее роль исполнял большой чемодан, заполненный лоскутами и одеждой, ключи от которого были только у мамы. Если честно, никто не верил в эту байку, и, я думаю, мама об этом догадывалась. Так что это был своего рода секрет Полишинеля.

Вот почему, даже детьми, мы с Аидой делали все возможное, чтобы помочь родителям. Как и все члены семей «перемещенных лиц» занимались одним и тем же: уборкой, мытьем посуды, выносом мусора. Раз в неделю приводили в порядок паркет — надев на ноги металлический скребок, яростно терли его, а затем подметали и натирали. Горе тому, кто осмеливался проникнуть в дом в грязных ботинках прежде, чем шедевр нашего творчества успеет высохнуть! Пока Аида чистила овощи, я надевал роликовые коньки и мчался через два квартала за продуктами на рынок на улице Бюси. В те времена это был самый дешевый рынок Парижа, там можно было купить тринадцать яиц по цене двенадцати. Одно яйцо бесплатно, и за бензин платить не надо — сколько преимуществ!

И в то же время мы не были лишены удовольствия участвовать в зрелищных мероприятиях. Во — первых, регулярно проходили показы армянских пьес, балы и пикники. Но больше всего нам нравился темный зал кинотеатра. Это увлечение появилось после того, как отец сводил нас в кино, тогда еще немое. Гарольд Ллойд, Чарли Чаплин, Иван Мозжухин и Глория Свенсон привели нас в восторг. Спустя годы, кроме фильмов, на которые мы ходили, прогуливая школу, и советских фильмов по воскресеньям, три раза в неделю мы посещали кинотеатры нашего квартала, где обычно показывали по два или три фильма за сеанс. Мы «заглатывали» в среднем по восемь‑десять фильмов в неделю, самых разных по жанру: любовных, приключенческих, музыкальных, фильмов ужасов, французских и американских экранизаций. На наших глазах произошло рождение звуковых и музыкальных фильмов, но особым событием стало появление цветного кино. Любимыми актерами Аиды были Даниэль Дарье, Шарль Буайе и Гарри Баур. Мне нравились Жан Габен, Мишель Морган, а также Ремю, Жюль Берри, Гарри Купер, Джеймс Кегни, Бэт Дэвис, Пьер Френей, Фред Астер и Джинджер Роджерс. Еще нам нравились чудесные актеры второго плана, такие как Эмос, Карет, Жан Тисье, Маргарита Морено и Сатурнен Фабр. Мы знали назубок весь состав исполнителей, имена композиторов, режиссеров. В области кинематографа наши знания были безупречны, но, должен признать, это касается в большей степени Аиды, чем меня. У сестры феноменальная память на события нашего общего прошлого. Она помнит все: «Сен — Мишель», «Одеон», «Клюни», «Дельту», всякие там «Рошешуар», «Гомон», «Мулен — Руж», «Берлиц», «Парамаунт», которые были нашими излюбленными кинозалами. После знакомства с Мишлин, моей первой женой, мать которой работала кассиршей, а отчим — киномехаником в кинотеатре «Мариво», мы стали ходить в кино бесплатно. Не пропускали ни одного фильма, и родители часто ходили с нами. Сколько радостных моментов мы пережили, сидя перед большим экраном, сколько счастья испытали в темном зале кинотеатра, благодаря таланту тех, кого я назвал, а также бесчисленного множества других любимых и ныне ушедших от нас актеров. Я уже не говорю об авторах сценария и режиссерах, таких как Карне, Дювивье, Превер, Дженсон, Спак и Компанеец, которые приобщили нас к великому, прекрасному, поэтическому, чувственному, умному кино и прекрасной музыке! Отец покупал пластинки, которые мы слушали на «большом граммофоне»: танго, пасодобли, джаз, венгерская музыка, первые записи Тино Росси и Эдит Пиаф. Жана Траншана, Дамиа, Фреэль, Мориса Шевалье, Шарля Трене и многие другие. Театр уже успел создать своих классиков, кинематограф только начинал создавать своих, также как и шансон, которому в скором времени предстояло стать отдельным явлением в музыке.

Мы с Аидой имели право на самые разнообразные развлечения, вплоть до радио! Я с раннего возраста собирал детекторные приемники, основные детали для которых покупал в специализированном магазине на улице Монмартр. Детектор представлял собой нечто вроде бруска из каменного угля, на котором при помощи иголки надо было найти точное расположение волны определенной длины. Моя радиоточка не имела репродуктора, поэтому я пользовался наушниками.

Нынешней молодежи доступны новые технологии, благодаря которым сохранилось наше артистическое наследие. Мое поколение, поколение фанатов «комнат обскура», влюбленных в песню, театр, кино и музыку — это поколение борцов, сражающихся за то, чтобы не делали новых цветных экранизаций черно — белых шедевров кинематографа. И какое счастье, что, благодаря последним изобретениям, память о ныне ушедших певцах и певицах, актерах и актрисах возрождается, что мы до сих пор можем видеть созданные ими образы, видеть их молодыми и восхищаться ими.