В марте опытные летчики полка заметно увеличили свои боевые счета, сбив по четыре-шесть самолетов. Блестящими мастерами воздушных поединков с фашистами стали Дмитрий Глинка, Василий Шаренко, Борис Глинка, Николай Кудря, Николай Лавицкий, Дмитрий Шурубов, Павел Берестнев, Дмитрий Коваль, Владимир Канаев. Увеличил свой боевой счет на два самолета и Иван Бельский. Второй сбитый им самолет для него чуть было не оказался последним — опять по собственной вине, которая расценивается в военном деле как недисциплинированность.

А было это так. В районе станции Абинской, где летчики прикрывали наземные войска, на линии фронда начали появляться небольшими группами бомбардировщики. При встрече с нашими истребителями они сразу же беспорядочно сбрасывали бомбы и поспешно уходили в разные стороны. Но это их не спасало: «кобры», разделившись на четверки, а то и парами преследовали бомбардировщиков.

В том бою Бельский был ведомым Петрова. Он атаковал одного «юнкерса», стремившегося уйти на запад, в сторону гор, и сбил его. Другие летчики тоже преследовали противника. Еще Петров добивал своего «юнкерса», как Бельский заметил немного ниже другого, который уходил, прижимаясь к земле. Перевернув свой самолет через крыло, он быстро настиг его и поджег. Сделал это без разрешения ведущего; ведь в воздухе казалось все спокойно, немецких истребителей не было.

Горящий «юнкерс» сел, не выпуская шасси, на фюзеляж, или, как говорят летчики, «на живот». От радости Бельский забыл об опасности, поэтому и не заметил, как в хвост его машине зашло несколько «мессеров». Поскольку это было в стороне от района действий группы, а главное — низко над землей, его никто из летчиков группы не видел и, разумеется, никто не мог прийти на помощь. От первых атак «мессершмиттов» самолет Бельского получил много пробоин, и теперь летчик прилагал все усилия, чтобы выкрутиться из этой истории.

После очередной атаки были изрядно повреждены рули, самолет переставал повиноваться. Иван сожалел о вновь допущенной оплошности! Были бы поблизости друзья, все пришли бы на помощь. Но вот рядом оказалось белесое шапчатое облако. Нырнул Бельский в него и изменил направление полета. Маневр удался.

Когда вынырнул из облака, «мессеры» оказались в стороне. А его самолет уже вошел в следующее. Так и оторвался от противника.

С трудом долетел на свой аэродром — погнутые триммеры элеронов на крыльях переворачивали самолет. Двумя руками едва удавалось ему удерживать машину в горизонтальном полете. Как только приземлился, летчики окружили Бельского. Удивлялись тому, как был изрешечен его самолет и как в таком состоянии удалось дотянуть до аэродрома… Но наибольшее недоумение у всех вызывало то, что никто не заметил, когда и как он оторвался от группы.

Вдруг разговор смолк: летчики заметили приближающегося Дзусова. Бельский доложил о результатах своего участия в бою. Дзусов молча подвел летчика к хвосту самолета и спросил:

— Как называется эта часть самолета?

— Стабилизатор, — ответил Бельский, недоумевая.

— Нет! Как называется вся вместе эта часть самолета?

— Хвост, — тихо ответил тот, не понимая, почему он спрашивает его о таких элементарных вещах.

— Ага, значит, хвост! Значит, противник сидел у тебя на хвосте. Так?

— Так.

— А теперь скажи, что это нарисовано на крыльях самолета?

— Звезды.

— Нет, не звезды, а красные звезды! Вот летишь ты в небе, а наши советские люди, среди них женщины и дети, смотрят на твой самолет, на крыльях у него красные звезды, и думают: «Вот он, наш красный сокол, защитник». А ты, вместо того чтобы сбивать фашистов, подставляешь им хвост своего самолета. Какой же ты после этого истребитель?

Бельский молча слушал справедливые упреки командира. Выходило, что он не просто допустил ошибку, ослабив внимание в воздухе и оторвавшись от группы, а опозорил честь советского летчика.

Собравшись с духом, стараясь сохранить достоинство, Бельский ответил:

— Простите, товарищ командир. Я ведь уже во многих прошлых боях не допускал таких ошибок. Это будет мне памятным уроком, подобного — поверьте! не допущу…

— Ну ладно, посмотрим, — заключил Дзусов.

Это был действительно последний для него урок. Очень наглядный, убедительный. Подобных ошибок Бельский в дальнейшем не допускал.

Однако вскоре он вновь возвратился на аэродром на изрешеченном пулями самолете. Но в этот раз обстоятельства были совсем иными…

Хорошо запомнился тот туманный весенний рассвет: облачность сплошной пеленой затянуло небо, отдельные клочья ее нижней кромки, казалось, задевают крыши домов Краснодара. Как ни всматривайся в небо, нигде не увидишь просвета в облаках.

Дивизионный метеоролог Костя Кузьмин доложил летному составу: высота нижнего края облачности — шестьсот метров. Именно этот элемент погоды интересовал всех. Ведь готовились к необычному заданию — штурмовке немецкого аэродрома возле станицы Варениковской. По данным разведки, туда перебазировалась большая группа истребителей. Стараясь не выдать своего волнения (уж очень опасным было задание!), летчики шутили: Костя Кузьмин «приготовил» погоду по заказу — лучшей и не придумаешь. Действительно, низкая облачность давала летчикам возможность скрытно подойти к аэродрому противника, а в случае нужды — спрятаться в ней.

На выполнение задания вылетела группа из трех звеньев. И тут случилось непредвиденное. Буквально на подходе к Варениковской метеорологическая обстановка предательски изменилась: сплошная пелена облачности внезапно оборвалась, будто кто-то ее обрезал. Впереди., в чистой синеве неба, светило яркое, лучистое солнце.

Что делать? Расчет на использование особенностей погоды для тактического успеха оказался нереальным. Но и не выполнить задания из-за капризов погоды летчики не могли.

Поскольку проигранный на земле в предполетной подготовке вариант действий теперь был неприемлем, ведущий группы Петров отдал приказ:

— Удар по аэродрому наносить с ходу, повторных заходов не, делать! Цели для атак выбирают ведущие звена!

Как только самолеты стали готовиться к переходу в пикирование, зенитки открыли ураганный огонь. Но бьющие с воздуха «кобры» уже нацеливались на ряды стоявших «мессеров». Огненные струи полоснули по аэродрому.

Выходя из пике, летчики начали разворачиваться в сторону своего аэродрома. Тут и случилась беда с самолетом Петрова. Зенитный снаряд угодил прямо в кромку крыла, где прикреплены рули крена — элероны. Сразу же Бельский услышал в наушниках взволнованный голос Петрова:

— Братцы, я сильно подбит… Не могу маневрировать. Нас атакуют! Прикройте!

В это время Бельский заметил, как навстречу им с высоты стремительно несется со снижением большая группа «мессеров». К тому моменту братья Глинки, Лавицкий, Кудря, находившиеся на левом фланге строя, уже были связаны боем. А фашистские истребители, которые нацелились на правый фланг, заходили в атаку. На каждую пару наседали по две-три пары «мессеров», лишая летчиков возможности взаимодействовать между собой. Стало ясно, что помощи им ждать неоткуда и не от кого.

Самолет Петрова начал отставать от группы. Чтобы не дать машине перевернуться, летчик убавил скорость до минимальной. А гитлеровцы между тем парами заходили в атаку, стараясь добить поврежденную машину. Бельский отбивает одну атаку за другой. Как только «мессеры» выходят на дистанцию действительного огня, он весь огонь направляет на них. Мгновение — и они проскакивают мимо медленно летящего самолета Петрова.

Тогда немцы начали действовать по-иному: они тоже убавили скорость: отчего даже стали заметными на их самолетах круги медленно вращающихся винтов, и, выстроившись пеленгом, повисли на хвосте машины Петрова. Атаку первой пары Бельскому удалось отразить. Но пока он развернулся, самолет следующей пары уже открыл огонь по его командиру.

Недалеко впереди — облачность, та самая, на которую возлагали столько надежд, готовясь к вылету. Облачность для летчика — единственная надежда на спасение в трудную минуту. Но как дотянет к ней командир на израненной машине? Бельский подбадривает Петрова по радио, а сам решается на крайность: как только изготовится фашист для стрельбы по Петрову — бросить свой самолет прямо на атакующего «мессера», прикрывая машину командира.

Так и поступил. И вот хорошо слышна летчику четкая барабанная дробь пулеметных попаданий в обшивку самолета, а когда вся машина вздрагивает, то значит в нее угодил снаряд. Бельский мысленно их считает: «Три… четыре…»

Дерзкий маневр летчика психологически действует на противника. Боясь столкновения, он каждый раз резко отворачивает самолет в сторону.

Как только изготовился к атаке следующий «мессер», Бельский вновь повторяет свой маневр, направляя самолет прямо к его носу. Но вдруг его машина вздрогнула, в кабине все завибрировало. Это угодил в в нее восьмой по счету снаряд. Не зная точно последствий попадания, но чувствуя, как сотрясается самолет, он передает по радио командиру:

— Петров, я подбит, больше прикрывать не могу… Бельский переводит свой самолет в набор высоты. Машина продолжает вздрагивать, но рулей слушается хорошо.

В атаку на его самолет изготовилась четверка «мессеров», следующих один за другим с небольшим интервалом в пеленге. Вот-вот тот «мессер», что впереди, ближе к нему, откроет огонь… Чувства подсказывают летчику: надо бы предпринять маневр, чтобы не дать возможности вести гитлеровцу прицельный огонь, но мысль удерживает: еще миг… впереди облачность — единственная надежда на спасение. Увернешься из-под атаки, попадешь затем в кольцо вражеских истребителей. Было бы нормальное состояние — полбеды, но машина подбита, вся содрогается от сильной тряски…

Но вот и облачность. Словно густым туманом окутало все вокруг. Сразу становится легче на душе. Плавным доворотом без крена летчик устанавливает по компасу обратный курс полета к аэродрому и все внимание приковывает к показаниям навигационных приборов, контролирующих режим слепого полета. Это единственное, что он может теперь делать. Во время полета на часы летчик не смотрит, но чувствует: находится на подходе к аэродрому.

Медленно начинает снижение и вскоре вырывается из объятий облачности, прямо перед собой видит аэродром у станицы Поповичевская — сюда они должны возвратиться с задания.

После посадки, пока Бельский вылезал из кабины и расстегивал лямки парашюта, механик самолета Иван Петров осматривал пробоины на самолете.

— Товарищ командир! Одних только пробоин от снарядов семь.

— Должно быть восемь, Иван Алексеевич!

Тот удивленно посмотрел на командира, начал вновь осматривать самолет, но восьмой пробоины не находил. Тут подошел инженер эскадрильи Михайлов:

— Смотри, какой красивый цветок, настоящая лилия!

Подняв глаза, все увидели на лопасти винта, торчащей вертикально вверх, ту самую, восьмую пробоину — большую дыру с расходящимися в стороны краями разрыва, напоминающими лепестки цветка.

Пробоина на винту была причиной той тряски самолета, что заставила Бельского поволноваться. Развороченные края пробоины — эти самые «лепестки» при вращении винта стали причиной своеобразного завывания, которое вначале напугало обслуживающий персонал на аэродроме.

В волнении летчик не заметил подошедшего командира полка и потому не доложил о случившемся. Дзусов уже стоял у хвостового оперения и, очевидно, прикидывал, как его обстреливали «мессеры» с задней полусферы. Когда Бельский подошел к нему, он молча поднял руку, показывая направление, откуда подвергался атакам его самолет. Бельский не успел ответить, это сделал за него Петров:

— Товарищ командир! Он прикрывал меня.

— То есть как это прикрывал?

— На моей машине зенитным огнем повреждены рули управления. Я не мог маневрировать. Он прикрывал меня от атак своей машиной…

— Так вот вы, товарищ Бельский, какой ведомый, настоящий телохранитель! — заметил Дзусов.

Больше об этом случае летчики на фронте никогда не вспоминали. Хотя все участники боя вернулись благополучно, большинство из них привезли на своих самолетах следы бешеного обстрела аэродромных зениток. Результатов же штурмовки аэродрома они не знали, поэтому считали тот боевой вылет неудачным.

* * *

…Весной 1973 года, когда ветераны покрышкинской дивизии съехались на Кубань, чтобы побывать на местах боев, в которых участвовали 30 лет назад, во время торжественного собрания в зале городского Дома офицеров многие из ветеранов выступали с воспоминаниями.

Сидевший в президиуме рядом с Бельским писатель Анатолий Хорунжий обратился к нему:

— Скажи, Бельский, несколько слов. Вспомни какой-нибудь хороший эпизод!

И тогда он решил рассказать именно об этом эпизоде. Хотя хорошим его назвать нельзя, но хорошо было то, что его непосредственные участники спустя тридцать лет могли собраться здесь, в этом зале.

В конце выступления Бельский сказал:

— Командир, возглавлявший в те годы эскадрилью, сейчас среди нас, сидит возле окна… Это полковник Петров.

Михаил Георгиевич поднялся и, как показалось Бельскому, таким же взволнованным голосом, как тогда, в полете, сказал:

— Вот потому, что прикрыл меня собой в бою Иван Ильич, я здесь и присутствую…

Ничего больше он произнести не успел. Не то помешало ему волнение, не то просто не дали ему говорить дружно вспыхнувшие аплодисменты.

К этому можно лишь добавить: ни в том бою и других подобных, ни теперь, спустя много лет, летчики, принимавшие участие в подобных ситуациях, спасая своих командиров или боевых друзей, не считали, что они совершают героические поступки. Вся история Великой Отечественной войны убедительно свидетельствует о том, что так поступали тысячи и тысячи советских людей. Именно так: «Сам погибай, а товарища выручай!» Иначе не мог поступить и летчик Бельский.