1. ОСОБЕННОСТИ ГОЛЛАНДСКОГО ХОЗЯЙСТВА

Хозяйственная жизнь Нидерландов, как, впрочем, и всякой другой страны, в высокой степени зависела от природных условий. Вряд ли какая-либо другая страна носила в такой мере печать своих географических условий, как Нидерланды. На востоке и юге отсутствовал естественный рубеж, который бы образовывался горами или климатическими различиями; лишь на севере и западе Северное море создавало естественную границу. Если вышеуказанная открытая граница, с одной стороны, способствовала мирным сношениям, то, с другой стороны, она являлась самым уязвимым местом при вражеских нападениях.

Страна эта, расположенная на низменности, состоящая большей частью из маршей (болотистых равнин), песчаных возвышенностей (геест), дюн, обширных болот и пустошей, лишена леса и полезных ископаемых: угля, камня, минералов, соли. Та индустрия, которая развилась в этой стране, за исключением отраслей, базировавшихся на сельском хозяйстве, мореплавании и рыболовстве, была тесно связана с торговлей. Гораздо благоприятнее были экономические и географические условия для сельского хозяйства: даже население побережья всегда сохраняло некоторые крестьянские черты. Правда, большие различия в качествах почвы не особенно благоприятствовали единообразным методам обработки земли. Почва лишь немногих областей была с самого начала пригодна для возделывания хлебных злаков; другие же пространства лишь с большим трудом можно было сделать пригодными для обработки; частично их даже приходилось отвоевывать у моря. Поэтому уже очень рано пришлось прибегать к импорту зерна из-за границы. Обширные пространства годились лишь для животноводства и благоприятствовали широкому развитию производства мяса и молочных продуктов.

Природные условия страны давали больше всего предпосылок для развития торговли и судоходства. Уже вышеупомянутый недостаток в самом необходимом сырье ставил страну в зависимость от торговли и судоходства, на которые падала доставка этого сырья. Расположенная у моря, доступного для населения, обладая протяженной береговой линией с глубокими заливами (Доллард, Зёйдерзе, Маас), страна эта еще со времен средневековья открывала широкое поле деятельности для морской торговли. Водные пути и водный режим не во всем тому благоприятствовали. Хотя страну пересекала в своем нижнем течении очень мощная река, которая как бы превращала всю Голландию в свое огромное устье, однако расчленение дельты реки затрудняло как движение крупных судов, так и строительство гаваней для полного использования всех выгод речных перевозок. Поэтому Антверпен, расположенный у меньшего, но не расчлененного устья Шельды, имел много преимуществ перед Амстердамом и Роттердамом, водный режим которых не был удовлетворителен. Лишь в XIX в. путем гидротехнических сооружений этим городам удалось компенсировать недостатки своих природных условий. Но развитию сельского хозяйства и промышленности страны медленное течение рек, протекавших по совершенно горизонтальной поверхности, ставило многочисленные препятствия тем, что затрудняло рациональное использование водяной энергии. Населению поэтому пришлось прибегнуть к помощи ветряных мельниц для осушения страны и создания искусственной водяной энергии.

Помимо естественных предпосылок экономической жизни следует считаться также с известными историко-политическими особенностями. Это — недостаточная централизация, мешавшая образованию действительно признанного политического центра и способствовавшая раздроблению государственной жизни. Тот факт, что Нидерланды являлись в Северной Европе единственной республикой, придавал им своеобразное положение, которое, несомненно, усиливало их свободу в области экономического развития.

Своеобразие этой республики заключалось в том, что в ней не было ни постоянного войска, ни бюрократии, но зато имело место тесное сращивание государства с хозяйством, так что государственная жизнь слилась с деловой жизнью, а это наложило на все государство печать большой буржуазной торговой компании.

Эти природные и историко-политические условия определили также и внутреннюю структуру нидерландского общества, то своеобразие, которое бросалось в глаза самому поверхностному наблюдателю, — ее городской характер. В этом городском характере уже с XV в. лежал ключ к дальнейшему развитию страны. Сельское хозяйство, которое развивалось в мелких замкнутых районах и имело лишь небольшие, чисто локальные центры, сильно уступало по своему влиянию городам. Дворянство также по своему экономическому значению теперь отступило далеко на задний план. Тон всему стали задавать купец и промышленник, они определяли ход политического и экономического развития. Ниже мы подробно рассмотрим большое, решающее влияние городов на торговую политику.

Не меньшим было влияние городов на промышленную политику. Особенно проявилось это в экономической политике городов в отношении деревни. Города энергично противились возникновению каких-либо промыслов в деревнях и выступали против продажи их изделий в городе. Города проводили резкое различие менаду городским ремесленным производством и сельским; последнее стали допускать лишь в более позднее время, когда деревенские кустари стали в отдельных случаях работать для городской оптовой торговли. В своем враждебном отношении к развитию ремесла в деревне города встречали сильную поддержку в благожелательной по отношению к ним политике Карла V, который различными мерами покровительствовал городам. Мы на этом остановимся ниже, при изложении состояния пивоварения, винокурения, суконной промышленности и т. д.

Провинциальные штаты в последующее время действовали в том же направлении и сумели всеми находившимися в их распоряжении средствами воспрепятствовать распространению городских промыслов в деревнях. Даже еще в XVIII в. штаты Голландии издавали запреты против устройства ювелирных и шерстоткацких мастерских в деревнях. Взятие на откуп сеньориальных прав служило излюбленным методом, которым пользовались города для борьбы с возникновением промышленности в деревнях. Последнее им часто удавалось, но вместе с тем это же в известной мере явилось причиной того упадка, в котором оказалась нидерландская промышленности в XVIII в.

С другой стороны, в окрестностях более крупных городов, в частности Амстердама, уже в начале XVI в. часть сельского населения оказалась в экономической зависимости от городского населения и капиталистических условий города; фактически сельское население превратилось в наемных рабочих. В качестве моряков, рыбаков, занимавшихся ловлей сельди, а также в качестве ткачей, поденщиков эти пролетарские элементы находили более или менее постоянное занятие в мореплавании, торговле и промышленности города.

Внутри городов сохранились еще остатки средневекового городского хозяйства, полностью удержались привилегии горожан («poorters») перед иностранцами в отношении ремесла, промышленности и мелкой торговли; гостей обычно лишь терпели. Массовая иммиграция иностранцев в XVI и XVII вв. привела, как мы увидим ниже, к тому, что эти привилегии горожан были частично урезаны. К оптовой торговле уже в средние века иностранцы стали допускаться без всяких ограничений; в посреднической торговле они были необходимы. Ограничение торговли гостей имело место очень редко. Такие отдельные ограничения сохранялись лишь для продажи некоторых продовольственных продуктов, таких, как овощи, мясо и пр., которые привозились крестьянами в город. Еженедельные базары были совершенно свободны. Указанные ограничения ставили сравнительно мало препятствий для свободного торгового обмена. Даже над торговлей зерном контроль со стороны властей применялся лишь в критические годы. Принцип свободы торговли имел большое влияние также и в последующие времена.

Вполне понятно, что между отдельными городами, как это всегда имело место в средние века, происходили конфликты на почве конкуренции, а также по причинам местного характера. В Голландии, однако, лишь в немногих случаях успешно пользовались теми средствами борьбы, которые получили такое широкое распространение в Германии, как, например, складочное право и принудительный провоз товара по определенной дороге («Strassenzwang»). Этими средствами пользовался Гронинген, в особенности же — Дордрехт (об этом ниже). Явная склонность голландцев к свободной торговле, их отвращение к привилегиям и монополистическим устремлениям внутри страны не благоприятствовали во время республики осуществлению подобных притязаний, происходивших от сеньориальных привилегий прошлого.

С XVI в. все торговые ограничительные мероприятия городского хозяйства стали отступать перед тем купеческим деловым духом, который издавна отличал голландцев и против которого оказались беспомощными прежние правители. Этот дух свободы и независимости, свойственный городам и горожанам в средние века, унаследованный голландцами как ценное сокровище прошлого и передававшийся даже чужестранцам, с установлением республики еще больше прежнего укрепился среди влиятельных кругов населения. Этому также способствовало все возраставшее преобладание экономических интересов в жизни народа, что получило особенно яркое выражение в городах, где уже в XVI в. сконцентрировалась значительная часть населения.

Когда в 1579 г. по Утрехтской унии северные провинции Нидерландов объединились, то причиной образования этого политического целого послужила не религиозная общность (она в то время еще отсутствовала), а необходимость защищать себя против насилий со стороны испанской монархии, которая оставила свои кровавые следы на Юге. Это насилие ощущалось в религиозной, политической и экономической областях. Именно борьба за свободу и независимость развила в голландском народе стремление создать самостоятельное государство, стремление, все более и более укреплявшееся в тяжелой борьбе.

Вначале все эти три элемента сопротивления и единения — религиозный, политический и экономический — шли рука об руку. С течением времени экономический элемент стал приобретать все большее и большее влияние и вес. Экономические интересы тесно переплетались с религиозными и политическими и оказывались решающими всюду, где дело шло о жизненных интересах нации, провинции или города. Торговый дух, которым издавна отличался этот народ, стал решающим; он еще более усилился, когда стало очевидно, что лишь экономически самостоятельный и сильный народ может удержаться в тяжелой борьбе за свое существование, и когда для торговой деятельности открылись перспективы, о которых до того времени не имели никакого представления.

Утверждали и пытались даже доказывать, что капиталистический дух голландцев являлся следствием их кальвинистской веры, что он возник в специфической атмосфере кальвинистской религиозности. Это вряд ли верно. С одной стороны, этот капиталистический дух существовал уже издавна и как раз в Южных Нидерландах, на что указывают возникшие в XVI в. во Фландрии крупные предприятия в текстильной промышленности, концентрация капитала и рабочей силы. С другой стороны, самое распространение кальвинизма следует объяснять именно тем капиталистическим духом, который проник из Южных Нидерландов в Северные. Кальвинизм и капиталистический дух на чрезвычайно благоприятной для этого почве Северных Нидерландов взаимно оплодотворили друг друга, но это отнюдь не придало голландскому капитализму специфически кальвинистского характера. Среди торговой буржуазии Севера, даже после того, как она формально примкнула к кальвинизму, продолжал жить старый религиозный индиферентизм. Если в 1618–1625 гг. кальвинизм в Амстердаме временно стал безраздельно господствующей религией, то это было вызвано, в основном, политическими причинами.

Голландский капитализм, существование которого с начала XVII в. нельзя уже отрицать и который нашел свое выражение в крупном предпринимательстве, проявился прежде всего в промышленности, преимущественно в таких отраслях, как сахарная, винокуренная, пивоваренная, частично также в лейденской суконной промышленности. Значительно большее распространение крупное предпринимательство получило в судоходстве, в сельдяном и китобойном промыслах, в колониальных предприятиях. Для исторического происхождения этого капитализма характерно именно то, что он большей частью охватил специфические староголландские отрасли, и именно те из них, которые были связаны с морем и к которым еще задолго до возникновения и распространения кальвинизма голландцы проявили особенную склонность.

Для голландских купцов и капиталистов в религиозном вопросе с самого начала не было никаких сомнений: для них свобода вероисповедания была тесно связана с понятием свободы торговли. Гражданская и религиозная свобода представлялась им неразрывно связанной с процветанием предпринимательской деятельности. Католик Ян ван-дер-Векен (умер в 1616 г.), переселившийся из Мехелна, стал одним из самых крупных и влиятельных купцов Роттердама.

Религиозная непредубежденность и непредвзятость представляли в тогдашней Европе нечто совершенно новое, нечто такое, чего можно было добиться лишь в результате жестокой борьбы. Поэтому вполне естественным был вывод, делавшийся иноземными, католическими наблюдателями, что торгашеский дух голландцев, всегда устремленный только на барыши, является догмой кальвинизма. Так, венецианский посол в 1618 г. писал: «В делах голландцев господствует чудовищная, неописуемая жадность и алчность (aviditá e avarizia), и это покоится на догме и учении Кальвина». Спустя два года этот взгляд нашел более мягкое выражение в одном венецианском отчете: «Каждый в своем доме исповедует ту религию, которая ему нравится, и если публично соблюдается только кальвинистский ритуал, то на это, по сути дела, обращают мало внимания; в одном Амстердаме ежедневно в частных домах тайным образом служат 12–14 обеден».

Если, с одной стороны, торговый дух сглаживал все религиозные различия и свободу вероисповедания выдвигал в качестве условия успеха в делах и благосостояния. то, с другой стороны, он вообще в такой степени стал господствовать в мыслях и действиях нидерландцев, что накладывал свою печать на весь психический склад народа; с течением времени голландцы стали носиться с мыслью о том, что они являются единственными представителями всех добродетелей, свойственных торговому миру. Это убеждение поощрялось и укреплялось тем, что уже очень рано был официально провозглашен непререкаемый государственный принцип, что экономическое могущество всегда связано с экономической свободой.

Еще до заключения Утрехтской унии в 1579 г. в одном постановлении Генеральных штатов от 4 марта 1577 г. мы находим выражение, что воля штатов заключается в том, чтобы торговля была свободной. В одном своем плакате от 8 февраля 1645 г. Генеральные штаты открыто заявляли, что вся жизнь, благополучие и репутация государства Соединенных провинций зависит от судоходства, от заморской и прибрежной торговли. Это мнение постепенно все более укреплялось. После победоносного окончания войны за независимость, которая велась на протяжении почти 80 лет и во время которой, несмотря на опасности и заботы, вызывавшиеся столь длительной борьбой, торговые интересы лишь временами отступали на задний план, государство все более и более принимало характер всеобъемлющей торговой компании, в которую с распростертыми объятиями принимался в качестве участника всякий крупный капиталист. Рыхлая внутренняя структура, которая всегда была свойственна всему государственному организму республики и которая после Вестфальского мира получила еще более резкое выражение, лишь способствовало этому. Вот почему в последние дни республики, когда она очутилась в полной зависимости от Своей старшей французской сестры, парижский Комитет общественного спасения мог писать: эти семь провинций следует рассматривать «скорее как компанию купцов, чем как политическую державу». Гипертрофия торгового духа имела, таким образом, своим результатом потерю уважения со стороны других народов.

Все эти свойства голландцев, составлявшие основу как их реальной силы, так и репутации, нашли свое высшее воплощение в городе Амстердаме, в его городских властях и в его населении. На всем протяжении существования республики здесь концентрировались как все ее преимущества, так и все ее теневые стороны. Здесь думали и заботились лишь о торговле.Почти каждый состоятельный горожанин был купцом или во всяком случае стремился стать им. Именно Амстердам составлял, хотя и часто оспариваемый, но все же несомненный центр нидерландского могущества и влияния внутри страны и за границей. Своему положению город был обязан внешним и внутренним причинам: как случайному стечению ряда благоприятных факторов, так и собственной упорной и настойчивой целеустремленной политике. При этом, конечно, и речи не было о какой-то предварительно намеченной экономической системе. Успехи Амстердама объясняются правильным учетом в каждом отдельном случае реального положения вещей и соответствующим его использованием.

Внешние факторы могущества Амстердама очень легко увидеть. Они базировались на экономическом преобладании, которое перешло к Амстердаму уже со времен средневековья. Конкурируя с другими торговыми городами, такими, как Хорн, Энкхёйзен, Кампен, Харлинген, Дордрехт и т. д., Амстердам вел внешнюю торговлю как на собственный счет, так и на комиссионных началах, причем часто определяющей была посредническая торговля. Эта торговля, поскольку она велась с отдельными странами, была преимущественно оптовой и была неразрывно связана с судоходством, а впоследствии со страховым делом и с промышленностью.

Торговля эта уже издавна не являлась для Амстердама чем-то новым. Уже в средние века голландские купцы вели оптовую торговлю отдельными товарами, как-то: зерном, шерстью. В первой половине XVI в. торговые сношения Амстердама значительно расширились. Доходы от сбора за взвешивание между 1531 и 1566 гг. более чем удвоились, а — от платы за место в гавани изменились в пропорции 3: 8, между тем как тарифы не повысились. В 1560 г. флорентинец Гвиччардини назвал Амстердам вторым после Антверпена торговым городом Нидерландов. В новый период, начавшийся с установлением республики Соединенных провинций, Амстердам еще более расцвел. В результате выпадения Антверпена из числа опасных конкурентов и переселения многих богатых капиталами и техническими знаниями деловых людей из Южных Нидерландов, положение Амстердама сильно упрочилось. Открытие рейсов в Ост- и Вест-Индию и в Бразилию послужило дальнейшей причиной возвышения Амстердама и превратило его в отношении торговли, капитала и кредита в неоспоримо самый могущественный город не только Нидерландов, но и всей Северной и Западной Европы.

Ведущая роль по сравнению с другими нидерландскими городами, которая принадлежала Амстердаму благодаря его капиталу, привела к тому, что на него падала большая часть общественных тягот провинций и государства; это усиливало его влияние, которое он всегда беспощадно использовал в своих интересах.

Амстердам занял выдающееся положение уже благодаря своим размерам и большому объему потребления. Город, насчитывавший уже в 1622 г. свыше 100 тыс. жителей, представлял для того времени огромное скопление людей, что стимулировало развитие внутренней торговли и этим одним оказывало влияние, которого никак нельзя преуменьшать. Амстердам стал рынком не только для заграничных товаров, но не в меньшей мере центром оживленного внутреннего торгового оборота. Именно последний бросался прежде всего в глаза современникам в XVII и XVIII вв. и вызывал их удивление объемом торговой деятельности города. Оживленное судоходство по внутренним водам, многочисленность сходившихся здесь линий регулярного судоходства (beurtvaart), приток массы людей в город — все это давало картину оживленности, которая была совершенно неизвестна иноземцам: В Амстердаме постоянно проживало много иностранных купцов, которые в большей или меньшей степени смешивались с местным населением. В конце XVI в. из Антверпена в Амстердам перекочевало много ломбардцев. Здесь жило много купцов, об итальянском происхождении которых свидетельствуют их имена. Сюда надо еще прибавить зажиточных евреев, торговых агентов других государств и городов и беженцев. Подолгу проживали в городе также англичане и шотландцы. Шотландец Уильям Давидсон был в XVII в. одним из самых влиятельных купцов Амстердама.

Амстердам, однако, никогда не ограничивался простой торговлей, одним расширением своих коммерческих связей и интересов за границей. Город играл руководящую роль не только в торговле, но и в политике государства, при этом он полностью подчинял государственную политику торговым интересам. Все это привело к тесному переплетению внешней и внутренней торговой политики. Эту экономическую политику, в которой перемешивались мотивы внутреннего и внешнего порядка, город преследовал с такой беспощадностью, с таким забвением всех государственных интересов, которые не имеют себе равных. Тот самый город, который постоянно проповедовал и защищал свободу торговли, проявлял, когда дело касалось городской промышленности, цеховые и протекционистские тенденции. Во внешней политике господствовала беспринципность, и здесь все определялось лишь с точки зрения торговой заинтересованности. В Голландии высоко ценили теории, если они оказывались полезными для достижения определенных, часто весьма отдаленных целей (стоит только вспомнить Гуго Гроция и принцип «свободное судно — свободный груз»), но эти теории игнорировались тогда, когда приходилось принимать решения по вопросам экономической политики, исходя из условий суровой действительности.

Лишь один принцип красной нитью проходит через все периоды: а именно — стремление Амстердама держать Антверпен в состоянии полной беспомощности и задушить в зародыше всякую попытку изменения этого положения. Это стремление Амстердама стать единственным наследником Антверпена привело еще в конце XVI в., в 1588–1597 гг., к ожесточенной борьбе между Амстердамом и зеландскими городами, завидовавшими процветанию этого города. Города эти пытались при помощи особого конвойного и лицентного налога, выгодного для их купцов, обеспечить себе монопольную торговлю с испанскими Нидерландами за счет Голландии. Соглашение об открытии Шельды (gat van Sluis), заключенное между Зеландией и Брюгге в 1591 г., вопреки запрещению Генеральных штатов, и возобновленное затем в 1596 г., должно было положить конец торговой изоляции Антверпена. Дело дошло почти до открытых военных действий, но Зеландия вовремя уступила. Из-за вопроса о Шельде, уже спустя короткое время после заключения унии, последняя едва не была расторгнута; помогла твердая позиция Амстердама, отклонившего всякое обсуждение этого вопроса.

Столь же отрицательно относились и к желаниям иностранцев иметь свободный доступ в Антверпен. Когда в 1604 г. Яков I стал добиваться этого, конечно, только для англичан, то его просьба была отклонена Генеральными штатами. Много лет спустя Амстердам выступил против плана принца Фредерика Генриха завоевать Антверпен, сорвал тем самым его осуществление и успешно сопротивлялся сторонникам штатгальтера. Амстердам хорошо сознавал, что это завоевание принесет ему то унижение, которым принц как-то уже ему угрожал. Когда в 1648 г. вслед за заключением Вестфальского мира Мидделбург заключил договор с Антверпеном, Гентом, Брюгге и Брюсселем о поощрении взаимной торговли и когда он пытался было при посредстве тарифных мероприятий направить товарооборот из этих городов в Мидделбург, когда, наконец, Мидделбург и Флиссинген вступили в переговоры с Антверпеном об общей торговле с Испанией, то Амстердам отразил это опасное нападение на его экономическое господство тем, что повысил у себя на 1 штивер цену серебра в сравнении с ценой в Мидделбурге. Это заставило мидделбургцев немедленно отказаться от своих планов.

В этом проявились узкие партикуляристские интересы города, его нежелание разделить господство с опасным соперником или даже совсем уступить ему. В подавлении Антверпена Амстердам, однако, никогда не усматривал единственную свою задачу. Независимо от этой борьбы он старался самостоятельно выдвинуться. В течение многих лет он оказывал противодействие заключению мира с Испанией, так как его торговые интересы противоречили этому миру. Он никогда не простил Олденбарневелде 12-летиего перемирия (1609–1621). Даже религия служила лишь камуфляжем для этого сопротивления, так как, вообще говоря, к религиозному фанатизму Амстердам относился весьма неблагосклонно. В 1589 г., например, плакат штатов Голландии против собраний католиков был опубликован в Амстердаме с определенной оговоркой, что шеффены могут по справедливости и в зависимости от обстоятельств дела снижать следуемые штрафы. Временами политическое влияние Амстердама ослаблялось штатгальтерами, однако оно вновь и вновь пробивалось наружу. В годы без штатгальтерства такой человек, как Ян де Витт, очень скоро понял, что даже лучший государственный деятель ничего не в состоянии будет достигнуть в политике без поддержки Амстердама. Вильгельм III во время своего штатгальтерства серьезно заботился об укреплении своего влияния в Амстердаме. Все это означало преобладание в политике капиталистических, крупнопредпринимательских интересов.

В середине XVII в., когда в результате войны с Англией республика оказалась в тяжелом положении, Амстердам, опиравшийся на свою биржу, достиг вершины политической власти. Это было время, когда амстердамская биржа боролась с лондонским Сити за монополию в мировой торговле, когда мирные устремления Амстердама или его воинственный пыл имели большой международный резонанс.

Роль Амстердама в войнах против Людовика XIV, однако, не всегда определялась одними торгашескими интересами: когда в 1672 г. французы оказались всего в нескольких милях от Амстердама, и республика очутилась на грани катастрофы, именно Амстердам своей стойкостью спас страну: он отказался заключить с Францией мир на позорных условиях. Во время царствования Вильгельма III в Англии влияние Амстердама ослабло, но оно вновь возросло после смерти Вильгельма с тем, чтобы снова пасть после Утрехтского мира 1713 г., когда экономическое и политическое значение Нидерландов вообще стало снижаться.

В то самое время, как в политическом и экономическом отношениях Амстердам оказывал часто решающее влияние на международные дела, люди, управлявшие судьбой города, обогащались благодаря мировой торговле и судоходству или посвящали себя таким весьма доходным отраслям крупной промышленности, как судостроение, или денежным и кредитным операциям. Благодаря именно тому, что они являлись непосредственными участниками повседневных дел, что личное стяжательство и прибыль составляли их главную цель, — их политические устремления очень часто принимали чисто деляческий характер, типичный для торговой буржуазии; с другой стороны, в своих торговых делах они нередко совершенно не обращали внимания на нужды государства. Могущественный бургомистр Биккер до заключения мира в Мюнстере (1648 г.) оказывал поддержку испанскому королю в Средиземном море, он снабжал Дюнкерк и Остенде вооружением и заключил с другими единомышленниками консорциум, который ставил себе целью добывать деньги для оплаты испанских войск в Южных Нидерландах. В 1625 г. бургомистр Паув (Pauw) был обвинен в снабжении неприятеля маслом и сыром.

Во время войны за испанское наследство самые именитые амстердамские купцы энергично занимались снабжением Франции зерном, не обращая при этом никакого внимания на то, что в плакате от 29 октября 1709 г. такой поступок квалифицировался как измена. Таким вещам эти люди придавали очень мало значения.

Непотизм среди правителей Амстердама по своим размерам не уступал коррупции, а взяточничество — погоне за доходными должностями.

Если в совете города (Vroedschap) партии временами ожесточенно боролись между собой, то погоня за прибылью объединяла всех их, а сделки примиряли самых ярых врагов. Быть может, нигде и никогда общественное имущество не использовалось в такой степени господствующим патрициатом в собственных интересах, как именно здесь, в Амстердаме. За упадком торговли последовал также быстрый упадок торговой честности. Это проявилось, в частности, в развитии контрабандной торговли. Внутри страны голландский купец, во всяком случае в XVII в., еще считался образцом солидности и ставился в пример англичанам. Еще в XVIII в. Голландия была образцовой страной по постановке своей бухгалтерии.

При общей заинтересованности в торговле купцов и правителей становится понятным, почему амстердамское купечество никогда за время существования республики не объединялось в обособленную корпорацию на более или менее продолжительное время, как это имело место в немецких городах Гамбурге и Нюрнберге. Учрежденная в 1663 г. «Торговая коллегия» («Collegievan Commercie») просуществовала едва два года и, несмотря на свое многообещающее начало, осуществила очень немногое. Она погибла из-за незаинтересованности ее членов, из-за нерасположения голландских купцов к корпоративному образу деятельности, возможно, также вследствие молчаливого противодействия городских властей, которым не по душе было существование особого представительства интересов купцов; в этом они видели угрозу своим собственным, часто весьма темным делишкам. Крайний индивидуализм вместе с властолюбием правителей города, думавших лишь о своей собственной выгоде, не принес торговле города никакой пользы. [22]Уже Phoonsen в его записке от 1677 г. о разменном банке (Ее. Hist. Jaarb., VII, 144 и сл.) предложил восстановить «Торговую коллегию». В журнале De Koopman, II, 334 и сл. (1770) была также предложена организация Торговой коллегии с местопребыванием в Амстердаме и, кроме того, коллегий в других городах.

Исключительно аристократический характер городских властей сказывался во всей их деятельности. Их пополнение из рядов господствующей и богатой клики означало в то же время укрепление и усиление торговой буржуазии.

Ко многим теневым сторонам этого могущественного центра международной торговли следует отнести также конкуренцию между Амстердамом и другими городами и последних между собой. Аналогичные отношения существовали в древности между мелкими городами-государствами, но эти отношения в Нидерландах часто принимали особенно отталкивающие формы и в экономическом отношении принесли много вреда, не говоря уже о политическом и моральном вреде. Случай, когда Амстердам в 1612 г. из зависти к Хорну, активному участнику вест-индской и левантийской торговли, совместно с враждебным Хорну Энкхёйзеном, жаловался штатам Голландии на коррупцию хорнского адмиралтейства, — лишь один из многих подобных. Спустя еще сто лет попытка Хорна объединить свою «Дирекцию восточной торговли» с амстердамской и этим создать больше единства в торговле не удалась из-за противодействия Амстердама, движимого завистью; Амстердам хорошо знал, что и без такого объединения, в силу одного только собственного торгового могущества, он всегда сумеет защитить свои интересы.

Особенно сильно проявлялась неприязнь Амстердама к превосходившему его во многих отношениях Роттердаму, где в конце XVI в. образовался слой крупных коммерсантов. Противоречия интересов сказывались также и между другими городами. Примерами этого могут служить выступления Гауды, Гарлема и Дордрехта против использования Роттердамом обходных путей к Рейну и Амстердаму, или долголетний спор между Зволле, Девентером и Кампеном о соединении Зволле с Эйселем при посредстве канала («Willemsvaart», построенного фактически лишь в XIX в.). Канал этот оказался весьма выгодным не только для Зволле, но и для всей области и блестяще доказал всю мелочность спора между Девентером и Кампеном. Противоречия интересов сказались также в выступлениях Делфта против возвышения Делфсхаввна или в сопротивлении поселению иностранцев, особенно англичан, в конкурирующих городах. Все эти взаимные дрязги имели место также и между отдельными провинциями. Между Голландией и Зеландией велась длительная борьба. Балтийские интересы, преобладавшие в Амстердаме, нередко приходили в противоречие с морскими интересами Зеландии, имевшими другое направление. Сильная децентрализация страны, которая допускала существование в каждом городе и каждой провинции своих торговых порядков, содействовала такому состоянию, которое в экономическом отношении, конечно, отнюдь не было полезным.

Стремление Амстердама к господству не всегда сопровождалось таким экономическим успехом, какого он ожидал; наоборот, оно часто даже вредило ему. Так, например, расцвет судостроения в Занланде объясняется тем, что Амстердам запретил своим судовладельцам улучшать конструкцию своих судов путем привлечения мастеров из Зандама. Это побудило последний приступить к собственному строительству. В этом случае жадность взяла верх даже над предусмотрительностью, что имело для амстердамцев очень вредные последствия.

Столь часто проявлявшаяся ревность Амстердама к Роттердаму имела некоторые основания. Сношения Роттердама с Англией, его развитое рыболовство, его торговля сельдями — все это вызывало недоброжелательство Амстердама. Кроме того, более выгодное положение Роттердама в отношении Рейна и Южных Нидерландов, экономически зависимых от Голландии, давали ему некоторые неоспоримые преимущества перед Амстердамом. Однако на основании некоторых статистических данных можно доказать, что уже в XVII в. Роттердам фактически сильно уступал Амстердаму. В 1628 г. конвойные и лицентные сборы принесли Амстердаму 803 659 гульд., Северным районам — 125 тыс. гульд., Зеландии — 329 367 гульд. и Роттердаму — 330 737 гульд., В 1664 г. преимущество Амстердама было еще большим: указанные поступления у него составили 1456 782 гульд., у Роттердама — 519 160 гульд., Зеландии — 326 731 гульд., Северных районов — 199 838 гульд.

Уже этих цифр достаточно для того, чтобы, с одной стороны, доказать преобладание Амстердама, а с другой — показать, какое все же видное место занимал Роттердам в торговле. В зерновой торговле Роттердам вместе с другими портовыми городами на Маасе приобрел в XVIII в. все возраставшее значение.

Почтовое дело относилось к числу тех отраслей, над которыми Амстердам в силу обычая или простого захвата получил преобладание и очень рано сам сделался исходным, конечным и центральным пунктом развитого почтового сообщения. Уже с 1390 г. Амстердаму принадлежало право содержать почту, и он сумел использовать это право в своих собственных эгоистических интересах. Пользуясь почтой, город ставил в привилегированное положение своих купцов и их торговлю и, наоборот, в невыгодное — их конкурентов. Монополия гамбургской и английской почты, которую имел Амстердам, являлась очень ценным экономическим орудием. После мира в Бреде (1667 г.) Амстердаму в итоге долгой борьбы удалось, наконец, переключить на себя большую часть английской почты, которая раньше шла через Роттердам. Хотя это вызвало в Зеландии, а также в Роттердаме и других городах большое недовольство, тем не менее Амстердам остался владельцем почты и помешал тому, чтобы она шла через Остенде. Когда же после войны за австрийское наследство в Гааге началось широкое движение за изъятие почты Голландской провинции из ведения городов и за передачу ее провинциальным властям, то Амстердам решительно отказался следовать примеру других городов и передать почтовое дело. Помимо того усиления его могущества, которое давало Амстердаму почта, имели значение также и финансовые соображения. Однако остальные северо-голландские города, считавшие этот случай очень удобным для того, чтобы отомстить Амстердаму за его тиранию, настаивали на этой передаче.

Городское население в упорном стремлении Амстердама сохранить за собой почту видело лишь проявление эгоизма со стороны правителей города и отдавало себе мало отчета в том экономическом значении, которое имело обладание этой монополией. Лишь после упорного сопротивления в конце августа 1748 г. Амстердам уступил напору демократического движения и отказался от почты. Из-за этого город потерял средство, которым он давил на население других городов провинции. Тем не менее Амстердам даже после этого сумел использовать почту в своих интересах.

Кульминационным пунктом партикуляристской обособленности Амстердама явился заключенный в 1778 г. несколькими амстердамскими купцами при содействии пенсионария ван Беркела торговый договор с Соединенными Штатами Америки, который должен был вступить в силу незамедлительно после того, как республика признает независимость США. Когда проект договора случайно стал известен Англии, то вызвал с ее стороны объявление войны. В ходе этой войны еще раз очень резко выступили наружу противоречия между отдельными провинциями. В то время как Амстердам решительно настаивал на поддержке восставших северо-американских колоний, сам помогал им и знать не хотел о каких-либо ограничениях, Генеральные штаты выступали против настояний французов, требовавших установления неограниченного конвоя для всех судов. Тогда Франция отменила все привилегии для нидерландского судоходства, но сделала исключение для Амстердама и для стоявшего на его стороне Гарлема. Этот неслыханный случай показал, сколь ничтожна была внутренняя связь между отдельными частями республики и как мало уважения питала Франция ко всему нидерландскому государству в целом.

Прогрессировавший распад внутренних связей республики в результате борьбы противоречивых торгово-политических интересов еще более усилился вследствие намерения Зеландии заключить в 1786 г. торговый договор с Англией, причем Зеландия ссылалась на договор, заключенный Амстердамом с США. Даже в последний период республики Амстердам показал, что торговые интересы были ему дороже, чем национальные. Когда в 1793 г. вспыхнула война с Францией и республика крайне нуждалась в деньгах, амстердамская биржа отказала ей в поддержке. В январе 1795 г. город оказался в руках французов. Такое поведение Амстердама являлось прямой противоположностью его поведению в 1672 г. Во всяком случае в денежных делах городские власти часто действовали более последовательно, чем в вопросах политики. Спустя несколько лет Амстердам отказал в деньгах также Наполеону Бонапарту.

По сравнению с мировым значением Амстердама и все возраставшим значением Роттердама, остальные города значительно им уступали. В качестве местных центров и, рынков они все же играли более или менее существенную роль. Расположенные на севере, в стороне от оживленных путей сообщения такие города, как Ле-эварден, Гронинген, являлись центрами сбыта для сельскохозяйственной продукции этих районов; города же на Зёйдарзе или же связанные с ним водными путями, как Энкхёйзен, Кампен, Хорн, Зволле, уже в XVII в. в большей мере потеряли свое значение. Дольше всех благодаря рыболовству сохранили свое значение Энкхёйзен и Харлинген. Арнем, Неймеген, Зютфен и Девентер были обязаны своим положением в качестве рынков и перегрузочных пунктов сообщению по Рейну и Эйселу. Утрехт же вследствие недостаточной связи с водными путями сообщения потерял то значение, которое он имел еще в позднее средневековье. Лишь в XIX в. в качестве узлового железнодорожного пункта он вновь частично приобрел свое прежнее значение.

Важнейшим рейнским городом считался по праву Дордрехт. Будучи в течение долгого времени складочным пунктом, он до конца XVIII в. сохранил свое экономическое влияние. Настоящими промышленными центрами были города: Лейден, Гарлем, Делфт, Гауда, а также район Зана. В Зеландии вплоть до XVIII в. Мидделбург сумел утвердиться в качестве центрального пункта экономической жизни провинции. Алмело, Хенгело, Энсхеде и др. имели небольшое значение. Их подъем относится уже к XIX в., к периоду промышленного развития. Наоборот, Тилбург в Северном Брабанте уже в XVIII в. возвысился до крупнейшего для того времени промышленного города. Для большинства этих городов можно констатировать сокращение населения в течение XVIII в. после роста его в XVII в. Несколько цифр могут иллюстрировать движение городского населения.

Амстердам: 1622 г. — 105 тыс.; 1630 г. — 115 тыс.; 1637 г. — 145 тыс.; 1685 г. — 185 тыс.; 1740 г. — 200 тыс.; 1795 г. — 217 тыс. жителей.

Гауда: 1540 г. — около 6 тыс.; 1750 г. — 20 тыс.; 1796 г. — 11715 жителей.

Энкхёйзен: 1515 г. — 4500; 1600 г. — около 30 тыс.; 1750 г. — 10 тыс.; 1796 г. — 6803 жителя.

Лейден: 1581 г. — 12 144; 1622 г. — 44 745; 1640 г. — примерно 50 тыс.; 1740 г. — около 70 тыс.; 1793 г. — 28 тыс.; 1795 г. — 30 955 жителей.

Гарлем: 1622 г. — 39 455; 1748 г. — 22 280; 1796 г. — 21 227 жителей.

Мидделбург: 1739 г. — 25 тыс.; 1796 г. — 20 146 жителей.

Леэварден: 1714 г. — 15 686; 1744 г. — 13 462; 1796 г. — 15 525 жителей.

Если, однако, влияние этих городов каждого в отдельности падало, то в своей совокупности они все, вместе с ведущими городами, определяли своими голосами в суверенных провинциальных штатах хозяйственную жизнь страны и именно своей раздробленностью способствовали децентрализации, которая являлась характерной чертой этого государства и которую с историко-экономической точки зрения никак нельзя недооценивать. Эта децентрализация выступала в самых различных формах. Симптоматично, что две единственные статьи Утрехтской унии, имевшие экономическое значение, — ст. 12, предписывавшая общее регулирование монетной системы, и ст. 18, запрещавшая провинциям причинять друг другу ущерб установлением пошлин и пр., — что обе эти статьи или совершенно не соблюдались или, во всяком случае, соблюдались очень слабо. Этим широко открывались двери весьма вредной для экономики всей страны раздробленности. Лишь редко удавалось противодействовать этому злу изданием специальных законов.

Если, с одной стороны, децентрализация государственного управления, налоговой и финансовой системы приносила много вреда, то, с другой стороны, внутренняя замкнутость городов действовала в направлении концентрации сил. Могущество северо-нидерландских городов подкреплялось их внутренним устройством, которое во время республики повсюду носило аристократически-олигархической характер, базировалось на богатстве патрициата и давало им возможность в течение ряда столетий упорно преследовать определенные цели, которые распространялись как на политическое господство, так и на утверждение экономических притязаний данного города. В большем масштабе это имело место в Амстердаме, в меньшем — в других городах.

Необходимо также, хотя бы кратко, рассмотреть отношения между капитализмом, или, лучше сказать, между крупным предпринимательством, и городом. Голландский капитализм — явление исключительно городского порядка. Города были центрами крупного предпринимательства, выросшего на операциях с деньгами. Именно этот капитал помог Голландии преодолеть все препятствия в прибалтийской торговле и путем продажи по пониженным ценам побить своих конкурентов. Благодаря южно-нидерландским иммигрантам, а впоследствии — французским гугенотам, капитал этот еще более увеличился. Он участвовал в судоходстве, в снаряжении судов для ловли сельдей, а также в промышленности. В большинстве случаев судоходные компании составлялись как паевые товарищества, так что риск распределялся между многочисленными отдельными предпринимателями; но так как в одних руках обычно было много таких паев и помимо того эти судоходные компании находились в тесной связи с оптовой торговлей, то в целом они носили капиталистический крупнопредпринимательский характер.

Крупные предприятия возникли раньше всего в городской промышленности — в маслобойной, мыловаренной, пивоваренной промышленности Амстердама, обычно в соединении с оптовой торговлей; в лейденской суконной промышленности образовались группы предпринимателей, которые опять-таки зависели от амстердамской крупной торговли. К крупным предприятиям конца XVII в. можно было отнести по их показателям предприятия гугенотов Бай (Bailie) в Амстердаме, ван Моллема в Утрехте. На шелковой мануфактуре последнего было занято 500 рабочих; кроме того, на сторону давалась работа 1100 ткацким станкам. Тенденция к устройству крупных предприятий сказалась в XVII в. также в пивоварении. Однако в большей части этих старых промышленных отраслей отсутствовали еще крупные капиталовложения; они носили еще характер предприятий раннего капитализма.

Несомненно, что уже издавна крупные предприятия стали перемещаться из города в деревню. Устройство крупнейших плотин было предпринято купцами на рубеже XVI и XVII вв. Это были капиталистические предприятия. Городской капитал участвовал также в разведении цветочных луковиц, которое уже в это время велось в сравнительно крупных хозяйствах, чего еще никак нельзя было сказать об остальном сельском хозяйстве.

Крупное предпринимательство получило самое большое распространение в колониях. Характер этого развития был предопределен уже компанейской формой организации колониального дела. Всякий, кто владел многими акциями Ост-Индской компании, всякий, кто имел пай в вест-индских плантациях, представлял собой одновременно и крупного предпринимателя, тем более крупного, чем большее количество акций он имел в своих руках. Этот вид крупного предпринимательства, носившего анонимный характер, основывавшегося лишь на определенных юридических правах и исключавшего личное участие, особенно распространился в XVIII в.

Все это было результатом развития городов, проявлением экономической жизни, базировавшейся на накопляемом в городе богатстве. Это служило одновременно также свидетельством все возраставшей силы города, влияние которого распространялось на всю страну.

 

2. СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Для сельского хозяйства Голландии середина XVI в. означала наступление новой эпохи. Политическое освобождение, реформация, закрытие монастырей, необычайное развитие торговли, судоходства, промыслов, увеличившееся значение городов — все это открыло сельскому хозяйству страны новые пути.

В одном отношении все оставалось, впрочем, по-прежнему. Экономический и политический центр страны оставался на западе, на побережье, в приморских городах и в больших промышленных центрах. От них поступала большая часть налогов, здесь были экономически наиболее важные области. В сельскохозяйственных районах, чем далее на восток, тем все менее наблюдался типичный для запада ход развития хозяйства. Это отнюдь не означало, что сельское хозяйство переживало упадок или что оно находилось в плачевном состоянии. Крестьяне Фрисландии, Гронингена и других провинций производили много продуктов и имели большие излишки. В значительных количествах вывозились масло, сыр, хлеб.

Реформация распространялась в деревне очень медленно. В целом реформация в Нидерландах являлась продуктом города и лишь постепенно, в результате усилий церковных синодов, проникла также и в деревню. Правда, секуляризация монастырских и орденских земель и переход их в частные руки имели своим последствием улучшение хозяйства; продажа графских доменов также оказалась выгодной для крестьян. Оказало влияние и развитие денежного хозяйства, сменившего натуральное, а также распространившаяся в это время, в особенности в Гронингене, Голландии и Зеландии, аренда на срок. Последняя, с одной стороны, не привязывала крестьянина к земле, но зато, с другой стороны, и не обеспечивала его более длительным владением обрабатываемой им земли. Наоборот, в Дренте, Оверэйселе и Гелдерланде сохранились еще в значительной степени старые патриархальные отношения.

Война за независимость тяжело отразилась на деревне и на сельском хозяйстве, особенно восточных и северных областей. В течение десятилетий здесь хозяйничали войска Оранского, испанские войска и мародеры. К этому прибавились еще голод и чума. Сельскохозяйственные области Голландии и Зеландии помимо того страдали еще от наводнений и прорывов плотин, хотя не в такой степени, как Гронинген, Фрисландия и Дренте. В Западной Фрисландии, где крестьянин одновременно занимался и мореплаванием, земледелие не переживало такого упадка даже в самые тяжелые времена. Для земледелия этих областей имел значение приток населения из Южных Нидерландов; особенно это сказалось в Зеландии, куда большими массами бежали крестьяне-протестанты.

В Голандии приходилось заботиться о приобретении новых пространств для земледелия и скотоводства. Между 1590 и 1615 гг., путем осушки и устройства плотин, была освоена площадь в 36 213 га по сравнению с 8 046 га в 1565–1590 гг., которые, правда, были очень неблагоприятными годами. Из этой площади 9170 га было освоено благодаря сооружению плотин в Северной Голландии, что являлось рекордной цифрой для периода в 200 лет.

Энергично проводил осушку некий французский дворянин Николай де Николаи (Nicolas de Nicolay) совместно с голландцем ван Бокгольтом. Именно им обязана своим сооружением первая плотина на заливе Зейпе, в самой северной части Северной Голландии, законченная в 1598 г. Затем последовало устройство плотины на Бемстере, которая была закончена в 1612 г. Сооружение ее приписывают Виллему Усселинксу и амстердамскому купцу Дирк ван Оссу. Следует отметить, что сооружение этих и других важных плотин производилось не крестьянами, не деревней, а городскими патрициями, разбогатевшими на торговле и мореходстве. Устройство плотин в Голландии и Западной Фрисландии в относительно короткое время полностью изменило внешний вид этих провинций. Западная Фрисландия в начале XVI в. представляла собой большей частью болотистую, покрытую водой, малоценную область; в конце первой половины XVII в. почти все северо-голландские трясины были осушены.

С прекращением военных действий по всей стране начался подъем сельского хозяйства; в самых лучших условиях оказались Фрисландия, Голландия и Зеландия. Пользовавшиеся уже в то время хорошей репутацией животноводство в Голландии и земледелие в других провинциях приносили большие доходы. Лишь Брабант продолжал еще страдать от военных действий, и здесь после 1608 г. государственному совету (Raad van state) пришлось предоставить пустующим землям большие привилегии для того, чтобы вновь было приступлено к их обработке.

Результатом как обогащения городов в первой половине XVII в., так и изменившихся условий жизни городского населения, ставшего' более предприимчивым, явилось расширение городской черты и образование городским населением сельских поселений во все большем отдалении от городов. Вокруг Амстердама, Утрехта, Роттердама, Гааги возникли также поселки с садами и загородными дачами. Эти поселки оказали свое влияние на развитие сельского хозяйства вблизи крупных городов; они не только принесли с собой капитал, не только увеличили потребление сельскохозяйственных продуктов, но и содействовали также распространению в деревнях городской культуры и городского духа предпринимательства. С течением времени такие поселки стали возникать и в пунктах, более удаленных от городов. Помимо того, многие богатые купцы и участники судовладельческих компаний приобретали в собственность большие имения и стали таким образом одновременно и крупными землевладельцами.

Сельское хозяйство в отдельных провинциях развивалось весьма неравномерно. Оно зависело от условий почвы, от состояния дорог, от связи с городом, наконец, также от старых привычек. Это развитие должно было различаться уже по одному тому, что условия земельной собственности в отдельных провинциях были далеко не одинаковы. Кроме того, на сельское хозяйство различное влияние оказывали осушительные сооружения и плотины, получившие неодинаковое развитие в отдельных провинциях. Наибольшие сдвиги имели место в Северной Голландии, где благодаря сооружению крупных плотин была приобретена большая культурная площадь. Обширными посевами рапса здесь был заложен фундамент северо-голландской маслобойной промышленности. Наряду с выработкой сливочного масла и сыра производство растительного рапсового масла стала главным источником доходов северо-голландского сельского хозяйства. Считали, что около 1800 г. ежедневная продукция сыра в Северной Голландии составляла летом 100 тыс. фунтов, а годовая — 15–16 млн. фунтов. Это огромное количество сыра поступало обычно за наличный расчет на рынки Алкмара, Пурмеренда, Эдама, Хорна — крупнейшие рынки сыра в этих областях. Лишь с 1800 г. сыр стал продаваться в кредит, сроком на 6–8 недель.

В это время экспорт сливочного масла был еще незначителен. Большая часть масла потреблялась внутри страны; сыра же потреблялось всего только 2%, остальной сыр экспортировался во Францию, Бельгию, Испанию, Португалию, Германию, Россию, Англию и даже в Индию. Начиная с XVI в. в Северной Голландии стало развиваться также огородничество. Животноводство ограничивалось лишь разведением крупного рогатого скота и овец; последние разводились главным образом на острове Тесселе.

Осушительные сооружения также оказали влияние на характер и распределение земельной собственности: создался слой крестьян-арендаторов, обязанных уплачивать чинш крупным городским предпринимателям; собственное хозяйство последние вели лишь в редких случаях.

В качественном отношении наивысшей точки голландское сельское хозяйство достигло к югу от залива Эй. Чрезвычайно плодородные пространства вдоль старого Рейна, Лека, нового Мааса (Делфланд, Рейнланд, район Вурдена, Амстелланд) уже в прошлые века давали очень богатую продукцию. Около 1783 г. акр пашни около Лейдена стоил 1500 гульд., акр луга — 1000, акр садовой земли — 1800–2400 гульд.. Главной отраслью здесь оставалось все же скотоводство; на нем базировалось развитое производство масла и сыра. Ютландский крупный рогатый скот покупался в тощем виде и в течение полутора — трех месяцев откармливался на пастбищах. Помимо того, здесь возделывались хлебные злаки.

Сельское хозяйство имело большое число рынков, обладавших высокой покупательной способностью: Амстердам, Лейден, Делфт, Вурден, Гауда, Аудеватер, Роттердам. В середине XVII в. Амстердам вел очень оживленную торговлю маслом не только отечественного производства, но также ирландским. В 1667–1668 гг. ввоз заграничного масла в Амстердам составил 3242,5 г, вывоз — 1737,41 т, ввоз голландского сыра — 284 600 фунтов, вывоз — 1283 504 фунта. В XVII в. лейденское масло было известно всему миру; славился также гаудский сыр. В 1697 г. на весах в городе Гауда были взвешены 3 460 964 фунта сыра. В Роттердаме концентрировалась торговля мареной, около трех четвертей продукции марены (красильной марены) поступало на этот рынок. Далее, Роттердам ежегодно экспортировал 2–3 млн. фунтов льна и 8–10 тыс. т льняного семени, т. е. почти половину местного производства. Роттердам был складочным местом для зерна из Западного Брабанта, Зеландии и с южно-голландских островов. Масло и сыр составляли главный предмет вывоза в оживленных торговых сношениях этого города с Англией.

Уже в средние века в Голландии начала развиваться своеобразная сельскохозяйственная культура — специальных садовых и огородных растений. Своего расцвета эта культура достигла, однако, лишь во времена республики. Между Хорном и Энкхёйзеном, далее, вокруг Гарлема и Лейдена возникло все расширявшееся, разнообразное овощное и цветоводческое хозяйство. Особенное внимание стали уделять культуре луковичных, главным образом тюльпанов. Окрестности Гарлема вскоре стали центром культуры тюльпанов, достигшей здесь исключительно высокого развития (ниже мы еще коснемся значения ее для биржевых сделок). Культура эта получила чрезвычайно важное экономическое значение для этих областей. Англия, Франция, Испания, Италия в особенности в XVIII в. снабжались отсюда цветочными луковицами.

Зеландия и расположенные в дельте южно-голландские острова с их большей частью тяжелой глинистой почвой производили, кроме зерновых и бобовых, весьма ценные технические растения, такие, как марена, лен, конопля. Лен, [39]Даже в своей колонии в Новых Нидерландах голландцы занимались льноводством (Laspeyres, 107).
возделывался здесь особым методом, марена же являлась самым важным продуктом острова. Для этой культуры властями были изданы строгие предписания, которые устанавливали время уборки, способы обработки и т. д. На этих островах велось также в большом масштабе коневодство. Для последнего издавались даже специальные предписания.

В отношении торговли хлебом Зеландия долгое время занимала особое место. Уже в средние века эта провинция являлась самой важной хлебопроизводящей областью Нидерландов; зеландская пшеница составляла важнейший продукт экспорта. Другие провинции не имели в XVII в. более или менее значительной зерновой продукции. Вся Голландия давала не более одной десятой нужного стране зерна. Провинция Гронинген, например, не была еще тогда в состоянии вывозить зерно. Город Гронингев получал рожь из Дренте. Этим объясняется тот очень рано проявившийся в Зеландии дух протекционизма, который стоял в противоречии со взглядами на свободу торговли, особенно развитыми в Голландии, всегда выше всего ставившей именно свободу торговли зерном. В 1669 г. штаты Зеландии потребовали увеличения вдвое ввозных пошлин на зерно и такого же снижения вывозных, но Амстердаму удалось успешно отразить это нападение на хлебную торговлю; он убедительно доказывал, что следует, наоборот, облегчить ввоз и затруднить вывоз. Тем не менее в 1684 г. желание Зеландии было частично удовлетворено путем отмены чрезвычайной пошлины на зерно, которая, однако, была вновь восстановлена в 1685 г. Проектировавшаяся же реформа тарифов не осуществилась. Лишь в 1725 г. вывоз стал совершенно свободным, и была установлена ввозная пошлина в 6,5% со стоимости пшеницы и в 5,5% — со стоимости ржи. По сравнению с серединой XVII в. это было значительным увеличением охранительных пошлин. Во всяком случае интересно, что в Голландии уже в XVII в. стала сказываться тенденция к покровительству сельскому хозяйству, которую следует, однако, отличать от покровительственных мер, устанавливаемых лишь в случаях недостатка хлеба или его дороговизны.

По сравнению с Зеландией и Голландией, где в период 1648–1800 гг. сельское хозяйство не претерпело существенных изменений, продукция сельского хозяйства Северного Брабанта значительно сократилась. Провинция эта уже в конце средних веков пришла в упадок как по численности своего населения, так я в отношении своего сельского хозяйства. В результате войн, продолжавшихся около 80 лет, она сильно пострадала. Лишь овцеводство давало здесь ценную продукцию шерсти, служившей сырьем для суконных фабрик Тилбурга, Остервейка и др., а льноводство оказалось полезным для ткацких фабрик Эйндховена, Хелмонда и т. п. В 1785 г. один писатель объяснял бедность северобрабантского населения высокими налогами. Не подлежит сомнению, что положение этой области было действительно тяжелым, чему немало способствовала ее географическая изолированность и отдаленность от оживленных путей сообщения. Многообразие всевозможных властей в этой области, подчиненной, в качестве генералитетной земли, непосредственно Генеральным штатам, но одновременно насчитывавшей целый ряд независимых и полунезависимых «господ», не благоприятствовало развитию сельского хозяйства, что выражалось в первую очередь в чисто произвольном взимании податей. Выход из печального экономического положения нашли в ткацком деле, для которого район давал лен. Так возникла обширная домашняя промышленность, работавшая при низкой заработной плате на богатую Голландию, где заработная плата была гораздо выше.

Земледелие Северного Брабанта стояло на таком же примитивном уровне, как и эта промышленность, носившая в XVII в. чисто деревенский характер; преобладание мелких хозяйств, большей частью потребительских, и недостаток капитала составляли его отличительные признаки. По сравнению с зажиточными, состоятельными голландскими и зеландскими крестьянами разница была велика. Это сказывалось также и в животноводстве. Аналогичные с Северным Брабантом условия были и в Лимбурге, незначительная часть которого принадлежала тогда Голландии.

Совершенно иным представлялось в XVII и XVIII вв. положение в Гелдерланде. Здесь, в особенности в восточных его областях, преобладали еще старые феодальные институты с господскими правами, десятиной, крепостничеством и т. д.; здесь сохранилось положение, аналогичное положению в соседнем Мюнстере. Обширные площади земли были в общем владении в качестве общинной собственности, или марки. Денежное хозяйство не проникло здесь в деревню в такой степени, как на западе. Песчаная почва была еще покрыта обширными лесами.

В области Велюве с первой половины XVII в. наряду с хлебами и коноплей стали возделывать табак, на обширных пастбищах широко развилось овцеводство. В Бетюве также стали сажать табак и культивировать в больших масштабах плодовые деревья; фрукты шли в Утрехт и Голландию.

Зерно, производившееся в Гелдерланде, потреблялось внутри провинции; лишь небольшая часть вывозилась в Голландию. В XVIII в. здесь, как и в Брабанте, увеличились площади под картофелем. Как и в соседней области Зютфене, здесь культивировался также лен. В Бетгове и в окрестностях Тила занимались коневодством и торговлей лошадьми; на конские ярмарки приезжали даже из-за границы. В Гелдерланде, как и вообще в восточных областях республики, интенсивно занимались свиноводством. Гелдерландское зютфенское сало отправлялось в Голландию, где оно шло для снабжения экипажей морских судов.

В то время как в отношении сельского хозяйства восточные песчаные районы провинции Утрехт были ближе всего к Велюве и мало отличались от него, западные районы имели много общего с соседней Голландией. Города Утрехт и Амерсфорт были важными и излюбленными рынками этой провинции: Утрехт — для молочных продуктов, зерна, скота, лошадей, а Амерсфорт — главным образом для табака. В окрестностях этого города с 1615 г. возделывали табак, который с течением времени стали разводить здесь в таком количестве, что амерсфортскии табак стал пользоваться широким спросом за границей, преимущественно на Севере и в Прибалтике. В середине XVIII в. лучшие сорта отправлялись во Францию. Уже в это время ежегодный урожай амерсфортского табака оценивался примерно в 3 млн. фунтов. Штаты Утрехта облагали не потреблявшийся в самой провинции табак налогом в 3 штивера. Из Амерсфорта культура табака в середине XVII в. распространилась по всему Гелдерланду и Оверэйселу. Результатом разведения этой культуры' было повышение земельных цен и арендной платы. Повысилась также цена на овечий навоз, который считался весьма полезным удобрением для табака. Раньше он стоил 3–4 гульд., а во время расцвета культуры табака — 14–20 гульд. В 1670 г. в Амерсфорте насчитывалось по крайней мере 120 табаководов. Впоследствии эта культура пришла в упадок и в XIX в. совершенно исчезла.

В провинции Утрехт издавна было развито коневодство, которому в XVI и XVII вв. власти старались оказывать поддержку изданием соответствующих постановлений. Постановление, изданное в 1542 г., возобновленное и дополненное затем в 1585 г., запрещало скупку и вывоз лошадей из провинции. Постановление от 1675 г. предусматривало меры к увеличению конского поголовья, сильно сократившегося вследствие вторжения французов.

Сельское хозяйство Оверэйсела напоминало хозяйство восточного Гелдерланда; «о обработанная площадь здесь была меньше. Оверэйсел выделялся обширными пустошами, которые частично переходили в болота на моховых возвышенностях. В XVIII в. последние оставались еще невозделанными и необитаемыми; в частности совершенно пустынным был Твенте. Лучшие земли были расположены между Борне и Хенгело и в окрестностях этого города. Здесь было много крестьян-собственников, другие же сдавали свои участки мелким арендаторам с 6–8 коровами. В общем положение этих мелких крестьян в Твенте было весьма жалким. Неразделенные общинные земли (марки) препятствовали развитию самостоятельности отдельных крестьян, а также освоению пустошей. По сравнению с высокими податями доходы были незначительны. Большая бедность и традиционная зависимость младших сыновей от старших заставляли население уже в XVI и XVII вв. бежать в город в надежде добиться там лучшего материального положения. Когда после 1730 г. в Энсхеде стала развиваться промышленность, этот город стал притягательным центром для сельского населения, которое таким образом способствовало возникновению промышленности. В маленьких городах, как Олдензал, Отмарсюм и т. д., в XVIII в. проживало много крестьян, что придавало характерный отпечаток этим местам. Оверэйсел был в XVIII в., пожалуй, самой бедной провинцией.

В XVI–XVIII вв. очень отсталым был Дренте. Лишь в XVIII в. на болотах медленно стали развиваться новые поселения (колонии), в то время как земледелие более старых поселений достигло уже высокого развития. Дрентские крестьяне превосходили твентских уверенностью в себе и самостоятельностью, так как они не были в такой степени, как последние, обременены барщиной и службой на барском дворе и сравнительно рано добились известной свободы; все же самостоятельных крестьян было немного. В 1621 г. пять шестых населения составляли съемщики и арендаторы и лишь одну шестую — свободные собственники. Но условия аренды были весьма тяжелы, так как треть дохода поступала в пользу землевладельца и лишь две трети шли арендатору или издольщику. Земледелие велось очень примитивным способом; большая часть общинной земли оставалась неразделенной. Важнейшими продуктами были рожь и гречиха и, так же как повсюду, лен, который частично поступал в продажу.

В XVIII в. в Дренте, как и в соседних провинциях (Гронинген, Фрисландия, Оверэйсел) стали применять огневую систему земледелия при освоении болот. Система эта была известна в Дренте уже в первой половине XVII в.; на освоенных огневой системой болотах засевали преимущественно гречиху. Широко было распространено овцеводство как в целях получения мяса и шерсти, так и в целях получения овечьего навоза. Шерсть частично поступала на рынок и на фабрики одеял в Кампене и Лейдене. Распространение получило также коневодство, носившее преимущественно торговый характер. Дрентских лошадей отправляли во Фрисландию и затем продавали в Голландии как фризских.

В истории сельского хозяйства Гронингена можно отметить два явления, которые оказали существенное влияние на его развитие. Первое из них это — наследственная аренда. Первоначальна это право представляло собой обычный договор об аренде земли при обязательстве арендатора самому построить дом. Происхождение этого права относится еще к тому времени, когда строились, как правило, деревянные дома, так что после окончания арендного договора арендатор забирал свой дом или продавал его землевладельцу или новому арендатору. С переходом к строительству каменных домов из этих примитивных условий постепенно развился обычай, по которому дом, с правовой точки зрения, стал как бы непосредственной принадлежностью той земли, на которой он был построен; арендатор терял свое первоначальное право, за дом стала также взиматься определенная арендная плата. Это соответствовало тогдашним, весьма еще отсталым экономическим отношениям. В дальнейшем, в связи с общим развитием сельского хозяйства, возникла большая, объективно ничем не оправданная, разница между твердо фиксированной (наследственной арендой (Beklemmingshuur) и позднейшими арендными ставками. Землевладельцы стремились вознаградить себя за понесенные потери увеличением натуральных повинностей и подарков, которые причитались им в известных случаях. В этих условиях твердо фиксированная плата при наследственной аренде, вполне естественно, имела большие преимущества для крестьян; благодаря ей крестьянин оказывался в положении фактического владельца земли. В то время как в других провинциях богатые горожане или дворяне являлись полными владельцами крупнейших поселений, в то время как арендаторы имели лишь временные и ограниченные права на землю и находились в полной зависимости от собственников, гронингенские съемщики, уплачивавшие фиксированную арендную плату, превратились, по существу, во владельцев, которые имели лишь известные, не очень тяжелые обязательства по отношению к собственникам земли. Их преимущества состояли в том, что они могли пожизненно свободно распоряжаться своим владением, что при условии выполнения ими своих обязательств арендный договор с ними не подлежал расторжению и что те улучшения, которые они производили на своих участках, приносили пользу им самим или наследникам. Право наследования вместе с тем затрудняло дробление земельной собственности. Землевладельцы получали лишь скромную, хотя и твердую ренту.Но, с другой стороны, это право и его использование вплоть до настоящего времени имеет известную неопределенность. Означенное право, которое своими корнями идет в глубь средневековья, обеспечивало экономическое существование гронингенского крестьянства, а возникновение колоний на болотах, в свою очередь, в сильной степени способствовало подъему сельского хозяйства этой провинции. Уже в XIII в. на границе Гронингена и Дренте велась разработка торфа. Отгрузка производилась по реке Хюнзе. Когда, после реформации, болота, бывшие до того во владении монастырей, перешли во владение провинций, то в первую очередь город Гронинген начал проводить планомерную мелиорацию болот и осушенные площади освоил для сельского хозяйства. Благодаря этому сельское хозяйство на гронингенских болотах уже в XVII и XVIII вв. имело большое значение. До 1800 г. целый ряд колоний переживал быстрый подъем. Наряду с культурой злаков в Гронингене было развито скотоводство, в особенности разведение хорошего мясного скота, а также коневодство. Гронинген уже в XV в. имел большой скотный рынок. В XVII в. здесь развилась оживленная торговля зерном. Фрисландия имела много общего с Гронингеном. Здесь также значительно развилось животноводство. В XVIII в. оно сильно пострадало от опустошительных эпизоотии, которые вызвали большой падеж скота, так что здесь во многих случаях стали переходить от разведения крупного рогатого скота к овцеводству и отдавать предпочтение культуре хлебных злаков, картофеля и льна. Лишь со второй половины XVIII в., в результате импорта датского скота, во Фрисландии вновь стали широко разводить крупный рогатый скот. Одновременно оживилась прежняя торговля сыром и маслом, центрами которой стали Снек и Доккюм.

Особый характер придавало Фрисландии издавна развитое там коневодство. Оно принесло этой провинции много богатства. Торговля лошадьми оказалась очень доходной для населения. Хорошая рабочая лошадь стоила в 1740 г. 150 «каролюсгульденов» и даже больше, в то время как раньше она стоила лишь четверть этой цены. Уже в XVII в. были опубликованы предписания о разведении чистокровных фризской и утрехтской пород лошадей. Несмотря на сопротивление со стороны крестьян, эти постановления сохраняли свою силу.

Необходимо также упомянуть об овцеводстве: фрисландские овцы давали превосходную шерсть. С 1730 г. во Фрисландии началось также разведение картофеля, которое стало вскоре одним из главных источников доходов провинции.

Из этого краткого обзора сельского хозяйства можно усмотреть большие различия в положении его в отдельных провинциях. В Голландии, Фрисландии, Гронингене и соседних областях Утрехта и Оверэйсела преобладало разведение крупного рогатого скота, дававшее и ценную молочную продукцию. Масло и сыр производились повсеместно, но различия в отдельных провинциях были немалые. Сыры из цельного молока и масло из сливок производились в Южной и Северной Голландии и Утрехте, а гаудский сыр — в Южной Голландии и Утрехте, эдамский сыр — в Северной Голландии. Во Фрисландии, Рейнланде, Делфланде приготовлялось масло из сливок, а сыр — из снятого молока. Фрисландия поставляла зеленый, кантский и пряные сыры, Рейланд и Делфланд — тминный сыр. Это производство сыра являлось главным источником дохода сельских хозяев; в техническом отношении оно стояло значительно выше и приносило больше доходов, чем маслоделие с его побочными продуктами в других провинциях страны, где эти побочные продукты служили кормом для свиней и телят.

В конце XVII в. молочные продукты, как и продукты земледелия, стали пользоваться более высокими покровительственными пошлинами. В 1671 г. ввозные пошлины на масло и сыр были повышены не менее чем на 25%, а вывозные в 1691 г. значительно снижены; в 1671 г. была установлена ввозная пошлина в 25% на сало, ветчину и мясо, а в 1686 г. — на скот в размере 20 гульд. с головы.

До начала XIX в. торговля сельскохозяйственными продуктами в провинциях с преобладанием животноводства являлась одной из самых важных отраслей торговли Нидерландов; к этому еще надо прибавить торговлю заграничным маслом и заграничным (французским и швейцарским) сыром. Объем продукции животноводства зависел от размеров стада. В конце 1799 г. числилось 902 526 голов крупного рогатого скота, в том числе в Голландии 261 028, во Фрисландии 148 968.,

В этот период мы почти ни в одной провинции не видим преобладания земледелия. В богатых областях Голландии жизнь была слишком дорога, чтобы стоило заниматься малодоходным хлебопашеством. Оправдывали себя лишь специальные культуры, как, например, марена, табак и др. В других — восточных — провинциях скотоводство и коневодство преобладали над земледелием, которое носило преимущественно потребительский характер. Только во Фрисландии, Гронингене, Зеландии земледелие играло большую роль в хозяйственной жизни.

В общем в XVII и XVIII вв. условия крестьянского хозяйства и быта были весьма примитивны. За исключением жителей провинции Голландии образ жизни и культурный уровень крестьян были столь же примитивны, как их земледельческая техника, уход за скотом, приготовление пищи, помол хлеба, обстановка в домах. Эта отсталость в первую очередь объяснялась плохим состоянием средств сообщения; достижением считался даже скромный канал, по которому мог двигаться трешкоут (бечевое судно). Где отсутствовало и такое сообщение, там пользовались дорогами по глубоким пескам. Вследствие всего этого перевозки ограничивались самым необходимым.

Такие же большие различия, какие существовали в земледелии отдельных провинций, мы встречаем во всех других отраслях сельского хозяйства. Поэтому не представляется возможным дать единое изображение сельского хозяйства страны в целом, так как общую картину постоянно нарушают провинциальные и местные различия и особенности. Частично это являлось также результатом сильной децентрализации управления, которое в лучшем случае допускало некоторое единоообразие лишь там, где к этому вынуждали или это облегчали природные и эконом-географические условия. В первую очередь мы находим такие различия в столь важном для Голландии деле, как приобретение новых земельных площадей. В то время как, на западе страны это означало борьбу с морем, от которого отвоевывали все то, что оно в прежние времена захватило у суши в результате катастрофических наводнений, в то время как здесь все дело заключалось в дренаже и устройстве плотин, — в более возвышенных районах востока и севера приобретение новых земель являлось делом гораздо более тяжелым и сопряжено было с трудом, требовавшим большой самоотверженности. Осушение болот принесло безусловно много хорошего; но оно никогда не имело своими результатами приобретение столь плодородных земель, какие были отвоеваны путем устройства плотин на западе. Выше мы уже упоминали о некоторых наиболее старых и крупных плотинах Голландии. В течение XVII и XVIII вв. прибавился еще целый ряд более мелких. Ни одна из них ни по своим размерам, ни по значению не могла сравниться с плотинами и полдерами Бемстера (7174 га) и Схермера (4828 га). С течением времени также и на фрисландском берегу у лиманов отвоевали немного земли; в особенности следует отметить плотину Билтланда к северу от Лсэвардена. Сооружение ее относится еще к эпохе Габсбургов (1505–1508). Кроме того, в XVIII и XIX вв. здесь, как и в других местах северного побережья Фрисландии, был сооружен ряд плотин, которые у Долларда дали дополнительно 3147 га {158} .

Совершенно иначе происходило приобретение новой земли в болотистых и луговых районах. Здесь встречались земельные пространства, где самым удивительным образом перемежались такие противоположности, как засушливые и обильные водой, пустынные и плодородные земли, и где вследствие этого человеку приходилось каждый клочок земли отвоевывать для земледелия упорным трудом. Если это приобретение новых земель очень мало прогрессировало в период XVI–XVIII вв. и принесло поэтому сельскому и всему народному хозяйству страны вначале лишь незначительный доход, то это объяснялось различными причинами — в первую очередь распространенной еще общинной собственностью на пустоши, которые большей частью находились в руках марки.

Пустоши, принадлежавшие маркам, возделывались лишь в единичных случаях и не всегда законным путем. К тому же для их возделывания в больших масштабах отсутствовали нужные знания. Старый опыт, на котором покоилось сельское хозяйство, был недостаточен для таких предприятий. Кроме того, недоставало также рабочей силы для мелиорации болот. Большим препятствием для культивирования заболоченных земель являлся также недостаток удобрения. Для вывоза последнего из городов на вересковые пустоши существовавшие средства сообщения были недостаточны. Наконец, городские капиталисты не видели в превращении пустошей в культурные земли особенной выгоды для себя. Гораздо привлекательнее казалось им устройство осушительных сооружений у моря. Это действительно оказалось более прибыльным делом.

В результате всего этого обрабатываемая площадь расширялась лишь незначительно. В 1795 г. одна треть всей площади республики оставалась невозделанной, а в Северном Брабанте даже две трети. Лишь выдачей премий и похвальных листов, которую с конца XVIII в. стали практиковать специальные общества, удалось обратить внимание на необходимость освоения пустошей, хотя это вначале не принесло большой практической пользы. Провинциальные правительства обнаруживали очень мало интереса к этому делу. Лишь в старых генералитетных землях, которые до 1795 г. были подчинены непосредственно Генеральным штатам, власти уделяли внимание освоению этих земель. В Северном Брабанте, где не было марок, в конце XVIII в. велись некоторые работы в этом направлении, но в небольших размерах. В XVIII в. в Голландии стали медленно приступать к обработке дюн.

Для расширения площади пахотных земель большое значение имели болота. Их возделывание полностью относится ко времени республики. Хотя добыча торфа была известна и практиковалась уже раньше, тем не менее прежде болота все же не подвергались систематической разработке. Наоборот, добыча торфа на болотах была ограничена предписаниями провинций и зависела от специального разрешения. Предписания же эти преследовали главным образом регулирование снабжения топливом, недопущение вывоза торфа и произвольной его разработки. Но какое бы то ни было единообразие в этом деле отсутствовало.

Наряду с единичными случаями возделывания болот, r особенности моховых болот на возвышенностях, в XVII и XVIII вв. на болотах Фрисландии, Дренте и Оверэйсела начали медленно, но непрерывно создаваться целые поселения. Так, например, в качестве торфяного рынка возник Меппел в Дренте, вокруг которого образовался целый ряд колоний. Дело освоения дрентских болот в XVII в. в значительной степени связано с именем Рулофа ван Эхтентот Эхтена. Он сумел мобилизовать для этой цели капиталы в Голландии и Утрехте. В результате возникла соответствующая компания, а затем колония «Хогевен», которая к 1661 г. уже значительно разрослась.

Для осуществления всех этих мероприятий требовался, водный путь для вывоза торфа, и потому многочисленные водные магистрали в Дренте, Гронингене и Фрисландии обязаны своим существованием именно колониям, возникшим на болотах. Вначале основной задачей была разработка торфа. Это топливо имело тем большее значение для городской промышленности, что страна вообще испытывала недостаток в древесном топливе. Винокуренные, пивоваренные, сахароваренные и другие заводы нуждались в торфе, так как каменный уголь и дрова стоили значительно дороже.

В области мелиорации земель голландцы как на практике, так и в теории шли в ту эпоху впереди других европейских народов. Известная книга Яна Адрианш Легватера (род. в 1575 г.) о Гарлемер-мер (Гарлемском озере) и его осушении открыла в этом деле новые пути. Но голландцы не имели самостоятельной сельскохозяйственной литературы; издававшаяся же представляла собой компиляции, не имевшие научной ценности. Лишь во второй половине XVIII в. под влиянием физиократов оживился интерес к экономике земледелия. Начиная с 1752 г. возник ряд благотворительных обществ, которые, в частности, ставили своей целью путем издания научно-популярной литературы ознакомить общество с нуждами сельского хозяйства. Эта литература оказалась, без сомнения, очень полезной и осветила много отдельных проблем земледелия, животноводства, садоводства и огородничества. Она оказала очень большое влияние еще и потому, что ее появление совпало с периодом подъема голландского сельского хозяйства, вызванного причинами общего порядка. С торговлей, особенно после последней войны с Англией, дело обстояло плохо, и внимание широких кругов обратилось поэтому к находившемуся до того в пренебрежении сельскому хозяйству.

Литература предшествующего времени и в теоретическом отношении уделяла мало внимания сельскому хозяйству. Насколько экономическая литература Нидерландов XVII и XVIII вв. была богата трудами о торговле, налогах и финансовых вопросах, настолько же бедна она была работами по сельскому хозяйству. Лишь в тех случаях, когда вопрос касался или рационального ухода за овцами, представлявшего интерес для текстильной промышленности, или торговли такими сельскохозяйственными продуктами, как хлеб, — лишь в этих отдельных случаях голландская литература занималась сельским хозяйством. Но это были исключения. Даже такой плодовитый писатель, как Питер де ла Курт, едва упоминает о сельском хозяйстве. Голландия существовала для него лишь как страна с мануфактурами, рыболовством, судоходством и торговлей. Даже движение физиократов, которое выдвинуло в середине XVIII в. сельское хозяйство на первое место по сравнению с торговлей и промышленностью и которое добивалось признания за естественными богатствами земли приоритета в народном хозяйстве, не имело в Нидерландах ни одного своего представителя, хотя у некоторых нидерландских писателей не было недостатка в отдельных замечаниях о сельском хозяйстве. Еще Люзак в своем труде «Hollands rijkdom» («Богатство Голландии») видел источник этого богатства только в торговле и судоходстве.

На положении голландского крестьянства отражался, однако, не только слабый интерес к его нуждам со стороны властей, но и недостаток уважения к его тяжелому труду со стороны писателей и политиков. Большая часть последних всецело находилась под впечатлением грандиозного колониального и торгового могущества республики и оценивала земледелие лишь с точки зрения его, тогда, правда, очень скромных, доходов. На такое мнение о сельском хозяйстве оказывало влияние еще и то предпочтение, которое в Голландии испокон веков оказывалось городам и которое рассматривалось как вполне естественное явление. Города интересовались преимущественно вопросами свободы торговли, и эти вопросы выдвигались на первый план также и при обсуждении сельскохозяйственных проблем.

Крестьяне, вероятно, оставались бы совершенно равнодушными к такому невниманию, если бы оно не выражалось в практических мероприятиях. Промышленная политика городов, как уже выше упомянуто, была явно враждебна деревне; она препятствовала какому бы то ни было развертыванию городского ремесла в деревне и встречала в этом вопросе сильную поддержку со стороны властей.

При Карле V и позднее, при республике, деревня в этом отношении оказалась отданной на полный произвол городов. Крестьянам не только запрещали заниматься известными ремеслами, но даже продавать масло, зерно и дрова.

Конечно, деревня не всегда оставалась пассивной к такому гнету. Это можно видеть из попыток (порою — успешных) перенести городские промыслы, как, например, пивоварение, в деревню. В 1668 г. вследствие жалоб со стороны деревень штаты Голландии несколько облегчили деревенскому населению возможность заниматься ремеслами, но это относилось лишь к Голландии, где крестьяне сохранили личную свободу. На востоке, в Оверэйселе, Гелдерланде, Брабанте крестьяне не были свободны и были обязаны выполнять разные личные повинности. Гнет же, тяготевший над крестьянами провинции Голландии, являлся результатом капитализма, который начиная с XVI в. получил сильное развитие в городах. Но в тех случаях, когда промыслы в деревнях были необходимы и полезны для городской промышленности, как, например, работа на дому для текстильной промышленности, такие промыслы в деревне допускались, так как их организация в городах была сопряжена со значительными расходами из-за высокой стоимости жизни.

Конечно, более обременительными, чем эти, так сказать, косвенные тяготы, были непосредственные повинности. Последние также сильно различались по провинциям в зависимости от правовых отношений в сельском хозяйстве. Большая часть их была феодального происхождения и обусловливалась «сеньориальным правом», существовавшим во всех провинциях и меньше всего во Фрисландии, в которой феодальное право никогда не могло утвердиться. Эти тяготы были очень разнообразны и составляли для несвободного крестьянина значительное бремя. На востоке — в Гелдерланде, Оверэйселе — в XVII в. и в первой половине XVIII в. было еще много несвободных крепостных крестьян. В Твенте лишь в 1783 г. по инициативе ван-дер-Каппелен-тот-ден-Пол решена была отмена барщины. Однако в остальных районах Оверэйссла еще в первой половине XIX в. можно было найти остатки крепостного состояния крестьянства.

Отмена обременительных для крестьян повинностей по поддержанию мостов, дорог, плотин, запруд и т. д. и т. п. сулила им (крестьянам) некоторое экономическое облегчение; тем более, что отмена эта в основном коснулась тех именно крестьян, которые жили в неблагоприятных по своим природным условиям районах или вблизи больших городов. Тем не менее и после отмены этих повинностей оставалось достаточно других тягот, давивших на сельское население. Такие производимые крестьянами продукты, как масло, сыр, мясо, конопля, лен, облагались в большинстве случаев очень высокими вывозными пошлинами, что, вполне естественно, затрудняло и удорожало сбыт. Был еще целый ряд других видов прямого обложения, которые тяготели над сельским хозяйством.

Города, и прежде всего Амстердам, в первое время существования республики охотно перекладывали нежелательные для них налоги на деревню, что частично обусловило собой обнищание последней. Это заставило штаты Голландии освободить в 1612 г. деревню от сбора каждого 50-го пеннинга, т. е. 2%. Среди прямых налогов на первом месте стоял поземельный, который взимался со всяких видов недвижимости: с дома и двора, с печки, с рыболовства, с ветряных мельниц, с переправы, с дыма, — вообще со всяких «господских прав» и «прав пользования».

Поземельный налог сильно различался по провинциям. В Голландии в 1632 г. налог этот взимался в форме каждого пятого пеннинга с суммы арендной платы за участки и каждого восьмого пеннинга с суммы квартирной платы за дома и аренды за мельницы, а в 1732 г. в форме сбора каждого двенадцатого пеннинга. В Зеландии земли были разделены по своему плодородию на 7 классов с налогом от 34 до 52 штиверов за морген; сюда надо еще прибавить так называемый «Statenpenninge», взимавшийся обычно в форме каждого 200-го пеннинга с суммы арендной платы. Кроме того, взимались поборы за воду и за пруды, налоги на дома и мельницы, а также и десятина. В Оверэйселе поземельный налог взимался в размере 15 штиверов с каждого высеянного мальтера семян, а с земель, сдаваемых в аренду при денежной оплате, — каждый 7-й пеннинг арендной платы. Далее шли сборы, взимавшиеся при переходе прав собственности на недвижимость и т. п.

В Гронингене в 1632 г. был введен общий поземельный налог, который в 1650 г. взимался в форме сбора каждого пятого пеннинга годовой арендной платы за дома и участки. Сюда надо еще прибавить «конские деньги», взимавшиеся в качестве чрезвычайного налога, размер которого колебался.

Когда началась мелиорация болот, ее также стали облагать налогом, который поступал провинциальным правительствам. Он давал в 331/8 раза больше суммы годового поземельного налога. Специфический характер носил поземельный налог во Фрисландии. Он представлял собой старинное «обложение флорина», происхождение которого относилось еще к концу XV в.; оно заключалось в том, что с каждого золотого гульдена, или флорина, арендной платы уплачивался 1%. Это обложение оставалось неизменным с 1511 до 1806 г. Его можно было переносить с земли на личность владельца, на имя которого записывался в регистрационной книге золотой гульден. Лица, обязанные уплачивать налог с флорина, могли перенести этот налог с одного наследника на другого, что часто приводило к неравномерности обложения. Лишь с 1713 г. было установлено общее обложение земли и домов в форме каждого сотого пеннинга. Между этим обложением и «обложением флорина» была впоследствии установлена определенная пропорция.

В некоторых провинциях существовал еще налог с очага, во Фрисландии — с печной трубы, в Оверэйселе — с печки. В Ове-рэйселе, так же как в Голландии и Зеландии, с 1583 г. был установлен налог с обработанной земли. На генералитетных землях облагался лес, в Утрехте — табак, конопля и лен; в Голландии и Зеландии с 1627 г. налогом облагались огороды; то же самое имело место во Фрисландии, в которой все возделанные земли, независимо от вида культуры, облагались особыми налогами. В Гронингене, в Голландии и Брабанте существовал налог с пары ушей (на лошадей). В Зеландии налогом облагались только выездные лошади. Крупный рогатый скот облагался налогом во всех провинциях, за исключением Зеландии.

Большая часть всех этих налогов была установлена в конце XVI и в течение XVII в., впоследствии в большинстве случаев они были повышены. Даже отдельные районы провинций имели свои собственные налоги; так, например, многочисленными местными налогами облагались овцы. Существовали налоги на весы, взимавшиеся преимущественно при взвешивании масла и сыра, на помол, на убой скота, на мед, воск, шерсть, торф, рапсовое семя, прислугу. В низинных районах страны были обложены налогами вода, плотины и полдеры; налоги на них часто были столь высокими, что отбивали всякую охоту устраивать такие сооружения. В Северной Голландии в 30-х годах XVIII в. налоги вынуждали многих крестьян возвращать непомерно обремененные налогами арендованные участки их собственникам.

Наконец, надо упомянуть еще о церковной десятине. После реформации она стала поступать преимущественно провинциям. Несмотря на многочисленные попытки населения освободиться от десятины, добиться этого ему не удалось.

Интерес властей к сельскому хозяйству часто проявлялся в форме полицейского надзора и регулирования. Это сказывалось в надзоре за поступавшими на рынок продуктами сельского хозяйства, такими, как масло, сыр, марена, пенька. Фальсификация этих продуктов запрещалась, причем обычно подчеркивался вред, который такая фальсификация может принести торговле. Реже проявлялось стремление улучшить сельское хозяйство или предупредить его недостатки. Это имело, например, место в 1634 г., когда был запрещен вывоз удобрений из Фрисландии, или в 1645 г. при аналогичном запрещении в Голландии, или когда в целях охраны дюн было предложено истреблять кроликов. В других местностях, как, например, в Велюве, иногда принимались меры против распространения песков.

Ко всем тяготам сельского хозяйства, которые наряду с естественными бедствиями вроде неурожая, эпизоотии, порчи воды и т. д. выражались главным образом в обремененности его налогами, надо еще прибавить ущерб от войн, которыми особенно богата история Нидерландов в XVII в. После Мюнстерского мира тяжелее всего сказалось вторжение французов в 1672 г. Особенно сильно пострадали от этого нашествия провинции Гелдерланд, Оверэйсел и Утрехт. Некоторые области страны на многие годы были разрушены наводнениями, разорены и истощены долговременной оккупацией.

Несмотря на все эти тяжелые для крестьянства условия, сельское хозяйство во второй половине XVIII в., по господствующему и весьма обоснованному мнению, находилось не в плохом состоянии. Это объяснялось не столько проведенными улучшениями и расширением возделываемой площади, сколько внешними причинами. Длительный период мира, который суждено было пережить Нидерландам, в то время как другие народы воевали, оказался весьма полезным для нидерландского сельского хозяйства. Это сказалось, между прочим, в ценах на землю. На Бемстерском полдере средняя цена за гектар возросла с 650 гульд. в 1779 г. до 835 гульд. в 1788 г.; потом она стала снижаться. Цены зерновых на гронингенском рынке, а именно 5,55 гульд. за пшеницу, 4,7 гульд. за рожь в 1750–1785 гг., повысились в 1786–1803 гг. до 6,94 и 5,49 гульд., а в 1804–1822 гг. соответственно до 8,86 и 6,65 гульд.. Падение земельных цен после 1790 г. имело своим результатом то, что многие арендаторы оказались в состоянии приобрести свои участки в собственность и стать самостоятельными; многие землевладельцы охотно продавали свои владения в это беспокойное время.

Менее благоприятно было в общем положение животноводства. Так как во время войны с Англией вывоз масла и сыра почти совсем прекратился, то цены на эти продукты упали. В последние годы перед революцией возрос вывоз масла и сыра; например, вывоз местного масла повысился с 129 098 фунтов в 1789 г. до 568 389 фунтов в 1792 г., тминного сыра за те же годы — с 710 736 до 1 496 406 фунтов. В годы французского господства колебание цен на эти продукты было особенно резким, — в зависимости от того, был ли вывоз свободен или запрещен. Во всяком случае земледелие последних десятилетий XVIII в. стало более доходным, чем животноводство, и много лугов было превращено в пашни. Это означало больший прогресс; в прежние времена вообще с большим трудом решились бы на такое переключение. Особенно часто превращение лугов в пашни имело место в Гронингене, где оно было одновременно связано с постройкой многочисленных водяных мельниц, так как такое превращение было сопряжено с проведением осушительных работ.

Сильно увеличилась площадь под рапсом, картофелем, ячменем. Этот период подъема сельского хозяйства способствовал также интенсивному заселению и возделыванию болот.

Большое значение имел вопрос о рабочей силе. Как правило, каждая провинция в достаточной степени обеспечивала свое сельское хозяйство рабочей силой. Однако часто ее все же нехватало, и соседняя Германия восполняла этот недостаток своей дешевой рабочей силой. Приток немецких рабочих в Голландию, так называемые «голландские ходоки» (Hollandganger) — старое явление. Уже в начале XVII в. упоминалось о таких пришельцах. Оснабрюкские и мюнстерские землекопы и малоземельные крестьяне, батраки и младшие сыновья крестьян часто искали случая выбиться из нужды и заработать в чужих краях немного денег, чтобы затем вступить в брак и обзавестись хозяйством. Между тем для Нидерландов, переживавших тогда период расцвета торговли и роста промышленности, сопровождавшийся сильной тягой деревенского населения в город, такая иностранная рабочая сила была весьма желательна, особенно для сельского хозяйства. Бедственное положение в Северной Германии, вызванное Тридцатилетней войной, еще более усилило приток рабочей силы из Германии. Даже с Нижней Эльбы (Хадельн) в Голландию прибывали в начале 30-х годов XVII в. рабочие на покос. В течение XVII в. усилился приток рабочих в Голландию из Вестфалии и Нижней Саксонии; численность их достигала ежегодно нескольких тысяч человек. Работа в Голландии постепенно стала для них важнейшим источником пропитания, на который всегда можно было рассчитывать. Приток рабочих в Голландию из Германии стал снижаться лишь в два последние десятилетия XVIII в. вследствие упадка нидерландской промышленности, который высвободил много местных рабочих рук для сельского хозяйства.

 

3. РЫБОЛОВСТВО

В народном хозяйстве Нидерландов рыболовство занимало особое место. Оно одновременно было связано с судоходством и торговлей, с промышленностью и ремеслом. Надо еще учесть, что вначале именно недостаток продовольствия в стране побуждал к развитию рыболовства. В изучаемый период интересы продовольственного самообеспечения играли в рыболовстве такую же роль, как и интересы торговли.

Ведущее место в рыболовстве занимал сельдяной промысел; он издавна считался «золотым дном» Голландии, основой процветания страны, важнейшим экономическим источником ее благосостояния. Рыболовный промысел был много старее республики, но лишь при республике он получил тот масштаб и тот закрепленный законодательным путем размах, которые на столетия обеспечили ему ведущее положение в экономике Нидерландов. О состоянии рыболовства мы поэтому более осведомлены, чем о судоходстве. Последнее было свободно и не подлежало никаким существенным законодательным постановлениям. Рыболовство же, наоборот, вследствие своей тесной связи с торговлей и промышленностью являлось уже издавна предметом усиленного внимания властей; поэтому все подробности производства и техники стали широко известны обществу.

Ни для какого другого предмета торговли или промысла не издавалось в Нидерландах столь подробных постановлений, как для сельдяного промысла; в этом отношении ему даже уступала текстильная промышленность. Эта всеобъемлющая забота о репутации голландской сельди была ей полезной лишь до тех пор, пока другие страны не уделили этому промыслу должного внимания и не освободились от принудительной силы голландского законодательства в этой области. Когда же это, наконец, случилось, то голландская сельдь потеряла свое господствующее положение. Нужно все же признать, что благодаря покровительству промысел этот доставлял Голландии в течение длительного времени большие доходы. Один из врагов республики в первой половине XVII в. оценивал доход, который приносило государству рыболовство Голландии и Зеландии, в 5 млн. гульд..

Из важнейших постановлений о ловле сельдей, их заготовке у торговле ими, большая часть которых была издана еще в XVI в, нужно упомянуть следующие. Производить продажу сельдей на море или за границей было запрещено. До 1 июня была запрещена засолка сельдей в бочках. Были изданы строгие постановления о «клеймении»; оно должно было служить защитной маркой, указывавшей на происхождение сельдей, и исключало бы иностранную конкуренцию. Были также изданы твердые предписания относительно бочек, качества соли и обращения с сельдями после улова. С 1593 г. за начало лова был установлен Иванов день (24 июня). Укладка сельдей в бочки должна была производиться совершенно открыто, с тем чтобы каждый мог убедиться в их доброкачественности и порядке. Эти предписания, а также другие, изложенные в многочисленных плакатах, несоблюдение которых влекло за собой строгие наказания, имели своей целью в первую очередь сохранение за Голландией складочного права и монополии на этот продукт.

Отсюда забота о хорошей репутации сельди, а также щепетильная забота о том, чтобы обеспечить ловлю и торговлю сельдями по возможности лишь за своими соотечественниками и предупредить фальсификацию и подражание со стороны заграницы, что могло случиться при пользовании голландскими бочками для укладки сельдей за пределами страны, или в случаях злоупотребления голландской «маркой», или при укладке сельдей в таре, произведенной не по установленным правилам.

Для возможного облегчения рыболовного промысла Генеральные штаты уже в 1586 г. по всей республике освободили от обложения пошлинами соль, необходимую для засолки рыбы. Голландские рыболовы оплачивали акциз, а провинция уплачивала за это ежегодно 6 тыс. гульд. правлению так называемой «Groote Visscherij».

Несмотря на все трудности, стоящие перед сельдяным промыслом, он все же успешно развивался. Ни ненадежность положения на море в первые десятилетия после разрыва с Испанией, ни конфликты по вопросу о рыболовстве с Англией, начавшиеся в 1609 г. и тянувшиеся целые десятилетия, ни пиратство жителей Дюнкерка не могли надолго повредить сельдяному промыслу. Ни для какой другой отрасли морского судоходства государство не предоставляло столько конвоев, как для сельдяной. Особенно стали прибегать к конвоированию в 20-х — 30-х гг. XVII в.С другой стороны, вряд ли в каком-либо другом промысле, связанном с мореходством, господствовало такое строгое единение и, вместе с тем, исключительность, как в сельдяном и в соприкасавшихся с ним промыслах. Города Энкхёйзен, Делфт, Роттердам, Схидам и Брилле, входившие в коллегию «Groote Visscherij», не допустили в нее другие города. Без разрешения коллегии ни один буйс не мог выйти в море. Амстердаму, Хорну, Моникендаму, добивавшимся принятия в коллегию, было бесцеремонно в этом отказано.

О количестве судов, участвовавших, в лове сельдей, могут дать представление следующие данные. Если цифры Рэли о 3 тыс. рыболовных судов с 50-тысячным экипажем, пожалуй, преувеличены, то данные за 1639 г. о 750 судах преуменьшены. По данным дела Курта в 1669 г. было 1000 буйсов, по данным «Koopman» на лов выходили в 1610 г. 1500, а десять лет спустя — 2 тыс. буйсов. Венецианский посол сообщал в 1610 г., что одна Голландия имела 700–800 рыболовных судов. Оценка Божона (Beaujon), [62]См. также данные у Вlоk, Geschied. v. h. ned. Volk, IV, 27; он насчитывал 3 тыс. судов и 35–40 тыс. рыболовов.
— 2 тыс. буйсов для Голландии, Зеландии и для портов Северного моря в период их наивысшего расцвета, — вероятно, бличка к Истине. В середине XVII в. валовой доход от сельдяного промысла в благоприятные годы доходил до 21–22 млн. гульд. Затем производственные расходы возросли. Около 1669 г. буйс стоил 4550 гульд., его снаряжение — 5500 гульд. В 1768 г. стоимость судна составляла 9 тыс. гульд., снаряжение судна для двух рейсов — 6 тыс. и для трех рейсов — около 8 тыс. гульд. Три выхода в море в течение года считались самым большим достижением.

Не подлежит сомнению, что в судоходные компании по лову сельди были вложены большие капиталы. Божон оценивал эти капиталы в период расцвета промысла в 14 млн. гульд.; по другой оценке, в конце XVI в. они составляли 6 млн. гульденов. Впрочем, судовладельцы использовали свои суда не только для лова сельдей, но также и для других рейсов. Производственные расходы были высоки, так как в течение одного сезона, т. е. самое большее при трех рейсах, все сети изнашивались.

Такие города, как Энкхёйзен и Роттердам, а также Занланд очень многим обязаны сельдяному промыслу. У Роттердама этот промысел постепенно уступил свое место дальним плаваниям; однако он все же всегда оставался здесь весьма значительным. В конце XVI в, в Роттердаме ежедневно продавали сельдей на 20–30 тыс. гульденов. Участие в лове сельди, организуемом судовладельцами, являлось одним из обычных источников дохода богатых горожан. Впоследствии вложение капитала в это дело уже не производилось в столь больших масштабах. К тому же с трудом доставали рабочую силу для этого промысла, переместившегося в прибрежные деревни: Влардинген, Делфсхавен и др.. Однако, по отдельным сообщениям, еще в начале XVIII в. сельдяной промысел Роттердама был весьма значителен и приносил городу большой доход.

Энкхёйзен также считался тогда складочным местом для этого промысла. Район Занланда, где кроме того занимались ловом угрей и крабов, с середины XVI в. также принимал оживленное участие в лове сельдей; в частности в Вормере и Йиспе снаряжали рыболовные боты, грузоподъемностью в 40 ластов и больше. Между 1670 и 1680 гг. оттуда ежегодно отправлялись в море 73–78 буйсов, а до этого, возможно, еще больше.

Для Нидерландов сельдь еще в старое время служила очень важным предметом экспорта; она отправлялась в различные страны, и повсюду ее продавали по выгодной цене. В рыбной торговле Кёльна голландская сельдь издавна занимала значительное место. Большими массами сельдь перевозилась по Рейну. Жители Страсбурга отправляли комиссионеров в Нидерланды для закупки сельдей; им, однако, это не разрешалось, так как голландцы предпочитали сами привозить ее в Страсбург. Сельдь в больших количествах отправляли также в страны Средиземного моря, на Восток, в Гамбург и Балтийское море. За период в 67 лет, между 1588 и 1656 гг., из нидерландских портов через Зунд провезли 464 586 ластов сельдей, что составляло в среднем 6934 ласта в год. Наибольшая цифра была достигнута в 1602 г. — 12 421 ласт; в 1619 г. — 12 345 ластов. Вполне понятно, это была исключительно голландская сельдь, так как из других стран сельдь почти не вывозилась. По данным Рэли, около 1603 г. из Нидерландов ежегодно вывозилось в Штаде, Бремен, Эмден до 6 тыс. ластов рыбы, большей частью сельди.

Многочисленные морские войны во второй половине XVII в. нанесли, конечно, ущерб также и сельдяному промыслу и доходам от него. Промысел этот стал излюбленным объектом вражеских нападений. Ни союз с Францией в 1662 г., который обеспечил Голландии свободное занятие рыболовством, ни недолговечный договор с Англией от того же года не в состоянии были защитить этот промысел. Последовавшие затем войны еще более подорвали сельдяной промысел. Во время. войн он почти полностью прекращался. Лов производился лишь на некоторых участках. Вредное действие оказывали также многократные запрещения вывоза французской соли, которые издавались Францией, например в 1687 г. Лишь по Рейсвейкскому миру обеими странами вновь была восстановлена свобода рыболовства.

Все эти внешние препятствия отрицательно сказывались на внутренней организации сельдяного промысла. Несмотря на годовую государственную субсидию в 30 тыс. гульд., которую к тому же часто еще увеличивали, помимо также вышеупомянутых 6 тыс. гульд., коллегия «Groote Visscherij» понесла в это время значительные убытки, составившие в 1670 и 1679 гг. 30 тыс. гульд. Одновременно участились жалобы на плохое качество голландской сельди. По-видимому, тяжелое положение оказало неблагоприятное влияние на качество товара. Это вызвало возобновление и строгое подтверждение старых законов о лове сельдей.

В общем после Утрехтского мира сельдяной промысел пришел в полный упадок. Капитал сильно сократился, численность судов вследствие долгого бездействия уменьшилась. Продажа была запрещена. Делфсхавен, который еще в 1700 г. отправлял 1 быстроходный буйс и 44 обыкновенных рыболовных буйса, доставившие 1663 ласта, в 1712 г. выслал лишь 14 обыкновенных буйсов, доставивших 270 ластов. Брилле выслал в 1700 г. лишь 3 буйса, доставившие 508 ластов, а в 1702 г. — 5 буйсов, доставивших 91,5 ласта. Лишь медленно промысел стал поправляться; однако в обеих этих гаванях он никогда более не достиг того объема, который имел до 1700 г. Сельдяной промысел Роттердама все более регрессировал и не играл более никакой роли. Единственная гавань, где рыболовство процветало, — был Влардинген, небольшой порт, обслуживавший Роттердам. После сильного упадка в 1702–1707 гг. ловля сельдей приняла там хотя и неустойчивое, но тем не менее благоприятное развитие. Высшей своей точки ловля сельди в этом порту достигла в 1735 г. — 5438 ластов. Число буйсов все увеличивалось. Однако результаты лова не соответствовали увеличению числа судов, которое в 1752 г. достигло рекордной цифры в 133 судна. По-видимому, имело место самое перемещение центров сельдяного промысла. Благоприятно расположенный Влардинген выиграл за счет других пунктов на Маасе. У нас мало сведений о северо-голландских пунктах. Процветавший в свое время сельдяной промысел в Энкхёйзене в XVIII в. пришел в упадок.

Несмотря на хорошие результаты лова на влардингенском участке, не приходится сомневаться в общем упадке сельдяного промысла в Нидерландах. Валовая выручка от улова значительно снизилась в сравнении с прошлым. Сказались также отрицательные стороны слишком педантичного соблюдения складочного права. Старые рынки были потеряны; на основе же действовавших бесчисленных стеснительных предписаний было совершенно невозможно конкурировать с заграницей. Голландское законодательство оказалось теперь тяжелой цепью на шее промысла; но не одно оно было причиной упадка. Этому законодательству подчинен был также Влардинген, между тем здесь рыболовство процветало.

Для общей оценки необходимо поэтому учесть также соотношение между внутренним потреблением и экспортом. Между тем, именно последний сильно пострадал из-за снижения конкурентоспособности голландской сельди. Требования голландцев о предоставлении их сельди преимущественного положения из-за того особого ухода и контроля, которым пользуются у них ее лоб и засол, встречало повсюду все возраставшее противодействие, в особенности проявлявшееся со стороны Гамбурга. Штаты Голландии и Фрисландии уже в 1609 г. заключили с ним соглашение, по которому Гамбург признал установленные для лова и торговли сельдью правила. Если это соглашение не всегда точно соблюдалось, то оно все же служило линией поведения. Вскоре успешным конкурентом голландской сельди на гамбургском рынке выступила бергенская (норвежская), а с начала XVIII в. — шотландская сельдь. Несмотря на протесты, Голландии не удалось сохранить свое старое монопольное положение, хотя Генеральные штаты многократно обращались с представлениями к гамбургскому сенату. Случай с Гамбургом ясно показал, что причиной краха голландской политики в сельдяном деле явилось то упорство, с каким голландцы придерживались старых, необоснованных, часто базировавшихся на предрассудках, постановлений о лове и укладке сельдей и своих притязаний на складочное право. Когда впоследствии у коллегии «Groote Visscherij» открылись глаза и когда в 1752 г. было получено разрешение отправлять сельдь непосредственно с моря в Гамбург, — было уже слишком поздно. Голландская сельдь вынуждена была делить гамбургский рынок с северной и шотландской. Хотя привоз северной и шотландской сельди был в течение долгого времени ограничен лишь 3–4 судами, тем не менее неголландская сельдь получала все большее и большее распространение.

Полное непонимание действительного положения сказалось в том, что голландцы все еще считали возможным сохранить монополию отечественного промысла или во всяком случае обеспечить его преобладание, опираясь на давнишние постановления. Голландцы стали упорно возобновлять запрещения вывоза бочек, сетей, обручей и т. п. и тем самым содействовали падению старого голландского бочарного производства. Все еще существовала детская вера, что заграница заинтересована в высоком качестве голландской сельди и что только голландская сельдь в состоянии удовлетворить эти высокие требования. Это утверждали в такое время, когда внешняя конкуренция приняла угрожающие размеры.

Даже в австрийских Нидерландах — в Ньивпорте — организовалась рыбная компания, получившая октруа. В 1736 г. Нидерланды выслали в море 219 обыкновенных буйсов и 31 быстроходный буйс, что составляло лишь одну восьмую численности судов, отправлявшихся 100 лет тому назад. Особенно сильно ощущалась английская конкуренция.

Пример возникшей в Англии в 1750 г. компании для лова сельди, субсидировавшейся государством, вызвал у голландских промышленников желание добиться такой же помощи, хотя голландский экспорт сельди все еще был весьма значителен. Помощь со стороны государства последовала в 1750 г. в форме освобождения голландской засоленной сельди от налогов и вывозных пошлин. Но тут наряду с английской конкуренцией в 1773 г. новым соперником выступила Эмденская рыболовная компания. Пруссия стала энергично добиваться допущения на гамбургский рынок эмденской сельди. В Нидерландах с 1754 г. начали оказывать поддержку сельдяному промыслу путем выдачи премий. Флиссинген сделал почин, а другие зеландские города последовали его примеру. В 1775 г. голландские сельдепромышленники добились субсидии от штатов Голландии. Каждому судну выдавалось каждые два года по 500 гульд. В 1777 г. премия была понижена до 400 гульд. В 1780 г., после непродолжительного прироста, число буйсов пало до 151.

Война с Англией вызвала общее запрещение вывоза, и в первый раз в республику была импортирована для продажи заграничная, датская, сельдь. После войны выдача премий возобновилась, но улов увеличился незначительно. Старые постановления все еще строго соблюдались. В 1786 г. было возобновлено запрещение участия в заграничных рыбных промыслах, а также запрещение вывоза сельди в районы Везера и Эльбы не в предписанной законом таре и маркировке.

К концу существования республики пришло в упадок все морское рыболовство, в особенности же сельдяной промысел. Если в 1601 г. с Мааса, Тессела и Вли отбыли 1500 судов, то в 1736 г. их было 219, в 1765 г. — 160, в 1775 г. — 156, 1785 г. — 166, в 1790 г. — 183 и в 1794 г. — 196. Некоторое увеличение числа рейсов в последние годы объясняется тем, что была введена выдача премий. Сильно понизился улов также во Влардингене и Мааслёйсе. Еще в 1793 г. влардингенский улов составлял 3179 ластов, в 1794 г. — 1020 и в 1797 г. — 1187 ластов.

Несколько слов о рыболовстве в прибрежных водах. Оно велось на плоскодонках, преимущественно у побережья Северного моря. Основу его составлял лов сельди. Суда, отправлявшиеся на рыбную ловлю, освобождались от предписаний «Groote Visscherij», но были связаны предписаниями о сроках начала лова; запрещалось им также производить засолку.

С середины XVIII в. усилились выступления против прибрежного рыболовства, так как оно конкурировало с морским сельдяным промыслом. Центрами прибрежного рыболовства сделались Катвейк, Схевенинген, Нордвейк, Зандвейк, Вейк-оп-Зе, Эгмонд. Преимущества рыболовства в этих пунктах заключались в том, что здесь было легче спасаться от неприятеля. Рыболовы Схевенингена в 1781 г. даже организовали компанию судовладельцев для каперства против англичан. Они при этом пользовались и специальным неводом «Schrobnet» и обычно вели хищническое рыболовство. Этот невод в 1676 г. был повсеместно запрещен, и было установлено, какие сети разрешаются, но соблюдалось это постановление недостаточно строго.

Лов свежей рыбы в XVIII в. падал еще быстрее, чем лов сельди, главным образом, вследствие запретительных тарифов австрийских Нидерландов. К прибрежному рыболовству относился также уже упомянутый промысел копченой сельди. Сельдь для копчения ловили с помощью специальных лодок, так называемых «bomschuiten». Эти лодки не могли плавать очень далеко, так как были непрочны; заходить дальше английского берега они не отваживались.

Специфический характер носило прибрежное рыболовство на Зёйдерзе вследствие небольшой его глубины и разнообразия рыбы, которая не встречалась в Северном море. В первой половине XVII в. рыба ловилась здесь 300 барками из Амстердама, Энкхёйзена и Хорна, вместимостью в 20–30 ластов каждая. Здесь уже очень рано разгорелась сильная борьба между соседями за право рыбной ловли. Поводом к разногласиям служили предписания о виде сетей, которыми разрешалось пользоваться. Уже во времена Карла V шла борьба между голландскими рыболовами и рыболовами Гелдерланда и Оверэйсела. Последние утверждали, в противовес амстердамцам, что Зёйдерзе принадлежит только им. Спорам этим не было конца. Даже Утрехтской унии не удалось примирить стороны. По соглашению между Голландией и Гелдерландом в 1682 г. было запрещено пользование шелковыми сетями, была установлена глубина вязаных сетей, а также возраст рыбы, которую разрешалось ловить. Голландские рыболовы не придерживались, однако, этих постановлений, и запрещение пользоваться такими сетями было в 1688 г. отменено. Так же мало соблюдалось соглашение, заключенное в 1698 г. между Голландией и Оверэйселом. Таким образом, Зёйдерзе превратилось в поле экономической борьбы между провинциями.

Следует еще упомянуть о так называемом «мелком рыболовстве» (cleyne Visscherij), которое велось преимущественно у Доггер-банка и у берегов Исландии. Ловили здесь, главным образом, треску. Этим промыслом занимались преимущественно небольшие городки на Маасе: Влардинген и Мааслёйс. В 1622 г. маасские города объединились для самозащиты против жителей Дюнкерка, причинявших им много вреда. В 1678 г. возникло «Gecommitteerden der cleyne Vissehery tot Maasluis».

В 1740 г. Роттердам, Делфсхавен, Схидам, Влардинген, Мааслёйс, заинтересованные в лове исландской трески, для покрытия расходов по оборудованию рыболовного дела и рыбных рынков, учредили «Gecommitteerden» (собрание представителей), которое начало c 1695 г. взимать сбор в 1 штивер с бочки соленой рыбы. Помимо того, разрешалось взимать каждый 40-й пеннинг со всей поступавшей в Мааслёйс свежей рыбы и, кроме того, «корабельные деньги» по 12 гульд. с каждого буйса и по 8 гульд. с каждого рыболовного хукера, отправлявшегося в Исландию или в другие отдаленные места лова. В 1706 г. все эти постановления были возобновлены. О размерах этого «мелкого рыболовства» и лова у берегов Исландии данные отсутствуют. В 1678 г. был случай, когда к выходу в море были готовы 70 хукеров. В 1740 г. участники рыболовства в Исландии говорили даже о якобы имевшейся у них сотне судов. С началом последней англо-голландской войны и после нее «мелкое рыболовство» также пришло в упадок, несмотря на выдачу премий. В 1786 г. в море ушло 58 судов, а в 1788 г. — лишь одно судно.

Важнейшим морским промыслом голландцев, имевшим наряду с рыболовством известное экономическое значение, являлся китобойный промысел. Он отличался от рыболовства во многих отношениях. Если последнее производилось главным образом в водах Северного моря и, самое большее, иногда простиралось до Исландии, то китобойный промысел уводил голландцев далеко от родины, в полярные страны. Помимо этого, дело заключалось здесь не в мирной ловле рыбы, но часто в небезопасной борьбе с такими сильными противниками, как киты, причем борьба с ними происходила в весьма сложных природных условиях. К тому же и экономический риск был здесь гораздо большим, чем в сельдяном промысле, так как расходы, связанные со снаряжением судов, и опасность рейсов очень часто ставили под вопрос самый успех дела. Однако как с экономической, так и с чисто морской точек зрения, китобойное дело, или, как его часто называли, «гренландские рейсы», хотя они, как правило, ничего общего не имели с Гренландией, представляло собой славную страницу в истории Нидерландов.

Начало голландских экспедиций для охоты на китов относится к 1612 г., т. е. к периоду 12-летнего перемирия. Первая экспедиция на Шпицберген, главный пункт таких рейсов, была отправлена из Амстердама. В течение ближайших лет в шпицбергенских рейсах приняли участие также Зандам, Энкхёйзен, Хорн, Роттердам. В 1614 г. Генеральные штаты предоставили объединившимся в компанию китоловам октруа на три года, т. е. монополию, или исключительное право охоты на китов у Новой Земли, в районе пролива Дэвиса, Шпицбергена и т. п. Это должно было облегчить им самозащиту против конкурентов, в особенности против англичан, и устранить внутреннюю конкуренцию.

Китопромышленникам при условии уплаты ввозной пошлины в размере 11/2% со стоимости забитых китов предоставлялись суда для конвоирования. Китобойный промысел быстро развивался. В 1616 г. октруа было продлено, хотя это и вызвало сопротивление, но компанию обязали принимать в участники всех, кто изъявлял такое желание. Так возникла Северная компания, носившая менее замкнутый характер, чем основанная за десять лет до того Ост-Индская компания.

В целях контроля над китобойным промыслом компания эта была строго централизована; ежегодно устанавливалось число судов, подлежавших отправлению, принимались меры для возможно большей доставки ворвани, сала и китового уса, — самых ценных продуктов китобойного промысла. Ежегодно устанавливались продажные цены. Это сдерживало внутреннюю конкуренцию. Самые рейсы и забой китов на местах были свободны. Северная компания приняла- более строгий монополистический характер с 1622 г., когда с нею объединились более мелкие зеландские компании, и новая монополия была возобновлена сроком на 12 лет. Не вошедшие в компанию местные китоловы были лишены права приобретать ее паи. На рейсы, предпринятые из Делфта на остров Ян Майен (открытый лишь в 1614 г.) и не включенные в планы Делфтской компании, были распространены привилегии Северной компании.

Китобойный промысел был подвержен частым экономическим колебаниям; доходным он стал лишь в 1619 г.. Рынок для главного продукта — ворвани — был ограничен, и вследствие большого количества местных «камер», на которые, по образцу Ост-Индской, была разделена Северная компания, прибыль значительно снижалась. С течением времени торговля ворванью значительно расширилась; ее использование увеличилось. Ворвань сделалась теперь опасным соперником масла, до того времени служившего главным средством освещения. Очень скоро ворвань, сало и китовый ус сделались главными продуктами экспорта в страны Балтийского моря и особенно во Францию. В Руане энкхёйзенская камера учредила фактории, торговавшие, наряду с зерном, ворванью и китовым усом. Английская конкуренция сказывалась также в торговле продуктами китоловства. Когда Северная компания в 1621 г. добивалась установления пошлины на ввозимую из Руана ворвань, речь, по-видимому, шла именно об английской ворвани. Англия запретила у себя ввоз китового уса, но за границей сама конкурировала с Нидерландами продуктами собственного китоловства. Еще до объединения всех компаний в одну (1622 г.) состоялось соглашение о продаже ворвани. С 1622 г. вывоз этого продукта за границу и сбыт внутри страны стали производиться этой объединенной компанией.

Очень своеобразной была финансовая организация компании. Она с самого начала не имела единого товарищеского капитала. Товарищеский капитал имелся только по отдельным палатам, или камерам. Так, энкхёйзенская палата имела 10 тыс. гульд., что было явно недостаточно, так как снаряжение только двух энкхёйзенских судов стоило в 1618 г. 20 тыс. гульд. Энкхёйзенская палата была, по-видимому, филиалом амстердамской и финансировалась последней. Значение октруа вообще стало очень скоро падать; компании очень трудно было поддерживать в Голландии свою монополию. Многочисленные палаты, пользовавшиеся большой самостоятельностью, и выступления аутсайдеров затрудняли совместное ведение предприятия и хорошую организацию продажи ворвани. Только Амстердам, на долю которого приходилось около 50% всех судов и всего улова компании, твердо отстаивал октруа, которое путем соглашений о ценах и контингентирования улова устраняло внутреннюю конкуренцию.

Для продажи китового уса, на которую эти конвенции не распространялись, существовала отдельная договоренность; сбыт этого продукта регулировала центральная контора в Амстердаме. Хотя каждая палата работала самостоятельно, все же существовала какая-то общность интересов. Если, что случалось довольно часто, при продаже ворвани заключенные соглашения нарушались, то это вызывалось отчасти тем недоверием, которое питали камеры мелких городов к главной амстердамской палате.

Уже в середине 30-х годов XVII в. октруа почти перестало соблюдаться. В 1632 г. из Делфсхавена в Исландию и другие пункты ушло судно, снаряженное для датской Исландской компании; отсюда оно отправилось с ворванью в Копенгаген, из Копенгагена — в Данциг и оттуда с обратным грузом назад в Голландию. Уже это одно означало серьезное выступление против монополии на ворвань, на которую претендовала Северная компания и которая исключала транзит ворвани через Нидерланды в обход компании. Поэтому в 1633 г., по ходатайству компании, Генеральные штаты запретили сдачу судов для китобойного дела в аренду чужим компаниям. А в 1634 г. роттердамские и далфсхавенские купцы учредили Исландскую компанию для китобойного дела. Но после жалоб Дании компания прекратила снаряжение судов. С 1635 г. против Северной компании выступило много конкурентов, которые часто оспаривали октруа Северной компании при поддержке штатов Голландии и создавали ей чувствительную конкуренцию. Еще большая опасность для компании создалась в 1632 г., когда во Фрисландии возникла своя компания, которой штаты Фрисландии предоставили торговые привилегии на 20 лет. Это было подтверждено Генеральными штатами, несмотря на то, что предоставленное Северной компании октруа было продлено на 8 лет. Первое время фрисландцы ограничивались ловлей в открытом море.

Промысел в открытом море вообще вытеснил китобойный промысел у побережья, так как у берегов киты были распуганы и все дальше уходили в открытое море. Китобойный промысел вследствие этого становился все тяжелее и опаснее; труднее стало также превращать на месте жир в ворвань, и были утрачены преимущества, связанные с процессом непрерывного лова. К тому же приготовлявшаяся в Голландии ворвань уступала по качеству ворвани, приготовленной непосредственно на месте, после лова китов. В результате всего этого Северная компания с 1642 г. более не восстанавливалась и китобойный промысел стал свободным. Это послужило ему на пользу: именно теперь начался его расцвет. Расширился и стал прибыльным даже промысел у Шпицбергена. Роттердам, Амстердам, Харлинген, Зандам продолжали вести китобойный промысел. Между тем, китов приходилось теперь отыскивать с большим трудом и преследовать их часто до самого Ледовитого океана; это не только лишало все дело его корпоративного, монополистического характера, но также заставило перейти к строительству более прочных судов.

Вполне понятно, что во время морских войн второй половины XVII в. пострадал также и китобойный промысел. Много раз он даже совсем прекращался. Тем не менее в промежутках между военными действиями выходы в море возобновлялись. В 1683 г. городской совет Дордрехта освободил китоловов от всех акцизных сборов и предоставил им права горожан. Возможно, что в промысле стали также участвовать иммигранты. В нашем распоряжении имеется статистика о рейсах голландских китопромышленников с 1661 г. Она показывает, что, за исключением нескольких лет войны (1665–1667, 1672–1674 гг.), выход судов в море не прекращался. Доходы сильно колебались, что указывало на весьма ненадежное положение промысла. В 1684 г. отправилось 246 судов — наибольшая цифра для XVII в. Самая большая добыча была получена в 1685 г.: 1383 кита и 55 960 бочек сала и в 1698 г. — соответственно 1488 и 55 985. Но в том же 1685 г. погибло также наибольшее число судов, а именно 23; никогда более число погибших судов не достигало такой цифры. О том, как низок был в то беспокойное время доход по сравнению с расходами, можно судить по тому, нто в 1669–1678 гг. расходы на шпицбергенские рейсы составили 15 010 тыс., а доходы — 19 295 тыс. гульд.; в 1679–1688 гг. расходы равнялись 26 350 тыс., а доходы — 27 258 тыс. гульд.; лучше обстояло дело в 1689–1698 гг., когда расходы снизились до 13 206 000 гульд., а доходы составили 24 134 360 гульд.. Эти благоприятные результаты в военное время объяснялись тем, что во время этой войны много голландских китоловов отправлялось на промысел из Гамбурга и Бремена. Это было, конечно, незаконно, но помешать этому было невозможно. Можно полагать, что эти рейсы были включены в вышеприведенные статистические подсчеты. Выдающееся место среди китоловов занимали занландцы. В 1697 г. из 117 китоловов две трети были с Зана. Здесь проживало много капитанов. Первое предприятие для вытапливания ворвани организовал также житель Ост-Зана Овертом, другие последовали его примеру. Рейсы в пролив Дэвиса стали приобретать значение в связи с китобойным промыслом, особенно с 1714 г. Число этих рейсов быстро возрастало и оставалось значительным до середины XVIII в. Но как по числу участвовавших судов, так и особенно по добыче они никогда не достигали размаха шпицбергенских рейсов. Рекордными оказались рейсы в пролив Дэвиса в 1731 г., когда было забито 253 кита и получено 15 140 бочек жира. Скоро, однако, число этих рейсов начало снижаться, и лишь в конце 60-х годов XVIII в. они пережили кратковременный период расцвета. Рейсы сопровождались иногда оживленной меновой торговлей с эскимосами.

Протекционистская система, практиковавшаяся в то время в Нидерландах, в середине XVIII в. была распространена также и на китоловный промысел. Не подлежит сомнению, что после Утрехтского мира китобойный промысел никогда не мог полностью оправиться от ущерба, нанесенного ему предшествовавшей продолжительной войной. Доходы не только колебались, но в целом постоянно снижались. В шпицбергенских рейсах в 1729–1738 гг. расходы составляли 10 014 000 гульд., доходы — 13 441680; в 1739–1748 гг. положение было благоприятнее: расходы исчислялись в 16 762 880, а доходы — в 23 779 424 гульд., в 1759–1768 гг. положение вновь ухудшилось: при расходах в 14 954 190 доходы достигали всего лишь 16 120 782 гульд. Таково же было положение промысла и в проливе Дэвиса. В 1719–1728 гг. расходы составляли 8 792 280, доходы — 10 143 919 гульд., в 1729–1738 гг. — 11417 910 и 15 767 947 гульд. В 1749–1758 гг. положение еще более ухудшилось: расходы составляли 3 921500, а доходы — 4 088 890 гульд.. Тем не менее в это время рейсы в пролив Дэвиса были, по-видимому, несколько успешнее, чем шпицбергенские. В 1770 г. на промыслы отправилось только 105 судов. Здесь тоже начала сказываться иностранная конкуренция, особенно со стороны Гамбурга и Альтоны. Интерес к этому столь необеспеченному предприятию стал падать. Стало обходиться дороже и снаряжение. Так, снаряжение 180 судов, отправившихся в 1773 г., обошлось примерно в 2 млн. гульд., из коих продовольственные продукты обошлись в 640 тыс., заработная плата — в 190 тыс., аренда судов — в 540 тыс. гульд..

Большие споры вызывал вопрос о том, как помочь этому старому промыслу. В конце концов в 1775 г. штаты Голландии стали выдавать китоловам премии по 30 гульд. за каждого члена экипажа, но ходатайство об освобождении продуктов добычи от вывозных пошлин было отклонено. Если учесть, что начиная уже с XVII в. Англия охраняла свой китобойный промысел посредством премий и пошлин на ворвань и китовый ус, если, с другой стороны, принять во внимание, что в середине столетия «гренландский» (китобойный) флот Гамбурга насчитывал 39 судов и притом не пользовался поддержкой властей для осуществления своих рейсов или покровительственными пошлинами на продукты улова, то приходится удивляться тому, что Нидерланды стали теперь следовать английскому примеру. Протекционистская политика принесла мало пользы; наоборот, в 1778 г. рейсы сократились. В том же году было отклонено предложение о повышении премии до 80 гульд.

Во время войны с Англией стали широко практиковать продажу судов за границу, что при известных условиях разрешалось. Из 36 судов, которые в 1780 г. отправились в пролив Дэвиса, в 1788 г. осталось всего 9. Этот упадок не удалось задержать даже путем дальнейшего премирования, которое в 1788 г. было продолжено на 12 лет и которое провинция Голландия, со своей стороны, увеличила специальной прибавкой. Продажа судов продолжалась. Один ольденбургский судовладелец купил, например, в 1795 г. у голландцев 6 «гренландских» судов.

В заключение упомянем еще о лове устриц. С 1620 г. близ южного берега острова Схаувена образовались устричные банки. С этого времени в Зирикзе возникла торговля устрицами. Уже в 1632 г. упоминается о ввозе в Гамбург устриц из Амстердама. Впоследствии гамбуржцы начали ввозить устрицы с острова Тессела, где благодаря этому цены повысились. Голландия вывозила устрицы также из Англии; их помещали в особые садки, так что во время прилива они обмывались свежей морской водой.

 

4. РЕМЕСЛО И ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

О средние века в Нидерландах — Южных и Северных, — как и повсюду, ремесло было организовано по цехам. Цель и задачи этой цеховой организации заключались в церковно-религиозном и товарищеском объединении лиц, работающих в одной профессии, а также в заботе об обеспечении интересов отдельных промыслов. Для последней цели в цеховой организации Нидерландов мы находим почти все то, что характеризовало германский цеховой строй: ограничение производства определенными предписаниями с тем, чтобы обеспечить каждому члену цеха средства к жизни и устранить, по возможности, конкуренцию внутри цеха; ограничение рабочей силы и средств производства, т. е. подмастерьев, учеников и инструментов в соответствии с вышеуказанной целью; тенденцию подавлять всякую внешнюю конкуренцию и обеспечить и укрепить монополию цехов; стремление поддерживать высокое качество ремесленных изделий, что обеспечивало бы репутацию данного ремесленного цеха. Все эти требования находили в предписаниях городских властей свое формальное, законодательное выражение, и строгому соблюдению их уделялось много внимания. В Нидерландах, как и в других странах, наиболее ярким проявлением цехового строя было цеховое принуждение, т. е. право всякого цеха запрещать всем другим лицам заниматься данным ремеслом и наказывать нарушителей этого постановления.

В средние века гильдии и цехи пользовались в Нидерландах также немалым политическим влиянием, которое они бросали на чашу весов всякий раз, когда в городах дело доходило до борьбы за власть. Еще в 1650 г. Амстердам прибег к поддержке гильдий против штатгальтера Вильгельма II.

В Гронингене гильдии пользовались влиянием, выходившим далеко за пределы обычного. Город этот начиная со средних веков стал очень крупным складочным пунктом отечественного зерна и жиров и этим обеспечил себе большое преобладание над деревней. Гронинген мог добиться этого только в силу той огромной роли, которую играли в городе цехи и гильдии. Этим же объясняется тот факт, что спор между городом и деревней о складочном праве принял такой ожесточенный характер и так долго тянулся. В средние века гильдии пользовались большим влиянием также в Утрехте и Дордрехте.

В XVI и XVII вв. гильдии утратили свое политическое влияние; они превратились в органы городского управления и были лишены почти всякой самостоятельности. Правления гильдий назначались городскими властями. Понемногу гильдии теряли также и экономическое значение. По сравнению с большим числом гильдий, которые существовали во всех нидерландских городах и охватывали все отрасли ремесла, их экономическое влияние было совершенно ничтожно. Лишь в ремесле и в довольно распространенной домашней промышленности цехи играли известную роль. Там, где работа велась фабричным способом, сохранились, конечно, многочисленные постановления, регулировавшие производство, труд, отношения между учениками и подмастерьями, заимствованные от цехового строя, но сама цеховая организация, связанная с цеховым принуждением, ослабла. По существу остались одни лишь полицейские постановления, служившие для контроля над поставкой изделий и для защиты потребителей. Но все это были мероприятия, мыслимые и без цеховой организации, они существовали в германских городах, независимо от цехового принуждения. Фактически многие отрасли промышленности, работавшие в значительной степени на экспорт, как пивоваренная, сахароваренная, винокуренная, частично даже текстильная промышленность, с того времени, когда они приняли мануфактурную форму, хотя и находились под контролем властей, однако не были подчинены цеховой организации. Эти отрасли не были подчинены цеховому принуждению в выше формулированном его смысле. В последующие времена это принуждение вообще стало мало практиковаться.

Однако существовали различия в зависимости от местных условий и характера ремесла. В Амстердаме с конца XVI в. стала сказываться ясно выраженная тенденция к более строгой защите от конкуренции. Это особенно проявилось среди владельцев судов, плававших по внутренним водам, у плотников, сапожников, булочников, мясников и т. д. Такая защита против внутренней и внешней конкуренции сказалась в особенности во время 12-летнего перемирия, когда в городском управлении господствовала политика, направленная против штатов. Эта покровительственная политика, содействовавшая благосостоянию города, была необходимой уступкой мелкой буржуазии, чтобы примирить ее со свободой крупной торговли. Так, например, в 1579 г. было возобновлено постановление от 1465 г., запрещавшее лицам, не пользовавшимся правами горожанина, заниматься ремеслом. В 1641 г. это постановление было вновь издано с тем еще дополнением, что жителям Амстердама, которые не имели права горожан, запрещалось заниматься торговлей до тех пор, пока они не купят себе такого права. Очень рано почти все гильдии начали энергично выступать против нецеховых мастеров. Цеховыми интересами диктовалось также движение против аукционов, которые возникли в XVII в. На этих аукционах вначале продавали лишь картины и предметы искусства, а затем также и другие товары, например, одежду.

На промышленные предприятия Амстердама, такие, как текстильные, мыловаренные, канатные, маслобойные, пивоваренные, издавна находившиеся в руках крупных купцов, наоборот, цеховое влияние не распространялось. В Дордрехте до середины XIV в. существовала четко выраженная цеховая организация; но начиная с XV в. главное внимание стали все же уделять интересам торговли. В городах в глубине страны, таких, как Зютфен, цеховой строй сохранил весьма строгие формы даже еще в XVII и XVIII вв., что весьма мало благоприятствовало развитию ремесла и промыслов. Если даже (это, например, имело место после переселения французских иммигрантов в конце XVII в.) во многих городах в интересах этих переселенцев цеховые ограничения были немного ослаблены (об этом ниже), то все же это было временной мерой, которую затем или опять отменяли или же придавали ей более умеренный характер.

Самым ярким примером строго контролируемой промышленности могла служить текстильная. Не только в ее старом центре, Лейдене, но и в Амстердаме действовали контрольные палаты. Текстильные изделия всех видов, предназначенные к продаже, должны были доставляться в эти контрольные палаты для определения их качества и соответствия производства с существующими предписаниями, причем это должно было делаться каждый раз после окончания определенного производственного процесса (ткачество, валяние, окраска). Лишь клеймо соответствующего цеха устанавливало продажную цену изделий. Строгие, подробные предписания не допускали никаких отклонений от общих правил, обязательных для всех производителей. Таким образом, каких-нибудь два десятка чиновников определяли возможность поступления в продажу изделий целой отрасли промышленности, которые в то время вывозились почти во все страны.

Один современник не без основания называл поэтому цехи с их контрольными палатами государством в государстве. Это был Питер де ла Курт, один из лучших и плодовитейших экономистов XVII в.; в 1659 г. он написал обстоятельный труд о лейденской текстильной промышленности и беспощадно осудил притеснения со стороны контрольных палат и цехов. Он противопоставил купцов мануфактуристам и считал, что первые гораздо лучше осведомлены об изменчивости мод и вкусов и что поэтому неправильно ставить купцов ниже промышленников и делать их зависимыми от положения дел владельцев мануфактур. Питер де ла Курт строго порицал ограничительные предписания о производстве тканей, стеснявшие экспорт. Не отрицая полностью значения и необходимости известных контрольных мероприятий, он все же считал чрезвычайно вредным стеснять производство столькими предписаниями, в частности он отвергал запрет экспортировать полуфабрикаты и ограничивать производство определенными сортами.

Де ла Курт отвергал все мероприятия, которые ограничивали торговлю текстильными товарами, и высказывался за то, чтобы никому не запрещалось покупать товары там, где ему хочется. Он утверждал, что в свое время лейденская суконная промышленность погибла из-за системы контрольных палат, и считал несчастьем, что они вновь были организованы после того, как с 1580 г. новым иммигрантам из Южных Нидерландов удалось оживить эту промышленность. Трудно сказать, в какой степени правильны были все эти высказывания де ла Курта (ниже мы еще остановимся на развитии этой промышленности).

Однако не следует объяснять упадок этой промышленности в XVIII в. одной только системой контрольных палат; тому были еще другие причины. Во всяком случае система контрольных палат вряд ли могла быть пригодной для промышленности, работавшей на экспорт и вынужденной бороться с возраставшей конкуренцией. Не подлежит сомнению, что этой системой можно было добиться только временных успехов. Но протекционизм так же мало уживался с цеховым производством, как и дух свободной торговли, который, хотя еще не был господствующим в нидерландской промышленности XVIII в., но уже проявлял признаки жизни.

Контрольные палаты просуществовали в Лейдене до упразднения цехов в 1798 г. Если в течение XVIII в. часто стремились ограничить применение этой системы, что частично удавалось, то делали это из финансовых соображений, для того, чтобы освободить промышленность, находившуюся в тяжелом положении, от высоких расходов, связанных с этой системой. Против планов полного упразднения контрольных палат, обсуждавшихся в 1785 г., были выдвинуты решительные возражения. В пользу упразднения их раздавались лишь единичные голоса.

Текстильная промышленность в Гарлеме пользовалась большей свободой, чем в Лейдене, что, по мнению де ла Курта, было преимуществом Гарлема. Однако в Гарлеме для отдельных отраслей этой промышленности также существовали гильдии. При кручении пряжи качество фабрикатов строго контролировалось. Но самая система контрольных палат отсутствовала в Гарлеме, и это одно предоставляло промышленности большую свободу. Сомнительно, оказалось ли выгодным для ремесла упразднение гильдий. Для промышленности они были безусловно вредны, но их общее упразднение окончательно лишило ремесло почвы под ногами.

Наряду с гильдиями и цехами, которые в течение ряда столетий занимали выдающееся место в Нидерландах, следует еще упомянуть о союзах подмастерьев (Knechtsgilden), являвшихся также порождением цехового строя. Они, в противоположность гильдиям, были очень неравномерно распределены в Северных Нидерландах. Больше всего их было в Гронингене — 10; в Лейдене — 4, Амстердаме, Делфте, Девентере, Гауде, Гарлеме, Мидделбурге — лишь по одному. Эти союзы первоначально ставили перед собой религиозные задачи, после реформации — преимущественно задачи взаимопомощи: попечение о больных и сиротах. Лишь немногие из этих союзов, как, например, союзы подмастерьев-сапожников в Гронингене, мясников и плотников в Девентере, ставили перед собой задачу защиты интересов подмастерьев в борьбе против мастеров. Городские власти в целом относились к этим союзам недоброжелательно, так как усматривали в них очаги недовольства и беспорядков, в особенности после реформации, когда религиозная деятельность их стала уже излишней и единственной задачей была забота о больных и сиротах. Но для выполнения этих задач существовали многочисленные кружки подмастерьев (Knechtsbossen), причем не было опасности, что эти последние устроят незаконные союзы. В качестве представителей своих интересов союзы подмастерьев имели малое влияние. В беспокойные дни 1748 г. стал развивать деятельность амстердамский союз подмастерьев корабельных плотников, добивавшийся повышения заработной платы.

Интерес представляли также своеобразные союзы «Veemen», которые с XVI в. существовали в Амстердаме преимущественно среди некоторых транспортных профессий (мусорщиков, носильщиков, грузчиков). По заключенному между ними соглашению они объединялись для совместной работы, доход от которой поступал в общую кассу. Был выработан ряд нормативов. Союзы эти заключали соглашения об оказании помощи больным, вдовам и сиротам. Плохое поведение, пьянство и пр. могли вести к исключению из «Veemen». Они, таким образом, представляли собой своеобразное соединение одновременно и артели и общества взаимопомощи. Большого распространения они, по-видимому, не имели, и экономическое значение их было ничтожно.

Наряду с торговлей и судоходством промышленность и ремесла сильно содействовали процветанию страны. Продукты промышленности составляли в течение долгого времени важный и даже единственный предмет торговли Нидерландов. Помимо посреднической торговли продуктами, произведенными в других странах, большое значение получила торговля сельскохозяйственными и промышленными продуктами собственной страны. Лишь постепенно посредническая торговля, во всяком случае по объему, составила главную часть нидерландского торгового оборота. Объяснялось это главным образом упадком самой промышленности, который в свою очередь был вызван внутренними и внешними причинами.

Начиная со средних веков, во главе голландской промышленности шло суконное производство. Центрами его были: Лейден, Роттердам, Амстердам, Утрехт. В средние века и даже много позднее в этой отрасли господствовало мелкое производство, регулировавшееся цеховыми постановлениями. До XVI в. северо-нидерландская суконная промышленность с центром в Лейдене развивалась более или менее успешно. Ее продукция пользовалась по всей Европе, в особенности на Севере, отличной репутацией. Ее регресс и полный упадок в течение XVI в. объясняются многими причинами. Главная — изменение английской экономической политики. Свое важнейшее сырье — шерсть — северонидерландская суконная промышленность получала из Англии или от английских купцов, имевших свои складочные пункты на континенте, именно в Кале; было даже запрещено пользоваться другой шерстью, помимо английской.

1500–1530 гг. можно рассматривать как период расцвета суконной промышленности, чему способствовали сравнительно спокойные политические условия внутри страны и вне ее. В 1502 г. вывоз сукна из Лейдена, составивший в круглых цифрах 28 тыс. кусков, достиг своей высшей точки; 1521 г. дал примерно такую же цифру. Однако уже тогда начали сказываться последствия изменения английской торговой политики, выразившиеся главным образом в стремлении ограничить вывоз шерсти в целях покровительства собственной шерстяной промышленности. Английскую шерсть лейденские предприниматели заменили испанской, которая им предлагалась на рынках Антверпена и Брюгге и которая к тому же стоила на 40% дешевле, чем английская в Кале. После 1530 г. вывоз сукна опять снизился, и это падение продолжалось вплоть до 1562 г. В 1533 г. в результате закрытия складочного пункта в Кале в Лейдене произошел форменный крах суконного производства, приведший к большой безработице и эмиграции многочисленных рабочих. Особенно давала себя чувствовать потеря одного из лучших рынков сбыта — прибалтийских стран. Английская суконная промышленность, которая работала значительно дешевле, чем лейденская, обремененная высокими поборами, все более и более вытесняла последнюю. Кроме того, лейденская промышленность, связанная старыми техническими предписаниями, оказалась не в состоянии приспособиться к изменившимся за это время условиям моды и вкуса, которые требовали производства более легких сукон. Последовало даже сокращение потребления внутри страны. Годовое производство составляло в 1532–1547 гг. 16 тыс. кусков, а в 1548–1562 гг. — лишь 7200. Лейденская шерстяная промышленность пыталась возместить потерю прибалтийского рынка экспортом во Францию и Южную Европу, что ей частично удалось. В 1558 г. англичане потеряли Кале, и старые связи Лейдена с английскими купцами, имевшими там свои складочные пункты, прекратились. Сырье стали получать из Брюгге от Компании купцов-авантюристов. («Merchant Adventurers»). Тем не менее начавшийся упадок невозможно было остановить. Низкая заработная плата заставила многих ткачей уехать из Лейдена, а некоторых даже из страны, и в Париже и Гамбурге возникли новые центры конкуренции. Все более сокращавшаяся продукция суконной промышленности отчасти компенсировалась начавшимся изготовлением подкладочных тканей, свободное производство которых было разрешено городскими властями Лейдена в 1562 г. С этого времени в городе начато было производство подкладочных материалов и полульняных тканей.

Старая суконная промышленность пришла в окончательный упадок как вследствие уменьшения подвоза и качественного ухудшения английской шерсти, так и в результате повышения цен на это сырье. В 1573 г. было произведено лишь 1000 кусков сукна. Многие рабочие переключились на кожевенное дело, и Лейдену угрожала опасность превратиться в тихий провинциальный город. В 1602 г. старое суконное производство насчитывало лишь 7 ткацких станков. Между тем город, благодаря прибытию многих беженцев из Южных Нидерландов, обогатился очень ценным в профессиональном отношении населением, состоявшим из текстильщиков — предпринимателей и рабочих, которые были привлечены старой репутацией лейденской промышленности.

Начавшаяся в 1577 г., вскоре после снятия осады Лейдена, иммиграция беженцев дала здесь толчок развитию промышленности легких тканей, полукамвольных (Sayen), плотных шелковых материй (гроденапль) и других подобных тканей. Она была организована по системе контрольных палат. Городские доходы от полукамвольных и подкладочных материй, которые в 1577/78 г. составляли менее 20 ф. ст., повысились до 100 ф. ст. в 1579/80 г. идо 4300 гульд. в 1589/90 г. Возникло производство новых видов материй: бумазеи — начиная с 1586 г. и раша — с 1588 г. В 1597 г. началось производство драпа. Над всеми этими отраслями промышленности был установлен контроль городских чиновников. Стали также изготовлять подкладочные материи и всевозможные полульняные ткани. Производство этих материалов началось в Лейдене еще в середине XVI в. Наиболее важным было производство полукамвольных тканей, а также грубошелковых. В 1600 г. через контрольные палаты прошло более 40 тыс. кусков этих тканей. Производство бумазеи составляло около 1610 г. примерно половину производства полукамвольных. Годовое производство подкладочных тканей составляло около 10 тыс. кусков.

Таким образом, с конца XVI в. как в сырье, так и в технике производства наметился целый переворот: стала широко применяться сукновалка, а для выработки легких тканей стали потреблять более длинную камвольную шерсть. Новые красильные вещества, как кошениль, а позднее также индиго, произвели полный переворот в технике крашения. Возникли трудности в получении шерсти: вследствие затруднений с вывозом шерсти из Южных Нидерландов пришлось прибегнуть к использованию испанской шерсти, а для более грубых сортов — к померанской и шотландской. Стали также больше использовать отечественную шерсть.

В качестве крупных покупателей выступали Франция, Италия и Испания. Прибалтийские страны снова стали рынками сбыта для продукции нидерландской текстильной промышленности. Уже тогда возникли зародыши будущей социальной борьбы; давали себя чувствовать высокие цены на продовольствие и. жилье; широко стал применяться труд женщин и детей, главным образом в новых отраслях промышленности, которые в значительной степени развивались за счет этого труда.

Этот расцвет лейденской текстильной промышленности, вполне естественно, очень скоро вызвал конкуренцию. В Делфте, Гауде, Кампене, Франекере, Гарлеме делались попытки отвоевать у Лейдена эту отрасль; это, наконец, удалось, несмотря на все противодействие со стороны Лейдена. Также стала сказываться и конкуренция местных производителей, почти не известная прежде, когда производство регулировалось цехами. Ощущалась и конкуренция фламандской промышленности.

Все же отдельные отрасли лейденской текстильной промышленности в последующие десятилетия развивались удовлетворительно, произошли лишь количественные изменения в соотношении объема продукции между отдельными городами. Общее количество выработанных кусков ткани всех видов (сукно, бумазея, подкладочные материи, плотная шелковая ткань (гроденапль) и полукамвольные) составляло в первую половину XVII в. 70–120 тыс. кусков. От технических усовершенствований больше всего пользы извлекло производство полукамвольных тканей и сукна. Улучшились отделка, крашение, прессовка и лощение тканей. Для этих операций стали пользоваться машинами, которые вначале приводились в движение людьми, а затем лошадиной тягой. В первую очередь физическая сила людей стала заменяться силой ветра на сукновалках. Из-за более низких цен много сукна отправлялось в Зандам, где было много сукновалок.

До середины XVII в. наибольшего развития достигло производство сукна, для которого в 1639 г. была устроена контрольная палата. В 1642 г. организованы ряды для продажи сукна, а в 1645 г. — «Стальной двор» (Stalhof) для сукна и других текстильных изделий. Производство сукна, возросшее с 10 805 кусков в 1640 г. до 20 409 в 1645 г., вызвало необходимость в расширении города, чтобы обеспечить рабочих жилищами. Серьезными конкурентами внутри страны выступали лишь Амстердам и Кампен, а внешними — Льеж, Лимбург и Юлих. Особенно усиливалась конкуренция со стороны Лимбурга. Он производил главным образом грубые сукна, а Лейден занимался больше отделкой сукна и дальнейшей аппретурой. Значительна была также английская и французская конкуренция. Деревня также выступала в роли конкурента, и с ней, в особенности в области аппретуры, приходилось вести борьбу. Сукно сбывалось большей частью во Францию, Испанию, Италию, Швейцарию, Германию и ост-индские колонии. Лучшим покупателем была тогда Франция.

Новым было появление крупных предпринимателей в торговле сукном и в суконной промышленности. Они сумели предоставлением материалов и денег сделать зависимыми от себя бывших до того самостоятельными мелких производителей. Постепенно крупные предприниматели стали стремиться к тому, чтобы еще более прибрать производство в свои руки. Они перешли к найму ткачей и размещению их в более крупных мастерских. Этим достигалось улучшение контроля над производством, которым они руководили или сами, или же при посредстве мастеров. Эти крупные предприятия принадлежали обычно не одному предпринимателю, а целой группе. Постепенно такие, вначале лишь немногочисленные, предприятия все более укрупнялись по размерам и капиталу. Тем не менее численно все еще преобладали отдельные мастера, работавшие с ограниченным числом рабочих. Они находились преимущественно в зависимости от амстердамского торгового капитала — зависимость, которую де ла Курт так порицал в лейденской текстильной промышленности.

Нерешенным остается вопрос, удалось ли этим крупным предпринимателям стать независимыми от амстердамской торговли.

Для того духа, который господствовал в лейденской текстильной промышленности, показательно, что подмастерья суконной промышленности уже очень рано стали проявлять стремление к объединению и к совместному выступлению для защиты своих интересов. В 1637 г. имели даже место многократные забастовки. В связи с этим предприниматели-суконщики различных голландских городов со своей стороны объединились в так называемый «Droogs-cheerders-Synode» — «Съезд суконщиков». Подмастерья-ткачи также объединились в 1643 г., вначале лишь для оказания помощи своим нуждающимся товарищам.

Подъем лейденской текстильной промышленности продолжался до второй половины XVII в.. Расцвет ее стоял в тесной связи с развитием международной торговли в XVII в. Лейденская промышленность сбывала свою продукцию в Польшу, Пруссию, Померанию, Италию, Испанию, в обе Индии и в Левант,

В конце столетия голландские производители сукна пытались импортировать свои товары в Венецию, но встретили отпор со стороны мануфактуристов Тревизо. В середине XVII в. конкуренция усилилась, причем высокое налоговое обложение, вызванное войнами, которые вела республика, очень ощутительно давило на промышленность. В 1663 г. по инициативе лейденских предпринимателей был изучен вопрос о вреде, который приносило налоговое обложение промышленности, и о мерах, необходимых для устранения этого вреда. Однако дело ограничилось одним лишь обсуждением.

В это время протекционистские взгляды еще не преобладали среди предпринимателей текстильной промышленности, наоборот, Дордрехт высказался против репрессивного обложения заграничных сукон, так как это противоречило принципам свободной торговли. Он рекомендовал освободить импортную шерсть от всякого обложения, снизить лицентный сбор, а также налоги на предметы потребления и добиться по возможности свободного ввоза голландских изделий в чужие страны. Таких же взглядов придерживался и Амстердам. Амстердамское адмиралтейство высказалось против запрещения ввоза заграничных сукон и их слишком высокого обложения, а также против очень высокого обложения вывозной шерсти. В Лейдене, однако, относились отрицательно к таким взглядам на свободную торговлю: здесь заботились лишь о развитии своего собственного производства.

В этом отношении Лейден имел прекрасные перспективы. В 1664 г. лейденская текстильная индустрия достигла высшего уровня по объему производства. В 1651 г. через различные контрольные палаты прошло 103 тыс. кусков сукна, в 1662 г. — 133 тыс., в 1664 г. — 144 тыс. кусков. Затем продукция снизилась, и в 1671 г. было произведено всего лишь 139 тыс. кусков сукна. Это совпало с разными протекционистскими мероприятиями со стороны Франции, которая увеличила пошлины на голландские сукна с 3 до 6 гульд. в 1632 г., до 30 — в 1654 г., до 40 — в 1664 и до 100 гульд. — в 1667. Последний удар, от которого лейденская текстильная промышленность так и не смогла оправиться, она получила в несчастном 1672 г. С этого времени продукция отдельных ее отраслей начала быстро снижаться. Лучше всего обстояло дело с производством сукна, полукамвольное же производство, а также производство плотного шелка в конце столетия пришло в упадок. Тем не менее лейденская текстильная промышленность все еще была ведущей; но зависимость ее от амстердамской оптовой торговли тем не менее сохранялась. Большое влияние и силу в суконной промышленности и производстве плотного шелка Лейдена приобрели крупные предприятия. Они стремились, насколько возможно, держать рабочих в подневольном положении. В результате в 1672 г. произошли волнения, которые городским властям лишь с трудом удалось подавить. Избегнуть в будущем подобных волнений власти пытались путем установления шкалы заработной платы.

Сказывалась также и внутренняя конкуренция. Так, в Кампене, в ущерб Лейдену, большое развитие получило производство одеял; в Амстердаме старались развивать крашение, а на занландских сукновалках производилось валяние большей части лейденского сукна. Наплыв в Лейден гугенотов в 1685 г. доставил городу большое число неимущих рабочих, но относительно мало крупных предпринимателей. Последние организовали производство чулок, но это не вдохнуло новой жизни в лейденскую промышленность.

В техническом и организационном отношениях XVIII в. был временем полнейшего застоя в этой промышленности. Продукция все более и более сокращалась и составляла к концу столетия 27–28 тыс. кусков. В совершенный упадок пришло производство сукна, полукамвольных тканей и плотного шелка; сохранилась лишь фабрикация менее ценных тканей: подкладочных и бумазеи. Этот упадок частично объяснялся усиливавшейся протекционистской политикой других стран, а также тем, что французская суконная промышленность успешно конкурировала с лейденской также и вне Франции. К старым конкурентам шерстяной промышленности: Лимбургу, Ахену, Вервье, Льежу прибавились новые, а именно шерстяная промышленность в генералитетной земле — в Тилбурге и Остергауте. Своей низкой заработной платой они уменьшали конкурентоспособность лейденской промышленности. В Лейдене стал даже ощущаться недостаток рабочих рук. Однако лейденские предприниматели быстро приспособились к создавшимся условиям и перенесли некоторые производственные процессы, такие, как прядение, ткачество, частично даже валяние, в Брабант, где эти процессы производились за их счет. Аппретура продолжала производиться в Лейдене. Когда же предприниматели стали переносить производство в Брабант и стали использовать там весь накопленный опыт более усовершенствованной техники и торговли, брабантская промышленность получила большие преимущества перед лейденской и начала вытеснять последнюю с рынков. Надо еще учесть то влияние, которое оказывал ввоз английского сукна, в больших масштабах производившийся в XVIII в. при посредстве английских купцов-контрабандистов, не входивших в компании (interlopers); сукно это раскупалось коммерсантами портовых городов. Ввоз английского сукна много способствовал упадку голландской суконной промышленности. Наконец, в середине XVIII в. изменилась также и мода: уменьшился спрос на тяжелые материи; кроме того, новый класс потребителей не в состоянии был приобретать дорогие сукна для одежды и дорогие драпировочные материалы для обивки мебели: сбыт более дешевых и грубых материй расширился.

Были сделаны попытки искусственными средствами задержать этот упадок, например регулированием заработной платы. Но это столь же мало послужило делу, как и попытки помочь промышленности, оказавшейся в тяжелом положении, при посредстве протекционистских мер, изданием, например, в 1736 г. запрещения вывозить мытую и крашеную шерсть. Так же мало помогали и попытки увеличить внутреннее потребление. В 1701, 1704, 1706, 1707 гг. штаты Голландии выносили постановления об изготовлении одежды для милиции только из отечественных материй, а в 1749 г. штатгальтер Вильгельм IV издал такое же распоряжение в отношении всего населения. В 1753 г. это распоряжение было даже усилено. Тем не менее путешественник, посетивший в 1759 г. Лейден, констатировал, что размеры продукции суконной промышленности города составляют лишь одну треть прежнего, а по другому сообщению, от 1783 г., оказывается, что лейденское сукно — хорошего качества, но слишком дорогое и что сукна Ахена, Лимбурга, Юлиха, Вервье на 8–10% дешевле. Так, к концу XVIII в. некогда цветущий город оказался в состоянии полного — застоя вследствие упадка главной отрасли его промышленности.

Гарлем процветанием своей текстильной промышленности был обязан переселившимся в конце XVI в. в этот город фламандцам. Житель Брабанта Лампрехт ван Дале, который был отбельщиком в Гохе и вынужден был бежать оттуда во время войны, прибыл в 1577 г. в Гарлем и устроил здесь белильню; вскоре последовала организация и других. В 1579 г. ткач Денис Михиельс ван Хуле из Фландрии получил права гражданина и открыл ткацкую мануфактуру. В ближайшие годы был устроен целый ряд белилен для отбелки пряжи и холста. Вначале у отбельщиков возникли недоразумения с пивоварами из-за того, что белильщики якобы портили воду, употреблявшуюся для пивоварения. Однако это препятствие было в 1584 г. устранено путем соглашения. Белильни стали быстро развиваться. К ним стала прибегать как отечественная, так и заграничная промышленность. В Гарлем отправлялась для отбеливания пряжа из Англии, а холст из Германии. Привоз неотбеленного холста и пряжи во второй половике XVII в. и первой половине XVIII в. был очень большим.

Вместе с отбеливанием возникла оживленная торговля отбеленным холстом. Лишь после того, как возникли белильни в Брабанте и Фландрии, и после того как Англия стала облагать ввоз белого холста высокими пошлинами, эта отрасль пришла в упадок. В Гарлеме методы отбеливания хранились в строгом секрете. Но в конце концов и это больше не помогало. В 1809 г. Немних (Nemnich) констатировал «все больший упадок» этой промышленности.

Наряду с белильнями в Гарлеме существовала настоящая текстильная промышленность, которая уже в конце XVI в. пользовалась хорошей репутацией. После 1578 г. из Южных Нидерландов в Гарлем прибыли 600—700 семейств, которые заложили прочный фундамент полотняной промышленности. В 1586 г. Ламберт Камбис (Cambys) ввел здесь производство батиста. В 1595 г. Пашье Ламертин из Кортрика получил октруа на камчатное ткачество и стал вырабатывать салфетки. Наряду с тонкими скатертями в Гарлеме стали изготовлять знаменитые «Bontjes», т. е. льняные изделия, смешанные с хлопчатой бумагой, а также превосходные нитки, полотняные ленты и т. д. Особенно большим почетом пользовалась эта промышленность в XVII в.. Но некоторые ее отрасли, вырабатывавшие главным образом дорогие ткани, сократились еще раньше вследствие именно этой дороговизны. В XVIII в. прекратилось также производство шелковых и бумажных чулок; это частично объяснялось тем, что в связи с сильной конкуренцией стали употреблять худшее сырье, что вызвало недоверие к этим изделиям. В середине XVIII в. в упадок пришло также производство ниток, шерстяной и льняной пряжи. Дольше всего удержалось производство кружев, которое было организовано в начале XVIII в. Эвераартсом. Это производство скоро стало насчитывать больше 600 ленточных ткацких станков. Устройство таких же фабрик во Фландрии и Германии (Бармен), запрещение вывоза силезской пряжи, застой в торговле с Ост- и Вест-Индией принесли большой ущерб всем этим предприятиям и заставили их значительно ограничить свое производство. Такой же оказалась судьба красильных предприятий для шелка и пряжи, которые возникли вместе с текстильным производством и с ввозом индиго Ост-Индской компанией и пришли в упадок вместе с упадком последних. В 1743 г. в Гарлеме насчитывалось 27 красильных мастеров, примерно с 80 подмастерьями; 40 же лет спустя — лишь 15 мастеров с 35 подмастерьями. Гарлемские красильни работали также для амстердамских мануфактур. Амстердамцы безуспешно пытались этому воспрепятствовать.

В Гарлеме, как и в других городах, пытались искусственными мерами задержать упадок промышленности. В середине XVIII в., по желанию владельцев мануфактур, городские власти обязали лиц, проживающих в благотворительных учреждениях, носить платье исключительно из отечественных материй, кроме того, разрешение на устройство предприятий отныне стало обусловливаться принадлежностью к гильдиям. Вообще цеховая замкнутость усилилась, поскольку это касалось производства. В 1775 г. была запрещена упаковка полотна, не произведенного в городе, а также упаковка и вывоз оборудования и инструментов. Далее, стали выдавать премии за производство определенных текстильных фабрикатов или материй определенной расцветки, которые до этого не производились, например за тюль, окрашенный в красный цвет. Все эти попытки как поощрительного, так и запретительного характера имели, однако, весьма мало успеха. Строгими цеховыми предписаниями нельзя было устранить внешнюю конкуренцию. Премирование принесло некоторую пользу. Важным его результатом была организация в 1750 г. в Гарлеме «Hollandsche Maatsehappij van Wetenschappen», первого в Нидерландах общества такого рода. Оно своей поощрительной и инструктивной деятельностью сделало много хорошего не только для гарлемской, но и для всей нидерландской промышленности.

Текстильная промышленность Амстердама уступала лейденской и гарлемской. В средние века в Амстердаме была развита мелкая торговля шелковыми и шерстяными материалами — одна из старейших тамошних отраслей торговли. Товар для этой торговли частично поступал от амстердамской промышленности. Однако размеры амстердамской текстильной промышленности многими старыми исследователями большей частью преувеличивались. Фактически годовая продукция сукна в середине XVI в. составляла примерно 7–9 тыс. кусков. После 1558 г. производство сократилось. Вновь значение приобрело оно лишь тогда, когда в Амстердам прибыли беженцы из Южных Нидерландов. Увеличилось также красильное производство, в особенности после того, как английские меры против ввоза чужих сукон сократили вывоз их в Англию. В Амстердаме перешли к крашению, а также к изготовлению некрашеного сукна. В первую четверть XVII в. в Амстердам поступило не менее 80 тыс. кусков некрашеных сукон. Значительная часть их после окраски отправлялась обратно в Англию. В последующее время окраска значительной части амстердамских сукон производилась за счет Лейдена. Питер де ла Курт жаловался на то, что амстердамская суконная промышленность развивается за счет лейденской. Промышленность Амстердама не ограничивалась одним лишь производством сукна, но и производила также тесьму, бархат и т. д., вообще все то, что именуется «драпри». Производили еще и полотно; центр полотняной промышленности был в Амстердаме и Гарлеме.

В Роттердаме суконная промышленность существовала с XV в. Как и в Лейдене, она была организована по цехам. Однако цеховые постановления были здесь менее строгими, чем в Лейдене, хотя и здесь разрешалось применение лишь английской шерсти. В начале XVI в. суконная промышленность, наряду с сельдяным промыслом и пивоварением, составляла основное занятие населения города. В первой половине XVI в. роттердамская суконная промышленность оправилась от многих ударов, которые она получила в предшествующее время бургундского господства, но при Филиппе II и в связи с начавшейся войной с Испанией вновь начался ее упадок. В 1558 г. суконщики заключили соглашение о том, чтобы никто не изготовлял более 100 кусков в год. Дела пошли гораздо хуже в правление Альбы.

С 1572 г. Роттердам стал свободным: в его стенах более не было врагов. С другой стороны, осада Антверпена вызвала наплыв беженцев в Роттердам, и население города сильно увеличилось, стало больше, чем население Амстердама, находившегося еще в 1576 г. под властью Испании. После 1584–1585 гг., когда фламандские города опять перешли к Испании, гентцы и другие фламандцы переселились на север и перенесли туда свои промыслы. В Роттердам прибыли преимущественно суконщики, которым город охотно предоставил жилища и помещения для предприятий; правда, в 1587 г. прибыло 22 фламандских суконщика, предъявившие очень большие притязания, которые город не мог удовлетворить. Все эти пришельцы внесли в роттердамскую суконную промышленность новый дух. Они впервые ввели сукновалки, которые в 1591 г. получили одобрение городских властей, вопреки протестам старых валяльщиков и гильдий. В XVII в. сукноваляние еще более распространилось.

Середину XVII в. можно считать временем расцвета роттердамской текстильной промышленности. Она уже не ограничивалась изготовлением обыкновенных сукон, но в конце XVI в., с переселением иммигрантов, в Роттердаме, как и в Лейдене, возник ряд других отраслей суконной промышленности, например производство плюша, шелка, бомбазина (полульняная ткань). Эти новые отрасли пользовались большей свободой, чем старая суконная промышленность, так как они не были связаны с цеховыми уставами. В 1636 г. А. И. Роменом была организована мануфактура по производству бомбазина, на которой работало 100 рабочих.

Роттердам, как и Амстердам, относился отрицательно к протекционистским мерам, которых придерживались в таких исключительно промышленных городах, как Лейден и Гарлем, и которые многократно подтверждались штатами Голландии. Роттердам и знать не хотел о каких-либо ограничениях ввоза текстильных товаров. Это в особенности сказалось в 1635 г., когда городу удалось добиться организации у себя фактории английской Компании купцов-авантюристов. Так как эта компания импортировала не сырье (шерсть, кожу), а исключительно фабрикаты, то Роттердам стал складочным пунктом для английского, большей частью некрашеного, сукна. Этим компания содействовала не только оживлению торговли сукном, но и большому развитию красильного дела. Независимо от «купцов авантюристов» английская торговля мануфактурой получила здесь большое значение, благодаря деятельности купцов, стоявших вне компаний. И после Вестфальского мира ввоз тканей из Англии был также весьма значительным. Вообще в своих отношениях с Англией Роттердам придерживался линии, которая резко противоречила интересам промышленности в Лейдене, Гарлеме и др.

Наряду с торговлей с Англией в городе существовало также собственное суконное производство; оно даже увеличилось, когда английская компания в 1656 г. перенесла свой укладочный пункт в Дордрехт, после чего много дордрехтских ткачей переселилось в Роттердам. Несмотря на многие трудности, возникшие в середине столетия в результате безработицы, текстильная промышленность Роттердама выросла, увеличилось число сукновалок. Во второй половине XVII в. возник ряд новых производств: в 1668 г. здесь поселились ткачи, вырабатывавшие плотные шелковые ткани (гроденапль); в 1669 г. Якобу Лойсу было предоставлено октруа на устройство катка для сукна сроком на 10 лет; в 1670 г. была устроена городская сушильня для камвольных тканей и других материй; одновременно приступлено было к крашению хлопчатобумажных, льняных, шелковых материй. События 1672 г. поставили Роттердам в тяжелое положение, они вызвали повышение заработной платы и привели промышленность на грань гибели.

Новым своим (подъемом, который здесь был более высоким, чем в Лейдене, роттердамская текстильная промышленность была обязана переселению иноземцев в конце XVII в. Иммигрировавшие французы, как правило, не входили в гильдии, а держались более независимо, и, насколько позволяли их средства, большей частью строили фабрики. Конечно, по сравнению с Амстердамом, в котором в 1682 г. была организована ткацкая фабрика с 110 ткацкими станками, и по сравнению с Утрехтом, где была устроена шелковая фабрика с 500 рабочими, промышленный подъем Роттердама был более скромным. Однако в Роттердам прибыло не только много мелкого люда, но и люди со средствами, и основаны были крупные предприятия, например фабрика кружев. Фабрике этой были предоставлены разные привилегии, в частности ей предоставлена была рабочая сила из сиротских домов. Привилегии эти были распространены также и на шелковые и камвольные фабрики. Была также открыта новая шерстомойка.

Притязания иммигрантов-французов были часто чрезмерными; они значительно превышали требования, предъявлявшиеся ранее переселившимися валлонами и фламандцами. Старой местной промышленности эта иммиграция принесла еще много другого вреда. Суконщики стали жаловаться на чрезвычайно большое потребление заграничной мануфактуры и настаивать перед Генеральными штатами на возобновлении соответствующих запретительных постановлений. Роттердамские городские власти, обсуждавшие в 1699 г. этот вопрос, отнеслись отрицательно к протекционистским мерам; они предложили снижение ввозных пошлин на сырье, но высказались против запрещения вывоза сырья и рекомендовали расширить овцеводство. Но все эти пожелания не нашли поддержки у штатов Голландии. В результате роттердамская суконная промышленность, лишенная всякой поддержки со стороны торговцев сукном, все более сокращалась. Высокие цены, которым приписывали упадок ее, объяснялись отчасти недостаточным привозом сырья, а также и возросшей стоимостью жизни. Последнее же вызывалось высокими налогами на предметы потребления и жилищной нуждой, возникшей из-за иммиграции иноземцев. Промышленность начала поэтому перекочевывать в Тилбург, где жизнь была дешевле. В Голландии не сумели ее сохранить: запрещение устраивать предприятия в деревне; консервативный дух, который господствовал в этой промышленности, даже там, где цехи не были всемогущи; полное нежелание приспособляться к требованиям моды — все это, вместе взятое, привело к прекращению суконной промышленности в Голландии. К этому надо еще прибавить все увеличивавшиеся затруднения с получением хорошей шерсти. Бранденбург, Пфальц, Дания, Испания последовали примеру Англии и запретили вывоз шерсти. Другие государства, как австрийские Нидерланды, Португалия, запретили ввоз шерстяных изделий или же повысили ввозные пошлины. Местные овцы не давали шерсти такого качества, какое было необходимо для суконной промышленности. Все это привело к упадку голландской суконной промышленности в первой половине XVIII в.

В Роттердаме упадок стали переживать также другие отрасли текстильной промышленности. Производство бомбазина прекратилось уже около 1700 г., о шелкоткацком производстве ничего не было более слышно, так же как о ковровом и кружевном производствах. Лишь красильное дело продолжало еще существовать и временами даже расширялось. События последней англо-голландской войны и французское вторжение покончили, наконец, с последними остатками ткацкого и красильного дела в Роттердаме и в большинстве голландских городов.

Другой характер, во многих отношениях отличный от развития текстильной промышленности в старых голландских промышленных центрах — Лейдене, Амстердаме, Гарлеме, Роттердаме, — приняла текстильная промышленность в Тилбурге. Уже в середине XVII в. в деревнях Брабанта, в Тилбурге, существовала значительная суконная промышленность. До тех пор, пока эти области, входившие в состав генералитетных земель, считались в таможенном отношении заграничными областями, промышленность эта подвергалась высокому обложению. Но после Вестфальского мира, в 1651 г., фабриканты Тилбурга добились безлицензионного ввоза шерсти и других материалов, необходимых для производства шерстяных изделий. Это право, предоставленное вначале лишь на ограниченное время, превратилось с 1687 г. в постоянное. Торговля между Брабантом и другими областями республики стала облагаться не выше, чем в пределах самой республики. Это принесло промышленности пользу, поскольку она не стеснялась более гильдиями и системой контрольных палат. Как уже было указано выше, в XVIII в. из-за дороговизны в Голландии большая часть текстильных предприятий была перенесена в Тилбург. Около 1739 г. 600 ткацких станков работали там за счет лейденских фабрикантов.

Наконец, надо еще упомянуть о текстильной промышленности, организованной в XVI в. фламандскими беженцами в восточной части Оверэйсела — в Твенте. Вначале там производили лишь полотно, но с 1728 г. начали вырабатывать полульняные и полухлопчатобумажные ткани — бомбазин. Промышленность эта была организована на цеховых началах. Так, в Энсхеде уже в 1641 г. существовала гильдия льноткачей. Однако гильдии здесь не задержали развития промышленности. В XVIII в. в Хенгело возникло также пестроткачество. Из Алмело уже тогда мануфактура вывозилась в большом количестве. В хлопчатобумажной промышленности голландцы стали даже предшественниками и учителями англичан.

Якоб тер Гаув устроил в 1678 г. в Амстердаме первую в Европе ситценабивную фабрику по индийскому образцу. Около 1700 г. в городе и в окрестностях города работало уже несколько ситценабивных предприятий.

В Роттердаме уже в XVII в. существовало ситцепечатание, носившее характер домашней промышленности, а с начала XVIII в. оно стало вестись и фабричным способом; постепенно оно пришло в упадок из-за конкуренции со стороны Брабанта, Аугсбурга, Швейцарии, Франции, изделия которых были дешевле роттердамских и амстердамских. Последние стали в конце столетия добиваться премий, которые, однако, не были разрешены.

Текстильная промышленность в самом широком смысле этого слова, начиная со средних веков, заняла в Нидерландах такое место, что отодвинула все другие виды промышленности на второй план. Она прошла все ступени технического развития и практического использования: одежда, мебельные ткани, ковры, одеяла, знамена и т. д., производила как самые тростью, так и самые дорогие изделия и этим сыграла большую роль в развитии народного хозяйства вообще и в техническом развитии в особенности. Позднее, именно с конца XVI в., ее развитие стимулировалось главным образом извне; существовавшие в стране отрасли производства были подняты на более высокую ступень развития иммигрантами-иностранцами. То же произошло с шелковой промышленностью, которая состояла в близком родстве со старой текстильной промышленностью и была особенно тесно связана с ней в техническом отношении.

Торговля шелком издавна привлекала к себе внимание Нидерландов. С торговлей этой дорогой тканью Голландию связывали многообразные интересы и подчас весьма широкие планы. В 1620 г. члены Генеральных штатов сообщили венецианскому послу, что Голландия может взять на себя всю торговлю шелком в Сирии, вытеснив из этой торговли французов и англичан. Многочисленные попытки голландцев вступить в непосредственные торговые отношения с Персией через Россию, чтобы облегчить себе непосредственное получение шелка, не удались вследствие упорного сопротивления царя. Лишь впоследствии голландцам удалось организовать транспортировку шелка через Архангельск, что для них оказалось очень выгодным. Персидский шелк являлся таким предметом, для которого у голландских купцов всегда находились деньги. В этой отрасли амстердамской торговли еще до середины XVII в. имело место столько злоупотреблений, что для борьбы с ними в 1634 г. возник план организации картеля. Предполагалось контролировать цены и подчинить кредит твердым постановлениям. О значении торговли шелком можно судить по тому, что в образованной в 1663 г. коммерц-коллегии заседали торговцы щелком.

Но в это время существовала уже не только торговля шелком, но н шелковая промышленность. В 1632 г. один амстердамский ткач шелковых материй, Каспар Варлет, переселился в Гамбург для организации там шелковой фабрики. В 1626 г. в Амстердаме организовалась гильдия красителей шелка; это указывает на то, что еще до этого существовали шелкокрасильные предприятия. Действительно, в начале XVII в. в Амстердаме процветала красильня (для сукна и шелка) Шарля Сикса, выходца из Сант-Омера. Красильщиком шелка был также Якоб Хинлопен (1616–1685), который одновременно вел также торговлю с Испанией. Вообще красильное дело было часто связано с торговлей.

Совершенно не приходится сомневаться в существовании в первой половине XVII в. шелкомотального и шелкоткацкого производства. Уже в 1648 г. Франция запретила ввоз из Англии и Голландии шерстяных и шелковых платков. Шелк-сырец ввозился в Нидерланды из Лиона. Поэтому ошибочны утверждения, что в Гарлеме изготовление шелковых и полушелковых материй являлось новой отраслью промышленности, организованной гугенотами. С другой стороны, лишь благодаря гугенотам эта промышленность получила в Голландии твердую почву. В Амстердаме городские власти уделяли самое большое внимание производству шелка из лионского сырья. Среди амстердамских иммигрантов было много таких, которые называли себя «ouvrier en soie». He меньше делалось для этой промышленности и в Утрехте. Здесь возникли фабрики шелка и бархата, и «velours d'Utrecht» получили повсеместную известность. Устроенная там в 1681 г. амстердамцем ван Моллемом шелковая фабрика с шелкокрутильной машиной была достопримечательностью, которой в 1717 г. интересовался Петр Великий. В Нардене, на Зёйдерзе, была основана фабрика бархата.

В Гарлеме шелковая промышленность также стала бурно развиваться благодаря гугенотам. Утверждают, что в конце XVII в. там было 20 тыс. ткачей шелка, что, однако, сильно преувеличено. Особенно развилось в Гарлеме перекочевавшее туда из Пикардии производство легких тюлей, и он стал одним из первых европейских фабричных городов. В XVIII в. гарлемская шелковая промышленность пришла в упадок. Повредил ей, между прочим, переход одного очень опытного гарлемского рабочего, мастера шелковой промышленности Каувенховена, на работу к фирме ван дер Лейен в Крефельде. Так постепенно окончательно погибли гарлемское шелкопрядение и шелкоткачество. В начале XIX в. в Гарлеме было всего 55 станков для шелка, против бывших раньше 3 тыс..

Из всех видов голландской промышленности шелковая была одной из первых, которая в XVIII в. пришла в упадок. Оказавшись беззащитной перед все возраставшей заграничной конкуренцией, не находя твердой почвы в собственной стране, она была вынуждена сдать свои позиции. Главным ее конкурентом оказался в конце концов Крефельд, на Нижнем Рейне. Можно проследить, с какой упорной настойчивостью прусская и в особенности крефельдская промышленность, поддерживаемые правительствами, систематически подкапывались под голландскую промышленность. Крефельдская промышленность также развилась благодаря переселившимся гугенотам, но бранденбургско-прусское правительство не ограничивалось одними обещаниями и временными льготами для привлечения рабочих и фабрикантов шелковой промышленности, а проявляло в этом отношении особенное внимание. При этом старались не только раскрыть производственные секреты главных конкурентов — голландцев и швейцарцев, — но также скопировать конструкцию их машин и переманить к себе их опытных специалистов. Это в особенности касалось конструкции наиболее сложных ленточного и ткацкого станков. Рабочих иногда получали с опасностью для жизни. В Голландию и Англию были посланы специалисты для изучения некоторых секретов производства. Все это увенчалось в конце концов успехом, так что в 1767 г. коммерц-советники фирмы Лейена могли заявить, что они «малу-помалу так изучили и опередили шелковое производство голландцев, что их собственное производство много превосходит голландское, которое доведено почти до гибели». Однако король не согласился удовлетворить требования этих фабрикантов о запрещении всех заграничных фабрикатов или же об установлении запретительных пошлин. Упадок этой промышленности в Нидерландах, что хорошо понимали в Крефельде, в первую очередь объяснялся низкой заработной платой наряду с высокими ценами на продукты питания. Голландские фабриканты шелка жаловались также на недостаточный привоз сырья Ост-Индской компанией и на недостаточное соблюдение ею обязательств в отношении отечественной промышленности.

Наряду с текстильной промышленностью международное значение получило голландское судостроение. Возникновение его обусловлено было общим характером экономики Нидерландов. В качестве вспомогательной промышленности для судоходства оно более всякой другой отрасли было связано с потребностями страны, с ее развитым мореплаванием. Если бы даже можно было получать суда из-за границы, что в то время, как правило, было нелегко, то все же такой народ, как голландцы, целиком зависевший от судоходства, не мог бы, конечно, обходиться без своего собственного судостроения.

О раннем периоде голландского судостроения мы осведомлены очень скудно. Правда, у нас имеются сведения о типах судов того времени; мы знаем также, что в этом отношении нидерландское судостроение оказало огромное влияние. Нидерландский кравел, бойер, рыболовный флибот — все это были перевозочные средства, которые отвечали потребностям северо-европейского сообщения в Балтийском и Северном морях и в лиманах. В XVII в. сюда еще прибавились флейты, сконструированные для плавания по океану. Все эти типы судов были более или мене голландского происхождения и показывают на разносторонность судостроения голландцев. Постройка кораблей, поскольку она происходила за счет самих голландцев, производилась большей частью в самой стране. Германские портовые города, в особенности Гамбург и Любек, подражали голландцам в конструкции своих судов. Вплоть до XIX в. эти типы испытали мало изменений.

В больших масштабах велось судостроение в Амстердаме, где существовал цех корабельных плотников, в Роттердаме, Энкхёйзене, Хорне, [120]Хорн и Эдам строили преимущественно суда для перевозки соли.
и Эдаме. Меньшего размера суда строили в северных приморских пунктах. Около 1600 г. возникло судостроение на реке Зане, где до того времени строились лишь мелкие суда, служившие для сообщения по внутренним водам. Эгоистическая промышленная политика Амстердама, которая запрещала владельцам и экипажу трешкоутов строить суда в других местах помимо Амстердама, заставила занландцев перейти к строительству более крупных судов. Они пригласили мастеров с других голландских судостроительных верфей и начали строить высокобортные рыболовные шмаки и узкие суда. Постепенно отрасль эта стала совершенно самостоятельной и расширилась.

Вначале препятствием являлось то, что верфи большей частью были расположены в верхнем плессе Зана, шлюзы же были слишком узки для того, чтобы пропускать большие суда. Выход был найден в устройстве в 1609 г. проходного шлюза, через который суда перемещались через плотину нижнего Зана. Для этой цели было образовано общество с 64 паями. С каждого проведенного корабля взыскивали 80–250 гульд. Владелец судна, кроме того, выплачивал рабочим поденную заработную плату. Этим очень затруднительным способом пользовались до 1718 г. От 2 августа 1692 г. до 17 июня 1694 г., т. е. круглым счетом за 22 месяца, были таким путем переведены 63 судна, от 27 октября 1700 г. до 10 марта 1718 г. — 97 судов. На верхнем Зане насчитывалось тогда 25 верфей, на нижнем их было больше. В Ост-Зане и Вест-Зане в 1702–1705 гг. насчитывалось до 50 крупных судостроителей. Один из них в течение 22 месяцев спустил со стапелей 20 судов. Согласно Медембликской хронике Дирка Бюргера, в июне 1708 г. она стапелях в Зандаме стояло 306 новых судов. Строились они не только для Нидерландов, но для многих стран — для Франции, Англии, Швеции, Дании, для ганзейских и прибалтийских городов.

Уже в XVII в. один нидерландский автор писал: «Судостроение носит здесь не потребительский характер, а производится в торговых целях». Судостроение, временами очень значительное, производилось также в Амстердаме. В 1736 г. там работало около 2 тыс. корабельных плотников.

Судостроение стояло в тесной органической связи с судоходством. Строительство многих судов производилось владельцами верфей и корабельными мастерами, которые преимущественно бывали объединены в одном лице, не по твердым заказам, а на собственный риск. Затем они оснащали эти суда и составляли компании судовладельцев на паевых началах для их эксплоатации.

В начале XVIII в. голландское судостроение достигло высшей точки своего развития. Оно приняло характер промышленности международного значения. Даже французские колонии в Америке предпочитали строить свои суда в Голландии, а не во Франции хотя законом они были обязаны строить их в метрополии. Это был период, когда Петр Великий жил в Зандаме и восторгался огромными масштабами голландского судостроения. Голландские верфи оказались даже недостаточными для удовлетворения собственных нужд. За счет Голландии строились суда на Балтийском море, в Любеке, Кенигсберге. В Любеке за 1719, 1730, 1732 и 1749–1759 гг. всего было построено 37 судов водоизмещением 3495 ластов. В Эмдене в середине XVIII в. несколько раз приобретались суда для Голландии. В Кенигсберге уже с середины XVI в., к большому неудовольствию кенигсбергских купцов, строили суда для Голландии.

В течение XVIII в. судостроение сократилось. Частично это объяснялось несовершенством техники голландского судостроения, которое велось более на основе старого опыта, чем на научных принципах, и с недоверием относилось ко всяким усовершенствованиям. Англия в этом отношении ушла значительно вперед. Но упадок судостроения был вызван прежде всего теми общими условиями, которые вызвали также упадок других отраслей голландского хозяйства, а именно: заграничной конкуренцией, сокращением собственного грузового судоходства, высокой заработной платой.

На Зане вначале это сказалось лишь в перемещении строительного центра. С 1718 г. строительство крупных судов в верхнем плесе Зана прекратилось и переместилось на нижний плес, где не приходилось прибегать к устройству специальных шлюзов, вследствие чего строительство обходилось дешевле. Одновременно усилилась конкуренция Амстердама и уменьшились заказы на строительство за чужой счет. В нижнем плесе Зана около 1770 г. ежегодно строилось 20–25 судов, а с 1790 г. — всего лишь 5. После 1793 г. там было всего 2–3 верфи. Нидерландское судостроение пережило, правда, лишь кратковременный подъем во время Семилетней войны, но после заключения мира вновь начался упадок.

В 60-х годах XVIII в. упадок стал всеобщим и распространился на судостроение не только Зана. Уже в 1775 г. раздавались жалобы на избыток судов, образование которого объяснялось падением мореплавания. Такие меры, как запрещение строительства рыболовных судов для заграницы (1777), не могли, конечно, улучшить положения.

Нидерландское судостроение испытывало всегда большие затруднения при получении необходимых материалов, особенно леса. Страна эта бедна собственными лесами и полностью зависела в этом отношении от заграницы. Для строительства судов, которые плавали к далеким островам Ост-Индии, и для всевозможных других судов лесные материалы в большом количестве поставляли Германия, скандинавские страны и Россия. Наряду с зерном именно лес побуждал голландцев интересоваться Балтийским морем.

Любек и Гамбург являлись в XVII и XVIII вв. для Голландии главными поставщиками лесных материалов, которые шли или из Германии или с Севера. В 1781 г. в Гамбурге заявляли: «Голландия получает корабельный лес почти только от нас». Гамбург уделял много внимания транзитной торговле лесом с Голландией. Непосредственный подвоз производился также из Гольштейна и Кенигсберга. Уже в середине XVII в. Архангельск приобрел для голландцев особую привлекательность в качестве пункта для снабжения мачтами; они даже устроили там собственные лесопилки.

Эта зависимость от заграничного сырья являлась уязвимым местом голландского судостроения.

С судостроением повторилось то же самое, что и с текстильной я шелковой промышленностью. Заграничным конкурентам, стремившимся стать независимыми от голландского судостроения, недоставало, однако, одного — опыта и знаний голландских строителей, репутация которых оставалась прочной, хотя их искусство в действительности носило эмпирический характер и многие удачи объяснялись чистой случайностью. Конкуренты усердно пытались переманить к себе лучших голландских работников и с их помощью организовать собственное судостроение. Голландские судостроители в XVII и XVIII вв. были приглашены в Кенигсберг, Данциг и Штральзунд. В 1746 г., чтобы поднять собственное судостроение, к этому средству прибегнул даже Гамбург.

Когда Россия при Петре Великом развернула у себя судостроение в крупных масштабах, это было очень не по душе голландцам. Они усматривали в русских своих будущих конкурентов, тем более опасных, что снабжение лесом было для русских значительно более легким делом, чем для них, голландцев.

Расцвет судостроения, вполне естественно, был тесно связан с развитием производства строительных материалов и торговли: с торговлей лесом, с производством парусины, компасов, блоков, парусов, мачт, лодок, канатов, с развитием кузниц для поковки якорей и т. д. Много кораблей строилось не на заказ, а на риск самих строителей, что открывало известный простор для спекуляции строительными материалами. Большой подвоз леса к судостроительным верфям, частью морем, частью через Дордрехт по Рейну, содействовал большому развитию торговли лесом, а также возрастанию спроса на такие материалы для судов, как смола, деготь, пенька. Все это весьма оживило торговлю этими северными продуктами и вызвало, наряду с торговлей отечественными товарами, большую посредническую торговлю голландцев. Даже Испания, Португалия и Франция стали снабжаться этими северными продуктами через Голландию, так как здесь всегда находили большой выбор в любом количестве.

Среди предметов голландского экспорта, отправлявшихся в XVII в. из Роттердама во Францию, судостроительные материалы занимали первое место. При этом эти товары привозились во Францию и другие страны не всегда через Голландию, а часто и с Севера на голландских судах. Когда во время войны за испанское наследство получение материалов из Голландии морским путем стало затруднительным, то Португалия нашла выгодным для себя получать пеньку, корабельный лес и прочие материалы, которые она до того приобретала в Голландии, непосредственно из Пруссии. К тому же цены на лес в Прибалтике или в Гамбурге были ниже, чем в Голландии или в Англии, так что стало все более и более выгодным получать лес из Гамбурга. При этом ввоз судостроительных материалов облагался лишь небольшой пошлиной, в особенности с 1725 г., в то время как вывозные пошлины были, наоборот, довольно высокими, что, конечно, вредило торговле этими товарами. В торговле некоторыми русскими товарами, например пенькой и в особенности смолой, голландцы временно стали даже монополистами. Ко времени смерти Петра Великого голландцы Люпс и Мейер имели монополию на смолу. Монополия эта приносила, конечно, большой вред свободной торговле этими товарами, и против нее выступали даже в самой Голландии.

Лесная торговля не ограничилась одной лишь простой переотправкой леса, поступавшего с Востока и Севера; в конце концов, благодаря ей развилась обширная деревообделочная промышленность. В XVII в. на западном берегу Зана было построено много лесопилок, которые приготовляли лес для строительства домов как в Голландии, так и за границей. Постоянно расширявшийся Амстердам стал самым близким и крупным покупателем. Особенным спросом пользовались широко применявшиеся в судостроении дубовые рейки, так называемые «wagenschott». Лесопилки были построены также в Амстердаме. Там был запрещен ввоз пиленого и вывоз необработанного леса. Это запрещение стимулировало собственную торговлю занландцев, которые стали получать лес непосредственно из Гамбурга, Кенигсберга, с р. Эйдер и из Норвегии. Целые плоты леса сплавлялись по Рейну до Дордрехта, где также имелись обширные лесопилки, — и лес вывозился, минуя Амстердам. Из Германии лес посылался в Зандам даже на комиссию; здесь для этого существовали специальные комиссионные конторы. Спрос на лес был столь велик, что из Зандама и Вест-Зана на Рейн, Гавель, Одер отправлялись агенты и рабочие, которые скупали лес за голландский счет и тут же производили его рубку.

Вместе с судостроением оживленную, кипучую торговлю на Зане создала деревообделочная промышленность. По данным хроники Бюргера, в 1708 г. в Ост-Зане и Вест-Зане действовали 183 лесопилки, не говоря уже о многих предприятиях других отраслей промышленности. Но и эта промышленность в середине XVIII в. стала приходить в упадок. Война с Англией, установленное в Англии обложение дубовой рейки, принявшее характер полного запрещения ввоза, вызвали крах многих лесопильных предприятий. Между 1745 и 1775 гг. закрылось более 100 лесопилок строевого леса.

Из старых, имевших прочную почву под ногами отраслей нидерландской промышленности следует в первую очередь назвать пивоварение. В средние века оно производилось во всех нидерландских городах. Особенно развилась эта промышленность в Дельфте, Лейдене, Амстердаме, Дордрехте, Роттердаме, Горинхеме, Алкмаре, слабее — в Энкхёйзене. Амстердам насчитывал в 1544 г. 10 пивоваренных заводов, а в 1557 г. — 11. В этом городе пивоварение было слабо развито. Предпочитали употреблять пиво других городов, так как амстердамская вода была плохого качества. Пивоварение было здесь связано с оптовой торговлей. Многие члены городского совета Амстердама (Vroedschap) были одновременно купцами и пивоварами. Делфт наряду с развитым пивоварением вел также очень оживленную торговлю хлебом. Вместе с упадком пивоварения пала также хлеботорговля. В XVII в. можно было констатировать общий упадок пивоварения. В Делфте в конце XVII в. насчитывалось лишь 17 заводов, а в Гарлеме, который еще в 1628 г. имел 50 пивоваренных заводов, в 1692 г. было лишь 20., Гауда в 1616 г. имела лишь 14 пивоваренных заводов. В Роттердаме, наоборот, во время 12-летнего перемирия эта промышленность достигла расцвета. Она была здесь связана с солодовенным промыслом и велась заводским способом. Тогда же в Роттердаме был продан пивоваренный завод с полным оборудованием за 40 тыс. гульд. Многие пивовары за это время разбогатели.

Примером развития пивоварения в старом голландском городе в XVI в. может служить Делфт. Средневековые цеховые предписания были здесь постепенно смягчены. Как и в других больших голландских городах с развитым пивоварением, промышленность эта сконцентрировалась в Делфте в крупных предприятиях и приняла монополистический характер. Путем соглашения между собой крупные пивовары захватили все дело в свои руки. Мелкие же пивовары, число которых постоянно уменьшалось, оказались по существу в положении наемных рабочих крупных пивоваров. Правительство провинции боролось с ухудшением качества пива, связанным, безусловно, с таким монополистическим развитием. В некоторых сохранивших свою силу постановлениях, заимствованных из цехового устава, давалась директива сохранять качество и количество продукции на прежнем уровне. Было установлено твердое контингентирование годовой продукции пива, разрешенной каждому пивовару (8500 5-ведерных бочек), и запрещено превышение этой нормы за счет производства пива членами семейства или приятелями. Однако все эти постановления мало соблюдались. Крупные предприниматели не желали подчиняться таким ограничениям. Они заявили, что при ограничении продукции 8500 бочками они не могут продавать пиво по установленной твердой цене. Мелкие пивовары, производившие пиво для экипажей судов и рыболовов, прекратили производство в городе. Крупные же пивовары добились того, что в 1566 г. квота была увеличена до 9 тыс. 12-ведерных бочек, причем одновременно было установлено, что производство этими заводами дополнительных сортов пива, уксуса и т. д. не должно превышать 2500 бочек. Но и это мало помогало, пивоварение невозможно было более подчинить средневековым стеснениям. Единственно соблюдавшимся еще постановлением было запрещение пивоварения в деревне. В 1592 г. магистрату Делфта пришлось предоставить горожанам право соединяться в количестве двух, трех и более человек и сообща заниматься пивоварением. Это послужило началом для нового подъема пивоваренной промышленности.

Немногим отличался ход дела в других городах с развитым пивоварением; повсюду проявлялось стремление к освобождению от старых цеховых оков и к устройству крупных предприятий и монополий. Более, чем когда-либо, стало также сказываться влияние государственных финансовых мероприятий. Недостаток денег во время и после войны за независимость не прошел бесследно для пивоваренной промышленности; большое влияние на развитие этой промышленности оказывали также высокие и разнообразные налоги, взимавшиеся с пива. Существовал «потребительский налог» (consumptie-impost), который уплачивали потребители; затем, «питейный налог» (tappers-impost), который оплачивали трактирщики и продавцы пива в разнос; «корабельный налог» (scheeps-impost), уплачивавшийся со всякого пива, которым снабжали экипажи кораблей. Так как очень слабое пиво освобождалось от налогов, то этим пользовались для обхода налогового обложения. Многочисленные предписания, регулировавшие торговлю пивом, не могли воспрепятствовать многим злоупотреблениям в этой области. Так как эти постановления сильно различались в отдельных провинциях, то между провинциями в зависимости от размера налога развилась большая контрабандная торговля пивом. Нужно отметить еще, что пивоварам предоставлялись те или иные скидки по причитавшимся с них налогам, например снижение налогов с помола и с топлива.

Среди пивоваров провинции Голландии очень рано стало проявляться стремление к объединению для защиты своих интересов. Первые признаки такого объединения стали заметны уже в 1621 г., но прочный союз был заключен лишь около 1660 г. В него вошли главным образом Дордрехт, Гарлем, Делфт, Роттердам, Лейден, Схидам.

Собрания союза происходили почти ежегодно до 1816 г. Поводом для образования союза и первого собрания голландских пивоваров в 1661 г. послужили их соперничество с виноторговцами и домогательства последних о частичном освобождении вина от налогового обложения. В этих стремлениях пивовары, усматривали опасность для своих интересов, так как это удорожало пиво по сравнению с вином. В этом споре дело шло о соблюдении плаката от 17 сентября 1658 г., установившего налог на вино, который должен был взиматься при распивочной продаже и который запрещал продажу вина в деревне. Своим нажимом пивовары добились того, что штаты Голландии в 1669 г. восстановили плакат 1658 г. и при этом постановили, что в Дордрехте, Роттердаме, Алкмаре, Хорне, Энкхёйзене, Гааге и в окружности в 600 рут (1 рута — около 3 м) от этих городов никому не разрешается распивочная продажа вина меньше 9 оксгофт в год. Это количество продавцы обязаны были оплатить налогом даже в тех случаях, когда розничная продажа выражалась в меньших количествах.

Другими причинами, побудившими пивоваров к совместным выступлениям, был так называемый Gijlempost, или сбор с пивной бочки. Налог этот взимался с каждой бочки пива в той стадии производства, когда пиво сбраживали после получения сусла; налог этот составлял 2 штивера как для крепкого пива, производившегося от небродившего пива (GijI), так и для пива более низкого качества. В 1584 г. этот налог был Генеральными штатами распространен на все пиво, ввозившееся из Голландии в другие провинции. В 1600 г. он был сдан на откуп, а затем в течение долгого времени взимался обычным путем. В 1622 г. опять была восстановлена откупная система. Накидка на ввезенное в провинцию извне пиво составляла в 1623 г. также 2 штивера, так что весь налог выражался уже в 4 штиверах. Эта надбавка вызвала в конце 50-х годов оппозицию со стороны голландских пивоваров, так как этим вызывалось слишком высокое обложение пива, которое они вывозили из провинции. В 1676 г. они добились полной отмены налога с той лишь оговоркой, что она будет действительна до тех пор, пока будет взиматься двойной налог с топлива. Вероятно, пивовары добились своей цели взяточничеством, что приобрело общественную огласку.

Не подлежит сомнению, что положение голландской пивоваренной промышленности было в это время тяжелым. Потребление пива сокращалось из года в год. Это было плохо как для производителей, так и для финансов провинций, так как благодаря этому снижались доходы от налогов. Для улучшения положения обеих заинтересованных сторон около 1680 г. пришли к мысли установить налоговые квоты, т. е. наложить на каждого потребителя определенную сумму налогов. Этим надеялись одновременно увеличить потребление, так как потребитель, обязанный при всех условиях уплачивать определенную квоту, поневоле станет потреблять больше пива и меньше чая и кофе. От этой меры ожидали также увеличения налоговых поступлений; они составили в 1691 г. в провинции Голландии, при населении в 1200 тыс. чел., только 1700 тыс. гульд. Вменив в обязанность каждому жителю потребление пива по следующей разверстке: 2 бочки пива на каждого жителя старше 8 лет и 1 бочка на детей до 8 лет, от населения в 850 тыс. чел. надеялись получить при налоге в 30 штиверов с бочки доход в 2 625 тыс. гульд., причем в этот доход не был включен налог с распивочной продажи и с пива, потребляемого на судах. Это подкреплялось тем, что население обязывали, в интересах финансов провинции, отдавать предпочтение отечественным напиткам перед иностранными. Поэтому ни один житель, потреблявший чай, кофе, молоко, не освобождался от уплаты налога. Лишь тот, кто под присягой докажет, что он в течение всего года ни разу не пил пива, освобождался от налога. Против этого плана выступили особенно пивовары Амстердама.

Не было недостатка и в других предложениях о том, как помочь пивоварам и как улучшить финансы. Было предложено значительно повысить налог на чай, кофе и другие горячие напитки, но это было отклонено; торговцы чаем и кофе энергично защищали свои интересы. Опять, снова и снова, возникал план установления квот пивного налога. Указывали также на то, что существовавший налог на кофе и чай, «Kaffeegeld», как его называли, лишь увеличил потребление кофе. Начали даже поговаривать о полном запрещении кофе и чая, но все это оказалось явно безнадежным делом. Не встретил одобрения также новый план, предложенный в 1700 г., об установлении налоговых квот на пиво и распределении для этого всего населения на четыре класса. Этот план пивовары выдвигали еще в 1724 и 1741 гг. Когда в 1742 г. роттердамские пивовары хотели подать штатам Голландии новую жалобу на упадок их промышленности и высказали пожелание о понижении налогов на пиво, производимое внутри провинции, то амстердамские пивовары помешали вручению этой жалобы. Продолжалась борьба против пива неголландского происхождения.

Между пивоварами различных провинций шла длительная борьба. Вопреки § 18 Утрехтской унии, который воспрещал одним провинциям облагать налогами продукты других провинций, такое обложение все же часто имело место. Между Делфтом и соседними с ним городами происходили частые конфликты по этому поводу. Начало этих споров относится еще к середине XVI в. Такие конфликты между Делфтом и Амстердамом, Лейденом и Роттердамом в начале XVII в. были разрешены штатами Голландии. Делфт мог при этом сослаться на привилегию от 1411 г., которая запрещала городам Голландии и Зеландии облагать произведенные в Делфте товары (в то время это было большей частью пиво) выше, чем их собственные. Такие же жалобы выдвигал Гарлем против Оверэйсела. Когда эти жалобы оказались безрезультатными, то голландские пивовары перешли к контрмерам и, обложили пиво оверэйсельцев таким же сбором, как последние — их пиво. Тогда лишь оверэйсельцы подчинились.

После того, как в июне 1748 г. штаты Голландии отменили откупную систему налогов и голландцы некоторое время потребляли пиво, свободное от налогов, штатгальтер выдвинул в 1749 г. следующий план: вместо откупной системы налогов ввести душевое обложение с подразделением по отдельным классам, или же взимание налогов при посредстве сборщиков. Пивовары решительно возражали против этого плана; они требовали полной отмены налога на пиво внутреннего производства или, во всяком случае, снижения его на 1/3. От этого они ожидали увеличения потребления. По их мнению, большой доход от налогов на топливо и пр. должен был компенсировать отмену налогов на пиво. Они далее утверждали, что от процветания пивоварения зависит существование ряда других промыслов (бондарное дело, плотничье, мясное, свинцовое, розничная продажа зерна и т. д.) и что высокое обложение пива заставляет простого человека потреблять кофе, чай и молоко. Однако пивоварам не удалось добиться снижения налогов, хотя помимо налогов пиво облагалось еще разными городскими акцизами; даже деревни взимали налоги. Лишь с 1 июля 1751 г. налог на пиво отечественного производства был снижен на 15 штиверов. Это означало снижение налога наполовину. Однако, когда в южных областях выявилось значительное понижение поступлений от налогов, в то время как в других районах потребление голландского пива сильно увеличилось, то в 1754 г. налог этот был снова повышен до прежнего уровня.

Во всех этих спорах большое место занимал вопрос о налоге на топливо. По предложению гарлемских пивоваров в 1768 г. штатами Голландии обсуждался вопрос о его снижении. Отбельщики полотна добились снижения этого налога наполовину, что побудило других добиваться того же. Цены ячменя и пшеницы сильно повысились, с 70 до 210 гульд. за ласт, также повысилась цена эвартслейского торфа — с 10 до 18 гульд. за 100 т, так что пивоварам приходилось часто покупать менее пригодный фризский торф. Вздорожал также уголь. Хотя амстердамские пивовары не видели в снижении налогов на топливо средства спасения от неминуемого упадка их промышленности, тем не менее они, конечно, старались задержать этот упадок. За 20 лет число пивоваренных заводов в Голландии уменьшилось со 100 до 70. 1 января 1774 г. последовало снижение наполовину налога с торфа и угля, а в 1786 г. — даже на 5/6. Таким он оставался до начала XIX в., когда налог на пиво внутреннего производства был совершенно отменен и вновь был восстановлен в полном объеме налог на топливо.

Голландским пивоварам приходилось вести особенно ожесточенную борьбу со старой дрожжевой монополией. Импорт иностранных дрожжей из Брабанта, Фландрии, Клеве, Мюнстера и Восточной Фрисландии постоянно увеличивался; и в 1722 г. вокруг этого развернулась большая полемика. Противниками и конкурентами пивоваров являлись, в первую очередь, пекари, которые утверждали, что пивовары не в состоянии удовлетворить их спрос на дрожжи, что дрожжи очень дороги. Постепенно положение для пивоваров ухудшилось, так как стали приготовлять искусственные дрожжи из пшеничной и картофельной муки или хмеля. Таким образом, для столь важного, в особенности в это трудное для пивоварения время, побочного продукта пивоварения возникла новая конкуренция. Поэтому в 1762 г. пивовары потребовали обложения заграничных сухих дрожжей в размере 8 гульд. за тонну, а сырых — 12 штив. за фунт, далее — запрещения производства дрожжей всем, не занимающимся производством пива и уксуса, наконец, также запрещения искусственных дрожжей. В связи с этим возникла ожесточенная борьба, в которой пекари и мучники повсюду выступали противниками пивоваров; при этом они ссылались на важное значение, которое имеет их промысел. В одном Амстердаме было более 600 булочников; кроме того, свыше 1 тыс. крупорушников, торговцев мукой и лишь 14–15 пивоваров. В штатах Голландии симпатии были на стороне пивоваров. Число последних было, правда, невелико, но у них были более крупные связи. Поэтому в апреле 1765 г. производство искусственных дрожжей было штатами запрещено. Вопрос об обложении заграничных дрожжей некоторое время не поднимался, пока не обнаружилось, что винокуры производят искусственные дрожжи; это вызвало в конце 1784 г. жалобы со стороны пивоваров. Такое поведение винокуров, экономическое положение которых было в целом весьма благоприятным, еще потому подвергалось осуждению, что они даже получали искусственные дрожжи из-за границы и продавали их булочникам. Возник длительный спор, при котором винокуры постоянно поддерживали пекарей, упрекавших пивоваров в плохом качестве их дрожжей. Кончился этот спор ничем. Штаты Голландии не приняли какого-либо решения; по-видимому, произвели впечатление утверждения противников, что пивовары не в состоянии обеспечить их достаточным количеством дрожжей. Кроме того, не хотели поддерживать приходившую в упадок отрасль промышленности при посредстве монополии, которую трудно было сохранить. Поэтому ничего не было предпринято. В этой борьбе пивовары и производители уксуса ухватились тогда за новый якорь спасения: они стали в 1786 г. добиваться выдачи покровительственной премии в 24 гульд. за ласт солодового зерна и 18 гульд. за ласт несолодового. В 1788 г. штаты Голландии отклонили это предложение на том основании, что премии ничего не дадут и принесут пользу лишь тем, кто, благодаря широкому сбыту, имеет сравнительно небольшие производственные расходы и менее всего нуждается в премиях.

К числу тех привилегий, которые города стремились получить и этим обеспечить себе преимущества перед деревней, принадлежала также пивоваренная монополия. В 1531 г. пивовары добились от Карла V постановления, которым, между прочим, запрещалась организация новых пивоваренных заводов в деревне. Такие постановления многократно возобновлялись штатами Голландии, например в 1577 г. и в последний раз в 1668 г. Это указывает на частые нарушения этих постановлений. В 1694 г. голландские пивовары впервые подали жалобу на увеличение числа пивоваренных заводов в южно-голландских деревнях; но эта жалоба, как и последовавшие другие, не имела успеха. В 1723 г. об этом было издано несколько полемических книг. Южно-голландские деревни утверждали, что они занимаются лишь самообеспечением, что им уже несколько десятилетий разрешено продавать свое пиво на сторону. Это, конечно, было неверно. В Пурмеренде был устроен уксусный завод, что вызвало в 1734 г. новую жалобу со стороны амстердамских уксусников. Но все эти жалобы ни к чему не приводили. Хотя Генеральные штаты продолжали издавать запрещения против устройства пивоварен в деревнях, например в 1749 г., но эти запрещения приносили мало пользы.

Такие пункты, как Гаага и Алкмар, не принадлежали к деревенским районам, но они не считались также и городами. Между тем плакат 1531 г. разрешал устройство ткацких, кожевенных предприятий, пивоваренных заводов и т, д. только в городах. Однако для Гааги и Алкмара сделали исключение: им разрешили устройство ряда промышленных предприятий. Неизвестно, относилось ли это также к пивоваренным заводам. Впрочем, Гаага очень мало думала об этом, и с 1574 г. здесь уже имелась пивоварня. С протестами против этого выступил соседний Делфт, который всегда относился очень ревниво к своим привилегиям на право пивоварения. В конце концов в 1612 г. оба города заключили соглашение, по которому Гааге разрешалось в течение 30 лет иметь один пивоваренный завод с двумя котлами. Однако Гаага продолжала устраивать новые заводы. В 1687 г. их было уже 3. Это все время вызывало протесты и приводило к новым соглашениям с соседними городами.

В общем необходимо отметить, что, начиная с середины XVII в., голландская пивоваренная промышленность вела длительную борьбу за свое экономическое существование. Не подлежит сомнению, что многочисленные злоупотребления вредили этой промышленности, в частности надо указать на злоупотребления с бочками. Однако причины общего упадка пивоварения коренились более в экономических условиях, во все более увеличивавшемся потреблении кофе и чая (этого нельзя объяснить одним лишь положением в пивоваренной промышленности), далее, в сокращении экспорта, в высоких ценах на сырье. В количественном отношении упадок не подлежал никакому сомнению. В 1748 г. провинция Голландия еще насчитывала больше 100 пивоваренных заводов примерно с 1200 постоянными рабочими; в 1773 г. — еще 70 с 1000 рабочих, в 1786 г. — лишь 57 заводов, в том числе Дордрехт — 6, Гарлем —3, Делфт — 4, Лейден — 3, Амстердам — 12, Гауда — 3, Роттердам — 9, Горинхем — 4. В Схонховене, Алкмаре, Энкхёизене, Гааге — по 2, в Схидаме, Брилле, Хорне, Медемблике, Пурмеракде — по 1., [139]Согласно Metelerkamp, I, 96 и сл., Гауда в 1518 г. имела 159 пивоварен, в 1588 — 126, в 1803 — 3. Конечно, лучшим показателем упадка служит численность рабочих, а не число заводов. Однако уменьшение последнего не оставляет никаких сомнений в, упадке этой промышленности,
Еще в 1769 г. Генеральные штаты издали закон об общем запрещении ввоза иноземного пива. В конце века сделаны были новые попытки задержать упадок этой промышленности посредством обязательного для пивоваров соглашения о повышении цен. Это соглашение мыслилось как частное соглашение между самими пивоварами, без всякого вмешательства властей. Попытка эта не удалась из-за сопротивления гаагских торговцев пивом, от которых зависела продажа в городе, а также из-за нежелания крупнейшего пивовара Гааги ван Гуй. Лишь несколько городов заключили такие соглашения, причем торговцам пивом предоставлена была скидка в 15%. Население волновалось, так как продовольственные продукты все дорожали. Одновременно стал также вопрос об оплате пива наличными, что при печальном положении промышленности было особенно важно. Амстердам незамедлительно ввел оплату наличными, за ним последовали другие города, как Роттердам. В Роттердаме лишь городским учреждениям, адмиралтействам, Ост- и Вест-Индской компаниям продолжали отпускать пиво в кредит.

В противоположность пивоварению, которое в качестве городской промышленности в течение XVII и XVIII вв. медленно, но беспрерывно приходило в упадок, большого развития и расцвета достигло в это время винокурение. В начале XVII в. оно составляло в различных голландских городах второстепенную отрасль. Вместо первоначально потреблявшегося сырья (виноградный росток, испорченное вино, пиво, разные плоды, изюм и т. д.) стали потреблять главным» образом зерно, и хлебное винокурение стало важнейшей отраслью этой промышленности. Центром ее стал Схидам.

Город этот в течение столетий не имел винокуренных заводов и в XIV в. занимался судоходством по Балтийскому морю. В XVI в. он превосходил Делфсхавен размерами своего судоходства по Балтийскому морю и занял видное место в рыболовстве. Схидамских моряков можно было встретить повсюду. Однако город этот не участвовал в каких-либо крупных компаниях. Население его славилось своим чрезвычайным упорством. Сельдяной промысел города пришел в упадок, но начиная с 1630 г. большое развитие получило винокурение.

Эта промышленность стала развиваться также и в других городах. Так, в Амстердаме уже в 1557 г., возможно даже до 1500 г., существовала винокурня; в 1663 г. насчитывалось здесь уже свыше 400 водочных заводов, Это развитие стимулировалось движением,, направленным против ввоза французской водки и за высокое обложение иностранной хлебной водки. В 1670 г. штаты Голландии запретили заграничную водку. В 1673 г. эта мера была еще более усилена изданным Генеральными штатами запрещением ввоза и продажи французской водки. О значении этого запрещения можно судить по тому, что в одном только Амстердаме в 1663 г. потребили около 3 тыс. бочек французской водки. В Амстердаме все эти запрещения считали весьма убыточными. Купцы более интересовались торговлей, чем промышленностью города. Поэтому в 1673 г. они изъявили готовность взять на себя выдачу ежемесячной субсидии императору в размере 45 тыс. рейхсталеров при условии передачи им исключительного права ввоза вина и водки в Голландию. Это предложение при тогдашних обстоятельствах пришлось отклонить, так как помимо экономических соображений против такой ввозной монополии запрещение являлось хорошим оружием в тяжелой борьбе, которая велась тогда с Францией.

Когда в 1690 г. в Схидаме образовалась гильдия винокуров, то это не означало создания какой-то узкой цеховой организации. Новая промышленность продолжала встречать всяческую поддержку; для нее устраивали мельницы; город готов был всем помочь ей.

Трудно, в сущности, объяснить, почему именно Схидам сделался центром этой промышленности в то время, как все сырье для нее приходилось привозить извне. Этому благоприятствовала, по-видимому, низкая заработная плата. К тому же для устройства винокурни требовался небольшой капитал, мало профессиональных знаний, так что даже отдельные кустари могли взяться за такое дело. Благоприятствовала также этому абсолютная свобода, которой пользовалась эта промышленность, и невысокое вначале налогообложение ее продукции. Лишь в последующее время налоги стали более обременительными. Обложение водки производилось при покупке ее кабатчиками и розничниками. Производство и торговля были свободны, вывозная пошлина незначительна (в 1725 г. — 11/2 гульд. за оксгофт, содержавший примерно 21/8 гектолитра). Кроме того, для этой промышленности открылись очень хорошие экспортные возможности: уже в конце XVII в. усилился экспорт в Германию, Англию, прибалтийские страны, Ост- и Вест-Индию, а впоследствии еще и в Северную Америку.

Когда в Схидаме началось винокурение, правительство постановило, чтобы перерабатывались лишь рожь и солодовая мука. В 1698 г. пришлось принять меры против использования гречневой муки. Потом начали злоупотреблять, потребляя для винокурения изюм, сливу и другие плоды. В 1759 г. винокуры стали добиваться монополии на производство арака из черешни. Солод для винокурения поступал преимущественно из Англии. Когда, во время последней войны с Англией, солодовники Голландии стали добиваться запрета ввоза английского солода, то винокуры выступили с протестом против этого: они опасались, что этот шаг вызовет со стороны Англии запрещение ввоза можжевеловой и солодовой водки, между тем как английский солод все же будет ввозиться через Остенде. В 1782 г. схидамские солодовники требовали отмены ввозной пошлины на заграничный ячмень и, наоборот, повышения пошлин на заграничный солод. Однако это требование было отклонено, чем ясно было подчеркнуто, что интересы винокуров для города важнее.

Вывоз схидамской водки шел преимущественно через Роттердам и Амстердам. Непосредственный вывоз из Схидама до 1795 г. был незначительным. Роттердам вел уже в XVII в. оживленную торговлю схидамской хлебной водкой. Для облегчения торговли в Схидаме в 1718 г. была создана постоянно действующая водочная биржа. Стали заключаться типовые контракты и устанавливаться твердые цены. Контракты вносились в биржевые книги для контроля за их точным выполнением. Город поддерживал эти меры. Для таких сделок был создан даже постоянный маклерский аппарат. Число винокуров все возрастало: в 1695 г. их было 30, в 1710 г. — 68, в 1711 г. — 85.

Долгое время промышленность эта концентрировалась преимущественно в провинции Голландии; помимо Схидама, она была представлена также в Роттердаме, где в середине XVII в. было примерно 50 винокуренных заводов, в Амстердаме, Делфте и Веспе. В 1778 г. утрехтские винокуры возбудили ходатайство о свободном транзите своей продукции за границу через Голландскую провинцию. Тогда именно проявился провинциальный эгоизм голландцев: во главе с винокурами Схидама винокуры Делфта, Роттердама, Веспе выступили против этой просьбы; однако штаты Голландии проявили больше государственного понимания и дали свое разрешение.

Другим конкурентом выступил Дюнкерк. Для борьбы с ним в 1777 г. голландские винокуры решили устроить винокуренный завод в самом Дюнкерке, и не только там, но также и в Ньивпорте и Льеже. Заводы, видимо, были действительно устроены еще до 1784 г..

Далее, много неприятностей причиняло голландским винокурам винокурение Брабанта и Фландрии, где налоговое обложение было более низким. Поэтому в 1792 г. они выступили против предполагавшегося повышения обложения английского угля.

Рано также стали проектировать ограничение производства вследствие дороговизны зерна. Для этой цели в 1771 г. назначили инспекторов, которые должны были контролировать размеры продукции. Винокурение было ограничено определенными днями и количеством зерна. Иногда совершенно запрещалось потребление зерна. Для схидамского винокурения, которое больше страдало от перепроизводства, такие временные приостановки работы не причиняли большого вреда. В 1787 г. много винокуров возбудило даже ходатайство о том, чтобы курение производилось не чаще, чем два раза в день.

Из побочных продуктов важнейшим были дрожжи. Дрожжи от винокурения постепенно вытеснили даже пивные дрожжи, во всяком случае сильно конкурировали с последними. Винокурение оказало также большое влияние на свиноводство; последнее так сильно развилось в Схидаме, что временно пришлось даже сократить поголовье свиней с 30 до 20 штук на каждый котел винокуренного завода с тем чтобы предотвратить превращение всего города в свинарник. Ценные помои, удаление которых доставляло много забот, стали впоследствии вывозить для удобрения полей.

Для фиска винокурение являлось очень важным источником доходов. Налоги в абсолютном выражении были довольно высоки. Оки в первую очередь ложились на сырье (рожь, солод, торф, уголь). Затем следовали налоги на сухие дрожжи, сборы в пользу бедных, налог с крана и т. д. Акциз многократно повышался. В 1636 г. сбор за помол («Gemal») был увеличен на 1/3, а в 1671 г. снова удвоен. Старания Схидама в 1680 г. воспрепятствовать введению налога за помол для винокуров оказались безуспешными. Очень высокое по сравнению с другими городами, как Веспе, городское обложение заставило в 1738 г. схидамских винокуров подать жалобу. Так как налог определялся крепостью водки, то за этим был установлен контроль. В общем потребление водки внутри страны увеличилось. В конце XVII в. водка стала потребляться также на военных кораблях, где до того преобладало потребление пива. Остается сомнительным, в какой степени потребление можжевеловой водки, составлявшее в среднем 450 тыс. анкеров в год, было полезно для здоровья населения.

Сахарная промышленность в Нидерландах могла, разумеется, возникнуть лишь тогда, когда в страну в большом количестве стал ввозиться колониальный сахар. Уже в середине XVI в. сахар стал фигурировать в амстердамской торговле. В конце века, когда начались рейсы в испанско-португальские колонии, в Амстердаме развился также сахарный рынок: на рынок этот стал поступать бразильский и Канарский сахар, а вскоре и сахар из Сан-Доминго и Сан-Томе. Правда, вначале сахар этот привозился в Амстердам не прямо, а через Лиссабон, Кадикс, даже через Руан и Лондон. Руан — один из первых французских городов, где возникли рафинадные заводы. Последние стали быстро развиваться и в Амстердаме. В 1605 г. здесь было 3 завода, в 1661 г. — уже 60. Середина XVII в. была периодом самого большого расцвета сахарной промышленности в Амстердаме. Она получила большое значение для судоходства, так как значительная часть Европы снабжалась сахаром из Амстердама. С конца XVI в. сахароварение возникло также в Роттердаме — вначале в соединении с торговлей колониальными товарами, но скоро стало самостоятельной отраслью. С середины XVII в. начала сказываться иностранная конкуренция. Вообще говоря, она существовала уже прежде. В Гамбурге уже с конца XVI в. существовали сахарорафинадные заводы, которые получали сырье большей частью из Испании и Португалии. Гамбург, после того как переселившиеся в город голландцы развили там сахарную промышленность, стал постепенно сильнейшим конкурентом Амстердама.

Особенно повредила сахарной промышленности Амстердама протекционистская торговая политика Кольбера в отношении французской сахарной промышленности. К тому же конкурентами выступили Брабант и Фландрия, с 1669 г. облагавшие высокими пошлинами привозившийся туда сахар и патоку. Ввозные пошлины на импортную патоку, установленные в 1668 г. Яном де Виттом в ответ на французскую политику в сахарной торговле, мало помогли делу. Мир в Неймегене в 1678 г. принес некоторое облегчение, поскольку по вновь вошедшему в силу французскому тарифу от 1664 г. пошлина на сахар была снижена с 221/2 ливров до 15 ливров за 100 фунтов. Тем более стала сказываться конкуренция Гамбурга. Далее, усилился ввоз рафинада из Вест-Индии. Все это побудило, наконец, удовлетворить многократные ходатайства об усиленном обложении заграничного сахара или более низком обложении отечественного, и 4 марта 1687 г. Генеральные штаты постановили снизить вывозные пошлины на рафинад на 2/3. Амстердамская торговля сахаром стала, однако, развиваться лишь после Утрехтского мира. Число рафинадных заводов, которое к концу XVII в. пало до 20, к 1762 г. увеличилось до 95. Лишь после 1748 г. вновь стало сказываться влияние усиливавшейся конкуренции. Тогда амстердамские сахарозаводчики стали вновь добиваться поддержки. Они жаловались на то, что некоторые провинции не повысили ввозных пошлин на иностранную патоку и разрешают свободный ее привоз, что причиняет ущерб амстердамской промышленности. Наконец, 11 апреля 1750 г. штаты Голландии постановили, что сахарозаводчики должны уплачивать налога с угля не больше, чем пивовары, винокуры и красильщики. Генеральные штаты, со своей стороны, усилили наблюдение за точным выполнением постановлений о ввозе патоки и рафинада. С этого времени началась систематическая поддержка сахарных заводов путем снижения ввозных пошлин на сахарный песок и вывозных — на рафинад, а также путем повышения ввозных пошлин на рафинад и вывозных — на песок. Но тут столкнулись интересы рафинадных заводчиков с интересами многочисленных купцов. Власти стали на сторону сахарозаводчиков, поскольку дело шло о защите очень важной, имевшей более широкое значение, промышленности и поскольку, с учетом добычи сахара из сахарного тростника, возделываемого на Яве и в Гвиане (Суринаме), с ней были связаны также колониальные интересы страны. Поэтому на жалобы адмиралтейских коллегий, что в результате этих мероприятий их доходы снизились, власти не обратили никакого внимания.

Генеральные штаты пошли еще дальше в этом отношении, отменив 16 октября 1751 г. все вывозные сборы с рафинада и с патоки, производимых в стране. Лишь из внимания к финансам адмиралтейств не решались сделать ввоз сахара-сырца совершенно свободным. Между заводчиками и купцами в этом вопросе не было, однако, согласия. В то время как сахарозаводчики и торговцы были едины в отношении к гамбургской конкуренции и необходимости путем полной отмены ввозных пошлин превратить Амстердам в большой рынок сахарного песка, они расходились в вопросе об отмене вывозных пошлин. Торговцы отстаивали отмену пошлин, заводчики были против этого. Торговля и промышленность оказались в двух враждебных лагерях. О дальнейшем снижении обложения не могло быть и речи, так как против этого были фискальные соображения и, кроме того, адмиралтейства крайне нуждались в деньгах для строительства флота. Новая конкуренция возникла с устройством рафинадного завода на голландском острове Сант-Эстатиус. В 1756 г. заводу разрешили производство рафинада, но лишь из сахара местного происхождения. Годы Семилетней войны оказались благоприятными для амстердамской сахарной промышленности, так как подвоз сахара из Франции встречал большие затруднения, между тем как амстердамские и гамбургские корабли под нейтральными флагами свободно отправлялись во французские вест-индские колонии, оккупированные англичанами. После заключения мира протекционистские тенденции снова повсеместно усилились, и в то же время увеличилось число сахарных заводов за границей, в особенности в Прибалтике.

В 1751 г., предварительно на два года, был разрешен свободный вывоз caxapa-рафинада, произведенного внутри страны. Это, однако, привело к различным злоупотреблениям: рафинадники делали свои заявки «in bianco» и стали беспошлинно вывозить рафинад, произведенный не внутри страны, а за границей. Это имело своим результатом разорение многих рафинадных заводов в Роттердаме, Мидделбурге, Гауде и т. д. Торговцы утверждали, однако, что дело обстоит иначе: по их мнению, снижение вывозных пошлин с рафинада вызвало усиленный привоз сахара-сырца; таким образом расширился рынок сырья для местной сахарной промышленности; вывозные пошлины вызывали повышение цен сахарного песка, что было вредно для рафинадных сахарозаводчиков. Торговцы утверждали далее, что именно высокие вывозные пошлины на сахар-сырец должны были привести в конце концов сахарную промышленность и торговлю сахаром к упадку.

Установленный 2 сентября 1771 г. Генеральными штатами тариф лишь частично удовлетворил желания рафинадозаводчиков. Вывозная пошлина на сахар-сырец осталась, но вместе с тем осталась в cиле и проведенная отмена вывозных пошлин на рафинад местного производства. Дальнейшая уступка заводчикам рафинада заключалась в том, что в 1776 г. штаты Голландии предоставили им на два года премию в 4 гульд. за каждую тысячу фунтов ввезенного сахарного песка. Но в 1781 г. эта премия была отменена. Это покровительство в отношении голландских сахарозаводчиков вызвало жалобы со стороны сахарозаводчиков других провинций; утрехтские заводчики справедливо указывали на то, что выдача премии стоит в противоречии со ст. 18 Унии, исключавшей подобное покровительство.

В особенно критическом положении оказались амстердамские заводчики рафинада во время войны северо-американских колоний за независимость, когда сахар из занятых англичанами французских вест-индских колоний стал поступать в Англию в таком количестве, что английские сахарозаводчики стали продавать сахар по всей Европе по столь низким ценам, что свели на-нет голландскую конкуренцию. Вывоз на Восток и вся вообще восточная торговля сильно пострадали, так как они зависели от торговли сахаром с этими областями. Штаты Голландии объявили тогда премию в 15 гульд. за каждую тысячу фунтов ввезенного сахарного песка. Уже спустя год после этого выданные премии превысили 1,5 млн. гульд., причем Дордрехт получил 125 957 гульд., Амстердам — 1 232 069, Роттердам — 221 624 гульд. В среднем, таким образом, каждый из 108 амстердамских рафинадных заводов получил 11 400 гульд. Но премии не вызвали снижения цен на сахар и не привели к расширению сбыта за счет более дешевой продажи сахара на внешнем рынке. Имевшее же место некоторое увеличение сбыта сахара в Европе объяснялось мероприятиями Франции против английского влияния в вест-индских колониях. Поэтому спустя год выдача премии вновь была отменена. В течение ближайших за тем лет цены на сахарный песок сильно повысились. В 1795 г. они были более чем в два, раза выше, чем в 1776 г. Стали вывозить сахарный песок из Батавии, но ее производительность была еще невелика.

В историко-экономическом отношении внутреннее развитие голландской сахарной промышленности дает много интересного. На нее, как и на многочисленные другие отрасли промышленности, давил целый ряд мелких, в целом, казалось бы, незначительных, однако очень ощутительных поборов городского или торгового характера. Сюда надо отнести сбор с ласта и торговый сбор (veilgeld), взимавшиеся с судоходства, далее — налоги, идущие еще от графских времен, такие как весовой и маклерский. До установления акциза на сахар, т. е. до обложения внутреннего потребления, в XVII и XVIII вв. дело не дошло. Проекты установления акциза, выдвигавшиеся в 1627–1641 гг. потерпели неудачу из-за сопротивления Амстердама. Также провалилось сделанное в 1640 г. предложение о взимании пошлины в размере 5% со стоимости импортируемого сахарного песка. Лишь патока, к большому недовольству несостоятельного населения, для которого она составляла предмет питания, была в течение короткого времени, с 1671 по 1679 г., обложена налогом. Взимание этого налога встретило большие затруднения. Фрисландия соглашалась на этот налог при условии одновременного обложения иностранного масла в размере 25 фламандских фунтов за бочку, а также соответственного обложения сыра и других жиров. Лишь после принятия в 1671 г. предложения об обложении масла и сыра в размере 25% стоимости удалось также обложить налогом и патоку. Однако в 1673 г. Гронинген (город и провинция) заявил, что прекращает взимание этой пошлины до тех пор, пока будет практиковаться беспошлинный ввоз масла, сыра и сала в Голландию и Зеландию. В 1679 г., после длительной борьбы, Генеральные штаты отменили пошлину на патоку.

Своей сахарной промышленности Амстердам не предоставил каких-либо привилегий. Дордрехт, в котором до 1686 г., по-видимому, не было сахарных заводов, наоборот, оказывал покровительство иммигрантам-сахароварам. Мидделбург также еще в 1627 г. пошел навстречу одному переселившемуся из Руана сахарозаводчику, а впоследствии еще и другим. В Мидделбурге в 1752 г. было два больших рафинадных завода, которые закрылись в 1770 г..

Вполне понятно, что экономический интерес к колониям часто совпадал с интересами отечественной сахарной промышленности. Сахарные плантации, заложенные с 1637 г. на Яве, снабжали в середине того же столетия голландский рынок частью необходимого сырья; это снабжение прекращалось, когда увеличивался привоз из вест-индских колоний. Лишь в начале XVIII в. производство сахара в Ост-Индии увеличилось; однако этот сахар был плохого качества, что, возможно, объяснялось злоупотреблениями чиновников. К тому же он очень плохо приспособлялся к колебаниям цен и спросу со стороны амстердамского рынка, тем более, что на этот рынок оказывал сильное влияние подвоз сахара из Вест-Индии. Так как кофе оказался весьма прибыльным экспортным продуктом, то он стал вытеснять культуру сахара в Ост-Индии. Однако в Голландию все еще импортировалось много яванского сахара. Потребители в разных странах Азии в значительной степени также снабжались сахаром с Явы. Со второй половины XVIII в. сахар, благодаря повышению цен, снова занял видное место в экспорте Ост-Индской компании; часто, однако, вследствие недостатка в тоннаже, подвоз сахара оказывался недостаточным.

Из других голландских владений, помимо Бразилии, сахарная промышленность которой после изгнания голландцев переместилась в Вест-Индию, главными поставщиками сахара для метрополии сделались в XVII в. Сант-Эстатиус, Суринам, Эссекебо, Демерара, Бербис. Несмотря на тяжелые социальные условия и восстания негров-рабов, Суринам, благодаря своему сахарному производству, оказался наиболее прибыльной американской колонией Нидерландов. Амстердам издавна состоял участником этой суринамской промышленности и был заинтересован в эксплоатации этой колонии; поэтому он снабжал ее большими средствами. Своими субсидиями он достиг того, что не только голландские владения, но также и датские вест-индские острова отправляли свою продукцию в Амстердам. Эссекебо, где преобладало влияние Зеландии, с 1661 г. также поставлял метрополии много сахару. В XVIII в. в Бербис развилось производство сахара, в котором Амстердам в финансовом отношении оказался весьма сильно заинтересованным; предприятия работали там не без успеха. Все же в этих колониях ощущался недостаток рабов; и, кроме того, они страдали от плохого управления. Продукция их много уступала продукции французских колоний. В то время как в 1788 г. все французские колонии производили 188 350 тыс. фунтов сахара, а английские в 1781–1785 гг. в среднем — 158 млн. фунтов в год, продукция голландских колоний составила всего 18 млн. фунт.

Большие перемены происходили в солеваренной промышленности. Соль всегда являлась важным продуктом в нидерландском импорте; она поступала из Испании, Португалии, Франции, а затем переотправлялась из Нидерландов вверх по Рейну или в Балтийское море. Уже очень рано стали добиваться замены импортной соли солью, полученной путем рафинирования из морской воды. Так, в Роттердаме, Эдаме и Дордрехте возникло несколько солеварен. Впоследствии от получения такой соли пришлось отказаться, так как для засолки сельдей испанская и французская соль оказалась более пригодной. Начали было ввозить грубую каменную и морскую соль, которую растворяли в морской или пресной воде и полученный рассол выпаривали затем в открытых противнях. Эту соль также начали экспортировать за границу и энергично выступали против мероприятий, которые могли бы вредить этому экспорту, например против объявленной в 1649 г. майнцским курфюрстом соляной монополии. Впоследствии эти солеварни сократились, а с упадком торговли солью они вообще потеряли значение. Для рыбной промышленности большей частью потребляли португальскую и испанскую соль, которая не рафинировалась, а отправлялась покупателям в виде грубой соли. Рафинированная же соль, напротив, стала главным образом предметом торговли. Импорт грубой соли, преимущественно из Германии, был весьма значителен.

В середине XVII в. в Нидерландах развилась табачная промышленность. Импортированный табак, поступавший в первую очередь из Бразилии, а впоследствии также из Вест-Индии и Северной Америки (штаты Кентукки, Вирджиния), требовал предварительной обработки до потребления его в виде курительного, нюхательного или жевательного табака. В середине столетия в Нидерландах началась оживленная торговля северо-американским табаком. Табак получали непосредственно из Мериленда и Вирджинии. Складочный пункт вирджинского табака переместился из Англии в Мидделбург, Флиссенген и Роттердам. Но когда англичане вытеснили голландцев из их колонии Новые Нидерланды, то и торговля табаком вновь перешла в руки англичан. В Нидерландах, однако, удерживалось значительное табачное производство. Кроме того, Нидерланды сами разводили табак; он, правда, не был пригоден для курения, во всяком случае при более высоких требованиях, но тем не менее вывозился в значительных количествах. В результате развитой торговли табаком и большого потребления внутри страны табачная промышленность сильно развилась. Вся Рейнская область, поскольку она не потребляла пфальцский табак, получала голландский и заокеанский табак из Амстердама. Кельнские фабрики нюхательного табака были устроены по образцу голландских. Гамбургские табачные фабриканты получали сырье большей частью из Голландии. Лишь в XVIII в. варинасский табак, который до того постоянно поставлял Амстердам, стал ввозиться в Гамбург непосредственно из испанских колоний. Бременские фирмы устроили тогда филиалы в Амстердаме для того, чтобы вывозить оттуда канастерский и другие популярные сорта табака. После Семилетней войны табачная промышленность стала падать. Как в табачной промышленности, так и в торговле табаком главными центрами на континенте стали Гамбург и Бремен.

Важное значение имела бумажная промышленность. В конце XVI в. голдандеры имелись около Дордрехта, а в начале XVII в. бумага производилась в Велюве. Значительный подъем этой промышленности начался после того, как в 1672 г. много бумажных фабрикантов бежало из Гелдерланда в Северную Голландию, именно — в Зандейк, где было устроено несколько фабрик серой и белой бумаги. Бумажные фабрики возникли также в Лейдене, Гауде и Гронингене. В середине XVIII в. в бумажной промышленности на Зане было занято до 130 человек, большей частью женщин. Вывоз голландской бумаги был временами довольно оживленным. Во второй половине столетия бумажная промышленность сильно сократилась в результате французской и бельгийской конкуренции, которая еще более обострилась в связи с изданным этими странами запрещением вывоза тряпья. В бумажной промышленности также сказывался консерватизм, приверженность к усвоенным производственным методам, типичные для нидерландской промышленности вообще; все это задерживало ее развитие.

Следует еще остановиться на некоторых не столь обширных, но порой экономически очень важных отраслях промышленности.

Специфически голландской отраслью промышленности являлась фаянсовая. Центром ее был Делфт. Возникнув в конце XVII в., она достигла высокого развития в XVIII в. и превзошла даже французскую фаянсовую промышленность. Она работала главным образом на экспорт. В Гааге пытались создать также фарфоровую промышленность. Работавшая с 1776 по 1790 г. фарфоровая фабрика давала хорошую продукцию. Ост-Индская компания уже в XVII в. энергично импортировала китайский фарфор. В XVIII в. фарфор служил корабельным балластом при перевозках чая в Европу Ост-Индской компанией. В конце столетия делфтская промышленность пришла в упадок в результате конкуренции со стороны английских фаянсовых изделий, хотя последние были обложены высокой пошлиной. В 1809 г. в Делфте было всего 6 фабрик старого типа с 24–30 рабочими на каждой. В Роттердаме производились также цветные изразцы и частично фаянс. Для изготовления потребляли землю и глину из Дорника и Делфта.

Одно время значение получило производство трубок. Когда с начала XVII в. в Нидерландах распространилось курение табака, то в первое время пользовались каменными трубками. Затем стали ввозиться глиняные трубки из Англии. Английские трубочные мастера, употреблявшие английскую или кельнскую глину, поселились в 1620–1630 гг. в Роттердаме. В 1627 г. Генеральные штаты предоставили Франхойсу Иоришу привилегию сроком на восемь лет на право монопольной продажи глиняных трубок. Затем производство это в большом масштабе началось в городе Гауда: половина Европы снабжалась продукцией этого города. В 1751 г. в Гауде было 374 трубочных мастера. Но в конце XVIII в. промышленность эта пришла в упадок из-за большой конкуренции со стороны заграницы, в особенности Пруссии и Англии.

Следует упомянуть еще о производстве кирпича. При полном отсутствии естественного камня и при свойствах почвы большей части страны, которые делали необходимым мощение даже сельских дорог, приходилось заботиться о создании промышленности искусственного камня. В Голландии поэтому важным промыслом стало производство кирпича, который служил не только для строительства домов, но и для мощения дорог. Важнейшим производственным процессом в этой промышленности являлось составление правильной смеси из речной глины и песка. Имеются сведения, что около 1661 г. в Рейнланде (Rhijnland) существовало по меньшей мере 39 кирпичных заводов, которые в 1633 г. образовали здесь картель, просуществовавшую много лет и точнейшим образом регулировавшую производство. Три печи производили тогда около 1 900 тыс. кирпичей в год, т. е. каждая печь давала, в круглых цифрах, 620 тыс. кирпичей.

Наконец, надо еще упомянуть о мыловаренной промышленности, к которой тесно примыкала маслобойная промышленность и торговля растительным маслом. В Амстердаме производство технического масла для мыла велось издавна. Качество амстердамского мыла регулировалось предписаниями властей. Хотя производство масла и мыла было свободно, тем не менее Амстердам выступал против импорта плохого масла, которое могло вредить фабрикации мыла, строго запретив в 1618 г. его ввоз. В 1621 г. было также запрещено смешивать масло с ворванью, что являлось свидетельством расширившегося потребления ворвани, доставлявшейся китобойным промыслом. В Гарлеме в XVII в. было 4 мыловаренных завода. Значительна была также торговля содой — основным материалом для мыла.

В Амстердаме мыловарение нередко было связано с крупной оптовой торговлей. Спигель (умер в 1667 г.) и Панкрас (умер в 1649 г.) были мыловарами и директорами Ост-Индской компании. Ян Марселис (1707–1745) был мыловаром, Ян Дюэйн (1525–1589) — мыловаром и торговцем маслами. Все эти лица были членами городского совета (Vroedschap), что служит свидетельством большого значения этой промышленности. Она была довольно значительна еще в XIX в.; в 1829 г. в Зандаме было 120 маслобойных заводов.

Вновь приходится подчеркнуть ТО' большое влияние, которое имела иммиграция иностранцев на некоторые отрасли голландской промышленности. Не лишне поэтому сделать общий краткий обзор этой иммиграции, так как она занимает особое место в экономической истории Голландии и придала нидерландской экономической жизни своеобразный характер. В массовой иммиграции можно выделить два периода: первый — с конца 70-х годов XVI в., когда шло переселение из южных провинций в Северные Нидерланды; второй — примерно 100 лет спустя, когда происходила иммиграция гугенотов из Франции после отмены Нантского эдикта. Между этими двумя периодами имел место ряд отдельных переселений.

Иммиграция XVI в., имевшая место в результате испанского террора, а затем в результате испанского завоевания Антверпена, охватывала в основном средние и более зажиточные слои. Иммигранты рекрутировались преимущественно из торговых и промышленных кругов. Эта иммиграция направлялась главным образом в западные и северные провинции: в Зеландию и Голландию, расположение которых обеспечивало беженцам большую безопасность. Вряд ли какой-либо город в этих провинциях остался не затронутым этой иммиграцией. Беженцы повсюду стали внедрять свои ремесленные и промышленные знания и опыт и принесли сюда много нового из высокоразвитой брабантской и фламандской экономической жизни. Много спорили о размерах и влиянии этой иммиграции. Размеры ее часто сильно преувеличивались; одни определяли ее в 300 тыс., другие — в 125 тыс. Если учесть, что еще в 1623 г. население Северных Нидерландов составляло всего 1,5 млн. чел., что Лейден, в котором число иммигрантов было особенно значительным, имел около 1620 г. всего 45 тыс. жителей, то приведенные выше цифры придется, конечно, признать слишком высокими. Неправильно также утверждение, что в 1581 г. 26% всего северо-нидерландского населения состояло из южно-нидерландских переселенцев. Если в оценке численности переселенцев приходится придерживаться более скромных цифр, то не подлежит все же никакому сомнению, что влияние этой иммиграции было весьма значительно. Оно, в сущности, не зависело даже от численности иммигрантов. Но сила этого влияния также несколько преувеличена.

Так, несмотря на все значение, которое имела иммиграция с Юга, в колониальных предприятиях впереди все же шли северо-нидерландцы. Справедливо указывали на то, что при основании первых Ост-Индских компаний, предшествовавших созданию объединенной Ост-Индской компании, южно-нидерландские переселенцы не принимали почти никакого участия. Экспедиции же Усселинкса и Маухерона, которые оба были южно-нидерландцами, отнюдь не были образцовыми. Деятельность южно-нидерландцев меньше всего была направлена на заокеанские предприятия, а своему расцвету в XVI в. Антверпен в первую очередь был обязан не нидерландцам, а итальянцам, немцам, португальцам и евреям. В отношении торговой деятельности можно, наоборот, считать, что именно Южные Нидерланды указали Северным новые пути, хотя доказать это детально затруднительно.

В экономическом отношении Южные Нидерланды, несомненно, выделялись высоким развитием промышленной деятельности, и в этой области беженцы из Южных Нидерландов дали много ценного своим северным соседям, которых лишь частично можно причислить к их соплеменникам. Эти иммигранты ввели совершенно новые, до того в Северных Нидерландах не известные, отрасли промышленности и обогатили также старые отрасли лучшими методами работы, лучшими инструментами и пр. Это частично привело к полному перевороту в производстве, причем старые методы и старое оборудование были либо совсем отброшены, либо во всяком случае сильно модернизированы. Для некоторых видов промышленности, которые до того уже долгое время существовали в Северных Нидерландах, но которые по многим причинам успешно не развивались (стоит только указать на лейденскую суконную промышленность), иммиграция послужила основой для нового расцвета. Большая часть этих беженцев отправлялась еще дальше в чужие страны — в Англию, в особенности же в Германию, где они оказали такое же влияние на ремесло, промышленность и торговлю.

Северные Нидерланды приняли беженцев с распростертыми объятиями. Это диктовалось не только чувством человечности, не только общностью религии и национальным родством, а, без сомнения, и очень трезвыми, реальными расчетами. Там очень скоро поняли те большие выгоды, которые приносила стране иммиграция южно-нидерландцев, в большинстве своем обладавших изрядными материальными средствами. Как правило, в этих ожиданиях не обманулись, и расходы, понесенные при приеме и устройстве беженцев, полностью себя окупили. Богатые плоды, которые пожинало хозяйство Голландии от деятельности беженцев, оставили свои заметные следы во всей экономической истории этой страны. Эти иммигранты довольно быстро ассимилировались со старым населением, хотя в первое время власти многих городов относились отрицательно к принятию фламандцев и брабантцев в число полноправных граждан и ставили их в исключительное положение в качестве пришельцев. Но зато часто, например в Гарлеме, им оказывали покровительство в хозяйственном отношении. В Зютфене иммигрантам часто за гильдейские взносы в половинном размере предоставляли право горожан — бюргеров; но затем такую практику прекратили, так как она стояла в противоречии с принципами цехового строя. В Делфте в 1595 и 1596 гг. город заключил с фламандскими ткачами камвольных тканей соглашение о поселении в городе.

Если рассмотреть географическое размещение промышленности, которую беженцы развили и оживили, то бросается в глаза тот факт (это, впрочем, весьма естественно), что беженцы устраивались преимущественно в таких местах, где отрасли промышленности, которыми они занимались у себя на родине, в основном существовали уже раньше. Так, например, в Лейдене поселились преимущественно брабантские и фламандские текстильщики. Выше уже было указано о влиянии этого переселения. В Роттердам, известный своей старой текстильной промышленностью, из Южных Нидерландов переселилось много текстильщиков и красильщиков. Роттердам, как морской порт, естественно, в еще большей степени привлекал торговцев такими заокеанскими продуктами, как сахар, табак, пряности, краски. В начале XVII в. считали, что южно-нидерландский элемент в Роттердаме составлял одну пятую всего населения города. Иммигранты эти вначале считались иностранцами, и лишь постепенно -произошла полная ассимиляция их с коренным населением. Нет никаких сведений о влиянии иммиграции на развитие одной из важнейших отраслей хозяйства Роттердама — сельдяного промысла. Такое влияние, впрочем, было маловероятным, так как по своему социальному составу беженцы не имели никакого отношения к сельдяному промыслу.

Наряду с Лейденом, пожалуй, больше всего пользы от переселения в этот период извлек Амстердам. После падения Антверпена в Амстердам устремился большой поток купцов, чиновников и рабочих. Это вызвало в 1578–1600 гг. настоящий экономический переворот: сильно возрос торговый капитал, частично возникли новые отрасли промышленности или стали расцветать старые. Из второразрядного порта Амстердам превратился в центр мировой торговли. В связи с этим амстердамская промышленность, в особенности отрасли, изготовлявшие предметы роскоши, как сатин, бархат, ковровые и мебельные ткани, а также мебельная промышленность, получила с притоком беженцев новый стимул и дальнейшее развитие. Если все эти отрасли промышленности в последующие времена в той или иной степени подверглись колебаниям конъюнктуры и лишь частично сохранились до новейшего времени, то одна отрасль, основанная иммигрантами в Амстердаме, удержалась и процветает там до настоящего времени, именно шлифовка алмазов.

Один антверпенец, Питер Гос, начал в 1588 г. шлифование алмазов. В первоначальном развитии этого дела много неясного. Эта промышленность сильно развилась лишь после того, как португальцы в XVII в. открыли алмазы в Бразилии. После 1640 г. португальское правительство сдало в аренду алмазные копи Бразилии штатам Голландии, причем братья Бретшнейдер предоставили необходимые для этого средства. С этого времени промышленность эта стала быстро прогрессировать, причем большое участив в этом приняли евреи. Амстердам сделался почти монополистом в алмазогранильном деле.

Иной во многих отношениях характер носило переселение французских гугенотов в XVII в. В соответствии с этим иное оказали они и влияние на промышленность по сравнению с влиянием иммигрантов в XVI в. Эмиграция из Франции в небольших размерах началась уже в царствование Людовика XIII. Но другой характер она приняла при его наследнике, в экономических и политических мероприятиях которого с 60-х годов XVII столетия самым недвусмысленным образом сказалась его враждебность Нидерландской республике. Усилившиеся до отмены Нантского эдикта притеснения французских гугенотов вызвали еще до войны 1672 г. бегство многих из них в Нидерланды. Вначале среди беженцев преобладали дворяне, которые стремились определиться на службу в нидерландской армии. Последующая эмиграция французов охватила уже все сословия. В Нидерландах приветствовали эту новую иммиграцию, так как научились ее высоко ценить. С начавшимся в XVII в. расцветом промышленности усилился также интерес к иммиграции. Поэтому, когда был опубликован французский эдикт от 17 июня 1681 г., разрешавший детям протестантов, начиная с 7 лет, принимать католичество, штаты Голландии уже 25 сентября обнародовали плакат, в котором они обещали освободить поселившихся в стране реформатов на 12 лет от всех налогов и сборов. Своими постановлениями от 23 сентября и 7 октября 1681 г. Амстердам обещал предоставить таким иммигрантам права граждан. Важнейшей из всех этих льгот было освобождение от подчинения гильдейскому праву.

Отмена в 1685 г. Нантского эдикта вызвала настоящее переселение народов; Нидерланды, как 100 лет тому назад, стали ближайшим прибежищем для гонимых; часть их направлялась в Германию.

Как и в прошлом, больше всего пользы извлекла для себя из этой эмиграции промышленность, получившая новые стимулы к расширению и развитию. Французская промышленность в последние десятилетия, в особенности благодаря экономической политике Кольбера, достигла большого расцвета. Нидерландская промышленность лишь с трудом могла с ней конкурировать, и ей было чему от французской промышленности поучиться. Переселение гугенотов облегчало оживленные торговые связи между обеими странами, существовавшие всегда, несмотря на все те препятствия, которые французская торговая политика с давних пор ставила сношениям с Нидерландами. В один только Амстердам в 1681–1684 гг., еще до отмены Нантского эдикта, прибыло больше 2 тыс. гугенотов. Беженцы поселились также в Утрехте, Роттердаме, Дордрехте, Гертогенбосе, Гарлеме, Гронингене. Так как республика жила в мирных условиях, то иммиграция не ограничивалась теперь одними лишь западными провинциями, как 100 лет тому назад, когда положение в стране было непрочным. Теперь беженцы расселились по всей стране. 17 сентября 1688 г. штаты Голландии еще более расширили льготы, предоставленные иммигрантам в 1681 г. Отдельные города также объявили о предоставлении аналогичных льгот. Так, Гарлем 11 января 1687 г. обещал иммигрантам освобождение от городских акцизов на 3 года, что тотчас вызвало заметный приток беженцев.

Иммиграция в Нидерланды оказала влияние на самые разнообразные виды промышленности; вряд ли какая-либо отрасль промышленности осталась совершенно незатронутой ею. По сравнению с первой иммиграцией, за 100 лет до этого, влияние иммиграции XVII в. оказалось более многосторонним. Это соответствовало изменившимся с того времени экономическим условиям вообще, а также высокому развитию французской промышленности. Среди амстердамских иммигрантов наряду со специалистами в разных отраслях текстильной промышленности были многочисленные шляпники, рабочие шелковой промышленности, тесемщики, мыловары, позументщики, портные, перчаточники, парикмахеры, металлисты и оловянщики, бондари, литейщики, часовщики и игольщики, пуговичники, гребенщики, столяры, булочники, кожевники и ювелиры, свечники и вуальщики, аптекари и дубильщики и т. д.

Большое значение имело также переселение отдельных крупных предпринимателей, представителей специальных видов промышленности. Им всячески шли навстречу; городские власти особенно интересовались новыми видами промышленности. Гугенот Пьер Бай стал получать с 1682 г. очень значительные субсидии, но под тем непременным условием, что он устроит исключительно такие мануфактуры, каких до того не было в городе. В Амстердаме особенно покровительствовали представителям текстильной и шелковой промышленности; покровительство оказывали также ювелирным мастерским, шелковым мануфактурам, т. е. преимущественно промышленности предметов роскоши. В Амстердаме и Роттердаме стало процветать шляпное дело, так как в связи с иммиграцией шляпников штаты Голландии отменили налоги на вывоз шляп и, наоборот, повысили ввозные пошлины на шляпы. Важное значение иммиграция имела также для развития бумажной промышленности. Многие французские фабриканты бумаги, возобновили свое высокоразвитое производство в Нидерландах, так что голландская бумажная промышленность скоро затмила собою французскую.

Больше всего выгод извлек из этой иммиграции Гарлем. Здесь уже в 1666 г. возникла фабрика зеркал, в 1679 г. — стеклодувный завод, затем суконные, шелкоткацкие (тафтовые), чулочные, шапочные, потом тюлевые, нитяные и прядильные фабрики. Город быстро расцвел. В Дордрехте началось оживление в ювелирном деле, в суконной и нитяной промышленности. В Зандаме между 1680 и 1690 гг. возникли красильни и фабрики нюхательного табака. В Гауде в 1692 г. совет города стал выдавать суконщикам премии, которые в 1695 г. были даже увеличены. В Мидделбурге за период 1685–1698 гг. 227 французских беженцев получили право бюргеров; в том числе: 8 портных, 15 ткачей, 9 чесальщиков шерсти, 10 сапожников, 3 шляпника и т. д.. Иммиграция способствовала также большому развитию книжной торговли и типографского дела. Французские законы о цензуре оказали еще раньше заметное влияние на развитие этой отрасли в Нидерландах, теперь же широко развилось не только печатание французских книг, но и очень оживленная книжная торговля, которая принесла стране большую пользу в культурном, политическом и экономическом отношениях. До сосредоточения книжной торговли в Лейпциге Нидерланды были центральным пунктом этой торговли.

Хотя иммиграция гугенотов оказала, без всякого сомнения, сильное влияние на нидерландскую промышленность, тем не менее ошибочно было бы считать, что лишь иммиграции следует приписать возникновение настоящих мануфактур. Этому противоречит тот факт, что еще раньше существовал целый ряд предприятий фабричного типа или в форме домашней промышленности, которые — входили ли они в цехи, или нет, — в отличие от индивидуальных ремесленных мастерских, считались полноценными мануфактурами. Как было указано выше, на текстильную промышленность. Лейдена гугеноты оказали лишь очень небольшое влияние. Правда, беженцам во многих случаях путем отмены отдельных цеховых ограничений предоставляли возможность более свободно заниматься своими промыслами, но нужно учесть, что затем эти ограничения частично вновь восстанавливались.

18 июля 1709 г. штаты Голландии постановили признать за иммигрантами право натурализации. 17 марта 1710 г. Зеландия вынесла аналогичное решение, и все эти постановления 21 октября 1715 г. были подтверждены Генеральными штатами. По существу эти льготы являлись лишь официальным признанием прежних решений, после того как для гугенотов окончательно исчезла надежда когда-либо вновь вернуться на родину. Предоставление беженцам льгот часто вызывало недовольство местного населения, а порой чрезмерные притязания гугенотов делали их менее популярными в стране.

Важнее этих отдельных явлений были те новые виды промышленности, которые ввели беженцы и которые, казалось, открывали для Голландии перспективу превращения в индустриальную страну. Они побудили Голландию отказаться от старых принципов своей экономической политики, базировавшейся на свободной внешней торговле, и вступить на путь протекционизма. Зачатки этой политики можно проследить еще ранее. Уже в ставках конвойного и лицентного сборов 1625 и 1651 гг. можно было обнаружить протекционистские моменты; постепенно торгово-политические соображения выступили на передний план и вытеснили соображения чисто фискальные. Протекционистская политика Франции заставила Голландию около 1667 г. в интересах промышленности прибегнуть к торгово-политическим репрессивным мерам. С 1672 г. промышленность стала добиваться постоянного покровительства путем запрещения ввоза, но систематически эта политика не проводилась.

Политика Франции, боровшейся против нидерландской промышленности, а также стремление оказать покровительство промышленности, которая возникла или оживилась благодаря иммигрантам, побудили Нидерланды к мероприятиям, не свободным от протекционистских тенденций. Но промышленности, искусственно созданной на основе преходящей конъюнктуры, было невозможно в течение длительного времени противостоять конкуренции французской промышленности, работавшей на более широкой национальной базе. Очень скоро выяснилось, что по качеству товары, произведенные новосозданной нидерландской промышленностью, уступают французским, в особенности шелковые, бархатные и другие дорогие ткани. Расцвет нидерландского ювелирного дела и производства парчи, позументов и т. д. являлся в меньшей степени результатом переселения беженцев, чем результатом чумы, которая свирепствовала в Марселе в 1720–1721 гг. и вызвала невыполнение сделанных там заказов и передачу последних Амстердаму. После прекращения чумы заказы стали вновь поступать во Францию, так как в Голландии производство обходилось значительно дороже. Нидерландские фабрикаты выделялись своей однородностью и солидностью, но ощущался недостаток в искусстве, которое было свойственно французам и которое делало их способными быстро приспособляться к изменчивости моды. Это полностью выявилось после того, как опять возобновились более свободные сношения с Францией. Выяснилось тогда, что созданная беженцами промышленность является в Нидерландах чем-то чуждым, что носители этой промышленности лишь с трудом сумели приспособиться к нидерландским условиям, что в Нидерландах промышленность эта поддерживается не ради нее самой, но в интересах торговли и ее расширения. Если оставить в стороне внутренний рынок, не слишком емкий для предметов роскоши, то промышленность эта своей репутацией была обязана именно развитой торговле, которая быстро обеспечила ее продукции хороший сбыт, что, в свою очередь, способствовало улучшению ее качества. Если в конце концов промышленность эта все же пришла в упадок, то объясняется это целым рядом причин. Здесь одновременно действовали как заграничная конкуренция, так и дороговизна жизни и высокая заработная плата в Голландии. Дороговизна объяснялась главным образом возросшими после Утрехтского мира поборами, которыми стали облагаться не только ставшая менее прибыльной в то время торговля, но также и промышленность, в особенности же внутреннее потребление.

Упадок не ограничился, однако, одними лишь новыми видами промышленности, основанными французскими гугенотами; он охватил также ряд старых, коренных голландских отраслей, на которые иммиграция оказала свое влияние, выразившееся в том, что эти отрасли перешли к производству предметов роскоши. Как уже было указано, в упадок пришла, частично по причинам внутреннего порядка, лейденская текстильная промышленность, а также и промышленность Гарлема, где население сократилось с 60 тыс. в 1690 г. до 25 тыс. в 1754 г. В Энкхёйзене и Хорне имело место такое же уменьшение населения. В Энкхёйзене в 1632–1732 гг. были снесены 1290, а в Хорне в 1700–1760 гг. — 568 домов.

Этот общий промышленный упадок приписывали тому, что в Нидерландах якобы отсутствовало широкое понимание народнохозяйственных вопросов, а также несчастному стремлению во всем подражать Франции и проводить у себя политику Кольбера, забывая при этом, что экономические мероприятия должны соответствовать особенностям различных стран. Для Нидерландов французские покровительственные законы не годились. Цель и задачу Нидерландов должна была составлять не промышленность, а всемирная торговля; искусственно насажденная промышленность должна была погибнуть, едва восстановятся нормальные экономические условия. Новые виды промышленности носили временный, преходящий характер. Самое их возникновение было вызвано, упадком нидерландского экспорта во Францию в результате французской экономической политики; сокращение же экспорта, естественно, вызвало также уменьшение импорта из Франции, вследствие чего Нидерланды были вынуждены развивать собственное производство, а иммиграция гугенотов открыла для этого особенно благоприятные возможности. Все шло хорошо, пока продолжали существовать эти предпосылки и пока новые виды промышленности были конкурентоспособны. С восстановлением мира резко выступило противоречие между характером Нидерландов как торгового государства, всеобщего рынка и складочного места, где по самой низкой цене можно было приобрести любые товары, и их характером как индустриального государства, которое было склонно и вынуждено охранять свою промышленность искусственными мерами. Купец должен был сообразовываться с желаниями своих покупателей; он не желал, да и не мог заставить чужие народы приобретать преимущественно изделия нидерландской промышленности. Поэтому связь с искусственно поддерживаемой отечественной промышленностью оказалась для него обременительной и стеснительной. В результате новые промышленные предприятия стали постепенно исчезать.

В то время как старые виды промышленности, продукция которых благодаря беженцам улучшилась и модернизировалась, как, например, кожевенная, сахарно-рафинадная, производство буры, камфоры и свинцовых белил в Амстердаме, Роттердаме, Схидаме, Утрехте, Дордрехте и т.д., продолжали еще существовать, предприятия, производившие предметы роскоши, быстро сошли на-нет.

При этом обнаружилось такое положение денежного рынка, которое прямо противоречит интересам промышленности, имеющей прочные корни в стране. Без кредита производство шелковых и прочих материй не могло существовать, но денежный рынок видел для себя выгоду не только в туземной промышленности, но столь же и в иностранной. Шелковая промышленность Пьемонта, Италии и Франции легко получала на амстердамской бирже кредит на два года, Что оказывалось очень убыточным для местных фабрикантов вследствие повышения цен.

Во второй половине XVIII в., после того как прекратила свое существование большая часть созданных гугенотами новых видов промышленности, общий упадок охватил также остаток сохранившихся еще старых видов промышленности. Причину тому следует искать не в одной только промышленности, а также в вышеупомянутой эгоистической экономической политике городов, не разрешавших деревне принимать участие в промышленной деятельности. Промышленность, возможно, держалась бы более длительное время, если бы торговлю не притесняли в такой степени, если бы на нее не переложили налогового бремени, созданного всеми прежними войнами, что принесло большой вред этой самой важной отрасли деятельности. Предпринимавшиеся во второй половине столетия попытки задержать этот упадок, поддержать промышленность выдачей премий и другими льготами, а также путем научного инструктирования, посредством создания научных обществ — не могли более сдержать неумолимый ход вещей. Бесполезными оказались также постановления штатов Голландии, принятые ими в 1749 и 1753 гг., которыми был запрещен вывоз инструментов, особенно для шелкопрядилен, шерстяных и прядильных фабрик и т. д.; напрасным также оказалось постановление от 24 декабря 1751 г. о запрещении вербовки мастеров для заграницы. Всеми этими мерами нельзя уже было спасти от гибели шелковые фабрики и лесопильные заводы. Этим нельзя было добиться устранения германской текстильной промышленности, а также лесопильных заводов, созданных русскими и датчанами, начавшими непосредственную торговлю лесом с Пиренейским полуостровом.

Скоро в Голландии стали отдавать себе отчет в бесполезности для промышленности, вырабатывающей более дорогие изделия, даже таких мероприятий, как запрещение ввоза. Когда в Англии (где с основанной там шелковой промышленностью проделывали такие же опыты) в середине XVIII в. был запрещен ввоз иностранных шелковых товаров, то в Нидерландах, вопреки желанию фабрикантов, не последовали этому примеру, так как интересы торговли требовали свободной конкуренции.

Таким образом, нидерландцы в своем отношении к созданной или оживленной гугенотами промышленности остались как бы стоять на полпути. Вначале иммигрантов привлекали далеко идущими обещаниями, затем их стали лишать этих льгот, потом не оказали им против заграницы никакой защиты, в которой они нуждались. Сохранение льгот внутри страны не могло оказать существенного влияния на промышленность. В сфере же внешней экономической политики были проявлены нерешительность и колебания между интересами торговли и интересами промышленности. Политика, целиком направленная на покровительство промышленности, была чужда Нидерландам и должна была быть им чужда вследствие дуалистического характера их экономики.

Сомнительно, насколько верно утверждение, выдвигаемое в связи с судьбой, постигшей промышленность, основанную французскими гугенотами, будто нидерландцы вообще неприспособлены к фабричной промышленности: против этого говорит опыт более старых времен. В различных отраслях голландской промышленности уже в XVII в. господствовала мануфактура, например в роттердамской текстильной промышленности, а впоследствии — в сахарной. Высота заработной платы также не могла служить препятствием для развития мануфактурного производства. Заработная плата составляла в средине XVIII в. 4 гульд. в неделю, т. е. была выше, чем в Англии и Франции., Но именно эта относительно высокая заработная плата привлекала многих рабочих из-за границы, особенно немцев.

Из коренных местных видов промышленности XVIII столетие пережили лишь отрасли, стоявшие в тесной связи с изготовлением жизненно необходимых для населения предметов или с продукцией колоний. К ним принадлежали: пивоварение, судостроение, сахарная и табачная промышленность, наконец, небольшая часть швейной промышленности, причем все это в сильно сокращенном объеме. Некоторые виды промышленности, получившие развитие в Голландии благодаря тому покровительству, которое оказывалось иммигрантам, переместились за границу и оттуда стали конкурировать с нидерландской промышленностью. Промышленность, оставшаяся в Голландии, не имела прежнего размаха; она вступила на путь подражания заграничной в таких размерах и с таким бесстыдством, что приходится буквально удивляться. Так как спрос на местные материи сильно пал, то начали прибегать к простой фальсификации, наклеивая на материи, изготовленные внутри страны, фальшивые ярлыки, и вывозили их во Францию как английские. Голландское полотно, упакованное и штампованное по французскому образцу, отправлялось на Кубу и в Порто-Рико. Только такими обманными средствами качественно ухудшившейся промышленности удавалось еще некоторое время держаться.

Пока в промышленном производстве господствовали цеховые статуты, они мешали как эксплоатации рабочей силы, так и мелочной конкуренции. Иное положение создалось, когда в связи с иммиграцией цеховой строй стал давать трещины и в отдельных отраслях промышленности стала преобладать мануфактура. В лейденской суконной промышленности уже в первой половине XVII в. широкое распространение получил женский и детский труд. В Лейден прибывали дети из отдаленных местностей, даже из Льежа. Попечение властей ограничивалось вначале предохранением детей от жестокого обращения и запрещением нищенства. Принятый в 1682 г. с распростертыми объятиями в Амстердаме французский фабрикант Пьер Бай получил разрешение использовать в своих мануфактурах 240 детей, взятых из сиротских домов и домов призрения. Детский труд стал также правилом и в других предприятиях. В Роттердаме сиротский дом поставлял рабочую силу. С этого времени детский труд никогда более не исчезал из некоторых видов промышленности.

Рабочий день был продолжительным. Например, около 1661 г. в амстердамской суконной промышленности двенадцатичасовой рабочий день не был редкостью. Воскресная работа была частично запрещена, частично «на основе взаимной договоренности» допускалась. Работа была крайне непостоянна.

Производство в основном носило ремесленный характер и концентрировалось в мелких мастерских. Развитие машин находилось еще в начальной стадии. Лишь медленное усовершенствование машин и инструментов, введение сукновалки, катков и пр. привели к улучшению продукции; только в немногих отраслях (о них было сказано выше) внедрились мануфактурная организация труда и методы производства.

Заработная плата рабочих была в целом неплохой; за границей ее считали высокой, и неоднократно ею объясняли упадок голландской промышленности. Конфликтов из-за заработной платы было сравнительно мало. Власти в общем не вмешивались в конфликты. Лишь редко они выступали как посредники или примирители, например в 1672 г., когда в Лейдене вспыхнули волнения среди рабочих, или в 1717 г., когда бастовали подмастерья-суконщики. Рабочие этой отрасли вообще отличались непокорностью, и власти энергично боролись против тайных собраний, которые поддерживали эту непокорность.

Беспрерывно возникали то в одном, то в другом месте волнения, которые большей частью объяснялись недовольством налогами или безработицей, а иногда также религиозными причинами. В общем вполне понятно, что в таком торговом городе, как Амстердам, классовые противоречия были менее значительны, чем в таком промышленном центре, как Лейден.

Жилищные условия бедного люда особенно ухудшились с середины XVII столетия, с увеличением численности населения. Явно неблагоприятное влияние оказал в этом отношении приток иммигрантов.

Поразительно, как рука об руку с возраставшим благосостоянием страны усиливались явления, которые можно рассматривать как признаки упадка экономической жизни, а именно: нищенство, бродяжничество, бедность. Несмотря на наличие многих учреждений против бедности и праздности и даже применение принудительного труда, это зло никогда полностью не было искоренено. При ухудшении экономических условий в результате войн, вызывавших большую нужду, коммерсанты и судовладельцы жили за счет прежде накопленных капиталов, между тем как значительная часть трудящихся классов голодала. До того как стали практиковать повышение налогов, с тем чтобы на полученные средства организовать работу для безработных, власти в трудные времена предпочитали приостанавливать общественные работы. Так, в 1652 г., во время войны с Англией, власти прекратили постройку амстердамской ратуши. Лишь с 1672 г., когда нужда стала все более и более расти, были приняты некоторые меры попечения о бедных.

В случаях крайней нужды, в особенности продовольственного характера, принимались общественные меры. Амстердам при этом показал, что в борьбе с такими бедствиями хозяйственный опыт его правителей может принести пользу обществу. Так, в 1623, 1629, 1630 гг. при остром недостатке зерна городские власти заблаговременно втихомолку скупили много зерна и затем продавали его булочникам. Город при этом понес денежные убытки, но ему зато удалось воспрепятствовать повышению хлебных цен. Чтобы предупредить запрещенную скупку зерна, в 1623 г. по примеру 1595 г. пород обязал каждого торговца — горожанина или иностранца, — который продавал зерно в Амстердаме, сообщить городским властям место, где хранятся его запасы зерна, а также цену, по которой он предполагает продавать или уже продал свое зерно. Торговец был связан этой ценой и обязан был продавать свое зерно по этой цене в розницу. Таким путем стремились удерживать цену зерна на каком-то среднем уровне и не допускать вздувания цен. Несмотря на собственную нужду, Амстердам снабжал тогда своими запасами окрестности. Хуже всего было положение в 1630 г.. Пришлось прибегнуть к запрещению винокурам и пивоварам потреблять пшеницу и рожь; хлеб стали выпекать из смеси ржи, ячменя и бобов. Однако даже тогда не хотели препятствовать свободной торговле; поэтому Амстердам противился планам штатов Голландии о введении твердых цен, так как такая мера имела бы своим результатом утечку зерна в другие города. Амстердам вообще скупал зерно, даже в тех случаях, когда в этом не было нужды, причем всегда по рыночным ценам. Слишком велико было уважение к частной собственности, чтобы предпринять шаги, которые могли бы рассматриваться как давление на цены. Поэтому к спекулянтам зерном по большей части относились весьма снисходительно. Лишь когда нужда стучалась в двери, предпринимали меры против скупки зерна. Еще в 1662 г. хлеб продавался менее обеспеченным слоям. Им выдавались боны, по которым булочники продавали хлеб по более низкой цене. Непосредственная скупка зерна городом привела во всяком случае к ломке монополии торговцев зерном, однако без какого-либо нарушения самой торговли.

 

5. СУДОХОДСТВО

Значение судоходства для нидерландской экономики трудно переоценить. С конца средневековья судоходство составляло основу могущества Нидерландов; судоходство создало нидерландцам славу народа мореходов. На судоходстве покоилось также политическое значение Нидерландов, которое, правда, удержалось сравнительно короткое время, но было столь велико, что эта маленькая страна могла померяться силами с такими великими державами того времени, как Испания, Англия, Франция. Когда же военно-морское могущество Нидерландов пришло в упадок, его место заняла власть денег и кредита.

В деле установления своего морского могущества голландцы в одном пункте отличались от англичан. Они относились отрицательно к простым пиратским рейсам, которые еще в XVI в. вели англичане. Они с самого начала преследовали преимущественно экономические цели; морское могущество им нужно было для торговли и судоходства. Правда, голландцы, так же как и англичане, неохотно отдавали обратно то, что раз захватили. В 1626 г. венецианский посол писал, что «в их сердцах материальный интерес действует, как жестокий тиран».

Надежные данные о размерах нидерландского торгового флота в более далекие времена отсутствуют. Поэтому приходится ограничиться одними косвенными оценками. Около 1607 г. в одном документе, по-видимому дюнкеркского происхождения, число крупных судов, плававших в Балтийское море, исчислялось в 800 и более мелких — в 2200; далее, 2 тыс. судов плавали в Испанию и в Средиземное море; в рейсах в Ост-Индию ежегодно принимали участие 7 кораблей, в Бразилию — 15, в Россию — больше 20; в общем, около 3 тыс. судов грузоподъемностью каждое в среднем в 120 ластов. Сюда надо еще прибавить около 3000 рыболовных судов. Цифры эти, возможно, преувеличены, возможно также, преуменьшены, но в целом они во всяком случае не очень далеки от истины. Не преувеличенной представляется и цифра вышеупомянутого документа в 180 тыс. чел., занятых в судоходстве, включая плотников, столяров, парусных мастеров и пр. Для середины XVII в. число моряков оценивалось в 250 тыс. В целом для этого времени правильной будет цифра в 22 тыс. судов и 240 тыс. моряков. Данные одного венецианского посланника от 1618 г. о 2 тыс. морских судов, 600 военных судов и 3 тыс. судов внутреннего транспорта являются неполными и совершенно не учитывают рыболовные суда, между тем как количество последних было очень значительным. В 1610 г. Генеральные штаты оценивали число судов для лова сельди в Северном море в 20 тыс.. При всех разногласиях в оценках большие размеры нидерландского торгового и рыболовного флота не подлежат никаким сомнениям. Этот флот никогда не возбуждал бы столько зависти у конкурентов, в особенности у англичан, если бы его численность, распространение по всем морям, его преобладание не являлись слишком очевидным фактом. Стоит только для этого обратить внимание на одну область, в которой господствовали нидерландцы, — на Балтийское море. За период в 80 лет, с 1578 до 1657 г., о котором у нас имеются вполне точные данные о движении через Зунд, число нидерландских судов, проходивших пролив, составляло почти всегда свыше 50% всех судов. Это можно видеть из следующей таблицы:

ЧЕРЕЗ ЗУНД ПРОШЛИ {555} :

Относительно высокий удельный вес нидерландского судоходства можно установить также и для многих портов. Так, в 1625 г. одна треть всего гамбургского судоходства, а именно 896 судов, приходилась на суда, направлявшиеся в Нидерланды, хотя, вообще говоря, национальную принадлежность этих судов трудно точно установить. Общее число нидерландских судов, плававших в Средиземном море, составляло в 1619 г. 200.

В судоходстве Нидерландов принимало участие много пунктов страны. Статистика одного лишь Гамбурга в первой половине XVII в. приводит, кроме «Голландии», название 59 нидерландских портов. В плаваниях в Средиземном море участвовали, наряду с Амстердамом, Роттердам, Хорн, Энкхёйзен, Медемблик, Дюргердам, Брук, Графт, Остзан, Недервен, Ставорен, Вере, Зёйдервауде, Оппердус, Терсхеллинг и, вероятно, также другие порты. Оживленное участие в мореплавании принимал Занланд; в 1651 г. в одном Зандаме было около 100 крупных судовладельцев, которые одновременно были также крупными купцами-оптовиками. Здесь были широко распространены судовладельческие компании на паях; на Зане всякий состоятельный человек владел паями даже таких судов, которые плавали за счет Амстердама. С 1661 г. в Амстердаме существовала, судовладельческая биржа.

Вполне понятно, что нидерландское судоходство не в одинаковом объеме обслуживало перевозки различных товаров. Это можно видеть на примере судоходства по Балтийскому морю. По одному сообщению, относящемуся к 1681 г., семь восьмых всех судов занимались перевозкой леса, соли, вина и зерна. Утверждение это правдоподобно, так как это были основные массовые товары, которые перевозились нидерландскими судами. Систематическая, более или менее значительная эмиграция в колонии, даже в такую умеренную зону, как Капланд, еще отсутствовала, так что судовладельцы не могли извлечь из этого дела какой-либо прибыли. Нидерландское судоходство росло благодаря его дешевым фрахтам, которые в свою очередь были возможны вследствие незначительности экипажа и дешевизны судостроения.

Внутренняя организация голландского судоходства во второй половине XVII в. постепенно изменилась; это изменение сказалось во все большем отрыве судовладения от торговли. Купец, как правило, перестал быть одновременно также и владельцем судна. Продажу своих товаров он стал поручать своему уполномоченному, отправлявшемуся на чужих кораблях. Это имело своим результатом прекращение непосредственной связи судовладения с собственной страной: голландские суда, не ограниченнее более перевозкой одних лишь собственных товаров, стали направляться от одних чужих портов в другие чужие порты; создалась система свободного фрахтования. Устанавливать рейсы стали судовладельцы или участвовавшие в этих рейсах каргадоры. Улучшившаяся почтовая связь обеспечила бóльшую независимость рейсов от голландских факторий за границей.

Прямое обложение судоходства было не особенно тяжелым. Конвойный и лицентный сборы ложились на торговлю, на товарооборот. Судоходство было обложено сбором с ласта («Lastgeld»), который взимался, например в 1599 г., во время первой морской экспедиции против Испании, со всего судоходства, но с градациями в зависимости от рейсов. В 1623 г. налог с ласта был введен для рейсов в Левант и Средиземное море, а впоследствии — в Северное и Балтийское моря. Этот налог с ласта, который до того времени считался чрезвычайным и взимался только с определенных рейсов, с 1725 г. превратился в постоянный налог. Взимался он со всех судов при их отплытии и прибытии, но лишь один раз в году — при выдаче морского паспорта, который каждое судно обязательно должно было получать ежегодно. В середине XVII в. налог этот был высоким, именно: 1 гульд. с ласта при прибытии и 1/2 гульд. при отплытии. В 1725 г. он составлял для всех судов 5 штиверов при отплытии и 10 при прибытии.

Далее, взимался так называемый «Veilgeld» («торговый налог»), который был большей частью связан с налогом с ласта, и с 1652 г. постоянно упоминается вместе с ним. Налог этот носил, однако, другой характер, он падал не на судно, а на товары. В 1725 г. этот «Veilgeld» перешел в разряд обыкновенных налогов. Временами, например в 1760 г. и в последующие годы, налоги с ласта и «Veilgeld» удваивались с целью получения средств для чрезвычайных морских вооружений.

Хотя эти поборы падали на судоходство и часто очень его отягощали, тем не менее ими вряд ли можно объяснить упадок грузового судоходства. Последнее пришло в XVIII в. в упадок вместе с упадком большинства других отраслей голландского народного хозяйства. Если исключить судоходство Ост-Индской компании, носившее монопольный характер, то во всех других направлениях судоходство шло на убыль. В конце века это снижение проявилось также и в восточноазиатских рейсах голландских судов, в подвозе чая из Китая, в котором до того нидерландские суда имели даже преимущество перед английскими. Война американских колоний за независимость оказалась роковой для голландского судоходства. Если до этой войны торговлю рабами вели около 40 голландских судов, то в 1788 г. — лишь 15 судов, которые перевезли 4 тыс. рабов.

В середине XVIII в. голландскому судоходству время от времени давала нагрузку немецкая эмиграция через Роттердам. Уже в 1709 г., затем в 1722 г. в Америку стали эмигрировать жители Пфальца, а в 1734 — швейцарцы. В последующие годы эмиграция как будто приостановилась. За 1741 г. сохранились сведения о выезде рейнских эмигрантов через Роттердам. Эмигранты частично отправлялись из голландских портов в Англию, а оттуда дальше. В 1753 г. через один только Роттердам при посредничестве фирмы Исаак и Захария Хопе в Америку отправилось около 3 тыс. жителей Пфальца. Семилетняя война вызвала приостановку этого эмиграционного потока. Затем эмиграция через Роттердам опять усилилась и продолжалась все время вплоть до американской войны. В 1765 г. произошло слияние фирм Хопе и Кравфюрда. Обе они пытались затем сохранить за собою монополию в этом деле, в чем, однако, им было отказано. Выбор Роттердама, в отдельных случаях также Амстердама, пфальцскими эмигрантами объясняется не только благоприятным расположением этого порта, но также тем обстоятельством, что эмиграция через немецкие порты была запрещена. Для голландцев же, привыкших к торговле рабами, транспорты с пфальцскими эмигрантами не являлись чем-то экстраординарным.

Постепенно и в области судоходства голландцы стали проявлять все большую леность. В XVIII в. они мало-помалу отвыкли даже от торгового судоходства. Для комплектования экипажа судов все более и более приходилось прибегать к иностранцам, преимущественно к ютландцам и северным фризам. Дольше всего старый нидерландский дух истых моряков сохранялся в китобойном и сельдяном промыслах, которые все еще воспитывали племя крепких, опытных моряков.

Нельзя отрицать, что боязнь перед риском, связанным с морем, возрастала не только среди моряков, но также и среди предпринимателей, которые считали, что имеются лучшие пути для капиталовложения, чем судоходство. Если в XVII в. опасность на море была очень велика, если часто имели место колоссальные потери (так, в 1666 г. англичане подожгли на рейде Влиланда 140 голландских торговых судов), то для этого времени нерасположение к морю можно было бы как-то понять. Но с того времени вместе с воинственным духом пропал также и дух предприимчивости. Если даже решались на капиталовложения в судоходство, то выбирали для этого иностранные суда, снаряжение которых обходилось дешевле; поэтому нидерландские суда оставались без груза. И уж разумеется, во время морских войн старались плавать под чужим флагом. В беспокойное время в (конце XVIII и начале XIX в. много голландских судовладельцев перекочевало в Ольденбург, в Эльсфлет или Браке и плавало под флагами чужой страны.

Мы не поймем развития нидерландского судоходства, если не познакомимся с состоянием портов, влияние которых на судоходство многократно уже нами отмечалось. В старое время состояние портов было вообще плохим. Действительными портами Амстердама являлись Тессел и Вли. Прибывавшие большие корабли бросали здесь якорь и ожидали того момента, когда прилив откроет им возможность переправиться через Зёйдерзе в Эй. Затем они выгружались и отплывали на юг. Недостаточная глубина Пампюса создавала трудности, которые удавалось преодолевать часто лишь после многих недель ожидания, если только не решались прибегать к лихтерам или к введенным в 1690 г. так называемым «судам-верблюдам».

Лучше был расположен Роттердам, особенно в отношении плавания в западном направлении. Отсюда по Шельде можно было довольно скоро прибыть в Южные Нидерланды. Роттердам издавна был самым излюбленным и удобным пунктом для сообщения с Англией. Однако уже рано исходным; пунктом для пакетботов, отправлявшихся в Гарвич, стал не Роттердам, а более благоприятно расположенный Хеллевутслёйс. Пакетботами привозилась и отвозилась почта в Англию, во всяком случае с 1702 г.; раньше она шла большей частью через Брилле.

Самыми благоприятными для больших морских перевозок являлись зеландские порты Мидделбург, Флиссинген, Арнемёйден. Последний порт с XVII в. пришел в полный упадок из-за обмеления; то же случилось с Вере. Самым лучшим портом был Флиссинген, который уже в XVII в. представлял собой превосходный военный порт и вел значительную торговлю; последняя, однако, страдала от блокады Шельды и отсутствия вследствие этого хинтерланда. Многие города вследствие все более ухудшавшегося водного режима были вынуждены отказаться от использования крупных судов. Так, Кампен на рубеже XVII в. принес безрезультатно большие жертвы для того, чтобы получить удобный доступ к морю.

Голландское судоходство по внутренним водам было столь же старо, как и сама страна. Обилие судоходных магистралей издавна указывало населению на воду, как на самый естественный путь сообщения. Судоходство по внутренним водам было тем более важно в стране, в которой сухопутные дороги вплоть до XIX в. были крайне малочисленны. Еще в 1814 г. вся сеть дорог в Нидерландах имела протяженность менее 500 км. Во Фрисландии, Гронингене, Дренте, Оверэйселе шоссейные дороги полностью отсутствовали. Водные магистрали всегда пользовались в Голландии большей популярностью. В неспокойные времена, когда выход в открытое море был небезопасен, часто пользовались внутренними водами для сообщения с заграницей, до которой легче было бы добраться морским путем. Так, например, использованием Гауве и Голландского Эйсела мимо Гауды был создан удобный путь для сообщения парусными судами более старой конструкции между Амстердамом и Фландрией, ставший весьма оживленным и превративший Гауду в портовый город.

Самое важное значение имела водная связь с Рейном. Амстердам всегда старался улучшить этот путь и этим компенсировать естественные недостатки своего расположения. Связь города с Рейном в старое время шла по Зёйдерзе до устья Вехта у Мёйде-на, затем до Утрехта и оттуда до Вресвейка на Рейне. Эта связь была установлена в 1373 г. при посредстве шлюза у Вресвейка. Устройство в 1609 г. вердеского шлюза у Утрехта еще более улучшило эту связь. В течение столетий этот путь оставался единственной мало-мальски пригодной водной связью, соединявшей Амстердам с Рейном.

Очень рано создалась в Нидерландах также система регулярных товарных рейсов, т. е. организованная судоходная связь между отдельными пунктами. Суть этой организации состояла в регулировании отплытий, в попеременной приемке грузов судами, в известных предписаниях о размерах судов и их грузов. Такая связь между отдельными пунктами существовала уже в конце XV в. У Амстердама в XVI в. установилась такая связь с Дордрехтом, Антверпеном, Зеландией, Гентом, Брюсселем, Девентером, Мидделбургом, Арнемом, Хорном, Энкхёйзеном и Утрехтом. Владельцы судов, курсировавших по внутренним водам, жившие в Амстердаме, были объединены в гильдию «Binnenlandvaerdersgild». Самые рейсы в большинстве практиковались значительно раньше, чем были созданы регулировавшие их правила. Другие города учреждали такие же рейсы. Роттердам в начале XVII в. установил ежедневные регулярные рейсы («Beutrtvaarten») с Антверпеном, которые до 1612 г. регулировались специальным ордонансом, и такие же рейсы с Гентом. Вся страна была связана сетью таких рейсов; они частично обслуживали также почтовую связь. Самыми важными являлись рейсы этой системы регулярной связи по Рейну. Еще в 1815г. такие рейсы производились из Амстердама на Арнем — Дуйсбург, Эммерих — Ксантен; Везель — Дюссельдорф и Кёльн. Такими же рейсами обслуживались лиманы, и была установлена связь между крупными торговыми центрами запада и северо-восточными пунктами Фрисландии и Гронингена, менее благоприятными в отношении, связи по внутренним водам.

Во всех рейсах предпочтение издавна отдавали своим судовладельцам перед чужими. Иностранные суда допускались к участию в этих перевозках лишь в тех случаях, когда они прибывали с грузами из своих собственных портов и принимали груз для доставки в свои порты. Но и для этого требовалось специальное разрешение; для сообщения с Амстердамом такие обязательные разрешения были установлены в 1621 и 1622 гг.. В судоходстве по внутренним водам проявлялись протекционистские тенденции даже в отношении своих соотечественников, если последние были родом из других мест.

Регулярные рейсы, экономическое и торгово-политическое значение которых было весьма существенным, обслуживали не только перевозку грузов, но и перевозку пассажиров. В старое время, вплоть до XIX в., передвижение судов при этой системе производилось преимущественно лошадьми, которые на канатах тянули судно; это были знаменитые трешкоуты. При плавании по лиманам и по Зёйдерзе пользовались парусами. Вполне понятно, что это судоходство облагалось налогами. Плата за проезд, которая частично была введена лишь в середине XVII в., взималась не только с передвижения по сухопутным дорогам, но также и по внутренним водам.

Уже в самом раннем развитии система «Beurtveeren» в скрытом виде заключала в себе монополистическое ядро. Разрешалась перевозка пассажиров и товаров лишь между данными двумя пунктами; помимо этих разрешенных рейсов всякие другие регулярные рейсы были запрещены. Такое положение возникло уже очень рано и создало известную монополию, вредные стороны которой вначале мало или даже совсем не ощущались.

Для местного населения плавание по внутренним водам было в общем свободным. Каждый местный житель мог свободно пользоваться внутренними водами. Он обязан был лишь уплачивать сборы. Лишь в одном пункте страны, в Дордрехте, сохранилось очень старое и очень действенное складочное право.

Это складочное право имело тем большее значение, что оно осуществлялось в одном очень важном пункте сообщения, именно в месте соединения Ваала с Маасом. Возникновение этого права относится еще к 1299 г., когда город выдвинул требование, чтобы все прибывающие в Маас суда разгружались и продавали свои товары в Дордрехте. Постепенно Дордрехт распространил эти притязания на движение по Зйселу, Леку, Мерведе и Норту. Другие города — Брилле, Схидам, Роттердам, а также зеландские города отвергали это право; однако сеньоры земель выступали в защиту складочного права, так как оно являлось для них источником больших доходов. Дордрехт выступал даже против улучшения многих водных путей: против устройства в 1529 г. шлюза в Билдердаме, прорытия в 1539 г. канала со стороны Делфта, а в 1608 г. против соединения Ваала и Лека. В середине XVI в. складочное право Дордрехта стало сходить на-нет. Он должен был пойти на уступки и постепенно превратился из принудительного складочного места, особенно для соли, леса и вина, в транзитный пункт. Тем не менее, Дордрехт, благодаря своему складочному праву, в течение долгого времени удерживал доминирующее положение в торговле лесом и вином, поступавшими из Рейнской области, и лишь постепенно уступал свои позиции. Складочное право превратило Дордрехт в один из главных пунктов страны на внутрисудоходной магистрали; он владел самым большим числом судов для сообщения по внутренним водам, которые плавали по Рейну и Мозелю и перевозили в город продукты массового потребления. После освобождения от испанского владычества конкурировавшие между собой города обращали мало внимания на приказы штатов Голландии о соблюдении складочного права. После 1588 г. о таких приказах мало было слышно, призывы же Дордрехта о помощи против нарушений его складочного права находили лишь слабый отзвук. Изменившаяся форма торговли, которая все более и более принимала характер комиссионной торговли и которая все более заменяла наличный расчет векселем, сделала по сути иллюзорным обязательство складывать все поступающие товары на рынке. Комиссионные товары пришлось поневоле освободить от этого обязательства. В 1590 г. между Дордрехтом и Амстердамом возник конфликт об обязательности складочного права для вина: это право оказалось очень вредным для оживленной амстердамской торговли вином, Такой же спор в середине XVII в. возник с Кёльном, который не хотел больше подчиняться насилию и продавать свои товары в Дордрехте. В 1630 г. адмиралтейство Мааса также отказалось соблюдать складочное право в отношении леса, поступавшего по Эйселу. В 1649 г. возникла тяжба Дордрехта с Амстердамом, так как судовладельцы этого города не хотели подчиняться складочному праву для вина и водки, привозившихся с запада. В обоих этих случаях, в конце концов, пришли к мирному соглашению. Дордрехт уступил также и Неймегену. Однако полное освобождение от складочного права Дордрехт предоставлял очень редко; он пользовался всяким случаем, чтобы сохранить это право, и при помощи дозорных судов на Леке и Мерведе вел строгое наблюдение. Наблюдение велось даже за пределами городской области; в Утрехте в XVIII в. Дордрехт содержал агентов, которые сообщали о грузах судов, совершавших рейсы через этот складочный пункт. В Амстердаме за этим делом следил агент дордрехтского рейса. Особенно строго соблюдалось складочное право в отношении соли; это производилось также в целях собственного солеварения. В 1795 г. вместе со всеми другими привилегиями покончено было также со складочным правом Дордрехта, что для всего торгового оборота являлось несомненным облегчением. Хотя это право часто обходили, тем не менее оно в экономическом и торгово-политическом отношениях было большим тормозом для движения по внутренним водам. Для города же его отмена являлась безусловной потерей. За 1788–1794 гг. город получил от него чистого дохода 9632 гульд. В условиях свободной конкуренции Дордрехту пришлась признать себя побежденным Роттердамом.

 

6. ФИНАНСЫ И НАЛОГОВАЯ СИСТЕМА

Первое, что открывается исследователю, когда он приступает к изучению нидерландских финансов и налогов, а также их влияния на хозяйственную жизнь, — это картина настоящего хаоса, в котором нелегко составить себе хотя бы некоторое представление о действительном положении. Даже нидерландские исследования, особенно для более ранних периодов, не отличаются достаточной ясностью.

Финансы республики всегда страдали тем недостатком, что они большей частью базировались на старых, неопределенных, неравномерных, несистематических доходах прежних времен, с которыми новые источники доходов республики были очень мало связаны; второй их недостаток — отсутствие централизации, которое исключало равномерность обложения и приводило к большим несправедливостям. Таким образом, и речи не было о какой-то цельной финансовой системе. За весь период своего существования республика оказалась не в состоянии создать такую систему. Для финансов характерна была та же бессистемность, что и для торговой политики.

Для экономической жизни страны этот недостаток имел опасные последствия. Нет никаких сомнений в том, что экономический упадок страны в XVIII в. в немалой степени надо приписать невниманию к налоговой системе. В налогах вообще никогда не было недостатка: ни одна страна в мире не знала так много налогов, как Нидерланды.

Статья 5 Утрехтской унии, принятой 29 января 1579 г., устанавливала, что для покрытия расходов на оборону страны должны облагаться определенными налогами вино, пиво, мыло, хлеб, соль, золото, серебро, шелковые и шерстяные материи, лошади, быки и прочий скот, всякие взвешиваемые товары и всевозможные другие предметы. На покрытие таких расходов должны были итти также доходы с королевских доменов, после вычета падавших на них сборов. По статье 6 Унии эти поступления, в зависимости от потребности, могли повышаться или снижаться, но все они должны были использоваться для обороны государства.

Таким образом, речь шла только об общих налогах для защиты государства. Эта мысль в действительности в течение долгого времени являлась руководящей для финансовой политики республики, что было естественно при тех непрерывных войнах, которые она вела. Однако постановления, «сдержавшиеся в этих статьях, уже очень скоро оказались недостаточными, и к тому же соблюдались они вообще далеко не полностью.

Еще до заключения Утрехтской унии восставшие провинции были вынуждены прибегнуть к финансовым мерам для того, чтобы добыть необходимые средства для ведения навязанной им войны. В Зеландии уже в 1572 г. ввели так называемый «лицензионный налог», который взимался за разрешение вести торговлю и судоходство с враждебными Голландии и Зеландии странами. Этим преследовали двоякую цель: во-первых, контроль за сношениями с этими странами, которые трудно было полностью прекратить, а во-вторых, удовлетворение нужды в денежных средствах, которые таким образом, в конце концов, поступали и от врагов. В 1573 г. Голландия, подражая этому примеру, запретила всякие сношения такого рода без специального разрешения и паспорта, которые можно было получить лишь после уплаты лицензионного сбора. Лицензионный сбор многократно увеличивался, причем дело не обходилось без конфликтов между обеими провинциями, так как размер лицензионного налога оказывал, вполне естественно, сильное влияние на ход торговли. Так, например, Голландия, в интересах своего пивоваренного производства, разрешила свободный, безлицензионный вывоз пива из ближайших провинций во Фландрию.

Но так как в Гентской пасификации от 8 ноября 1576 г. категорически запрещалось ставить какие бы то ни было препятствия сообщению между отдельными землями, то против лицензионного налога начали решительно возражать. 13 мая 1577 г. штаты Голландии, Фрисландии и Зеландии отменили этот налог, но при этом сохранили «конвойный налог», основывавшийся на старом обычае и заключавшийся во взимании с судовладельцев определенных сумм за охрану судов во время плавания. В этой форме он представлял собой в сущности ввозную и вывозную пошлину.

С заключением Утрехтской унии конвойный и лицензионный (или лицентный) налоги — «Convoyen en Licenten» — вновь были введены — уже в качестве «gemeene middelen», т. е. как общеобязательные налоги. В списке, датированном августом 1581 г., сохранился тариф, который взимался с отдельных товаров. Пока продолжалась война, этот налог собирали не только с товаров и судов, направлявшихся во враждебные страны, но и вообще со всех судов, вначале, однако, с градацией в зависимости от того, велась ли торговля с враждебными или с нейтральными странами. В статье 7 инструкции Государственному совету (Raad van Staten) Соединенных провинций от 12 апреля 1588 г. определенно указывалось, что Совет должен заботиться о том, чтобы средства для защиты страны поступали от провинций, областей, городов, а также от генералитетных земель. Это касалось, конечно, не только поступлений от конвойного и лицентного сборов, но и других налогов, предназначенных для защиты страны. Все эти денежные вопросы играли большую роль в дебатах, которые велись Генеральными и провинциальными штатами. Для нас особый интерес представляет первый налог, поскольку он падал на торговый оборот.

Конвойным и лицензионным налогами распоряжались адмиралтейства, в кассы которых они поступали. Они всегда считались военными налогами и должны были взиматься лишь во время войны. Амстердам в особенности противился взиманию конвойного налога и соглашался на него лишь в тех случаях, когда с ним действительно была связана защита на море. В 1582 г. городу удалось даже добиться снижения налога. Амстердам считал, что эти сборы обременяют торговый оборот и близко затрагивают его торговые интересы. От многочисленных поступавших из-за границы рекламаций, особенно от ганзейских городов, Амстердам был хорошо осведомлен о том влиянии, которое конвойный налог оказывал на торговлю. Амстердам вообще был против слишком резкого разрыва с враждебными странами. Для него торговля была превыше всего, и он тщательно учитывал возможную конкуренцию. К беспощадному каперству он относился так же неодобрительно, как и к высоким налогам на торговлю.

Помимо налогов на ряд продовольственных продуктов (пиво, соль и пр.), конвойного и лицентного налогов, которые косвенно падали на население, Генеральные штаты, а также отдельные провинции создавали себе чрезвычайные средства путем декретирования особых — прямых — налогов, большей частью в старой форме, применявшейся обычно при взимании имущественных налогов и так называемых «Beden», то есть путем взимания каждого 100-го или каждого 200-го пеннинга (1–1/2%), в зависимости от потребности. Эти менявшиеся по своим размерам налоги взимались с хозяйства или имущества после оценки («Taxatie»), большей частью на основе так называемых «Cohieren» — по составленному регистру.

Таким образом, основой налогообложения все еще оставались заимствованные от старых времен два вида налогов: квоты, которые накладывались на провинции, а последними перекладывались на налогоплательщиков, и «gemeene middelen», т. е. налоги и акцизы, которые одинаково распределялись по всей стране. В какой степени трудно было, несмотря на все эти различные налоги, покрывать в течение длительного времени военные расходы и какие меры принимались, для того чтобы взыскивать необходимые налоги, можно видеть из обсуждения этого вопроса весной 1599 г., когда предстояла новая трудная военная кампания. В то время как Утрехт, Гронинген, Гелдерланд, Оверейсел заявили, что им очень трудно, участвовать в военных расходах, исчисленных для этого года ежемесячно в 414 тыс. гульд., Голландия и Зеландия немедленно на все согласились. Они более всех были непосредственно заинтересованы в продолжении и победоносном окончании войны. Голландия стала немедленно взимать со всякого движимого и недвижимого имущества стоимостью свыше 3 тыс. гульд. каждый 200-й пеннинг; с крупных кораблей — «lastgeld» в 3 гульд. с ласта водоизмещения, с мелких судов — 1,5 гульд., с трешроутов — 2 шил.; со всех продаж и наследств — каждый 40-й пеннинг. Деревня также была вынуждена нести значительную часть военных расходов. Была объявлена трехмесячная контрибуция, в три раза превышавшая прежнюю. Но все это оказалось недостаточным. В мае потребовались еще 600 тыс. гульд. Тогда штаты постановили продать или заложить дюны между Гарлемом и Нордвейком.

Так продолжалось из года в год. Большие доходы, которые притекали в города, участвовавшие в ост-индской торговле, и, таким образом, также в значительную часть страны, усилили финансовые возможности Голландии, тем не менее налоговое бремя было весьма ощутительным. Когда в 1609 г. наступило 12-летнее перемирие, то конвойный и лицентный налоги были тотчас же отменены. Затем уже на следующий год они были вновь введены. Чрезвычайные налоги устанавливались ежегодно; для 1627 г. в Голландии установили налог в размере каждого 200-го пеннинга, но он был затем заменен налогом с каждого 500-го пеннинга. Вестфальский мир не принес с собою освобождения от конвойного и лицентного налогов: они продолжали беспрерывно взиматься и в 1651 г. в связи с войной с Англией были даже временно повышены на одну треть. В продолжение всего существования республики эти два налога продолжали взиматься под старым именем в качестве ввозных и вывозных пошлин, так что первоначальная цель, для которой были установлены эти налоги, постепенно была забыта. Они составили основу «общих средств», которые были в распоряжении всего государства. В первое время они собирались обычным путем, но при этом имело место много злоупотреблений. В 1625 г., в надежде на увеличение поступлений и снижение числа уклонений от обложения, перешли к сдаче на откуп четвертой части этого сбора. Но уже в 1637 г. откупная система была отменена, так как оказалось, что откупщики при этом разбогатели, а государство не получило никакой пользы. В 1687 г. она, однако, вновь была введена, по-видимому, по инициативе штатгальтера, на этот раз на половину всего сбора и одновременно также для целого ряда других налогов.

Политическое и социальное движение 1748 г. внесло изменения также и в этой области. Уступая голосу народа, требовавшего общей отмены ненавистной откупной системы, особенно акцизов (причем население надеялось нанести удар не столько формам взимания налогов, как самым налогам), откупа были повсеместно отменены и вновь восстановлена система собирания налогов. Однако планы штатгальтера Вильгельма IV, желавшего заменить косвенное обложение подушным налогом, не были осуществлены.

Все другие налоги, установленные Генеральными штатами, должны были поступать от провинций, которые могли перекладывать их на население по своему усмотрению. Распределение этих налогов по отдельным провинциям являлось хорошим показателем финансовых возможностей этих провинций или, правильнее, степени их желания участвовать в общих финансах. Когда Нидерланды находились еще под испанским господством, Фландрия уплачивала одну треть, Брабант — одну четверть всех налогов, Голландия — лишь одну четвертую часть того, что уплачивала Фландрия, Зеландия — одну четверть доли Голландии, Утрехт — одну десятую долю Голландии. Таким образом, мы видим, что среди северных провинций Голландия превосходила всех по размерам налогового обложения.

В 1582 г., после отделения, Голландия вносила 83 тыс. гульд., Гелдерланд и Фрисландия — по 20 тыс., Зеландия — 17 тыс., Утрехт — 10 тыс. Оверэйсел — 7 тыс. гульд. в месяц. В 1583 г. одна Голландия внесла 36% сборов, а вместе с Зеландией она внесла в 1610 г. 70% всех государственных налогов. До 1616 г. не удавалось прийти к твердому соглашению о распределении налогов из-за сопротивления Зеландии. Наконец, было постановлено, что Гелдерланд вносит с каждых 100 гульд. 5 гульд. 11 штив. 2 пен., Голландия — 57 гульд. 14 штив. 8 пен., Зеландия — 9 гульд. 1 штив. 10 пен., Утрехт — 5 гульд. 15 штив. 5 пен., Фрисландия — 11 гульд. 10 штив. 11 пен., Оверэйсел — 3 гульд. 10 штив. 8 пен., Гронинген — 5 гульд. 15 штив. 6 пен., Дренте — 19 штив. 10 пен..

В последние годы существования республики одна Голландия уплачивала 62% всех налогов. В 1671–1685 гг. только Амстердам внес поземельного и чрезвычайных налогов 65 239 365 гульд.; в 1672–1681 гг. чрезвычайные налоги выразились в 22 433 470 гульд.. По этим данным можно судить о большом финансовом перевесе Голландии над другими провинциями; это давало ей известное право претендовать на то, чтобы ее специальным интересам отдавалось предпочтение. Голландия всегда это сознавала и использовала свои более высокие финансовые возможности как в политическом, так и в экономическом отношениях. Вообще же распределение квот вызывало длительные споры; особенно почти всегда оспаривали свои квоты Зеландия и Фрисландия -

В первые десятилетия борьбы с Испанией для молодого государства было весьма трудно сохранять равновесие в своих финансах одними налогами. Это было возможно лишь путем займов. Так, в 1579 г. расходы Голландии составляли 960 тыс. гульд., в то время как обыкновенные доходы лишь 780 тыс. гульд. В 1599 г. доходы провинции составили 4 630 тыс. гульд., а требовалось 5 384 968 гульд. Провинция была обременена поборами и налогами всякого рода. В 1671–1677 гг. текущие доходы могли, например, давать ежегодно не больше 11 млн. гульд., а расходы составляли 24 млн. гульд. в год; дефицит приходилось пополнять займами.

Налоги и сборы, дававшие средства на покрытие текущих расходов, состояли в первые десятилетия, помимо имущественного налога и налога на капитал (которые, как уже было упомянуто, взимались в форме каждого 100-го пеннинга или вином проценте), еще из так называемых «добровольных денег» — «gevens-geld», — из налога, обычно обозначаемого как «don gratuit» и из «принудительного займа» — «geforceerde geldleening». В 1571–1578 гг. имущество жителей было обложено 12 раз налогом с капитала в размере каждого 200-го пеннинга, 10 раз — сбором «добровольных денег» («gevens-geld») — также в размере каждого 200-го пеннинга и еще 6 раз — таким же налогом, — всего, таким образом, это составляло 14% стоимости имущества всякого рода. По сообщению венецианского посла от 1610 г., в отдельные годы налоги составляли половину дохода частных лиц. Государственная казна не останавливалась перед тем, чтобы облагать налогами иностранцев. Так, шотландцы в Вере уплатили в 1621 г. каждый 1000-й пеннинг. Когда впоследствии этот налог был увеличен и с них стали требовать еще больше, то шотландцы протестовали, но все же платили. Трудно при ненадежности данных и неясности подсчета установить, каковы действительно были общие налоговые поступления республики. В 1638 г. венецианский посол оценивал их в 14 млн. гульд.; оценку эту, пожалуй, даже можно считать заниженной.

Вышеуказанными налогами и податями, которые большей частью падали на имущество и которые можно считать прямыми, или подушными, дело, однако, не ограничивалось. Гораздо многочисленнее были косвенные налоги; они были столь многочисленны, что никто не мог избежать их. Сюда в первую очередь принадлежали налоги на потребление, или акцизы. Происхождение их относится еще к средневековью, и начиная с 1557 г. они отдавались на откуп. После образования республики эти налоги неслыханно возросли. Если налоги с дохода в интересах торговли порой были даже весьма низкими, то, наоборот, чрезвычайно высокими и разнообразными были налоги на потребление. Они падали на кофе, чай, вино, пиво, водку, соль, мыло, уголь, торф. В торговле взимались «весовые деньги» и «ластовые деньги», затем налоги на предметы роскоши и налог с повозки. Кроме того, взимались налоги с недвижимости и движимости, с наследства, подоходные налоги и налог с закладных. Надо еще отметить поземельный налог «verponding», который в начале XVI в. был снижен, затем штемпельный сбор при составлении официальных документов и налог на ремесло (патентный сбор). Владелец коровья вносил за нее четырехкратный налог: за самую корову, за пастбище, за масло и сыр, за кожу. Предпочитали повышать и увеличивать налоги на повседневное потребление и нужды, чем облагать торговлю. Амстердам много раз выступал против повышения конвойного налога, который падал в первую очередь на торговлю. Решительный протест со стороны Амстердама вызвали также налоги на ренту с капитала в размере 121/2% и 1/4%-ный налог на пожизненную ренту, которые в 1602 г. проектировала провинция Голландия, — так как эти налоги приносили ущерб купеческому кредиту.

Амстердам возражал также против введения твердо установленных процентов с ипотек, которыми уже тогда интересовался амстердамский капитал. Экономическая линия, которой руководилось купеческое правительство республики, заседавшее в Амстердаме, заключалась в дешевом торговом и ссудном капитале за счет удорожания жизни при посредстве акцизов и других налогов.

Обложение потребления впоследствии даже возросло. Тенденция облагать потребление, земельную собственность, всякие изменения в сфере владения имуществом и собственностью и, наоборот, щадить торговлю и капитал с течением времени и с ростом государственных расходов даже усилилась. В этом отношении в XVIII в. создалось поистине странное положение. Рост отдельных видов налогов значительно усилился. Содержание прислуги, учеников, пансионеров стало облагаться налогами. Налогами облагались печные трубы, фонари, поддержание обшивки каналов. При покупке дома ценой в 5500 гульд. приходилось уплачивать налог в 236 гульд., т. е. почти 41/2%. Приходилось платить налоги за кофе и чай, независимо от того, потреблялись они или нет. От уплаты этого налога можно было освободиться лишь после принесения присяги, что чай и кофе совершенно не употребляются в доме. Налог на соль был выше цены самой соли. За 11/2 фунта хлеба надо было уплачивать 6 дэт налога, за овощи и фрукты — 1 дэт с каждого штивера. Все это крайне удорожало жизнь и приносило вред промышленности, которая не в состоянии была выдержать такой высокой стоимости жизни. Большинство писателей того времени жаловалось на эти условия.

Бремя косвенных налогов и других крупных и мелких поборов было тем более чувствительным, что от них трудно было избавиться, — гораздо труднее, чем от конвойного и лицентного сборов. От последних избавлялись при помощи широко распространенной контрабанды, которая даже поощрялась продажными властями. Коллегии адмиралтейств пользовались особенно плохой славой, знатные купцы, занимавшие должности бургомистров и другие высшие посты, не останавливались перед тем, чтобы обманывать государство, когда дело касалось их кармана. Чиновники все это хорошо знали, но не осмеливались выступать против них. В то время как народ был обложен тяжелыми, невыносимыми налогами, богатые почтенные коммерсанты уклонялись от уплаты установленных законом налогов. Нет поэтому ничего удивительного в том, что порой, как, например, в 1695 г., вспыхивали народные волнения из-за нежелания платить высокие военные налоги. В небольшом городке Горинхем в 1734 г. начались беспорядки из-за того, что городские власти стали взимать более высокий, чем было установлено законом, поземельный налог. Лишь спустя много лет штатгальтер Вильгельм IV уладил этот конфликт.

В середине XVIII в. «общегосударственные налоги» приносили 7–8 млн. гульд., конвойный и лицентный сборы — 2, поземельный налог — 21/2 млн. гульд. Вместе с чрезвычайными налогами общегосударственные налоговые поступления давали 20–21 млн. гульд.,

Несмотря на все эти многообразные формы обложения, Нидерланды в отдельные периоды переживали острую нужду в деньгах, добывать же новые средства было трудно. По-видимому, особенно плохо было в 60-х годах XVII в.; иначе не допустили бы перехода Дюнкерка в руки Франции, а старались бы приобрести его за деньги. Насколько в тяжелые времена самую принадлежность к Унии связывали с уплатой налогов, видно из того, что в 1673 г. серьезно обсуждался вопрос, принять ли в Унию освободившиеся после продолжительной французской оккупации провинции Утрехт, Гелдерланд, Оверэйсел, пока они не внесут свои налоговые квоты. Лишь по желанию штатгальтера вопрос о приеме их был решен положительно.

Иногда раздавались также отдельные голоса с требованием возложить больше налогового бремени на крупные торговые города, так как они более обязаны государству, чем все другое население. Трудно сказать, в какой степени это требование было обосновано. Выше уже было указано на высокий удельный вес Амстердама и Голландии в поступлении налогов. Даже во второй половине XVIII в. доля Голландии, имевшей самые большие и богатые города, в налогах было очень высока. Около 1770 г. одна Голландия давала 78 млн. гульд., остальные провинции — 56 млн., а Дренте, не считавшаяся тогда еще провинцией, — 1 млн. гульд. Из этих 135 млн. на Южную Голландию падало 63 863 100 гульд., на Северную — 14 256 900 гульд., т. е. соответственно 81,75% и 18,25%, в то время как раньше: 79,5% и 20,5%. Этими 135 млн. гульд. не исчерпывались все доходы республики. Сюда надо еще прибавить ряд доходов провинций и государства в целом, например от Ост-Индской и Вест-Индской компаний, церковных земель и т. д., — всего 109 млн., так что все доходы республики достигали тогда примерно 244 млн. гульд.. Доходы республики от собственного сельского, водного и торфяного хозяйства оценивались едва в 11 млн. Все остальные доходы давали торговля, мореходство, промышленность. Поэтому сомнительно, справедливо ли было бы обложить эти отрасли еще большими поборами. Многие даже считали высокое обложение торговли причиной ее упадка. С другой стороны, дела сельского хозяйства с середины XVIII в. шли неплохо, и если оно высоко облагалось, то оплачивало оно все эти налоги по существу за счет своих потребителей. Молочное хозяйство, огородничество, скотоводство, добыча торфа давали большие доходы, а риск, связанный с этими отраслями хозяйства, много уступал риску, связанному с торговлей и мореходством. Нельзя, конечно, отрицать того, что следовало привлечь к большему налоговому обложению также капитал, который сильно возрос в торговле, промышленности, землевладении и в фондовых операциях.

Из «Cohieren», регистров подлежащих имущественному обложению домовладельцев и квартиронанимателей в Гааге в 1627 г. и 1674 г., мы видим, что уже тогда имел место большой рост крупного капитала, что выражалось также в поступлениях от налогов. Если в 1627 г. средний размер крупного капитала составлял 205 500 гульд., то в 1674 г. — 221 542; если в 1627 г. крупные капиталисты владели 30,68% всего богатства страны, то в 1674 г. — 46,79%. В 1627 г. лишь один человек имел капитал свыше 500 тыс. гульд., а в 1674 г. — уже 9. Интересно отметить, что среди крупных капиталистов было много чиновников. Это служит показателем того, что коррупция привела к образованию крупных состояний; доходные финансовые должности также содействовали сколачиванию капиталов.

Немного иную картину дает имущественный налог в Амстердаме, данные по которому находятся в «Cohier» за 1631 г. В регистре перечислены 4 тыс. лиц, владевших более чем 1 тыс. гульд., а вместе — 63,5 млн.; из них более 3 тыс. владели капиталом меньше чем 20 тыс. гульд.; из остальных 913 лиц 584 владели состоянием в 20–50 тыс. гульд., 231 лицо — 50–100 тыс., 54 лица — 100–150 тыс., 20 лиц — 150–200 тыс., 12 лиц — 200–250 тыс., 4 лица — 250–300 тыс., 7 лиц — 300–400 тыс., 1 лицо — 500 тыс. гульд. (бургомистр Якоб Поппен). К 1674 г. имущество амстердамцев, по оценкам, повысилось до 158 млн. гульд.

Данные за XVIII в. у нас отсутствуют, но положение вряд ли изменилось. К концу XVIII в. состояния отдельных капиталистов Голландии стали уменьшаться. Во всей республике в 1787/88 г- налоги взимались с суммы 2 000 454 850 гульд., а в 1795/96 г. лишь с 1 151 801 235 гульд. В 1800 г. эта сумма снизилась до 1 086 181 264 гульд., что служило явным признаком упадка.

Надо еще упомянуть, что в 1747 г. был установлен так называемый «liberale gift» — добровольная подать от имущества всякого рода для покрытия расходов, связанных с войной с Францией. Она состояла в том, что со всякого имущества или дохода ниже 2 тыс. гульд. взимался 1%, свыше 2 тыс. гульд. — 2% или больше. [216]В 1794 г. для нужд обороны также собиралась «liberale gift», но она дала немного (Ноnig, II, 243).
Налог этот приносил республике около 50 млн. гульд.

Если бросить общий взгляд на государственный долг и управление им, то мы встретимся здесь с еще большим разнообразием, чем в налоговой системе. Издавна каждая провинция и каждый город имели свои долги, но они были относительно невелики. Так, в 1554 г. Голландия, бывшая уже тогда богатой провинцией, должна была уплачивать годовую ренту в 47 тыс. гульд.. После отделения Нидерландов от Испании задолженность возросла; как мы видели, текущие доходы не могли поспевать за расходами. Долги увеличивались также потому, что молодому еще государству приходилось платить за кредит высокие проценты. В 1583–1584 гг. за деньги уплачивалось 10–12%. По сообщениям венецианского посла, временами за кредиты приходилось платить 36%. В начале XVII в. Голландия получала займы из 20, 16, 12 и, наконец, из 6%.

Вполне понятно, что в первое время Нидерланды не могли ограничиться одними внутренними займами. Боровшаяся за свое существование, частично оккупированная еще неприятелем, не располагавшая к тому же всеми своими экономическими возможностями, страна эта поневоле принуждена была искать помощи вовне. Из союзников одна лишь Франция помогала деньгами.

С Англией в 1599 г. было заключено соглашение, по которому Генеральные штаты признали задолженность в 800 тыс. ф. ст.; из них ежегодно 30 тыс. фунт, должны были амортизироваться. Англия была очень требовательным кредитором. Из немецких князей, которые большей частью сами нуждались, помощь оказывал тогда лишь пфальцский курфюрст. При заключении в 1609 г. 12-летнего перемирия страна имела 12 млн. гульд. долгу, за которые была обязана уплачивать 10–14%., помимо того ее задолженность Франции составляла 14–15 млн., Англии — больше 8 млн. гульд.. Когда впоследствии богатство страны возросло и к старому капиталу прибавился новый капитал, то долговые обязательства провинций, в особенности Голландии, стали излюбленными ценными бумагами внутри страны. Стали выпускаться не только облигации с твердо фиксированным процентом, но часто также прибегали к весьма популярному средству — выпуску пожизненных и выигрышных рент, которые охотно приобретались как внутри страны, так и за границей.

Помимо долгов отдельных провинций была еще «генералитетная» задолженность, т. е. задолженность всего государства. В распоряжение государства за лежавшую на нем заботу о внешней защите и поддержании внутреннего спокойствия страны были переданы определенные доходы. В периоды денежных затруднений государство делало займы, которые оплачивались при наступлении лучших времен. Нередко «генералитет» давал ссуды отдельным провинциям, так как за последними, в особенности в конце XVII в., числились неоплаченные долги, что, со своей стороны, часто служило причиной финансовых затруднений. Кроме того, те провинции, которые были не в состоянии самостоятельно добиться для себя займа, предоставляли это «генералитету», которому это легче было сделать. Все это еще более запутывало положение с задолженностью и делало его в еще большей мере неясным. Трудно было отделить финансовые обязательства отдельных провинций от финансов «генералитета» и получить ясное представление о финансовом хозяйстве государства в целом.

Самую большую задолженность имела провинция Голландия. В этом, конечно, не было ничего удивительного, если принять во внимание ее размеры и богатство, которым соответствовали ее обязательства и долги. Но, с другой стороны, именно в Голландии, где безраздельно господствовал торгашеский дух, сильнее проявлялось также и стремление к погашению своей задолженности. В 1650 г. долг Голландии, подлежавший оплате, (выражался в 140 млн. гульд. помимо 13 млн. текущей задолженности. В 1644 г. провинции удалось снизить процент с 61/4 до 5%, а в 1655 г. — даже до 4%, что означало ежегодную экономию в 1 400 тыс. гульд.. В начале 1672 г. капитальный долг провинции выражался в 65 млн. гульд., но в результате новых займов он в этом же году возрос примерно до 240 млн. гульд., при 33/4%. Все же этих сумм оказалось недостаточно. Лишь путем усиления налогового пресса и многократным взиманием каждого 200-го пеннинга провинции удавалось до вторжения французов кое-как поддерживать свои финансы.

Положение финансов Голландии затруднялось еще и тем, что она нередко предоставляла авансы другим провинциям, причем получить обратно эти авансы не всегда было легко.

В 1717 г. положение с капитальной задолженностью семи провинций и Дренте представлялось в следующем виде:,

(Капитальный долг … Ренты и проценты)

Гелдерланд … 3 592 214 гульд. … 123 649 гульд.

Голландия … 15 640 817 … 621480

Зеландия … 2 865 957 … 112 438

Утрехт … 2 287 998 … 83 167

Фрисландия … 5128384 … 190183

Оверэйсел … 1 908 059 … 67 111

Гронинген … 2 048 104 … 73 508

Дренте … 293 881 … 11850

Итого … 33 765 414 гульд. … 1283386 гульд.

Кроме того, были долги, сделанные еще во время войны за испанское наследство и затем зачислявшиеся в счет субсидии, которую австрийский двор, согласно трактату о праве занятия ряда укрепленных пунктов для обороны против Франции (Barrieretractat), должен был выплачивать республике. Этот долг выражался в сумме 7 154 031 гульд. Наконец, был еще нераспределенный долг в 17 381 249 гульд., который лежал на «генералитете». Общий долг последнего составлял в 1717 г. в круглых цифрах 58 млн. гульд., проценты по ним — около 2,5 млн. гульд.

Долги провинций были самого различного рода: частью они делались путем выпуска облигаций, частью в виде 20-летних рент, которые впоследствии были превращены в 32-летние. Другие состояли из пожизненных рент. Так, провинция Голландия в 1717 г. должна была уплачивать проценты, [220]В противоречии с этими данными находятся сообщения французского посланника от 1728 г., по которым долг провинции Голландии между Рейсвикским и Утрехтским миром повысился на 143 млн. гульд. (Recueil des instructions etc., XXII, 475). Большую задолженность Голландии после Утрехтского мира подчеркивает Thorbecke, Simon van Slingelandts. toeleg etc., 336.
на капитал в пожизненных рентах: в продолжение одной жизни — 1 674 606 гульд., в продолжение двух — 1 087 263. Проценты на всю сумму в 2 761 869 гульд. составляли 220 621 гульд. Все провинции, включая Дренте, должны были оплатить проценты на капитал в пожизненных рентах: в продолжение одной жизни в сумме 4 685 724 гульд., а в продолжение двух жизней — 2 391924 гульд.; на все это нужно было 564 038 гульд. процентных денег. В 1786 г. вследствие смертных случаев сумма эта уменьшилась на 74 164 гульд., из коих в Голландии — на 30 427 гульд. В течение XVIII в. «генералитет» после долгих переговоров снизил свою задолженность, и в 1786 г. его долг выражался лишь в сумме 3 651 968 гульд.. Хотя большая часть провинций постепенно путем выплат покрывала свою задолженность государственной казне, тем не менее достигнуто это было с большим трудом. Больше всех отставала Фрисландия, которая еще в 1786 г. была должна 4 513 001 гульд.; отставала также Зеландия с задолженностью в 2 408 622 гульд. Голландия была должна 4 063 784 гульд. Один лишь Оверэйсел погасил всю свою задолженность государственной казне. В.общем в 1786 г. приходилось уплачивать еще 602 927 гульд. процентов, или около половины годовой суммы процентов 1717 г.

В эти суммы не включены долги адмиралтейств, которые, имея в своем распоряжении собственные доходы, имели также право делать займы для содержания флота. Облигации адмиралтейств пользовались популярностью. Много купцов вкладывало в них большие суммы, получая взамен долговые обязательства, которыми они в свою очередь оплачивали конвойный и лицентный сборы. Размеры задолженности адмиралтейств неизвестны.

Несмотря на большие долги, кредит Голландии в начале последней четверти XVIII в. был непоколебим. По сравнению с другими странами, задолженность республики была незначительна, и ей противостояла большая задолженность иностранных государств нидерландским кредиторам. Большая часть долгов республики перешла от прежних войн; оплата процентов производилась без затруднений. Лишь война с Англией вновь увеличила задолженность страны. Но в условиях мирного развития все же это бремя было терпимым. В 1781–1787 гг. обыкновенные и чрезвычайные доходы провинции Голландии превышали расходы в среднем на 6 828 427 гульд. в год. Затем дело ухудшилось- В 1788–1794 гг. ежегодный дефицит составлял в среднем 8 375 543 гульд.

 

7. БАНКИ. БИРЖА. СТРАХОВОЕ ДЕЛО

В экономической жизни Нидерландов поистине огромное значение имела их финансовая мощь. Развитие в этом направлении было определено преобладающим капиталистическим характером, который все более и более приобретало голландское хозяйство с конца XVI в. и основы которого были заложены еще раньше. Выше мы уже указали на связь этого капиталистического развития с городским характером голландской экономики. Это капиталистическое развитие нашло свое выражение не только в торговле и в финансах, но и в промышленности; в последней одновременно с развитием мануфактурного производства развился также торговый капитал. Это выразилось, например, в полной зависимости лейденской текстильной промышленности от крупных амстердамских капиталистов.

В XVII и XVIII вв. в Голландии сложился особый слой буржуазии, пускавшей в оборот свои деньги и сидевшей на своем денежном мешке. Ее деятельность началась рискованной торговлей за свой счет на Балтийском море, а также с Испанией и Португалией. Она приняла также участие в местной промышленности и в качестве пайщиков в судоходстве. Когда же возникли крупные заокеанские предприятия, то буржуазия эта стала часть своих накоплений вкладывать в акции Ост-Индской и Вест-Индской компаний. С усилением накопления капитала возрастали осторожность и нерасположение этой буржуазии ко всякому риску. Торговля за свой счет уступила место менее рискованной комиссионной торговле, а последняя — беззаботным доходам от ренты.

Так постепенно создался тип ловкого, бережливого, накапливающего деньги дельца, флегматическому характеру которого, не склонному ни к каким порывам, было свойственно что угодно, кроме сентиментальности в денежных делах. Здесь, в Голландии, изучили «прекрасную экономию, обогащающую фирмы». Голландия стала высшей школой капиталистического духа, в которую шли учиться англичане, ганзейцы и др. Здесь изучали и искусство того времени — давать мало денег и получать за них много; здесь научались находить людей, которые нуждались в деньгах, от которых можно было надеяться получить за свои капиталы соответствующие проценты. Сытый, живущий от своих процентов «mijnheer» стал классическим прообразом буржуа, которого мы позже встречаем почти во всех странах мира.

Вначале война за независимость вынуждала к максимальной концентрации всех средств; и государство и купечество были часто принуждены обращаться к иностранной поддержке. Положение изменилось в XVII в., когда благодаря развившейся торговле, притоку капиталов от беженцев, прибывавших из-за границы, и крупным заморским предприятиям, богатство страны, быстро стало увеличиваться; частично это богатство возросло вследствие вышеупомянутых злоупотреблений со стороны видных чиновников. Сельское хозяйство лишь впоследствии стало принимать участие в этом росте богатства, главным же образом этому содействовали торговля, судоходство и связанные с ними посреднические дела. Часть этого богатства была инвестирована в земельную собственность и промышленность, другая — в крупные сооружения по отвоеванию земли от моря и в осушение болот. Несмотря, однако, на те большие жертвы, которые страна принуждена была приносить в длительных войнах, несмотря на огромную потребность торговли в притоке капитала, капитал все более устремлялся за границу, где находил все возраставшее прибыльное применение. Именно потому, что внутри страны был большой спрос на деньги, они должны были все больше инвестироваться за границей. Уже около 1700 г. национальный доход Голландии оценивался в 181/4 млн. ф. ст. (почти половина английского). Благоприятной почвой для такого развития служил все расширявшийся кредит. В области кредита проявлялась мощь городов Голландии во главе с Амстердамом и их влияние на экономику страны даже в то время, когда политическое преобладание городов стало уже клониться к упадку; здесь голландцы особенно чувствовали свою силу.

Не было почти ни одной европейской страны, которая с течением времени не прибегла бы к голландскому денежному рынку. Уже в 1616 г. наместник Клеве, бранденбургский кронпринц Георг Вильгельм, получил взаймы у нидерландских купцов под гарантию Генеральных штатов 248 тыс. гульд. из 7%. Долг этот в течение многих лет тяготел над Бранденбургом и служил поводом для неприятных переговоров. Дело в том, что голландцы, ссылаясь на этот долг, хотели, по-видимому, водвориться в Клеве. Лишь в 1678 г. Генеральные штаты пошли на ряд уступок Бранденбургу в связи с этим долгом.

В 1642 г. королева Англии Генриетта-Мария, жена Карла I, получила взаймы от Роттердамского ссудного банка 400 тыс. гульд., от штатгальтера Фридриха Генриха — 300 тыс. гульд., от Генеральных штатов — 50 тыс. гульд. Банк предоставил этот заем под залог английских коронных драгоценностей, часть которых королева привезла с собой. После того как в 1649 г. истек 6-летний срок кредитного соглашения и даже проценты не были оплачены, банк продал драгоценности, потеряв при этом 42 500 гульд.. Еще в 1650 г. Карл Стюарт, впоследствии король Карл II, пытался получить в Амстердаме 50 тыс. ф. ст. под залог островов Силли, но сделка не состоялась.

Для поддержания основанного в 1694 г. Английского банка, который очень скоро оказался в затруднительном положении, в 1696 г. прибегли к помощи голландского капитала. Голландия и в последующее время состояла крупным держателем акций этого банка.

Значительные голландские капиталы были также инвестированы в английские государственные бумаги. По существу, Англия не заключала в Нидерландах настоящих государственных займов, но уже с конца XVII в. можно констатировать большое участие Голландии в английских ценных бумагах. Так как в Голландии процент по облигациям внутри страны был невысоким, обычно 21/2%, то вполне естественно, что голландский капитал устремлялся в английские ценные бумаги, дававшие 31/2—4%. В 1770 г. английский фундированный государственный долг выражался в круглых цифрах в 129 млн. ф. ст., из которых по одной оценке только на Голландию приходилось 22 млн., а проценты, подлежавшие оплате, составляли 783 800 ф. ст.  Возможно, что эта сумма в действительности была еще выше. Десять лет спустя, в 1780 г., прусский посол в Гааге, Тулемейер оценивал задолженность Англии Голландии в 400 млн. гульд., что составляло примерно 1/4 всего английского государственного долга. Многие предусмотрительные голландцы были возмущены этим предоставлением займов Англии, в особенности в такое время, когда повсюду она победоносно выдвигалась вперед на мировом рынке и в заокеанских владениях. Они предостерегали против представления займов стране, которая использовала получаемые деньги против других государств. Считали также, что из 81/4 млн. гульд., который Англия ежегодно выплачивала Голландии в виде процентов, в Голландию в лучшем случае поступали лишь 2 млн., остальные оседали в торговле и приносили пользу самой Англии. Голландия же получала за свои займы не больше 7/8%. Это было для английских купцов очень выгодно, так как они вели торговый оборот дешевыми чужими деньгами. Позднее сумма процентов, которую Голландия получала от Англии, оценивалась много выше. В 1786 г. Тулеймейер оценивал ее в 15 млн. гульд.; от Франции — в 12 млн.

В XVII в. в большой задолженности у Голландии оказались также скандинавские страны. Это стояло в связи с развитием экономических и политических связей Голландии с прибалтийскими странами. Так, датский король Фридрих III заключил крупные займы у амстердамского купца Габриеля Марселиса под залог пошлин, медных рудников и др. После смерти Габриеля Марселиса (1673), его сын, носивший то же имя и бывший советником амстердамского адмиралтейства, предъявил соответствующие требования; понадобились, однако, длительные переговоры для того, чтобы добиться уплаты. Братья Марселис имели и другие долговые обязательства датского короля. Кроме того, у провинции Голландии к этому королю имелись свои денежные претензии от 1657, 1658 и 1666 гг., всего на сумму 1 050 тыс. гульд., а у Амстердама — на 870 тыс. гульд.. В 1735г. датский король Фридрих V заключил со штатами Голландии и властями Амстердама договор о займе на 375 тыс. гульд., причем посредником была амстердамская фирма «Вдова Ян Балде и сын». Трудности, возникшие в связи с предоставлением этого займа, были устранены путем передачи закладной на пошлины Бергена.

Много займов было предоставлено Голландией Швеции. Король Густав-Адольф для получения' денег часто пользовался посредничеством амстердамца Элиаса Трипа (1570–1636). В XVIII в. при посредничестве амстердамских фирм «Хопе» и «Хорнека, Физо и К°» Швецией начиная с 1768 г. был заключен ряд займов. Так, у фирмы «Хопе» в 1775–1785 гг. было заключено займов на 9,9 млн. гульд., а в 1789 г. — у фирм «Хоггер, Гранд и К°» и «Р. и Т. де Смет» еще на 11/2 млн. гульд..

Первые займы, которые Россия заключила за границей, производились с 1769 г. при посредничестве амстердамской фирмы «Р. и Т. де Смет». До 1782 г. было заключено 7 займов, на общую сумму 17 млн. гульд.. В 1788 г. фирме «Хопе и К°» посчастливилось отнять у фирмы «Смет» монополию на предоставление займов России, и за 1788–1794 гг. Хопе довел займы России до 531/2 млн. гульд. Этот долг вместе с другими и польскими долгами в 1798 г. был признан в сумме 88 300 тыс. гульд. из 5%. В течение XIX столетия Россия неоднократно прибегала к голландскому денежному рынку и за 1828–1840 гг. только через посредство банка «Хопе» получила займов на сумму 132 млн. гульд.,

Польша, которая издавна слыла некредитоспособной, в XVIII в. нашла себе кредиторов в Голландии. Амстердамский банкир Квирейн-Вильгельм ван Хорн заключил в 1781 г. для короля Станислава Понятовского 5%-ный заем на 1 млн. гульд., а в 1791 г. вместе с фирмой «Пюлхер и Мюлдер» заем в 11/2 млн. гульд. Вышеупомянутый банк ван Хорна в 1793 г. дал деньги взаймы князю Александру Любомирскому. В 1790 и 1797 гг. «Хоггер, Гранд и К°» вместе с «Р. и Т. де Смет» дали три займа на общую сумму 7,7 млн. гульд. из 5% под залог налога на очаги и налога на спиртные напитки в Польше. Более благоприятными, чем эти очень мало обеспеченные займы, были два займа, предоставленные Польше банком Хопе в 1777 и 1786 гг. под гарантию императрицы Екатерины II, на общую сумму в 4 978 тыс. польских злотых.

Лишь вкратце укажем здесь на весьма значительные займы, заключавшиеся в Голландии германскими князьями и городами. В 1628 г. Ян ван дер Феккен из Амстердама положил в гамбургском казначействе 9500 рейхсталеров в звонкой монете по 5% (28 500 золотых марок). В 1654 г. во время осложнений со Швецией Бремену удалось получить в Амстердаме заем в 30 тыс. талеров. Баварские коронные ценности были доставлены в 1700 г. в Амстердамский разменный банк в залог по займу в 600 тыс. талеров, заключенному Баварией. С началом войны за испанское наследство кельнский банкир Арнольд фон Бейвег заключил в Амстердаме заем для пфальцского курфюрста. Город Эмден в 1627 г. получил у Амстердама заем в 50 тыс. гульд. В 1625 г. граф Восточной Фрисландии сделал в Амстердаме заем в 60 тыс. талеров. Восточнофрисландский князь Георг-Альбрехт в 1724 г. взял в Амстердаме взаймы 200 тыс. гульд. из 5%. В 1735 г. Данциг получил заем в 300 тыс. гульд. при посредничестве амстердамского банка «Джордж Клиффорд и К°». Амстердамский банк «Р. и Т. де Смет» заключил в 1766 г. четырехпроцентный заем на сумму свыше 1050 тыс. гульд. для герцога Фридриха Мекленбург-шверинского. В 1768 г. банк Голл предоставил князю Нассау-саарбрюкенскому заем, размер которого неизвестен.

В финансовом отношении Нидерланды теснее всего были связаны с германским императором и не всегда в свою пользу. Уже в 1659 г. амстердамский банк Дётч владел императорской ртутной факторией; с того времени австрийское правительство и Дётч начали вести дела с ртутью, добывавшейся в Идрии. Дётч много раз выдавал авансы под ртуть, и Амстердам постепенно превратился в один из главных рынков ртути. Но надежные займы под залог ртути стали выдаваться лишь с конца столетия. В 1695 и 1698 гг. под гарантию Генеральных штатов при посредничестве Дётча были предоставлены два займа под залог ртути на общую сумму 2 350 тыс. гульд. Хотя к 1701 г. большая часть этих займов не была оплачена, тем не менее император опять стал добиваться в Амстердаме займа под залог ртути. Генеральные штаты сначала не соглашались гарантировать этот заем, тем более, что одновременно с этим переговоры о займах вели Швеция и Пфальцское курфюршество. Лишь в 1701–1702 гг. штаты согласились дать свою гарантию, после чего был предоставлен 5%-ный заем на сумму 1 250 тыс. гульд., подлежавший погашению в течение 10–12 лет. В качестве общего обеспечения были приняты все императорские имения и доходы, а в качестве специального обеспечения — вся ртуть в Идрии. Дётч в Амстердаме до окончательного погашения долга должен был ежегодно получать из Идрии не менее 800 бочек ртути по 150 фунт, каждая. В 1704 г. был предоставлен новый заем под залог ртути. Однако заключение таких займов постепенно становилось все более затруднительным. Генеральные штаты давали разрешение на эти займы, но под условием назначения в Идрии за счет императора представителя кредиторов для наблюдения за отгрузкой ртути. Этого они добились. Суммы займа выдавались частично в виде 5%-ных выигрышных рент, подлежащих погашению, частью в виде пожизненных 12%-ных рент, которые в течение 12 лет должны были быть обменены на 5%-ные выигрышные ренты, подлежащие оплате. Когда в 1705 г. в Голландии вновь начались переговоры о займе императору, то встретились затруднения, так как заем, заключенный под залог медных рудников (об этом ниже), не был еще погашен, между тем как кредит императора сильно пал. В 1706 г. Генеральные штаты предоставили свою гарантию лишь при условии, что от нового займа в 250 тыс. гульд. 45 тыс. гульд. пойдут на покрытие просроченных процентов. Дётч сильно колебался с предоставлением нового займа, так как дела с ртутью шли плохо и он сам был вынужден оплатить часть процентов. Заем, в конце концов, не состоялся. Общая сумма капитального долга вместе с займом 1704 г. выражалась в 3120 тыс. гульд. Так как выручки от продажи ртути в Амстердаме не хватало даже для погашения процентов, то в 1705 г. пришлось снизить продажные цены, чтобы бороться с конкуренцией англичан, которые вдруг выбросили на амстердамский рынок ост-индскую ртуть. Положение с австрийскими займами оказалось весьма неблагополучным, оно все более ухудшалось по мере падения цен на ртуть. Задолженность по процентам от всех четырех займов составляла в 1719 г. в круглых цифрах 1/2 млн. гульд., неоплаченный капитал составлял 3125 тыс. гульд., помимо 187 715 гульд., которые причитались Дётчу за выданные им авансы для оплаты процентов.

В Амстердаме между тем образовался большой запас непроданной ртути стоимостью около 2 млн. гульд. В конце 1724 г. после многолетних переговоров было заключено соглашение, по которому Венский городской банк обязался ликвидировать задолженность, приняв на себя права прежних кредиторов. В конце 1734 г. последние были, наконец, удовлетворены. Император кое правительство тотчас же пыталось получить деньги при посредстве нового займа под залог ртути. Учитывая опыт прошлых лет, Генеральные штаты вначале не склонны были пойти на это, но затем с фирмой Дётч состоялось соглашение о предоставлении займа в 3 млн. гульд. частью в виде выигрышных рент, частью в виде пожизненных рент. Залогом служили как наличные запасы ртути в Амстердаме, так и ртуть, подлежавшая еще поступлению. Последний 5%-ный ртутный заем на сумму в 800 тыс. гульд. был заключен в 1739 г. опять-таки с Дётчем.

Впоследствии Мария-Терезия также использовала ртуть в качестве залога для целого ряда займов, которые с 1758 г. были заключены с амстердамским банком «Вербрюгге и Голл» (с 1778 — «Голл и К0»). Последний заем на 21/2 млн. гульд. был заключен в 1784 г.. В 1788–1792 гг. были заключены три займа всего на сумму 71/2 млн. гульд., причем под залог были предоставлены облигации Венского банка.

Не многим лучше обстояло дело с размещением в Голландии австрийских займов под залог меди. Первый 5%-ный заем такого рода на 1050 тыс. гульд., подлежавший погашению в течение 8 лет, был заключен в 1700 г. Специальным обеспечением займа должна была служить медь венгерских рудников с обязательством до полного погашения займа ежегодно доставлять Дётчу, который вновь выступал как финансовый посредник, минимум 4 тыс. центн. меди. На второй такой заем свыше 2 млн. гульд. Генеральные штаты дали в 1702 г. свое согласие лишь после длительного колебания. Этот заем также состоял из выигрышных и пожизненных рент. По условиям этого займа оставшаяся неоплаченной от первого займа сумма в 810 тыс. гульд., поскольку она не была погашена наличными запасами меди в Амстердаме, должна была быть вычтена из нового займа. Очень скоро выяснилась невыполнимость означенного условия. Вследствие восстания Ракоци прекратились доставка меди и платежи по займу. До конца 1712 г. непогашенных процентов и пожизненных рент накопилось на сумму 1 091 836 гульд. Погашение основного долга, если исключить смерть нескольких должников этих пожизненных рент, вообще не производилось. Кредиторы настаивали на капитализации неоплаченных процентов, но для этого нехватало средств. Генеральные штаты, однако, не решались принять меры, на которые имели полное право, а именно наложить арест на все ценные бумаги подданных императора. В 1717 г. император, наконец, взял на себя оплату процентов, и к концу 1737 г. они были погашены.

Хотя голландские капиталисты стали постепенно очень сдержанно относиться к предоставлению займов Австрии, однако в XVIII в. Австрия пыталась достать в Голландии деньги под еще одно, третье, обеспечение. Так, в 1710 г. не удалась попытка получить заем под обеспечение поземельных налогов Силезии ввиду недоверия Голландии к платежеспособности Австрии. Лишь в 1711 г. удалось заключить заем на сумму свыше 1 млн. гульд., причем республика впервые выступала здесь в качестве кредитора, гарантировав 774 450 гульд. Она получила право послать своего представителя во Вроцлав для контроля. В 1714 г. на тех же основаниях был заключен новый 8%-ный заем на сумму свыше 21/2 млн. гульд. у амстердамского банкира Клиффорда. Заключение Утрехтского мира и возросшее доверие голландских капиталистов к кредитоспособности Австрии облегчили предоставление займа. В 1716 г. под обеспечение силезских доходов был предоставлен новый 8%-ный заем в 2 200 тыс. гульд. В этом займе, по-видимому, принял участие также английский капитал. Посредником опять-таки был Клиффорд. Но так как условия займа были весьма,, тяжелыми и, помимо высокого процента, заем был выпущен по курсу 92 за 100, то императорское правительство пыталось быстро освободиться от этого долга, тем более, что за мирные годы процент у морских держав значительно снизился. Попытка заключить в Голландии в 1723 г. конверсионный заем потерпела неудачу вследствие возражения со стороны Генеральных штатов. В 1733 и 1734 гг. под гарантию силезских поземельных налогов в Голландии были заключены новые 6%-ные займы на общую сумму 3 млн. гульд., а в 1736 г. — конверсионный заем на 31/2 млн. гульд.. Но так как силезские доходы от поземельного налога были уже неоднократно заложены, то в 1737 и 1738 гг. в Голландии были заключены два займа под обеспечение налоговых поступлений Чехии. Так как Генеральные штаты отказались гарантировать эти займы, то банкиры удовлетворились гарантией провинциальных штатов Утрехта, причем посредником был утрехтский банкир Тибериус Белдснейдер Матрос. В 1758 г. Мария-Терезия заключила заем у его вдовы под обеспечение богемских доходов. В последующие времена Австрия нередко выступала на голландском денежном рынке и в целом выполняла свои обязательства. С 1784 г. она задолжала республике, главным образом частным лицам в Голландии, около 90 млн. гульд. Конфликт, возникший между императором Иосифом и Голландией в 1784 г., привел к приостановке выплаты процентов. Как увидим ниже, австрийская задолженность оказалась для кредиторов довольно убыточной. Именно опытом с австрийскими займами в первую очередь объясняется принятое Генеральными штатами вслед за заключением Утрехтского мира в 1713 г. запрещение предоставлять деньги иностранным государствам. Как мы видели, это запрещение не соблюдалось: избыток денежных средств толкал голландский капитал на заграничные вложения; охотнее шли на риск за границей, чем на инвестицию капиталов в отечественные предприятия. В течение XVIII в. эта экспансия голландского капитала колоссально расширилась.

Сильно задолжала Голландии Франция. Однако эта задолженность приняла, по-видимому, большие размеры лишь во второй половине XVIII в.. Небольшие голландские города еще раньше вкладывали свои деньги во Франции, но вследствие снижения процента или несвоевременной выплаты процентов эти вложения были малодоходными. Французские процентные бумаги были широко распространены в Голландии; поэтому объявленная французским правительством в 1770 г. приостановка платежей вызвала в Голландии большое замешательство. Размещение в 1771 г. нового 7–8%-ного займа в 2 млн. гульд. в форме пожизненных рент не имело вначале большого успеха, и лишь постепенно заем достиг суммы в 115 млн. франков. Тюрго заключил в Голландии в 1774 г. 4%-ный заем на сумму 60 млн. ливров. В начале 1782г. Франции удалось разместить в Голландии 4%-ный заем на 5 млн. гульд., который был раскуплен в один день. В Голландии охотно подписывались также на заем Калонна 1783 г.. В 1784 г. Хопе заключил для Франции пятипроцентный заем в 1100 тыс. гульд. в пожизненных рентах. В Амстердаме французские займы пользовались популярностью. В 1786 г. амстердамская биржа надеялась на новый выгодный заем, Финансовая связь между обеими странами была очень тесной. Французский король издавна пользовался в Амстердаме услугами какого-либо банка; в 17% г. это был банк «Николас и Якоб ван Стафорст», затем банк «Физо и Гранд». Эти «казначеи» («Tresoriers») выплачивали в Амстердаме проценты по займам и получали самые займы. Тем самым Франция стремилась получать займы непосредственно в Голландии и по более низким процентам, чем во Франции. Парижские банкиры были, конечно, против такого метода. Со своей стороны, и голландцы предпочитали самостоятельно выступать в Париже. У «Tresoriers» в Амстердаме оказалось поэтому так мало дела, что в 1788 г. они были ликвидированы. Помимо того, Генеральные штаты назначили в 1782 г. банкира И. И. Хоггер генеральным комиссаром во Франции, с той мотивировкой, что такое представительство будет полезно, в особенности в военное время.

Плохим оказался опыт голландского денежного рынка с испанскими займами. Уже в 1667 г. республика выдала Испании заем в 2 млн. гульд.. За период 1779–1807 гг. она предоставила ей четыре займа на общую сумму 441/2 млн. гульд., из которых на одного Хопе приходилось 30 млн. гульд.. Оплата процентов по этим займам часто задерживалась вследствие внутренних беспорядков и скверного экономического положения Испании; в конце концов кредиторы, в большинстве своем голландцы и англичане, очень сильно пострадали.

В это время к голландскому капиталу прибегала также Северная Америка. Вначале это было нелегким делом. Американцу Адамсу пришлось пробыть в Голландии целых два года, прежде чем ему удалось побудить голландских капиталистов предоставить Америке заем. Дело затруднялось еще и тем, что займа добивалась одновременно также Франция и этим мешала американцам. Лишь весной 1782 г., после признания США Нидерландами, американцы заключили с несколькими голландскими банками 5%-ный заем на 5 млн. гульд.. Другие, заключенные позже, американские займы произведены были большей частью при посредничестве банка «В. и И. Виллинк», а частично при посредничестве банка «Д. Кроммелин и сыновья» и др..

Все вышеописанные денежные операции были бы невозможны, если бы голландский денежный рынок не создал своей банковской организации и если бы не существовало биржи, которая обеспечивала денежным операциям такое течение, которое регулировалось только спросом и предложением денег.

Знакомясь с голландской банковской системой XVII и XVIII вв. и ее крупными денежными операциями, не следует, конечно, представлять себе банки того времени в виде современных кредитных банков. Денежные операции производились не банками в современном смысле этого слова, а купцами, которые одновременно вели денежные дела, торговлю товарами, занимались судоходством, страховым делом, часто даже имели промышленные предприятия. Они прибегали к услугам амстердамского «разменного банка» (о нем ниже) лишь для переводов, для обмена денег или для ссуд. Более крупные денежные и кредитные операции производились если не наличными деньгами, то большей частью векселями и обращением векселей; в области вексельного обращения разменный банк также оказывал денежным операциям купцов ценные услуги. Лишь в XVIII в. в Амстердаме появились такие крупные частные банкиры, как Дётч, Клиффорд, де Смет, Хопе, которые вели преимущественно денежные, ссудные и фондовые операции.

«Банки» Нидерландов старого времени были «ссудными банками» (Banken van leening), т. е. ломбардами, в которых можно было получить взаймы деньги под залог и которые взимали довольно высокие проценты, в XVII столетии обычно 212/3%. Лишь с конца столетия процент этот снизился. Ломбарды эти не были связаны с торговлей; это были либо частные, либо городские учреждения, предоставлявшие ссуды исключительно под залог.

До образования кредитных банков главным институтом для денежных операций служили городские разменные банки и в первую очередь Амстердамский разменный банк. Учреждение этого банка стояло в тесной связи с расстройством денежной и монетной системы города и страны.

Уже с XV в. голландская монетная система находилась в скверном состоянии. Все попытки ее улучшения кончались неудачей. Пытался это сделать также Лейстер. Положение еще более ухудшилось, когда каждая провинция и отдельные города начали устраивать свои монетные дворы и чеканить монету. Хотя Утрехтская уния предусматривала единую монетную систему, но из этого ничего не вышло, так как отдельные провинции не хотели отказываться от своего права чеканки. Наряду с обращавшимися в начале XVII в. весьма популярными и очень хорошими серебряными монетами — рейхсталером и лёвенталером — и двумя видами золотых монет — золотым рейтером и золотым дукатом — в обращении был еще целый ряд других монет, которые увеличивали неустойчивость денежной системы., Особенно плохо обстояло дело с мелкой монетой. К тому же в конце XVI в. «революция цен», вызванная экспортом серебра и ртути из Америки, оказала также влияние на обесценение обращавшихся видов монет.

Торговля деньгами находилась в руках менял, а собственно кассовые операции — в руках так называемых «кассиров» (kassierer). Они не имели никакой заинтересованности в прочной денежной системе и, наоборот, извлекали пользу из господствовавших и все возраставших злоупотреблений, выражавшихся в исчезновении из обращения хороших монет, в падении ценности ходячей монеты и т. д. Все это зло было особенно невыносимо в стране, которая из-за преобладания в ней торговых интересов особенно нуждалась в хорошей, прочной монете. Все попытки амстердамских властей своим вмешательством изменить положение кончились неудачей. 1604–1608 годы ознаменовались особенным расстройством денежного рынка. Курс отдельных видов — монет повысился на 9% по сравнению с уровнем, существовавшим незадолго до этого. Правительство пыталось устранить это зло полным упразднением 2 июня 1604 г. так называемых «кассиров», запрещением купцам хранить деньги в «кассах» и подобных учреждениях. Но надолго сохранить в силе это запрещение, конечно, не удалось. Пришлось разрешить каждому купцу содержать вне своего дома «кассира», который, однако, мог обслуживать только одного этого купца и который был обязан дать присягу в том, что он не будет вести самостоятельных денежных операций, что будет принимать и сдавать монеты всех видов по официальному курсу, что не будет мошенничать с полновесными монетами, что он удовлетворится лишь жалованьем, выплачиваемым ему купцом.

Этой мерой надеялись обеспечить обращение хороших денег и по возможности ограничить обращение плохих; одновременно предприняты были меры против другого очень вредного явления, которое стояло в тесной связи с плохой монетной системой. Уже с конца XVI в. вексельное дело в Амстердаме сильно расширилось и постепенно оттеснило на задний план старую торговлю за наличный расчет, которую стало трудно вести из-за плохого состояния денежной системы. С 1597 г. в связи с отсутствием собственного вексельного права стали пользоваться вексельными обычаями, принятыми в Антверпене. Даже в местном торговом обороте усилилось обращение кредитных бумаг, векселей, переводов, облигаций и т. д. Однако это стало внушать большие опасения. Этому обращению бумаг приписывали утечку металлических денег и уменьшение в связи с этим богатства страны, так как богатство, по воззрениям того времени, заключалось главным образом в наличных деньгах. Поэтому амстердамские власти постановлением от 15 июля 1608 г. запретили обращение подобных кредитных бумаг. Каждый обязывался погашать свою задолженность в звонкой монете. Однако это запрещение так же мало могло быть выполнено, как и запрет в отношении кассиров. Уже 29 июля были сделаны многочисленные исключения из этого запрещения.

Для выхода из хаоса, в котором оказалась монетная система, стали искать новые пути, причем не отдавали себе ясного отчета в том, что именно следует предпринять. Отсюда частые противоречащие друг другу решения. Вдруг вновь был выдвинут план, обсуждавшийся еще в мае 1606 г. в городском совете Амстердама, об устройстве банка по образцу севильских и венецианских. За этот план высказались также чеканщики монет, считавшие, что банк, который пользуется авторитетной поддержкой властей, станет самым лучшим средством для прекращения беспорядка в монетном деле.

В результате 31 января 1609 г. последовало постановление об учреждении разменного банка. Вначале банк этот представлял собой не что иное, как комбинированную кассовую и меняльную контору, и должен был включить в себя всех наличных кассиров и менял. Далее, задача банка заключалась в том, чтобы, скупая по установленным ценам все предлагаемые благородные металлы и звонкую монету, служить каналом, через который все обращающиеся запрещенные монеты превращались в местную монету. Только этот банк должен был обменивать звонкую монету с предоставлением официально предписанного лажа.

По сравнению с теми злоупотреблениями, которые практиковали менялы, банк в большей мере обеспечивал правильность обменных операций, так как он находился под контролем властей. Он оказался также весьма полезным для торговли, так как давал возможность производить упорядоченный обмен разных видов монет. Важнее всего были, однако, функции банка в качестве всеобщего кассира: благодаря этому банк получил влияние на валютное дело и денежный курс. На внесенные в различной монете деньги банк открывал у себя в книгах кредит; в качестве меняльной конторы банк записывал эквивалент за внесенную монету и металлы. Прием и выдача денег строго регулировались. Это был в такой же степени жиро-банк, как и депозитный. Кредит открывался только против внесенных в банк металлических денег; это превращало его в банк текущего счета. Банковские деньги стали хорошими ходовыми средствами платежа, которые при этом исчислялись не по их внутренней стоимости или в каких-либо особых денежных единицах, отличавшихся чем-либо от ходовых монет, а по твердым ценам, установленным правилами о монетах. Вполне понятно, что эта цена не всегда отвечала их цене в повседневном денежном обращении. Такая цена была строго запрещена в банковском обращении. Поскольку банк в качестве кассира пользовался по закону особыми правами и поскольку его деятельность была направлена против незаконного взвинчивания курса различных монет и против обращения неполноценных (порченых) монет, банковские деньги были гораздо более надежными, чем ходячая монета.

Относительно вексельного оборота у банка возникли затруднения. Оказалось, что предписание выдавать векселя в качестве средств платежа лишь против банковских денег не могло долго удержаться, так как это делало невозможным обращение векселей в качестве средства платежа. Несмотря на все мероприятия, много векселей, выписанных в ходячей монете, находили обращение вне банка. Менялы были постановлением от 1 апреля 1609 г. упразднены, но не удалось покончить с их нелегальной деятельностью; они продолжали ее, пользуясь хаосом в монетном деле. Не удалось также полностью упразднить систему кассиров, хотя постановлением от 28 ноября 1609 г. она была отменена и запрещена. В 1621 г. ее пришлось вновь восстановить, хотя и с ограниченной сферой деятельности. Но все эти ограничения мало помогали делу. Цель — превратить разменный банк в единственного кассира — не была достигнута и, в то время как банк превратился во всеобщего кассира хороших, полновесных денег, кассиры оперировали ходячей монетой по рыночным ценам.

Разменный банк внес мало изменений в состояние обращавшейся монеты; хорошие виды денег все еще пользовались значительным лажем (ажио). В результате даже к банковским деньгам, которые представляли почти всю наличность хороших денег в стране, стали приплачивать лаж. Это стояло в противоречии с целями, которые преследовало самое учреждение банка. Положение много раз пытались изменить искусственными мерами, но все без успеха. Банковским деньгам пришлось следовать за всяким повышением курса отдельных видов монет. После 1622 г. ажио на банковские деньги, как и на рейхсталер, в течение нескольких лет поднялось до 41/2—5%. Таким образом, основная цель, которая преследовалась устройством разменного банка, а именно — устранение хаоса в монетном деле, не была достигнута. Ходячая монета оставалась в том же хаотическом состоянии, а хорошие монеты повышались в цене. Но на торговлю банк оказал весьма благотворное воздействие, так как было проведено резкое различие между полноценными и порчеными деньгами. Банковские деньги придали торговле твердую опору.

Все возраставшее расстройство монетного дела и распространение порченых денег побудили разменный банк привести обращавшиеся монеты, по возможности, к установленной законом цене, хотя часто они все же шли по своей рыночной цене. С этой целью в 1641 г. некоторые виды монет, как, например, ввезенные из Южных Нидерландов крейсдалеры, патаконы и дукатоны, против обращения которых безуспешно боролись в течение долгого времени, были объявлены «хорошими банковскими деньгами». Банк в качестве кассира стал принимать лишь хорошие виды монет, а в качестве менялы он оперировал большей частью ходячей монетой, или так называемыми «кассовыми деньгами». Разделением функций банка: кассира и менялы — объясняются, между прочим, такие факты, как имевший место в 1638 г. недостаток банковских денег, скупленных и задержанных кассирами, и чрезмерное повышение ажио (лажа). Это могло произойти в результате того, что банковские деньги можно было получить лишь в обмен на определенные виды монет. Поэтому повышение лажа (ажио) в 1638 г. заставило банк принимать также некоторые другие виды.

Необеспеченность обращавшихся денег привела в 1654 г. к тому, что банку для снижения ажио было разрешено принимать дукаты из расчета 3 гульд. и 3 штив. «banco», т. е. банковской валютой, а крейсдалеры по 2 гульд. 10 штив. «banco», причем с вносивших такие монеты лиц взималось ажио в размере 25/8%. Эти и другие мероприятия ухудшали банковские деньги на 2%. Банк стал признавать также и другие виды монет, давая за них более высокую цену в банковских деньгах, особенно при выплатах. Но уже с 1656 г. эта практика была прекращена; для дукатов и крейсдалеров установили их прежнюю цену, и стали регулировать виды монет при выдаче ссуд. Последнее оказалось, однако, убыточным и было вскоре вновь отменено.

Лишь постановление об урегулировании монетной системы от 11 августа 1659 г., которого давно добивались и многократно предлагали и которое ввело наряду со старым нидерландским рейхсталером и лёвенталером две новые серебряные монеты (серебряный рейтер и серебряный дукат) и установило твердую таксу ходовых денег, — внесло улучшение в денежную систему. Это особенно сказалось после 1681 г., когда начали чеканить монеты в 3, 2, 1 и 1/2 гульд. Это общее урегулирование монетной системы, которое заменило отдельные принимавшиеся до этого мероприятия, имело своим результатом превращение банка в простой депозитный и жиро-банк для определенных видов монет. Банковские деньги получили характер полновесных денег, которые исчислялись по чеканке 1659 г. Это не помешало тому, что отдельные виды денег банк принимал иногда по более высокой цене, чем банковские деньги, или давал за них более высокую цену при выплатах. Цену, которую банк давал за такие виды монет, он исчислял, исходя из существующего курса банковских денег; таким образом, последние превратились в счетную монету, в основе которой лежали те же банковские деньги. Обращались они только при посредстве ордеров, а стоимость их металлического содержания нередко зависела от настроения заправил банка и не имела, таким образом, прочной основы.

Вторжение французов в 1672 г. вызвало тяжелый денежный кризис, и тогда обнаружилось настоящее положение дел. Банковские деньги пали сначала на 5% ниже кассовых, потом, когда банк стал производить выплаты нормально, они опять достигли уровня последних. Банк признавал за выплачиваемыми им монетами ту же цену в банковских деньгах, какую они имели в ходячей монете. Из-за недостатка в монете банк начислял при выплатах ажио минимум в 41/2%.

Интересно отметить принятое в 1683 г. нововведение. Ссуды в обмен на вклады в разной монете, которые до того времени выдавались лишь в отдельных случаях, стали теперь практиковаться постоянно. Их выдавали на шесть месяцев, но срок мог быть и продлен. Это нововведение превратило Амстердам в центр европейской торговли металлическими деньгами. Всякий, кто вносил разного вида монеты для получения ссуды в банковских деньгах, получал квитанцию, или рецеписсу. по предъявлении которой он в течение 6 месяцев мог получить обратно эти монеты с начислением 1/8%. Банковские деньги вместе с такой квитанцией имели такую же стоимость, как и данные виды денет. Падение курса банковских денег имело, таким образом, своим результатом повышение курса таких квитанций. Всякий, желавший получить из банка иную валюту, покупал такие квитанции. Он мог тогда получить от банка деньги в монете указанного в квитанции вида по твердой цене, и ему не приходилось вести переговоров с банком о размерах ажио (лажа); в результате без квитанции банковские деньги никогда не выплачивались в звонкой монете. Поэтому сложилось мнение, что банк вообще не обязан делать выплату и что банковские деньги являются счетной монетой, которая лишь вместе с квитанцией дает право на получение звонкой монеты того или иного вида.

В XVIII в. банковские деньги, несмотря на всю их высокую репутацию, были все же довольно ненадежны. Это была счетная монета, базировавшаяся на самое себя, не имевшая твердого содержания металла и постоянно более или менее обесценивавшаяся. Банк принимал благородные металлы в качестве залога за предоставление ссуд в банковских деньгах; таким образом, банковские деньги имели металлическое покрытие, и залог был идентичен с тем, залогом чего он служил. По-видимому, банк вел постоянную торговлю банковскими деньгами. Во второй половине XVIII в. он даже начал скупать эти деньги, когда ажио падало до 41/4%; он продавал их, если ажио повышалось до 47/8%; позже он скупал их лишь тогда, когда лаж снижался до 3%. Стоимость банковских денег, таким образом, зависела от произвола правления банка; ажио колебалось между 3 и 6%, независимо от каких-либо изменений в состоянии денежного обращения. Это имело место даже в период 1763–1772 гг., когда кредит банка был неограниченным.

Несмотря на свои недостатки, банковские деньги получили широкое распространение. Число купцов, имевших свои счета в банке, никогда, впрочем, не превышало 2900, а обычно было ниже. Капитал, обращавшийся в банковских деньгах, никогда не превышал 30 млн. гульд. Часть этого капитала была помещена в банке в качестве денег, переданных на хранение, но большая часть служила в действительности в качестве обеспечения банковских денег. Торговле рядом товаров, например испанской шерстью, весь оборот Ост-Индской компании производились в банковских деньгах. Особенно широкое применение нашли банковские деньги в вексельном обороте. Именно банку и банковским деньгам Амстердам обязан своим положением, как центр европейского вексельного обращения. Большая часть широкого вексельного обращения производилась через этот банк. Ост-Индская компания при сделках в таких местах, где были банки, принимала лишь банковские деньги. Нельзя, конечно, отрицать, что большое доверие, оказывавшееся банковским деньгам, объяснялось целым рядом ошибочных воззрений, которые заставляли забывать о недостатках этого банковского института. Так, например, банковским деньгам приписывали твердую, неизменную стоимость, которой они на самом деле не обладали; считали, что они имеют металлическое покрытие, которое фактически не всегда имелось. Это покрытие почти всегда было ниже, чем сальдо по жиросчетам, и лишь в первое время оно близко совпадало с последним. Разница начала непрерывно увеличиваться лишь в XVIII в..

В это время большое значение получила амстердамская торговля благородными металлами, связанная с деятельностью банка. С началом войн с Испанией в Голландию чрезвычайно усилился приток серебра, большей частью непосредственно из Кадикса, но также и через Гамбург. Серебро это путем торговых операций попадало большей частью в разменный банк. Банк служил посредником в торговле благородными металлами. Но помимо этого с середины XVII в. банку был предоставлен контроль над торговлей золотом и серебром. Серебро в слитках и т. д. разрешалось покупать и продавать лишь уполномоченным банка, неотчеканенное золото или серебро можно было отправлять за границу лишь с ведома банка. Банк всецело распоряжался торговлей металлом. Тем не менее с середины XVIII в. развился свободный вывоз серебра, вначале разрешенный лишь за так называемые «торговые деньги» (negotie penningen), но постепенно все более расширявшийся. Все запрещения и ограничения приносили мало пользы; прекратить всякую частную торговлю металлом и разными монетами не удалось: менялы и кассиры продолжали вести такую торговлю. Она все время поддерживалась тем, что в банке скоплялись большие количества иностранных монет всякого рода. Поэтому вопрос о торговле металлами, а также об их экспорте всегда очень серьезно занимал дирекцию банка. Купечество было противником вмешательства в торговлю металлами и в свободное обращение металлов, но управление монетным двором опасалось затруднений с обеспечением его металлом для чеканки. В военное время, когда государство сильно нуждалось в наличных деньгах, много раз издавались запрещения вывоза серебра; это почти всегда вызывало немедленные возражения со стороны купечества. Было совершенно ясно, что эти запреты чрезвычайно вредны для торговли. Они наносили вред не только товарному обороту, но и притоку денег. В 1749 г. торговлю металлом объявили совершенно свободной (фактически она пользовалась такой свободой уже давно), за исключением лишь вывоза нидерландских золотых и серебряных монет. Таким путем Амстердам превратился в европейский центр торговли разного рода монетами, и благородными металлами. Устремившиеся из Америки в Европу благородные металлы скоплялись преимущественно в Амстердамском банке, а отсюда распространялись по всему миру. Вполне понятно, что это способствовало оживлению торговли города, так как широкая торговля деньгами и благородным металлом, которую вел банк, имела то значение, что укрепляла положение Амстердама в европейской вексельной торговле и создала на длительное время вексельному курсу города монопольное положение.

Такое развитие поддерживалось возраставшим в течение XVIII в. упрочением голландской денежной системы. Этому содействовал также строгий контроль над чеканщиками монет, помимо применения с 1671 г. более усовершенствованных машин для чеканки. Несмотря на некоторые недостатки, Нидерландская республика по сравнению с другими странами отличалась теперь более упорядоченной денежной системой. С 1694 или с 1699 г. больше чем на 100 лет стандартной монетой стала монета в 3 гульд..

Из чисто депозитного жиробанка Амстердамский разменный банк постепенно превратился в ссудный банк. Он владел ценностями в виде металла и монеты, которые большей частью не были пригодны для оплаты его банковских денег, базировавшихся на нескольких местных видах монет, на которые, помимо всего, при наличии банковских квитанций (рецеписс) распространялось право выкупа. Для превращения в чисто депозитный банк у него отсутствовал основной признак, а именно, чтобы все виды монет, представленные банковскими деньгами, всегда находились в наличности в кассе банка, чтобы их всегда можно было использовать для оплаты всей суммы банковских денег. Ссуды банк выдавал лишь под металл. По-видимому, ни в каком другом виде он не предоставлял кредитов и поэтому взимал такие невысокие комиссионные.

Из отношения банка к зеландским сепаратистским планам в 1648 г. можно видеть, что он иногда оказывался полезным также для голландской торговой политики. Наконец, в период, когда абсолютная монархия отнюдь не всегда обеспечивала купцам необходимую безопасность, Амстердамский банк, функционировавший в республике, именно благодаря этому обстоятельству оказался защищенным от произвольного вмешательства и наскоков.

До 1790 г. репутация банка оставалась нерушимой. Ажио на банковские деньги в последние годы никогда не превышало 3%. В ноябре 1790 г. банковские деньги пали на 1–2% ниже кассовых денег. В связи с этим возникло недоверие. Падение курса приписывали политическим условиям, большому недостатку денег, многочисленным займам, предоставленным иностранным государствам. Кредиту банка был нанесен сильный удар после того, как было вынесено постановление о том, что текущие счета на сумму 2 500 гульд. и выше, по желанию их владельцев, могут выплачиваться наличным чистым серебром из расчета 25 гульд. 15 штив. банковских денег на марку. Это означало ухудшение курса банковских денег на 10%, так как цена серебра в банковских деньгах при полновесной валюте была не выше 24 гульд. и нескольких штиверов, а банк до того принимал серебро из расчета 24 гульд. 2 штив.. Начались ожесточенные споры с коммерсантами, которые оспаривали законность этого мероприятия амстердамских властей, желавших этой мерой воспрепятствовать вывозу звонкой монеты, что считалось ошибочным, так как, наоборот, металл тогда ввозился из Англии. Банк выплатил валютой 2 млн. гульд., но 3 февраля 1791 г. прекратил дальнейшую выплату. Заем в 6 млн. по 31/2% дал возможность банку опять возобновить свои операции. Банковские и кассовые деньги в течение некоторого времени опять сравнялись. Но в 1794 г. ажио опять пало. Купцы стали продавать банковские деньги за кассовые, с тем чтобы обеспечить себя от дальнейших потерь. Лишь при помощи нескольких торговых фирм удалось частично удержать курс. Кредит банка уже сильно пал, когда с оккупацией Нидерландов французами в начале 1795 г. начался последний период в истории банка. Предпринятое властями официальное обследование установило то, что в последние годы подозревали в коммерческих кругах, а именно, что банк в течение длительного времени сильно злоупотреблял ссудами. Обнаружился недостаток более 9 млн. гульд. наличных денег в различной монете. В частности выяснилось, что с 1615 г. выдавались ссуды Ост-Индской компании, вначале в скромных, а потом, однако, во все больших размерах. Большая часть этих ссуд была возвращена и даже с изрядными процентами. В 1682 г. было установлено, что Ост-Индской компании, всегда занимавшей привилегированное положение, постоянно приходилось предоставлять кредиты в размере свыше 1700 тыс. гульд. банковских денег; в конце XVII в. эта сумма составляла уже 3200 тыс. гульд. Фактически же предоставленный компании кредит был значительно выше: в 1735 г., например, он составлял 6100 тыс. гульд. Первое время уплата долга производилась более или менее нормально, но с 1781 г. компания прекратила платежи по нему. Город Амстердам перевел тогда долг компании банку на себя. В 1792 г. долг этот составил 6270 тыс. гульд.

Когда стало известно действительное положение банка, которое до того времени было скрыто непроницаемой тайной, представители населения Амстердама признали гарантийное обязательство, которое город взял на себя, и согласились дать 31/2%-ный заем в 9 млн. гульд. для покрытия задолженности банка. Так как погашение старых неоплаченных долгов поступало плохо, то в марте 1796 г. был сделан новый 4%-ный заем на 7 млн. гульд.; причем все городские учреждения были обязаны принять участие в этом займе. Хотя при обсуждении вопроса о причинах краха банка едва упоминалось о прежних событиях, которые привели к этому краху, и хотя город взял на себя полную ответственность за убытки, тем не менее нельзя было скрыть того, что деньгами банка безответственно злоупотребляли. Центр денежных и вексельных операций стал перемещаться из Амстердама в другие места, в особенности в Гамбург. Правда, помимо краха банка, были и другие причины этого явления; однако крах явился симптомом общего упадка хозяйства и обусловил собою перемещение центра денежных операций. Напрасно пытались полностью восстановить банковское дело в городе; достигнуть этого не удалось. Хотя банковские деньги удержались на том же уровне — 90%, — тем не менее вексельное дело быстро порвало с банком, деньги которого были подвержены таким сильным колебаниям. Даже полная уплата весною 1802 г. банковского долга ничего не изменила, и банк продолжал существовать больше по имени. Его упадок следует приписать прежде всего деятельности правления, которое, пользуясь секретностью, легкомысленно обращалось с доверенными ему деньгами. Но, независимо от этого, банк давно уже пережил период своего расцвета вследствие своей во многих отношениях устарелой организации.

Амстердамский разменный банк стал прообразом многих других банков; уже в 1619 г. по его примеру был создан банк в Гамбурге, а при основании в 1694 г. Английского банка были тщательно изучены организационные формы Амстердамского банка. Амстердамский банк послужил примером в собственной стране. Так, в XVII в. такие же банки были организованы: в Мидделбурге в 1616 г., в Дельфте в 1621 г. и в Роттердаме в 1635 г. Делфтский банк был обязан своей организацией фактории Компании купцов-авантюристов и не оставил больших следов своей деятельности; в 1635 г. он был ликвидирован. Мидделбургский разменный банк отличался от Амстердамского в том отношении, что давал деньги взаймы под залог или под акции Ост-Индской компании; деятельность частных менял он немедленно запретил. Его способ ведения дел внушал известные опасения. Его металлическая наличность была большей частью незначительна по сравнению с сальдо по жиросчетам и, как правило, менее благоприятна, чем у Амстердамского банка, в особенности в последние десятилетия. В 1791 г. сальдо по жиросчетам в сумме 349 847 фламандских фунтов противостояли лишь 4 660 фламандских фунтов металлической наличности. В 1794 г. банк был принужден прекратить платежи.

Роттердамский банк многим напоминал Амстердамский. Он был запроектирован еще в 1624 г., но был организован лишь в 1635 г. с началом деятельности «купцов-авантюристов». Роттердамские банковские деньги были постепенно приравнены к амстердамским. Это стимулировало торговлю Роттердама, так как она могла извлекать пользу из тех преимуществ, которые давали амстердамские банковские деньги. Роттердамские купцы могли открывать себе счет в амстердамских банковских деньгах. Роттердамский банк вел большие операции с Ост-Индской компанией, причем речь шла об очень крупных суммах; еще в 1784 г. банк предоставил компаний ссуды в 100 тыс. гульд. Временами роттердамские власти злоупотребляли, используя доверенную им металлическую наличность для субсидирования производства текленбургокого и другого немецкого полотна, чем создавали конкуренцию для своей местной промышленности. Выдача ссуд производилась по решению от 1670 г. в размере 4/5 стоимости принимаемого под залог полотна. Роттердамский банк постигла судьба Амстердамского; расчет в банковских деньгах прекратился, а для торговли потерял значение расчет в ходячей монете. После 1812 г. банк прекратил свое существование.

Первоначальная цель Амстердамского банка заключалась в улучшении монетной системы в интересах торговли. Поскольку банк превратился в разменную контору, а затем в ссудный банк для торговли, то он действительно оказался весьма полезным для последней. Правда, банковские деньги далеко не отличались той устойчивостью курса, которую им приписывали, но уже самая репутация банка была полезна для сношений с заграницей. В особенности полезно было это для торговли и для всей экономической жизни, так как каждому было предоставлено право чеканить монету, вес, содержание и штемпелевание которой были твердо определены, но установление цены которой всецело было предоставлено торговому обороту. Голландские лёвенталер, рейхсталер и золотой дукат пользовались за границей превосходной репутацией. Хотя вексель стал сравнительно рано фигурировать в торговом обороте, но в важных отраслях торговли, как, например, в балтийской или ост-индской торговле, еще долгое время преобладал наличный расчет. Большое значение получило то, что банковские денежные операции заменили обращение металлических денег. Замена металлических денег как средства обращения банкнотами началась не раньше 1814 г., после организации Нидерландского банка. До того времени все еще питали слишком большое пристрастие к обращению металлических денег. Очень развилась деятельность «кассиров», число которых в XVIII в. даже увеличилось; в 1770–1780 гг. в Амстердаме насчитывалось 54 кассира. Они, постепенно начали использовать часть доверявшихся им металлических денег для учета векселей, для выдачи ссуд и для бланкового кредита. Это являлось полезным расширением их сферы деятельности, ибо благодаря этому они превращались в банки для текущих операций. Однако кредитно-платежные средства разменного банка и кассиров никогда не приобрели характера ценных бумаг, находящихся в обращении; они всегда носили характер бухгалтерских кредитов, хотя по существу платежных средств нет различия между бухгалтерским кредитом и обращающимися ценными бумагами. По-видимому, предпочитали бухгалтерский кредит, так как он был сопряжен с меньшим риском, чем кредит в форме ценных бумаг.

Настоящие бумажные деньги, которые власти печатали как кредитные билеты, без права предъявления к оплате, были выпущены в Лейдене и Гарлеме в 1573 г.. Когда в 1795 г. французы пытались было распространить свои ассоциации, то голландское правительство запретило их. Основанный в 1795 г. в Амстердаме Ссудный банк провинции Голландии стал выпускать банковские билеты, которые должны были возместить недостаток в средствах обращения. Они выписывались на сумму выданной ссуды и являлись таким образом квитанциями банка за списанные с его счета банковские деньги. Кредиторы государства оплачивались переводами на этот банк. Но в 1798 г. банк был ликвидирован.

Наряду с банками и в неразрывной связи с ними важнейшей опорой нидерландского денежного и торгового хозяйства являлась также биржа, которая одновременно оказывала существенную поддержку также и нидерландскому государству.

В Амстердаме биржа существовала еще с 1561 г., но нормальные, регулярные биржевые собрания начались лишь с 1592 г. В 1608 г. заложен был фундамент здания биржи, а в 1611 г. оно было построено. Таким образом, биржа возникла почти одновременно с организацией банка и одновременно с основанием Ост-Индской компании; все это вместе создало условия для развития предпринимательства в Ост-Индии. Такое совпадение ряда важных экономических событий характеризует это время не только как исходный пункт расцвета нидерландского торгового могущества, но и указывает также на тесную связь, существовавшую между вышеуказанными тремя институтами. С одной стороны, биржа — место собрания и средоточие амстердамского купечества, притягательный пункт, к которому со всех сторон стекались свои и иностранные покупатели и продавцы, крупнейший деловой центр Европы, с другой стороны, банк — новосозданный институт для улучшения и укрепления валютной и монетной системы и, наконец, с третьей стороны, большая торговая компания, которая должна была вести торговлю со странами Востока; все они были связаны тесной общностью интересов, которая, правда, не приняла какой-либо определенной внешней формы, но которая создалась вследствие вполне естественной внутренней связи и просуществовала почти 200 лет.

У нас имеется мало сведений о подробностях деятельности амстердамской биржи в первое время; но несомненным показателем оживленных биржевых сделок служит биржевое маклерство. Уже в XV в. встречаются упоминания о маклерах. Однако институт этот развился полнее лишь с окончанием XVI в. В 1580 г. маклерам было запрещено вести торговлю за собственный счет, в 1578 г. они объединились в «гильдию». По куртажу, который получали маклеры в то время, можно судить об объеме амстердамской торговли. Многочисленное маклерское сословие амстердамской биржи безусловно способствовало развитию торговли, хотя и вызывало иногда недовольство купцов. Уже в 1612 г. было 300 маклеров и 500 посыльных. В XVIII в. маклеры постепенно превратились в купцов, а биржевые зайцы, которых никогда не удавалось полностью искоренить, несмотря ни на какие постановления, вели маклерские дела за более низкий куртаж. С течением времени маклеры стали столь необходимы для купцов, что из их слуг они превратились в их господ. Никакая другая тесно соприкасавшаяся с торговлей группа ни в других странах, ни в Голландии не совершала столько злоупотреблений, как маклеры.

Маклерская система имела действительное значение в Амстердаме лишь для товарных сделок. Для валютных сделок существовали вышеупомянутые кассиры. Это, однако, отнюдь не снижало роли маклеров для биржи в целом. Даже в таких городах, как Роттердам, Энкхёйзен, Дордрехт, впоследствии еще Схидам, где финансовые операции не играли особенной роли, уже очень рано существовали маклеры, а в первых двух названных городах — также и гильдии маклеров.

В первое время торговля товарами была вообще значительно более разнообразной, чем сделки с валютой. С конца XVI в. первая охватывала почти все ходовые товары, и каждый товар имел своего маклера. То, что было высказано в начале XVIII в.: «Словом, можно сказать, что Амстердам является как бы универсальным магазином не только для Европы, но и для всего мира», было правильно уже для предыдущего столетия. Заграница привыкла к тому, чтобы рассматривать Амстердам как естественный рынок для всех товаров, нуждавшихся в покупателях, и отправлять туда имевшиеся к избытке товары, которые желали превратить в деньги. Когда шведский король Густав-Адольф искал новый рынок для своей меди, которую он не мог более сбывать в Испанию, то он стал отправлять ее в Голландию; так же поступал затем Оксеншерна. В конце концов даже для емкого голландского рынка меди оказалось слишком много, и цены на нее упали. Между шведской и венгерской медью возникла конкуренция. Как выше было указано, в последующее время император наводнил голландский рынок ртутью, и ост-индская ртуть боролась с идрийской за голландский рынок. О господствующем положении Голландии в хлебной торговле мы уже говорили. Так же обстояло дело с другими товарами, в которых Нидерланды нуждались для своей промышленности, например, с железом, жестью, углем, хлопком. Очень интенсивный приток товаров создал оживленную товарную биржу. Лишь для продуктов собственного сельского хозяйства — скота, масла, сыра — существовали местные центры товарооборота внутри страны; в Схидаме имелась также водочная биржа. Фактически на амстердамской бирже была сконцентрирована вся торговля Нидерландов, как на свой капитал, так и комиссионная, которая составляла действительную основу всей голландской торговли; полностью она не прекращалась никогда, даже в те периоды, когда торговля уже не составляла главной основы голландской хозяйственной жизни. Когда Козимо Медичи в 1669 г. назвал Амстердам «мировым магазином», который ведет самую крупную в мире торговлю, то этим он правильно выразил действительное положение вещей.

Биржевые операции в Амстердаме, поскольку дело касалось фондовых операций производились в начале XVII в. в очень скромных и ограниченных масштабах; в основном они заключались в сделках с паями Ост-Индской, а затем Вест-Индской компаний, которые, однако, не являлись акциями в современном смысле этого слова, а были именными паевыми квитанциями участников компании. Эти акции обращались на бирже и быстро стали предметом спекуляции, причем образовывались группы дельцов, заинтересованные в повышении и понижении их. До 1672 г, мы не имеем, однако, никаких сведений о постоянном обращении государственных бумаг на бирже. С акциями Ост-Индской компании уже рано начались сделки на срок, которые оживили спекуляцию и увеличивали оборот, несмотря на то, что Генеральные штаты своими постановлениями в 1610–1677 гг. многократно запрещали такие сделки на срок. Так как акции распределялись по различным палатам компании, то скоро обнаружилась разница в курсах различных акций. Вначале на биржах обращались амстердамские и зеландские акции, впоследствии преобладали амстердамские; они котировались всегда по более высокому курсу. Поэтому вполне понятно, что амстердамская биржа тщательно следила за отправлением и прибытием ост-индских судов, за их грузами и стоимостью последних. От этих рейсов в значительной степени зависело благополучие биржевых спекулянтов.

В торговле государственными бумагами 1672 год явился поворотным. Это был год рождения современного кредита в военное время; в историко-экономическом отношении он представляет большой интерес не только для Голландии. Внезапное вторжение французов в июне 1672 г., которому республика могла противопоставить лишь весьма недостаточные военные силы, вызвало полнейший финансовый крах. В стране было достаточно денег, но потеря больших территорий уменьшила доходы, поступления от поземельного налога прекратились, торговля и транспорт приостановились. Пытались найти выход из положения наложением секвестра на вклады Ост-Индской компании в Мидделбургском и Роттердамском банках, но это оказалось лишь каплей в море. Тогда сделали попытку получить деньги путем выпуска пожизненных рент на очень выгодных условиях. Поступившие таким путем нечеканенное золото и серебро трудно было очень быстро превратить в наличные деньги, которые необходимы были для выплаты жалованья войскам. Предложение ввести имущественный налог с известными градациями немедленно вызвало возражения со всех сторон. Это служит интересным примером того, как даже в тяжелом положении не решались на необходимые меры из-за теоретических соображений. Для покрытия огромных расходов оставался лишь кредит, которым приходилось (покрывать не только потребности в самой стране, но даже «нужды союзников. Для одних союзников ежемесячно требовалось 10 млн. рейхсталеров. Такой кредит можно было найти лишь внутри страны. С Англией вели войну; от ганзейских и итальянских городов можно было надеяться получить деньги лишь по очень высоким процентам. Республика выдавала долговые обязательства, курс которых, конечно, сильно колебался, и которые вначале, при общей панике, имели очень небольшую ценность. Получению кредита помогла твердая позиция Амстердама, который и слышать не хотел об унизительном мире и возлагал свои надежды на собственную страну, на союзников, на императора и на Бранденбург. Амстердамские коммерсанты поняли очень скоро, что можно будет добиться более легких мирных условий, чем предлагаемые Англией и Францией, а именно 30 млн. гульд. и уступка территорий, если продолжать оказывать сопротивление, пойдя на дальнейшие жертвы. После того как французы отступили к востоку и был заключен союз с Брауншвейг-Люнебургом, кредит тотчас же поднялся, и оказалось возможным получить деньги. В конце сентября курс облигаций стоял на уровне 60%, после заключения союза с императором он повысился до 75, а в октябре до 93%. Правда, курс и потом еще сильно колебался и не всегда в сторону повышения. Объяснялось это характером ведения войны союзниками и принцем Вильгельмом III, не внушавшим доверия. В конце декабря курс облигаций стоял на уровне 50–55%. Когда в 1673 г. энергично приступили к собственным вооружениям, то курс улучшился, и высшая точка кризиса была пройдена.

В течение всего этого эпизода больше всего забот вызывала позиция союзников в отношении обещанных им Нидерландами субсидий, без которых император и Бранденбург, т. е. самые главные союзники, не могли вести войну. Тяжелое положение заставило в отношениях с императором прибегнуть к новому приему. Так как уплачивать наличными деньгами не было возможности, то вместо денег стали пересылать облигации. Это возбудило в Вене крайнее недоверие, и лишь постепенно императорскому послу в Гааге Лизола удалось рассеять сомнения Вены насчет субсидий в виде долговых бумаг. Но это отрицательное отношение, естественно, в течение длительного времени сказывалось в колеблющемся, нерешительном ведении войны императором. Лишь после того как в Вене укрепилось убеждение, что Нидерланды в состоянии платить только облигациями и что дальнейшее недоверие к облигациям лишь понизит их ценность и этим также кредитоспособность Голландии как союзника, императорское правительство решилось во время новых переговоров в 1673 г. признать этот способ уплаты. При оплате исходили из фактического курса облигаций. Таким путем голландские государственные долговые бумаги стали одним из находящихся в обращении средств платежа. Амстердамская биржа, которая определяла курс этих бумаг, получила неизвестное до того времени непосредственное влияние на ведение войны и этим также — на международную политику. Это событие вообще очень важно для правильной оценки характера и обращения биржевых бумаг.

Вначале Бранденбург, как и император, никак не мог приспособиться к этому способу платежа. Генеральные штаты обязались выплачивать курфюрсту наличными деньгами, однако оказались не в состоянии выполнить это обещание и предложили облигации. Курфюрст сначала вообще плохо разбирался в этом. Связь между биржевым кредитом и ведением войны была для него столь же непонятна, как и для венского императорского двора. Еще при заключении союзного договора с Генеральными штатами в 1674 г. он поставил условием, чтобы «платежи производились только в звонкой монете, а не «in banco», т. е. банковскими переводами, Дания, которая также являлась союзником Голландии, категорически отказалась принимать облигации, и лишь в 1673 г., когда положение улучшилось, она согласилась на новый договор и на эти условия.

Дело, однако, не ограничилось лишь однократным взаимодействием между происшествиями на амстердамской бирже и международными событиями того времени. Голландские государственные долговые обязательства стали предметом торговли и, как всякий другой товар, оказались зависимыми от конъюнктуры. Кредит и базирующаяся на нем система ценных бумаг распространились в таких местностях и в таких слоях общества, которые до того времени ничего о них не знали. Обращение на амстердамской фондовой бирже преимущественно облигаций провинции Голландии служит лишним доказательством преобладающего значения этой провинции и Амстердама. Значительно ниже был курс облигаций Генеральных штатов, что вполне естественно, так как большая часть республики была в руках врагов и будущность всего государства была еще совершенно не обеспечена. Курс их редко превышал 55%, в то время как курс облигаций провинции Голландии достигал в 1673 г. 80–85%.

В течение последующих десятилетий Амстердам постепенно превратился в фондовую биржу международного масштаба. С 1688 г. в Амстердаме началась игра на повышение и понижение курса ценных бумаг. Как уже было упомянуто, предметом такой спекуляции были в особенности императорские займы. Потребность голландских капиталистов в инвестировании своих капиталов с течением времени все более возрастала. Вначале это были инвестиции преимущественно в акции крупных нидерландских заокеанских компаний, теперь же капиталисты стали приобретать отечественные государственные бумаги: как общегосударственные («генералитета»), так и отдельных провинций и городов, а также адмиралтейств. С увеличением капитала и численности рантье расширились возможности инвестирования во внешние займы, в особенности после Утрехтского мира. Амстердамская биржа взяла на себя исключительное или частичное посредничество в этом деле. В середине XVIII в. амстердамский биржевой бюллетень приводил перечень 25 разных видов внутренних государственных и провинциальных облигаций, трех видов местных акций, трех видов английских акций, четырех видов английских государственных бумаг, шести видов немецких займов и т. д., всего 44 различных вида ценных бумаг. В 1796 г. эта цифра значительно возросла. Биржевой бюллетень содержал 57 видов внутренних займов, три императорских, четыре русских, три шведских, четыре датских, по два прусских и испанских, тринадцать американских, четыре польских, четыре саксонских, но ни одного английского и французского, а лишь «мандаты» («mandate»)., Из биржевого бюллетеня мы ничего не узнаем о частных займах. Биржевой процент, который в начале XVIII в. снизился до 2–13/4%, благодаря многочисленным иностранным займам повысился до 21/2 и 4%. Все более расширявшиеся в XVIII в. денежные операции отодвинули на задний план настоящую торговлю — куплю и продажу. Неверно, однако, мнение, что последняя будто бы была совершенно вытеснена.

Из спекуляций с валютой и акциями, несомненно, развилось также то мошенничество, которое начиная с XVII в. породило, особенно в Западной Европе, ряд своеобразных явлений. Родиной этих явлений была отнюдь не одна лишь Голландия, но высокое экономическое развитие этой страны привело к тому, что именно в Голландии многие явления этого рода были доведены до крайности и приняли здесь весьма специфические формы.

Еще до спекуляции с государственными бумагами, когда они обращались лишь в виде акций, в Голландии на основе высоко развитой культуры луковичных цветов в Гарлеме развилась настоящая тюльпаномания — спекуляция тюльпанами, которая имела все признаки и формы сделок на срок и приводила к настоящей биржевой игре на разницу. Эта биржевая спекуляция с тюльпанами, которая продолжалась в течение длительного времени в 30-х годах XVII в. и велась с выработанными приемами, представляла собой не что иное, как мошенничество, возникшее из духа времени в местной торговой среде. Оно возникло из известной мании к тюльпанам, но затем валютные спекулянты придали ей характер бессовестных биржевых махинаций. Эта тюльпаномания испарилась лишь после того, как падение цен привело участников этой спекуляции к суровой действительности и показало им настоящую цену цветочной луковицы. С историко-экономической точки зрения интересно, однако, что эта «торговля воздухом», эта биржевая спекуляция производилась не непосредственно валютными ценностями, вроде акций или государственных бумаг, но что могли спекулировать «ценностями», являвшимися продуктом фантазии и аффектации. Эта мошенническая спекуляция, основанная на тюльпаномании, имела значение как предвестница гораздо более серьезной и широкой биржевой спекуляции, распространившейся с конца XVII в.

Спекулятивный дух голландских коммерсантов сказывался также в биржевой торговле другими товарами, в отношении которых не было и помину о какой-либо мании. Так, биржевая спекуляция велась в Амстердаме в торговле такими важными продуктами нидерландского, очень развитого китобойного промысла, как китовый ус и ворвань; эта спекуляция (сделки на срок) имеет большое значение для истории развития этой отрасли народного хозяйства. Китоловы обычно возвращались домой между июнем и сентябрем. Таким образом, происходили две различные по своему характеру кампании. Весь год, в особенности весной и летом, покупали и продавали с доставкой «в течение сентября» или «между 1 сентября и концом октября», или «между 1 сентября и концом ноября», а впоследствии «после 1 марта» или «до конца мая». Эти сделки на срок заключались на основании предварительных данных о возвращающихся кораблях, но без каких-либо точных данных об итогах лова. Вторая спекулятивная кампания состояла в продаже и перепродаже контрактов в зависимости от ожидаемых перспектив; эти сделки часто основывались на личных отношениях и соображениях. При этом заключались очень рискованные сделки на разницу, которые часто служили причиной банкротств. На амстердамской бирже в XVII в. заключались также сделки на срок с перцем.

Лишь для одного вида товаров власти выступали против таких сделок, а именно — для хлеба. Мы уже говорили о том, что в Амстердаме велась большая торговля хлебом; временами она превосходила по своему объему торговлю всеми другими товарами. Уже в 1617 г. здесь существовала хлебная биржа, которая в 1768 г. была переведена в новое, массивное здание. Однако биржевые сделки на срок с хлебом никогда по-настоящему не смогли развиться. Зачатки их обнаруживались издавна. Уже в середине XVI в. в Амстердаме, по-видимому, заключались такие сделки. Их запрещали, но безуспешно, и лишь в 1698 г., когда народ особенно страдал от сильной дороговизны хлеба, Генеральные штаты 17 октября категорически запретили биржевые сделки на срок с зерном. В связи с возникшими по этому поводу разногласиями было разъяснено, что запрещение относится лишь к будущим контрактам. Эту торговлю называли «торговлей воздухом» (Windhandel). Запрещение намеревались отнести также к торговле хмелем, но со стороны биржи было ясно заявлено, что до того времени сделки на срок с хмелем не производились. Таким образом, запрещение распространялось только на хлеб, гречиху, горох, бобы. В 1756 г. запрещение биржевых сделок на срок с хлебом было, вновь повторено, но такие сделки с кофе и водкой продолжались.

Установленный в 1689 г. амстердамскими властями биржевой налог на участников сделок с ост-индскими акциями в размере 1/2, а с вест-индских по 1/4 pro mille указывает на то, что от амстердамской биржи желали получить не только косвенные доходы, но что ее рассматривали в качестве объекта для прямого обложения. Этот налог впоследствии был снижен до 1/3 и 1/6 pro mille. Ограничение налогового обложения лишь акциями компаний говорит о том, что сделки с государственными бумагами не приняли еще такого масштаба, чтобы служить объектом налогового обложения.

Распространение так называемой «торговли воздухом», торговли несуществующими товарами, имело отрицательные результаты именно для сделок с ценными бумагами и акциями. В 1716 г. и в последующие годы мошеннические общества Джона Лоу вовлекли в свой водоворот также и Нидерланды. В 1720 г. общая сумма займов страхового общества, учрежденного им в Нидерландах, достигла номинальной суммы в 1150 млн. гульд., которые почти полностью были потеряны. Тем не менее этот горький опыт не отучил нидерландцев от дальнейших биржевых и спекулятивных эксцессов. Высшие круги давали этому пример. Во второй половине XVIII в. правители Амстердама в большинстве стояли очень близко к банкам и бирже. Самые крупные банкиры, такие, как Клиффорд, де Врей-Темминк, Дедел, Даниелш, были членами совета города, даже бургомистрами. Как во времена «золотого века», ратуша вновь превратилась в филиал биржи.

Несмотря на все предостережения, спекуляция не прекращалась; ее результаты со всей силой проявились в кризисах, разразившихся в 1763 и 1773 гг. В 1763 г. целый ряд факторов подготовил амстердамской бирже сильный удар. В Германии после Губертусбургского мира в результате предпринятой Пруссией монетной реформы произошло сильное обесценение всех обращавшихся денежных знаков, снизившихся до 1/4 своего номинала и даже ниже. Это отразилось, конечно, на вексельном курсе в Германии, а при тесной связи с амстердамским денежным рынком — также и на последнем. Амстердам со своим избытком капитала всегда предоставлял большие кредиты северным странам, Германии и др.. Так как вывоз из Голландии в эти страны по крайней мере в три раза превышал ввоз из этих стран, то дефицит покрывался за границей векселями, которые имели ценность лишь постольку, поскольку им доверяли. В течение десятилетий обращение векселей настолько возросло, что их сумма в 15 раз превышала ценность обращавшихся наличных денег и надежных бумаг в Голландии. К этому пассивному торговому балансу Германии, находившему свое выражение в вексельной задолженности, прибавились еще чрезвычайно тяжелые военные тяготы и порча монеты. До тех пор, пока крупные капиталисты дисконтировали векселя, все шло хорошо. Но экспорт из Голландии во время войны очень значительных сумм в виде английских займов привел постепенно к выкачке денег из страны. Поэтому у капиталистов отпала всякая заинтересованность учитывать векселя. Другие же капиталисты из предосторожности хранили свои деньги у себя, взысклвали деньги по векселям, срок которых истек, и отказывались предоставлять кредит под новые векселя. В конце концов, поскольку вся кредитная система базировалась на вексельном обращении, крах стал неизбежен. После ряда банкротств в Амстердаме, Гамбурге, Бремене, Берлине, Лейпциге, Стокгольме и т. д. 25 июля последовало банкротство старой 200-летней фирмы де Нефвилля в Амстердаме. Предшествовал этому банкротству крах одного из первых еврейских банкирских домов «Аренд Иозеф и К°». После этого началось поголовное банкротство банков, причем многие воспользовались случаем, чтобы дешево отделаться от своих обязательств. Кассиры скрывались с доверенными им деньгами. Паника стала всеобщей. Денег нельзя было получить даже под ценные бумаги и товары. Амстердамский банк держался прекрасно. Банковские деньги в один день пали на 1/2% ниже кассовых денег, но быстро поправились, доведя ажио (лаж) до 1%. 4 августа было решено принимать в банк под квитанции (рецеписсы) серебро в слитках. Банкротство Нефвилля привело к тому, что почти все векселя были возвращены в Гамбург опротестованными, что вызвало здесь в свою очередь многочисленные банкротства. Гамбург, Брауишвейг и Стокгольм лишь очень нескоро оправились от этой катастрофы. В Гамбурге предприняты были шаги к тому, чтобы оказать поддержку Нефвиллю, в том же направлении действовали из Берлина. В Амстердаме на крах Нефвилля равнодушно смотрели и мало беспокоились о потерях за границей. Шатким, по существу, оказалось тогда положение всех амстердамских банков, даже «Хопе и К°». Наибольшие потери понес Гамбург. Нефвилль оказался в состоянии выплатить своим кредиторам 70% задолженности; фактически по соглашению с кредиторами он выплатил лишь 60%. Но еще в 1799 г. гамбургские кредиторы ожидали оплаты своей части. Амстердамская биржа в общем быстро оправилась от этой катастрофы. Результат кризиса был тот, что русские и данцигские векселя, которые до того времени котировались лишь на амстердамской бирже, стали также котироваться на гамбургской и лондонской, что очень повредило амстердамской бирже; доверие, которым она пользовалась за границей, пошатнулось. В связи с этим кризисом возникло много проектов восстановления упавшего было кредита; предложены были организация кредитного банка, выпуск бумажных денег, устройство лотереи.

Кризис 1772–1773 гг. следует почти целиком приписать спекуляции акциями и чрезмерной «торговле воздухом». На лондонской бирже уже издавна спекулировали в больших масштабах с акциями английской Ост-Индской компании. Летом 1772 г. это привело в Лондоне к многочисленным банкротствам. Этот кризис нашел свое отражение в Амстердаме, на бирже которого в это время также процветала невиданного размаха спекуляция ценными бумагами и акциями. Банкротство известного банка «Клиффорд и сыновья» дало сигнал к общей панике. За этим банкротством последовали другие. На этот раз опять обнаружился низкий моральный уровень купечества. Кризис 1773 г. отличался от кризиса 1763 г. тем, что в то время, как в 1763 г. мелкие держатели не были им затронуты, а также благодаря покровительству со стороны крупных банков мало пострадали держатели иностранных займов, — в 1773 г. все они были сильно задеты кризисом. На этот раз вмешались также амстердамские городские власти: в январе 1773 г. они учредили ссудную кассу, которой банк предоставил необходимые средства.

Амстердамский кризис оказал влияние на Гамбург, Стокгольм, Копенгаген, на Россию и на все страны, которые состояли в оживленных торговых и финансовых сношениях с Амстердамом. К кредиторам Клиффорда принадлежали Английский банк, германский император, датский король. Наконец, было решено удовлетворить кредиторов в пределах 30%. Во время этого кризиса были выдвинуты многочисленные предложения, которые отчасти имели своей целью более справедливое удовлетворение пострадавших. Действительный успех в этом направлении имел изданный 30 января 1777 г. новый устав о несостоятельности, более приспособленный к современным условиям, чем уставы 1659 и 1729 гг., относившиеся ко времени, когда сделки с векселями не имели еще того масштаба и значения, как во второй половине XVIII в.

Лотерейная игра, которая существовала в Нидерландах еще со средних веков, не представляла собой настоящей биржевой игры, но по внешности она имела много общего с последней. Она всегда преследовала благотворительные цели и с середины XVI в. стала также источником государственных доходов. Более крупные лотереи начали проводиться лишь с конца XVII в. и сильно разжигали страсть к игре, причем благотворительный характер их постепенно отступал на задний план. Все более и более стали проявляться страсть к выигрышу, желание заработать деньги не работая. Чем хуже было положение в стране, тем более увеличивалось число лотерей. Так было, например, в 1798–1803 гг..

В круг деятельности биржи входило также страховое дело. Если непосредственное хозяйственное значение страхования весьма ограничено, то в качестве вспомогательной отрасли оно имело неоценимое значение для торговли и судоходства; поэтому в историко-экономическом исследовании его нельзя не коснуться.

Страховое дело перешло к Амстердаму, как часть антверпенского наследства. Вначале объем его был весьма скромным, так как страхование морских судов, которое тогда превосходило по своему значению все другие виды страхования, еще не было развито в таком масштабе, как впоследствии; многие купцы предпочитали нести риск сами. Однако уже в XVI в. видный купец и одновременно поэт Румер Висхер (род. в 1547 г.) энергично действовал в области страхования судов. Оно часто проводилось на общий счет. Только в течение XVII в., ввиду рискованности плавания по морю, морское страхование расширилось. Охранные суда, плавание судов под конвоем не гарантировали от потерь. За 1624–1634 гг. около 400 крупных судов было разграблено, много купцов из-за этого окончательно разорилось. Фрахты поэтому все более дорожали, страховые премии повысились с 2–3% до 8–10%.

Уже в 1617 г. Михаел де Маухерон выдвинул предложение организовать общую «Страховую палату» («Camer van assurantie»). Но оно не было осуществлено. В конце 1628 г. несколько амстердамских купцов вновь выдвинули этот план; они проектировали организацию страхового общества, которому была бы предоставлена монополия сроком на 24 года. Всякий купец, который вел торговлю с Востоком или Западом, обязывался страховать 9/10 отправляемых товаров, 1/10 не страховалась и оставалась под его личный риск. Страховая премия должна была составлять 11/2–51/2%. Компании предоставлялось право контроля над судами. Ни одно судно не имело права получать конвой от государства без предъявления свидетельства об оплате премии компании. Сама компания обязывалась постоянно содержать на море по меньшей мере 60 военных кораблей, за что получала монополию на торговлю с Африкой и Левантом.

Этот план, инициаторами которого были видные коммерсанты Алберт Кунрадш Бюрг, Элиас Трип, Ханс ван Лон, встретил, однако, сильные возражения. С одной стороны, в Амстердаме опасались монополистического характера компании, а с другой — боялись, что премия, которая по проекту должна уплачиваться лишь в случае нужды, может превратиться в постоянное бремя для торговли. Это может побудить другие народы, на которых также будет возложено это бремя, с своей стороны, взимать аналогичные поборы с голландцев. Противником плана выступил также Гарлем. Гарлемцы справедливо указывали, что ошибочно предполагать, будто бы у других народов нет моряков, знающих дорогу к Гибралтару, и что они поэтому принуждены будут согласиться на такие премии. Такое принудительное обременение, утверждали они, лишь отвлечет торговлю от Голландии и принесет вред промышленности; помимо того, этот план противоречит также нидерландской свободе, между тем как «мы во всем свете известны как свободные нидерландцы». Амстердамцы указывали еще на ущерб, который план принесет судостроению. Компания отвлечет от него на 3–4 года большие капиталы, сильно вздорожает лес и т. д. Главными мотивами, выдвинутыми при обсуждении проекта, были высокое обложение и ограничение свободы. За проект стоял вместе с другими внутренними городами Лейден, который издавна проявлял протекционистские тенденции. Наконец, в качестве аргумента в пользу необходимости избегать таких обременительных учреждений, выдвигалась конкуренция со стороны Гамбурга. Перевес получили отрицательные голоса портовых городов, которые и знать не хотели о такой принудительной организации.

В ближайшие годы план этот вновь многократно возникал, каждый раз в немного измененной форме и частично с учетом выдвинутых против него возражений. Так, в проекте 1634 г. монополия ограничивалась нехристианскими областями Леванта и Африки, а субсидия со стороны государства снижалась с 40 до 20 тонн золота. Однако из-за сопротивления Голландии план этот, несмотря на настояние Генеральных штатов и на большой интерес к нему принца Фридриха-Генриха, не имел успеха. Амстердам, который и тогда оказывал принцу упорное сопротивление, твердо оставался при своем отрицательном мнении по отношению к плану. Вместо обременительных страховых премий он готов был согласиться лишь на «торговый налог» (Veilgeld). Кроме того, подозрение внушали частные интересы участников компании и сомнения в способности частного общества вооружать и содержать военные корабли. Амстердам, имевший на своей стороне только Гарлем и мелкие города северных районов, выступил в 1634 г. против большей части провинций, которых поддерживали Фридрих-Генрих, Государственный совет и штаты Голландии. В 1636 г, план этот был решительно отвергнут Амстердамом, и дело было окончательно ликвидировано. Между тем положение на море улучшилось. В конце 1637 г., когда Тромп и Витте де Вит встали во главе флота, начался славный период нидерландского морского флота. Проект этот всплывал еще несколько раз, но лишь для того, чтобы столь же быстро исчезнуть. Весь этот эпизод интересен для истории страхового дела; он служит, кроме того, лишним свидетельством преобладающего влияния Амстердама.

Если были выступления против плана принудительного страхования, в отношении которого действительно имелись серьезные сомнения, то это отнюдь не означало, что так же отрицательно откосились и к частному страхованию. В течение XVII в. страховое дело получило дальнейшее развитие, в особенности в Амстердаме; но в первой половине XVII в. ничего не было слышно о самостоятельных страхователях, которые занимались бы специально этим делом; не было их также и в Роттердаме. Страхование производилось купцами наряду с другим делами.

Широкое распространение страхования в Амстердаме видно из того, что иностранцы много и часто производили страхование в этом городе. Например, Гамбург страховал свои конвойные корабли. В Амстердаме страховали потому, что страховая премия была там ниже, чем в других местах. Около 1720 г. в Амстердаме было примерно 100 страховых маклеров, а в Гамбурге в 1701 г. — всего 18.

Страховое дело Голландии принадлежало все же к авантюристическим предприятиям. Уже вышеупомянутые планы 1628 г. и последующих лет не были совершенно свободны от фантастических идей, а в 1720 г. страховое дело Голландии было втянуто в процветавшую тогда спекуляцию акциями. В Амстердаме, где всего лучше были осведомлены о состоянии дел, с самого начала отнеслись к этому довольно отрицательно; проектировавшееся тогда страховое общество не было образовано из-за возражений со стороны городских властей. В Роттердаме были смелее и организовали «Общество страхования» (Maatschappy van assurantie) с капиталом в 12 600 тыс. гульд.. На фоне многочисленных организованных в то время в Голландии дутых обществ, которые также заявляли в своих объявлениях о «страховании», это общество пользовалось уважением, поскольку оно удовлетворяло определенной потребности, разумно управлялось и просуществовало до настоящего времени. Организация этого общества тотчас же сказалась за границей; образовавшиеся в том же году в Гамбурге несколько страховых обществ определенно ссылались на роттердамскую компанию. Указывали также на то, что если гамбургским обществам не повезет, то много заинтересованных лиц вложит свои деньги в роттердамское общество. Наряду с этим обществом некоторого успеха достигло также мидделбургское общество. Однако это общество занималось более страхованием от огня, чем страхованием морских судов.

Упадок грузового судоходства в XVIII в. повлек за собой сокращение морского страхования. Организация жизнеспособных страховых обществ за границей, в особенности в Гамбурге, сделала здесь страховое дело независимым от Амстердама, где все еще ощущался недостаток объединения и в страховом деле.

 

8. ТОРГОВЛЯ И ТОРГОВАЯ ПОЛИТИКА

В середине XVI в. торговля Северных Нидерландов не могла сравниться с тем расцветом, который переживала торговля Южных Нидерландов с ее центрами вначале в Брюгге, а затем в Антверпене. Валлонско-фламандская промышленность также значительно превосходила тогда североголландскую. Такие города, как Гент, Мехелн, Брюгге, Лувен, Антверпен, являлись центрами старой, имевшей прочные корни культуры с высоко развитой промышленностью, которой северо-нидерландская промышленность с центрами в Лейдене, Амстердаме, Делфте, Роттердаме много уступала. Брюгге и Антверпен стояли в Северной Европе на первом месте по торговле с Левантом, Испанией, Португалией, Италией. Здесь был центр торговли пряностями. Здесь имела свои фактории Ганза, в то время как даже в периоды своего наибольшего расцвета Ганза никогда не создавала прочных факторий в Северных Нидерландах.

Лишь в судоходстве по Балтийскому морю и в морском рыболовстве Северные Нидерланды превосходили в середине XVI в. Южные. В отношении последнего они были географически лучше расположены. Главные рыболовные участки были ближе к Энкхёйзену, Роттердаму, Схидаму, Делфту, чем к Дюнкерку и Остенде. Балтийский рыболовный район почти совсем не посещался южно-нидерландцами.

Таково в целом было положение, когда восстание против Испании произвело коренной переворот и создало совершенно новую экономическую ситуацию. Это произошло, конечно, не сразу, но постепенно, по мере развертывания восстания и военных действий.

Осветить все это во всех подробностях — дело далеко не легкое. В некоторых областях в течение ряда лет царил хаос, созданный военными действиями, вражеской оккупацией и обратным отвоеванием. Все это приводило к полному параличу торгового оборота на востоке и юге страны, а также в Гронингене. Другие, менее доступные области, наоборот, пострадали относительно мало. К таким местностям принадлежал Роттердам, который рано сбросил испанское иго, в то время как Амстердам все еще находился в руках испанцев. Свое положение Роттердам сумел удачно использовать; именно в Роттердаме многие амстердамские купцы закупали вооружение и снаряжение, из Роттердама же главным образом исходила подготовка к освобождению Гарлема и Лейдена.

Утрехтская уния, заключенная 23 января 1579 г. между Гелдерландом, Зеландией, Голландией, Утрехтом и Оммеландом (впоследствии провинция Гронинген, но без города Гронинген), во всяком случае создала более устойчивое положение. Она послужила правовой основой нового государственного образования; но чтобы укрепиться в экономическом отношении Соединенным провинциям предстояла еще напряженная борьба. Положение было таково, что даже очень важные районы страны все еще были заняты врагом; более того, самые эти районы, например Зютфен и Гронинген, колебались в вопросе о том, не выгоднее ли им и впредь оставаться под старым испанским владычеством. Даже Амстердам подчинился принцу Оранскому лишь в феврале 1578 г.. Военный успех колебался в ту и другую сторону в течение многих лет, и когда 10 июля 1584 г. Вильгельм пал от руки убийцы, освобожденная им область все еще находилась в тяжелом экономическом положении. Некоторые города, как Неймеген и Дусбург, примирились с королем; торговля по Рейну пришла в полный упадок; голод, чума свирепствовали в стране. Даже в областях, полностью освобожденных от врага, как Голландия и Зеландия, положение оставалось крайне тяжелым как для торговли, так и для сельского хозяйства.

Уже с самого начала восстания Амстердам стал ощущать сокращение своей балтийской торговли; это явилось результатом затруднившихся торговых связей с Испанией-Португалией, от которых в значительной степени зависела балтийская торговля. Сказались также чувствительные потери в судоходстве; в 1569 г. торговый флот Амстердама на Балтийском море сократился с 250 до 150 судов. Много купцов оставили город и бежали в менее угрожаемые северо-голландские города Хорн и Энкхёйзен.

В 80-х годах XVI в. постепенно наступило некоторое улучшение. Голландия и Зеландия вновь смогли обратиться к мореплаванию. Это было облегчено тем, что начиная с 1572 г. сперва зеландские гёзы, затем Голландия разрешили морякам при условии уплаты специального лицензионного сбора отправляться во вражеские страны, в Южные Нидерланды, в Испанию и Португалию. В составленном в 1581 г. регистре перечислялись точные данные о размере этого сбора. Так было положено начало конвойному и лицентному налогам, просуществовавшим несколько столетий. Хотя испанское правительство было очень недовольно этим голландским и зеландским судоходством, приносившим восставшим значительные денежные средства, тем не менее оно не было в состоянии помешать ему: с одной стороны, Испания-Португалия не могла отказаться от голландских и зеландских судов, которые доставляли ей зерно, а с другой — от возможности обеспечить, благодаря этому судоходству, сбыт ост-индских и вест-индских товаров на Север и Восток.,

Для голландских и зеландских портовых городов сообщение с этими странами имело тем большее значение, что с осадой и падением Антверпена в 1585 г. к ним перешли вся торговля и связи этого старого мирового торгового центра. Уже за много лет до этого сообщение с Антверпеном становилось все более и более затруднительным. Вначале от этого больше всего выиграл Флиссинген; так, например, с 19 мая 1581 г. из Зеландии отплыли во все концы Западной Европы 200 судов. Но вскоре из Антверпена в Амстердам, Роттердам, Дордрехт и другие голландские и зеландские города переселилось много коммерсантов, оставивших город отчасти по религиозным причинам, отчасти из-за страха перед испанским террором. Они принесли с собой в освобожденные города Северных Нидерландов большие капиталы, старый опыт и знания в колониальной торговле и хорошие отношения с коммерческим миром Испании и Португалии. Одновременно началось настоящее переселение народов с Юга на Север — переселение промышленников, ремесленников, работавших в различных отраслях производства.

От этой иммиграции, которая продолжалась длительное время, торговля Северных Нидерландов извлекла пользу, которую трудно переоценить. Статистически это, конечно, трудно показать, можно также спорить о размерах этой пользы (об этом у нас была речь выше), но фактически лишь благодаря этому притоку иммигрантов с Юга в Северных Нидерландах развилась торговля колониальными товарами, которая вскоре оказалась полностью в ах руках; лишь благодаря этой иммиграции к преобладавшей прежде балтийской торговле прибавилась новая, принявшая грандиозные размеры, колониальная торговля. Амстердам никогда не достиг бы того положения, которое он занял в XVII в., если бы рядом с ним существовал вольный, свободный от всяких религиозных притеснений, не стесненный блокадой Шельды, Антверпен. Голландские и зеландские города смогли достигнуть своих экономических успехов лишь при существовании полной свободы торговли; они никогда не руководствовались религиозными или внешнеполитическими мотивами, когда дело касалось вопроса о свободе торговли. Последняя была для них всего важнее. Когда англичанин Лейстер потребовал полного прекращения торговых сношений с врагами, то между ним, явившимся в страну в качестве защитника нидерландской свободы, и голландскими и зеландскими купцами немедленно возник конфликт. С нескрываемой досадой голландские коммерсанты смотрели на то, как эта мера идет на руку торговле и судоходству ганзейских городов. Не без основания в запрещении вывоза голландских сельскохозяйственных продуктов они усматривали намерение Англии повредить Нидерландам в интересах своей собственной страны. Во всяком случае даже англичанам не удалось добиться полного прекращения запрещенной торговли голландцев с Испанией и Португалией. Голландцы всегда находили возможность, в крайнем случае под нейтральным флагом, поддерживать эту торговлю. С другой стороны, с момента закрытия Шельды в Испании и Португалии также повысился интерес к торговле с северо-нидерландскими портами. Впрочем, среди голландцев всегда было течение, видевшее в полном прекращении торговых сношений с врагом лучшее средство для быстрого окончания этой ужасной войны. С 1584 г. энергично проводилась блокада против строптивых Гронингена и Восточной Фрисландии. Амстердам, однако, решительно выступал против этих мероприятий, так как они могли принести пользу все возвышавшемуся и столь ненавидимому им Эмдену. Разрушительное влияние на Южные Нидерланды голодной блокады и прекращения торговли показало, что эти меры в состоянии только довести население до отчаяния, но вряд ли могут оказать какое-либо влияние на поведение испанцев. Не подлежало никаким сомнениям, что абсолютное запрещение торговли приносило собственной стране больше вреда, чем пользы, что оно вызывало репрессивные меры и имело своим результатом захват торговли нейтральными странами (Ганза, Дания, Швеция, Франция). В 1584–1589 гг. торговля нидерландцев сильно пала, несмотря на все попытки возместить ее контрабандой. Из отчетов одной торговой фирмы в Кампене, которая вела торговлю через Голландию между Лиссабоном и Балтийским морем и обратно, можно ясно видеть те большие трудности, с которыми в это время приходилось бороться торговле. В эти годы последняя все больше и больше стала переходить к Ганзе и прибалтийским городам, которые выигрывали за счет нидерландцев, непосредственно доставляя испанцам и португальцам столь желанное для них зерно.

1588 г. принес голландцам большое облегчение. Поворотным пунктом явилась гибель Армады. Строго проводилась лишь блокада Гронингена и северных районов, а в 1590 г. также и Вестфалии. Блокада заключалась в запрещении подвоза, в котором Амстердам, уже тогда имевший решающий голос в этих вопросах, был мало заинтересован, а потому спокойно это терпел. Лишь после падения Гронингена в 1594 г. блокада этих областей была смягчена; экономическое положение их после завоевания в 1591 г. Зютфена и Девентера вообще улучшилось.

Необходимо подчеркнуть одно явление, которое сыграло большую роль в экономической жизни Голландии как этого, так и последующего времени, а именно — образовавшуюся в результате иммиграции иностранцев тесную связь Нидерландов с экономикой соседних стран. Интересно, что в то время, как сами нидерландцы повсюду проникали в экономическую жизнь других стран (об этом ниже), они у себя, в собственной стране, не могли полностью освободиться от цепей, наложенных на них некоторыми внедрившимися в их страну иностранными хозяйственными организациями. Более того, они усматривали в них для себя не бремя, а благодеяние, несмотря на возникавшие при этом многочисленные недоразумения.

В этом аспекте заслуживают особенного внимания поселения англичан. Еще е XIV в. англичане устроили в Брюгге складочный пункт для своей шерсти, которая служила сырьем для процветавшей фландрской текстильной промышленности, а иногда переносили его в Антверпен, Мидделбург или Дордрехт. Когда в середине XIV в. Кале попал в руки англичан, то складочный пункт был перенесен в этот город. Но к этому времени в английской промышленности произошли большие перемены, выразившиеся в том, что англичане сами стали перерабатывать имевшуюся у них в изобилии шерсть. Основанной в начале XV в. Компанией купцов-авантюристов был организован склад английских текстильных товаров (сукна), сначала в Брюгге, затем в Мидделбурге и, наконец, в важнейшем портовом городе Западной Европы — в Антверпене. Устройство этого склада много содействовало расцвету Антверпена; просуществовал он в этом порту с небольшим перерывом вплоть до 1564 г. В этом году он стал жертвой конфликта между нидерландским правительством во главе с Маргаритой Пармской и английским правительством. Склад был перенесен из Антверпена, но скоро опять был возвращен туда, так как город был заинтересован в том, чтобы сохранить его за собой. Однако очень скоро англичане своим участием в возникших в городе волнениях вызвали жалобы со стороны как испанцев, так и оранжистов. Испанский штатгальтер Рекесенс относился к англичанам очень благосклонно и в 1575 г. предоставил им новую привилегию для их рейсов в Антверпен, где они снова устроили свою факторию. Но когда испанская солдатчина наложила на англичан тяжелую денежную контрибуцию, то с процветанием их торговли было покончено. Они поэтому решили перенести 2/3 своих антверпенских предприятий в Эмден, а остальная треть была в 1582 г. перенесена в Мидделбург. Так англичане оказались на территории Нидерландской республики. Все это произошло в результате одного лишь соглашения между англичанами и Мидделбургом без согласия Генеральных штатов» но, по-видимому, с молчаливого одобрения штатов Зеландии. Во время осады Антверпена королева Елизавета, покровительница Компании купцов-авантюристов, открыто стояла на стороне Нидерландов и активно им помогала. В этих условиях Генеральные штаты выразили графу Лейстеру, который в 1585 г. пришел с английскими войсками на помощь Нидерландам, свое пожелание об организации в республике главной фактории Компании купцов-авантюристов. 9 января 1587 г. Генеральные штаты постановили принять самые энергичные меры к тому, чтобы побудить английских купцов, особенно тех из них, которые поселились было в Эмдене, Гамбурге и других городах, переселиться в республику. С этой целью они обещали членам компании предоставить им все те привилегии, которыми они пользовались в других городах. Те, однако, отвергли это предложение: в устройстве крупного складочного центра в голландских и зеландских портах они не видели для себя никакой выгоды, тем более, что Неймеген все еще был в испанских руках и дорога в Германию была ненадежна. Поэтому фактория в Мидделбурге осталась лишь в виде «вспомогательного подворья» («Subsidiary Court»). Между тем английская фактория в Эмдене продолжала вызывать крайнее недовольство нидерландцев; их враждебность к Эмдену в это время в значительной степени объяснялась завистью к этому городу, служившему местопребыванием английского склада. В последующее время, когда положение республики укрепилось и создалась надежда на прочное ее существование, «купцы-авантюристы» сами выразили пожелание об устройстве своей главной резиденции в республике, тем более что в германских портах, вследствие оппозиции со стороны ганзейских городов и германского императора, их фактории встречали различные препятствия. В 1597 г. и в последующие годы многие нидерландские города, как Гронинген, Делфт, Роттердам, Мидделбург, Кампен и др., добивались согласия на предложение англичан. Амстердам держался в стороне, так как он носился с другими, более широкими, планами. Особенно добивался этого Мидделбург. В январе 1598 г. он отправил даже послов в Англию и достиг того, что вся местная английская фактория была перенесена внутрь его стен. Но тогда провинция Голландия заявила резкий протест против привилегий, предоставленных «купцам-авантюристам», в особенности против освобождения их от ввозных пошлин на сукно, каразею и полульняные ткани; она возражала против предпочтения, оказываемого англичанам перед собственными согражданами и соглашалась, самое большее, на снижение тарифов для немецких, итальянских и прибалтийских товаров, вывозившихся «купцами-авантюристами» с тем, чтобы последние, получив обратные грузы для доставки в Англию, не были вынуждены переводить туда денежные суммы. Генеральные штаты были другого мнения; поселениям иностранцев они придавали столь важное экономическое значение, что уже 21 февраля 1598 г. освободили Компанию купцов-авантюристов от ввозных пошлин на сукно и каразею. Условием предоставления этих привилегий был отказ компании от организации склада где-либо на континенте помимо Нидерландов. Но лишь после того, как Генеральные штаты на основе октруа, предоставленного компании в июле того же года, освободили ее от всех вывозных пошлин на сукно и каразею, не проданные в течение одного года и подлежавшие вывозу в Англию или в другие складочные пункты компании, лишь после того, как ей были предоставлены другие такие привилегии, компания согласилась отказаться от организации складов на континенте и всю континентальную торговлю перенесла в Мидделбург, где она и концентрировалась до 1611 г.. Генеральные штаты и в дальнейшем шли навстречу компании в ее пожеланиях. Монополия «купцов-авантюристов» укрепилась в особенности после того, как плакат от 27 мая 1599 г. обязал всех англичан свозить свои шерстяные товары исключительно на складочные пункты компании. Это заставило купцов, не входивших в компании и торговавших с Флиссингеном и другими городами, присоединиться к «Merchant Adventurers», что соответствовало английскому закону.

Для Мидделбурга фактория «купцов-авантюристов» имела безусловно большое значение. Город еще раньше много выиграл от притока антверпенских беженцев; близость испанской границы, внушавшая прежде известные опасения, к тому времени потеряла свое значение; запрещение торговли с расположенными по-соседству испанскими владениями соблюдалось не очень строго. Для «купцов-авантюристов» вслед за целым рядом благоприятных лет пребывания их фактории в Мидделбурге, после смерти королевы Елизаветы, начались большие трудности. Вывоз компанией шерстяных товаров в неокрашенном и неотделанном виде встретил возражения. Кроме того, в Нидерландах начали выступать против пребывания склада в Мидделбурге. На него стал претендовать Роттердам, между тем как сами «купцы-авантюристы» считали более надежным для себя Амстердам, чем угрожаемый со стороны английской оппозиции Мидделбург. Когда в 1615 г. король Яков I запретил вывоз неокрашенного и неотделанного сукна и лишил Компанию купцов-авантюристов хартии, штаты Голландии тотчас же запретили ввоз всякого крашеного сукна, кроме черного. Другие провинции, а также Генеральные штаты предприняли такие же меры. Дело в том, что голландцы были искусны именно в крашении и отделке сукна; поскольку же эти операции стали производиться за границей, то ввоз сукна потерял для голландцев всякий интерес. В 1617 г. вследствие упадка английской суконной промышленности компания была вновь восстановлена, но за это время, в особенности в Амстердаме, широкие размеры приняла деятельность торговцев, не входивших в какую-либо компанию. Компания купцов-авантюристов оставалась еще короткое время в Мидделбурге, а затем в 1621 г. перекочевала в Делфт. Это принесло ей мало пользы; в провинции Голландии собственная суконная промышленность и торговля сукном занимали совершенно иное положение, чем в Зеландии (об этом ниже); сам Делфт не имел такого значения в морской торговле, как Мидделбург. Амстердам, который никогда не скрывал своего отрицательного отношения к Subsidiary Court «купцов-авантюристов» и его монополистическим тенденциям, стал энергично выступать против монополии этой фактории, обвиняя ее в том, что она, будто бы, занимается недозволенной для нее розничной торговлей и т. д. Делфту, помимо того, стали чинить много затруднений также штаты Голландии. По согласованному, в конце концов, регламенту от 19 июня 1621 г. разрешение на поселение было поставлено в зависимость от сохранения привилегий, которыми пользовались голландцы в Англии. Голландцы не отказались от запрещения ввоза крашеного и выделанного сукна и, кроме того, запретили компании красить свое собственное сукно, вести розничную торговлю и открыть еще один складочный пункт в Нидерландах. Роттердамцы, которые также добивались поселения англичан в городе, выдвинули еще более строгие условия: образование в Нидерландах генеральной гильдии всех заинтересованных в суконной промышленности и обязательство англичан продавать свои товары только этой гильдии. Этим, с одной стороны, хотели лишить англичан возможности заниматься розничной торговлей, а с другой — стремились создать нечто вроде треста нидерландских торговцев сукном. Но Делфт путем целого ряда локальных соглашений пошел навстречу компании. Положение последней в городе улучшилось, и она развила оживленную торговую деятельность. В одном только 1629 г. было ввезено около 30 тыс. кусков сукна. В конце концов, дальнейшее пребывание в Делфте все же стало для Компании купцов-авантюристов невыносимым, так как их принуждали брать грузы для обратных рейсов не в Амстердаме, но в самом Делфте. По этой причине компания в 1635 г. оставила город и перекочевала в Роттердам, который еще с начала XVII в. поддерживал регулярное и оживленное судоходное сообщение с Англией и в котором поселились многие английские купцы. Существовавшее здесь издавна сукноткачество потеряло к этому времени свое значение; сохранились лишь отделка сукна и крашение. С устройством подворья английских купцов ожидали не столько оживления этой промышленности, сколько торговли. Опасались прямой конкуренции лишь в том случае, если компания не будет соблюдать запрещения о ввозе обработанного сукна; опасались (это действительно случилось), что компания, основываясь на разрешении о ввозе сукна, окрашенного предварительно, в стадии шерсти, или же окрашенного в пестрые цвета, постепенно начнет ввозить сотканные из крашеной шерсти и отделанные сукна, известные под именем «испанского сукнах, отличавшиеся очень красивым цветом и представлявшие собой, по существу, вполне готовый фабрикат.

Роттердам, однако, отнюдь не связывал все свои надежды с «авантюристами», он желал также поддерживать связи с купцами, находившимися вне компаний и объединить тех и других вместе. За организацию такой совместной компании и за устройство ее фактории в Роттердаме город в 1634 г. предлагал английскому королю 60 тыс. гульд. После этого в 1635 г. было заключено соглашение об устройстве фактории в Роттердаме. Как и следовало ожидать, Амстердам выступил с возражениями. Он никак не мог мириться с тем, чтобы весь импорт английского сукна шел через Роттердам, на оживленные торговые сношения которого он вообще всегда смотрел очень косо. Амстердам добился того, что Нидерланды предоставили купцам, не принадлежавшим к компаниям, прежнюю свободу: им разрешено было посещать не только складочный пункт подворья Компании купцов-авантюристов, но также и другие порты. Штаты Голландии приняли также меры к тому, чтобы к товарам подворья, пользовавшимся складочной привилегией, были отнесены лишь белые сукна, полуфабрикаты. Все это обесценивало значение роттердамского подворья компанией. Не удалось также привлечь купцов, не принадлежавших к компаниям. Город поэтому отказался от уплаты обещанной суммы. Тем не менее устройство Gourt означало для Роттердама значительный шаг вперед; только благодаря этому он превратился во вторую столицу Нидерландов. С другой стороны, торговля между Англией и Роттердамом велась тогда не только исключительно Компанией купцов-авантюристов; она частично находилась в руках английских купцов, еще раньше поселившихся в Роттердаме; в связи с гражданской войной в Англии число их даже увеличилось. Особенно оживленным был торговый обмен с Лондоном; отсюда в Роттердам поступало много вест-индского и вирджинского табака; связь держали также с Ярмутом, Колчестером, Ньюкестлем и Сандерлендом. 1635–1642 гг. были для роттердамского подворья весьма хорошими годами; оно приспособилось к изменившимся условиям. Много хлопот причиняли ему не принадлежавшие к компаниям купцы из Амстердама. Амстердам все возникавшие конфликты всегда ставил для разрешения перед штатами Голландии и оказывал открытую или тайную поддержку этим купцам, которые преследовались Роттердамом. В конце концов последние, не находя поддержки у Court, совершенно оставили Роттердам. Court сильно пострадал во время гражданской войны в Англии и лишь с установлением республики он опять оправился. Даже во время первой англо-голландской войны «купцы-авантюристы» частично оставались в Роттердаме, где с ними, несмотря на войну, хорошо обращались. С заключением мира в 1654 г. все существенно изменилось. С 1652 г. главный склад оказался не в Роттердаме, а в Гамбурге. Пытались было. удержать Court в Роттердаме, но также безуспешно; в 1655 г. он перекочевал в Дордоехт, куда его привлекало плавание по Рейну и старый складочный пункт.

Роттердам очень мало пострадал от ухода «купцов-авантюристов», так как торговля с Англией продолжалась. Роттердам превратился в город купцов, не принадлежавших к компаниям, деятельность которых, впрочем, сильно пострадала из-за морских войн. Дордрехту, как раньше Роттердаму, пришлось защищать заключенное с Компанией купцов-авантюристов соглашение, направленное против штатов Голландии, где оппозицию возглавлял теперь Роттердам. К Дордрехту отнеслись, однако, снисходительнее, чем прежде к Роттердаму. В течение почти 10 лет, от 1655 до 1665. г., подворье оставалось в Дордрехте, сохраняя свои важнейшие привилегии. Но к этому времени его экономическое значение сильно снизилось, и оно вело весьма скромное существование.

После второй войны с Англией Дордрехт вновь пытался добиться октруа, и разных привилегий для англичан, но он быстро оставил эти попытки, когда штаты Голландии и Генеральные штаты выступили против этого. Вопрос о местопребывании Court потерял свою остроту. Его положение окончательно пошатнулось, когда Генеральные штаты и штаты Голландии в 1668 г. отменили постановления об освобождении его от всех общих и провинциальных сборов. Этим Компания купцов-авантюристов лишалась своего положения привилегированной торговой корпорации в Нидерландах. Члены компании еще оставались в Дордрехте, но лишь в качестве частных коммерсантов, сохранивших свою организацию. Наконец, монополии на вывоз шерстяной мануфактуры в Нидерланды и Германию они лишились с изданием в 1688 г. английского закона, который предоставил всем равную свободу вывоза; лишь за некоторыми торговыми обществами были сохранены привилегии. Кроме того, Генеральные штаты и Голландия еще более усилили прежние охранительные мероприятия, например запретив в 1614 г. ввоз обработанных сукон. Место «купцов-авантюристов» заняли купцы, не принадлежащие к компаниям, которые были свободнее в своей деятельности и не были связаны октруа и другими постановлениями. Они очень мало считались также с нидерландскими запретами и ввозили разные сукна; их деятельность в не малой степени способствовала быстрому упадку нидерландской суконной промышленности в начале XVIII в. Все меры противодействия со стороны «Droogscheerders-Synode» не дали никаких результатов.

Англия имела в своем распоряжении лучшее сырье, но запрещала его вывоз. Поэтому при тогдашнем отсталом состоянии нидерландской промышленности Амстердам и Роттердам не препятствовали ввозу сукна не входившими в какую-либо компанию английскими купцами-контрабандистами (interlopers). Они с лихвой возмещали обоим городам отсутствовавших «купцов-авантюристов». В 1682 г. подворье еще раз попыталось обосноваться в Роттердаме, но это не удалось из-за сопротивления со стороны местных купцов. От свободных английских купцов они имели больше пользы, чем от «Merchant Adventurers», которые нередко выдвигали большие притязания.

Аналогичным образом, но проще протекала история шотландского складочного пункта в Нидерландах. По своей организации и своим целям он существенно отличался от английского, но история обоих и их отношение к Нидерландам в целом были одинаковыми. Шотландцы еще со времен средневековья устроили складочный пункт, который до начала Нидерландской революции находился в маленьком зеландском городке Вере на острове Валхерен. Когда в 1572 г. Вере перешел на сторону Вильгельма Оранского, шотландцы оставили город и переехали в Брюгге; по-видимому, много коммерсантов все же осталось в Вере. В 1575 г. складочный пункт опять был перенесен в этот город. В 1578 г. шотландский король Яков VI придал складочному пункту в Вере в отличие от всех прочих складочных пунктов характер настоящей монополии. Охватывал этот складочный пункт самые разнообразные так называемые «стапельные товары»; вначале это были: соль, уголь, лососина, чулки, потом — сельдь, свинец. В находившемся в Шотландии правлении складочного пункта по этому вопросу возникали разногласия.

Когда в 1587 г. Валхерен был оккупирован англичанами, шотландцы выразили желание оставить город; между ними и местными властями возник конфликт. Складочный пункт остался в городе, но шотландские купцы, особенно с начала XVII в., часто стали менять его местопребывание, перенося его то в Кале, то в Вере, то в Брюгге, что противоречило привилегии 1578 г. После вступления на английский престол короля Якова I складочный пункт (стапель) потерял для Шотландии свое значение. Шотландские купцы нарушали соглашение о складочном пункте и вывозили свои товары в Англию, а оттуда во Фландрию и Голландию. Мидделбург также домогался учреждения в нем шотландского стапеля, причем ссылался на дороговизну доставки купленных или проданных в Вере товаров. Вере, однако, удалось сохранить складочный пункт за собою путем нового договора, заключенного 19 ноября 1612 г. Город при этом пошел далеко навстречу желаниям шотландцев, как в налоговом, так и в церковном отношениях, но зато шотландцы обязались более строго соблюдать стапельную монополию. Для маленького Вере это был вопрос жизни и смерти; возобновление складочного соглашения принесло ему большие выгоды. После 1612 г. начался расцвет шотландского стапеля. В 1627–1628 гг. из Лейта ушло в Вере 10 судов, а всего в Нидерланды — 39 судов. Тем не менее не было недостатка в жалобах на то, что шотландские купцы посещают также и другие порты. Несмотря на все предпринятые меры, большая часть шотландской торговли шла все же и в другие порты континента. Для нидерландских судовладельцев большим ударом явилось распоряжение шотландского правительства от 1617 г. о том, чтобы в шотландской торговле участвовали лишь шотландские суда. Сильно пострадала также торговля складочного пункта, когда с возобновлением в 1621 г. военных действий против Испании мореплавание сделалось еще менее безопасным; возникшая затем англо-французская война временами полностью парализовала шотландскую торговлю. Думали было перенести место стапеля, но вследствие нежелания короля от этого пришлось отказаться. Гражданская война в Англии сильно усложнила положение складочного пункта и уменьшила его значение. После 1649 г. Шотландия со своей стороны стала более строго следить за точным соблюдением стапельной привилегии. Последняя сохранялась и во время первой англо-голландской войны. Впоследствии власти Вере добились того, что уголь был причислен к стапельным товарам и что с 1658 г. Вере был признан шотландскими шахтовладельцами единственным портом назначения для всего угля, вывозившегося в Нидерланды. Тем не менее, несмотря на запреты, большая часть стапельных товаров направлялась в Роттердам, а с 1662 г. последний добился даже перенесения складочного пункта к себе.

Большой ущерб принесла стапельной торговле начавшаяся в 1665 г. война между Англией и Нидерландами, которые в течение столетий служили лучшим рынком сбыта для шотландских экспортных товаров. После окончания войны Дордрехт пытался перенести шотландский стапель к себе. В Дордрехте всегда производилась нелегальная шотландская торговля. Теперь город пошел: далеко навстречу шотландцам, пообещав им целый ряд привилегий. Так в 1668 г. добились перемещения складочного пункта в Дордрехт. Перспективы оказались здесь как будто благоприятными: шотландские шахтовладельцы хотели заключить соглашение с городом о концентрации здесь всей шотландской угольной торговли с континентом, которая до того велась через Роттердам. В Роттердаме это вызвало возбуждение, так как Дордрехт уже переманил к себе английский стапель. Роттердаму удалось провести вышеприведенное решение, по которому все привилегии Компании купцов-авантюристов и шотландцев были объявлены утратившими свою силу; при этом ссылались на то, что никакой город не имел права заключать контракт, который был бы вреден для другого города той же провинции. Тем не менее складочный пункт остался в Дордрехте, в котором, однако, шотландская торговля не особенно развилась, так как шотландцы предпочитали более удобно расположенный Роттердам. Англо-голландская война 1672 г. нанесла стапелю еще больший ущерб, Дордрехту же он больше не приносил особой прибыли.

Между тем Вере снова стал добиваться стапеля; в качестве веского аргумента город выдвинул свое лучшее, по сравнению с Дордрехтом, расположение у моря. И в июле 1676 г. Карл II одобрил вторичное перенесение складочного пункта в Вере. Большого практического значения это не имело. Стапель к этому времени превратился уже в анахронизм. Шотландские судовладельцы и моряки предпочитали более привлекательный в экономическом отношении Роттердам. Кроме того, существенно изменились соотношения между складочными и другими товарами. В то время как раньше корабельный груз состоял главным образом из стапельных товаров, теперь стал преобладать уголь. Но в 1669 г. руководство стапелем в Шотландии вычеркнуло из списка стапельных товаров соль и уголь, к таковым было отнесено лишь кожевенное сырье всех видов. Уже по одному этому стапель потерял всякое значение. Шотландия теперь не была уже так зависима от иноземной промышленности, как в прежнее время, и маленький Вере в качестве рынка для шотландских продуктов не представлял уже интереса. В 1697 г. и в последующие годы контракт, правда, возобновлялся вплоть до 1799 г., когда стапель был отменен. В Нидерландах к этому времени распространились более свободные взгляды на торговлю; поэтому также пал интерес к маленькому порту и его монополии, существовавшей более на бумаге. С установлением в 1725 г. тарифа на конвойный и лицентный сборы, означавшего большое снижение пошлин, ценность предоставленных шотландцам ввозных и вывозных привилегий сильно пала.

Такого рода складочные пункты для отдельных товаров представляли собой отмирающую форму иностранных торговых организаций, действовавших в Нидерландах. Постоянное отрицательное отношение к ним Амстердама указывает на то, что он правильно оценивал положение. Амстердам по справедливости считал, что его интересам больше соответствует свободная деятельность торговцев, не принадлежащих к какой-либо компании. Эти иностранные складочные пункты, безусловно, принесли некоторую пользу отдельным нидерландским городам, особенно мелким, таким, как Делфт, Дордрехт, Вере, но для народного хозяйства в целом они оказались бесполезными и, более того, даже вредными. Они нанесли ущерб голландской промышленности, а также судоходству и поставили их в зависимость от Англии. В этом смысле они содействовали последовавшему затем упадку нидерландского хозяйства. Их полезное влияние сказалось лишь в том, что они заставили голландцев основать несколько новых учреждений для торговли или же улучшить существующие. Так, разменный банк в Роттердаме был основан в 1635 г. с целью облегчить денежные операции англичан. В Делфте они пользовались для своих денежных операций услугами Амстердамского разменного банка, на что в Роттердаме смотрели очень косо. Впоследствии англичане уделяли мало внимания Роттердамскому банку и предпочитали иметь дело с Амстердамским. Некоторые положительные результаты дал также шотландский стапель. В Вере были улучшены портовые сооружения; Дордрехт проектировал в 1668 г. основание своего разменного банка, которое, однако, не состоялось. Большая часть привилегий, предоставленных купцам — участникам стапелей, — как, например, освобождение от сборов и акцизов, право беспошлинного ввоза английского пива и т. д., причиняла немалый ущерб местному населению, во всяком случае полученная польза не всегда соответствовала принесенным жертвам. К тому же изолированность иностранцев от нидерландского населения, их открытая церковная обособленность препятствовали тесному сближению с местным населением.

Нужно считать счастьем для Голландии, что из иностранцев в Нидерландах устраивали поселения в форме замкнутых факторий (складочных пунктов) только англичане и шотландцы. В нидерландских портовых городах жило много иностранных купцов: англичане, итальянцы (венецианцы), немцы. Их присутствие, без сомнения, было выгодно для взаимных торговых сношений. Однако они не претендовали на какие-либо преимущества и не изолировали себя от местного населения. Один только раз шведы сделали попытку поселиться в Нидерландах не как отдельные лица, а в форме купеческой организации. Король Карл X пытался было в качестве контрмеры против преобладающего положения голландцев в экономике скандинавских стран добиться для шведской торговли в Нидерландах таких же преимуществ. В 1663 г. в Амстердаме была организована контора-фактория, подчиненная генеральной конторе-фактории в Стокгольме; задача ее заключалась в поддержке шведской экспортной торговли и в объединении отдельных торговых начинаний купцов. Несколько амстердамских коммерсантов были готовы заключить для этой цели с генеральной конторой-факторией договор на 8 лет. Задача состояла, в частности, в том, чтобы вытеснить нидерландцев из торговли шведским артиллерийским оружием и сконцентрировать ее целиком в руках этой конторы. К конторе должна была также перейти монополия на ввоз дегтя, но все это не удалось. Так как было решено впредь отливать пушки в самих Нидерландах и для этого в Гааге и Амстердаме были устроены необходимые предприятия, то контора не принесла Швеции никакой пользы.

К середине XVII в. Нидерланды после военных действий, продолжавшихся с небольшим перерывом в течение 80 лет, с заключением Мюнстерского мира вступили, наконец, в мирные условия. Начался период, который с известными оговорками можно считать периодом высшего расцвета торговли Нидерландов, базировавшейся на их политической силе. Не лишне поэтому сделать общий обзор состояния нидерландской экономики, поскольку оно проявлялось во внешних торговых сношениях. Важнейшими факторами этого расцвета следует считать балтийскую, левантийскую торговлю и торговлю с Ост-Индией. Шел также регулярный торговый обмен с североевропейскими странами и особенно оживленный и прибыльный — с Францией. В торговле с Англией сказывались следы ослабления торговых связей, имевшего место в период гражданской войны. Весьма оживленной была также торговля по Рейну с немецкой Рейнской областью и морская — с областями, расположенными по Эльбе.

Принадлежность к Ганзе в течение продолжительного времени служила внешним признаком тесной политической и экономической связи Нидерландов по морю и по суше с германскими государствами. Если Амстердам, Кампен, Ставорен включались в орбиту Ганзы благодаря своим морским связям, то Девентер, Арнем, Неймеген, Хардервейк, Зютфен и др. — благодаря своему речному судоходству и торговле по внутренним водам. Даже старый епископский город Утрехт, хотя и не входил в состав Ганзы, все же поддерживал сношения с нею. В конце средневековья северо-нидерландского купца можно было столь же часто встретить в рейнско-вестфальских областях, как и на берегах Балтийского моря и Эльбы. Ганзейские привилегии распространялись также на голландские и зеландские города, не входившие в Ганзу, как, например, Амстердам и Дордрехт. Начиная с XV в. северо-нидерландская торговля с непреодолимой силой распространялась в Прибалтике.

Золотым дном для Нидерландов постепенно стала балтийская торговля хлебом. С XV в. именно этой торговлей главным образом объяснялся расцвет Амстердама. Уже в средние века Нидерланды не могли существовать без подвоза хлеба, и на нидерландские портовые города падала задача создать постоянный запас прибалтийского зерна. Из этой задачи самообеспечения постепенно развилась широкая зерновая торговля. Вся беспрерывная борьба Амстердама в XVI в. за свободу торговли зерном, все его выступления против запрещений вывоза хлеба, которые неоднократно издавались провинциальными правительствами, или его возражения против ввозных пошлин на зерно, которые с 1505 г. взимались в качестве так называемого Congiegeld, — все это поведение города диктовалось главным образом стремлением сохранить и закрепить за собой плавание по Балтийскому морю, которое, с одной стороны, доставляло зерно, железо, материалы для судов, лес, воск и пр., а с другой — служило ценнейшим рынком для сбыта изделий Запада.

Если даже временами Нидерланды выступали против монополистического торгового духа Ганзы, так как он часто вредил нидерландским интересам, то все же было бы ошибочно полагать, что против этого монополистического духа голландцы выступали из каких-то теоретических соображений. Сами нидерландцы вплоть до XIX в., когда им это было полезно, осуществляли монополистические идеи на практике. Правда, Ганза нередко выступала конкурентом Нидерландов, и в торгово-политической области Нидерланды все более и более превращались в противника Ганзы. Против экономического преобладания Ганзы на Балтийском море, которое принадлежало ей вплоть до начала XVI в., голландцы выступали уже с начала XV в.; в этом бассейне уже в XIV в. они действовали в качестве представителей своего развитого ремесла, работавшего на экспорт. Ганзейская торговая политика, возглавлявшаяся Любеком, в течение длительного времени ставила препятствия голландской торговле на Балтийском море; это, в конце концов, привело между 1422 и 1534 гг. к четырем морским войнам. В этой борьбе, в которой на стороне Ганзы стояла Дания, Голландия прошла суровую торгово-политическую школу. Полученные уроки принесли ей в дальнейшем много пользы и показали, как с торгово-политической точки зрения следует расценивать противоречия интересов в Прибалтике. Борьба эта временами принимала для голландцев крайне опасные формы, и в результате ее они по Шпейерскому миру 1544 г. получили от императора и от Дании право свободного прохода своих судов через Зунд; это право в течение столетий имело для голландцев очень большое значение и стало с того времени кардинальным пунктом их балтийской политики. Противоречия между городами Ганзы и Нидерландами в экономической области, конечно, остались, но Ганзе пришлось отказаться от попыток старыми насильственными методами закрыть голландцам путь в Балтийское море. Данциг, Гамбург и Амстердам — начиная с XVI в. три важнейших северо-европейских портовых города — имели общую заинтересованность в свободе плавания по Балтийскому морю и отстаивали ее самым недвусмысленным образом. Лишь с этого времени судоходство голландцев по Балтийскому морю, заключавшееся главным образом в зерновой торговле, могло беспрепятственно развиваться.

Экономическая политика Нидерландов, направленная к этой цели, нашла свое продолжение в той борьбе, которую с полным правом назвали борьбой за ключи от Зунда и которая заняла большое место в истории Голландии XVII в. Мирный договор 1544 г. предоставил свободный проход судов через Зунд под условием уплаты обычных пошлин. Но Дания все время повышала эти пошлины и таким образом препятствовала голландцам выгодно использовать судоходство на Балтике. В лице Швеции нидерландцы нашли тогда союзника против этой политики Дании. Уже в 1610 г. Швеция, которая за несколько лет до этого всячески старалась мешать голландским рейсам в Ригу и беспощадно захватывала голландские суда, предложила Нидерландам заключить союз. Сначала Генеральные штаты не выразили особого желания пойти на это предложение. Лишь в 1611 г., когда началась шведско-датская война, в Нидерландской республике, вначале дружественно расположенной к Дании, продатские настроения, вследствие беспощадного ведения войны Христианом IV, скоро сменились отрицательным отношением к датскому королю, — тем более, что король не скрывал своей враждебности к республиканскому и городскому строю Голландии и открыто заявлял, что он не знает никаких Нидерландов, он знает лишь испанского короля. Одновременно произошло также сближение между Нидерландами и Любеком, который в союзе с Нидерландами искал защиты против Дании, угрожавшей свободе торговли в Северном и Балтийском морях. В апреле 1614 г. был заключен нидерландско-шведский союз, который признал также любекско-нидерландский союз. Швеция разрешила свободное плавание в Ригу и подтвердила старые привилегии голландцев. Все это было направлено исключительно против Дании. К союзу Любека с Нидерландами присоединились в том же году Брауншвейг и Магдебург. Это привело, с одной стороны, к тому, что Нидерланды оказались вовлеченными во вспыхнувшие тогда волнения в Брауншвейге, а с другой — это привело к заключению союза между Нидерландами и Ганзой.

Так в последний раз Нидерланды в результате враждебной позиции Дании вмешались в ганзейские дела. Вследствие начавшейся Тридцатилетней войны и возобновления войны против Испании договор о союзе не был полностью реализован. Вообще сомнительно, в какой степени Ганза, при упадке ее организации, могла стать полезным союзником Нидерландов. Во всяком случае Гамбург обнаружил мало желания из-за дружбы с Нидерландами рисковать своими выгодными связями с Испанией.

Позднее, еще в 1621 г., Генеральные штаты постановили вступить в переговоры с Данией о заключении союза; Амстердам проявлял большой интерес к такому союзу. Однако систематические, беспрерывные враждебные выпады Христиана IV сорвали эти попытки сближения. За десять лет между 1629 и 1639 гг. король не только восемь раз повышал зундские пошлины, но и вообще ставил всяческие препятствия судоходству других народов, устанавливая то глюкштадские пошлины, то пошлины на Везере, то стесняя рейсы в Гренландию. Все это побудило, наконец, Нидерланды, которых эти мероприятия затрагивали в первую очередь, встать в 1640 г. на путь более тесного сближения со Швецией. Торгово-политическая цель этого сближения состояла в восстановлении свободы торговли и судоходства между Северным и Балтийским морями. Хотя Нидерланды относились подозрительно к Христиану IV, которого они считали приверженцем Испании, однако для практических нидерландских купцов это все же не являлось достаточным основанием для враждебной позиции к Дании; их позицию определяли притеснения балтийской торговли со стороны Дании и ущерб, причиняемый этими притеснениями важным нидерландским торговым интересам. Когда в 1644 г. вспыхнула шведско-датская война, то не было никаких сомнений в том, на чьей стороне будут симпатии голландцев. Нидерланды не пошли на открытое участие в войне, так как надеялись политическими и торговыми махинациями достичь большего, чем военными действиями, и отделаться дешевле. Судоходство, в особенности непременные транспорты со скотом из Голштейна и Ютландии, стали охранять конвойными кораблями. С другой стороны, военными материалами и судами снабжали обе воюющие стороны, хотя предпочтительно — союзную Швецию. Эта позиция Нидерландов оказалась решающей для исхода войны; она привела к поражению Дании. Во время мирных переговоров очень скоро обнаружилось, что полная свобода движения через Зунд, которой требовала для себя Швеция, отнюдь не была в интересах Нидерландов, но что без тесного сближения со Швецией невозможно сломить последнее сопротивление Дании. Несмотря на противодействие продатски настроенной Зеландии, эта линия в политике проводилась Голландской провинцией, в которой Амстердаму принадлежал решающий голос.

Борьба за направление балтийской политики, определявшейся чисто экономическими интересами, переплеталась с другой экономически не менее важной проблемой. Провинция Голландия многократно (в последний раз в 1644 г.) настаивала на посылке в Балтийское море большого флота, охраняемого конвойными судами. В 1645 г. Голландия в активных действиях на Балтийском море видела средство против неприемлемых для нее планов нового завоевания Антверпена, лелеемых Фридрихом-Генрихом. Так политика, защищавшая чисто городские интересы и направленная против грозной перспективы освобождения соперника на Шельде и появления таким образом нового конкурента, переплеталась с трудно примиримыми противоречиями на Зунде. Она побудила республику решиться на чреватый серьезными последствиями шаг — при помощи мощного нидерландского флота, без всякой борьбы, под носом у датчан открыть Зунд и в течение нескольких недель контролировать плавание через этот пролив, чтобы тем самым заставить Данию отказаться от нападения на шведский флот. Заключенный в 1645 г. мир в Бремоебро принес нидерландцам то, что им по существу было уже предоставлено сто лет тому назад. Хотя пошлины не были снижены до тарифа 1544 г., но были отменены различные второстепенные сборы и произведено общее снижение тарифов. Голландцы добились еще того, что их товары, перевозившиеся на чужих судах, приравнивались к товарам, погруженным на нидерландские суда. Наконец, для нидерландцев была также отменена глюкштадская пошлина, которая падала на торговлю по Эльбе. Хотя все эти уступки были очень важны для нидерландской торговли на Балтийском море, однако успехи эти не следует преувеличивать; взимавшиеся пошлины все еще оставались очень высокими. В Голландии и Зеландии были мало удовлетворены достигнутым; там считали, что если бы переговоры велись не политиками, а дельцами, то, вероятно, удалось бы добиться большего.

Для Генеральных штатов важными, однако, представлялись не столько тарифные ставки, сколько сохранение политического равновесия между Данией и Швецией, которое служило бы гарантией того, что Зунд останется продолжительное время открытым и что на Балтийском море будут созданы удовлетворительные условия для голландской торговли. Очень скоро поведение Швеции показало, что она меньше всего думала о том, чтобы разрешить такой державе, как Нидерланды, свободно распоряжаться на Балтийском море. Когда в Нидерландах для охраны на море стали взимать «Veilgeld» не только с нидерландских, но и с чужих судов, оставлявших нидерландские порты, то Швеция в 1645 г. распространила дифференциальные ставки, которые она практиковала по отношению к нешведским судам еще с 1634 г., на суда, принадлежавшие шведским подданным, но построенные за границей. Мера эта затронула многочисленные суда, построенные в Голландии, и этим также судостроение этой страны.

Прочное положение, которое Швеция с помощью Нидерландов заняла на Балтийском море, придало ей смелость выступить с планом окончательного вытеснения Нидерландов, своего опасного конкурента, с Балтийского моря. Это побудило Нидерланды снова искать сближения с Данией, которая к тому времени изменила свое отношение к Испании и Карлу I английскому. Значительное усиление Швеции в результате Вестфальского мира, который доставил ей ряд хороших гаваней на Балтийском море, не улучшило ее отношений с Нидерландами. Результатом этих отношений явился оборонительный союз и соглашение о пошлинах, заключенные в 1649 г. между Нидерландами и Данией.

Особенный интерес для нас представляет соглашение о пошлинах. Оно предусматривало свободное беспошлинное прохождение нидерландских судов с грузами через Зунд и Бельт; но нидерландские товары, погруженные на чужие суда, подлежали оплате пошлинами. Кроме того, Дания обязалась не освобождать от пошлин такие страны, которые до того обязаны были уплачивать пошлины. Нидерланды, со своей стороны, обязывались уплачивать Дании ежегодно в течение 36 лет 350 тыс. гульд. (140 тыс. рейхсталеров), выдать немедленно аванс в 100 тыс., а после обмена ратификационными грамотами еще 200 тыс. рейхсталеров. В Нидерландах долго сомневались в том, следует ли ратифицировать это соглашение, которым как бы выкупались зундские пошлины. Зеландия, Утрехт, Оверэйсел, принимавшие мало или вовсе не принимавшие участия в балтийской торговле, проявили весьма мало склонности итти на такие условия: денежные жертвы, связанные с соглашением, были довольно значительными. Но Амстердам, который один оплачивал 9/10 всех зундских пошлин, одержал верх, и 3 марта 1651 г. соглашение было ратифицировано. Соглашение это оказалось, однако, недолговечным; очень скоро вновь обратились к договорам от 1645 и 1647 гг., т. е. к взиманию пошлин на месте. Но союз с Данией, вызванный к жизни боязнью перед шведским преобладанием, все более и более укреплялся. В царствование Карла X Густава ясно обнаружилось стремление Швеции к экономической гегемонии на Балтийском море и к вытеснению Нидерландов.

С экономической точки зрения, самым неприятным для Нидерландов пунктом мирного договора, заключенного между Швецией и Данией в 1645 г., было обещанное Швеции полное освобождение от зундской пошлины. Это тем более вредило Нидерландам, что торговые позиции Швеции в Балтийском море постепенно все более и более укреплялись, и шведская политика становилась все более агрессивной.

Между тем Генеральные штаты воздерживались от решительного военного выступления. Когда в 1654 г. шведы стали сильно притеснять Бремен, то Нидерланды оказали ему поддержку деньгами, но на дальнейшее они не отважились: интересы морской торговли удерживали их от энергичного выступления, причем здесь опять сказалось решительное влияние Амстердама, на этот раз, правда, в мирном направлении; все шесть провинций склонялись к тому, чтобы оказать Бремену военную помощь, Голландия же высказалась против этого.

Еще сильнее сказался колеблющийся характер нидерландской политики в 1655 г., когда обнаружились шведские планы нападения на Польшу и Бранденбург. Возникли опасения за судьбу подвоза зерна. Поэтому Голландия стала добиваться союза с Данцигом, важнейшим складочным местом для нидерландской зерновой торговли. В переговорах о союзе с Бранденбургом эти торгово-политические интересы Нидерландов нашли свое откровенное выражение. Но голландцы не хотели взять на себя обязательства защищать Мемель и Пиллау, где курфюрст взимал обременительные пошлины. Голландский же пенсионарий Ян де Витт и слышать не хотел о новой войне, так как тяжелые долги от войны с Англией все еще сильно давили на страну. В это время как раз носились с планами большого снижения процента и не желали поэтому, чтобы война на Балтийском море помешала получению всех ожидавшихся выгод. Между тем в Амстердаме, благодаря стараниям бывшего посла в Стокгольме Бёнингенса, все усиливались враждебное отношение к Швеции и опасения за судьбу торговли на Балтийском море. Распространился слух, что Швеция потребовала от Бранденбурга повышения прусских пошлин до уровня шведских в Лифляндии и взимания с иностранной торговли сбора в 3–4%. Вследствие этого Амстердам, Роттердам и Любек стали все более и более склоняться к союзу с Бранденбургом, который до того не удавалось заключить из-за отказа курфюрста дать твердое обязательство о максимальном уровне пошлин. Лишь боязнь вмешательства Кромвеля в балтийские дела сдерживала решение Генеральных штатов, хотя курфюрст много раз обращал их внимание на то, что поведение Швеции диктуется не враждебностью к Бранденбургу, а исключительно ее стремлением вытеснить голландцев из Балтики. Несмотря на настояния Амстердама принять быстрое решение, провинция Голландия запросила предварительно совета Кромвеля; его ответ был не в пользу применения военной силы.

Во всем этом деле политика, диктовавшаяся интересами отдельных городов и провинций, сказалась самым неблагоприятным образом, вызвав медлительность и колебания в принятии твердых решений. 27 июня 1655 г. после длительных переговоров между Нидерландами и Бранденбургом был, наконец, заключен договор, по которому курфюрст обязался не облагать голландцев в своих портах выше, чем до сих пор, за исключением случаев «крайней нужды», и лишь в общих интересах и с согласия обеих договаривающихся сторон.

Но Амстердам вступил в конфликт с провинцией Голландией, потребовав отмены сбора с ласта и торгового сбора («Veilgeld») и упразднения «дирекции» по этим налогам; по мнению Амстердама, «дирекция» добилась лишь незначительных успехов в морском деле и должна была быть поэтому заменена адмиралтействами земель. Амстердам, вообще настроенный к Швеции враждебно, отказывался от одобрения военных кредитов до тех пор, пока не будут произведены эти изменения. Лишь после того, как Амстердам отменил у себя сбор с ласта и «Veilgeld» — пришли к соглашению и начали вооружаться. Но республика производила это очень осторожно, неофициально, под видом частной инициативы. Все провинции, не заинтересованные в морской торговле и выступавшие против войны со Швецией, были освобождены от чрезвычайного обложения на вооружение.

В последующее время Голландия, руководимая Амстердамом, несмотря на колебания других провинций, не отклонялась от своей цели — защиты своей балтийской торговли. К тому же коммерческим кругам Нидерландов было хорошо известно плохое состояние шведских финансов. Но когда Карл X открыто напал на Польшу, повысил пошлину в Риге и собирался также взимать пошлину у Данцига, Амстердаму все же не удалось побудить Генеральные штаты и Яна де Витта к решительным действиям. Все это вызвало большое возбуждение в нидерландских портовых городах. Там желали, чтобы курфюрст остался господином прусских портов. Все, однако, ограничилось одной лишь ратификацией 28 октября 1655 г. договора с Бранденбургом, иначе говоря, простым росчерком пера. Более решительным шагом явилась выдача под давлением Голландии первых субсидий курфюрсту в ноябре месяце. Нидерландские правительственные круги отдавали себе ясный отчет в том, что речь идет о суверенитете Бранденбурга и что следует при всех условиях предупредить его союз со Швецией, чтобы прусские порты не попали в шведские руки, что было бы вредно для нидерландских интересов. Тем не менее с курфюрстом, настойчиво добивавшимся поддержки, все еще продолжали торговаться в надежде воспользоваться уступками с его стороны для укрепления своих позиций в прусских портах. В конце концов курфюрсту выдали просимые им 200 тыс. рейхсталеров, но, помимо 61/4%, Голландия в качестве залога потребовала доходы таможни в Пиллау, право распоряжаться всеми доходами в городах герцогства Клеве, оккупации форта Пиллау нидерландским гарнизоном и назначения нидерландских бухгалтеров-контролеров в Кенигсберг, Пиллау и Мемель. Прежде чем успели договориться обо всем этом и пока в Нидерландах шли еще споры о помощи, которую следует оказывать (Зеландия была против всего, что могло бы привести к разрыву со Швецией), Швеция заставила Бранденбург подписать 17 января 1656 г. договор, который положил конец всем этим нидерландским переговорам. Курфюрст был вынужден отказаться от союза с Нидерландами и уступить Швеции половину пошлин, взимавшихся в Пиллау и Мемеле. Если Нидерландам не удалось воспрепятствовать укреплению позиций Швеции в прусских портах, то главная причина была в вялом, диктовавшемся мелочными торгово-политическими и финансовыми интересами образе действий Нидерландов. Это поведение Нидерландов принесло им большой экономический вред и не свидетельствовало о большой политической проницательности их государственных деятелей. Лишь неразумной политике Карла X Нидерланды были обязаны тем, что уже в 1658 г. они получили возможность исправить свою безвольную политику открытым военным выступлением в защиту вновь угрожаемой Дании и принудить Швецию к заключению мира. Этим, наконец, удовлетворили Амстердам, единственный город, который настаивал на решительном выступлении в Балтийском море, и было покончено с последствиями экономического поражения 1656 г., которые нанесли такой ущерб положению Нидерландов в этом районе,

Изучение действительного состояния экономической мощи голландцев на Балтийском море затруднено вследствие отсутствия твердой организации балтийской торговли, что, например, имело место в ост-индской и, в меньшей мере, в левантийской торговле. Лишь в конце XVII в. купцы, заинтересованные в балтийской торговле, и судовладельцы объединились в Амстердаме в «Directie van den Oosterschen Handel en Reederij». С началом войны за испанское наследство в Амстердаме сочли необходимым более тесно объединиться и существовавшую до того очень непрочную организацию превратить в постоянную. Три купца и три судовладельца составили «дирекцию». Она представляла интересы балтийской торговли перед правительством, предупреждала в случае нужды суда, отправлявшиеся для закупки товаров, об опасностях, держала под своим особым наблюдением отдельные отрасли торговли, как, например, торговлю зерном и лесом. В Риге «дирекция» содержала несколько лихтеров. Небольшие взносы от судов, участвовавших в этой торговле, покрывали финансовые нужды организации. В Хорне существовала такая же организация, действовавшая временами рука об руку с амстердамской.

Для ознакомления с периодом расцвета нидерландской балтийской торговли приходится в первую очередь прибегать к данным о движении судов через Зунд (см. табл. 1). Так как Зунд служил входными и выходными воротами для сообщения по Балтийскому морю, то собиравшаяся там статистика является безусловно очень ценным источником, который показывает участие отдельных народов в судоходстве на Балтийском море; особенно тех, которые живут не по балтийскому побережью, как, например, нидерландцы.

Этот весьма ценный материал иллюстрирует тот важный для истории нидерландской экономики факт, что в течение всего времени от 1578 до 1657 г. нидерландское судоходство имело наибольший удельный вес среди проходивших через Зунд в обоих направлениях судов всех других стран.

НИДЕРЛАНДСКИМИ СУДАМИ БЫЛО ПЕРЕВЕЗЕНО ЧЕРЕЗ ЗУНД В ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ РАЗНОГО ЗЕРНА (В ЛАСТАХ):

Записи зундских пошлин дают также хороший материал относительно перевезенных нидерландскими судами товаров. В западном направлении зерно превышало все другие товары; это была главным образом рожь, меньше всего перевозилось овса. Вполне естественно, что данные эти, как и данные движения судов, сильно колеблются. Рекордными были 1618 и 1649 годы. Сильное падение подвоза зерна в 1624, 1625, 1629 и 1630 гг. объяснялось неурожаями в Польше, почти полное прекращение подвоза зерна в 1645 г. — военными действиями на Зунде. В период 12-летнего перемирия ввоз зерна сильно повысился. По сравнению с количеством зерна, которое перевозилось нидерландскими судами, судов других народов, транспортировавших зерно, было много меньше. Можно полагать, что очень значительная часть нидерландских судов, груженных зерном, направлялась в Нидерланды, а другая часть — в Испанию, Португалию, Францию. К другим товарам, которые перевозились нидерландскими судами в западном направлении в значительных количествах, принадлежали конопля, лен, пакля, лес в самых различных видах (бакаутовое дерево, рейка, мачты и т. д.), зола, смола, деготь, поташ, кожи, железо, медь, свинец и пр.

В восточном направлении голландские суда перевозили соль, вино, ткани, шелк, хлопок, колониальные товары, сельдь и другую рыбу. Из массовых продуктов преобладала соль. Соль в перевозках в восточном направлении занимала такое же место, как зерно в западном.

О перевозке соли нидерландскими судами можно судить по данным следующей таблицы:

(Годы … Ласты)

1600 … 22 795

1601 … 19 341

1602 … 9 233

1603 … 15 885

1604 … 13 985

1605 … 13 162

1606 … 14 459

1607 … 14 896

1608 … 24 681

1609 … 29 142

1610 … 18 769

1611 … 19 257

1612 … 14 290

1613 … 20 121

1614 … 23 336

1615 … 22 588

1616 … 22 524

1617 … 28 860

1618 … 30 732

1619 … 22 812

1620 … 25 006

1621 … 21 871

1622 … 24 645

1623 … 48 681

1624 … 32 860

1625 … 19 109

1626 … 27 694

1627 … 16 931

1628 … 8 054

1629 … 25 926

1630 … 8 694

1631 … 13 371

1633 … 14 394

1635 … 18 136

1636 … 18 215

1637 … 17 009

1638 … 30 156

1639 … 25 337

1640 … 20 431

1641 … 21 106

1642 … 30 002

1643 … 28 015

1644 … 21 821

1645 … 696

1646 … 23 114

1647 … 35 212

1648 … 24 007

1649 … 22 279

1650–1652 … —

1653 … 8 338

1654 … 20 448

1655 … 22 486

1656 … 20 522

Неурожайные годы сказались также неблагоприятным образом на вывозе соли.

На восток нидерландскими судами перевозилось в значительном количестве рейнское вино:

(Годы … Омы [321] )

1589 … 1 356

1590 … 1 536

1591 … 2 566

1592 … 2 586

1593 … 3 267

1594 … 2 771

1595 … 2 812

1596 … 2 069

1597 … 1 768

1598 … 3 040

1599 … 4 081

1600 … 3 892

1601 … 3 243

1602 … 2 819

1603 … 2 596

1604 … 4 767

1605 … 6 521

1606 … 4 299

1607 … 3 447

1608 … 4 244

1609 … 4 500

1610 … 3 912

1611 … 4 882

1612 … 7 511

1613 … 6 306

1614 … 5 253

1615 … 4 723

1616 … 5 338

1617 … 4 349

1618 … 7 915

1619 … 11 070

1620 … 10 571

1621 … 8 402

1622 … 7 286

1623 … 4 854

1624 … 7 591

1625 … 7 799

1626 … 1 266

1627 … 479

1628 … 857

1629 … 1 203

1630 … 3 118

1631 … 3 755

1633 … 1 809

1635 … 1 894

1636 … 2 551

1637 … 2 320

1638 … 2 975

1639 … 3 815

1640 … 1 396

1641 … 3 249

1642 … 2 891

1643 … 4 255

1644 … 3 662

1646 … 3 421

Рейнское вино перевозилось почти исключительно голландскими судами; это указывает на большое значение судоходства по Рейну для вывоза немецкого вина. Лишь в транспортировке «других вин» — французских, испанских и пр. — принимали участие английские, гамбургские, любекские, данцигские и другие суда.

Очень значителен был также транспорт колониальных товаров (перца, риса, сахара, индиго, табака). Так, он составлял:

(Годы … На нидерландских судах в фунтах … Всего в фунтах)

1637 … 939 226 … 994 784

1638 … 1 431 765 … 1 672 506

1640 … 1 200 995 … 1 343 098

1643 … 2 055 463 … 2 188 039

1647 … 1 908 909 … 2 044 351

1648 … 1 081 111 … 1 305 903

Хлопок и шелк перевозились также большей частью нидерландскими судами; в 1643 г. было перевезено всего 15 733 фунт., из них нидерландскими — 11928 фунт., в 1648 г. соответственно 15 790 и 15 336 фунт.

Все эти перевозившиеся на Балтику товары не являлись продуктами, произведенными в самих Нидерландах, даже соль обычно лишь рафинировалась в Нидерландах или же непосредственно вывозилась из Франции, Испании и Португалии. Наоборот, «готовая материя», транспортировавшаяся в балтийские порты, была большей частью продуктом нидерландской текстильной промышленности. Из данных нижеприводимой таблицы можно усмотреть большой рост экспорта текстильных товаров в прибалтийские страны.

ПЕРЕВЕЗЕНО НА НИДЕРЛАНДСКИХ СУДАХ:

(Годы … Кусков [322] )

1596 … 1 853

1597 … 3 897

1598 … 4 555

1599 … 6 858

1600 … 5 358

1601 … 3 441

1602 … 1 343

1603 … 947

1604 … 4 151

1605 … 4 211

1606 … 6 200

1607 … 9 389

1608 … 11 221

1609 … 12 361

1610 … 9 839

1611 … 9 330

1612 … 13 399

1613 … 6 892

1614 … 8 056

1615 … 5 226

1616 … 5 530

1617 … 5 942

1618 … 26 699

1619 … 34 758

1620 … 22 467

1621 … 19 830

1622 … 29 284

1623 … 56 049

1624 … 52 324

1625 … 31 416

1626 … 27 577

1627 … 19 414

1628 … 20 310

1629 … 16 256

1630 … 32 512

1631 … 36 204

1633 … 32 149

1635 … 33 099

1636 … 70 285

1637 … 40 936

1638 … 34 878

1639 … 34 220

1640 … 22 955

1641 … 40 842

1642 … 35 106

1643 … 44 092

1644 … 40 028

1645 … 34

1646 … 37 744

1647 … 37 650

1648 … 29 089

1649 … 30 417

1650–1652 … —

1653 … 9 902

1654 … 34 417

1655 … 10 326

1656 … 9 916

До 1627 г. количество текстильных товаров, перевозившихся на английских судах, значительно превышало количество тех же товаров, перевозившихся нидерландскими судами. Но в 1627 г. английские суда перевезли лишь 12 233 куска. До 1642 г. пропорция между английскими и нидерландскими судами колебалась. В 1642 г. нидерландские суда перевезли 35 106 кусков, английские же — 40 159 кусков. От 1643 до 1649 г. (за исключением военного 1645 г.) нидерландские перевозки превышали английские, что объяснялось гражданской войной в Англии. Еще в 1656 г. английские перевозки составляли всего 7272 куска.

В восточном направлении перевозились также продукты голландского сельского хозяйства. В 1595 г. нидерландские суда перевезли 35, в 1605 г. — 166, в 1615 г. — 354, в 1625 г. — 2384, в 1635 г. — 793, в 1646 г. — 817 корабельных фунтов сыра.

Наконец, надо еще упомянуть перевозку на нидерландских судах сельди по Балтийскому морю. Перевозка этого продукта была сконцентрирована в руках голландцев и выражалась в следующих цифрах:

(Годы … Ласты)

1596 … 4 277

1597 … 6 520

1598 … 7 671

1599 … 8 454

1600 … 7 065

1601 … 7 223

1602 … 11 507

1603 … 9 542

1604 … 6 086

1605 … 5 125

1606 … 5 282

1607 … 8 526

1608 … 9 371

1609 … 7 881

1610 … 8 215

1611 … 9 304

1612 … 10 388

1613 … 7 353

1614 … 7 707

1615 … 6 606

1616 … 6 974

1617 … 7 547

1618 … 5 080

1619 … 11 823

1620 … 7 805

1621 … 9 004

1622 … 4 290

1623 … 7 881

1624 … 9 021

1625 … 10 534

1626 … 5 254

1627 … 4 258

1628 … 4 733

1629 … 5 571

1630 … 7 194

1631 … 5 472

1633 … 4 867

1635 … 5 921

1636 … 8 391

1637 … 5 471

1638 … 8 035

1639 … 9 487

1640 … 6 253

1641 … 5 080

1642 … 8 841

1643 … 8 050

1644 … 10 440

1645 … 252

1646 … 7 882

1647 … 9 892

1648 … 9 505

1649 … 8 028

1650-1652 … —

1653 … 2 415

1654 … 9 410

1655 … 5 024

1656 … 2 519

1657 … 3 039

В общем голландская сельдь заняла прочное место на прибалтийском рынке, хотя, как можно усмотреть из регистрации уплаты зундских пошлин, временами сильными ее конкурентами выступали шотландская и норвежская сельдь.

Из приведенных цифр можно видеть то большое значение, которое имело плавание по Балтийскому морю для судоходства, для посреднической торговли, промышленности, рыболовства и сельского хозяйства, — словом, для всей экономической жизни Нидерландов. Военные и политические мероприятия Нидерландов для охраны свободного прохода через Зунд диктовались, таким образом, очень важными материальными интересами. Нидерланды, однако, старались обеспечить себе путь в Прибалтику не только этими средствами. Генеральные штаты принимали активное участие в многочисленных, начиная с XVI в., проектах устройства через Мекленбург судоходного пути, который соединил бы Балтийское море с Эльбой; в конце XVI в. они предложили даже соорудить такую водную магистраль за собственный счет. Еще в 1645 г. Мекленбург вел переговоры с Генеральными штатами по этому вопросу. Когда в 1648 г. Висмар, лучший мекленбургский порт, попал в руки Швеции, Генеральные штаты потеряли интерес к этому делу.

С Данией во второй половине XVII в. вновь возник конфликт, который нанес в 1685 г. серьезный ущерб нидерландским торговым сношениям, в особенности — торговле лесом. Лишь договор 1688 г. восстановил согласие между обеими странами, которое, несомненно, было в интересах нидерландской торговли и промышленности, заинтересованных в сбыте шелковых товаров.

Во второй половине XVII в. голландцы значительно расширили свою торговлю на Балтийском море, так как их заокеанской торговле в это время английские навигационные акты нанесли жестокий удар. Но с XVIII в. и эта балтийская торговля начала все более и более приходить в упадок и после войны с Англией окончательно капитулировала перед английской.

У Нидерландов издавна существовала очень тесная экономическая связь с Германской империей. Хотя в течение многих периодов изучаемой здесь исторической эпохи Германия представляла собой обнищавшего соседа с низкой покупательной способностью, тем не менее своим большим пространством, своими ископаемыми богатствами и сельскохозяйственными продуктами, наконец, в качестве транзитной территории на пути в Швейцарию, Италию, Венгрию, Польшу и т. д. Германия все же открывала большие и широкие экономические возможности и имела весьма большое значение для нидерландского хозяйства.

С коронными землями австрийских Габсбургов республика не имела непосредственной границы. Тем не менее Нидерланды всегда придавали значение этим землям и экономически высоко их ценили. Особенно интересовались они этими землями для связи с Турцией, а эта связь становилась все более необходимой вследствие необеспеченности морского пути. В 1692 г. был выдвинут проект торгового договора между императором и Нидерландами, который должен был предоставить последним, правда, не беспошлинный, но все же свободный путь в Турцию. Этот интересный план, который служил новым доказательством экономической дальновидности голландцев, не осуществился: австрийцы считали, что он принесет им мало пользы, а для торговли коронных земель они надеялись обойтись без голландцев. Еще при мирных переговорах между императором и Портой в 1699 г., при которых Генеральные штаты выступали в качестве посредника «для вечной славы государства и большей пользы для нашей левантийской торговли», голландцы старались заключить договор о праве плавания по Дунаю и Черному морю, чтобы можно было в случае войны вести торговлю с Левантом через Германию. Однако они ничего не добились, Потому что все кассы как государства, так и «Дирекции левантийской торговли» были пусты.

Важнее облегчения левантийской торговли и использования судоходства по Дунаю был для Голландии и ее экономики Рейн. Рейн стоял на первом месте среди тех путей, которые служили для сообщения и торговли между Нидерландами и Германией. Его нижнее течение принадлежало Нидерландам, и благодаря этом}' все сообщение по Рейну вверх и вниз по течению оказывалось в экономической зависимости от страны, расположенной у устья реки. Вверх по течению перевозились колониальные товары, рыба, соль, сливочное масло, сыр, растительные масла, ворвань, шерсть, кожевенное сырье и др. Еще важнее был Рейн для нидерландского вывоза и транзита. Рейнское и мозельское вино, железо, лес, камень, трасс, галмей, зерно и т. д. шли вниз по течению Рейна в Роттердам, Дордрехт, Амстердам, где частично потреблялись, а частично переотправлялись далее. В 1667–1668 гг. из Амстердама было вывезено не меньше 109 390 фунт, галмея. Почти все это количество поступило с Нижнего Рейна; морским путем было доставлено всего 700 фунт. Из Амстердама по Рейну было вывезено 57 752 фунт, эльберфельдской пряжи.

В Роттердаме в XVIII в. находилось предприятие, принадлежавшее одной из крупнейших европейских фирм стальных и железных товаров: «Ян Харткоп», впоследствии «Я. Ф. Гофман». Владельцы этого предприятия происходили из Бергена и получали сырье для своей торговли и производства, полосовое железо и кованые прутья из Германии, несомненно, также по Рейну. Можно привести еще много таких примеров транспортировки товаров по Рейну. Центром этого рейнско-голландского движения был Кёльн. Кёльн имел такое значение для торговли по Рейну, как Гамбург для голландской торговли по Эльбе или Кенигсберг и Данциг для балтийской торговли. Здесь постоянно жили нидерландские агенты и комиссионеры, которые постепенно забрали в свои руки значительную часть вывоза по Рейну, например, вывоз эйфельского железа, торговлю рейнскими жерновами и туфом, которые нидерландские суда непосредственно грузили в Андернахе.

Хорошо известно — и об этом не приходится здесь много распространяться — что движение по Рейну, как и по всем другим немецким рекам, в средние века облагалось многочисленными пошлинами, которые сильно обременяли торговлю по этой реке. Пошлины эти то понижались, то отменялись; в целом вплоть до XIX в. в этом отношении произошли очень небольшие изменения. Нидерланды также участвовали во взимании этих пошлин. Первые шаги своего движения за независимость они тотчас же ознаменовали новым стеснением обмена. Уже герцог Альба в своей борьбе против восставших Нидерландов запретил всякую торговлю с Голландией и Зеландией и блокировал все пути в Германию и по Рейну. Однако оказалось, что такая блокада недействительна. Соединенные провинции со своей стороны ввели налог (лицентный), при уплате которого разрешалось свободное плавание. Это означало первое стеснение движения по Рейну при республике, которое очень чувствительно сказалось по всей Рейнской области. Эти транзитные пошлины — иначе их называть нельзя — принесли Нидерландам (испанцы оказались не в состоянии систематически их взимать) хороший доход. Кроме того, они дали нидерландцам возможность по своему произволу регулировать движение по Рейну и исключать по своему усмотрению немецких купцов из активной торговли. Немецкая торговля по Рейну стеснялась также так называемым «подорожным сбором» (Wegegeldern); в 1622 г. такой налог стал взиматься с провозившегося скота, а в 1630 г. начали взимать лицентный сбор в Везеле, Эммерихе и Реесе; лишь в 1636 г. эти налоги были отменены. Вильгельм III Оранский в 1678 г. перенес взимание переуступленной ему Бранденбургом пошлины и лицентного сбора из Геннепа в Голландию, в город Граве. После смерти Вильгельма Пруссия потребовала обратного перенесения их в Геннеп; когда Генеральные штаты отказали в этом, то Пруссия, со своей стороны, стала взимать эту пошлину в Геннепе. Это двойное взимание одного и того же налога служит примером того, как в то время относились к сбору пошлин.

Вследствие тяжелого обложения движения по Рейну рейнская торговля, которая после Вестфальского мира начала было развиваться, была вынуждена с 70-х годов XVII в. постепенно обратиться к пользованию сухопутными дорогами. Возникло много проектов о том, как положить конец всему этому злу. Нидерландские торговые' круги отдавали себе ясный отчет в том, что бесцеремонный принцип, сформулированный еще в 1662 г. де ла Куртом в его труде «Interest van Holland» и гласивший, что, поскольку для перевозки громоздких товаров нельзя пользоваться сухопутными дорогами, то следует сильно облагать судоходство по рекам, которые «находятся в нашей власти», — может принести лишь вред собственной торговле. Это обложение привело к тому, что большая часть движения, которое в нормальных условиях шло бы по Рейну, перешла теперь к портам на Северном море — Гамбургу и Бремену. Лишь сознание этого весьма горького факта заставило, наконец, нидерландцев критически пересмотреть свою таможенную и лицензионную политику на Рейне; они были вынуждены снизить пошлины и лицентный сбор, так как Генеральным штатам стало известно, что даже сами голландцы для избежания местных пошлин стали посещать северо-германские порты. Таким образом, все эти проекты в конце концов оказались направленными своим острием против немецких ганзейских городов. В одном кёльнском меморандуме 1692 г. подробно освещались все те недостатки, которые вызвало сокращение движения по Рейну: плохое состояние Нижнего Рейна, обмеление Лека, в результате чего вся вода притекала в Ваал, что усиливало значение и без того обременительного для судоходства складочного права Дордрехта, наконец, многочисленность рейнских пошлин.

В 1699 г. в Кёльне была созвана большая конференция, посвященная вопросу о пошлинах, в работах которой приняли участие все государства, расположенные по Рейну; на конференции были подвергнуты детальному обсуждению все эти вопросы. Амстердамские купцы подчеркивали, что торговля и мануфактуры всего рейнского бассейна имеют своим источником Нидерланды и что только высокими пошлинами на Рейне объясняется тот факт, что большая часть голландских товаров, как сельдь, соль, сыр, пряности, шелк, отправляется в Западную Германию через Бремен; они утверждали, что лишь общее снижение пошлин может помочь и уравновесить низкие фрахтовые ставки Гамбурга и Бремена. Тем не менее голландцы на конференции ограничились лишь требованием отмены откупной системы пошлин и возражали против снижения своих собственных сборов с судоходства по Рейну (Гелдерланду принадлежали самые важные нидерландские пошлины на Рейне). В конце концов с конкретными предложениями выступили лишь одни нидерландцы, так как они более всех были заинтересованы в этом вопросе. Они обещали снижение лицентного сбора, но требовали взамен этого, чтобы сборщиками пошлин не могли быть лица, занимающие какую-либо государственную должность; в этом нашел свое выражение протест против господствовавшей в таможенном деле коррупции. Соглашением предусматривалось общее снижение пошлин и взимание пошлин только таможенными чиновниками. Единственный действительно достигнутый прогресс состоял в решении взимать пошлины, если невозможно в золотом гульдене, то исключительно в монете, которая имеет хождение в данном государстве, с добавлением ажио (лаж) по курсу дня. Это решение было необходимо, так как, по жалобе Амстердама, ажио, выражавшееся в 1665 г. в 21/2%, теперь повысилось до 27–30%. Однако установить пошлины, каких требовал Бранденбург, чтобы предупредить отправку определенных товаров из Франкфурта в Голландию через Гамбург, все же не решились. Конференция практически не дала почти никаких результатов. Лишь постепенно ее решения проникли в сознание ее участников. Нидерланды, в особенности Амстердам, возражали вообще против предложенного плана организации единого управления рейнскими пошлинами. В Нидерландах также весьма сдержанно отнеслись к предложению бранденбургского курфюрста Генеральным штатам, выдвинутому им в Гааге после окончания конференции, — предпринять совместные действия для снижения пошлин и расчистки фарватеров рек. В 1696 г. Бранденбург напомнил Генеральным штатам о необходимости углубления обмелевшей реки Эйсел. Но, с другой стороны, прусское правительство не проявило особенной дружественности в отношении Нидерландов, установив лицентный налог на окот, налог, явно направленный против нидерландской торговли скотом и против откорма голландского скота на клевских пастбищах.

Хотя для успешной конкуренции Нидерландов с ганзейскими городами желательно было, во всяком случае временное, снижение рейнских налогов, тем не менее в целом Нидерланды относились отрицательно к более свободной организации судоходства по Рейну. Так, в 1736 г. штаты Гелдерланда резко увеличили пошлины на Рейне, сдав их на откуп за 51 тыс. гульд., на 8 тыс. гульд. больше, чем раньше; с одного плота стали взимать 495 гульд. вместо 190 гульд.. Судоходство иностранцев по Нижнему Рейну старались по возможности стеснить. Только в военное время часто сказывалась необходимость в допущении плавания иноземных судов по нидерландскому Рейну. Это обнаружилось уже в начальном периоде существования Нидерландской республики.

В особенности интересовались сообщением между Нидерландами и Везелем. В этот город в XVI в. прибыло много переселенцев из Нидерландов, из валлонских, фламандских, голландских и гелдерландских районов; эта иммиграция сильно стимулировала развитие торговли и промышленности города. Уже в 1559 г. город установил регулярную судоходную связь с Неймегеном. Она, без сомнения, носила не чисто местный- характер, но служила также задаче торгового обмена между Нижним Рейном и Нидерландами. Уже спустя несколько лет, в 1572 г., это регулярное сообщение расширили до Антверпена. Мирное торговое сообщение очень скоро было прервано вспыхнувшей в Нидерландах войной против Испании; во всяком случае в антверпенском направлении это судоходство не могло уже носить спокойного характера. Сообщение затрудняли, с одной стороны, лицензионные сборы, которые взимали вначале повстанцы, а затем Генеральные штаты, а с другой стороны, каперство испанцев на Рейне. Тем не менее Везель поддерживал по возможности регулярное сообщение с Неймегеном. На основании записей работы подъемных кранов можно полагать, что в Германию этим путем отправлялось большое количество товаров. Так как прямое сообщение между Кёльном и Нидерландами было тогда очень затруднено, то Кёльн, частично отступив от своей обычно очень строгой линии в вопросе складочного права, разрешил провоз через Везель соли нидерландской или закупленной при посредничестве Нидерландов. Главным предметом вывоза Рейнской области в Нидерланды, Везель и Неймеген было вино; тем же путем вывозились грузившиеся на Липпе главные предметы вестфальского экспорта — лес, дубильная кора, железо и пр. Когда в 1586–1590 гг. испанцы заняли Везель, то судоходная связь с. Нидерландами прекратилась. Возобновилась она лишь в 1591 г. Так как Везель оказался теперь расположенным непосредственно у испанской таможенной границы, проходившей у Рейнберга, то он в еще большей степени, чем раньше, превратился как бы в передовой пункт нидерландской торговли на Нижнем Рейне, хотя сообщение все еще оставалось крайне необеспеченным.

Большие перспективы открылись для сообщения между Нидерландами и Везелем в 1613 г., когда Амстердам установил регулярные рейсы (Beurtvaart) с Везелем. Так как в 1614 г. испанцы вновь оккупировали Везель и удерживали город до 1629 г., то эти регулярные рейсы долго не продержались. Тем не менее судоходная связь с Нидерландами все же сохранилась, и арнемские и неймегенские суда прибывали в Везель. Лишь в 1625 г. Испания запретила всякое сообщение с Нидерландами, на что последние ответили такими же репрессивными мерами. В 1629 г. голландцы окончательно освободили Везель, и вновь началось оживленное плавание судов, даже в Амстердам, причем была установлена такса за фрахт и очередность рейсов. Для судоходства это, безусловно, означало большой выигрыш, но его значение уменьшалось вследствие высоких лицентных сборов, которые нидерландцы взимали в Везеле и которые приняли характер чисто запретительных пошлин, так как они падали преимущественно на текстильные изделия Везеля (бомбазин, трип, ситец, шляпы). Лишь в 1637 г. объединенными усилиями клевских и бранденбургских городов удалось добиться в Гааге отмены лицентных сборов.

Наряду с амстердамской линией регулярного судоходства такие же рейсы совершались из Везеля в Арнем и Неймеген, а в 1653 г. на Ваале было создано товарищество судовладельцев по регулярному сообщению с Роттердамом. Этим рейсам много вредило складочное право Дордрехта, которое при плавании вниз по течению реки вызывало необходимость в выгрузке товаров.

В 1648 г. были установлены регулярные рейсы из Лейдена в Везель, которые с 1662 г. привели к рейсам в обоих направлениях.

После Вестфальского мира Нидерланды считали, что настал подходящий момент стеснить по возможности судоходство иностранцев. На везельцах это пока не отражалось, так как город до 1672 г. был в руках нидерландцев. Но в июне 1672 г. французы завоевали этот город и закрыли таким образом сообщение по Рейну. В связи с этим перед городами Дуйсбургом и Дюссельдорфом стала задача обеспечить сообщение с Нидерландами по Рейну, которое было в экономических интересах обеих сторон. Везель, лишенный прямой поддержки нидерландцев, потерял свое прежнее ведущее место в судоходстве по Рейну. Между тем голландцы для войны с Францией и Англией сильно нуждались в германском железе и стали, которые доставлялись в Голландию через Дуйсбург. Это вызвало с 1674 г. регулярные рейсы между Дуйсбургом и Неймегеном. Но вскоре в качестве конкурента выступил Дюссельдорф. Сообщение временами принимало очень оживленный характер и, несомненно, было в интересах Нидерландов.

Дюссельдорфские рейсы прекратились с начала XVIII в., дуисбургские удержались более продолжительное время. Их недостатком являлось отсутствие постоянной связи Неймегеиа с роттердамским портом; отрицательно сказывалось также складочное право Дордрехта. В 1717 г. амстердамские власти одобрили предложение Дуйсбурга установить прямое сообщение с Амстердамом; оно шло через Арнем и Утрехт и было весьма успешным. Неймегенские же рейсы постепенно сократились. Правительство Клеве также проявило интерес к арнемским рейсам, и последние успешно совершались даже во время Семилетней войны.

Из многократно устанавливавшихся провозных такс можно видеть, какие товары перевозились по этим путям. Из Голландии шли: свекловичный жмых, масла, пряности, шерсть, кожевенное сырье, соль, ворвань, сыр, а вниз по течению — продукция эльберфельдской текстильной промышленности, а также железоделательной и сталелитейной промышленности Бергена. Основанный в 1774 г. в Дюссельдорфе новый сахарный завод, конкурировавший с голландскими, не мог долго удержаться. С помощью пошлин голландцы привели этот рафинадный завод, который являлся важной основой для судоходства, к краху. Не удались также организованные в Кёльне в 1790 г. прямые регулярные рейсы в Амстердам; состояние речных путей Нидерландов не позволило использовать для плавания в Амстердам такие суда, какие ходили в Арнем или Неймеген.

После Семилетней войны в торговле между Нидерландами и немецким Нижним Рейном произошел сдвиг, который бросает свет на торговые нравы голландцев. Они начали вести розничную торговлю. Крупные фирмы и фабрики стали отпускать товары в любом количестве, между тем как раньше они продавали лишь более крупными партиями. Это указывает, в какой степени голландцы нуждались в экспорте. Вместе с тем, эта новая практика приносила ущерб торговле немецкой Рейнской области, хотя и поощряла экспорт товаров. Немецкому судоходству в его сношениях с Нидерландами вообще приходилось туго: в Амстердаме, Роттердаме, Арнеме немецким судам не разрешали производить погрузку до тех пор, пока не обеспечивались грузом собственные суда. Лишь после того, как у голландских судовладельцев не оказывалось более свободных судов, разрешалось принимать грузы чужим судам и то после уплаты 19 гульд. 6 штив. в Амстердаме, 3 голландских шиллингов в Арнеме. Эта мера оказывала почти такое же влияние, как монополия. Она, однако, не применялась в отношении судов, принимавших участие в регулярных рейсах, так как в них участвовала также арнемская гильдия судовладельцев, а также и Дуйсбург мог бы принять репрессивные меры против голландских судовладельцев. Далее, наряду с дуисбургскими, существовали регулярные рейсы между Везелем и Амстердамом, а в 1791 г. такие рейсы были установлены от Рурорта в Амстердам, так как благодаря проведенным мероприятиям по улучшению реки Рура Рурорт получил хорошую связь с глубинными районами. Но Дуйсбург, поддержанный правительством, обложил рейсы из Рурорта большими сборами.

Наряду с Рейном другими важными входными воротами, через которые шло экономическое влияние Нидерландов на Германию, была Эльба и возглавлявший торговлю по этой реке Гамбург. Старые, идущие своими корнями в глубь средневековья связи между Нидерландами и областью Эльбы, носившие всегда торговый характер, еще более расширились с установлением республики. Вследствие своих значительных торговых связей с Испанией Гамбург не был склонен к тому, чтобы в угоду Нидерландам в какой-либо степени ограничить эти свои связи; в этом он всегда проявлял большую сдержанность, что также обусловливалось его отношениями с императором. Тем не менее нельзя отрицать, что торговля между Гамбургом и Нидерландами все более и более возрастала и получила, наконец, такое значение, что создалась даже известная угроза господствующему положению республики. В 1625 г. рейсы гамбургских судов в Нидерланды по числу судов и их грузоподъемности составляли одну треть всего гамбургского судоходства, причем в этих рейсах преобладали небольшие суда, в среднем в 11–12 ластов; в прямых сообщениях с Амстердамом средняя грузоподъемность была выше, 18–19 ластов. В 1625 г. в Нидерланды отправилось 896 судов (10 590 ластов), в 1647–1648 гг. — 956 судов. Из Нидерландов прибыли в Гамбург в 1623 г. 795 судов, в 1624 г. — 837, в 1625 г. — 764, в 1628 г. — 1025, в 1629 г. — 1326, в 1632 г. — 1124 и в 1633 г. — 1044 судна. По сообщениям голландских резидентов в Гамбурге, в 1642 г. между Гамбургом и Нидерландами циркулировало около 3 тыс. торговых судов.

Во время войны Нидерландов за независимость Гамбург имел для голландцев тем более важное значение, что они хорошо знали намерение Испании и императора превратить Гамбург в постоянный испанский торговый пункт, направленный против Нидерландов. Если эти проекты морской политики Габсбургов не получили осуществления, то причина этого заключалась не в их практической недальновидности. Во всяком случае для экономического положения Нидерландов эти планы были столь же угрожающими, как и для их политического положения. Нидерланды поэтому очень внимательно следили за развертыванием событий на Нижней Эльбе. Вполне понятно, что выступления голландцев не всегда соответствовали намерениям Гамбурга. Если Гамбург в своей борьбе с Данией и в своем отношении к морским войнам, в которые оказались вовлеченными также и Нидерланды, был заинтересован в поддержке со стороны республики, то в вопросе расширения его торговли и судоходства интересы Гамбурга приходили большей частью в противоречие с интересами Нидерландов. Серьезно и честно Нидерланды выступали на стороне Гамбурга, когда дело касалось общей безопасности, свободы торговли на Эльбе и судоходства по этой реке. Там же, где интересы обеих сторон не совпадали, Генеральные штаты обычно резко выступали против Гамбурга. В 1645 г. они охотно заключили союз с Гамбургом и Бременом, важнейшей целью которого была «безопасность и свобода судоходства и торговли на Северном море, на Эльбе и Везере». Но когда Гамбург осмелился использовать военное положение и в качестве нейтрального города вести торговлю с врагами Нидерландов, голландцы стали действовать с той беспощадностью, на какую только способен конкурент, которому нанесен ущерб в его делах. Несмотря на все уважение, которое сенат и купечество Гамбурга оказывали могущественной и дружественной республике — своей союзнице, все же Гамбург с течением времени стал проявлять менее благожелательное отношение к Нидерландам. В противоположность Рейнской области, где голландское преобладание переносили как естественное веление судьбы, Гамбург старался по возможности избавиться от преобладания голландцев на Эльбе. Чем больше последние теряли в XVIII в. в своем политическом значении, тем сильнее сказывалось стремление Гамбурга освободиться также от той экономической опеки Нидерландов, в которую город попал в результате установившийся ранее отношений между ними. Подъем и расцвет Гамбурга стояли в обратно пропорциональном отношении к упадку Нидерландов, но последние все время были жизненно заинтересованы в преуспеянии и безопасности гамбургского порта. Он всегда являлся для нидерландского экспорта самым важным пунктом, значение которого возрастало, когда военные события закрывали для Нидерландов восточные границы и им приходилось ограничиваться преимущественно морскими путями для своих торговых операций. Большое значение нидерландской торговли для Гамбурга и гамбургской для Нидерландов можно видеть из того, что в 1665 г. из 382 гамбургских купцов 172 торговали в компании и на комиссионных началах с голландскими купцами. С другой стороны, в конкурентной борьбе между Голландией и Англией Гамбург стал излюбленным полем, на котором развертывалась борьба противоречивых экономических интересов; это можно видеть на примере торговли сельдью.

В XVIII в. Гамбург во все возраставшей степени превращался для Голландии в опасного, грозного конкурента. Возможно, кое в чем здесь преувеличивали с тем, чтобы страшными картинами конкуренции на Эльбе возбудить энергию немного вялых голландцев; однако эти опасения не были совершенно беспочвенными. Возникало все большее и большее соперничество, борьба за господство в различных отраслях торговли. План 1751 г., предлагавший преобразовать Голландию в портофранко (об этом ниже), объяснялся в значительной степени конкуренцией Гамбурга. Когда в Гамбурге в 1720 г. с известной жалостью говорили «об осторожной Голландии», когда город старался все более освободить себя от голландского посредничества в сельдяном промысле, в страховом деле, в торговле сельдью, в различных отраслях торговли другими товарами, то в Голландии во всем этом отдавали себе ясный отчет и считали это признаком падения собственного престижа. Это ясно сказывалось в упадке непосредственной гамбургско-голландскои торговли и, наоборот, в росте торговли Гамбурга с производящими странами, например с Россией и Испанией. В 1773 г. кто-то выразился, что Гамбург наносит Нидерландам «укол за уколом» (пеер ор пеер), что гамбуржцы являются теперь господами торговли на Севере. Не было недостатка в такого же рода выражениях о Голландии в Гамбурге. Гамбург всякое предложение об облегчении торговли обосновывал конкуренцией со стороны Голландии. Разница заключалась в том, что в Гамбурге вслед за этими предложениями обычно следовали дела, в то время как в Голландии бездействовали.

В соответствии со значением взаимной торговли и обмена уже с конца XVI в. была установлена фрахтовая такса за провоз товаров между Гамбургом и Амстердамом, из чего можно заключить о регулярности этого судоходства. В 1613 г. были установлены очередные, т. е. регулярные, рейсы (Bortfahrt). Они установились после взаимных переговоров и впоследствии многократно дополнялись и изменялись. В соглашении об этих рейсах важнейшим являлось постановление о том, что при погрузках и разгрузках будут приняты во внимание лишь оба конечные пункта рейсов — Гамбург и Амстердам. Этим оба города защищали себя против участия других конкурирующих городов: для Амстердама — Вли, Хорн, Энкхёйзен и др., для Гамбурга — Альтона, Глюкштадт, Харбург. Это условие не всегда соблюдалось амстердамскими судовладельцами, которые вели регулярное судоходство по Эльбе; они часто предпочитали Альтону Харбург. Гарлем старался использовать в своих интересах то недовольство, которое в связи с этим возникало в Гамбурге. Он несколько раз, например в 1669 и 1687 гг., предлагал Гамбургу установить между Гарлемом и Гамбургом регулярные рейсы. Но Гамбург отклонил эти предложения, по-видимому, из-за нежелания портить свои отношения с Амстердамом; последний далеко не с таким вниманием относился к своим обязательствам в.отношении Гамбурга. В результате отклонения гарлемского предложения Гамбургом Альтона в 1692 г. установила прямые регулярные рейсы с Гарлемом. Между Гамбургом и Гарлемом возникли на этой почве различные недоразумения, так как Гамбург хотел принудить гарлемские суда, прибывавшие в Гамбург, к точному соблюдению амстердамских правил о регулярном судоходстве, а именно — выгружать товары только в Амстердаме.

После войны за испанское наследство вся организация этого регулярного судоходства пришла в упадок. Судоходство между Нидерландами и областями Эльбы оставалось все время весьма значительным; оно еще усилилось, и по данным за 1716 г. выражалось примерно в 2 тыс. — 3 тыс. судов в год, которые делали за лето 4–6 рейсов. Однако эти рейсы нарушались как голландцами, так и немцами. Это сознавали не только в Гамбурге, но и в Альтоне, куда прибывали преимущественно гарлемские суда. Остфризские и в особенности боркумские моряки, участвовавшие в этом судоходстве, очень мало заботились о соблюдении установленного порядка регулярного судоходства и энергично конкурировали с гамбургскими и голландскими моряками-судовладельцами. Помимо того, как выяснилось, ограничения, связанные с очередным порядком рейсов, оказались стеснительными и вредными для торговли. После того как в течение долгого времени старались как-то улучшить эту систему, она в конце концов после французской революции прекратила свое существование. В свое время она внесла свою долю пользы в развитие торговли, но она оказалась непригодной для эпохи, когда в торговле господствовали взгляды о свободе конкуренции. В рамках нидерландской экономики она сыграла определенную роль. Как амстердамские регулярные рейсы в Лондон и Руан послужили делу регулярного товарообмена, так и регулярные рейсы Гамбурга явились важным звеном в цепи, которая связывала европейское каботажное плавание Нидерландов с заморским. Как показывают фрахтовые таксы, товары, отправлявшиеся из Амстердама в Гамбург при посредстве регулярных рейсов, не состояли исключительно из одних собственных голландских продуктов, как масло, сыр, шкуры, рыба, но большей частью из продуктов заокеанской колониальной торговли, как пряности, красильное дерево, индиго, сахар, южные фрукты, растительное масло, вино; в обратном направлении шли продукты севера — зерно, поташ, железо, медь, и пр. В общем не было ни одного предмета голландской внешней торговли, который не был бы представлен в гамбургско-голландской торговле — от продуктов собственной земли до продукции Ост-Индии и Бразилии, от продуктов рыболовства до военных материалов; последние Голландия временами отправляла в Гамбург в больших количествах.

В 1647 г. установились также регулярные рейсы между Амстердамом и Бременом. Вначале они носили одностороннее направление — суда отправлялись лишь из Бремена, так что амстердамские и энкхёйзенские судовладельцы даже жаловались на причиняемый им ущерб. Поэтому в течение некоторого времени из Бремена суда стали отплывать не в порядке регулярных рейсов. В новое гамбургско-амстердамекое соглашение о таких рейсах от 1657 г. амстердамские власти включили также Бремен. Настоящие регулярные рейсы из Бремена начались, однако, лишь в 1664 г., после издания советом Бремена соответствующего нового положения. Бремен вообще пошел гораздо дальше Гамбурга в своих мероприятиях против всякого участия чужих судов в означенных рейсах; в противоположность Гамбургу Бремен никогда, по существу, не заключал ни с каким нидерландским городом формального соглашения о регулярных рейсах. В течение XVIII в. эти бременско-амстердамские рейсы пришли в упадок, и купцы давно потеряли всякий интерес к ним. В 1777 г. городской совет Амстердама односторонним актом установил новую ставку на фрахты; он оправдывал ее тем, что объем товаров, отправляемых из Амстердама в Бремен, значительно превышает объем товаров, идущих в обратном направлении, и что поэтому более высокая амстердамская такса выгодна самим судовладельцам. Эта мера послужила для бременских купцов, за счет которых шла большая часть товаров в обоих направлениях и в интересах которых была поэтому более низкая фрахтовая ставка, лишним аргументом в пользу прекращения регулярных рейсов. Последние все более и более сокращались.

С Эмденом Нидерланды уже вследствие близкого соседства состояли в оживленных торговых сношениях. К тому времени, когда свобода и независимость Нидерландов была обеспечена и голландские портовые города вновь могли свободно развиваться, Эмден перестал уже играть сколько-нибудь заметную роль. Особенно большой ущерб нанесла городу и всей Восточной Фрисландии Тридцатилетняя война. Лишь постепенно стало усиливаться сообщение Эмдена с другими городами, главным образом с Гамбургом и Амстердамом. С последним у Эмдена установились также регулярные рейсы, которые, по-видимому, продолжались в течение всего XVIII в. В военные годы второй половины XVII в. сообщение между Эмденом и Голландией производилось под конвоем военных кораблей.

Наряду с Рейном, Эльбой, Везером для голландской торговли имело значение также немецкое побережье Балтийского моря. Как уже было указано выше, оно в течение веков составляло основу голландокого морского сообщения, распространявшегося на весь бассейн Балтийского моря. Эти области являлись неисчерпаемым источником для амстердамской торговли зерном. В середине XVI в. Амстердам стал центральным пунктом посреднической хлебной торговли между Северной и Южной Европой. Голландцы закупали хлеб по всему Балтийскому морю, что вызывало порой недовольство в прибалтийских странах. Главными пунктами для вывоза этого хлеба были Данциг, в качестве вывозного порта для Польши, и Гамбург — для среднеэльбских зерновых областей, временами также Эмден. При котировках на амстердамской хлебной бирже различали польское, прусское и данцигское зерно. В неурожайные годы и в военное время вывоз зерна нередко запрещался. Цены зерновых в Амстердаме, где уже с 1617 г. существовала хлебная биржа, а также размеры голландского балтийского судоходства зависели от этих событий. Судоходство процветало, несмотря на английские Навигационные акты; даже те затруднения, которые чинила этому балтийскому судоходству Швеция, не в состоянии были серьезно повредить ему. Лишь в XVIII в. экспорт зерна переместился далее на восток, в прибалтийские гавани России.

Для нидерландской торговли в немецких портовых городах большое значение имели размеры пошлин и общая торговая политика этих городов. В этом отношении голландцам очень помогло давно завоеванное ими положение в этих портах, в особенности в Кенигсберге. В этом городе голландцы составляли элемент, вносивший большое оживление в торговлю. Когда в течение XVII в. сделаны были попытки ограничить преобладающее положение, которое занимали голландцы в городе и которое нередко вызывало недовольство местного населения, то выяснилось, что изгнание голландцев повлекло бы за собой катастрофу для города. Приходилось также считаться с Генеральными штатами, которые не допустили бы плохого обращения с голландскими купцами. Прусское правительство неоднократно пыталось предпринять меры против этого преобладания голландцев. Так, например, в конце XVII в. оно сделало попытку, непосредственно связавшись с голландским и английским адмиралтейством, отнять у голландцев и англичан торговлю дегтем и пенькой. С другой стороны, Нидерланды, которые господствовали на кенигсбергском рынке и благодаря своему кредиту и капиталу постоянно одерживали верх над местными конкурентами, боролись с последними не всегда безукоризненными средствами. Когда в 1662 г. купцы Кольберга отправили однажды за свой собственный счет и риск польское зерно для продажи в Амстердам, то они получили за него там меньше, чем оно стоило им самим. Когда в 1699–1700 гг. Кенигсберг отправил на голландский рынок свои собственные суда с зерном, то Амстердам немедленно открыл свои магазины и стал продавать зерно по столь низким ценам, что спекуляция кенигсбергцев провалилась. Амстердамцы хотели раз навсегда отбить у кенигсбергцев охоту вести самостоятельное судоходство.

Эти события не повлияли все же на посещения голландскими судами Кенигсберга: в 1694 г. из 327 прибывших и ушедших из Кенигсберга судов 120 принадлежали амстердамцам, в 1695 г. из 302 судов — 141; в 1700 г. в Кенигсберг прибыли 162 голландских, 64 английских, 11 французских, 58 датских, 13 любекских, 9 шведских и т. д. купцов. Тем не менее высказывавшееся, например в 1711 г., утверждение, что кенигсбергское судоходство велось преимущественно на голландские деньги и что вообще большую часть своей торговли кенигсбергцы вели на голландские деньги за небольшое комиссионное вознаграждение, является преувеличением. Фактически голландское судоходство обходилось дешевле вследствие тех льгот, которыми оно пользовалось в отношении зундских пошлин. Прусские, как и вообще все иностранные суда, были в худшем положении в отношении лоцманских расходов, чем голландские. Помимо того, сбор с ласта, который взимался в голландских портах в первую годовую поездку, ложился меньшим бременем на голландцев, чем на других, так как они в течение года производили больше рейсов, чем иностранцы.

Для голландцев большое значение имел вопрос о размерах пошлин в Кенигсберге и Пиллау. Выше мы уже указали на отношение Генеральных штатов к устремлениям Швеции захватить контроль над этими портами. Бранденбургско-нидерландский договор 1655 г., который был возобновлен в 1678 и 1700 гг., уравнял права голландцев в порту с правами местного населения. Тем не менее голландцы не переставали жаловаться на нарушение этого договора. В 1666 г. «все купцы нидерландской национальности» жаловались в Кенигсберге на подушную подать, которую требуют с них вопреки этому договору. В 1701 г. нидерландский посол жаловался прусскому королю на то, что кенигсбергцы отказываются пропускать товары, не содержащие никакой контрабанды, и вынуждают владельцев продавать эти товары местному населению.

Таково же в общем было положение в померанских портах. Здесь в XVII в. крупное судоходство почти полностью попало в руки иностранцев, среди которых первое место занимали голландцы. В 1648 г. шведское правительство выяснило, что в Штральзунде судоходство так обременено высокими поборами, что оно почти целиком перешло в руки голландцев, гамбуржцев и любекцев. В Штеттине, который с 1720 г. перешел во владение Пруссии, голландское судоходство стояло на первом месте и не только в сообщении с самими Нидерландами, но также и с другими странами, например с Францией, откуда голландские суда привозили соль и вино. Низкие фрахтовые ставки голландцев часто совершенно исключали участие местных судовладельцев в судоходстве. Так, в 1736 г. доставка соли из Штеттина в Эмден была передана королевским соляным агентом голландским судам по 8 рейхсталеров за ласт; штеттинцы требовали 9 рейхсталеров. Точно так же обстояло дело с торговлей лесом. Она оправдывалась лишь при низких фрахтах. Так как штеттинские судовладельцы при недостатке обратных грузов требовали слишком высокую плату, то предпочитали пользоваться услугами голландцев, которые, прибыв с полными грузами, соглашались на более низкие ставки. Кроме того, голландские суда, построенные для плавания по отечественным внутренним водам имели такую незначительную осадку, что они могли переправиться через мелководный Штеттинский гаф без перегрузки товаров. Таким путем голландцы получали комиссионные деньги и грузы для своих судов, на которых перевозили балтийские товары. Штеттинцы отправляли свои товары в Голландию большей частью на комиссию, что приносило голландским купцам больше прибыли, чем при покупке штеттинских товаров на свои деньги. В середине XVIII в. штеттинские купцы стали часто передавать грузы в самом Штеттине голландским шкиперам, причем предварительно договаривались с маклерами в Голландии о том, чтобы голландские суда на обратном пути из Балтийского моря в Голландию прибывали в Штеттин с неполной нагрузкой и чтобы 75% свободного тоннажа передавали этим штеттинским купцам.

Теснее всего были связи голландцев с Данцигом. В качестве естественного вывозного порта польских зерновых продуктов Данциг особенно сильно привлекал голландцев. Вывоз из Данцига не всегда был свободен и часто зависел от предоставления специальных разрешений на вывоз. Также требовалось предварительное разрешение на вывоз селитры. Прежние договоры между голландцами и Данцигом предусматривали равенство пошлин с другими нациями, пользовавшимися правом наибольшего благоприятствования. В ноябре 1711 г. Генеральные штаты жаловались, что голландские купцы, торгующие в Данциге, вопреки взаимным договорам, принуждаются там к уплате пошлин, от которых свободны англичане. Амстердам в 1712 г. жаловался также на обложение ввоза вина и уксуса из Нидерландов в Данциг. Насколько прочно голландцы обосновались в этом городе, можно видеть из существования «Голландского банка» в данцигском Артусгофе. Совет Данцига, однако, обнаруживал мало желания предоставлять голландцам привилегии для занятия промыслами; в 1646 г. он отказал им в таком ходатайстве.

Меньше расположения встретили голландцы в Ростоке. Здесь к ним относились отрицательно уже вследствие их кальвинизма. Когда в 1600 г. голландцы поселились в Ростоке для занятия шерстоткачеством и прядением, то католическое духовенство предостерегало против этих переселенцев. Город принимал голландцев крайне неохотно также по экономическим причинам, так как видел в них своих конкурентов в балтийской торговле.

Довольно значительную роль играли торговые связи Нидерландов с Шлезвиг-Гольштейном. Хотя герцог Адольф фон Готторп был настроен происпански и часто открыто об этом заявлял, тем не менее население герцогства и не думало отказываться от своих симпатий к Нидерландам и от своих оживленных торговых отношений с ними. Из богатых скотом маршей западного побережья Ютландского полуострова в Нидерланды регулярно вывозились волы. Транспортировка их сначала производилась главным образом по сухопутным дорогам, причем приходилось переправляться через Эльбу выше Гамбурга у Цоленшпикера. В отдельных случаях перевозили также и морем. Уже в 1540 г. город Рипен сообщал, что многие крестьяне вывозят в Голландию волов и зерно на собственных судах. В перевозке по сухопутным дорогам участвовали также гамбургские капиталисты. Согласно одному отчету от 1610 г., в Голландию ежегодно весной привозили из Дании, т. е. из Ютландии и Шлезвиг-Гольштейна, как морем, так и сухим путем 50 тыс. голов крупного рогатого скота. В 1667–1668 гг. в Амстердам было ввезено 8788 быков и коров. В шлезвиг-голштинские порты прибывали многочисленные нидерландские суда из Маккюма, Амеланда, Доккюма, Леэвардена, Гронингена, Харлингена, Энкхёйзена, Роттердама, Амстердама, Хорна, Схидама. Впрочем, в этом ввозе преобладали малоценные массовые товары — рыба, камни, черепица; более ценные товары голштинцы приобретали непосредственно или через Гамбург.

Экономические связи Нидерландов с ганзейским городом Любеком сильно уменьшились после того, как в первой половине XVI в. он утратил свою прежнюю политическую роль. Преобладание перешло к портам на Северном море. Правда, любекцы все еще занимали очень видное место в судоходстве на Балтийском море, и голландцы являлись для них здесь весьма нежелательными конкурентами.

С конца XVI в. голландцы начали все более и более утверждаться в торговле с Финляндией, в которой Любек, наряду с Данцигом, до того стоял на первом месте. Торгово-политическая цель Любека состояла в том, чтобы во всех балтийских портах, а также в дальнем мореходстве быть равноправным с голландцами; в 1649 г. он добился этого в отношении Зунда, что было вновь подтверждено Данией в 1673 г.

Высокие пошлины, установленные Любеком, не стимулировали торговлю голландцев и часто вынуждали их суда отправляться в другие гавани. В 1716 г. голландцы, со своей стороны, отказали Любеку в пользовании их конвойными судами. Они нисколько не скрывали своего нежелания поддерживать этих конкурентов. Голландская промышленность в своей экспансии также пыталась утвердиться в Любеке; это видно из того, что в 1668 г. голландцы ходатайствовали о разрешении их мануфактуристам-сукноделам поселиться в городе, что им в конце концов было разрешено.

Прямое экономическое влияние голландцев не ограничивалось, однако, одним немецким побережьем; нидерландская торговля проникла также в глубь Германии. В качестве агентов, факторов и пр. представители Голландии являлись повсюду, рекламируя и распространяя голландские и другие товары. Уже около 1600 г. мы находим во всех значительных городах Силезии английских и в особенности голландских агентов, которые скупали продукцию льняной промышленности не только от купцов, но и непосредственно от ткачей; это вызывало недовольство местных купцов и побуждало их принимать оборонительные меры. Впоследствии почти вся вывозная торговля шла через Гамбург.

Влияние Нидерландов яснее всего сказывалось на крупных германских ярмарках, в особенности на лейпцигской. К сожалению, более подробные сведения об этом у нас имеются лишь начиная с XVIII в. Ходатайство иностранных купцов от 15 марта 1716 г., поданное леипцигским властям, о переносе юбилейной ярмарки во Франкфурт-на-Майне было подписано тремя амстердамскими купцами. В одной докладной записке лейпцигских купцов от 1734 г. имеется жалоба по поводу императорского запрещения вести торговлю с Францией и ввозить французские вина. В записке указывалось, что это вызовет лишь увеличение сбыта голландских товаров и рост прибылей голландцев. На ярмарке в Лейпциге голландцы выступали как покупатели пряжи, шерстяных товаров, сукна, полотна, которые они затем отправляли в Испанию, Португалию, Вест-Индию. Таким образом уже на ярмарке они являлись конкурентами Гамбурга. Всякое изменение конъюнктуры в торговле этими товарами находило свое отражение на лейпцигской ярмарке. После 1780 г., во время войны Нидерландов с Англией, голландцы не приезжали на ярмарку, и последняя вследствие этого проходила очень вяло, тем более, что изерлонские купцы, которые обыкновенно закупали в Лейпциге много товаров для торговли в Голландии, тоже воздержались от участия в ярмарке.

Об упадке голландской торговли в конце XVIII в. особенно ясное представление дают статистические материалы ярмарки за это время. Франкфуртская ярмарка, по-видимому, относительно еще больше посещалась голландцами, чем лейпцигская, задача которой состояла преимущественно в снабжении северных народов.

От 1748 до 1771 г. ежегодно Лейпциг посещали в среднем 40–45 голландцев.

В Западной Германии голландцы прочнее всего осели во Франкфурте-на-Майне. Здесь с середины XVI в. вексельное дело оказалось преимущественно в руках переселившихся в этот город голландских купцов, а с конца этого столетия последние стали играть руководящую роль в экономической жизни Франкфурта. Среди 85 корреспондентов банкирского дома «Иоганн фон Бодек» в 1602–1606 гг. числилось не менее 50 голландцев, 11 итальянцев и 22 немца. Даже в голландских колониальных компаниях около 1632 г. участвовали, несмотря на запрещение императора, члены голландской колонии во Франкфурте. Своей развитой торговле английским сукном и другими мануфактурными товарами Франкфурт был обязан голландским фирмам. Голландцы внесли новую жизнь также в позументный промысел, в красильное и ювелирное дело, в шлифовку алмазов. Не было также недостатка в грандиозных торговых проектах; стоит лишь упомянуть о возникшем в 1631 г. в Амстердаме проекте голландско-итальянского экспедиционного общества с местопребыванием во Франкфурте, которое должно было устранить дорого стоившую посредническую торговлю. Однако времена были не такие, чтобы можно было осуществить этот, сам по себе не лишенный известного смысла, проект.

При изучении голландской экономической истории нельзя пройти мимо того огромного влияния, которое Голландия оказала на экономическое развитие различных областей Германии своими новыми хозяйственными формами и широкой предприимчивостью. Правда, довольно значительная часть голландских иммигрантов в Германии была южно-нидерландского происхождения, массовое переселение которых произошло в XVI в., но в XVII в. среди иммигрантов было уже много северных нидерландцев. Для голландской экономики эта иммиграция имела большое значение еще и потому, что она укрепляла связи между обеими странами и усиливала торговлю между ними. С другой стороны, основание голландцами в Германии и других странах ряда новых отраслей промышленности не всегда было выгодно для самой Голландии, так как это создавало ей конкуренцию за границей, которая впоследствии оказалась даже роковой для нидерландцев. Во всяком случае на высокое уважение, которым нидерландская промышленность пользовалась в XVII в., указывает тот факт, что повсеместно добивались устройства нидерландских предприятий. О Швеции говорилось уже выше. В Дании Теодор Роденбург старался насадить ряд отраслей промышленности, которые были сильно развиты в Нидерландах (маслобойную, пушкарное дело и железоделательные заводы, воскобелильни, мыловарение, канатное дело и т. д.). Правда, многие из голландцев, появлявшихся повсюду, где только какой-либо местный правитель стремился искусственными мерами насадить у себя или усилить свою промышленность, были нередко простыми авантюристами, которые затем не оправдывали ожиданий. Но это все же не влияло на репутацию промышленного искусства и продукции голландцев.

Нужно, впрочем, учесть, что продолжавшаяся длительное время нидерландская иммиграция коснулась не столько промышленности, сколько торговли.

Наряду с предпринимателями и купцами надо еще указать на приглашавшихся для специальных целей нидерландских инженеров, строителей гидротехнических сооружений и судостроителей. Так, например инженер Ян ван Валкенбюрг разработал в 1613 г. план защиты Ростока и в этой же области работал в Гамбурге, Бремене и Любеке; инженер Вильгельм де Рат в конце XVI в. давал консультацию по гидротехническим планам герцога Юлиуса Брауншвейгского и т. д. Впрочем, всех этих лиц приходится рассматривать как случайно приглашенных для специальных целей.

В общем и целом голландцы были сильно заинтересованы в хороших и нормальных торговых сношениях с Германской империей. Благодаря отсутствию у последней единого торгового законодательства и единой торговой политики она представляла до XIX в. превосходное поле для торговой деятельности голландцев. Нигде Голландия не пользовалась большей свободой действия, как именно здесь, и в этом отношении Германия имела для голландцев много преимуществ перед Францией. Правда, голландцы имели также много факторов и агентов и во Франции, но Германию временами буквально наводняли голландские коммивояжеры. Под именем «голландские товары» здесь были известны и покупались вплоть до XIX в. мелкие изделия голландской текстильной промышленности; торговля эта частично производилась коробейниками, как правило, даже не голландского происхождения. Однако уже в середине XVIII в. в Германии началась реакция против этой голландской экономической экспансии. В самой Голландии стало проявляться влияние иностранной, преимущественно немецкой, торговли, причем характер этого влияния значительно отличался от прежнего. В то время как прежде иностранные купцы обычно отправляли свои товары в Голландию крупным оптовикам, которые затем распространяли их в розницу как в городах, так и в деревнях, теперь немецкие купцы прибывали в Голландию, в особенности летом, арендовали склады, наполняли их товаром и продавали с этих складов часто небольшими партиями даже отдельным покупателям. Осенью, выручив большие деньги, они оставляли страну. В Голландии на это смотрели очень косо, хотя по существу эта деятельность немцев в Голландии являлась не чем иным, как реакцией против аналогичной деятельности голландцев в Германии.

Кроме того, начиная с XVIII в. дурной славой стали пользоваться в Голландии многочисленные коробейники, обычно немцы по происхождению; они, без сомнения, приносили немалый ущерб голландской розничной торговле. Все это привело к тому, что в середине XVIII в. отношение голландцев к иностранцам, в особенности же к немцам, стало все более и более ухудшаться.

Торговые отношения Нидерландов с Францией по своему объему уступали их балтийской торговле; они также мало напоминали торговые отношения с Англией. Франция не выдвигала таких притязаний на морское господство, как Англия. Ее могущество, даже после того, как она стала сильной колониальной державой, имело всегда своей основой континент. Далеко не скромные экспансионистские притязания Франции имели своей целью, главным образом, ее укрепление и расширение на европейском континенте. Тесные торговые отношения между Францией и Нидерландской республикой начались лишь в XVII в. и не всегда носили мирный характер. Нидерландская республика всегда справедливо боролась против замыслов Франции в отношении Южных Нидерландов. Если во время борьбы за независимость Голландия высоко ценила дружбу Франции в качестве противовеса Испании, то затем она очень резко выступала против возникших у Франции завоевательных планов в отношении Южных Нидерландов. Франция в качестве соседа была весьма мало желательна как с экономической, так и с политической точек зрения. Наоборот, считали, что переход Антверпена и некогда цветущих фламандских городов в руки французов создал бы несомненную опасность для экономического развития Нидерландов. С другой стороны, для Голландии невыгодна была также антифранцузская политика Вильгельма III, так как она означала для Нидерландов неизбежное подчинение верховенству Англии, влияние которой тогда не уравновешивалось бы противовесом — Францией.

Нидерланды поэтому усердно поддерживали свои старые торговые отношения с Францией. Нидерланды имели большое значение для снабжения Франции северными, а временами также и колониальными, продуктами, к тому же они были крупными покупателями французских изделий. В первой половине XVII в. большая часть французской внешней торговли находилась в руках голландцев. За вино, соль, рыбу, доставлявшиеся Францией, Голландия снабжала Францию сельдью, хлопчатобумажными тканями, сукном, сыром, маслом. Во время войны с Испанией часть северных продуктов, отправлявшихся Голландией в Испанию, шла через Францию.

Около 1646 г. голландцы ежегодно ввозили во Францию следующие продукты {1023} :

Перец, мускат, корицу и другие пряности … на сумму 3 193 130 ливр.

Сахар всяких видов и фруктовое варенье … 1 885 150

Медицинские товары … 842 080

Драгоценные камни, жемчуг, пух, шерсть, хлопок … 1 835 200

Красильное дерево, марена, чернильный орешек, купорос, квасцы … 1 035 220

Сукно, полотно, картины, книги и т. д. … 6 889 960

Медь, олово, цинк, котлы, иголки, железо, сталь … 1 500 000

Пушки, фальконеты, серу, селитру, порох и т. д. … 1 235 000

Кожу, юфть, меха … 675 000

Лен, коноплю, воск, смолу, мачты, доски и т. д. … 1 700 070

Сельдь, семгу, китовый ус, китовый жир и другие масла … 454 300

Масло, сыр, сальные свечи … 200 010

Итого на сумму … 21 445 220 ливр.

Вывозилось из Франции в Голландию:

Вино, водка … на сумму 6 192 632 ливр.

Зерно, горох, каштаны … 3 450 400

Сукно, полотно … 1 583 432

Оливковое масло, миндаль, инжир, изюм и др. … 715 117

Суконные товары, бакалейные товары, бумага … 915 525

Мед, скипидар, воск … 335 500

Соль … 2 488 750

Итого на сумму … 15 701 466 ливр.

По другим данным, Франция в 1658 г. вывезла в Голландию на 72 млн. ливр., в том числе на 52 млн. мануфактурных изделий и на 17 млн. напитков и продовольствия.

Уже Ришелье с тревогой смотрел на преобладание голландцев во французской торговле. Но в это время Франция не могла обойтись без голландцев, так как последние своими военными кораблями, согласно договорам от 1624 и 1627 гг., защищали французское судоходство. Голландцы полностью вытеснили французов из их колоний в Западной Африке и Канаде. Это послужило для Кольбера поводом к образованию новых заокеанских торговых обществ, которые, однако, не имели никакого успеха. Но н европейской посреднической торговле экономическая политика Кольбера положила конец гегемонии голландцев, его таможенные тарифы 1664 и 1667 гг. обложили именно голландские и английские суконные товары. Когда в 1667 г. Нидерланды стали угрожать повышением пошлин на французское вино и водку, Кольбер не принял этих угроз всерьез; он не верил тому, что голландцы могут отказаться от французских товаров, из которых они сами потребляли лишь одну треть, а остальное вывозили на Север, который в конце концов сами французы могли снабжать непосредственно. Тем не менее Ян де Витт предпринял означенные меры, что привело к еще большему ухудшению торгово-политических отношений между обеими странами.

Для Нидерландов экономическая политика Кольбера оказалась, однако, очень вредной. Хотя Кольберу не удалось полностью осуществить свои дал ко шедшие планы, которые в основном были направлены против голландцев, и установить непосредственную торговлю с Севером и Прибалтикой, хотя учрежденная им в 1669 г. «Compagnie du Nord» быстро лопнула, все же таможенная война, которую он вел против Нидерландов и которая с 1671 г. приняла ожесточенные формы, причинила этой стране большой вред. Таможенный тариф 1664 г. на голландские сукна был в 1667 г. повышен со 133 до 183 фр.; пошлина на шелковые чулки составляла в 1664 г. 2,10 фр. за дюжину, а в 1667 г. 2, 10 фр. за пару, а на шерстяные чулки соответственно 3,46 фр. за дюжину и 16,44 фр. за дюжину. Общее повышение пошлин с 1664 г. до 1667 г. составляло почти 366%. Высоко также был обложен во Франции голландский сахар, что тяжело отражалось на амстердамских сахаро-рафинадных заводах и вызывало много жалоб. Надо еще прибавить установленную в 1659 г. французскую подать с бочки в размере 50 су. Этим налогом Франция рассчитывала стимулировать собственное судоходство и увеличить его удельный вес в международном грузовом обороте. Мера эта также была направлена главным образом против голландцев. В середине XVII в. из общего числа в 20 тыс. морских судов Европы 15–16 тыс. принадлежали Нидерландам, а французам лишь 500–600, и то небольшой грузоподъемности. Несмотря на весь ущерб, который приносил нидерландскому судоходству установленный Францией налог, последняя все же не добилась своей цели.

В войнах между Нидерландами и Англией Франция сохраняла нейтралитет, хотя имела с Нидерландами договор об оказании им помощи. Хотя морское преобладание Англии было весьма невыгодно для Франции, тем не менее она опасалась, что ее помощь Нидерландам может привести к испанско-английскому союзу. Во время войн Людовика XIV Нидерланды сильно пострадали; французское вторжение 1672 г. надолго осталось в их памяти. Хотя Неймегенский мир 1678 г., который был заключен при тайных интригах Амстердама и против воли Вильгельма III, не принес Нидерландам серьезного ущерба, все же эта война имела для них те печальные результаты, что в течение этих 6 лет их посредническая торговля попала большей частью в руки англичан и сильно пострадало их торговое судоходство. Нидерланды, однако, добились восстановления французского тарифа 1664 г., чего англичане добились еще в 1672 г..

Политика Людовика XIV привела, правда, маленькую Голландию к пропасти, но выиграла от этого, однако, не сама Франция, а Англия. Во всяком случае именно в это время нидерландская торговля стала особенно ощущать все возраставшую конкуренцию Дюнкерка. Несколько благоприятнее для Нидерландов был исход войны с Францией, закончившейся в 1697 г. Рейсвейкским миром. Хотя крейсерская война причинила Нидерландам тяжелые потери, однако Франция была вынуждена предоставить им, как раньше Англии, известные торговые привилегии. Они заключались в восстановлении тарифа 1664 г. и в отказе Франции от налога с бочки.

Во время войны за испанское наследство торговля между Нидерландами и Францией почти полностью прекратилась. Разрешение, выданное голландским судам французами в 1706 г. привозить пряности во Францию при условии уплаты двойного сбора с ласта, а гамбургским судам — доставлять голландские масла и китовый ус, было очень скоро опять отменено, хотя бордоские купцы, основываясь на этих разрешениях, сделали крупные заказы. Исход войны принес лишь небольшие изменения в прежних торговых сношениях Нидерландов. В то время как из всех этих войн Англия вышла с новыми колониями и опорными пунктами на морях и была признана первой морской державой, Нидерланды были вынуждены удовлетвориться лишь выгодным торговым договором: ввоз во Францию, который производили голландцы, не должен был облагаться выше, чем ввоз, осуществляемый самими французами; они добились также устройства в Южных Нидерландах ряда крепостей оборонительного барьера против Франции. Но за это немногое Голландия поплатилась полным бессилием на море и суше. Торговый договор с Францией истек в 1738 г., и он не был пролонгирован. Лишь в 1739 г., когда началась испанско-английская война, Франция за сохранение Нидерландами нейтралитета согласилась на пролонгирование договора на 25 лет. После Аахенского мира 1748 г. Франция отказалась возобновить договор, который она отменила в 1745 г. Новый договор был заключен лишь в 1782 г.

Торговля между обеими странами была весьма оживленной и в XVIII в., хотя значительно уступала торговле XVII в. В 1716 г. вывоз из Франции в Голландию упал до 30 700 тыс. лив.; он никогда более не достигал уровня XVII в. В 1787–1789 гг. он составлял всего 40 млн. лив., из них половина падала на колониальные продукты. Благоприятнее развивался вывоз из Нидерландов во Францию. В 1716 г. он выражался в 12 млн. лив.; к 1787 г. он удвоился, составив около 25 млн.; половина вывоза падала на зерно, лес, поташ, металлы и другое сырье. Нидерландам не принадлежало уже тогда преобладание в морской торговле с Северной Европой, и это нашло свое отражение в их торговле с Францией. Тем не менее нидерландцы все еще продолжали занимать значительное место в западнофранцузских портах, в Бордо и Нанте. Сильно увеличился экспорт вина в Голландию. В XVIII в. в голландской торговле возрос удельный вес французского красного вина и снизилась доля рейнского вина. В середине XVIII в. из одного Бордо ежегодно уходило в Голландию, включая австрийские Нидерланды, 500–600 судов. В 1717 г. из Бордо в Нидерланды было вывезено 34 075 бочек вина. Голландия отправляла во Францию много сыра, латунную проволоку, пряности и аптекарские товары.

Нет никакого сомнения в том, что Голландия все еще была сильно заинтересована в торговле с Францией. Поэтому были в известной мере правы те, кто возражал против мнения ла Фергю, утверждавшего, что Голландия заинтересована в падении торговли и могущества Франции, так как расцвет Нидерландов якобы возможен лишь при упадке Франции. С экономической точки зрения это мнение было явно ошибочным.

Если торгово-политическая борьба со скандинавскими странами велась в первую очередь за экономические позиции в Прибалтике, т. е. в комплексе стран, которые как экономически, так и политически отличались значительным разнообразием, и за свободный доступ к этим странам; если, с другой стороны, торгово-политические отношения с Францией в значительной мере определялись чисто политическими притязаниями этой страны, то отношения с Англией затрагивали значительно более обширные и трудные проблемы экономического и политического порядка, от разрешения которых зависело в конце концов все торговое и морское значение Нидерландов.

До конца XIV в. английская торговля была почти целиком в руках иностранцев, преимущественно немцев и итальянцев. При короле Эдуарде III положение изменилось; с конца XIV в. английские торговцы сукном появились на нидерландском рынке, имевшем международный характер. В XV в. в Нидерландах стали устраиваться складочные пункты английского сукна. Антверпен с 1444 г. стал центром активной английской торговли. Компания купцов-авантюристов все более и более теснила фламандскую суконную промышленность. Торговые обороты между Англией и Антверпеном при посредстве этой компании, Ганзы и итальянцев приняли с конца XV в. большие размеры и достигли своего апогея при Елизавете. Но торговая политика последней имела своей целью освобождение от иностранной зависимости. Так венецианцы были вытеснены из английской торговли с Испанией и Португалией. Англия освободилась также от связи с Ганзой и от ее опеки и стала стремиться стать независимой в финансовом отношении от антверпенской биржи и от итальянских банкиров. Вместо этих старых связей Англия стала создавать ряд торговых компаний, монополистических по своему характеру, причем каждой такой компании предоставлялись для деятельности определенная географическая и экономическая область. Как уже было указано выше, в XVI и XVII вв. отношения с Нидерландами определялись тем монополистическим духом, который воплощала в себе Компания купцов-авантюристов. Это лишь стимулировало общий подъем нидерландской торговли, так как она развивалась значительно свободнее и не в такой степени, как английская, была скована схемой и цепями привилегированных компаний. В целом по своему объему английская торговля в начале XVII в. значительно уступала нидерландской.

Уже очень рано была сделана попытка регулировать нидерландско-английские торговые отношения путем договорных соглашений международно-правового порядка. К числу таких наиболее известных и наиболее часто упоминаемых в литературе соглашений принадлежит так называемый «intercursus magnus» от 1495 г., который в суммарной форме устанавливал для этих взаимных, еще весьма примитивных, торговых отношений и для судоходства целый ряд основных принципов. Дальнейшее развитие торговли в XVI в., правда, очень скоро покончило с этими простыми правилами. Торгово-политические противоречия, которые возникали в борьбе между этими двумя странами, предоставившими друг другу те или иные привилегии, неоднократно приводили к крупным конфликтам. Однако Англия всегда старалась не доводить этих противоречий до крайности. На голландском рынке, имевшем международное значение, англичанам приходилось защищать свои позиции не только против голландцев; привилегии, которыми последние пользовались на рынке, по существу, облегчали англичанам борьбу с конкуренцией Ганзы.

Несмотря на все эти моменты, английское правительство все время давало голландцам много, и при этом обоснованных, поводов к жалобам о притеснениях, которым подвергалась нидерландская торговля в Англии. Впрочем, жалобы эти были взаимного порядка.

Все это изменилось после того, как Ганза в царствование Елизаветы потеряла свои опорные пункты в Англии и когда вспыхнувшее и успешно развивавшееся в Нидерландах движение за независимость создало там совершенно новую ситуацию. Вместо власти императора и испанского владычества, с которым до того приходилось иметь дело, возникла республика, руководствовавшаяся преимущественно коммерческими интересами. Исчезли династические интересы, которые имели тем больший вес, что поддерживались всей мощью огромной монархии. Вместо этого торговые отношения стали определяться чисто меркантильной политикой голландцев и зеландцев.

В Англии в первое время приветствовали отделение Нидерландов от Испании, так как в этом усматривали ослабление могущественной испанской мировой державы. Но очень скоро обнаружилось, что эта маленькая страна, освободившаяся от наследственного господства королевской власти, не только не потеряла своего экономического значения, но очень скоро, благодаря своей колониальной и морской экспансии, превратилась в опасного соперника. Между тем англичане уже тогда питали недоброжелательные чувства ко всяким успехам других народов в торгово-промышленной деятельности. Когда в 1585 г. в Нидерланды прибыл Лейстер, чтобы по поручению королевы оказать помощь жестоко угнетаемому народу, то он был поражен высокой культурой страны, ее промышленностью и судоходством. По его мнению, все это было бы для Англии еще опаснее, если бы попало в руки ее смертельного врага — Испании. Так политическое сближение Англии с Нидерландами сопровождалось одновременно тревожной мыслью об экономическом соперничестве и связанных с этим опасностях.

Дело не долго ограничилось лишь удивлением. Уже с конца XVI в., когда в Нидерландах после первых, тяжелых десятилетий освободительной борьбы стали сказываться первые признаки расцвета, Англия начала явно проявлять недоверие и зависть. В первую очередь стали указывать на возможность, более того — необходимость, нанести удар нидерландскому рыболовству, вытеснить его из английских вод и полностью завладеть этим промыслом самим англичанам. Вполне понятно, что большую роль сыграла здесь национальная неприязнь к нидерландцам. Вновь были выдвинуты старые притязания Англии на господство в окружающих ее морях. Эти притязания, вследствие внутренней борьбы в Англии, не поднимались в течение многих лет, но они всплыли наружу, когда оказалось, что молодой, полный сил соперник слишком смело приблизился к английским берегам. Англичанин Джон Селден в известном сочинении «Mare claiusiim», появившемся в 1635 г. и направленном против опубликованной в 1609 г. работы Гуго Гроция «Mare liberum», недвусмысленно выдвигал притязания Англии. Он требовал безусловного господства на море во всем бассейне вокруг Англии — от мыса Скагена до мыса Финистерре; на севере границами должны были стать Шетландские острова и Исландия. Англия выдвигала притязания также на гренландские воды, так как здесь англичане выступали как первые китоловы. Дело отнюдь не ограничилось теоретическими и литературными рассуждениями.

Усиление с конца XVI в. нидерландского морского могущества вызвало явное недовольство Англии. Для того чтобы побудить Испанию к уступчивости, Генеральные штаты вопреки воле нидерландских купцов распространили в 1599 г. на нейтральные страны запрет о торговле с враждебными странами и издали запрещение какой бы то ни было стране вести торговлю и судоходство с Испанией, Португалией и Италией. Этот шаг, пожалуй, мог считаться правильным с нидерландской точки зрения, но им в значительной степени объяснялось то недовольство, которое Нидерланды вызвали в нейтральных странах, в особенности в Англии и Франции. Это недовольство было тем сильнее, что эта мера была принята совершенно молодым еще государством, нелегитимное происхождение которого вообще вызывало весьма подозрительное к себе отношение со стороны старых монархий. Однако Нидерланды пошли еще дальше.

После того как король Яков I заключил в 1604 г. мир с Испанией, они закрыли англичанам доступ к Шельде и ставили всяческие препятствия торговым сношениям Англии с южно-нидерландскими портами. С 1606 г. голландцы также начали заниматься каперством против нейтральных судов, хотя этим они, по существу, лишь следовали примеру, который Англия дала еще в XVI в. Во всем этом голландцы проявили свою волю к морскому господству, поскольку от последнего зависели их торговые интересы. Эту волю они в не меньшей степени обнаруживали также в беспощадном обращении нидерландских рыбаков с их английскими и шотландскими конкурентами. И, наконец, терпение Якова I лопнуло, и прокламацией от 16 мая 1609 г. он запретил иностранцам рыболовство в территориальных водах и окружающих морях его трех королевств; иностранцам рыболовство могло быть разрешено лишь при условии уплаты специального сбора. В Нидерландах в этом мероприятии усмотрели нарушение «intercursus» 1495 г., который совершенно определенно объявлял свободу морского рыболовства. В связи с этим между сторонами начались переговоры, а в литературе обеих стран началось обсуждение вопроса, что привело к временному успокоению.

Но в 1616 г. недовольство Якова I Нидерландами получило новую пищу после того, как последние запретили ввоз крашеных сукон. Вообще все возрастившая с испанско-нидерландского перемирия 1609 г. конкуренция голландцев вызывала тревогу англичан. Вследствие всего этого король вновь подтвердил обязательную силу своей прокламации от 1609 г.: каждое рыболовное судно, которое встречалось в означенных английских водах, должно было уплачивать определенную денежную сумму или бочку сельдей и 12 бочек трески. С трудом удалось тогда предотвратить угрожавший разрыв. Английский флот уступал нидерландскому, но высокомерный тон Генеральных штатов сильно задел короля. При Карле I английский военный флот усилился; однако и тогда еще споры из-за рыболовства стояли на заднем плане по сравнению с проблемами международной политики и английскими внутренними раздорами.

В середине 30-х годов XVII в. многочисленные нарушения английских территориальных вод нидерландскими военными кораблями, которые Часто преследовали суда своих противников вплоть до английских берегов и тем подрывали английские притязания на морское господство, возбудили у честолюбивого Карла I желание положить этому конец. По его инициативе в 1635 г. была опубликована вышеупомянутая книга Селдена, которая, вероятно, была написана еще при Якове I и с его одобрения. Она как бы носила характер официальной программы. А в 1636 г. последовало английское представление нидерландскому правительству о том, что король пошлет свой флот для того, чтобы «сохранить и утвердить свое господство и свое наследственное право над морем»; что никто не имеет более права без специального королевского разрешения заниматься рыболовством в королевских водах. Появившийся одновременно в море большой английский флот продемонстрировал серьезность этих угроз Карла I. С нидерландских рыболовов, против которых был направлен! принцип «mare clausum», стали взимать налог. Это возбудило в Нидерландах большое беспокойство. Флот вышел в море, но дело все же не дошло до войны. Начавшиеся в Англии внутренние волнения помешали королю продолжать свою морскую политику в этом направлении. Господство в Северном море поэтому пока что осталось за голландцами. При создавшихся условиях англичанам не удалось добиться признания также и остальных своих притязаний, как спуска иностранными судами флага в английских водах и права досмотра торговых судов для борьбы с контрабандой. Но из спорных вопросов военно-морского правового порядка англичане продолжали оспаривать защищавшийся голландцами принцип «свободное судно, свободный груз».

Таким образом, морское господство Нидерландов в середине XVII в. объяснялось временной слабостью их опаснейшего морского соперника — Англии. Если оставить это в стороне, то в известном смысле правильно было утверждение современника, который считал 1649 г. временем апогея нидерландского торгового могущества. Правда, затем не последовало общего упадка. В 1669 г. Ян де Витт считал даже, что за последние 20 лет голландская торговля и судоходство возросли на 50%. При всей недостаточности и ненадежности статистики того времени приходится все же признать, что после 1649 г. Нидерланды испытали столько чувствительных политических и экономических ударов, что нельзя отрицать по крайней мере известного застоя в дальнейшем развитии страны. Этот застой в первую очередь следует приписать открытому политическому и экономическому столкновению с Англией.

Чего не могло достигнуть английское королевство вследствие внутренних затруднений и из-за династических договоров и соображений, того пыталась добиться молодая английская республика. Из англо-французской морской войны, начавшейся в 1651 г., Нидерланды как нейтральная страна извлекли много экономических выгод. Когда же Англия в том же году объявила в качестве приза французские товары, перевозившиеся даже нейтральными судами, и открыто и ясно заявила, что это мероприятие направлено против Нидерландов, когда многочисленные нидерландские суда стали подвергаться досмотру и захватываться англичанами, то голландцам стало, наконец, совершенно ясно, что пробил час, когда придется померяться силами с Англией за господство на море и вступить в борьбу за сохранение тех больших сухопутных и морских завоеваний, которые были сделаны в течение нескольких поколений.

Отдельные спорные вопросы, как спуск флага на море, обложение налогами рыбаков, осмотр судов для борьбы с контрабандой, — все это отступало на задний план перед крупным, затрагивавшим всю экономическую жизнь Нидерландов вопросом о том, должен ли «принцип права», защищавшийся голландцами, уступить английскому «принципу силы», должны ли свобода морского плавания и свобода торговли подчиниться грубой воле английского протектора. Когда конфликт обострился, то в Нидерландах вначале рассчитывали на заключение с Англией морского и торгового договора, который урегулировал бы все спорные вопросы, но в то же время с самого начала не исключали возможность ultima ratio. По инициативе амстердамской биржи было приступлено к значительному усилению морского флота.

Еще до начала войны, 9 октября 1651 г., был обнародован английский Навигационный акт. Он означал превращение того протекционизма, который уже давно стал приобретать все большее и большее распространение в Европе, в национальную систему, приспособленную к специфическим условиям Англии. Самый акт отнюдь не представлял собой чего-то совершенно нового; уже с XIV в. в Англии можно было обнаружить зачатки такого законодательства. Акт 1651 г. был в первую очередь направлен против голландцев; он должен бы нанести удар посреднической торговле голландцев предметами неотечественного производства. Влияние этого акта на нидерландское судоходство было вначале незначительным; англичане не имели еще тогда достаточно судов, чтобы вести свою обширную торговлю собственными силами. Балтийское судоходство голландцев не только не пострадало, но, наоборот, даже увеличилось. До тех пор, пока голландцы владели Новым Амстердамом, они легко могли при посредстве контрабанды обходить те ограничения, которые устанавливал Навигационный акт для колониальной торговли. Лишь в XVIII в., в связи с расширением английского судоходства и колониального могущества Англии, стало сильнее сказываться влияние Навигационного акта на нидерландскую экономику.

Навигационный акт 1651 г. безусловно ускорил начало войны. Нидерланды отдавали себе ясный отчет в значении этого акта. Исход неудачной для них войны заставил их признать самый акт, а также требования англичан приветствовать английский флаг в английских водах. Голландцы были также вынуждены подчиниться требованию о перевозке в Англию лишь товаров своего отечественного производства. Это требование затрагивало исключительно интересы голландцев, так как все другие народы совершенно не вели или же вели очень небольшую посредническую торговлю между Англией и другими европейскими странами.

В Нидерландах не ожидали тогда, что Навигационный акт просуществует длительное время, что он станет одной из основ английского торгового законодательства. Когда в 1660 г. Карл II вступил на престол, то в Нидерландах на его царствование возлагали большие надежды: в свое время Карл нашел в Нидерландах убежище, ему там оказали щедрую денежную поддержку и в благодарность от него ожидали отмены Навигационного акта. Торгово-политическая зависимость от Англии, в которой оказались Нидерланды со времени Кромвеля, вызывала все большее недовольство. Хотя вначале, как уже было указано, влияние Навигационного акта не сказалось в такой степени, как этого опасались, тем не менее голландцы отдавали себе ясный отчет в своем бессилии. Торговое соперничество между обеими странами не прекращалось, а с дальнейшим развитием торговли даже возросло, так как повсюду стал появляться английский флот. Натянутость отношений еще более увеличилась, когда Англия заключила союз с Францией против Испании и начала захватывать нейтральные голландские суда. Кромвель не скрывал своего гнева против хороших отношений голландцев с Испанией и против того предпочтения, которое они оказывали торговым интересам перед религиозными.

С реставрацией королевской власти в Англии голландцы надеялись на улучшение экономических отношений с Англией. Оказалось, однако, что в этом они горько ошиблись. Англия строго придерживалась своей протекционистской политики. Навигационный акт был не только возобновлен, но даже усилен, так как теперь вывоз из английских колоний на неанглийских кораблях сахара, табака, хлопка, индиго, имбиря и т. д. был запрещен как в Англию, так и в другие английские колонии. Особенно пострадала голландская торговля табаком. Возобновлением запрещения вывоза шерсти Англия стремилась защитить свою промышленность от конкуренции голландской промышленности. Все это было направлено против Голландии, неприязнь к которой в Англии была очень велика. Сильное недовольство в Англии возбуждало высоко развитое нидерландское судостроение. Возобновления Навигационного акта особенно добивались английские купцы, которые вели торговлю с Испанией; в этой области торговли англичане весьма успешно конкурировали с голландцами.

Таким образом, нидерландское судоходство и промышленность в результате английской торговой политики оказались под угрозой, далеко превышавшей опасность от обычной конкуренции между двумя странами. Все надежды возлагались на торговый договор, который на основе «intercursus» 1495 г. предусматривал бы свободу торговли, признание принципа «свободное судно, свободный груз» и запрещение досмотра кораблей. Оказалось, однако, что Англия далеко не расположена была пойти навстречу этим желаниям; наоборот, она отстаивала принцип «dominium maris». Подобно тому как Навигационный акт защищал английскую торговлю, так английское рыболовство должно было быть защищено новым законом, по которому всем иностранцам запрещался лов рыбы в пределах 10 миль от английского берега. Во время продолжительных бесплодных переговоров английские требования все более и более возрастали. В то время как Генеральные штаты добивались максимальной свободы торговли и, усматривая наибольшую выгоду для Нидерландов в сохранении нейтралитета во время морских войн менаду другими странами, требовали самой широкой свободы торговли в военное время, интересы Англии были диаметрально противоположны: она желала возможно более широкого толкования понятия контрабанды.

Антинидерландские настроения англичан проявлялись по отношению ко всем планам и мероприятиям голландцев, в которых можно было усмотреть стремление последних к расширению сферы своей торговли. Когда голландцы предприняли значительное усиление своих вооруженных сил в Ост-Индии, что было направлено против португальцев, то англичане выступили против этого под предлогом, что это угрожает свободе английской торговли в Ост-Индии. Английская Ост-Индская компания и левантийские торговцы требовали до заключения любого договора с Нидерландами вознаграждения за причиненный им голландцами убыток, отмены монополии нидерландской Ост-Индской компании и полной свободы торговли для английской Ост-Индской компании. Итак, в то время как в Европе Англия твердо придерживалась покровительственной системы, направленной против Нидерландов, и исключала последние из торговли с английскими колониями, она, наоборот, отстаивала свободу торговли в тех странах, в которых с начала XVII в. господствовали голландцы. В интересах Компании купцов-авантюристов Англия потребовала даже отмены нидерландских ввозных и вывозных сборов на английское сукно, иначе говоря, возобновления плаката от 12 августа 1586 г.; при этом Англия ссылалась на то, что в 1598 г. компании было предоставлено освобождение от этих сборов. Генеральные штаты отклонили это требование, а Англия со своей стороны отказалась возобновить «intercursus». Во время всех этих переговоров проявилась злая воля англичан. Повсюду они нарушали права голландцев, например права нидерландской Вест-Индской компании на Западном побережье Африки; при этом англичане пользовались пособничеством нидерландских же купцов, противников этой монополии.

Генеральные штаты были бессильны против такого рода действий. Правда, они решительно выступали против «de gepreten-deerde souverainileijt van de Engelschen op de zee» («претензий англичан на господство на море»), но они были вынуждены беспомощно смотреть на то, как в английских портах орудуют португальские коммивояжеры. Отношения между обеими странами немного улучшились лишь после того, как Генеральные штаты пошли навстречу англичанам и выдали им несколько «убийц короля». Это, правда, означало нарушение старых нидерландских принципов «гостеприимства и свободы», но это побудило английского короля запретить англичанам захватывать суда, перевозившие комиссионные товары.

В сентябре 1662 г. был, наконец, заключен договор о дружбе, но он ничего не принес голландцам в смысле их широких торгово-политических и морских требований. Оказалось невозможным найти удовлетворительный компромисс для двух одинаково жадных торговых наций, из которых одна, английская, была преисполнена агрессивности.

Торговое соперничество мешало также совместному выступлению голландцев, англичан и французов против северо-африканских морских пиратов, предложенному Нидерландами в 1664 г. Вина за провал этого плана лежала на Англии: она не желала расширения нидерландской торговли в Средиземном море. Англичане стремились также вытеснить торговлю голландцев из других областей или, во всяком случае, повредить их позициям в этих областях. Особенно завидовали англичане прочному положению голландцев в торговле на Балтийском море, где англичане все еще не могли сравняться с голландцами и где их судоходство страдало от низкого качества английского судостроительного материала. Согласно Навигационному акту голландцам было запрещено привозить продукты прибалтийских стран в Англию. Однако доставка этих товаров в Англию стала производиться не англичанами, а датчанами и шведами. Попытки англичан добиться от Дании тех же прав, которыми пользовались Нидерланды по договору с Данией от 15 апреля 1658 г., не увенчались успехом; нидерландские суда благодаря применявшимся по отношению к ним в Дании торговым правилам продолжали пользоваться значительными преимуществами; дело, конечно, не обходилось без мошенничеств, из которых голландцы извлекали для себя пользу.

Между тем в Англии недовольство Нидерландами все возрастало; их упрекали в том, что они медленно удовлетворяют предъявляемые им требования и жалобы. Движение против «голландского гнета» (oppressions of the Dutch») исходило преимущественно от торговцев сукном и преследовало усиление мероприятий против вывоза шерсти. Сюда еще прибавлялись жалобы против нидерландской Вест-Индской компании и ее деятельности в Гвинее. Все яснее стало сказываться стремление Англии покончить с торговым могуществом Нидерландов и заставить их танцевать под свою дудку. Ян де Витт поэтому запросил Англию, нельзя ли распространить соглашение о торговле в заокеанских владениях также на Европу. Но Англия, которая стояла за свободу торговли лишь тогда, когда это было в ее интересах, и слышать об этом не хотела. Когда стало ясно, что создавшееся положение неизбежно приведет к конфликту, то провинция Голландия стала даже добиваться вооруженного столкновения; Фрисландия же была против этого. В конце концов вспыхнула война, вспыхнула даже против желания самой Англии, которая надеялась, что ей удастся смирить Нидерланды и добиться господства на море, не прибегая к войне.

Но и после этой войны, которая закончилась в 1667 г. миром в Бреда, Навигационный акт остался в силе. По означенному миру Нидерланды добились, однако, того, что запрещение ввоза на нидерландских судах товаров ненидерландского происхождения было признано недействительным в отношении германских товаров, вывезенных голландцами из Германии как сухим путем, так и по Рейну. Полученное Нидерландами разрешение принесло бы большой ущерб немецким портам на Северном море, в особенности Гамбургу, но в 1661 г. Англия предоставила такое же исключение из Навигационного акта гамбургским судовладельцам.

Исход третьей голландской морской войны, которая окончилась в 1674 г. Вестминстерским миром, фактически ничего не изменил в существовавших условиях. Голландцам вновь пришлось признать требование англичан о флаге и даже в более острой форме, а также несомненное господство англичан на море. Голландии пришлось также отказаться от своей столь многообещавшей колонии — Нового Амстердама, которую они фактически потеряли еще в 1667 г.

Этим в основном закончилась торгово-политическая борьба между обеими странами. Она закончилась победой Англии, подтвердила безусловное преобладание Англии на море и не только нанесла сильный удар притязаниям голландцев, но и заложила основу их падения в качестве морской и торговой нации. Участие Нидерландов в последовавших затем крупных войнах против Франции в 1688–1697 гг. и 1702–1713 гг. не внесло никаких изменений. Хотя Нидерланды принесли в этих войнах большие жертвы как для себя, так и для своих союзников, но положительные результаты оказались для них весьма скромными. В торгово-политическом отношении они заключались: во-первых, в сохранении — по Утрехтскому миру 1713 г. — блокады Шельды, хотя Южные Нидерланды перешли теперь во владение Австрии, и, во-вторых, в торговом договоре с Францией, предоставившем им те же права, что и англичанам. Для Голландии, по существу, было совершенно безразлично, кто будет королем Испании. Если они выступали за Габсбурга, то это объяснялось тем, что с его стороны они не опасались какого-либо ущерба для своей торговли, в то время как Бурбоны имели бы за своей спиной вою торговую и военно-морскую мощь Франции. Большую экономическую опасность представляло лишь объединение испанской монархии с габсбургской.

Во время мирных переговоров с особенной силой проявилось противодействие Голландии торговой политике Англии, которая старалась использовать политическую ситуацию в своих целях, что ей в конце концов и удалось. Кампания, которая велась в печати в последние годы войны и была направлена против планов заключения англо-французского торгового договора, безусловно инспирировалась Голландией. Это была последняя слабая попытка Нидерландов придерживаться самостоятельной торговой политики в отношении Англии. После вступления в 1688 г. на английский престол представителя Оранского дома Вильгельма III Нидерландская республика оказалась по отношению к Англии в положении, которое, по существу, мало отличалось от личной унии и которое в торгово-политическом отношении полностью нейтрализовало республику. Это положение мало изменилось даже и после смерти Вильгельма.

Если сделать общий обзор военной и экономической борьбы между Нидерландами и Англией во второй половине XVII в., то придется признать, что в этой борьбе победила Англия. Правда, попытка Англии во время переговоров перед второй войной (1665–1667 гг.) полностью вытеснить Нидерланды с их монопольных экономических позиций в нидерландских колониях не удалась; здесь англичане не далеко продвинулись вперед. Их притязания потерпели крах из-за невозможности для Англии вести одновременно морскую войну и в Европе и в Ост-Индии. Лишь в последующее время для англичан открылась возможность удовлетворить свою колониальную ненасытность и в этом направлении.

Из войн с Людовиком XIV голландская торговля не вышла, однако, ослабленной. Напротив, война за испанское наследство привела к абсолютному росту ее торговли.

В торговом обороте импорт из Англии в Нидерланды значительно превышал экспорт из Нидерландов в Англию; это в известной степени объяснялось большой разницей в численности населения. В среднем за 1699–1705 гг. стоимость ввоза в Англию из Голландии составляла 549 832 ф. ст., а вывоза из Англии в Голландию — 1937 934 ф. ст.. Примерно такое же соотношение сохранялось и в последующее время.

Торговый оборот между обеими странами за отдельные годы выражался в следующих цифрах (в ф. ст.):

(Годы … Ввоз из Голландии в Англию … Вывоз из Англии в Голландию)

1760 … 507 573 … 1 992 025

1761 … 524 109 … 2 682 165

1762 … 578 832 … 2 429 018

1763 … 560 803 … 2 201 840

1764 … 489 659 … 2354 106

1765 … 521 566 … 2 399 618

1766 … 498 373 … 1 916 846

1767 … 862 506 … 1 844 566

1768 … 560 551 … 2 045 268

1769 … 434 476 … 1 964 637

1770 … 443 133 … 2 068 746

1771 … 550 010 … 2 068 670

1772 … 427 732 … 2 355 947

1773 … 517 616 … 2 246 396

1774 … 714 496 … 2 209 286

1775 … 644 976 … 2 217 344

1776 … 482 807 … 1 606 399

1777 … 721 390 … 1 159 371

1778 … 453 792 … 1 468 839

1779 … 648 187 … 1 335 492

1780 … 716 423 … 1 246 303

В торговле Англии с Голландией преобладали британские корабли, что объясняется предписаниями Навигационного акта. В Роттердам, Дордрехт, Схидам прибыли из Англии в 1761 г. 1372 судна, в 1762 г. — 893, в 1763 г. — 847, в 1764 г. — 881 судно, большей частью английские.

Торговля зерном между Англией и Голландией, весьма значительная раньше, ограничивалась теперь одним лишь солодом. Английский ввоз в Голландию состоял главным образом из шерстяных товаров, миткаля, каменного угля, табака, риса, свинца и т. д. Часть этих товаров шла транзитом в Германию. В противоположность пассивному торговому балансу, денежный и вексельный баланс с Англией был для Голландии активным. Это объяснялось высокими процентами, которые Англия была вынуждена платить голландским держателям английских государственных займов. В результате того, что в вексельном обороте Амстердам занимал ведущее место, большие суммы, которые Англии приходилось уплачивать Голландии за ввоз зерна и северных продуктов, делали вексельный оборот пассивным для Англии. Это служило ясным доказательством выдающегося значения Амстердама в денежных и вексельных операциях, которые лишь постольку стояли в связи с товарообменом между обеими странами, поскольку Англия покрывала большую часть своих денежных обязательств товарами.

В некоторых странах, как Испания и Португалия, англичане выступали сильными конкурентами голландцев. Голландцы придавали большое значение торговле с этими странами, и они болезненно реагировали на успешную конкуренцию англичан в XVIII в., Голландские текстильные товары все еще отправлялись туда в больших количествах. Метуенский договор 1703 г., который предоставил англичанам преимущественное положение в Португалии, вначале мало затронул голландскую торговлю в этой стране. В России же в конце XVIII в. англичане успешно конкурировали с голландцами. В общем нужно подчеркнуть, что ухудшившиеся начиная со второй половины XVII в. для Голландии условия объяснялись более политическими, чем экономически-» ми причинами и что это ухудшение следует приписать в первую очередь ослаблению военно-морского флота Голландии.

Рассмотренные до сих пор торговые отношения Нидерландов определялись старыми традициями и ближайшими хозяйственными потребностями; иначе обстояло дело с другими торговыми связями, носившими характер экономической экспансии и заслуживающими особенного внимания, как выражение того духа предпринимательства, который столь типичен для Нидерландов начиная со второй половины XVI в.

Не удовлетворившись тем, что им удалось сохранить основу своего прежнего величия — торговлю на Балтийском море и свои связи с Испанией и Португалией, голландские и зеландские приморские города, с Амстердамом во главе, с конца XVI в., когда консолидация независимого нидерландского государства могла считаться обеспеченной и территория его в результате успешных войн достаточно округленной, перешли к расширению сферы своей деятельности и орбиты своего влияния. Эта тенденция проявилась почти одновременно в различных географических направлениях.

Необходимо всесторонне проследить эту широкую экономическую экспансию, если мы хотим во всей глубине изучить экономическую историю Нидерландов. Она не была связана с почвой страны и ее продукцией, не была связана с низменностью между Рейном, Маасом, Шельдой, Доллартом; место ее действия — весь земной шар. Эта экспансия Голландии повсюду оставила свои следы, хотя далеко не всегда она оставила о себе хорошие воспоминания. Мы проследим здесь лишь главные направления этой деятельности голландцев.

Еще до восстания 1555 г. голландские суда, нагруженные разными товарами, появились на Северной Двине. Житель Энкхёйзена Оливер Брюнел отправился в Россию и доставил оттуда в Дордрехт пушнину. После этого Белое море привлекло внимание голландцев. В 1577 и 1578 гг. мидделбургские купцы отправляли туда свои корабли. Спустя несколько лет, в 1581 г., московский царь пригласил к себе на службу голландских корабельных плотников и моряков. В 1584 г. мидделбургский купец Мелхиор Маухерон в качестве уполномоченного своего брата Валтасара вместе с Франсуа Лефортом из Зирикзе прибыл на Северную Двину. По его совету один флиссингенский моряк решился двинуться дальше вверх по течению реки. Здесь возник Архангельск в качестве опорного пункта для торговли с Западом. С этого времени голландцы начали почти беспрерывно совершать рейсы в Белое море, причем они пользовались покровительством московских царей. Попытки англичан занять здесь монопольное положение не удались вследствие несогласия царя.

В 1558–1581гг., когда Нарва оказалась в руках русских, началась также торговля Голландии с Россией через Балтийское море. Она продолжалась и в последующее время, когда Нарва перешла во владение Швеции. Таким образом, голландцы получили в это время двое входных ворот для своей торговли с Россией.

С начала XVII в. особенно развились и приняли организованную форму рейсы голландцев в Белое море (Handel om het Noorden). В 1608 г. много купцов из Амстердама, Зандама, Мидделбурга, Роттердама, Хорна, Эдама, Энкхёйзена, Харлингена заключили предварительное соглашение о совместном ведении торговли на Белом море в той форме, как ее вела английская компания «Muscovy Company». В этом объединении участвовали те же купцы, которые несколько лет до того выступили как инициаторы создания Ост-Индской компании, а именно: Геррит Биккер, Маркюс Вогелар, Ян Поппе из Амстердама, Балтасар Маухерон из Мидделбурга, Биллем Янсзон ван Лон из Роттердама и др. Они, по-видимому, были все единодушны в вопросе о тех блестящих перспективах, которые открывала торговля с Россией. Правда, эта торговля из-за непрерывных трений с англичанами встречала много препятствий, но никогда полностью не прекращалась. Помимо того, с середины XVII в. к англичанам стали плохо относиться в России, а в 1649 г. они даже были лишены там всех своих привилегий, чем голландцы, разумеется, были весьма довольны. Голландцы не испугались тех препятствий, которые ставила им в их путешествиях в Россию Дания, старавшаяся задерживать их в Лапландии. Поставки России во время ее войны с Польшей военных материалов усилили благожелательное отношение царя к голландцам. Экономическая связь Голландии с Россией была закреплена многократным взаимным обменом посольствами. Голландцы проявляли исключительный интерес к тем выгодам, которые давала торговля с Россией и участие в русских, обычно кратковременных, монополиях. Они осторожно уклонялись от всех попыток русских вовлечь их в политические дела Восточной Европы, именно в борьбу со Швецией и Польшей. За разрешение вывозить хлеб из России, которого голландцы долго добивались и которое они получили в 1628 г., они охотно доставляли военные материалы, за которые, однако, взимали очень хорошие деньги. Вывоз в Россию состоял главным образом из вина, сукна, шелковых изделий, медных котлов, нюрнбергских товаров и т. п.. В то время как англичане сбывали в Россию преимущественно товары собственного производства, как сукно, голландцы торговали товарами самого различного происхождения. Торговля голландцев с Россией не ограничивалась одними лишь прямыми рейсами между обеими странами; нередко голландские суда отправлялись из Архангельска прямо в Ливорно, Венецию, Лиссабон, Кадикс. В Архангельске они в течение долгого времени имели перевес над англичанами. Они имели свои фактории в многочисленных пунктах внутри страны. Голландцы уже очень рано стали стремиться к тому, чтобы обеспечить свои позиции в России заключением формального торгового договора. Об этом велись многократные переговоры, в особенности при Петре Великом. Но Петр колебался, и договор не был заключен. Даже еще в 1765 г. голландцы сделали русскому правительству подобное предложение. Добиться этого пыталась также Батавская республика, но в России не проявляли никакой склонности к такому договору.

В 1738 г. Голландия предоставила курляндскому герцогу заем в 750 тыс. гульд, с тем, чтобы склонить Россию к заключению торгового договора и добиться от нее облегчения вывоза леса. Оказалось, однако, что эти методы более не действуют в России. К тому же в самой Голландии издавна существовали большие сомнения в вопросе о монополии во внешней торговле; поэтому Генеральные штаты выступили с возражениями, когда создалась угроза, что торговля голландцев русским зерном может принять монополистические формы. Когда в 1640 г. амстердамская фирма Бонтемантелч во главе которой стоял Андреас Биккер, выдала такие большие авансы на скупку пушнины, что в 1641 г. пушнина совершенно исчезла с рынка, то голландские купцы выступили с жалобами на эти монополистические действия.

Судоходная связь голландцев с Россией, в особенности с Архангельском, а впоследствии с Петербургом, была в течение всего XVIII в. весьма оживленной, но в конце концов голландцы были вынуждены уступить свои позиции англичанам.

Таким образом, голландцы расширили свои торговые сношения с Северо-восточной Европой и открыли для себя область, которая принесла им обильные плоды. Одновременно они обратились также к югу, где, как казалось, для них открывались еще более заманчивые перспективы. Начиная с 1590 г. установились непосредственные торговые сношения между Нидерландами и странами Средиземного моря. Очень скоро сообщения, преимущественно с Генуей, Венецией и Ливорно, приняли регулярный характер.

Сначала в этом направлении голландские портовые города толкнула весьма прибыльная торговля зерном в связи с высокими тогда ценами на хлеб, хотя торговля эта подвергалась опасности со стороны турецких пиратов и враждебных испанцев. Торговля зерном в Средиземном море встретила в первое время сопротивление и в самой Голландии, так как там считали, что она не отвечает интересам обеспечения собственной страны хлебом. Однако победило амстердамское купечество, отстаивавшее свободную торговлю. Уже в 1597 г. более 400 крупных голландских и зеландских торговых судов с зерном прошли через Гибралтар. Коммерческие круги Голландии стали стремиться к регулированию своих отношений с государствами средиземноморского бассейна путем заключения договоров. В 1596 г. были завязаны сношения с Марокко, которые в 1610 г. привели к заключению договора, однако, очень плохо соблюдавшегося Марокко. Малоценными оказались также договоры, заключенные с берберийскими государствами. Большее значение имели завязавшиеся сношения с Портой, которые привели в 1612 г. к заключению договора, регулировавшего, в первую очередь, торговлю и судоходство.

Так как между Нидерландами и Испанией было тогда заключено перемирие, то время было в общем благоприятным для укрепления положения Голландии в Средиземном море; вытеснить голландский торговый флаг оттуда было уже нелегко. Центром этой торговли в течение долгого времени был Ливорно; здесь голландские импортеры закупали восточные товары, хотя имели и прямые связи с Левантом. Устройство в Ливорно многочисленных филиалов нидерландских фирм содействовало превращению Ливорно в опорный пункт голландской торговли в этом районе. Торговля с Ганзой стояла на втором месте.

В 1596 г. начались сношения с Венецией, с которыми связывали много надежд, но оправдались эти надежды лишь в очень малой степени. Эгоистический дух венецианской торговой политики, которая трусливо придерживалась старых, давно изжитых в результате политических перемен традиций, не мог примириться со смелым выступлением на Средиземном море молодой морской силы в лице Голландии. Неоднократные посольства с обеих сторон, договор, подписанный в 1619 г., многочисленные взаимные заверения в республиканской солидарности — все это оказалось, однако, недостаточным для того, чтобы побудить венецианцев к более тесному и искреннему сближению. Субсидии, которые Венеция обещала голландцам на все время войны с Испанией, поступали очень нерегулярно. К тому же Венеция не разрешала голландцам судоходства в Адриатическом море; этот бассейн, она рассматривала как свой неприкосновенный домен. Несмотря на договорные отношения, голландцы повсюду наталкивались на открытое и тайное противодействие со стороны венецианцев. Ничего также не получилось и из отдельных попыток голландцев насадить промышленность в Венеции.

Голландцы находили широкое поле для своей экономической экспансии также и в других областях. Даже венецианцам приходилось частично обращаться к ним, так как голландцы доставляли им продукты севера. После заключения перемирия с Испанией целью многих торговых предприятий голландцев стала Южная Италия. Неаполь зависел от их привоза зерна. С другой стороны, для голландцев большую притягательную силу имели римские квасцовые копи. Голландцы завязали сношения также с провансальскими портами Марселем и Тулоном, но эгоистическая французская торговая политика вынуждала их ориентироваться главным образом на Ливорно. Когда же в 1621 г. вновь началась война с Испанией, то торговые связи стали затруднительней, но голландцы все же не дали вытеснить себя окончательно из этих вод. Контрабандным путем они привозили в Испанию много северных и голландских продуктов; амстердамцы доставляли в Испанию даже военные материалы.

Менее осведомлены мы о нидерландских торговых сношениях в восточной части Средиземного моря. В первой половине XVII в. особенно оживленное судоходство Нидерланды поддерживали с Алеппо и Александреттой. Но с 1617 г. оно сократилось вследствие персидско-турецкой войны и проникновения нидерландской Ост-Индской компании в Персидский залив и в Красное море. Как в Алеппо, так и на Кипре торговле голландцев приходилось бороться с произвольным повышением пошлин, производимым турками. В середине столетия усилилось значение для голландцев Смирны; постепенно им даже удалось вытеснить французов с занимаемых ими здесь господствующих позиций. В Константинополе нидерландская торговля лишь медленно добивалась успеха в борьбе с английской и венецианской конкуренцией и страдала от жадности турецкого двора. Однако с течением времени голландские текстильные товары получили здесь хороший сбыт. Вывоз зерна с островов Архипелага, который голландцы вели в большом масштабе и часто даже насильственными мерами, вызвал контрмеры со стороны Порты и много повредил репутации голландцев в Леванте. В целом в течение XVIII в. левантийская торговля голландцев сократилась, и лишь в Смирне и Анатолии она процветала более продолжительное время.

Очень важная средиземноморская торговля голландцев, выделившаяся своим разнообразием, не встретила, однако, большой поддержки со стороны Генеральных штатов, так как она была более в интересах северо-голландских городов, а для сельскохозяйственных провинций имела малое значение. К тому же договоры обычно не соблюдались, и, в конце концов, лишь уплачивали деньги за то, чтобы обеспечить судам большую безопасность плавания. Но ни договоры, ни посольства, ни деньги не могли обеспечить полной безопасности этой торговли от морских пиратов.Однако голландцы продолжительное время вели торговлю с берберийскими государствами. Стоит в этом отношении упомянуть лишь купца Г. В. Ульмана, немца по происхождению, натурализировавшегося в Голландии, который с 1749 г. по поручениям голландских купцов вел торговлю в Могадоре и Саффи.

В общем и целом средиземноморская торговля безусловно принесла Нидерландам большие выгоды и не столько объемом грузооборота (в этом отношении она далеко уступала балтийской торговле), сколько благодаря разнообразию товаров: хлопок, ввозившийся из Сирии и Греции, шелковые изделия, поступавшие из Италии, кожа из Леванта послужили для Амстердама новыми источниками обогащения; с другой стороны, зерновая торговля Амстердама значительно расширилась, благодаря закупкам зерна в Леванте. Левант всегда также служил емким рынком для сбыта кораблестроительных материалов и северных продуктов. В XVIII в. торговля Нидерландов с Левантом пришла в упадок. Утрехтский мир 1713 г. оказался не в состоянии оживить ее, после того как она в течение долгого времени была нарушена войной за испанское наследство. Французы, которые уже во времена Кольбера проявляли здесь большую деятельность, полностью вытеснили голландцев из этих областей; английские и голландские сукна были заменены изделиями Лангедока и Прованса.

Грандиозное развитие приняла торговая деятельность голландцев в Ост-Индии и в Америке. Начало колониальных предприятий голландцев стояло в тесной связи с политическим и экономическим положением, создавшимся в результате отделения от испанской монархии. Как уже было упомянуто выше, несмотря на враждебные отношения, Нидерланды все время продолжали свои рейсы в Испанию и Португалию, которые имели для них большое значение из-за тесной связи этих рейсов с голландской торговлей на Балтийском море. С началом восстания, еще до заключения Утрехтской унии, эта связь оказалась под серьезной угрозой. Гранвелла утверждал, что потеря испанско-португальского рынка неизбежно повлечет за собой экономический крах и подчинение Нидерландов. По крайней мере с 1577 г. в Нидерландах стали опасаться, что эти рейсы полностью будут закрыты для них.

При помощи лицензий эти рейсы все же удавалось продолжать. Но из-за многократных запрещений, издававшихся начиная с 1585 г. и кончая запрещением 1591 г., касавшимся контрабанды в самом широком смысле этого слова, эти рейсы все более и более затруднялись. Вследствие этого голландские города решили для облегчения своей торговой деятельности перенести ее непосредственно в колонии своих противников. Свою торговлю с Испанией и Португалией, поскольку она состояла в вызове оттуда главным образом колониальных товаров, они заменили непосредственными рейсами в колонии. Это было серьезное решение, которое нелегко было принять; оно было навязано голландцам, правда, не совсем «против их воли и склонности», но в качестве меры самообороны. Но с исторической точки зрения, эта необходимость отнюдь, однако, не устраняет того факта, что этой деятельности голландцев было свойственно стремление к экспансии, проявление которой можно было проследить уже в их предприятиях на Севере и в Леванте.

От 1585 г. до нас дошел план, по которому голландцы приглашались принять участие своими кораблями и деньгами в экспедиции англичанина Фрэнсиса Дрейка в Индию. Экспедиция эта имела своей очевидной целью нанести удар Испании; Генеральные штаты поэтому категорически рекомендовали принять в ней участие, видя в ней средство борьбы с врагом. Из этого проекта тогда ничего не вышло, и, возможно, к лучшему для голландцев, так как, помимо пиратского характера английских морских экспедиций того времени, тесная связь с англичанами и участие вместе с ними в таких предприятиях вряд ли были в интересах голландцев; это даже ставило под угрозу их самостоятельность.

Первый, рейс голландцев в Ост-Индию, предпринятый в 1595 г., оказался неприбыльным, но он явился, однако, началом целого завоевательного похода, который в ближайшие годы получил огромные перспективы и заложил фундамент голландской колониальной державы. В 1598 г. в Ост-Индию отправились уже 22 корабля. Возвратившись, они доставили огромные богатства в голландские и зеландские портовые города. То, чего никогда не удавалось достигнуть Антверпену — получения ост-индских продуктов непосредственно из самой этой страны, — стало теперь действительностью. Этим в значительной степени была парализована делавшаяся все более и более затруднительной торговля с Испанией и Португалией. Когда, наконец, Филипп III в 1598 г. запретил всякую торговлю с Нидерландами, то это еще более побудило голландцев продолжать раз начатый путь вторжения в колонии противников. Они стали также посещать африканские и американские колонии испанско-португальской монархии и устанавливали здесь прямые связи.

В 1593 г. в Гвинею прибыл корабль из Энкхёйзена. Около 1600 г. голландские и зеландские суда посетили Гвиану, Венесуэлу и Бразилию. Это были первые шаги голландцев, чтобы укрепиться в испанско-португальских владениях в Америке. Венцом всех этих попыток явилось основание в 1602 г. Ост-Индской компании и в 1621 г. — Вест-Индской компании (об этом ниже).

Экономическим результатом этого проникновения голландцев в колониальную империю своих врагов, что одновременно означало также создание собственной колониальной державы, явилось освобождение Голландии от лиссабонского колониального рынка и централизация в Амстердаме торговли пряностями, сахаром, красильным деревом, вообще большей частью заокеанских и тропических продуктов. Амстердаму досталась львиная доля новых богатств; он поистине стал рынком всемирного значения. Если рейсы и поселения в Америке были мало успешны, то дело объяснялось не столько характером экономических проблем, которые предстояло разрешать там голландцам, сколько полным отсутствием организации, недостатком материальных средств, незначительной поддержкой со стороны метрополии и ошибочными мнениями о тех странах, которые по своему культурному состоянию не были пригодны для сбыта европейских товаров, но могли снабжать метрополию тропическими продуктами.

Хотя не подлежит никакому сомнению экспансионистский характер торговой деятельности голландцев, как в России и в Средиземном море, так и в заокеанских странах, тем не менее тут и там эта деятельность значительно различалась. В первых двух случаях эта деятельность носила в основном мирный характер, базировалась обычно на договорных началах и происходила в конкурентной борьбе с другими народами. Рейсы же в Ост- и Вест-Индию являлись завоевательными экспедициями, сознательно преследовавшими по крайней мере экономическое подчинение областей, находившихся под властью других государств. Эти заокеанские рейсы стали исходным пунктом для открытия совершенно новой сферы хозяйственной деятельности голландцев. Здесь они впервые стали добиваться и добились неограниченной монополии для своей торговли, чего им не удавалось полностью достигнуть в прежних экспансионистских предприятиях. Этого можно было добиться лишь в рамках колониального хозяйства.

С момента вступления Нидерландов в число самостоятельных государств, все очевиднее становилось, что это новое государство в его отношениях с европейскими державами может и должно вести не династическую или территориальную, но лишь торговую политику. В Нидерландах это тем более выступало наружу, что вследствие всей их внутренней хозяйственной структуры и вследствие малых размеров страны, исключавших большое собственное потребление, двигательной пружиной экономической жизни являлось не собственное производство, а торговля, посредничество в обращении товаров. В соответствии с этим экономическая политика Нидерландов была большей частью направлена вовне, она представляла собой торговую политику и политику в интересах судоходства. Это проявлялось даже в периоды, благоприятные для ее промышленности и сельского хозяйства. В этом отношении Нидерланды сильно отличались от таких стран континента, как Франция и Германия. Чем шире развивалась эта торговля, тем теснее сращивалась она с государством. Поэтому следует уделить особенно большое внимание влиянию торговой политики на экономическую историю Голландии.

Можно наметить некоторые общие принципы, которых упорно придерживались голландцы во времена республики. Среди этих принципов можно в первую очередь выделить то предпочтение, которое голландцы всегда отдавали торговле перед всеми другими отраслями хозяйства. Хотя такое предпочтение в такой стране, как Нидерланды, может показаться само собой разумеющимся и соответствующим всему тому, что было нами сказано выше, тем не менее этот принцип именно в XVIII в. проводился обычно не без некоторых ограничений.

Общим принципом экономической политики являлась свобода ввоза собственных продуктов, т. е. главным образом продуктов рыболовства, в отношении же вывоза — возможная свобода вывоза собственных товаров и, наоборот, обложение чужих. Промышленность, значение которой вначале было незначительным по сравнению с последующими временами, уже очень рано стала по — этому пользоваться известным покровительством. К более решительным мероприятиям стали прибегать лишь после того, как с 60-х годов XVII в. стала сказываться беспощадная французская покровительственная политика. К тому же Голландия в результате переселения гугенотов стала все более превращаться в промышленную страну. Значительными были также пошлины фискального порядка, например, на зерно. Они в 1625 и 1655 гг. составляли для пшеницы 2, для ржи — 1,25 гульд. с ласта при ввозе и соответственно 8 и 4,5 гульд. при вывозе. Высоко облагался также ввоз и вывоз грубой соли. Эти сборы сильно давили на торговлю важными массовыми продуктами, но они оправдывались большими расходами государства. Сельскому хозяйству ввоз зерна не причинял особого ущерба, так как оно нашло компенсацию в значительном вывозе продуктов животноводства.

При установке таможенных тарифов особенное внимание уделялось отдельным видам промышленности; так, например, для судостроения разрешен был свободный ввоз северного теса и очень незначительно облагался ввоз мачт, балок, железа, пеньки, льна, смолы. Вывоз же этих предметов, наоборот, был сильно обложен. Правительство пришло также на помощь солеварням, обложив в 1699 г. иностранную рафинированную соль пошлиной в 150 гульд. с ласта при ввозе и совершенно запретив вывоз грубой соли речным путем и гужом. Лен, важнейшее сырье для текстильной промышленности, в 1655 г. был обложен при ввозе лишь в размере 2/3% его стоимости, в то время как местное льняное полотно — при вывозе 4%, а иностранное — 23/5% стоимости. Это была дань, которую отдавали оживленной торговле полотном с Испанией и Португалией. Таким образом, местную промышленность приносили в жертву интересам торговли. Тем не менее расходы при отправке более тонких Силезских полотен были столь высоки, что Амстердам не в состоянии был конкурировать с Гамбургом. Непоследовательным и стеснительным для промышленности оказалось также высокое обложение ввоза инструментов и машин. Выше мы уже указывали на то, что с конца XVII в. также и в отношении сельского хозяйства все более и более стали переходить от чисто фискальных пошлин к покровительственным пошлинам и тем старались охранять собственное зерновое хозяйство, животноводство и их продукцию. В перечнях конвойного и лицентного сборов XVII в., к которым сводится тогдашний таможенный тариф, нельзя проследить определенного торгово-политического принципа, который объяснял бы все эти изменения.

О «меркантилизме» в смысле сознательно и последовательно проводимой системы покровительства национальному хозяйству, как это практиковали другие государства, не было и помину: в отношении Нидерландов надо избегать употребления этого понятия. Правда, и здесь был целый ряд писателей — трубадуров меркантилизма, но даже в теории здесь были очень далеки от того, чтобы сделать все выводы из протекционизма, как это, например, сделали во Франции. В Нидерландах с самого начала влияние торговых кругов было слишком сильным для того, чтобы односторонний меркантилизм практически мог найти здесь широкую почву. Самое большое, на что здесь пошли, выразилось в мероприятиях торгово-оборонительного характера.

Поэтому здесь не решались на систематическую переработку тарифа. Ясную торгово-политическую тенденцию можно обнаружить лишь в тарифе 1725 г. Он был установлен в период, когда Нидерланды пользовались миром; поэтому казалось излишним устанавливать тариф, исходя из чисто финансовых соображений. Этот тариф принес даже снижение обложений как при ввозе, так и при вывозе. Этим стремились снизить обложение, частично вызванное условиями военного времени, и предоставить торговле, отдельные отрасли которой начали приходить в упадок, больше свободы развития. Таким образом, тариф этот означал попытку облегчить транзит определенных товаров при посредстве более умеренного обложения. Для масла, сыра, ветчины и сала, ввезенных в страну с целью последующего вывоза, тариф предусматривал временное складывание под надзором адмиралтейств или под каким-либо другим контролем. Все эти товары подлежали ввозным пошлинам. Все такие товары, как жесть, немецкое и брабантское полотно, — если они предназначались к вывозу в Испанию, — освобождались от вывозных пошлин также и в тех случаях, когда они прямо перегружались с корабля на корабль или же складывались в помещениях адмиралтейств. Этим оказывалось особое покровительство торговле с Испанией. Распространялось оно на такие товары, вывозу которых покровительствовали также и в Гамбурге.

В общем же таможенные пошлины были еще очень высоки; в Гамбурге и Бремене большая часть пошлин была ниже: голландский таможенный. тариф составлял 4–5% стоимости товаров, в то время как гамбургский — 1%, бременский — 1/2% стоимости. Пресловутый «либеральный дух» тарифа проявлялся не столько в размере таможенных ставок, сколько в порядке взимания пошлин, который рассчитывал на честность купцов и предусматривал умеренный контроль и быстрое взимание пошлин.

Когда же выяснилось, что торговля, несмотря на этот тариф, не развивается и что все более дает себя чувствовать иностранная конкуренция, то с середины XVIII в. пришли к мысли о необходимости коренного изменения тарифа и таможенной системы. Толкнул на это, по-видимому, пример Гамбурга. В 1727 г. Гамбург объявил транзит товаров за исключением леса (кроме красильного), зерна, вина, водки, уксуса совершенно свободным; в 1748 г. свобода транзита была распространена также на зерно. Эта мера, а также снижение других пошлин дали Гамбургу, который уже с середины XVII в. выступал энергичным и часто успешным конкурентом Нидерландов, большое преимущество. Торговля Гамбурга с Францией, Испанией, Португалией значительно увеличилась; Гамбург стал гораздо меньше, чем раньше, прибегать к посредничеству Нидерландов и стал получать товары непосредственно от этих стран. Он начал также вести обширную посредническую торговлю северными продуктами и постепенно превратился в вывозной порт для развивавшейся немецкой промышленности, особенно Силезии и Саксонии. Все эго в большей или меньшей степени происходило за счет Нидерландов. Считают, что в 1750–1751 гг. из всего вывоза сахара и индиго из Бордо лишь одна четверть шла в Голландию, а три четверти — в Гамбург. В торговле сахаром Гамбург, куда ввозилось много сахара-сырца, перерабатывавшегося на многочисленных сахарных заводах в рафинад, сильно конкурировал с Амстердамом.

Независимо от конкуренции со стороны Гамбурга принято считать, что упадок голландской торговли начался еще с середины XVIII в. Это лишь частично обоснованное мнение (надежные статистические материалы за XVIII в., конечно, отсутствуют)оказало влияние на утверждения, выдвигавшиеся в более позднее время, именно в XIX в., что упадок голландской торговли начался не в XVIII в., а даже раньше, после Вестфальского мира. Но мнение это следует считать ошибочным. Во всяком случае, имеющиеся данные о конвойном и лицентном налогах, которые дают самый надежный материал о ходе торговли, очень колеблются, хотя эти колебания большей частью объясняются военными событиями. Фактически эти налоги принесли всем адмиралтействам в 1628 г. 1 588772 гульд., а в 1781–1785 гг., т. е. в плохие годы, в среднем по 2 195 588 гульд. Один Амстердам получил в 1628 г. от этих налогов 808 721 гульд., а в 1654 г. — 1 103 426 гульд. В эти цифры не включены доходы от ост-индского импорта, которые были меньше, чем от европейского. В конце XVII в. поступления эти опять значительно увеличились. В 1699 г. в амстердамское адмиралтейство поступило конвойного и лицентного сбора 1 967 498 гульд. Поэтому не может быть и речи о сокращении торговли после Вестфальского мира. Если следует признать наличие упадка после Утрехтского мира (1713 г.), то он затронул более промышленность, чем торговлю; именно промышленность, которая благодаря иммигрантам получила было в конце XVII в. большой стимул, пришла в полный упадок. В торговле, несомненно, была потеряна инициатива; место торговли на собственный капитал стала все больше и больше занимать более удобная и менее рискованная комиссионная торговля. Много рынков вообще оказалось потерянными для Голландии. Но о размерах этого упадка в то время не отдавали себе ясного отчета.

Точные статистические данные о размерах голландской внешней торговли у нас отсутствуют как за XVII в., так и за XVIII в.

Оценка Петти, что около 1680 г. стоимость голландского вывоза выражалась в 12 млн. ф. ст., интересна лишь в том отношении, что английский вывоз достиг этой цифры лишь в 1740 г.. Для конца XVIII в. стоимость ввоза и вывоза Нидерландов оценивалась в 260–300 млн. гульд., из коих на долю Европы приходилось 157 млн., на обе Индии — 58,5–67 млн., на заокеанскую торговлю — 65 млн. гульд.. Считали, что в конце XVIII в. на душу населения в Голландии приходилось 300 марок внешнеторгового оборота против 70 в Англии и 40 — во Франции.

Независимо от того, имел ли действительно место упадок, или нет, в стране во многих кругах готовы были считать его несомненным. Правда, не было недостатка в симптомах такого упадка. Для борьбы с ним молодой наследственный штатгальтер Вильгельм IV предложил в 1751 г. Генеральным штатам коренную реформу. Эта реформа в первую очередь должна была заключаться в значительном снижении тяготевших над торговлей сборов (конвойного, лицентного, с ласта, весового и т. д.) и в превращении всей территории республики как бы в порто-франко. Предполагалось покончить с провинциализмом и партикуляризмом во имя общих интересов всей республики в целом. Снижение налогов на торговлю должно было коснуться всех иностранных товаров, погруженных на суда как в Нидерландах, так и за границей и там потреблявшихся. Это должно было усилить конкурентоспособность голландских купцов, торговавших этими товарами, снизить стоимость сырья для фабрик, мануфактур и ремесла и, наконец, увеличить конкурентоспособность по отношению к тем заграничным товарам, которые в Нидерландах лишь сортировались и обрабатывались. Снижение сборов распространялось также на товары на складах. С заграничных товаров, которые только потреблялись в стране, следовало, наоборот, взимать ввозные пошлины. Подлежали также обложению все предметы роскоши, однако, под условием соблюдения заключенных ранее договоров. Оставался открытым вопрос о том, следует ли допустить вообще свободный транзит товаров без пломбирования до последующего вывоза, или надо пойти только на снижение обложения всех товаров, в особенности же таких, которые являются определяющими для торговли и судоходства; или же все порты и вся территория республики должны представить собой один свободный порт, причем сбор с ласта должен был увеличиться настолько, чтобы можно было обеспечить доходы коллегий адмиралтейств, понизившиеся с отменой конвойного и лицентного сборов. При установлении такого порто-франко проект реформы предусматривал разделение всех товаров на разные группы, причем некоторые группы должны были пользоваться полным правом порто-франко, с других же предполагалось взимать некоторые ввозные пошлины, но в случае вывоза этих видов товаров сборы с них подлежали возврату. Предложенная система предусматривала три группы товаров: 1) товары, совершенно освобожденные от обложения, 2) товары, с которых будут взиматься ввозные пошлины, и 3) товары, запрещенные для ввоза и вывоза. К первой группе принадлежали все необходимое сырье, колониальные товары и предметы потребления; ко второй — многочисленные продовольственные продукты (картофель, овощи, каштаны, апельсины, английская сельдь, заграничное коровье масло, зерно, камни, бумага, уксус, соль). К третьей группе товаров, запрещенных к ввозу: мука, сухари, красильное дерево, мясо от скота, забитого за границей, окрашенные ткани, одеяла и другие товары; запрещенных к вывозу: бочки для сельдей, обручи, тряпье для производства бумаги, рыболовные сети, оборудование для китобойного промысла. Из перечня второй и третьей групп товаров можно усмотреть явно протекционистский характер системы: она преследовала покровительство промышленности, рыболовству и сельскому хозяйству. Для проведения в жизнь этой системы и для борьбы с практиковавшейся до того контрабандой, которую поощряли снисходительные предписания 1725 г., предусматривались строгие контрольные мероприятия. Для осуществления этого коллегии адмиралтейств и чиновники должны были быть наделены большими полномочиями. От всего этого плана ожидали значительного увеличения торговли и судоходства, в особенности восстановления частично утраченной торговли с Севером, Испанией, Португалией и Италией и увеличения оборотов со всеми ходкими товарами, а также с такими, которые можно было дешевле достать в других местах.

Проект этот вызвал много возражений. Некоторые оспаривали утверждения о сокращении торговли. Господствовало вообще мнение, что голландцы по своим личным природным способностям превосходят все другие народы в сфере торговли и что поэтому нет никакой нужды в таких искусственных мероприятиях. Другие указывали, что со стороны других держав можно ожидать контрмер. С чисто экономической точки зрения в этом проекте было безусловно много очень сомнительного, например, высокое обложение ряда ввозимых товаров и абсолютное запрещение вывоза других. Во всяком случае подлежало большому сомнению, оправдает ли проект и вводимая им группировка товаров, даже при ее осуществлении, те большие надежды, которые на него возлагали. Он представлял собой смешение принципов свободной торговли и протекционизма, которое было в высшей степени опасно для маленькой страны, по самой своей природе, казалось, предназначенной для посреднической торговли, для обрабатывающей промышленности и сбыта побочных продуктов своего сельского хозяйства. К тому же список запрещенных к вывозу продуктов вполне соответствовал духу голландского самодовольства: запрещением вывоза рыболовных сетей, которые как будто бы за границей не умеют изготовлять так хорошо, надеялись удержать рыболовство за своей страной; при этом совершенно забывали, что подобные меры лишь побуждают другие страны основывать соответствующие отрасли промышленности у себя. Вообще проект вряд ли был пригоден для того, чтобы сохранить за голландскими портами падавшую собственную торговлю; этому могла служить только такая торговая политика, которая без колебаний твердо придерживалась свободной торговли.

Обсуждение проекта в отдельных провинциях и адмиралтействах ничего не дало; резко выступила существовавшая противоположность интересов. Большая часть сельскохозяйственных провинций была против снижения пошлин на зерно; промышленники требовали более высоких пошлин на такие промышленные товары, как бумага, полотно; торговцы торфом требовали большего обложения угля и т. д. Зеландия усматривала в проекте покушение со стороны Голландии на транзитную торговлю в австрийские Нидерланды, на производство хлебов и возделывание марены. Амстердам и Роттердам высказывались за более свободную торговлю. В конце концов из всего этого проекта «gelimiteerd portofranco» (ограниченное порто-франко) ничего не вышло. В то время как еще шло обсуждение проекта, умер штатгальтер, и со сцены ушел человек, который при создавшихся условиях один был в состоянии из всех этих противоречивых мнений и высказываний сделать какой-то положительный вывод и практически его осуществить. К тому же вспыхнувшая вскоре Семилетняя война принесла Голландии так много торговых выгод, что проект этот был предан полному забвению. Впоследствии о нем, однако, часто вспоминали, в особенности, когда с грустью обращали свои взоры назад, к периоду расцвета нидерландской торговли. Тогда горько сожалели о том, что план этот не был реализован.

Фритредерское направление, разумеется, лишь в очень ограниченной степени могло записать проект Вильгельма IV себе в баланс в качестве успеха; с другой стороны, провал этого плана нельзя также рассматривать как полный отход от протекционистской политики. В немецком «хинтерланде», например во Франкфурте, этот проект порто-франко радостно приветствовали и сожалели о его неудаче. Это указывает на то, что на проект смотрели как на мероприятие, благоприятствующее свободной торговле.

В последующее время не было недостатка в признаках, которые указывали на то, что голландцы отнюдь не были склонны отказаться от покровительства промышленности. Ввозная пошлина на необработанную шерсть была в 1773 г. снижена; в 1782 г. была установлена ввозная пошлина в 20% на заграничные сукна и шерстяные ткани, а также на английский фаянс.

Вывозные пошлины с сахара-рафинада отечественного производства в 1771 г. были отменены, а с заграничного рафинада — повышены на 1 гульд. 10 штив. Ввоз заграничного пива был в 1769 г. совершенно запрещен; в 1773 г. это запрещение было заменено пошлиной в 3 гульд. с бочки. Все эти мероприятия проводились в пользу промышленности, и, хотя последняя получила от них ту или иную пользу, эти мероприятия все же оказались недостаточными, чтобы задержать общий упадок. Напрасно пытались было оказать покровительство промышленности за счет торговли, этим принесли лишь вред последней. Как уже было указано выше, на примере с сахарной промышленностью можно было видеть, как трудно объединить интересы промышленности с интересами торговли. В последние десятилетия республики беспомощно бросались от удовлетворения нужд одной группы к удовлетворению запросов другой.

Журнал «De Koopman» («Купец»), который с 1768 г. выходил в Амстердаме и в котором серьезному обсуждению подвергались экономическое положение и вопросы современности, выдвигал многочисленные предложения о том, как задержать дальнейший упадок. Но при этом торговлю никогда не отделяли от промышленности; в союзе этих отраслей усматривали большую пользу для страны. Поэтому в 1773 г. было выдвинуто предложение — освободить заграничные товары, как шерсть и шелк, перерабатываемые на голландских фабриках, от ввозных пошлин. В одной статье, опубликованной в 1775 г., ткач, крестьянин и купец трактовались как три столпа республики. Для купца самым опасным в это время был рантье. Симптоматично, что однажды в «De Koopman» доказывалось, что купец важнее, чем рантье: купец обогащает собственную страну, рантье же, который владеет иностранными бумагами, обогащает чужую страну.

Еще в 1789 г. в одной докладной записке «Rapport van het Defensiewesen» была сделана попытка найти средство задержать упадок. В ней предлагалось установить свободный транзит, создать лучшие условия водного транспорта, облагать товары не по стоимости их, но по количеству, весу или мере.

К сожалению, все эти превосходные предложения не были приняты во внимание и не имели практических последствий. После последней войны с Англией (1780–1783 гг.) Голландия, хозяйство которой к тому времени уже явно ослабело, не могла уже более оправиться. Все то, что еще осталось от ее европейской торговли, пришло в окончательный упадок и стало направляться в Англию, ганзейские города и Данию.

 

9. КОЛОНИАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО И КРУПНЫЕ ТОРГОВЫЕ КОМПАНИИ

Колониальная экспансия Нидерландов началась в конце XVI в. и была закончена, в главных чертах, в середине XVII в. Все последующее служило лишь закреплению и обеспечению колониальных владений; но многое затем было утрачено.

Начальным этапом колониальной экспансии Голландии на Дальнем Востоке было завоевание Амбоины в 1605 г., за которым последовал постепенный захват всех Молуккских островов; к 1662 г. голландцы сделались полными хозяевами этих островов. С основанием в 1619 г. Батавии голландцы утвердились на Яве, а затем, шаг за шагом, овладели ею полностью; но добились этого они лишь в XIX в. В 1658 г. был захвачен Цейлон, в 1641 г. — Малакка. В 1624 г. голландцы обосновались на Фоомозе, но потеряли ее в 1661 г. С 1624 г. началась колонизация Бразилии, однако уже в 1654 г. пришлось ее очистить. В Вест-Индии в 1632 г. был занят Табаго, в 1634 г. — Кюрасао; в 1667 г. голландцы поселились в Суринаме и в Эссекебо; одновременно им достался остров Св. Евстафия. В Северной Америке первая голландская колония была основана в 1614 г. на Гудзоне, за ней в 1624 г. вторая — в Манхаттане; в 1626 г. основан Новый Амстердам. После утверждения в 1624 г. в Сиерра Леоне была завоевана в 1637 г. Эльмина, в 1641 г. — Сан-Паулу ди Лоанда, Сан-Томе и другие, более мелкие острова близ Золотого берега. С 1652 г. начался захват и очень медленная колонизация Капланда.

В экономике Нидерландов колонии заняли значительное место, и хотя в нашу задачу не входит дать здесь экономическую историю этих колоний, все же мы должны представлять ее в рамках экономики метрополии. Во многих отношениях связь между ними была очень тесной и сильно отражалась на самых глубоких процессах голландской экономической жизни.

Для того чтобы понять, как расценивали голландцы свои, большие и ценные колониальные владения, важно обратить внимание на ту организационную форму, в которую с самого начала была облечена их эксплоатация и управление ими. Первая Ост-Индская компания, «Компания далеких стран» (Korapanie van verre), основанная в 1594 г. десятью амстердамскими купцами, являлась сочетанием торговой компании с судоходной. Созданная сначала для одной единственной экспедиции, она постепенно расширялась. Затем образовалось с той же целью еще несколько других компаний в Зеландии, Роттердаме, Делфте. Из всех этих отдельных объединений в 1602 г. создалась большая «Ост-Индская компания»; слияние было рекомендовано и одобрено Генеральными штатами и штатами провинции Голландии и проведено в жизнь, невзирая на сопротивление властолюбивых амстердамцев, на партикуляризм зеландцев и на зависть мелких городов. Объединение мотивировалось необходимостью противопоставить в Ост-Индии сплоченный фронт противникам голландцев, каковыми являлись тогда испанцы и португальцы, и пресечь, насколько возможно, иностранную конкуренцию в ост-индской торговле, что представлялось возможным осуществить только совместными действиями, подчиненными определенным твердым правилам. Голландским штатам сначала казалось рискованным предоставление таких исключительных прав одной компании, т. е. создание монополии, — по меньшей мере столь же рискованным, как и неограниченная конкуренция; но тем не менее в итоге получилась настоящая монополия.

В противоположность английской Ост-Индской компании голландская приняла вскоре олигархический характер, проявившийся в ее управлении и в ее хозяйственной системе. Ограничение конкуренции превратилось вскоре в ее исключение. Это было тем более примечательно, что в Нидерландах вообще был очень сильно выражен индивидуализм, особенно ярко выступавший в хозяйственных делах. Замечавшаяся уже склонность к противодействию частной торговле в Индии вскоре была закреплена твердыми предписаниями. Намерение Куна в 1623 г. объявить в Индии свободу торговли, поселить там колонистов и дать им торговые привилегии разбилось, несмотря на восторженные приветствия со многих сторон, о сопротивление крупных акционеров, от которых в конечном итоге все зависело. С 1627 г. монополия соблюдалась более строго, чем раньше. Основным лозунгом сделалось: «Малые расходы и большие доходы». Торговая колония захирела, а вместе с ней и свободная торговля. В замечавшихся еще иногда колебаниях между монополией и свободной торговлей победа оставалась всегда за первой, несмотря на то, что вредность и безнравственность монопольной системы ежедневно давали себя чувствовать.

Но как ни сильно было нерасположение к монополиям вообще, в вопросе об ост-индской торговле пересиливала мысль о невозможности обойтись здесь без нее. В Ост-Индии искали компенсации за материальный урон, понесенный нидерландской торговлей в XVII в. в других местах от французов и англичан, а эффективное достижение этого представлялось возможным только посредством монополии. С распространенной издавна, а особенно в XVIII в., контрабандной торговлей компания примирилась. Ее использовали просто как частную торговлю, а именно для поездок в глубь Восточной Азии и для скупки опиума, монопольное право торговли которым принадлежало компании, но который она начала мало-помалу закупать у частных английских торговцев. К концу столетия частная торговля получила в Индии широкое развитие.

С Восточной Азией, особенно Китаем, компания издавна поддерживала оживленные сношения.

Торговля с Китаем развилась особенно в XVII в., с того времени, как китайцы начали сами приезжать в Батавию для обмена привозимых ими чая, шелка, фарфора на тамошние продукты. Но только начиная с 1728 г. Ост-Индская компания начала доставлять чай непосредственно из Китая в Европу. Чайной торговле компания уделяла большое внимание: до 1755 г. она находилась в ведении амстердамской палаты компании, а потом была передана «Commissie voor de vaart op China» («Комиссии по плаванию в Китай»). Торговля эта была чрезвычайно выгодной. Если компания вела ее непосредственно из Нидерландов, то объясняется это, вероятно, крупными и регулярными мошенничествами, сопровождавшими покупку чая в Китае. Торговля чаем оставалась в руках компании даже после того, как ей пришлось под давлением политических обстоятельств отказаться от всякой другой торговли. Кантонская контора компании держалась самостоятельно и во время французского господства, оставаясь во владении Нидерландов.

В Японии Нидерланды на некоторое время добились почти монопольного положения. Компания вытеснила отсюда всех европейских конкурентов, т. е. португальцев и англичан, и создала себе с первой половины XVII в. прочное положение в торговле, которая в виде посреднической торговли между Японией и Батавией оказалась очень прибыльной. Только в последней четверти века эта торговля начала медленно падать. Япония не была более заинтересована в вывозе меди, а для других предметов японского экспорта компания находила мало применения. Что же касается голландского импорта, то Япония проявляла все более сильное стремление к независимости от чужих стран. Как бы то ни было, нидерландцы вплоть до XIX в. удержались на предоставленном им островке Десима и вели оттуда свою торговлю. В 1790 г. она свелась к вывозу приблизительно 6 тыс. пикулей меди (около 360 тыс. кг); тем не менее, эта торговля беспрепятственно пережила время французского господства в Голландии.

Метрополии Ост-Индская компания приносила очень большие доходы, несмотря на коррупцию своих служащих. Помимо значительных сумм, которые компания уплачивала при каждом возобновлении торговых привилегий (октруа) и определявшихся с 1742 г. в размере 3% суммы годичных дивидендов, а с 1748 г. замененных поставкой государству селитры, компания еще с 1681 г. вносила провинции Голландии сотый и двухсотый пеннинг, т. е. 1,5% со всех своих облигаций. Кроме того, она доставляла значительный доход в виде пошлин на ввозимые и вывозимые ею товары; обычные пошлины взимались даже при вывозе продовольственных продуктов, предназначавшихся для чиновников компании в Индии. Вывозные пошлины на все товары она выкупила в 1677 г. за ежегодную уплату 16 тыс. гульд.. Гораздо тяжелее обременяли ее ввозные пошлины, с которыми был связан конвойный сбор; в 1680 г. сумма их достигала 268 тыс. гульд., в 1690 г. — 364 тыс. гульд., оставаясь затем неизменной долгое время. Со своей стороны, компания не раз приходила на помощь республике в финансовых затруднениях. Поселившиеся в Индии нидерландцы приняли участие даже в «liberale gift» («щедром даре») 1747 г. пожертвованием более 10 тонн золота (1 млн. гульд.). С течением времени компания сделалась государством в государстве.

Финансовые дела компании с самого начала были покрыты глубоким мраком. Ее бухгалтерия по «палатам», на которые было разделено управление компаний, очень мало отвечала требованиям рационального делопроизводства. Уже с самых ранних времен деятельности компании отчетность почти отсутствовала. Даже на многократные требования отчетности при возобновлении октруа в 1620 г. она не была представлена; завязавшаяся по этому поводу полемика была прекращена властями.

Штаты Голландии и позже не допускали установления отчетности, а крупные дивиденды побуждали акционеров мириться с таким положением. Сама компания являлась объединением, действующим за общий счет со своими акционерами, которые подлежали ограниченной ответственности. «Директора» («Bewindhebber») 1602 г., перешедшие сюда из прежних компаний, сделались потом «пайщиками»; впоследствии эти директора превратились в простых агентов компании. В силу своего положения они занимались не столько торговлей, сколько политикой. Эти «пайщики» все время настаивали на выдаче высоких дивидендов и для получения их не останавливались ни перед какими мерами принуждения. Они утверждали, что имеют право на ежегодные дивиденды; 12,5%, которые выплачивались начиная с 1632 г., они считали минимумом. Таким способом их «пай» или акции превратились в облигации.

Доходы от торговли до XVIII в. оставались весьма значительными; еще в 1776/77 г. было выплачено 1,5 млн. гульд., что составляло около 55%. Компания платила дивиденды даже в плохие годы, при отсутствии наличных денег, бессрочными облигациями; так было в 1679–1681 гг. Таким путем создался колоссальный текущий долг, обязательства по которому заменялись в срок платежа новыми долговыми обязательствами. С превращением компании в 1676 г. в депозитный банк, принимавший денежные вклады под проценты, она все более и более становилась денежным учреждением для помещения капиталов, причем вкладчикам выдавались рецеписсы на шестимесячный срок из 3%.

В торговле, по всей видимости, дела компании шли успешно: за 198 лет своего существования она выплатила 36001/3% дивидендов, иначе говоря, в среднем по 18% в год. Но ее несчастьем было то, что она являлась одновременно и территориальным владельцем; большие издержки по управлению ее земельными владениями поглощали значительную часть ее торговых прибылей. Полным мраком было покрыто использование значительного сальдо индийской конторы. В 1696 г. оно исчислялось еще в 40 млн. гульд., в 1725 г. оно совершенно исчезло и его заменил все растущий дефицит. Куда девался впоследствии когда-то имевшийся в Индии оборотный капитал, остается загадкой до настоящего времени.

В последней четверти XVIII столетия, когда заколебалось государство, с которым компания находилась в такой тесной связи, рухнуло и ее искусственно созданное здание. До 1736 г, доходы компании, по-видимому, превышали расходы. Пока доход от обратных рейсов с грузами из Индии превышал стоимость посылаемых туда грузов, индийская контора заносила в книги барыши. Затем доходы и расходы все менее соответствовали друг другу; стоимость перевозок поднималась до бесконечности, и доход с обратных рейсов не поспевал за ее ростом. Компании приходилось теперь искать помощи у тех, кто ее создал и кому она была в большой степени обязана своим богатством. В Нидерландах не представляли себе возможности существования государства без Ост-Индской компании, и Генеральные штаты обеспечивали ей один заем за другим. Начиная с 1781 г. индийская контора все время испытывала недостаток в деньгах. Для выхода из положения прибегали к продаже местных продуктов купцам нейтральных стран и даже к выпуску бумажных денег. Когда, после английской войны, восстановилась связь с метрополией и возрастающие финансовые требования компании обнаружили воочию полный упадок, в который она пришла, — думали было удержать ее от гибели путем реорганизации. Но эта реформа, проведению которой старались помешать англичане, — что очень показательно, — так и не была осуществлена. В сущности, она была совсем непопулярна, потому что боялись, что она повлечет за собой утрату монополии в торговле пряностями, а в конце концов и потерю всех владений.

Но эта монополия и тогда уже находилась в критическом положении. С тех пор как англичане завладели материковой Индией, угроза для этой монополии усилилась более чем когда-либо. Во время английской войны частная торговля разрослась без всякого стеснения. В 1785 г. республика была вынуждена предоставить Англии свободный доступ к Молуккским островам. Таким образом, компания разрушалась одновременно изнутри и извне. Ее финансовое банкротство увлекло за собой и ее кредитора — Амстердамский банк. К концу 1793 г. средства компании были исчерпаны, ее консолидированный долг в Нидерландах в 1795 г. достиг 120 млн. гульд. Но даже в последние годы, когда компания униженно просила правительство о помощи, когда она посылала в Индию предостерегающие письма, чтобы спасти себя от гибели, среди директоров все еще царила чрезвычайная роскошь.

В Ост-Индии к этому прибавилось еще местное обстоятельство, которое никак нельзя было обойти, а именно неразбериха в области денежного обращения. Уже с 1617 г. Ост-Индия превратилась в отводный канал для голландских гульденов и штиверов самого худшего сорта. Они вызвали в местном денежном обращении, где сначала были введены испанские реалы, потом рейхсталеры, страшную путаницу, которая еще более усилилась с распространением мелких медных денег, выпускавшихся голландской администрацией в Индии, начиная с 1633 г..

Невзирая ни на какие меры противодействия, голландские монеты лучшего сорта уплывали из Индии. Меры, принятые голландскими властями в Индии для повышения курса местных денег, были осуждены руководством компании в Голландии и аннулированы в 1652 г.; однако в 1656 г. эти мероприятия пришлось снова восстановить, распространив их даже на мелкую монету, что вызвало озлобление в народных массах Индии. К тому же это не избавило от путаницы в денежном обращении. Дело доходило до принятия весьма странных мер: например, в 1682 г. ценность, дуката была установлена в 76 штиверов, а в то же время голландским властям в Индии было разрешено сбывать дукаты за границу как товар по повышенной цене! Не малую трудность представляло установление курса местной монеты в отношении притекавших из Индостана рупий. Повсюду давала себя знать бессистемность, доказывавшая полное бессилие компании справиться с такими проблемами. Недостаток наличных денег оставался хронической болезнью компании в Индии на протяжении всего XVIII столетия. Денежная путаница являлась отчасти причиной ужасной неразберихи в книгах компании. Когда Ост-Индская компания прекратила свое существование, положение индийской денежной системы было безнадежно, притом не только из-за медной монеты, но также из-за бумажных денег, введенных в Индии в 1782 г., чтобы покрыть недостаток в средствах обращения, сначала в крупных купюрах, а потом и в более мелких. Широко развившаяся подделка денежных знаков вскоре подорвала их ценность и лишила их всякого доверия у населения. Разница в курсе (ажио) между металлическими и бумажными деньгами достигла в 1806 г. 90%.

Когда компания была ликвидирована (1798 г.) после политического переворота, Нидерланды на некоторое время выбыли из ряда торговых держав в Азии. Частных торговых домов, которые могли бы продолжать операции, не имелось; вне компании в Восточной Азии не находилось капиталов сколько-нибудь крупных, чтобы быть отмеченными. Индийские владения компании легко сделались добычей врагов. Такой же легкой добычей стала и сама компания. Она перешла целиком, с активами и пассивами, в собственность государства, которое заплатило около 10 млн. гульд. за земельные владения, корабли и пр., стоившие много больше 100 млн. гульд. Таков был жалкий конец мощной хозяйственной организации, которая обогатила Голландию, в течение 200 лет доставляла ей ценнейшие сокровища Индии и Восточной Азии, закрепила за ней монополию на эти товары, придала невиданный размах ее судоходству. Компания погибла из-за непрочности своей организации, из-за недобросовестного ведения дел, из-за неизменно вредного соединения купеческой олигархии с политической властью, притом с политической властью над беспомощным народом, находившимся в рабском состоянии, наконец, из-за отсутствия в компании действительной власти. Компания являлась отображением и повторением в миниатюре самой республики. Обе они были, в конце концов, чисто денежными и хозяйственными державами и были обречены на гибель в силу свойственных таким объединениям пороков.

Было бы, однако, ошибкой предполагать, что одновременно с гибелью компании пришли в упадок также и плантации. Культура кофе, введенная на Яве компанией, достигла тогда наиболее высокого уровня развития, и кофе продолжало оставаться главным яванским продуктом. Но, с другой стороны, шли недобрые вести.

Если, например, Дирк ван Хогендорп, пишет, что как только понижались цены на пряности, вырубались коричные деревья или в аналогичных случаях истреблялись целые кофейные плантации, то этому легко можно поверить: настоящего интереса к продуктивности колонии в целом у заправил компании не имелось, так же как совершенно отсутствовал интерес к туземному населению, к его жизненным условиям и благосостоянию. Поэтому развитие плантаций следует считать всего лишь доказательством высокой их ценности с точки зрения извлечения барышей. Да ничего другого и нельзя было ожидать от компании, состоявшей только из рантье, весь интерес которых к индийским владениям измерялся степенью подъема или понижения ежегодных дивидендов. Такая же точно оценка применялась и к прочим нидерландским владениям.

Несколько иной, впрочем и не столь удачной,, была Вест-Индская компания. Основана она была в 1621 г., после того как нидерландцы уже довольно долгое время предпринимали поездки в Южную Америку и в Вест-Индию. Во влиятельных кругах, главным представителем которых являлся в данном случае Олденбарневелде, против учреждения такой компании имелись значительные возражения. Опасались, что предоставление ей исключительных прав на торговлю с Западом выльется в монополию на соль и на кожи, так как, пока оставались невозможными рейсы в Испанию и Португалию, соль приходилось вывозить из Вест-Индии и с островов Зеленого Мыса; в противном случае в Нидерландах терпели бы нужду в соли, что в свою очередь гибельно отразилось бы на чрезвычайно важном сельдяном промысле.

Все такие и подобные им сомнения были, однако, в конце концов оставлены; после падения Олденбарневелде и после окончания перемирия основание Вест-Индской компании стало делом решенным. Новая компания, получившая одновременно монополию на сообщение и торговлю с Западным побережьем Африки, с Северной и Южной Америкой и с Тихим океаном, носила с самого начала ясно выраженный воинственный, наступательный характер. В ее задачи входило нападать на испанские владения в Новом Свете, чтобы отвлекать таким способом боевые силы неприятеля. Помимо этого компания должна была приносить метрополии торговые доходы и даже больше, чем Ост-Индская компания, которая только доставляла товары и тянула деньги с метрополии; в; областях же, отведенных Вест-Индской компании, надеялись найти золото и основать колонии, которые будут вывозить с родины все для них необходимое и в свою очередь доставлять нужное ей сырье. Неопределенность этих целей, ставя которые заблуждались как относительно способности Африки и Южной Америки к поглощению европейских изделий, так и относительно возможности основания поселений в тропических странах, стала для Вест-Индской компании роковой. На деле оказалось, что торговля имела для нее второстепенное значение: прибыли ее извлекались главным образом из военных действий. Ничтожное экономическое значение новой компании признавалось уже при ее основании; недоверие к ней отражалось в очень неохотной подписке на ее акции, заставившей государство предоставить ей заем в 4 млн. гульд., что равнялось приблизительно половине ее капитала, и увеличить на свои средства ее флот.

Итоги долголетней борьбы в Бразилии известны: прибрежная полоса, закрепленная за Нидерландами с таким трудом, почти 30-летней борьбой, была окончательно потеряна в 1654 г.. В итоге компании осталось от всех ее приобретений лишь несколько владений на западно-африканском берегу, несколько вест-индских островов, затем Суринам, Демерара, Эссекебо в Южной Америке да Новый Амстердам в Северной. Для выполнения поставленной ей военно-политической задачи у компании совершенно отсутствовали средства; поддержка, получавшаяся ею от метрополии, была с самого начала совершенно недостаточна. Торговать же можно было лишь при наличии известных политических и военных гарантий. Но даже и в чисто хозяйственном отношении руководство компании оказалось не на высоте. Монополия торговли была, правда, упразднена уже в 1634 г., так как компании оказалось совершенно не под силу удовлетворительное снабжение занятых областей жизненными припасами. Тем не менее как в Бразилии, так даже и в Нидерландах поднялась сильная оппозиция против свободной торговли. Было, разумеется, много таких лиц, которые делали более выгодные дела при монополии. И здесь проявлялась бессовестность некоторых кругов: за свободными торговцами на самом деле скрывались амстердамские купцы и директора компании, в! то время как официально они же отстаивали сохранение монополии компании. В конце концов в 1638 г. ожесточенный спор за и против свободной торговли и монополии был разрешен Генеральными штатами в пользу свободной торговли с известными исключениями и с возложением на свободных торговцев обязательства уплаты компании 10% со стоимости всего принимаемого ими груза.

Отстаивавший свободу торговли Амстердам еще раз одержал победу. Но даже такое мероприятие не могло обеспечить длительного успеха голландцев в колониях. Здесь, подобно Ост-Индии, среди служащих распространилась бесстыдная коррупция и контрабандная торговля в широких размерах, против чего оставались бессильными самые лучшие предписания правления.

Главная задача в экономической сфере, а именно восстановление сахарных плантаций, по большей части уничтоженных португальцами, была выполнена лишь отчасти, хотя импорт бразильского сахара в Голландию во время нидерландского владычества и достигал довольно значительных размеров.

В штатгальтерство графа Иоганна Морица Нассауского, т. е. в 1637–1644 гг., торговля с Бразилией, главными объектами которой были, кроме сахара, табак и красильное дерево, играла вообще немаловажную роль в экономической жизни республики, хотя в метрополии и разочаровались в экономической ценности этого весьма дорого стоившего предприятия. Одним из наиболее прибыльных дел была торговля рабами-неграми, приносившая огромные барыши.

Из всех американских колоний наибольшую выгоду приносили Нидерландам Суринам и Эссекебо. В XVII в. неспокойное положение в этих колониях затрудняло их более интенсивную эксплоатацию; сильно давал себя чувствовать также недостаток в рабах. Но в XVIII столетии здесь увеличилась продукция сахара, особенно после того, как вместо старой, ликвидированной в 1674 г. компании была основана в 1675 г. новая Вест-Индская компания, получившая в 1682 г. монополию на эту колонию и организовавшая совместно с суринамскими акционерами доставку рабов. Кюрасао сделался центром работорговли. Несмотря на частые восстания негров, Суринам успешно развивался. Конечно, Вест-Индская компания недолго смогла полностью пользоваться своими привилегиями и продала две трети своих акций; одну треть приобрел город Амстердам, другую — Арссенс ван Соммелсдейк. Все вместе называлось теперь «Монопольной Суринамской компанией» («Geoctroyeerde Societeit van Suriname»).

Значительную роль в плантационном хозяйстве начало играть кофе. В 1769 г. дела колонии несомненно шли хорошо, так что в следующем году город Амстердам откупил у семьи Соммелсдейк ее пай за 700 тыс. гульд..

Крупный кредит, предоставляемый плантаторам метрополией, оказывал вредное влияние уже одними своими размерами и приводил, наряду с серьезными злоупотреблениями, к преднамеренно неправильным оценкам, к спекуляции плантационными участками, которая мешала правильному ведению хозяйства. Поведение голландских капиталистов заслуживало тем большего осуждения, если вспомнить, что как организаторы займов они могли рассчитывать на получение комиссионных, между тем как весь риск они сваливали на плечи мелких держателей.

Во всяком случае колония не достигла бы такого развития, если бы вскоре после 1750 г. амстердамский банкир и одновременно бургомистр Биллем Гидеон Дётч не помог ей своим кредитом. Впрочем, несолидность плантационного хозяйства, и не в одном только Суринаме, воспринималась современниками как нечто само собой понятное, и ни у кого не возникло сомнений, когда в! 1751 г. город Амстердам принял участие в дётчевском плане помощи колонии, внеся 30 тыс. гульд.. 

Дётч дал под залог плантаций 4 млн. гульд., что не превышало, однако, пяти восьмых их стоимости. Поскольку плантации были большей частью тяжело обременены долгами, эти деньги пошли только на то, чтобы выручить их из рук дорого стоящих частных кредиторов. В качестве вознаграждения Дётч получал 2% с продуктов и 2% с доставляемых на плантации товаров.

После смерти Дётча (1757 г.), оставленное состояние которого оказалось сильно расстроенным, управление этим предприятием перешло в руки Яна и Теодора ван Марселис; они перевели на себя долги плантаторов в сумме 900 тыс. гульд. за 400 тыс. гульд.

Между тем недоверие общества к дутым оценкам плантаций мало-помалу усиливалось. Когда после 1790 г. колония снова оправилась и, казалось, возникла перспектива на возвращение затраченных денег, скупленные держателями закладных плантации стали собственностью компании; облигации были превращены в акции плантационного предприятия, «Суринамской компании» («Societeit van Suriname»).

Мало чем отличались от положения на Суринаме дела в Эссекебо и Бербисе. Здесь больше всего была заинтересована Зеландия. В 1682 г. она передала колонию Вест-Индской компании. Только в 1720 г. получил здесь существенное влияние и Амстердам. Основанная в 1720 г. «Бербиоская компания» («Societeit van Berbice») получила в 1732 г. от Генеральных штатов монопольное право торговли, в использовании которого Амстердам был сильно заинтересован.

Основанное в 1771 г. в Мидделбурге «Общество навигации по Эссекебо» («Societeit ter navigatie op Essequebo») во главе своего правления имело мидделбургского бургомистра Корнелиса ван ден Хелм Боддарта. Начиная с 1766 г., он открыл, подобно Дётчу, кредит плантаторам в Эссекебо и Демераре, в котором город принял участие в сумме 50 тыс. гульд. Займа в 300 тыс. гульд. вскоре оказалось, однако, недостаточно, так что пришлось обратиться за помощью к Утрехту и к Гааге; завязались также сношения с фирмой Хесхёйсен в Амстердаме и Гарлеме. Поддержкой нидерландского капитала воспользовались также плантаторы на датских островах св. Фомы, св. Креста и св. Яна. Общей суммы всех этих займов определить нельзя; для одного Суринама называли сумму в 50–60 млн. гульд.. По-видимому, многие частные лица вложили крупные суммы в эти американские колонии; часто можно было за очень дешевую цену приобрести на аукционах плантации, в которые были вложены большие капиталы; мало выгод извлекли отсюда в конце концов даже крупные предприниматели вроде Физо, который был сильно заинтересован в Бербисе.

Вест-Индская компания, впавшая постепенно в полное ничтожество, была тихо, и незаметно ликвидирована в 1792 г.

Итак, на Западе колониальное хозяйство также приносило мало радости. Безудержная эксплоатация колоний шла рука об руку с нечистоплотной финансовой политикой. Достижения в хозяйственной сфере были и здесь сравнительно малыми; слишком многое прилипало к рукам посредников, признанных и непризнанных, а рациональному использованию плантаций мешала жадность их собственников и заимодавцев, но, впрочем, в противоположность Востоку, также и трудности в обеспечении плантаций рабочей силой. Что касалось, в частности, Суринама, то здесь раздавались уже знакомые по Ост-Индии жалобы на роскошь, которую позволяли себе владельцы плантаций. Но как бы то ни было, для торговли американскими продуктами и для экспорта из метрополии эти владения представляли значительную ценность.

Как высоко ценили свои заморские владения сами нидерландцы, лучше всего видно из того, как ревниво они следили за каждым действительным или воображаемым вторжением в их владения. С остальными старыми колониальными державами им приходилось договариваться более или менее полюбовно в отношении взаимных владений. В конце концов их экспансия была ограничена собственными экономическими и политическими возможностями. Показательным примером экономической экспансии, предпринятой с недостаточными силами, являлась Бразилия- С Англией Генеральные штаты договорились в 1619 г. о разграничении районов деятельности обеих Ост-Индских компаний.

Иная обстановка создалась, когда те страны, которые в XVI в. не участвовали, как англичане, в разбойничьих экспедициях за океан, постепенно начали обращать свои взоры на заморские земли и требовать себе места под солнцем. Это весьма мало нравилось Нидерландам, поскольку это затрагивало их владения. Когда в 1615 г. Гамбург поставил Генеральным штатам условием своего присоединения к союзу свое участие в ост-индских рейсах, он получил вежливый, но твердый отказ; поскольку сношения с Ост-Индией составляли монополию компании, это повело бы к «недоразумениям» с гамбургскими мореплавателями.Этого было вполне достаточно, чтобы отпугнуть гамбуржцев от такого намерения. Не так легко было отклонить от участия шведов. Надо заметить, что в основанную в 1647 г. Лодевейком де Геером шведскую Африканскую компанию входило много нидерландцев, в частности амстердамцев; но именно это обстоятельство заставило нидерландцев так сильно ненавидеть эту компанию, и ее посягательства на права голландской Вест-Индской компании преследовались упорно и насильственными мерами; в итоге голландская Ост-Индская компания должна была все же уплатить шведам 100 тыс. талеров отступного.

Еще более враждебно относились голландцы к основанной создателем голландской Вест-Индской компании Усселинксом шведской Южной компании, которая в 1637 г. перенесла свою деятельность в Северную Америку, в район близ основанного нидерландцами Нового Амстердама. Ей пришлось здесь испытать неприязнь голландцев в полной мере; в самой Голландии Усселинкс еще раньше тщетно старался пробудить интерес к этой шведской компании. Но если в данном случае шведский характер компании являлся только симуляцией, мало чем отличалось отношение в датской Африканской компании, в которой участвовали также гамбургские купцы. По истечении срока монополии этой компании в 1679 г. она была вынуждена передать все свои права голландской Вест-Индской компании.

Наихудшие испытания в этом отношении выпали на долю великого курфюрста Бранденбургского. Нидерландцы беспрерывно ставили ему как прямые, так и косвенные препятствия во всех колониальных планах, намечавшихся им начиная с 1647 г. Его предприятия не были к тому же скрытыми голландскими, подобно шведским и датским, а в основном чисто немецкими, несмотря на то, что позже в них принимали участие иностранные, преимущественно голландские, дельцы и что деньги для предприятия добывались много раз в Голландии в форме пожизненных и выигрышных рент. Проекты курфюрста были ненавистны голландцам уже и потому, что их инициаторами являлись опять-таки их соотечественники, например Арнаулдт Гейселс вам Лир из Гелдерланда и позже Рауле из Флисеингена. Это было вполне понятно, потому что в Германии встречалось немного таких сведущих людей. Неоднократные протесты курфюрста против дерзости Генеральных штатов и его требования свободы мореплавания и свободы действий в открытом море также и для его подданных и его флага приносили ему мало пользы. Голландская Вест-Индская компания пыталась даже не допускать поселений на африканском побережье и мешать им открытым насилием. Только в 1687 г. Генеральные штаты постановили, что компания должна уважать права бранденбургских поселений. Тем не менее, вскоре последовали новые выступления против немцев. Когда в начале XVIII в. бранденбургская Африканская компания уже пришла в упадок и нуждалась в денежных средствах, ей изменили и ее голландские участники. Еще прусский король Фридрих-Вильгельм I пытался завязать дело с несколькими роттердамскими купцами. Но они колебались в связи с изданным Генеральными штатами воспрещением пользоваться прусским флагом. И здесь дело окончилось продажей прусских африканских владений голландской Вест-Индской компании за 6 тыс. дукатов (1717 г.).

К подобным попыткам пробить брешь в присвоенной себе Нидерландами монополии сношений с заморскими странами и эксплоатации тропических областей принадлежали также торговые привилегии, дарованные в 1632 г. графом Ульрихом Остфрисландским нескольким нидерландским купцам для учреждения Абиссинской компании, которая должна была вести торговлю вокруг Африки со странами, лежащими на Красном море. Но и здесь по настоянию голландской Ост-Индской компании Генеральные штаты немедленно воспрепятствовали такому вторжению в ее права. Особым мандатом всем подданным республики было воспрещено вступать на службу к этой компании и повелевалось конфисковать оба купленные в Энкхёйзеке и оборудованные ею корабля. Таким образом, делу был положен конец.

В таких случаях голландцами двигало твердое внутреннее убеждение в том, что здесь грозит опасность их монополии и что полезно будет заранее положить предел таким попыткам, хотя бы кажущимся поначалу невинными и ничтожными. Они понимали, что если Германия обеспечит себе непосредственное получение тропических продуктов, — бранденбургская Африканская компания стремилась заполучить главным образом каучук и слоновую кость, — нидерландцы могут лишиться обширного рынка сбыта и что', основав колонию в Африке, немцы могут потом обосноваться и в других тропических странах. В высшей степени вероятным казалось, что Гамбург, до тех пор нерешительный и выжидающий, примется тогда извлекать пользу из этих колоний. В компаниях же, продолжавших свое существование и далее, т. е. в шведской и в датской, участие голландцев было настолько велико, что они и в них обеспечили себе большую часть прибылей и выгод, чему помогало их умение заблаговременно скупать на аукционах привезенные из-за моря товары, оставляя другие нации ни с чем.