Лишь только двадцать девятый скорый прибыл на станцию Сиволдайск, Фрэнк Уайт Джуниор вновь сделался насторожен. Замкнутое пространство купе, безопасное и обжитое, больше не служило укрытием – он вышел в чужой город, где с укрытиями было плохо. Здесь могли таиться любые опасности, он еще раз напомнил себе о дикости этих мест. Не зря быть может и сосед, старший эксперт Самохвалов, казавшийся вчера столь жизнелюбивым, сегодня утром был неразговорчив и хмур – все поглядывал в окно на сады нищего пригорода, занесенного пылью, и лишь однажды обратился к Фрэнку с вопросом о гостинице, в которой тот собирается остановиться. Услышав название «Паллада», сосед одобрительно кивнул, а Фрэнк подумал было, не сболтнул ли он лишнего, но тут же успокоился и даже посмеялся над собой слегка – нельзя же, в самом деле, подозревать каждого и всех.

На вокзальной площади, у памятника Дзержинскому, обращенному к приезжим тощей задницей в бронзовых галифе, он проверил привычным жестом пояс с деньгами, потом взял такси и поехал по улице Московской, ухмыльнувшись немудреному напоминанию о только что оставленной им столице, обворожительной путане Ольге и нескольких счастливых, безмятежных днях. Город поразил его поначалу – он не был похож на Москву, которую Фрэнк принимал за уменьшенную копию всей России, и вообще не походил ни на что, являя собой очень странную форму – по крайней мере, на его заокеанский взгляд. Он сразу вспомнил вдруг Гоголя и даже сказал себе: – «Ну да!» – почувствовав очень остро, что вот она перед ним, настоящая городская провинция, еще более карикатурная, чем та, из известной книги. Тут мясная лавка, за ней еще лавка, поплоше, потом почта, сапожная мастерская, трактир с подслеповатыми окнами. Вот в этом доме дают балы и закатывают пиры для всего уезда. А тут, где грязь у колонки, не иначе, стоят извозчики и ждут седоков, поплевывая и лузгая подсолнечное семя…

Он отметил замызганность зданий и ужасное состояние дорожного полотна и ощутил обиду за город, до которого ему не должно было быть дела. Тут еще и машина подпрыгнула, попав куда-то колесом, водитель витиевато выругался и, оглянувшись, пробормотал извинение.

«Плохой асфальт, – сказал ему Фрэнк, демонстрируя солидарность. – Власти, наверное, совсем не следят».

«Власти? – удивленно переспросил тот, чуть приглушив музыку – мутный, хриплый шансон. – Да что Вы, какие сейчас власти. Ну, Вы-то видно, что не здешний…»

Фрэнк лишь пожал плечами, засмотревшись на странный дом с дородной нимфой, вылепленной на фасаде. Вскоре улица привела к набережной, в которой уже не было ничего от Гоголя, а гостиница оказалась и вовсе современным зданием с яркой вывеской казино. У регистрационной стойки стоял мужчина и спорил с администратором по поводу номера и кондиционера в нем, как понял Фрэнк, слушавший краем уха. Уайтом тут же занялась молоденькая практикантка, а администратор увещевала мужчину, выражавшего уже сильное нетерпение и ни в какую не желавшего отступать. Это был Николай Крамской – раздраженный похмельем и тряской в душной машине. Они с Фрэнком мельком глянули друг на друга и равнодушно отвернулись.

«А Вы люкс возьмите, – говорила Николаю женщина-администратор с прической перманент. – Вон у товарища тоже люкс, очень даже хороший, и кондиционер там есть».

«Давайте, – вздохнул Крамской, – если уж у товарища. Товарища по партии… Извините, – сказал он Уайту, – я шучу».

«Зря Вы так, – обиделась администратор за Фрэнка. – У нас приличный отель, никто не жалуется, хоть и из Москвы. Товарищ, кстати, тоже из Москвы, – добавила она, заглянув практикантке через плечо. – И ничего, оформляется спокойно и не шутит!»

Николай и Фрэнк одновременно откашлялись, подавляя смешок и вновь посмотрели друг на друга, уже с некоторым взаимопониманием. Затем Крамскому вручили ключ, и он зашагал к лифту, а Уайт Джуниор прождал еще с четверть часа, пока зардевшаяся практикантка, очень худая, с длинным узким лицом, получала от начальницы нагоняй за ошибки, имевшие отношение вовсе и не к нему.

Наконец, с этим было покончено, Фрэнк поднялся в номер и с облегчением вздохнул. Вопрос ночлега был решен – причем, вполне эффективно. Он замурлыкал какую-то мелодию, бегло прошелся по двухкомнатному люксу, заглянул в микроскопическую ванную с мутным зеркалом, а потом, удовлетворенный осмотром, вышел на балкон, с которого, как и обещалось, открывался вид на великую русскую реку. Река действительно оказалась впечатляюще-широкой, но никакого душевного трепета Фрэнк Уайт не ощутил. Он, однако, постоял несколько минут, словно отдавая визит вежливости, а потом спохватился и сказал себе: к делу, к делу.

Действовать нужно было без суеты, но и не теряя времени понапрасну. Фрэнк распаковал вещи и аккуратно их разложил, после чего подчеркнуто-деловито проверил деньги, документы и ксерокопию плана. Все оказалось на месте, что, конечно же, было хорошим знаком. Он удовлетворенно кивнул, вновь надел пояс и джинсовку, тщательно запер дверь и спустился вниз.

Ему предстояло ознакомление с местностью, для чего следовало разжиться топографическими материалами. Неподалеку от гостиницы он обнаружил газетный киоск, небрежно осмотрел витрину и спросил, подлаживаясь под туриста, продается ли тут карта города – желательно с названиями всех улиц. Карта нашлась, но предлагалась она лишь в комплекте с путеводителем в глянце – за совершенно непомерные деньги. Уайт поохал для вида, вполне натурально изображая прижимистость, но миловидная продавщица не выразила сочувствия, и он счел за лучшее не перебарщивать с притворством, совершив сделку к внутреннему своему ликованию. Еще одно препятствие было преодолено. Фрэнк схватил пакет с покупкой, огляделся по сторонам и поспешил назад в отель, лишь мельком отметив мгновенный сладкий укол – молодая газетчица напомнила ему черноволосую Ольгу.

В целом, пока все складывалось как нельзя лучше. Несмотря на чужеродность обстановки, действия его были осмысленны и подчинены единому плану. Уайт Джуниор снова поднялся в номер, запер дверь двойным поворотом ключа, разложил карту на кровати и принялся искать Троицкий собор, который, как сказал ему Нильва, был давно заброшен и прихожанами, и властями, а располагался где-то на отшибе, у края оврага, служившего, скорее всего, местом городской свалки. Собор нашелся, не без помощи путеводителя, пришедшегося весьма кстати, но оказался, к удивлению Фрэнка, совсем даже не на отшибе, а в городской черте, прямо-таки рядом с гостиницей, где трудно было себе представить и свалку, и даже просто овраг.

Он перепроверил себя два раза, но ошибки быть не могло. В этом виделась какая-то нестыковка, но Фрэнк решил не спешить с сомнениями и даже, по мере сил, избегать их вовсе, дабы не спугнуть победительный настрой. К тому же, путеводитель черным по белому сообщал о примыкающей к собору часовне, выстроенной незадолго до пугачевского бунта, и это полностью совпадало с данными драгоценной ксерокопии, уже измятой немного и приобретшей от этого еще более правдоподобный вид. Именно от часовни следовало отмерять шаги до искомого места захоронения, так что Фрэнк взял специально припасенный фломастер и поставил на карте жирную точку. «Точка отсчета», – глубокомысленно пробормотал он, вспомнив уроки математики, чертежи на миллиметровке и координатные оси.

Оставалось разобраться с частями света. К этому он тоже отнесся серьезно и даже вышел на балкон, чтобы, сверившись по солнцу, убедиться, что карта не врет. Солнце стояло уже высоко, река рябила бесчисленными бликами. Фрэнк невольно залюбовался пейзажем, расправив плечи, выпрямив спину и зорко глядя вдаль, как полководец перед решительной битвой, а потом вернулся в номер, удовлетворенно вздохнув. Все прикидки указывали на одно и то же место – примерно в середину квадрата, обозначенного на карте зеленым. Нильва говорил о пустыре – наверное это и есть пустырь. Странно, конечно, быть ему в оживленной городской части, но здесь, в провинции, может случиться всякое… Френк достал из мини-бара бутылку минеральной воды и задумчиво сделал несколько глотков. Домашняя подготовка была завершена, начинался главный, «полевой» этап.

Это, понимал Уайт Джуниор, были уже не шутки. Непосредственный контакт с местом сокрытия сокровищ мог оказаться весьма опасен. Пространство гостиничного номера будто наполнилось электричеством, Фрэнк ощущал, как все его тело вибрирует в потоке частиц. Он обошел обе комнаты, с сожалением отметил, что в номере нет сейфа, потом прикинул возможные за и против и решил взять все ценности с собой. Застегнув инкассаторский пояс, он зашел в ванную и глянул в зеркало, смазывающее черты. Что-то все же оно отражало, и отражение удовлетворило Уайта: лицо его было бледным, чуть опухшим, но решительным и, хотелось думать, бесстрашным.

Вернувшись в спальню, Фрэнк еще раз проговорил про себя названия близлежащих улиц – для лучшей ориентировки, хоть собор и был совсем рядом. В последний раз сверившись с картой, он сложил ее и сунул в карман – на самый крайний случай, «работать» на местности предстояло по памяти, чтобы не привлекать внимания. Затем он проверил паспорт и ключи, постоял пару минут у окна, глядя вниз, на суету у пристани речного вокзала, и, твердо сжав губы, вышел из номера прочь.

Троицкий собор Фрэнк Уайт нашел легко – золотой купол был хорошо виден с набережной. Собор занимал немалую территорию, обнесенную железной оградой и, вопреки мнению Нильвы, отнюдь не выглядел заброшенно-бесхозным. Чувствуя себя лазутчиком враждебной страны и будто слыша, как под одеждой гулко колотится сердце, Фрэнк обошел его кругом, чтобы примериться к обстановке. Одна вещь не понравилась ему сразу: на территории велись земляные работы, причем, в дополнение к полудюжине людей с лопатами, в грунт вгрызался экскаватор, выпуская клубы дыма и утюжа гусеницами чахлый газон. Конкуренты, – кольнула тревожная мысль, и тут же в голове закрутились картины измены, предательства, двойной игры со стороны партнера, в честность которого почему-то верилось все меньше. Или, быть может, кто-то еще добрался до древних тайн заодно с ними? Удивительно, как они успели раньше него, но и он тоже хорош – потратил неделю совершенно зря…

Фрэнк Уайт решительно развернулся и пошел обратно, к воротам главного входа. «Ничего, мы еще посмотрим, – бормотал он сердито. – У них, наверное, нет точной схемы, то-то они роют так масштабно. Мы еще потягаемся, кто кого!»

Войдя в калитку, он кинул несколько монет инвалиду-попрошайке – чтобы задобрить удачу – и сразу увидел двери часовни, как и было обещано путеводителем. Полезная оказалась книжонка, не зря мне ее навязали, – мельком подумал Фрэнк. – Хоть и тоже странно: их будто делают специально для тех, кто ищет клады… Впрочем, сейчас было не до отвлеченных мыслей. У тяжелых дверей, обитых железом, он остановился и повернулся лицом к знакомой уже улице Московской.

План этой части города, который он старательно запоминал в гостиничном номере, послушно всплыл перед глазами. «Так, все понятно, – шептал он сам себе, – это юго-запад, а экскаватор где? А вон где, в точности за спиной, значит – на северо-востоке от часовни. Так-то все и разъяснилось: мне ведь нужен почти чистый запад, лишь несколько градусов к югу – а эти, с лопатами, никакие не конкуренты. Просто так здесь роют, без тайного смысла, а если со смыслом, то тогда они простофили, больше ничего!»

Ну вот – зря он их боялся. Фрэнк перевел дух и, приняв по возможности беспечный вид, еще раз покрутил головой. Ему нужен запад – почти запад, почти. В точности вон та выгнутая планка в ограде… Медлить не стоило – инвалид у главных ворот и так уже посматривал с неприятным интересом. Уайт Джуниор развернулся в нужную сторону и не спеша, будто прогуливаясь, пошел к ограждению, отсчитывая шаги, длина которых давно уже была им вычислена, усреднена и приведена в соответствие с метрикой пугачевской схемы.

Дойдя до ограды и выбрав для себя ориентир на тротуаре за ней, он все так же неторопливо вернулся к часовне, задрал голову, будто осматривая остроконечную верхушку, потом лениво зевнул напоказ и направился к выходу с территории. Инвалид глядел, не отрываясь, и это несколько смущало, а когда Фрэнк поравнялся с ним, сказал довольно-таки нагло: – «Уходите уже, господин геодезист? Подайте на здоровье за ради Христа».

Как бы милицию не позвал, – подумал Фрэнк Уайт. Руки его вспотели, он, лихорадочно порывшись в кармане, сунул в засаленный картуз сторублевую купюру, услышал хриплый смешок и, не поднимая глаз, поспешил прочь. «Ничего, ничего, – успокаивал он себя. – И этот не конкурент, все только чудится, чудится!»

На тротуаре у ограды, где продолжался невидимый пунктир, было все так же – грязно и пусто. Фрэнк повернулся к ограде спиной и побрел на запад, механически считая шаги. Сердце его упало и трепыхалось под диафрагмой, глаза заливал холодный пот, он видел уже, что приближается катастрофа, но пока еще не хотел в это верить. Пунктир вел не в укромный угол, не к пустырю с осколками стекла и обрывками старых газет. Прямо перед ним возвышалось пятиэтажное красно-белое здание, глядящее неприступно-официально. Как заведенный автомат, Фрэнк перешел улицу, поднялся по ступенькам пологой лестницы и уткнулся в парадные двери.

«Управление приволжской железной дороги» – красовалось над ними. До предполагаемой точки захоронения оставалось двенадцать шагов. Было ясно, что копать нужно внутри здания. Было также ясно, что это невыполнимо, и затея провалена бесповоротно и навсегда. У Фрэнка закружилась голова, он сел прямо на ступеньки и закрыл лицо руками.

Редкие прохожие посматривали на него в недоумении, но он не замечал никого вокруг. В голове его теснились дикие, несуразные мысли. Ему казалось, что он угодил в эпицентр интриги, чьего-то коварнейшего комплота. Что какие-то силы, чуждые рациональному духу, ополчились на него, Фрэнка Уайта, на его удачу и заодно – на удачу русских математиков, остающихся теперь ни с чем, хоть, признаться, о математиках он подумал в последнюю очередь. Потом идея интриги отпала, как параноидальная чересчур, и весь его гнев обрушился на администрацию Приволжской железной дороги, очевидно, нашедшую клад раньше него и, не иначе, отгрохавшую пять этажей на эти самые деньги. Он почти уже решил прорваться внутрь, найти директора или другое ответственное лицо и потребовать свою долю, предъявив ксерокопию как свидетельство, что и он имеет на сокровища ничуть не меньшие права. Но, по счастью, разумное начало быстро взяло свое в его здоровом американском сознании. Безумие пошло на убыль, и к Фрэнку Уайту вернулась способность соображать здраво – по крайней мере настолько, чтобы предположить, что никакого клада здесь не находили, а здание построено совсем на другие средства.

Он машинально проверил пояс с паспортом и деньгами. Все было на месте – по крайней мере, мир не перевернулся насовсем, а лишь допустил резкий крен в неудобную для него сторону. Фрэнк достал карту, разложил ее на коленях и еще раз проверил азимуты и ориентиры. Ошибиться он не мог, тем более, что со ступенек прекрасно были видны и часовня, и улица Московская, и даже набережная, хоть от набережной ему не было никакого прока. Он шевелил губами, водя по карте указательным пальцем: вот собор и «точка отсчета», вот юго-запад, запад, юг. Там дальше – Волга, которая тоже не даст соврать… Нет, никакой ошибки нет. Очевидно, ему, как и многим искателям сокровищ, просто чудовищно не повезло.

Сложив бесполезную теперь карту и посидев неподвижно минуту или две, Фрэнк Уайт решился-таки на последний контрольный шаг. Он поднялся со ступенек, добрел, шаркая ногами, до тяжелой двери, с усилием ее открыл и оказался в полумраке большого холла. Два охранника в форменных фуражках очевидно не относились к числу союзников, и Фрэнк, оглядевшись, подошел к окошку с надписью «Бюро пропусков», как к единственному месту, имеющему одушевленный вид.

«Прошу прощения…» – начал он, и голос его беспомощно дрогнул. Уайт откашлялся, два раза глубоко вздохнул и спросил пожилую служащую: – «Вы мне не подскажете, тут у вас под зданием не находили старинный клад?» – думая с тоской, что та, наверное, сочтет его сумасшедшим.

Служащая, действительно, поглядела встревожено, но что-то в облике Фрэнка Уайта уверило ее, что перед ней не тронувшийся рассудком, а просто человек не отсюда, далекий от понимания местной жизни. «Это Вам лучше обратиться в музей», – сказала она любезно, а на вопрос, где же находится здешний музей, с охотой разъяснила, что как раз напротив – все за тем же несчастливым собором. Фрэнк покорно поблагодарил и побрел к музею, застыв лицом и шагая осторожно, как по очень тонкому льду.

По его вискам стекали капли пота, грудь была стеснена, а кулаки судорожно сжаты. Из последних сил он пытался удержать себя от истерики, шепча непослушными губами: – «Ничего, ничего, еще есть шанс, посмотрим, посмотрим…» Огибая ограду собора, он поднял глаза и увидел все того же неугомонного инвалида, рядом с которым стоял, подбоченясь, молодой сержант милиции с дубинкой на поясе. Заметив взгляд Фрэнка, инвалид нехорошо усмехнулся, а затем совершенно недвусмысленно кивнул в его сторону, привлекая внимание собеседника в форме.

Ничего угрожающего не было в этом жесте, и Уайту, наверное, не хотели причинить вреда. К тому же и милиционер, отлучившись из отделения на обед, беседовал со стариком вовсе не на служебные темы, но Фрэнк этого не знал и предположил худшее. У него внутри будто лопнул какой-то нарыв. С глаз упала спасительная пелена, картина крушения всего и вся обрела полнейшую резкость. Он понял ясно, как никогда, что жизнь его зашла в тупик. Этот город, этот собор и ворота в железной ограде обратились ловушкой, в которую заманивал неведомый враг, принявший когда-то обличье Нильвы и еще имеющий много лиц. Вот и эти двое, что глядят на него с ухмылками – они не кто иные, как жандармы темных сил, озлобившихся на Фрэнка Уайта за неведомую провинность… Он судорожно глотнул воздух и шагнул им навстречу, не в силах больше терпеть вероломство фактов, окруживших со всех сторон.

«Нет-нет-нет, – закричал он, брызгая слюной, – вы не кивайте на меня вот так. Больше не проведете, я сразу заметил – и слежку, и знаки. Я американский подданный, сначала свяжитесь с консулом, а потом уже смотрите – с намеками тут. У вас нет доказательств, я знаю, я вообще не преступник и ничего не крал!»

Инвалид с сержантом застыли было в недоумении, глядя на Фрэнка, что надвигался на них, продолжая выкрикивать непонятное. Но потом, услышав знакомые слова, милиционер пришел в себя, приосанился и спросил весьма сурово: – «Не крал, а чего орешь? Порядок нарушаешь или что? Если напился, так мы живо тебя оприходуем».

«Может с головой у него не то? – лицемерно вздохнул инвалид, глядя цепко и остро из-под седых бровей. – Он давно тут бродит, вымеряет что-то. А может он вообще землемер?»

«Вы не обзывайтесь, – запальчиво крикнул на него Фрэнк. – Я вас сразу заметил, каждому понятно – слежка! Но без консула я ничего не скажу, – обернулся он к представителю власти. – Ни одного слова – нет, нет и нет!»

Он поднял руку и выразительно помахал ладонью у милиционера перед носом. Тому это не понравилось. Он как-то вдруг изловчился и крепко ухватил Фрэнка за локоть, приговаривая уже с угрозой: – «Ну да, в вытрезвитель просится, на казенное койко-место. Сейчас определим, в лучшем виде».

Сержант был молод и кругл лицом, имел большие уши и широкие деревенские ладони. Фрэнк Уайт секунду или две смотрел ему в глаза, потом выругался по-английски, прошипел с ненавистью: – «Самого тебя в вытрезвитель…» – и стал ожесточенно вырываться, изготовясь при этом лягнуть милиционера в голень. Это было уже слишком и могло придать делу вовсе не комичный оборот, но тут, по счастью, раздался чей-то уверенный голос: – «Эй-эй-эй, что это у вас происходит?» – и ситуация разрядилась, сразу утеряв интригу.

Спасителем Фрэнка оказался не кто иной, как Николай Крамской, только что вышедший с довольным видом из того самого музея, куда Уайта направила железнодорожная служащая. Заметив возню у входа в собор, он хотел было перейти на другую сторону улицы, но вдруг узнал в одном из участников соседа по гостинице, а услышав недвусмысленно-американское ругательство, понял, что все еще сложнее, чем кажется. Подойдя и наскоро оценив диспозицию, он напустил на себя озабоченный вид и обратился к Фрэнку с традиционным «You’re o’key?»

«Sure!» – запальчиво откликнулся тот. Милиционер сразу отпустил его локоть и сделал даже чуть заметный шаг в сторону, высвобождая подобие персонального пространства. Николай, не мешкая, добавил «экскьюз ми», отодвинул Уайта Джуниора подальше от греха и подмигнул сержанту, как своему, испустив шумный вздох.

«Все нормально, – сообщил он магический пароль российских улиц, – нашел его наконец. Ты бы с ним поосторожней, иностранец как никак». В руке у него при этом оказалась сотенная бумажка, сама по себе способная послужить паролем и отзывом заодно.

«Так он ваш, что ли? – пробурчал милиционер, коротко глянув на купюру и притворяясь, что все еще сердится. – Смотрите уж за ним, а то пугает тут людей…» Сторублевка в одно мгновение перекочевала ему в ладонь, после чего он отвернулся и стал смотреть в направлении Волги, не интересуясь больше ни Крамским, ни его подопечным.

«Нормально, – повторил Николай, – разминулись с ним просто. Ладно, пошли мы, бывайте…» – и не мешкая увлек Фрэнка в тень больших деревьев, подальше от инвалида, недоверчиво глядящего им вслед. Уайт не сопротивлялся, из него будто выпустили воздух. Миг катастрофы остался позади, к нему не было возврата. Рано или поздно, понимал Фрэнк, эмоции нахлынут вновь, но сейчас органы всех чувств онемели, как под действием анестезии. Он покорно шел рядом с Николаем, бормоча про себя странное слово – «вытрезвитель» – которого не слышал уже много лет.

Что же касается Крамского, тот пребывал в прекрасном расположении духа. Желаемое было почти достигнуто – в первый же день, пусть и не самым прямым путем. Все оставшееся время можно было беззаботно предаваться праздности – будто вырвавшись на свободу из под всех и всяких надзоров, изучая, как новый мир, совершенно незнакомый город, полный, наверное, своих заманчивых тайн.

Сам музей, главная цель приезда, счастливо расположенный в двух шагах от гостиницы, весьма его впечатлил – серьезностью подхода к делу, вызывающей уважение, пусть и не без снисходительной усмешки. Как и большинство здешних построек, он был пыльно-желтого цвета – в честь близкой степи и далекой пустыни. Когда-то в нем жил богатый купец, славящийся обжорством наряду с меценатством и знавший, судя по всему, толк также и в строительстве – приходилось лишь удивляться, что столь вызывающий объект остался не разрушен временем и большевиками, а после не был отобран предприимчивой властью. Николай даже обогнул здание кругом, разглядывая колонны и мощные стены, и лишь насмотревшись и заключив, что революционные настроения в этом городе были достаточно слабы, купил билет и вошел внутрь.

Внутри тоже оказалось неплохо. Музей содержался на широкую ногу – можно было предположить, что ему везло с желающими выкупить, не торгуясь, свидетельства своих туманных происхождений. Крамской улыбнулся: наследники Пугачева становились в его воображении похожими на детей лейтенанта Шмидта – история повторялась, и это не могло не забавлять. Прямых подтверждений этому он, впрочем, не имел и вскоре перестал об этом думать, занявшись наконец своим собственным делом.

Сначала он прогулялся по этажам, оставив на потом зал пугачевской эпохи, и многозначительно кивнул, заметив у лестницы дверь в директорский кабинет. Затем, попетляв, словно заметая следы, и сам посмеявшись своей комичной скрытности, он зашел в нужную комнату и медленно побрел вдоль стен. Искомый документ висел в самом углу, ничем не отличаясь от других писем и воззваний, удостоившихся места в основной экспозиции. Николай прошелся взад-вперед, заложив руки за спину и вглядываясь в пожелтевшие рукописи, а потом вдруг увлекся и стал читать их одну за одной, уделив особое внимание донесению генерала Семанжа, в котором тот сетовал на отсутствие энтузиазма в правительственных войсках.

Письмо старосты из деревни Чумово сохранилось неплохо и выглядело правдиво. «Комар носа не подточит», – насмешливо пробормотал Николай, изучив его от первого до последнего слова и прикинув однородность почерка и трудности будущего редактирования. Они показались невелики: писал староста с видимым усилием, строки прыгали, что было очень кстати, а некоторые слова даже и непросто было разобрать. Крамской покачал головой и снисходительно ухмыльнулся: добавить одну-две фразы представлялось парой пустяков.

Таким образом, ознакомительная часть операции завершилась вполне успешно. На очереди был кабинет директора, куда Николай и отправился уверенной походкой. Секретарша – лет тридцати пяти, с пышной грудью и лицом недовольной жизнью женщины – встретила его настороженно, но он, с нагловатым московским напором, быстро убедил ее оторвать директора от важных дел ввиду еще более важного дела, не терпящего отлагательств.

«Как Вас представить?» – манерно спросила она, хлопая наклеенными ресницами.

«Эксперт по генеалогии», – скромно отрекомендовался Николай. Секретарша пошевелила губами, словно повторяя услышанное про себя и скрылась за обитой кожей дверью, а через секунду распахнула ее и пропела: – «Михаил Михайлович Вас примет».

Крамской шагнул внутрь. Кабинет директора был светел и велик. Велик был и стол, вытянувшийся жирной буквой «Т». Сам директор восседал у буквы во главе подобно гротескному партийному князьку. За его спиной висел портрет президента и еще чье-то изображение помельче – Николай подумал было, что это сам директор и есть, но, приглядевшись, заключил все же, что сходство невелико. Какое-то время, пока дверь не захлопнулась, хозяин кабинета смотрел мимо него – провожая глазами бедра секретарши, как понял Крамской по направлению взгляда – а потом с сожалением сфокусировался на вошедшем и сказал бархатным голосом: – «Милов, Михаил Михайлович. Прошу садиться. Чем, как говорится, могу?»

Николай представился, сел и наскоро осмотрелся. Владения Милова, Михаила Михайловича, были обустроены вдумчиво и с любовью. На случай, если посетитель окажется глуховат, на столе стояла табличка с фамилией, именем и отчеством владельца, а по стенам тут и там были развешаны дипломы и грамоты, перечисляющие директорские регалии. Они перемежались фотографиями, на которых Милов был запечатлен в компании разных людей, а кое-где и в одиночку, на фоне зданий, каких-то рытвин и прочих деталей пейзажа, наверное значимых в краеведческом смысле. Ко всем фотографиям прилагались подписи, сделанные очень крупно – на случай, если тот же посетитель окажется еще и подслеповат.

Сам директор напоминал более всего хорошо откормленного кота. Крамской отметил тщательно подстриженные усы и холеную шевелюру провинциального сердцееда и решил, что действовать лучше напрямую. Он улыбнулся – приветливо, но не заискивающе – и сообщил, глядя Милову прямо в глаза: – «У меня есть клиент, он хотел бы выкупить документ …», – назвав при этом совсем другое письмо, не имеющее отношения к Пугачеву, которое он высмотрел в соседнем зале. Потом сделал короткую паузу и добавил, чуть понизив тон: – «Конечно, очень конфиденциально, без всякой огласки – кроме нас с Вами никто не узнает. Как Вы смотрите на такой маленький бизнес?»

«Бизнес? – переспросил директор с наигранным удивлением. – Выкупить документ?.. – Он укоризненно покачал головой. – Ну что Вы, мы – муниципальное заведение с бюджетом, у нас тут нет никакого бизнеса».

«Я неудачно выразился, – вздохнул Николай, чувствуя уже некоторое раздражение, – но, впрочем, дело ведь не в словах. Называйте как хотите, и Вам, конечно, виднее. Для меня – и для клиента – куда важнее собственно суть вопроса».

Милов приосанился, откашлялся и заговорил, с удовольствием вслушиваясь в свой, действительно очень приятный голос. «Если иметь в виду суть вопроса, которая и для меня всегда – подчеркиваю – важнее всего, – вещал он подобно чтецу-декламатору, – то в ней, в сути, тоже нет, по-моему, никакой двусмысленности. Потому что, где-то бизнес, сделки, клиенты, а где-то, понимаете ли, научный процесс и даже, не побоюсь, достоинство ученого. Я вот, к примеру, доктор исторических наук – зачем мне какой-то бизнес? Вы приходите – и не за чем-то серьезным, за какой-то одной бумажкой – казалось бы, плевое дело, не разговор. Но разговор-то есть, и он сразу начинается не о том, даже если, – он сделал глубокомысленную паузу, – даже если дело и не в словах. Ведь я же не знаю Вашего клиента, и он тоже меня не знает, а вы являетесь – неожиданно, заметьте, без записи – и начинаете чуть ли не с оскорблений. Нет, нет, я Вас не корю, – поспешил он добавить, заметив, что Николай сделал протестующий жест, – но так ведь тоже нельзя, поймите. У нас тут пусть и не столица, это там сплошь академики да их дети, а здесь пока лишь доктора – пока… И все равно, знаете, не стоит, не стоит…»

Крамской понял, что первая попытка не удалась и простой, казалось бы, вопрос не будет решен с наскока. Стареющий сердцеед оказался еще и демагогом с амбициями, привыкшим к словоизлияниям и витиеватым околичностям. Он вздохнул про себя и принялся нудно разглагольствовать в ответ о досадном непонимании, возникшем исключительно по его, Николая, вине. Следовало, конечно, сразу начать с главного, ради чего он собственно и совершил утомительную поездку. Главным же являлось желание клиента оказать сиволдайскому музею и лично его директору, доктору исторических наук, посильную шефскую помощь в целях развития, улучшения и проч. А пресловутый документ – это же второстепенная вещь. Когда речь заходит о взаимной помощи, всегда всплывают второстепенные вещи – мелочи, которые совсем нетрудно разрешить.

Милов выслушал все это, не перебивая и даже кивая поощрительно в некоторых местах, потом встал, прошелся по кабинету, поглядывая на свое отражение в стеклянной дверце шкафа, и заметил в свою очередь, все так же пространно, что помощь помощью, но не всякая помощь своевременна, особенно когда не знаешь, от кого она идет. Он вот вообще не просил ни о какой помощи, и когда ее навязывают ни с того, ни с сего, сразу хочется поинтересоваться: а отчего вдруг возникло такое желание у безвестного московского бизнесмена? Что на самом деле привело его к Милову, Михаилу Михайловичу, доктору и т. п.? Потому что ведь у всего есть масштабы, а масштабы нужно соизмерить. Исторические науки… Достоинство ученого… Муниципальный бюджет…

Что-то для ученого вид у тебя больно сытый, – подумал Николай с усмешкой и почувствовал вдруг, что процесс ему надоел. «Ну так что, бабки не нужны? Не продаете бумажку?» – спросил он нарочито-грубо, вставая и глядя на директора сверху вниз.

На лице Милова отразилось недоумение, сначала невольное, а потом продуманно-сдержанное. «Я ж Вам объясняю, – заговорил он уже более сухо, – у нас тут историческими документами не торгуют. Здесь серьезное учреждение, архивы, научный процесс. Вы прямо-таки непонятно себя ведете, должен Вам заметить».

И чего он хочет? – рассеянно спросил себя Николай, пожимая плечами. – Очень какой-то несуразный тип. Ну да ладно, не вышло, так не вышло.

«Как знаете», – бросил он скучным голосом, перебив Милова на полуслове, и вышел, не прощаясь. Секретарша держала у уха телефонную трубку, оправдываясь перед кем-то жалобно и чуть визгливо. «Веселенькое у вас местечко», – на ходу сказал ей Крамской, но она не обратила на него внимания. «Ну что ж, – пробормотал он вполголоса, выходя на лестничную площадку, – будем искать другие варианты».

Вариант подвернулся под руку сам – буквально тут же, у лестницы – в лице невысокого старичка в огромных стоптанных башмаках и сером костюме с налокотниками. Ему пыталась втолковать что-то восковощекая девица в очках, повторяя на одной ноте: – «Но Михал Михалыч сказал…» – на что тот отвечал язвительно и желчно. Девица вздыхала и едва не закатывала глаза, но старичок к ее страданиям оставался совершенно глух.

«Не понимает ни черта ваш Михал Михалыч, так ему и передайте. Пусть вот он мне это скажет, а не вам», – в очередной раз отрезал он, задрав подбородок.

«Но он сказал, а что я ему скажу?..» – ныла девица.

«А вот так и скажите – вы, мол, Печорскому скажите, а мне, мол, не нужно говорить!» – «Ну я ж ему так не скажу…» – «А вы скажите, скажите…» – старичок оттеснял ее к ступенькам, явно выигрывая схватку.

«Ох, как с вами трудно, Марк Львович», – прохныкала девица и поскакала вниз, а старичок в башмаках победно оглянулся кругом, достал из кармана курительную трубку и с удовольствием понюхал.

«Простите, – обратился к нему Николай Крамской с таинственно-заговорщическим видом, – это вы – Марк Львович Печорский?»

«Да, я», – важно ответил тот и вновь покрутил головой, очевидно до сих пор еще находясь под впечатлением одержанной победы. Но на лестничной площадке больше не было ни души, и он поневоле остановился взглядом на Крамском, как на единственном свидетеле своего триумфа.

«Мне Вас рекомендовали, как самого знающего эксперта», – сообщил Николай, доверительно понизив голос.

«И кто же это меня рекомендовал?» – поинтересовался старичок задиристо и с некоторым даже подозрением, но было видно, что информация воспринята им благосклонно.

«Знаете, я забыл, – признался Крамской, демонстрируя открытое честное лицо. – Но ошибки, мне кажется, быть не могло. Вы ведь работаете в этом музее?»

«В этом музее, юноша, я работаю всю жизнь, – проворчал старичок, пряча трубку в оттопыренный карман пиджака. – И живу я в этом городе всю свою жизнь. А мои пра-пра-пра, чтоб вы знали, были выселены сюда еще Екатериной – слыхали небось об изгнании иудеев? Так какой, значит, у Вас ко мне вопрос?»

Николай помялся немного, будто в сомнении, потом сказал твердо: – «Пойдемте, это нужно показать», – и направился прямиком в пугачевский зал. Старичок семенил сбоку, громко скрипя своими ботинками. Подойдя к письму старосты, Крамской остановился, посмотрел на старичка лукаво и сказал: – «Вот».

«Ну посмотрим, посмотрим, – забормотал Печорский. – Ну да, любопытный документ. Стилистика зрелая, хоть с точки зрения факта – ничего особого. И сохранность хорошая, да… Ну так и что ж?»

Николай, чуть помедлив для приличия, осторожно взял его под локоть, отвел в угол зала и разъяснил ситуацию. Он признался, что имеет клиента, очень уважаемого человека, переживающего, что письмо, относящееся непосредственно к нему, висит в общем зале и мозолит глаза, прямо-таки на виду у всех. Посему, клиент хочет предпринять шаги – к примеру, выкупить означенный документ без огласки и по сходной цене – а он, Николай, посредничая в этом деле, никак не решит, к кому обратиться. Понятно, что с Миловым, этим котом, разговаривать вообще бесполезно, а лучше всего, знает каждый, иметь дело напрямую со спе-ци-а-листом – он сделал скупой жест ладонью в сторону Печорского. Потому что вопрос подлинности тоже важен, да и ведь с умным человеком всегда легче договориться.

Они помолчали, потом Марк Львович вздохнул и проворчал сварливо: – «Да что тут подлинность – невооруженным, так сказать, глазом…» – но Крамской видел, что он польщен. «Вот насчет непосредственного отношения, так это клиенту самому решать сподручней… – неуверенно добавил старичок, а потом спросил с некоторым даже страхом: – Так Вы что же, хотите, чтобы я Вам этот экспонат продал?»

«Ну а чего ходить вокруг да около, – развел Николай руками, безмятежно глядя старичку в глаза. – Именно: продайте, да и дело с концом. Милов-то ведь небось и не заметит».

«Милов… – Марк Львович скорчил рожу. – Да что он вообще заметит. Но вы конечно хватили – музейный экспонат…»

«А с другой стороны – личная реликвия, – в тон ему возразил Николай. – Никто и не узнает, а человеку приятно. Человек, опять же, солидный, слов и обещаний на ветер не бросает».

Марк Львович Печорский помолчал, пожевал губами и сказал, деликатно кашлянув: – «Помочь-то я Вам, пожалуй, мог бы, но вопрос-то ведь в деталях».

«Если говорить о деталях, – негромко, но внятно произнес Николай, – то Вы просто назовите вашу цену».

«Вот как», – скривился Печорский, еще подумал и даже достал из кармана трубку, но потом решительно сунул ее обратно.

«Пятьсот долларов США! – выговорил он сердито и отвернулся в сторону. Потом глянул на Николая снизу-вверх, снова повторил: – Пятьсот! – и тут же забормотал, оправдываясь: – У дочери свадьба, а что я могу? Я понимаю, что много, но и Вы меня поймите. И клиент солидный, Вы говорите, а на свадьбу у меня и правда нет совсем».

«Да Вы не волнуйтесь, – успокоил его Николай. – Пятьсот, так пятьсот, и вовсе это даже не много».

«Для Вас не много, – вспылил вдруг старичок, – а для меня это трехмесячная зарплата! И не думайте, пожалуйста, что я рвач, просто – ну надо же иметь совесть…»

Потом он сразу вдруг успокоился и стал суетливо-деловит. «Завтра сделаем маленькую инвентаризацию, – бормотал он, провожая Крамского к лестнице. – Я другое вывешу, из запасника, никто и не разберет. Вечерком и встретимся, я Вам и передам. Это как, удобно?»

«Удобнее не бывает, – заверил его Николай, а потом спросил из какого-то озорства: – Ну а Милов ваш, он тоже не разберет?»

«Милов! – презрительно фыркнул Марк Львович: – Да у Милова одни усы, да секретарша с пятым бюстом, если Вы понимаете, о чем я. Разберет… Он знаете, что разберет? Да он тут ничего не разберет!»

Словом, все устроилось как нельзя лучше. Они тепло распрощались, уговорившись встретиться на набережной следующим вечером. Николай, чувствуя, что проголодался, и испытывая приятное довольство собой, вышел из музея и буквально через минуту столкнулся нос к носу с живописной группой, состоящей из инвалида, милицейского сержанта и американского подданного Уайта Джуниора, который, в отличие от него, только что потерпел полную неудачу. Вызволив Фрэнка из цепких милицейских рук и отойдя вместе с ним в близлежащий сквер, Крамской вежливо осведомился о сути произошедшего, зная уже отчего-то, что случай не прост.

Фрэнк вначале отнекивался и лишь невнятно благодарил, но потом воспылал вдруг последней отчаянной надеждой, вцепился в Крамского, как утопающий в ивовую ветку, и сразу вывалил множество бессвязных фактов, сочиняя на ходу и путаясь в собственных словах. Николай, конечно же, ничего не понял, но заключил, что с Уайтом Джуниором стряслась какая-то беда. Убедившись, что вопрос запутан и не связан с немедленным выбором между жизнью и смертью, он предложил тому пойти пообедать, а заодно и вникнуть совместно в существо проблемы, которая, очевидно, требует вдумчивого рассмотрения. Несколько приободрившийся Фрэнк с радостью согласился, и уже через четверть часа они сидели в том самом азиатском ресторане, откуда совсем недавно вышли Елизавета с Тимофеем Царьковым, порадовавшим официанток щедрыми чаевыми.

Оба горячо заверили друг друга, что ни за что не будут пить алкоголь, но потом все же взяли по бутылке пива, а чуть позже и еще по одной. Фрэнк извинился за свою горячность, признавшись, что растерялся в незнакомом городе, а Николай убедил его, что это ерунда и случается со всяким. Они быстро нашли общий язык, после чего Уайт Джуниор достал из кармана заветный план, придумав тут же историю о поместье русского прадедушки, от которого осталась лишь вот эта карта, заведшая его в тупик. Крамской сразу определил фальшивку и прочитал Фрэнку короткую лекцию об особенностях древних рукописных документов, прибавив даже в шутку, что помятая ксерокопия смахивает на схему захоронения какого-то клада, чем привел собеседника в неописуемое смущение. В целом же, тот достойно принял вердикт, будучи внутренне к нему готов, и пообедал с завидным аппетитом, ничуть не уступив в этом смысле Николаю.

В ресторане они сидели долго, не имея причин куда-либо торопиться, а покончив с обедом, рассматривали гуляющих по набережной девиц, сойдясь во мнении, что Сиволдайск неплохой город и заслуживает даже того, чтобы приехать в него еще раз. Пройдясь вдоль реки, они еще более укрепились в этой мысли и для окончательной ее проверки решили дойти пешком до главного проспекта, где концентрация женской части населения должна быть наиболее высока. От набережной они поднялись чуть вверх, к улице Чернышевского, вздорного просветителя с больной печенью, и там, на перекрестке, их остановила Елизавета Бестужева, поджидавшая Тимофея. Тот задержался на минуту, выясняя что-то незначимое с сотрудницей, скучавшей в офисе, несмотря на выходной.