Семен Петрович Бабаевский родился в 1909 году в бедной многодетной семье в селе Кунье на Харьковщине, а детство, отрочество и юность провел в верховьях Кубани, куда Бабаевские переселились в поисках земли и лучшей доли. Четыре года странствовали они по Кубанским станицам, пока весной 1914 года не купили хатенку и клочок земли на хуторе Маковском. Здесь семья Бабаевских встретила революцию, а в гражданскую войну, спасаясь от белых, уехала «в беженцы», но вскоре вернулась в Маковский, где Семен, уже будучи подростком, окончил трехклассную школу, но учиться дальше ему не довелось. Отец решил обучить младшего сына ремеслу, печному делу, и повел на заработки по хуторам и станицам, это длительное хождение помогло юноше выйти за пределы замкнутого и привычного мирка, окунуться в поток неведомой до того жизни. Домой Семен вернулся повзрослевшим парнем, с обещанной отцом и купленной на заработанные деньги двухрядной гармонью, но уже тогда томило его, покою не давало желание высказаться, хотелось писать и писать, укрывшись от людских глаз. Да и все происходившее вокруг требовало осмысления и выражения. Лето 1926 года для будущего писателя памятно двумя событиями: на хуторе была создана комсомольская ячейка, ее возглавил Семен, и одновременно родилась сельскохозяйственная коммуна «Стальной конь», в которую вступила и семья Бабаевских. В Маковском в то время не было еще коммунистов, и комсомольцы стали основной опорой коммунаров. Спустя три года, в разгар коллективизации, Семен Бабаевский был послан заведовать избой-читальней в одну из кубанских станиц, а еще через два года комсомольский вожак, коммунар и начинающий крестьянский писатель, как сообщила о нем газета «Советский пахарь», после окончания курсов пропагандистов идет работать в печать и становится «одним из тех, кто словом и делом прививал людям вкус к коллективному труду», кто еще до вступления в литературу прошел школу народной жизни.

Одновременно с работой в газете С. Бабаевский сдает экстерном экзамены за десятилетку, заочно оканчивает Литературный институт им. А. М. Горького (1934–1939); выходит его первый сборник рассказов «Гордость» (1936), в следующем году цикл «Кубанских повестей», замеченных сразу же М. Шолоховым и Л. Фадеевым и опубликованных в московских изданиях в самый канун войны.

Газете С. Бабаевский отдал пятнадцать лет, не переставая учиться у народа, строившего социализм. Карту родного края разъездной корреспондент изучил «на местности» от Дербента до Темрюка, и за месяц до начала войны опубликовал очерк «Сила народная» — о начале скоростного строительства Невннномысского канала, по которому кубанские воды должны были устремиться в засушливые степи Ставрополья. Лишь через двадцать лет, уже после завершения стройки С. Бабаевский вернется к этому событию в романе «Сыновний бунт», а неколебимая вера в силу народную уже никогда не оставит писателя.

С первых дней войны С. Бабаевский — военный корреспондент, прикомандированный к Кубанскому казачьему полку, вместе с Э. Капиевым он пишет книгу очерков «Казаки на фронте» (1942). Позже работает в дивизионной, а затем и фронтовой газете «Боец РККА» и «как офицер и военный корреспондент делал все, что в годы войны делали все военные корреспонденты». Устойчивая многолетняя связь С. Бабаевского с газетой рвется лишь в год окончания войны, когда молодой писатель захвачен и поглощен работой над первым своим романом о возвращении фронтовика с победно завершенной войны в родной колхоз к мирному труду.

До этого в повестях «Гусиный остров» (1945), «Белая мечеть» (1945), «Сестры» (1946) С. Бабаевский писал о трудной поре восстановления колхозной жизни в освобожденных районах руками женщин, оказавшихся среди пепелищ и развалин один на один с землей и разрухой. «Бабочки! Сестры наши родные!.. Казачки-колхозницы! Вы теперь у нас главные хозяйки. За станицей стоит подбитый нами в бою немецкий танк… Берите этот трофей и обрабатывайте поля», — с такой вот обезоруживающе прямой и короткой речью обратился к жителям освобожденной станицы безымянный командир артиллерийского полка.

Героини этих повестей — колхозницы-казачки, что пахали на коровах и немецких танках, ютились с детьми и стариками в землянках, уцелевших хатах, недоедали, недосыпали, получали похоронки, чернели от горя и усталости, но с великим мужеством и терпением несли, казалось бы, непосильную ношу. Среди этого женского воинства уже тогда появлялись редкие и оттого особенно приметные фигуры бывших фронтовиков в поношенных шинелях и фуражках, с худыми, восковыми, без единой кровинки лицами — механик МТС Григорий Цыганков или взявшийся за восстановление черепичного завода Григорий Миронец, — они отвоевали свое, но, едва поднявшись с госпитальной койки, принимались за дело.

И все-таки главная книга С. Бабаевского о советском воине Сергее Тутаринове, вернувшемся после одержанной победы к созиданию мира, задуманная в декабре сорок четвертого года, была еще впереди. С. Бабаевский уже не мог ее не написать, потому что родилась она из силы и веры народной, из бабьих слез, надежд и ожиданий, из подвижничества израненных фронтовиков и тоски солдата-крестьянина по земле, по доброму осмысленному труду, с поразительной силой выраженному писателем в одном из лучших очерков военных лет «Хозяин» (1942). Должно быть, поэтому столь стремительно воплощается замысел романа о Сергее Тутаринове и его земляках — «Кавалер Золотой Звезды» (1947), а свое дальнейшее развитие и завершение находит в романе «Свет над землей» (1949).

Трудно найти в советской литературе первых послевоенных лет крупное прозаическое произведение, получившее больший политический, общественный и литературный резонанс, чем роман писателя-кубанца «Кавалер Золотой Звезды». Роман выдержал рекордное количество изданий у нас в стране и за рубежом, был переведен на двадцать девять языков, экранизирован, инсценирован, по мотивам романа была создана опера, он стал объектом научных исследований.

Дилогия «Кавалер Золотой Звезды» и «Свет над землей», отмеченная Государственными премиями за 1948, 1949 и 1950 годы, вызвала и бурный отклик читателей: более восемнадцати тысяч писем получил С. Бабаевский от колхозников, рабочих, сельской интеллигенции, солдат и офицеров. Читатели обращались не только к автору, но и к его героям — Сергею Тутаринову, родителям Сергея, сестре Анфисе, невесте и жене Ирине, к односельчанам. Письма были дружеские, лирические, но иной раз в них выражалось желание вступить и в деловую переписку с таким опытным и рачительным хозяином, как председатель Стефан Рагулин. Более того, читательские конференции по роману нередко заканчивались практическими решениями, о чем свидетельствуют тексты телеграмм, хранящихся в архиве писателя: «методами Кавалера Золотой Звезды осуществили электрификацию и благоустройство района». Произведение С. Бабаевского увлекло читателя и мобилизовало морально, а значит, отражая происходящее, активно и благотворно воздействовало на жизнь общества.

С момента появления дилогии С. Бабаевского прошло тридцать лет, утихли споры, сгладились полемические заострения, и теперь стоит, вероятно, задуматься над причиной подлинного и несомненного успеха этих его романов. С. Бабаевский на исходе войны во многом предвосхитил и угадал тему возвращения вчерашнего фронтовика к мирному труду, прозвучавшую в послевоенной литературе с особой силой, ведь об этом писали П. Павленко и П. Грибачев, Г. Николаева и А. Недогонов, А. Платонов и В. Овечкин, но при всей значимости этих разномасштабных произведений, пожалуй, ни одно не вызвало у читателя такого непосредственного и действенного отклика, какой вызвал роман «Кавалер Золотой Звезды».

Так в чем же все-таки состоит незабываемый «эффект Сергея Тутаринова», сделавший героя С. Бабаевского не только жданным, желанным, но и просто необходимым читателю послевоенной поры, который верил ему, просил совета и помощи, следовал его жизненному примеру. Отчего бы читателю, многое пережившему и повидавшему, не усомниться в «вероятности» самой фигуры Сергея Тутаринова, а заодно и в искренности автора: очень уж удачлив бывший танкист и дело у него спорится, недаром, видно, светит с гимнастерки звезда Героя. Но читатель доверился таланту автора, который подвластными ему средствами воссоздавал образ современника, стремясь выразить в нем не только правду дня, по и правду века.

Бывший танкист Сергей Тутаринов, механик-водитель знаменитой «тридцатьчетверки», включается в мирную жизнь станицы, что называется, на пятой скорости и в отведенное ему романное время вместе со своими земляками успевает совершить многое, начиная с утверждения пятилетнего плана развития станицы, приобщения колхозников к передовой технике, кончая посадкой лесополос и электрификацией района. Но если вспомнить о темпах и сроках послевоенного строительства, то здесь нет и доли преувеличения.

Лавина дел обрушивается на предстансовета, а потом и предрайисполкома Сергея Тутаринова и ставит его перед необходимостью решать проблему за проблемой, постоянно раздумывать не только над тем, что делать, с чего начинать, но и как совершить задуманное. И быть может, неожиданность, даже «загадочность» этой незаурядной натуры кроется именно в этой его готовности к борьбе, к руководству людьми не только в масштабах станицы, но и района, — ведь это свойство не дается только молодостью, умом, энергией, даже командирской волей и закалкой военных лет, — писатель не случайно напоминает о том, что еще до войны молодой тракторист избирался депутатом, отводит упрек в познании мирных порядков: «только четыре года был военным, а двадцать один гражданским». Однако духовная и человеческая зрелость Сергея Тутаринова, его смелость и искушенность в партийной и общественной борьбе, чувство масштаба происходящего и видение перспективы развития, которые так укрупняют образ, приходят к нему и от автора. Не в том только смысле, что, наблюдая реальный прототип, и не один, он наделил героя типическими чертами характера и биографии. С. Бабаевский сделал нечто гораздо большее, когда, любя своего героя и бесконечно веря в его способность воздействовать на происходящее, вести за собой людей, он обогатил и вооружил Сергея Тутаринова и своим духовным опытом, и знанием жизни комсомольца двадцатых годов, коммуниста тридцатых и сороковых, что скорее всего и явилось основой «эффекта Сергея Тутаринова».

Этот своеобразный автобиографизм творчества С. Бабаевского, его слитность со своими героями, современниками, «делающими жизнь», интересное и примечательное свойство таланта писателя.

Недаром атмосфера романов «Кавалер Золотой Звезды» и «Свет над землей» заставляет вспомнить ранние рассказы С. Бабаевского «Захарка», «Трудодни», «Хомут», где предельно искренне и убежденно выражена гуманная сущность и созидающая сила советской власти, способность ее и необходимость дойти до всех и каждого, терпеливо и настойчиво бороться за человека. «Сила, голубь мой, в людях», — говорит в одном из рассказов дед Ляшко, умудренный жизнью и до конца поверивший в правоту коммунистов.

Сергей Тутаринов помнит об этой заповеди руководителя, в действиях своих и начинаниях всегда опирается на совет, одобрение и поддержку людей. Веря в здравый смысл и общественную совесть колхозника, подлинного хозяина земли, он терпеливо расспрашивает встреченную на дороге Лукерью Ильинишну, у которой жалоба «не лично моя, а, сказать, от колхоза» об утайке от государства зерна, он дознается до причины возмущения комсомолок Шуры Богдановой и Марии Новиковой раздутой во вред делу славой единственной на весь район «рекордистки» Голубевой. Возле чабанского костра сосредоточенно вникает в смысл неторопливой речи бригадира и энтузиаста механизации Ефима Меркушева о том, как лучше «спаровать трудодень с машиной», выслушивает Сергей и справедливый упрек своего отца Тимофея Ильича о «нерентабельности» электричества, проведенного только в село: «Красиво и светло — комар летит, и ему видно, кого сподручнее укусить… А что в поле делается? Один Рагулин провода протянул, а в других колхозах сало жарят на плитках да курей обсмаливают — выгода бабам большая… А хлеб убирать чем будешь? Эх ты, управитель района!»

Постоянно разъезжая по станицам, хуторам, колхозам и пастбищам, по всему району, Сергей Тутаринов именно в этой неистощимой народной инициативе и мудрости ищет и находит подтверждение и обновление своих мыслей, опору в руководстве. Однако герой С. Бабаевского — этот сын земли и колхозной нови — бесконечно далек от умиления и любования «сельским человеком», ибо нет для него интересов превыше колхозных и общественных. Поэтому он непримирим к «хлебосольству» Артамашова, шкурничеству Нарыжного, самодовольству и зазнайству Хворостянкина или консерватизму Хохлакова. Не пощадил Сергей и своего боевого товарища, бывшего фронтовика Семена Гончаренко, пожелавшего отсидеться в «житейском окопчике», постарался переубедить друга детства и преемника в стансовете Савву Остроухова, когда тот взглянул на межколхозную стройку с «хуторской колокольни», и остудил бюрократический пыл Саввы, заспешившего с составлением «грамотной бумаги» о пятилетием плане развития станицы, спокойной и насмешливой репликой: «Раньше послушаем людей, что они скажут. Пусть малость и тебя покритикуют!»

Собрание представителей трех колхозов началось прямо в поле, на закате дня, когда померкла степь, а закончилось поздней ночью при свете фар и фонарей, и приобрело такой размах, впитало такое богатство и разнообразие психологических мотивировок, привнесенных многочисленными его участниками, что превратилось в одну из самых значительных народных сцен в дилогии о Сергее Тутаринове и его земляках.

Есть в романах С. Бабаевского такие вот обстоятельные и вроде бы неторопливые описания, вбирающие множественность судеб и характеров, сопровождаемые перекличкой мужских и женских голосов, — этого своеобразного хора, звонкого речитатива или диалога, — когда усилия людей сливаются наконец в едином порыве и устремлении. Это и медленное продвижение бычьих и конных упряжек вверх по реке, где лежит заповедный лес и раскинется лагерь лесосплавщиков и сооружение трассы канала и торжественный перевоз на санном обозе по заснеженной степи огромной станины к обрывистому кубанскому берегу. Сцены эти, выписанные С. Бабаевским с той свободой и живостью, какая дается лишь доподлинным знанием происходящего, становятся своего рода кульминацией повествования и придают ему эпический размах.

И если бы в романах рядом с Сергеем Тутариновым не возникали образы таких людей, как Прохор Ненашев, умелый работник, мастер «на все руки», отзывчивый на любую общественную просьбу и необходимость, вдова Варвара Аршинцева, женщина редкой силы и трудолюбия, навсегда вросшая в колхозную жизнь, или агроном Татьяна Нецветова, вступившая в единоборство с самим Хворостянкиным, — то и главный герой романов проиграл бы в выразительности, ведь именно с ними он соизмерим и сопоставим.

Неиссякаемо в произведениях С. Бабаевского это разнообразие народных типов и характеров во всей их социальной и психологической конкретности и значимости. Критик А. Макаров сразу угадал эту особенность творчества С. Бабаевского. Он писал: «…сила таланта автора, таланта своеобразного, ласкового, неутомимого в своей любви к простым советским людям, благородной вере в них, сила этого таланта именно в партийном подходе к явлениям и людям колхозного села, в превосходном знании современной народной жизни».

Сергей Тутаринов потому и выигрывает свое сражение за восстановление мирной жизни, что неотделим от своих земляков и смело выдвигает и приобщает к руководству Никиту Мальцева, Глашу Несмашную или Татьяну Нецветову, находя и обретая их не в тиши и глуби кабинетов, а в стремительном развороте событий. Этой своей решимостью Сергей словно откликается на слова секретаря обкома Кондратьева: «Бедны мы еще хорошими работниками». Так уже на материале первых двух романов С. Бабаевский ставит серьезнейшие проблемы советского и партийного строительства, разрешение которых немыслимо без неутомимого поиска «хороших работников», людей смелых, талантливых, инициативных, знающих землю и колхозное производство.

Роман «Кавалер Золотой Звезды» создан в станице Зеленчугской, где С. Бабаевский провел первое мирное лето, стал свидетелем и участником сооружения межколхозной гидроэлектростанции, и было это время небывалого душевного подъема. «Народ-воин, народ-богатырь одержал величайшую победу над фашизмом, спас мир от коричневой чумы, и сознание своего выдающегося подвига жило в сердцах советских людей. Мы, живые свидетели тех лет, хорошо помним: над Кубанью, как и над всей нашей страной, витал тогда дух Победы. Он-то, дух Победы, и создавал у людей праздничное настроение, и придавал им энергии и трудовой смелости, и определял их душевный настрой», — вспоминает С. Бабаевский.

Под этим счастливым знаком рождался и образ Сергея Тутаринова — не просто бывшего фронтовика, но солдата-победителя, созидающего завоеванный мир: не видны на его теле рубцы и шрамы войны, не гложет его смертельный недуг, не терзает семейная драма. Напротив, от Сергея веет силой, здоровьем, молодостью, он смел, горяч и неостановим в своем движении к общественно значимой цели. Так, может быть, не только звезда Героя на груди, но и сам Сергей Тутаринов, мужественный, справедливый, весь устремленный в «настающее завтра», олицетворял собой победу и стал для современников зримой ее частицей, живым воплощением. Недаром ощутима в этом образе и некая былинная сила и стать, та окрыленность, удачливость, неуязвимость, какой обычно народ наделяет любимых героев своих творений, исполненных жизнеутверждения и социального оптимизма. Может быть, все это и заставило читателя тех суровых и трудных послевоенных лет отнестись к Сергею Тутаринову с полным доверием и воодушевлением.

Ф. И. Панферов, стоявший у истоков романа «Кавалер Золотой Звезды», очень тонко заметил тогда, что «литературе нашей не хватает радости», а людям, пережившим тягчайшие испытания, но победившим, она была необходима, жила в них вопреки всему. С. Бабаевский сердцем угадал это ожидание праздника жизни на освобожденной земле и выразил его, как мог. Произведение С. Бабаевского и в самом деле напоено радостью земного бытия, насыщено волнующими описаниями природы благодатного южного края с его студеными ветрами, веющими с горных вершин, шумом рек и говором перекатов, шорохом колосящихся хлебов, буйством зелени, роскошью зреющих плодов и великолепием благодатных и освежающих летних гроз и ливней, насыщающих согретую солнцем пашню.

«Радуйтесь, люди добрые! Жизнь берет свое!» — так закончил одну из повестей военных лет писатель, и в романе «Кавалер Золотой Звезды» жизнь продолжается, жизнь «берет свое», не уступая горю и разорению. Незабываемые послевоенные годы, когда народ праздновал победу и не покладая рук творил и созидал мир, остались жить в романе, сделав его свидетельством эпохи, а героя — сыном своего времени.

Творчество С. Бабаевского, а значит, и судьбы его героев чаще всего связаны с конкретными событиями, направляющими жизнь общества в новое русло, как это было и в его дилогии о послевоенном колхозном строительстве. Гораздо реже в своих повестях и рассказах — «Грачи» (1956), «На хуторе Вербовом» (1958), «Чужая радость» (1960) — писатель обращался к драмам сугубо личным, не переставая видеть и в них отражение социальных сдвигов и перемен. Тонкий и углубленный психологизм таких рассказов, как «Яман-Джалга» (1940) или «Соседка» (1956), рождал правду характера и переживания, обращал на себя внимание. Но подобная литературная стезя не могла увлечь С. Бабаевского, который, выражаясь образным языком его героев, всегда находился не в затишке, а на быстрине происходящего, о чем свидетельствовали роман «Сыновний бунт» (1961) и роман о трудной женской доле и судьбе «Родимый край» (1965).

Казалось бы, основная драматическая коллизия романа «Сыновний бунт», появившегося через десять лет после дилогии, берет начало в разладе, произошедшем в семье председателя передового колхоза Ивана Лукича Книги, а выливается в повествование о диалектически сложном и взаимообогащающем процессе борьбы и смены разных поколений, объединенных общей целью.

Люди старшего поколения — жизнестойкий и жизнелюбивый дед Лука, этот крепкий корень крестьянского рода, мужественная и мудрая в своем женском и материнском горе Василиса, бывший кузнец, а ныне парторг Яков Закамышный с его умом и тактом, да и сам честный и бескорыстный Иван Лукич — душевно щедры, и находятся на той нравственной высоте, которая позволяет им одолеть слабость или беду, не роняя своего достоинства. Гидрологу же, «водяной царевне» Настеньке Закамышной и будущему архитектору Ивану Книге-младшему еще предстоит подняться на эту высоту, но и у них есть в жизни своя правота, свое предназначение.

Иван Лукич весь погружен в председательские дела и самолюбивые заботы об удержании «первого места», не любит он «пасти задних», а вот кубанская вода на землях «Гвардейца» тонкими струйками сочится от заиленных шлюзов в сторону трех колхозов. Но сын Иван в отличие от отца помнит о том, что кубанская вода, пришедшая в засушливые ставропольские степи, — не только подмога земледелию, но возможность и необходимость социального и культурного обновления села, потому и «привязывает» Иван свой дипломный проект к журавлинским землям, помогая употребить накопленное колхозом богатство на благо всех и каждого. Прав Иван, когда в разгар уборки и хлебопоставок требует срочной очистки шлюзов, не давая драгоценной влаге уходить в песок. Но он вновь навлекает на себя гнев Ивана Лукича.

Сын Иван, споря с отцом и настаивая на осуществлении проекта «новых Журавлей», не своевольничает, не мстит отцу за нанесенную обиду, а опирается на нечто совершенно реальное, уже содеянное народом, что должно ведь иметь свое продолжение и принести людям ответную радость. Проще всего видеть смысл противостояния двух Иванов в ревности отца ко все возрастающей популярности сына. Истинная же причина кроется не в борьбе самолюбий, а в том предвидении сыном Иваном близкого и далекого будущего, которое с самого начала несет в себе невысказанный упрек Ивану Лукичу в узости и ограниченности.

Писатель и в этом романе продолжил поиск героя, осуществляющего социальный и общественный прогресс, без чего нет ведь и прозы С. Бабаевского. И надо отдать ему должное, он действительно угадал в Иване-младшем молодого и образованного специалиста, способного вырасти в руководителя нового тина, в котором уже тогда остро нуждалась экономически крепнущая деревня. Но сын Иван не обрел в романе жизненности и художественной неоспоримости Сергея Тутаринова, видно, еще не пришло его время. Тут вот Иван Лукич и потеснил строптивого сына, согласно правде и логике жизни он вышел на первый план повествования, воплощая собой тип председателя — практика, чьим опытом, волей и умением долгие годы держалась деревня.

Судьба Ивана Лукича, в сущности, драматична и отражает сложности и трудности минувших лет. Как истинный герой С. Бабаевского, он неразлучен с землей, вместе со всеми пережил голодный трудодень, засуху, бескормицу, острую нехватку рабочих рук и техники. Не проносил, бывало, и рюмку мимо рта, утешал журавлинских вдовушек, вынуждая стариться свою Васену, но сумел переломить себя, когда возглавил укрупненное хозяйство, объявил войну бедности, «исключительно старанием и хитростью» вывел колхоз в передовые.

Самонравный темнолицый усач — этот умный волевой хозяин, земной и грешный человек, несмотря на противоречивую сложность незаурядной натуры, вырастает в образ цельный и художественно завершенный. Однако писатель не спешит увенчать лаврами славного своего героя, не сулит ему душевного покоя и радости, а повергает в тревогу, заставляя задуматься не только над «планом» и «доходом», но и над течением самой жизни.

Романом «Сыновний бунт» С. Бабаевский подтвердил свою верность сложным и актуальным проблемам колхозной действительности, социальной остроте нравственного конфликта, постижению «диалектики души» излюбленного своего героя — человека общественного долга и совести.

С. Бабаевский в своих романах по-прежнему ведет нас по земле, родимой и прекрасной, помогая ощутить с детства знакомую ее теплоту, вдохнуть запахи зацветающих лугов и вянущих трав, услышать стрекот кузнечиков в ночи, слабое потрескивание соломы или гудение моторов, могучие их голоса, заглушающие пение жаворонка; ведет нас по холмистой степи под высоким небом, мимо колосящихся хлебов, крылато чернеющей пахоты, чернозема, укрытого ярчайшим изумрудом озимых, или желтого поля жнивья, мимо поселков, похожих на гусиные стаи, и, конечно же, приводит на берег Кубани, этой полноправной героини всех произведений писателя.

Степные дороги и тракты берут начало в станицах, хуторах, ущельях, на горных пастбищах и в лесопитомниках, скрещиваются в «белом городе», — такой увидел столицу степного края еще Сергей Тутаринов, — и разбегаются вновь, но каждая из них ведет в такой же привольный мир героев С. Бабаевского.

Всадник в бурке и папахе, скачущий по горной дороге, по степи или с неспешным достоинством продвигающийся по шоссе среди повозок и машин, с самого начала не смог затеряться даже в похожем иной раз на весеннее половодье потоке героев С. Бабаевского: и секретарь райкома Чердынцев в «Кубанских повестях», и предстансовета Прасковья Крошечкина в «Сестрах», и заведующий коневодческой фермой Иван Атаманов в «Кавалере Золотой Звезды», и редактор районной газеты Илья Стегачев в романе «Свет над землей». Разумеется, годы не пощадили и всадника, но, пожалуй, сделали его фигуру более приметной и значительной в последующих романах.

«На обочине шоссе в жарком мареве Щедров увидел всадника. Он держался поближе к кювету, ехал шагом, видимо, боялся, как бы обгонявшие его грузовики не сбили ветром коня. На асфальте, где хозяйничали одни машины, всадник выглядел непривычно и старомодно. От его кубанки с вылинявшим верхом до натянутых стремян и болтавшейся сбоку шашки веяло далеким прошлым, и Щедрову казалось, что уже не было ни шоссе, ни грузовиков, а только этот одинокий воин, отбившийся от своего отряда, маячил в жаркой степи» — таким вот и является в романе «Современники», написанном уже в семидесятые годы, старый кочубеевец, а ныне инспектор по качеству полевых работ в передовом колхозе «Эльбрус» Антон Силыч Колыханов. Секретарь райкома Щедров любит в нем не только боевого друга своего отца, героя гражданской войны, но и человека близкого по духу и складу, помощника и единомышленника в борьбе, наконец, своего современника. Потому так пристален и тревожен взгляд Щедрова, предчувствующего скорую и неизбежную разлуку: старый воин одинок, словно отбился от стаи, и вот-вот исчезнет в жарком степном мареве, как исчезли уже его сверстники, его боевые товарищи. Старый кочубеевец при всей своей зримой конкретности и психологической заостренности черт олицетворяет в романе неразрывную связь времен и поколений, играет в образной его системе особую роль и заставляет пристальнее и зорче вглядываться во всадников С. Бабаевского и задумываться над своеобразием путей познания истины, предлагаемой иной раз художником.

Вглядимся в двух уже немолодых путников, братьев Холмовых, что шагают в романе «Белый свет» (1969) в сопровождении старого кавалерийского коня по кличке «Кузьма Крючков», который и заставил братьев предпринять столь необычное путешествие. Кузьма отказался сдать коня на мясокомбинат «за ненадобностью и под расписку», и дело о непокорном табунщике приняло такой оборот, что дядей Кузьмой всерьез занялся племянник, старшина милиции, а Кузьма, явившись к именитому брату, бывшему секретарю обкома Алексею Фомичу, так изложил суть дела: «Ить, коня я сам вынянчил и взрастил… Ить, силком отбирают у меня радость!.. Огради от Ивана… Подсоби, братуха!»

Знаменательно и во многом символично в романе С. Бабаевского это взаимодействие двух контрастных, но равновеликих по значению образов. Алексей Фомич Холмов — бывший секретарь обкома, подобно Ивану Лукичу Книге, но в иных обстоятельствах переживает глубокий духовный кризис, когда, отказавшись выполнить «руководящую директиву», вынужден был оставить работу, но не унизился до озлобления и брюзжания, а взял в руки ленинские тома и крепко задумался над прожитым и содеянным, испытывая мощное воздействие ленинской мысли. Кузьма Холмов, выращивая под открытым небом лошадей, «словно прирос к земле» и мало искушен в тонкостях правопорядка, но, как и Алексей Фомич, не намерен мириться с тупоумием, ложью и бюрократическим бездушием. Недаром ведь герои С. Бабаевского — люди стойкие, убежденные в правоте общего дела, способные подняться над личной обидой и продолжить борьбу.

Кузьма Холмов, обремененный заботой об участи старого кавалерийского коня по кличке «Кузьма Крючков», существует в романе нисколько обособленно, хотя легко вступает в насущный, по-крестьянски несуетный контакт с людьми, а все трагикомические перипетии Кузьмы и его тезки на пути из Весленеевской в Береговой — встреча с племянником в ущелье, киносъемки на городской площади, ночевка в степи — описаны С. Бабаевским не только со смешанным чувством боли и гнева, но и с какой-то озорной удалью и с той безусловной психологической точностью, что заставляет верить в условность гротеска. Здесь явственно ощутима стихия фольклора, символика народного сказа, привносимая в роман образом Кузьмы, ведь и притча о Каргине и приключившейся с ним «опасной болезни на почве лишения власти» — это талантливое создание ума и фантазии народа, — тоже рассказана Кузьмой, и рассказана со значением. Зловещая тень Каргина то и дело появляется в романе, на миг сливаясь с тем или иным персонажем, она вездесуща и неуловима, чем особенно опасна.

Кузьма верит в авторитет Алексея Фомича, находит у брата поддержку и защиту, но ведь и для Холмова неожиданное появление Кузьмы в уютном домике у моря спасительно хотя бы потому, что Кузьма уводит брата от бессонных ночей и вынужденного безделья в мир реальных и неотложных практических дел, «навстречу ушедшим дням». Пешее хождение Алексея Фомича с братом по землям Прикубанья приводит Холмова к большим и малым открытиям и несет в себе то заострение сюжета, необходимое допущение невероятного, которое сродни народной притче, оно и позволяет писателю реализовать свой замысел.

Путь Холмова в романе «Белый свет» пролегает через колхозные бахчи, охраняемые комсомольской дружиной, и поселок Ветку, там пустуют и зарастают бурьяном отрезанные приусадебные участки, через колхоз «Авангард» привычно и безропотно вытаскивающий «из прорыва» соседнее хозяйство, и через земли богатого «Рассвета», где уважают честный и добросовестный труд колхозников, подкрепляют его рублем и умеют постоять за себя, через станицу Камышинскую, которая прощается со Стрельцовым, душой болевшим за район, но верившим лишь в свое единоначалие, и, наконец, через станицу Ново-Троицкую, — в центре ее, над могилой коммунистов, братьев Климовых, убитых кулаками, живым обелиском высится могучий дуб, посаженный молодым тогда инструктором райкома Алешей Холмовым вместе со своими товарищами. Этот путь Холмова от станицы к станице, от проблемы к проблеме, каждая из которых выявляет талантливых, умных, дельных людей, — это и путь к своим истокам, к своей совести, к самому себе.

«Трудная, Алеша, должность — стоять над людьми», — говорит уже в родной Холмову станице ветеран партии Спиридон Ермаков, сорок лет назад поручившийся за Алексея, решившего стать коммунистом. Как раз об этом помнит и С. Бабаевский, когда в романе «Белый свет» ставит своего героя в обстоятельства особые, если не чрезвычайные, возвращая Холмова в его уже «ушедшие дни» и тем самым помогая взглянуть на себя, прежнего, как бы со стороны и заново прожить минувшее вместе и рядом с людьми, взвешивая и обдумывая каждый шаг, исправляя промахи и ошибки, потому что вне народного опыта и разумения нет и не может быть подлинного развития и обновления личности. И сделал это писатель не шутки и оригинальности ради, а пытаясь вникнуть в существо серьезнейших проблем советского и партийного строительства.

Проблема ответственности руководителя всегда волновала С. Бабаевского и возникала с самого начала в его произведениях разнообразно, остро, иногда неожиданно. «Ты ж председатель! Ты ж все можешь сделать! Заступись за меня! Разве я не людина?» — кричит Артамашову отчаявшийся удержать любимую жену Ефим Зарушайлов, встречая суровую отповедь председателя, а секретарь райкома Чердынцев взглянул на эту необычную просьбу колхозника иначе: «Надо пойти с ним и все уладить» («Яман-Джалга»). Вера людей в силу и справедливость народной власти велика и беспредельна, и нельзя ее ни нарушить, ни поколебать. Помнят об этом и Чердынцев, и председатель артели Уваров, помогая Захарке Шемяку («Захарка») из лодыря и бездельника превратиться в ударника и честного колхозника, и молодой инструктор Холмов, когда на взмокшем, загнанном коне прискакал в лагерь возле железной дороги, чтобы вызволить из беды семью Тихона Радченко, и бывший комиссар, секретарь райкома Светличный, спасший от выселения жителей чернодосочной станицы («Родимый край»). И Сергей Тутаринов тоже решает ту же, непреходящую, как сама жизнь, проблему, она — предмет напряженных раздумий Холмова, источник тревог и волнений Ивана Лукича.

Но, пожалуй, лишь Антон Щедров, новый секретарь Усть-Калитвинского райкома, бывший комсомольский вожак, ученый, сын героя двух войн, как никто другой озабочен утверждением морального и нравственного авторитета руководителя, подкрепленного трудовой и общественной активностью людей, что и делает эту проблему основной и сердцевинной романа С. Бабаевского «Современники» (1973) — о советских и партийных работниках.

Как и Сергей Тутаринов, Щедров, вернувшись работать в родную станицу, отвергает путь личного преуспеяния, предложенный здесь уже не Рубцовым-Емницким, а предкрайисполкома Калашником. Но Щедров, вопреки советам Калашника быть тихим и осторожным, принимает на себя весь груз ответственности и, опираясь на поддержку обкома, совершает рывок и выводит, наконец, район из отстающих. Он вмешивается в судьбы разных людей, начиная от предрайисполкома Рогова, молодого шофера «персональщика» Андрея Алферова до престарелого колхозника Петра Есаулова, — борется за каждого человека и всячески оздоровляет обстановку.

Сражаясь с теми или иными районными «деятелями», Щедров в скрытой или явной неприглядности того или иного лица всегда стремится разглядеть и породившее ее уродливое явление: в самодовольстве и бюрократической узости Рогова — разновидность неокарьеризма, в показном радушии и расчетливой изворотливости Логутенкова — грубый зажим критики, в ловкой демагогии и «улыбающемся спокойствии» Крахмалева — уверенность в безотказности слегка подновленных приемов угодничества и подхалимства, в неразлучности парочки «веселящихся колхозных вожаков» Черноусова и Ефименко — приятельство, удушение здоровой инициативы, ведущее к развалу работы.

Зоркость и проницательность Щедрова, способность угадывать и постигать сущность весьма пестрых и разнообразных фактов, объясняются в романе не сверхчутьем и сверхинтуицией, а талантом и опытом руководителя, помноженном на образованность, теоретическое знание, каким не мог обладать Тутаринов и в котором остро нуждался такой испытанный партийный боец, как Холмов. Должно быть, в этом и состоит принципиальная новизна образа Антона Щедрова, теоретика и практика партийного дела.

Писатель в романе «Современники» сурово себя самоограничивает, уходит от неспешного углубления в материальную среду, сочного ее воспроизведения, от обстоятельных описаний и лирических отступлений, дабы сразу сосредоточить внимание на взаимоотношениях, очищенных от ненужных и случайных подробностей, ибо здесь вся соль в споре и столкновении Щедрова и Рогова, Щедрова и Логутенкова, Щедрова и Калашникова, в исходе смелой и стремительной атаки на косность, рвачество, бюрократизм. Щедров при этом встречает нешуточное сопротивление, переносит весьма ощутимые удары, становится объектом открытых нападок и клеветы.

Щедров выигрывает этот свой яростный бой за чистоту и правду ленинских идей, он не окружен ореолом мученика, не отмечен жертвенностью, исключительностью, потому что истинный герой этого писателя всегда убежденно и самоотверженно выполняет долг коммуниста, совершает то, что обязан совершить, сознавая себя наследником революционного дела отцов. Слитность слова и действия лишь удваивает силы Щедрова и лишает своеобразной рефлексии Холмова, который может позавидовать этому щедровскому «неумению жить иначе». Вероятно, поэтому образ Щедрова лишен и того налета декларативности, каким отмечен «сын Иван», взлелеявший, но так и не осуществивший свой проект «новых Журавлей».

Перипетии трудной борьбы Щедрова, требующей гражданского мужества и человеческой стойкости, вероятно, и определяют динамизм повествования, сложность фабулы, энергию и разветвленность сюжета, упругую силу композиции, а главное, как и в романе о Сергее Тутаринове, — несут в себе реальный жизненный пример.

Антон Щедров внутренне собран и целеустремлен, постоянно анализирует происходящее. Писатель ищет соответствия изобразительных средств психологическому состоянию героя, атмосфере и замыслу романа и находит его в простоте и лаконизме повествования, в афористичной точности языка, в том кажущемся бесстрастии авторской интонации, которая, вступая иной раз в противоречие с предметом описания, вызывает необходимый эффект, обретая силу осознанного и мастерски выполненного художественного приема.

Сговор подручных Логутенкова против бесстрашного их обличителя тракториста Отуренкова; происходящий на квартире главбуха Нечипуренко, походит на обычное собрание, где есть «основной докладчик», зачитывающий перехваченное письмо и предлагающий проучить «праведника», есть короткие «прения сторон», даже вопросы в «порядке обсуждения» о том, как лучше затеять драку, следует рекомендация «избивать без особого усердия и без применения твердых и режущих предметов», и, наконец, заключение: «все нами обговорено и утрясено — полнейший баланс». Но именно эта казенная лексика, будничность и деловитость, с какой происходит постыдный сговор, и превращают всю сцену в злую и гневную сатиру на расхитителей общественного и колхозного добра. Легко, без видимых усилий писатель обнажает эгоистическую мелочность и суетность Рогова, столь же бесстрастно воссоздавая не лишенный причудливой фантазии ход его мыслей о грядущем назначении и торопливые приуготовления «самого себя» к новой жизни: «под кроватью Рогов отыскал гантели, потемневшие от ржавчины, начал ими размахивать», потом, вспотевший и багровый, лежал на коврике и старательно делал ногами «ножницы», а чуть позже, «пружиня сильными ногами», уже поднимался на второй этаж, направляясь в давно пустующий вожделенный кабинет. Калашник в романе опытен, умен, знает дело и место свое занимает вроде бы по праву, только вот бритая голова, пышные усы, рубашка, затянутая тонким наборным ремешком, как-то плохо вяжутся с устоявшейся тишиной красиво обставленной городской квартиры, где слышатся звуки скрипки и рояля, шуршат накрахмаленные простыни. Да и в районы области Калашник любит выезжать с удобствами, на «Чайке», «не машина, а походная квартира», рессоры ее услужливо покачивают, клонят в сон Калашника, способного уснуть даже под рассказ об избиении активиста. Сладкая дремота, тепло, покой, обволакивающие Калашника дома и на работе, постепенно начинают восприниматься уже не как слабость милейшего Тараса Лавровича, а как признак душевной лени пробудившегося в нем «тихого бюрократа».

Свободно, уверенно, мастерски владеет С. Бабаевский и приемом «говорящей детали», психологически и эмоционально выверенной, укрупненной до смысла и значения метафоры. Разговаривая с Аничкиной, пожилой и усталой женщиной, престарелым вожаком усть-калитвинской молодежи, требующим срочной замены, Щедров видит, как «плечи ее под пуховой шалью вздрагивали, белая пластмассовая шпилька выбилась из волос, повисла, а потом упала на пол», — так вот и падают из закрученной гнездом косы Аничкиной белые пластмассовые шпильки, немые и неопровержимые свидетели ее возраста, ее горя, ее невольной вины. Глубокие залысины на крепкой голове заворготделом Митрохина, которые «делали его похожим, если не на доктора наук, то на кандидата наверняка», содержат недвусмысленный намек, а папка-работяга, до отказа набитая справками и бумагами на все случаи жизни, не дает усомниться в «канцелярской» принадлежности этого человека. Бывший шкуровец и «возвращенец» Евсейка примечателен маленькими, по-воровски злыми и пугливыми глазками, мелкими приплясывающими шажками, казачьей одежонкой, в которой он выглядит ряженым. Зато пасечник Петро Застрожный, вечный и неутомимый труженик, одет по-домашнему просто и без затей, картуз у него испачкан медом и травой, а «поношенные черевики сухо желтели и, казалось, были тоже слегка смазаны медом». Заметно отросший живот трусливого и жуликоватого Листопада, — «казалось, что под пиджаком прятался либо подсвинок, либо хорошо откормленный индюк», — деталь в своем роде незабываемая, по-гоголевски емкая и разящая.

Воссоздавая обстановку и атмосферу дома супругов Лукьяновых, чью скромность беззастенчиво эксплуатирует Крахмалов, писатель задерживает взгляд на единственной подробности: «вдоль стены тянулась лавка, широкая, из толстой, хорошо оструганной доски» — и так же отчетливо вспомнится она в заставленном мебелью и новинками быта доме механизатора Очеретько, которого председатель почитает уже не за «рядового колхозника», а за «ценнейшего человека», развращая его, в сущности, уступками и поблажками, сделанными в ущерб Лукьяновым. Столь непривычное для Евгения Рогова состояние бесприютности, неприкаянности, охватившее его в кузове грузовика, мчащегося по шоссе под дождем, передано и вовсе скупо: «от борта к борту, громыхая, каталась железная бочка», а Рогов сидел на брезенте и все «плотнее прижимался к кабине, боялся, как бы бочка не придавила ему ноги». Право же, надо быть проницательным художником и зрелым мастером, чтобы оставить своего героя в минуту тяжелого раздумья один на один с пустой громыхающей бочкой и тем самым сказать о бессмысленности всех притязаний этого молодого еще человека, растратившего себя на ничтожную житейскую возню и потерпевшего сокрушительный провал.

Эпизод никогда не случаен, а образ всегда собирателен в многогеройной и неиссякаемой по разнообразию народных и социальных типов и характеров прозе С. Бабаевского. Но, пожалуй, в романе «Современники» эпизод смело и обоснованно укрупнен писателем и поставлен в единый ряд повествования. Сколько раз писал С. Бабаевский о жалобщиках, обивающих пороги иных учреждений, взывая к начальственной совести, напоминая о зле и пагубности равнодушия к человеку. Но вот в романе «Современники» писатель взял да и посадил ранним утром у всех на виду одного только жалобщика при входе в Дом Советов: «Внизу на ступеньках, как раз под балконом, сидит старый человек в поношенном бешмете и в папахе из рыжей клочковатой овчины. Старик по-горски скрестил ноги, обутые в сыромятные самодельные чобуры, горбил спину и плакал, тихо, по-мужски». Старик с желтым черепом, которому «врали беззастенчиво, что Рогова нет», не долго будет горбить спину на ступеньках, когда его позовет Рогов, но уже не забудется, потому что и об обманутом старике жалобщике Щедров жестко и непримиримо будет спорить с Роговым, да и не только с ним, а писатель вместит в этот малый художественный объем всю сложность и глубину наболевшей проблемы.

Психологическая и жанровая заостренность черт всегда была присуща образам, создаваемым С. Бабаевским. Но в романе о современниках писатель несколько иначе распорядился своим незаурядным даром портретиста, когда, подчиняясь стремительному и напряженному ритму повествования, стал воссоздавать внешний облик персонажей исподволь, как бы от случая к случаю, наблюдая за сменой состояний. Будучи рассеян по тексту, вернее вкраплен в него, портрет, может, и утратил былую монолитность, зато приобрел большую экспрессию, а характерные запоминающиеся черты и подробности, отобранные писателем с безусловным знанием и снайперской точностью, соединяясь в фокусе того или иного образа, неизменно придают ему остроту и масштабность.

Суровое самоограничение писателя в романе «Современники», очевидная обновленность его прозы продиктованы смелостью и своеобразием замысла повествования о народе и его руководителях, верностью писателя своему взгляду на жизнь и задачи творчества.

Антон Щедров, как и Сергей Тутаринов, имеет все основания занять более высокий пост, но, в отличие от роговых, думает он не о должности, а о работе, потому и возвращается в родную станицу, напутствуемый словами Румянцева: «Секретарь райкома — это практик, человек живого дела. Он всегда в пути, постоянно с людьми». Эту формулу и осуществляет на деле Щедров и материализует в романе С. Бабаевский. Самый пристальный и неослабевающий интерес коммуниста Щедрова к человеку и его судьбе, должно быть, и определяет все возрастающую роль эпизода в романе, которая выражена прежде всего в равнозначности многих из них, а значит, и в равновеликости таких образов, как секретарь обкома Румянцев с его универсальным жизненным опытом и «повседневной человечностью», и тракторист Огуренков — бесстрашный защитник общественного интереса, увлеченный руководящей партийной работой Анатолий Приходько, и старый коммунист, ветеран колхозного движения, заведующий механическими мастерскими Андрей Павлович Емельянов, сам Щедров и тетя Анюта, сорок лет назад пришедшая в партию «не за должностью», или райкомовский шофер Ванцетти, принимавший Щедрова в комсомол.

С. Бабаевский с равным вниманием и душевным волнением воссоздает в романс все эти образы, подчеркивая меру ответственности каждого перед лицом жизни, проявляя при этом подлинный и естественный гуманизм и демократизм, изначально присущий советскому писателю. Народ для С. Бабаевского — не смутная размытая отвлеченность, а насущная реальность, поэтому он пишет не «вообще» о народе, а всегда о самом народе, о людях разных возрастов и поколений.

Не забыт писателем, опубликовавшим некогда свое первое стихотворение о коллективизации «Борозда», мудрый завет деда Ляшко: «Сила, голубь мой, в людях», который, право же, можно поставить эпиграфом ко всему творчеству писателя.

Воистину в романах С. Бабаевского «белый свет кончается не нами», огромен он и необозрим, а судьба человеческая интересна и значительна прежде всего своей причастностью к тревогам и заботам времени, способностью бороться за чистоту идеалов, забывая о себе, но всегда помня о верности революционному долгу.

Недаром среди героев С. Бабаевского так приметен сухой и жилистый Антон Силыч Колыханов, старый кочубеевец, воин и хлебороб. Щедрова и Антона Силыча, его тезку и духовного отца, объединяет не только память о прошлом, но и настоящее, в котором оба они не живут «как все», а борются за хлеб, за урожай, за счастье, моральное и нравственное здоровье живущего на земле человека.

С. Бабаевский, обращаясь к образу Колыханова, и здесь не боится крайностей и заострений гротеска, исключающих оттенок сладости и умиления. Ведь Колыханов в романе иной раз вызывает насмешку, недоумение, раздражение, своими чудачествами он выводит из равновесия даже Щедрова. Но вот по пути в соседний район, выйдя из машины вместе со Щедровым, Колыханов зашагал по скошенной траве к родинку, где расстегнул ремни, снимая вместе с ними шашку, через голову стянул старенькую гимнастерку, и перед Щедровым обнажились шрамы от сабельных, пулевых и осколочных ран, и было это уже не «просто тело бесстрашного воина, а свидетельство могучего духа русского человека, написанное в годы двух войн и теми же войнами надежно удостоверенное».

Колыханов истово, до слез любит землю и гневно защищает ее от «нерадеев», но есть ведь на белом свете «веселящиеся вожаки», «хлебосолы» и бюрократы, по чьей милости пустует она или скудеет. Колыханов носит в себе кулацкую пулю, дабы «не притуплялось в нем классовое чутье», ибо существует ведь еще убогий и душный мирок сытого мещанина, демагогия воинствующего обывателя. Колыханов убежден, что «всякая собственность — это же смертельный яд», но пробуждается иной раз в тех, кто «обрастает хозяйским жирком», инстинкт стяжателя, заглушающий совесть, затмевающий разум. И так ли уж беспочвенна тревога Колыханова: «богатство, к каковому… идем, не повредит ли нашей идейности?»

Писатель лепит старого кочубеевца Антона Колыханова с гражданской страстью и скрытой нежностью, стремясь выразить диалектическую сложность этого необычного образа, питаемого и чистой мощной струей народного эпоса, заставляя вспомнить о поэтическом бессмертии героев Александра Довженко. Максимализм революционной веры лишь возвышает образ Колыханова над происходящим, включая в сферу основных идейных исканий автора.

Герои С. Бабаевского, как и сам писатель, принадлежат к поколению людей, пробужденных к творчеству и созиданию Октябрьской революцией и возросших вместо с новым обществом — и Тутаринов, и Кондратьев, и Иван Книга — отец, и Антон Щедров, и тетя Голубка, и Румянцев, и ветеран войны и труда Василий Беглов. Писатель неотделим от тех, с кем строил новую жизнь, вместе с ними идет от события к событию, от книги к книге и пишет «историю души человеческой», вбирающей судьбу целого поколения, и сам развивается во времени.

Если в ранних произведениях писатель по-юношески влюблен в новизну революционных перемен, в дилогии о Тутаринове и ого земляках преисполнен торжества и гордости, щедро и вольно выражая радость труда и земного бытия, то в произведениях поздней поры он предстает художником более суровым и зрелым, сосредоточенным на преодолении драматически сложных противоречий общественного бытия. Но всегда осуществляет поиск того героя, что упрямо делает жизнь, стоя на ее быстрине, и неотвратимо вступает в «настающее завтра». Потому произведения писателя и содержат ту меру объективности и основательности анализа, которая позволяет говорить об историзме его творчества.

Позиция писателя-коммуниста Семена Бабаевского остается неизменной — позиция борьбы и жизнеутверждения, активного воздействия на происходящее, свойственная советской литературе, созидающей нового человека, которого, по выражению А. Довженко, мы показываем миру.

Елена Александрова