Если ничего не будешь делать со своей жизнью, то жизнь будет делать тебя

После ужина я решил обследовать территорию. Интересовала возможность побега отсюда. Кто знает, сколько здесь меня будут держать. Может вместо недельки — другой продлят мое пребывание здесь на неопределенный срок. Но я предпочитал определенность в жизни.

Первым делом лениво прогулялся по палате. Как бы, между прочим, подошел к окну, прикоснулся пальцем к решетке. Пришел к выводу — решетка сделана на совесть. Сквозь неё, мог бы «просочится» только терминатор самой последней модели. Кроме того, отметил, что за сумасшедшими наблюдали глаза нескольких видеокамер, установленных под потолком. Прямиком из палаты побег был невозможен.

Под предлогом похода в сортир, вышел в коридор. В конце коридора — железная дверь. Возле двери на страже здоровенный санитар со смирительной рубашкой на изготовке.

Дверь в сортир сразу направо. Он также был повсеместно напичкан видеокамерами. Их не было разве что в унитазах. Но побег через унитаз не входил в мои планы.

Демонстративно перед камерой справил малую нужду и вернулся в палату.

— Всем на выход, на вечернюю зарядку! — раздался призывный вопль.

Сумасшедшие зашевелились и потянулись к двери.

— Быстрее! Пошли! Пошли! — подгоняли их санитары.

Я влился в общий поток.

Прошел пять железных дверей.

Открытое вечернее небо. Большой двор. Высокий бетонный забор по периметру. За ним — стена густых деревьев. На заборе красный плакат с надписью «Сумасшествие — не приговор». Колючая проволока. Вышки. На них санитары. Видеокамеры.

Как на лагерной зоне.

— Строиться! Строиться! — послышались команды.

Санитары сбили сумасшедших в толпу посреди двора.

— Добрый вечер, товарищи! — раздался громкий зычный голос, усиленный мощными динамиками. — Начинаем урок вечерней оздоровительной гимнастики. Встаньте прямо! Ноги вместе! Руки по швам! Вдох! Руки вверх! Выдох! Руки вниз! Вдох!

Сумасшедшие запыхтели, старательно выполняя команды.

С вышек ударили лучи света, сойдясь в перекрестие над толпой, и в воздухе проявились пейзажи просторных полей с перелесками, полноводной рекой и белыми облаками на синем небе.

«Голограмма», — догадался я.

— Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла…, — нежно запел женский голос.

Панорама сменилась березовым лесом. Там среди деревьев закружил хоровод девушек в кокошниках и длинных красочных платьях.

— Образ родины в наших сердцах! — ворвался в песню голос за кадром.

— Некому березу заломати, некому кудряву заломати…

— Товарищи! — воскликнул голос. — Вперед, ускоренными темпами на пути к обретению разума! Руки согнуть! Бег на месте! Все бежим на месте!

Сумасшедшие активно заработали ногами. Тем временем над толпой проявился объемный образ Ленина. Ильич был как живой в ореоле света. Он строго и назидательно взирал сверху.

— Наш великий вождь и учитель верит в вас! Он всегда с вами! — продолжил вещать голос. — Его разум — ваш разум! Его гений — ваш гений!

— Эээх, дубинушка ухнем! Эх зеленая саама пойдет! — завопил кто-то за моей спиной. — Аааааа. Бляяяя!

Оглянулся. Двое санитаров уже успели набросить смирительную рубашку на возмутителя порядка, запихали ему в рот кляп и поволокли.

А занятия продолжались.

— Присели! Встали! Присели! — командовал голос. — Товарищи! Дружными рядами к полному просветлению и оздоровлению!

Объемные картины над толпой плавно сменялись одна на другую. Над нами летели самолеты, шли по полю уборочные комбайны, плыли корабли в океане.

Играла торжественная музыка.

— Наклоны в стороны! Раз! Два! Раз!

В воздухе заколыхались полупрозрачные пейзажи каких-то городов, новостроек, счастливых и радостных лиц.

— Хлопки рук над головой в прыжке! Раз! Два! Три! Хорошо!

Зазвучал симфонический оркестр, и над умалишенными поплыли балерины из «Лебединого озера».

— Красота спасет мир! Под руководством Партии и Правительства обретем духовную и физическую красоту!

Балерины кружились в танце.

— На месте стоять! Раз, два! Восстанавливаем дыхание. Вдох! Выдох! Вдох!

Музыка затихла. Балерины растворились.

— Товарищи! Вечерняя зарядка закончена! Скорейшего вам выздоровления и возвращения на трудовой путь строителя коммунизма! Приятных вам снов, товарищи!

— В палату марш! Быстро! Быстро! — Засуетились санитары, подгоняя сумасшедших, как собаки отару овец.

* * *

Не спалось. Лежал на кровати, отрешенно уставившись в потолок. На соседней койке мирно сопел во сне Роман. После вечерней зарядки санитар профессионально выполнил успокоительный укол ему в задницу, тем самым избавив меня от выслушивания дальнейшего бреда сумасшедшего. Но надолго ли?

Мне были предложены какие-то таблетки. Сделал вид, что кладу их в рот и даже глотаю, запивая водой из стакана. Как только санитар отошел, тут же выплюнул их.

За окнами густела темнота. В палате-казарме жизнь к ночи потихоньку успокаивалась. Все реже слышались дикие выкрики, песнопения, чтение стихов и прочие проявления нездорового ума. Мой сосед-богоискатель тоже постепенно угомонился, перестав творить молитвы с призывами господними. Я же лежал обуреваемый мыслями.

Вот же чертовщина какая! Жизнь, вроде, улыбалась. И вдруг… на тебе! Ни с того, ни с сего такой совершенно нелепый, можно сказать, фантастический поворот событий.

Вопрос — что делать и как быть, не давал покоя. Может, все же попытаться сбежать? Пробраться на танковый завод, попробовать вскрыть дверь и вернуться обратно? Но охрана и здесь и на заводе крепкая. Да и вернусь ли я туда куда хочу? Вряд ли. Тем более я совершенно не знаком с самим механизмом переброски. Потому не стоит и пробовать.

Мысли одна хуже другой клубком змей извивались в моей голове. В попытке успокоится, невольно схватился ладонями за виски. С ума сойти! Аж, волком хотелось завыть.

«Тихо, Валера, тихо! — мысленно сказал я сам себе. — Бежать пока никуда не надо. Здесь в СССР тоже можно хорошо устроиться. В социалистическом обществе нет безработицы, и потому у каждого человека есть уверенность в завтрашнем дне. Не вечно же меня держать будут в этих застенках. К примеру, имитирую я собственное оздоровление, и в конце концов меня выпустят. А, может, и документы местные справят. Ты ж не буйный, Валера. Надо срочно выздоравливать. Для начала напрочьотринуть разговоры о параллельных мирах. Стать примерным сумасшедшим и как всегда радоваться жизни. Радость жизни это всепобеждающая сила. Тебя выпустят, Валера, и ты найдешь здесь себе применение. Ты же талантлив, а талант всегда пробьет себе дорогу в любых параллельных мирах. Все будет хорошо».

Приняв решение, я моментально успокоился. Пора спать и видеть хорошие сны. Вскоре веки мои отяжелели. Как уснул, не помню.

И приснился мне неприятный сон. Вроде, как сидит за широким столом в большом кабинете сам товарищ Сталин, а я стою перед ним, подобно школьнику перед завучем. Кроме Сталина за столом еще с десяток каких-то людей. Присмотрелся — узнал среди них только Лаврентия Берию и Никиту Хрущева.

— Итак, гражданин Назаров из капиталистической России, что вы можете сказать по поводу своего участия в сознательном уничтожении СССР? — задает мне вопрос Сталин, раскуривая трубку.

— Я? Я ничего не могу сказать, — немедленно отвечаю. — В то время был еще маленький. Мне было… Пять лет мне было! Вот!

— Пять лет, — Сталин усмехнулся. — Не надо сваливать на возраст свою преступную бездеятельность.

— Преступную бездеятельность? Но разве малые дети могут быть преступно бездеятельными?

— Помолчите, гражданин Назаров! Пусть товарищи по партии скажут. Товарищ Берия. Вам слово.

Берия подскочил, как ужаленный.

— Товарищ Сталин! Из достоверных источников стало известно, что гражданин Назаров уже в четырехлетнем возрасте напевал разлагающие социалистический образ мышления песни так называемых вокально-инструментальных групп, таких как «Кино», «Наутилус-Помпилиус», «Алиса» и «ДДТ». Кроме того он уже в этом возрасте предпочитал иностранную жвачку ирискам «Кис-Кис», предавался беспробудному потреблению капиталистической суспензии под названием «Кока-Кола», пренебрегая тем самым истинно социалистическим напитком «Буратино» и усиленно сосал «Чупа-чупс» вместо русских леденцов «Петушок на палочке». Таким образом, он уже в то время проявлял полное отсутствие патриотических чувств, неуважение к социалистическому образу жизни, историческим ценностям своей Родины, наследию отцов и дедов. Он виновен.

Берия сел.

— Откуда вы знаете! — выкрикнул я. — Вас в то время уже не было! Вас расстреляли!

— Меня? — Берия снисходительно ухмыльнулся. — Меня не могут расстрелять. Я всегда и везде живой. Я всегда с каждым и в каждом из вас. А вот ты, гражданин Назаров будешь расстрелян.

— А что нам скажет товарищ Хрущев? — обратился Сталин к Никите Сергеевичу, попыхивая трубкой.

— Мне нечего добавить к словам товарища Берии, — заявил Хрущев, став по стойке смирно. — Хочу только обратить ваше внимание, товарищ Сталин, что гражданин Назаров ничуть не раскаивается в содеянном. При этом не признает свою вину, что является отягчающим обстоятельством. Он вдвойне виновен.

— Да, что ты несешь! — возмутился я. — Это я-то виновен? Ты же сам предашь своего вождя! Ты же сам обгадишь нашу историю! Из-за тебя и начнется весь развал! Ты кукурузник! Крым отдал! Страну в голод загнал!

— Бред, — пожал плечами Хрущев.

— Кто еще желает высказаться? — спросил Сталин, загасив трубку.

Гробовая тишина в ответ.

— Очень хорошо. Итак, мы решили признать гражданина Назарова изменником Родины и расстрелять. Приговор привести в исполнение немедленно. Товарищ Берия. Прошу.

Берия вновь подскочил, и я увидел в его руке направленный на меня пистолет.

— Нет! — завопил я. — А где мое последнее слово! Товарищ Сталин! Они все предадут вас! Они все враги народа!

— Заткнись, гад! — процедил сквозь зубы Берия и блеснул очками. — Получай!

Пламя из дула. Разрывающий голову удар. Проснулся в холодном поту. Черт!

За окном светало. Наступало утро.

— Приснится же, — пробормотал я, озираясь по сторонам. В палате царил покой. Сумасшедшие спали.

Тишину нарушил громкий топот со стороны двери. В палату вошли несколько рослых людей в военной форме. За ними семенил Феликс Эдуардович в сопровождении двух санитаров.

— Подъем! Все подъем! Быстро! — завопил один из них.

Сумасшедшие заворочались. Кто-то протяжно завыл.

— Вот она кара небесная во второе пришествие! Ибо сатана не дремлет! — заорал набожный юродивый. — Армагеддон настал!

— Товарищи сумасшедшие! — зычно воззвал один из людей в форме с погонами майора. — Приказываю всем, построиться в шеренгу перед койками. Быстро! Время построения — одна минута. Время пошло!

— Вставайте! Вставайте! Быстро! Скоты! — завопили санитары и забегали меж коек, пинками и тычками поднимая психов. — Вставайте! Стройтесь, как есть! В трусах!

Я не стал дожидаться пинка, вскочил и послушно застыл перед своей кроватью. Справа от меня пристроился Роман, а слева, тупо бормоча, что-то про бога выпрямился столбом юродивый.

Прошла не одна минута, прежде чем санитарам удалось выполнить приказ майора и создать из психов некое подобие шеренги. Вид всей этой картины был карикатурно отвратителен и напоминал собою некий винегрет из полотен испанского художника Франсиско Гойи со своими чудовищно-гротескными персонажами из разномастных пародий на человеческие облики. Сумасшедшие топтались на месте. Некоторые тупо озирались по сторонам, иные же расплывались в идиотских улыбках, другие сумрачно набычились.

— Рааавняйсь! Смииирно! Вольно! — зычно скомандовал майор.

— Ура! — заорал кто-то из нестройных рядов. Майор сделал вид, что не услышал восторженного возгласа.

— Я майор Хромченков — начальник второго отдела Центрального районного военкомата, — представился он. — Завершается весенняя призывная кампания в доблестные и непобедимые советские вооруженные силы. Практически все новобранцы поступают в нашу великую армию с искренним желанием служить и стойко переносить тяготы военной службы. Практически все. Да.

— Слава КПСС! — послышался истошный вопль. — Да здравствует Марксизм-Ленинизм!

Из шеренги выбежал маленький тощий мужичонка.

— По врагам огонь! — завопил он. — Гранаты к бою!

Санитары, будучи начеку, тут же подскочили к нему, профессионально заломили за спину руки и поволокли за дверь.

— Смииирно! — вновь заорал майор, побагровев толстой мордой. — Товарищи сумасшедшие! Ставлю вас в известность, что практически все новобранцы желают нести службу повсеместно. Но, в наше социалистическое время, когда еще не добит змей мирового империализма, еще встречаются несознательные подонки, которые сознательно не желают отдаваться армейской службе. Они скрываются везде, где могут. Но у меня глаз наметан и зорок, и я выявляю таких мерзавцев на земле в небесах и на море. Уверен, уклонисты засели и среди вас, настоящих больных на голову. Посему предлагаю им добровольно сдаться, признаться в симуляции умственного помешательства с изъявлением своего желания отдать свой долг Партии и народу. Итак, кто желает служить?

— Я! Я желаю! Дайте мне двустволку! Я убью президента Соединенных Штатов! — раздались откуда-то из угла палаты хриплые выкрики, схожие с лаем собаки.

Майор поморщился, махнул рукой и медленно пошел вдоль шеренги психов, внимательно всматриваясь в их физиономии. В палате зависла мертвая тишина, нарушаемая лишь мерным звуком его шагов. Шаг за шагом, и майор поравнялся с юродивым. Здесь он и остановился.

— Имя, фамилия? — спросил он у юродивого.

— В превеликой благостии пребываю! — истошно заголосил юродивый. — Ибо отходя по нужде крупной увидел я ангела небесного во сребре-свете озаренного, и оный длань свою распростер над водами и землями, поведав, что грядет господь, и возрадуются страждущие! Но не токмо…

Ощутимый тычок кулаком под дых заставил юродивого мгновенно заткнуться.

— Его зовут Анатолий по фамилии Кожура, но он выдает себя за преподобного Сержа Николаева-Ачинского, — пояснил подошедший ближе к майору Феликс Эдуардович. — У больного имеет место навязчивый бред, галлюциногенные состояния, скрытые и отчетливо проявленные комплексы. Шизофрения в ярко выраженной степени. Скорее всего, это последствия родовой травмы головного мозга…

— Головного мозга, говорите? — перебил врача майор. — Мозг это не жизненно важный орган. Отсутствие головного мозга не входит в перечень заболеваний, препятствующих несению воинской службы. У этого кабана нет мозга! А зачем он ему? У него бицепс есть! Косишь, да? От армии решил закосить? А кто будет Родину защищать? Кто?

— Зоофилия есмь грех, — забормотал юродивый. — Даже ежели кто-либо из вас есмь зоофил — прелюбодей — скотоложник и с лошадью или же со козою да быком совокупление имел множественное, то господь простит сие при покаянии искреннем. Но для сего надобно на исповедь сходить во храм, или же поведать прилюдно о грехах сиих, а опосля молиться денно и нощно, дабы диавола из себя изгнать, ибо оный сатана вновь возвратит вас на грех искушения и соития со скотом.

— Складно чешешь! Политруком будешь! — ухмыльнулся майор. — Мы тебя быстро вылечим от соития со скотом! Бога и дьявола нет! Наши вожди Ленин и Сталин воистину и во веки веков! Аминь! А ты что тут делаешь?

Вопрос был обращен ко мне.

— Не знаю, — я тупо пожал плечами. — Вот доставили.

— Его доставили из режимной зоны, — пояснил Феликс Эдуардович. — Имел место быть бред. Частичная амнезия. Утверждает, что прибыл к нам из параллельного мира.

— Параллельного мира? — майор выпучил на меня рыбьи глаза водосточного цвета. — Не врешь?

Я промолчал.

— Язык прикусил, конспиратор, — ухмыльнулся майор. — Ничего. Пара марш бросков с полной выкладкой и ты забудешь обо всех параллельных мирах.

— Вы его тоже хотите забрать? — спросил Феликс Эдуардович. — Но должен предупредить, что он не имеет каких-либо настоящих документов. При нем была только ксива странного образца. Витя, принеси его эту ксиву. Там у меня на столе она.

Один из санитаров ринулся в коридор и вскоре принес мой паспорт. Майор его лениво перелистал, после чего в упор глянул на меня.

— Итак, кто ты там на самом деле мне неинтересно знать. Вижу, что здоровенный бугай и симулянт. А в военный билет так и запишем данные вот с этой херни, — он помахал перед моим носом паспортом. — Поздравляю. Будешь исполнять почетную обязанность воина СССР.

— Мне уже двадцать восемь. Я вышел из призывного возраста. И я уже служил! — возразил я.

— Рано обрадовался. Призывной возраст в стране советов до тридцати лет. Еще послужишь, — махнул рукой майор и шагнул к моему соседу Роману.

— Ты кто тут? — спросил он.

— Я принц с далекой планеты Оум, — гордо произнес Роман. — Не трогайте меня. Иначе мои воины будут мстить.

— Твои воины? Будут мстить? — майор испуганно отшатнулся. — Кошмар! Я аж обделался со страха! А сам не хочешь стать воином и наводить ужас на врагов?

— Я был великим воином, — спокойно ответил Роман. — Но меня лишили моего истинного могучего тела и направили на вашу планету.

— Самые великие воины это бойцы армии СССР. Из тебя сделают величайшего воина всех времен и народов, — майор раскатисто захохотал и направился далее вдоль шеренги психов. Пройдя ее до конца, он вернулся к нам.

— Этих троих симулянтов я забираю, — решительно заявил он.

— Господи! — возопил юродивый. — Токмо тебе ведомо воистину, кто идиот полный, а кто к просветлению идет, кто во грехе, как в навозе по уши погряз, а кто под живительной водой веры истинной омовение вершит. Господи вразуми…

Тяжелый удар под дых заставил юродивого согнуться пополам. Майор удовлетворенно потер ладонью правый кулак.

— Призывник Кожура, еще хоть одно слово про господа, и я буду просветлять тебя ногами, — грозно заявил он. — Ты меня понял?

— Ыыыы, дааа, — тяжело взвыл юродивый, с трудом распрямляясь.

— Должен предупредить всех троих. Попытаетесь сбежать, вас поймают. А за побег и уклонение от службы до пяти лет зоны. Вопросы есть?

Мы молчали.

— Вопросов нет. А теперь одеться и на выход бегом марш. Время пошло.