Между тем, об утренней аварии, после которой «покровитель» Царькова внезапно отбыл в иной мир, к вечеру того же понедельника все еще не знали ни похитители, ни их пленники. Запущенный механизм «акции» продолжал движение, пусть и потерявшее всякий смысл. План, разработанный бандитами, и утвержденный «покровителем», вовсе не собиравшемся умирать так скоро, выполнялся пункт за пунктом – несмотря на неувязку с составом действующих лиц.

Видавший виды катер, отчалив от заброшенной пристани, укрытой кустарником, резво пересек Волгу. Здесь она разлилась широко и свободно, противоположный берег терялся в зыбкой дымке. Мелкая волна рябила на солнце, река текла медленно и плавно, безмятежная, как спящий зверь. Все вокруг дышало покоем, простор завораживал до умиления, но пленникам было не до красот природы. Они сгрудились посреди палубы под надзором двух бандитов, развалившихся на боковых сиденьях. У штурвала стоял хозяин судна – невзрачный мужичонка, то и дело сплевывавший за борт. Тимофей прижимал к щеке носовой платок, остальные были невредимы и лишь переглядывались, не произнося ни слова.

Ситуация до сих пор не укладывалась у них в голове. С одной стороны, происходящее казалось нелепым – слишком уж резким был переход от привычной жизни к сюжету дурного боевика, в который их бесцеремонно вовлекли. С другой же, не приходилось сомневаться в удручающей реальности событий: черные пистолеты отнюдь не выглядели игрушками, да и весь облик похитителей говорил о том, что шутки с ними плохи. Захваченных тщательно обыскали, отобрав мобильные телефоны – в том числе и Елизавету, невзирая на ее возмущение. Царьков сунулся было протестовать, но сразу получил рукояткой по скуле, а перед посадкой в катер бритоголовый бандит внимательно оглядел всю компанию, и от этого взгляда неприятно засосало под ложечкой. «Сейчас у нас будет речная прогулка, – произнес он негромко. – Так вот, чтоб вели себя как на прогулке – чинно и тихо. Если кто вздумает шалить – купаться полезет или голос подаст – тому сразу пулю, усекли?»

Каждый понял: так оно и будет. На катере стояла тишина, нарушаемая лишь ровным тарахтением мотора. Через двадцать минут они переплыли реку и стали петлять по протокам среди бесчисленных островков. У одного из них катер вдруг нырнул в камыши, спугнув большую цаплю, и вскоре причалил к шатким деревянным сходням. Тут, очевидно, когда-то была турбаза или дом отдыха одной из окрестных фабрик, разорившейся и брошенной после распада Союза. Сквозь сосны виднелись останки коттеджей – карточные домики из дырявой фанеры. Среди них бродили две собаки, а у самой воды стояла будка сторожа – строительный вагончик допотопных времен, вкопанный в землю и просевший на один бок. Рядом с ним можно было представить дряхлого пропойцу с берданкой, но там стоял высокий, широкоплечий тип с оттопырившейся полой рубахи и, ухмыляясь, смотрел на приехавших. «Прибыли, – констатировал он. – Что-то вас много».

«Много не мало, – угрюмо откликнулся бритоголовый, – в хозяйстве пригодится. Поосторожней с ними – тот, в галстуке, чудит немного. – И потом прикрикнул на пленников: – Не зевать, не на курорте. Выгружаемся – поплавали и будет».

Все сошли на берег, с трудом балансируя на прогнивших досках. Вид у захваченных был несколько оторопелый, но, в целом, они уже начали приходить в себя. Тимофей смотрел себе под ноги и о чем-то напряженно думал; Николай с Елизаветой, казалось, так и не смогли пока поверить, что все происходит на самом деле; и лишь Фрэнк держался с таким видом, будто случившееся полностью соответствовало его ожиданиям. «Послушайте!..» – начала было Елизавета, но на нее даже не оглянулись. Лишь Царьков поднял наконец глаза и сказал тихо: – «Подожди, Лизка, эти, думаю, не при делах», – на что старший из бандитов, до того молчавший, саркастически хмыкнул и покачал головой.

«Ну, двинули», – скомандовал кто-то, и вся группа зашагала вглубь острова, петляя по узкой тропе меж высоких сосен и зарослей ежевичника, над которыми жужжали пчелы. Сосновые иглы скрипели под ногами, пахло хвоей и речной водой, потом кроны сомкнулись над головой, и на тропе потемнело, как в сказочном лесу. «Не отставай, красотка», – обернулся к Елизавете широкоплечий с оттопыренной рубахой и глянул на нее с интересом, только что не цокнув языком. «Столичная, сразу видно», – прибавил он, но Бестужева, не удостоив его взглядом, поравнялась с Тимофеем и пошла рядом с ним. Тропа вскоре вывела их на большую поляну, где стоял новый добротный сруб. На нем красовалась надпись «Администрация», вокруг бегала еще одна собака, которая, завидев людей, поджала хвост и юркнула прочь. «Вэлкам хоум, – широкоплечий продолжал дурачиться. – Сейчас отопру и загрузим, как селедок».

«Не болтай, Юрец, действуй давай», – недовольно одернул его бандит с бритой головой. Тот пожал плечами, распахнул дверь, лишь чуть-чуть повозившись с замком, и сделал широкий шутовской жест рукой: – «Прошу!»

По лестнице, начинавшейся прямо у входной двери, захваченных отвели вниз, в большую полуподвальную комнату, очевидно служившую бильярдной. Узкие окна под потолком были забраны решетками, в центре громоздился бильярдный стол, окруженный диванами, тянувшимися вдоль стен. В одном из углов, у барной стойки, была еще одна дверь, распахнутая настежь, за которой виднелся новенький рукомойник.

Один из конвоиров втащил в комнату большую упаковку питьевой воды. «Попейте водички, успокойтесь, – бритоголовый криво усмехнулся. – Сортир вон, у бара. Жратвы нет, ну да ничего, потерпите. Сидеть тихо, не дергаться – дверь крепкая, а снаружи никого, кроме нас. Если кто бузить начнет, успокоим без церемоний!»

Бандит замолчал, обвел пленников глазами, словно ожидая возражений, и вдруг подмигнул Елизавете, усмехаясь все той же кривой ухмылкой. «Не трусьте, вам плохого не сделают, все из-за этого, делового», – кивнул он на Тимофея и повернулся, чтобы выйти.

«Эй, орлы, а где ваш главный? – спросил Царьков ему в спину довольно-таки твердым голосом. – С кем тут можно потолковать, вообще?»

Бритоголовый вновь обернулся и смерил его взглядом. «Главный придет, – процедил он негромко. – Натолкуешься с ним еще, мало не покажется. Сиди пока, не рыпайся», – и вышел прочь, захлопнув за собой дверь, лязгнувшую замком.

Долгое время все молчали. Тимофей был замкнут и погружен в себя, остальные же, посматривая в его сторону, просто не знали, что сказать. Елизавета Бестужева отошла к стене с окнами наверху и внимательно рассматривала стекла, Николай ковырял кожаную обивку дивана, а Фрэнк, открыв бутылку с водой, сидел, уставившись в одну точку и делая время от времени короткий глоток.

«Невзначай – как палец в патоку, – произнес наконец Царьков. – Ничего не скажешь, влипли по полной. Вот она, мышеловка, и дверца захлопнулась, но я не понял – а где приманка? Что-то я не помню никакого сыра – я ведь вообще не разевал рот на чужие куски».

«Да, даешь ты, – Николай глянул на него исподлобья. – Ты нас специально с собой потащил? Как прикрытие или что-то вроде? Так не делают – если уж знал, что за тобой охота».

Елизавета вздрогнула и обернулась, а Тимофей отчаянно замотал головой. «Ни сном, ни духом! – сказал он с жаром и повторил вновь: – Ни духом. Нет на меня охоты, все у меня тут схвачено в лучшем виде. Я даже денег никому не должен, да и мне тоже, если подумать».

«Да ладно, – махнул рукой Крамской, – чего теперь-то считаться. Они ж тебя знают, видно сразу, а мы им – до одного места».

Он вскочил с дивана и стал ходить туда-сюда, заложив руки за спину. Прямо, как птица-секретарь, – подумала Елизавета, обернувшись, и рассмеялась коротким нервным смешком. Царьков посмотрел на нее с удивлением и сокрушенно вздохнул.

«Они-то знают, да я их не знаю, вот в чем беда, – сказал он глухо: – Жив останусь – разберусь конечно. И медведя, как говорится, бьют да учат… Зря ты наезжаешь, – добавил он, обращаясь к Николаю. – Я так не подставляю, привычка не моя. Вы мне, ладно, чужие, но Лизка-то своя – и она тут же, наравне… Или и ты думаешь, что я тобой прикрылся?» – спросил он вдруг Елизавету.

«Что ты болтаешь, – негромко сказала та и подошла к нему. – Не глупи, я за тебя. Вместе пришли – вместе и уйдем, как в кино».

«Мне-то поверите, что мы не догадывались ни о чем? – повернулась она к Николаю с Фрэнком. – Просто ехали жениться, а эти – как гром с ясного неба».

«Гром не из тучи, а из навозной кучи, – проворчал Николай. – И откуда тут у вас в провинции такие страсти? Что, Фрэнк, похоже на Голливуд?»

«А я и ему верю, не только невесте, – сказал вдруг Фрэнк Уайт. – Хоть еще сегодня я вообще зарекался верить русским. Ты, Лиза, права, вместе уйдем, и Тимоти, по-моему, не врет».

«Ну не врет, так не врет, – Николай пожал плечами. – Раз не знал, так и запишем. Жаль только, что свадьба откладывается».

Он снова сел на диван, заложил ладони за голову и потянулся с нарочито равнодушным видом. «Свадьба от нас не убежит, – усмехнулась Елизавета. – И вообще, хватит вам пререкаться. Вон, посмотрите лучше – стекло разбито».

Действительно, у одного из оконных стекол был отбит край, и через отверстие проникали внешние звуки. Все подошли поближе и уставились на окно, хоть было понятно, что к освобождению это не приближает ни на шаг.

«Говорить нужно потише, – буркнул Николай, – а то еще, глядишь, подслушивать будут».

«Нужны мы им, – Царьков угрюмо махнул рукой. – Сидим тут, беспомощные, как кролики. Чего нас слушать – особенно этим шестеркам?»

Он отошел и опять уставился в пол, напряженно о чем-то размышляя, а Николай вдруг глянул на него и ухмыльнулся. «Вот видишь, – сказал он веско, – хоть тебя тут и называют Царь, но ты все же не бог. Не обижайся, это каламбур. Знаешь, как про капитана Кука».

«Ну и чего про Кука?» – мрачно поинтересовался Тимофей.

«Поучительно вышло, – Крамской вновь усмехнулся. – Когда аборигены увидели Кука, они приняли его за бога – поэтому сначала им не пришло в голову его сожрать. Но он допустил ошибку – выучил туземные слова или был слишком ласков с какой-то из дикарок. Тогда они поняли: он не бог – и тут же его съели. Очевидно, плавать по морям было не для него».

Елизавета окинула Николая долгим взглядом. «Кто же Вы на самом деле, Николай Крамской?» – спросила она серьезно.

«Лунатик он, – пробурчал Тимофей, – но я, ладно уж, не обижаюсь. Надеюсь, и он на меня тоже – все и так из-за меня в дерьме по самые уши».

«Тихо!» – прошипел вдруг Фрэнк Уайт Джуниор и показал пальцем на разбитое стекло. С улицы доносились голоса – очевидно, бандиты вышли из дома. Вскоре стало ясно, что двое из Фольксвагена прощаются с широкоплечим по имени Юрец – не иначе, собираясь покинуть остров. Прощание затягивалось, один из них вспомнил сальный анекдот, и вся троица от души хохотала несколько минут. Наконец кто-то, наверное бритоголовый, сказал хрипло: – «Ну, давай, ты тут за старшего», – и голоса смолкли, а еще через четверть часа вдали послышалось знакомое стрекотание мотора. Пленники многозначительно переглянулись: стало ясно, что охранять их оставили лишь одного человека.

«Ну что, – прошептал Царьков, – это шанс? Давайте сюда, побеседуем».

Они сгрудились в углу комнаты, подальше и от входа, и от разбитого стекла. Николай, подумав, распахнул дверь туалета и пустил воду в рукомойнике.

«Белый шум, – пояснил он, – никто нас теперь не подслушает».

«Лунатик, одно слово, – заметил на это Царьков, – ну, зато конспирация у нас на уровне. Значит, так…» – и они стали обсуждать отчаянный план, без которого, увы, рассчитывать на благоприятный исход было сложно.

Тимофей так и сказал без обиняков, и никто ему не возразил. Сама собой напрашивалась мысль, что ничего хорошего их не ждет, раз уж похитители не прятали свои лица. Чем они помешали таинственному «главному», в чем их вина, и не есть ли все это трагическая ошибка, понять было нельзя, и они решили оставить теории на потом. Лишь Крамской порой задумчиво посматривал на Тимофея, но и он вынужден был признать, что не имеет причин подозревать того в двуличии. Сосредоточиться следовало на вопросах сугубой практики и особенно на главном из них – «Что делать?» – не тратя времени и сил на любимое русское «Кто виноват?»

Они шептались долго, хоть вариантов было не так уж много. На насилие следовало ответить насилием, выбрав верный момент и уязвимое место. Схема вырисовывалась лишь одна: напасть на охранника, пока он сторожит их в одиночестве, разжиться его оружием и выбраться из бильярдной, а потом уж выискивать дальнейшие пути к свободе. «По крайней мере, в воздух стрельнем и поорем», – подытожил Тимофей, и все с ним согласились.

Гораздо больше споров вызвала центральная часть плана – физический контакт с широкоплечим бандитом, который, хоть и казался добродушнее остальных, был, конечно же, очень опасен. «Никто из вас в спецназе не служил? – поинтересовался Царьков у Николая с Фрэнком и констатировал со вздохом: – Ну, тогда шансы малы», – после того, как те помотали головами.

«Главное – заставить его открыть дверь, – пробормотал Николай, нервно потирая ладони. – Нас все же много, за всеми не углядит».

«Ну да, где дверь, там и пуля. Много, не много, а жить каждый хочет», – ворчливо ответил ему Тимофей, но тут же признал, что другого выхода нет, и они стали прикидывать последовательность действий, сводящую к минимуму фатальный риск.

В конце концов, операция была разработана и получилась вовсе немудреной. С кем-то должен был случиться приступ – нервного удушья или астмы; на это мог «клюнуть» их сторож – преждевременная гибель одного из заложников едва ли входила в планы «главного». Кандидатура «заболевшего» обсуждалась весьма горячо – именно ему выпадала задача первым вступить с охранником в борьбу, чтобы лишить того подвижности хоть на короткий миг, пока ему на спину не бросятся остальные. Каждый рвался в герои, в том числе и Елизавета, утверждавшая не без оснований, что от нее, как от женщины, меньше всего ожидают каверз, а вцепиться во врага всеми конечностями она может не хуже, чем любой из них. Трое мужчин, однако, сказали ей непреклонное «нет», а следом отмели и кандидатуру Тимофея, очевидно представлявшего для бандитов самую «серьезную» фигуру. Вообще, недомогание, как любая случайность, должно было произойти с тем, кто и попал сюда случайно. Из таковых оставались Николай и Фрэнк, и выбор, вполне логично, пал на последнего – как на иноземца, организм которого может выкинуть фортель, столкнувшись с суровостью русских реалий.

Царьков бесцеремонно поинтересовался у Уайта Джуниора, не спасует ли тот в последний момент, на что Фрэнк отреагировал весьма страстно, обидевшись на такое недоверие. Но Елизавета тут же погладила его по плечу, и Николай с Тимофеем сделали вид, что верят в него, как в себя, так что он успокоился и даже несколько побледнел от гордости. Роли остальных распределили быстро, и на этом обсуждение завершилось – на деловой, пусть и тревожной ноте. «Чья возьмет, та и домой пойдет, – хмуро сказал Царьков. – Будем стараться, а то ведь и убить могут», – и все промолчали, окончательно осознав, что угроза реальна и близка.

Осуществлять задуманное решили через час – приступ «болезни» вряд ли мог произойти так сразу. «Эй, охрана!» – крикнул Тимофей и потом, когда никто не отозвался, заорал совсем уже во весь голос: – «Юрец!» – и заколотил кулаками в дверь. «Проверка связи», – шепнул он остальным, подмигнув, когда за дверью раздались шаги и недовольный голос: – «Чего шумишь?»

«Когда с главным говорить будем, Юрец? – спросил Царьков развязно. – Сколько можно людей держать, они вообще ни при чем».

«Для кого Юрец, а для кого Юрий Сергеич, – прогудел охранник из-за двери. – Ты не хами, а то станешь у меня смирным – в момент. С главным будешь говорить, когда тот захочет. Сиди пока, береги здоровье…» – и шаги стали удаляться вверх по лестнице.

«Есть контакт», – удовлетворенно сказал Тимофей и сел рядом с Елизаветой на диван.

«Болит?» – спросила она участливо, показывая на рассеченную щеку.

«Да ну, ерунда, царапина, – отмахнулся он. – Ясности никакой, вот в чем беда. Чтоб людей красть – тут и понятий таких нет, но башку-то ведь все равно отстрелят взаправду!»

«Знаешь, – сказал ему Крамской с соседнего дивана, – я конечно лунатик по-твоему, но признаюсь: мне все это не странно. Чего-то я подобного ждал – хоть конечно и не в такой форме. Твоей жизни я не знаю, а в моей теперешней как-то все вдруг перекосилось и напряглось – и несет меня неизвестно куда, и толкает, и тянет…»

«Нет-нет, ты не думай, – добавил он спокойно, заметив, что Тимофей ухмыляется с неприкрытым сарказмом. – Я вполне адекватен, я быть может нормальней тебя. Но что-то высшее давно от меня чего-то хочет – и никакой неадекватности в этом нет. Я знал: в этой поездке произойдет нечто, и может завеса приоткроется наконец – так вот оно, наверное, и происходит, несуразное, со своим смыслом. Или, может, это с тобой шутит сила, а ты гадаешь по своим слабым меркам?»

«Да уж, сила, гиперборейский петух, – пробормотал Царьков, обнимая Лизу за плечи. – Ты мне мистику не гони, ты ж не поп. Если выберемся, я все свои каналы подключу – пусть ищут. Не люблю, когда меня железкой бьют по скуле. Небось, конкуренты скрытые, о которых я не слышал… – Он покачал головой, словно в раздумье, и прибавил: – А в твои материи верится с трудом. Сдается мне, высшим силам не до нас, а в такое играть и вовсе не по чину. Лев, знаешь ли, мышей не давит».

«Так что, Николай, может это мы из-за Вас тут страдаем? – спросила вдруг Елизавета с вызовом. – Зря Вы, значит, на нас наговаривали».

«Не стоит путать следствие и причину, – ответил Крамской холодно. – А также случай, сопутствующий месту – если логически замкнуть. Если бы не вы и не ваша свадьба, я б, быть может, имел приключение куда менее опасного свойства. А уж наш американский друг и подавно».

«Случай, говоришь, – протянул Царьков насмешливо, – ну да, ну да. В этой стране по случаю очень даже можно схлопотать, да и без случая тоже. В любом, как говорится, месте. Я вот для Лизки причина, и она для меня причина – а где следствие, мы пока не разобрались. Распишемся вот – будет нам и следствие. А как заказчика найду, который нас сюда определил, я ему такое следствие устрою…»

«А я, – встрял вдруг Фрэнк Уайт, – я считаю, что Николай прав – по поводу сил. У меня явный пример, я сразу не видел, а он мне открыл сейчас!»

«Как интересно – ну и что же случилось?» – подбодрила его Елизавета. Она прижалась к Царькову и казалась теперь умиротворенно-спокойной, как на загородной прогулке. Слова Крамского помогли и ей – она поняла будто, что тоже ничуть не удивлена. Все перевернулось с ног на голову – ну так что ж? За последние дни это уже не в первый раз. Она становится другой, с ней должны происходить необычные вещи. Прежняя, она вряд ли очутилась бы здесь с Тимофеем, но теперь у нее старинное кольцо и совершенно непонятное будущее. А себя прежней – нет, не жаль.

«Я…» – начал Фрэнк и затряс рукой, мучительно подбирая слова. Подобно прочим, он осознал в одну секунду, что происходящее с ним – начиная со знакомства с Нильвой – есть одна неразрывная цепь событий, ведущая к предопределенному финалу. Здесь, на острове все и решится – это последнее испытание, решающая встряска мозгов… Он стал судорожно перебирать факты, имена, лица, и его озарило: Ольга! Это было не зря – и она, и ее наручники. Уайт Джуниор почувствовал, что ничего не боится, что готов бороться с охранником в одиночку, и выпалил вдруг, неожиданно для себя самого: – «У меня так, что я хочу жениться на русской женщине!»

«Неплохо», – оценил Тимофей и совсем уже изготовился сострить, но Елизавета ущипнула его за руку. «На русской женщине… – повторила она, внимательно глядя Фрэнку в глаза. – На любой или на уже знакомой? Они ведь бывают разные; жениться на русской – это может выйти очень опрометчивый поступок».

«Нет-нет, – заторопился Фрэнк Уайт, – на знакомой уже совсем, я хорошо ее знаю. Неделю», – добавил он, отчего-то почувствовав себя неловко.

«И кто же она? – продолжала допрашивать его Бестужева. – Как ее зовут, где работает, сколько лет?»

Фрэнк глянул на нее беспомощно и страдальчески поднял брови. Он был так комичен, что все вдруг развеселились. Даже опасность подзабылась будто – вопрос о невесте Уайта Джуниора оттеснил ее на задний план.

«Ее, э-э, зовут Ольга, – с трудом выговорил тот. – Она еще учится, совсем молода. Будущий архитектор», – уточнил он с некоторым сомнением, но смотрел теперь на Елизавету куда смелее, словно принимая вызов и готовясь стоять на своем до конца.

«Архитектор? – переспросила Бестужева. – Это конечно же очень ценно. Но скажи, у тебя здесь было с кем-то еще? Так не годится – только встретил и сразу свадьба».

Она говорила с лукавой улыбкой, за которой, впрочем, скрывалось что-то пытливое. «Хоть, конечно, бывает такая любовь… – добавила она негромко. – Жизнь вообще такая штука!»

«Когда-то, – признался Фрэнк Уайт, – у меня уже была русская девушка. Когда я учился в школе – очень давно».

«Готов спорить, ее звали Таня. Или Наташа», – вмешался бесцеремонный Царьков.

«Да, – согласился Фрэнк и покраснел. – Наташа, но она была другая. И теперь вот Ольга другая. Мы познакомились в самолете», – сказал он зачем-то и прикусил губу.

«О, расскажи, расскажи, – потребовала Лиза. – Сейчас самое время для романтической истории». Фрэнк Уайт стал отнекиваться, но она была непреклонна. «Нет, ты должен, должен», – уверяла она, будто в шутку, зная, что ему не по силам с ней спорить, и Фрэнк конечно же сдался.

«Мы сидели вместе – там, где аварийный выход… – начал он, тут же запнулся, помолчал немного и сказал: – Нет, лучше не так. Сначала нужно о высших силах. Дело в том, что я приехал в Россию искать клад».

Все вытаращили на него глаза, а потом Николай хлопнул себя по колену и вскричал: – «Ну да, я же должен был догадаться. Конечно, какое уж там поместье…»

«И что ж, неужто нашел?» – с интересом спросил Царьков.

«Нет, – честно признался Фрэнк. – И, наверное, найти не мог. Но лучше обо всем по порядку».

Он стал вдруг говорить уверенно и быстро, почти не путая русские слова, начав издалека, еще со школьных времен. О последующих разочарованиях он поведал скупо, поспешив перейти к насущным вещам – Акселу Тимурову и программистам из России, а потом и к питерскому еврею Нильве, которого судьба, как видно, избрала в коварные посланцы. Услышав о рукописях пугачевской поры, Николай не смог сдержать удивленного восклицания, а когда Фрэнк дошел до схемы захоронения сокровищ, схватился за голову и захохотал.

«Нет, нет, я не над тобой, не думай, – бормотал он сквозь смех. – Просто это так совпало – и Пугачев, и полнейший абсурд. И надо ж было нам столкнуться, а я и не понял…» Тем временем, Уайт Джуниор с несколько смущенным видом описывал свое утреннее фиаско, не забыв упомянуть и инвалида с милиционером, от которых его спас Крамской, счастливо оказавшийся поблизости. Закончив, он склонил голову набок и неуверенно сказал: – «Ну, вот так».

История произвела сильное впечатление – особенно на Царькова, который долго вертел в воздухе рукой, пытаясь выразить какую-то эмоцию, а потом протянул насмешливо: – «Ну ты, Фрэнки, и это… Как бы помягче сказать… Легковерен, да».

Уайт кисло усмехнулся и согласился в том смысле, что да, наверное чересчур, явно ожидая дальнейших издевок, но тут ему на помощь пришла Елизавета, слушавшая, как и все, с большим вниманием.

«Это очень интересно, – сказала она, – и все так стройно… Я бы даже не стала лезть с упреками, будь я твоей женой или подругой. Но ты упустил главное – невесту-архитектора и самолет, самолет!»

«И еще – Пугачев, – вмешался Николай. – Объясни, что ты про него знаешь? Это вообще потрясающее совпадение».

«Нет, Фрэнки, ты извини, но у нас тут сказали бы, что ты ‘лох’», – гнул свое Царьков, ухмыляясь во весь рот.

«Эй-эй-эй, – Лиза подняла вверх ладонь. – По-моему, мы отвлеклись. – Она оглядела присутствующих, задержала взгляд на Фрэнке и строго, раздельно произнесла: – Я. Хочу знать. Что произошло в самолете».

«Ну… – сказал Фрэнк и моргнул. – Ну ладно. Мы сидели вместе – там, где аварийный выход. Сначала я стеснялся и совсем не мог говорить…»

Мысли его выстроились в очень связную картину. Ночи, проведенные с черноволосой путаной, неловкие обещания и ласковые слова – все это сомкнулось воедино с фантазией, рождавшейся в голове. Самолет хитрым образом расставлял все по местам – и Фрэнк, не умея лгать, теперь с легкостью придумывал на ходу, проживая, будто взаправду то, что и должно было с ними произойти, будь этот мир устроен хоть немного лучше.

История и впрямь случилась с ним когда-то, хоть конечно фигурировала в ней не Ольга, а совсем другая девушка – высокая итальянка, с которой они летели из Вашингтона в Сиэтл. Фрэнк заметил ее еще при входе в салон, а очутившись рядом, действительно вдруг потерял дар речи – и даже не мог произнести «хай». Ей, впрочем, было не до него, она сидела, отвернувшись и опустив глаза, потом засуетилась, стала рыться в сумочке, осматриваясь напряженно, будто потеряла что-то, а после вновь затихла и уставилась вдаль невидящим взглядом. Тогда он решил, что она больна рассудком, но это было не так – она просто боялась лететь.

Когда они оторвались от земли, у нее вдруг задрожали губы. Фрэнк Уайт заметил это, потому что все время косился в ее сторону. Она была красива – черноволосая, с тонкими чертами – и от нее очень приятно пахло, но все ее странности несколько его встревожили. А по-настоящему она его испугала, когда они уже набрали высоту.

Итальянка сидела у окна, но боялась туда смотреть. А потом вдруг развернулась, но не к окну, а к аварийной двери, и стала водить руками, как это делают слепые – по всей поверхности и около рукоятки. Ему, конечно, стало не по себе. Он не знал, как там устроена защита, и хоть догадывался, что дверь открыть не просто, проверять это ему не хотелось. И тогда он с ней заговорил.

Лед между ними растаял сразу. Девушка, отпрянув было, тут же призналась, что боится и хочет выйти, а когда он мягко, но настойчиво объяснил ей, что это невозможно, спросила побелевшими губами, можно ли ей отсесть от окна к нему поближе. Так они и просидели до конца полета – сначала просто беседуя о всяких вещах, а потом еще и держась за руки, как влюбленная пара. Он рассказал ей всю свою жизнь – и она слушала, не перебивая, ловя каждое слово и не отрывая взгляда от его лица. Фрэнк понимал: это лишь оттого, что она напугана сверх меры, но ему все равно было лестно, а когда страх побеждал на время, и соседка вновь начинала коситься на злополучную дверь, он без стеснения гладил ее по колену и шептал нежности, пока она не затихала и не откидывалась на спинку кресла.

Моментами ее испуг будто отступал вовсе. Она переставала дрожать и даже пыталась заботиться о нем – подкладывала подушку под голову и уговаривала закрыть глаза. Это тоже было в новинку, его никогда не опекали женщины. Он отдавался странному ощущению, но через минуту вновь слышал: «Почему ты молчишь? Мы уже падаем, да? Может, мне лучше выйти?»

Конечно, можно было пойти к стюардам и объяснить им, что у них в салоне, у рукоятки аварийного выхода сидит пассажирка, не владеющая собой. Наверняка, существовали правила, предписывающие именно это, но Фрэнк не мог и подумать, что можно выдать перепуганную соседку жестокому миру, поджидающему снаружи – с внешней стороны их хрупкого кокона. Это было бы страшное предательство – где-то там уже мерещились визгливые голоса, множество крепких рук, смирительная рубашка… Близость с незнакомкой казалась ему абсолютной – как будто они попали в смертельную ловушку, и только чудо могло им помочь. За пять часов полета он покинул свое место лишь однажды – посетив туалет в лихорадочной спешке и потратив перед тем добрую четверть часа, чтобы убедить спутницу, что дверь не нужно трогать руками, пока она будет одна. Вернувшись, он увидел, что она сидит, не двигаясь, с прямой спиной, вся – сплошной комок нервов, и у него дрогнуло сердце от своей нужности кому-то. Потом, при посадке, ей стало еще страшнее, и он баюкал ее, как ребенка, а когда самолет зашуршал шинами по полосе, она быстро, коротко разрыдалась, прислонившись к его плечу.

Слезы, впрочем, скоро просохли: уже через несколько минут она красила губы, глядя в маленькое зеркальце – сразу вдруг сделавшись посторонней, случайной соседкой-иностранкой, имеющей собственную жизнь. Тогда он подумал с горечью, что магия их близости исчезла навсегда – и не удивился, ибо был к этому готов – но теперь, представляя себя и Ольгу в самолетных креслах по соседству, видел со всей ясностью, что с ней все было бы не так. Все бы только началось, чтобы долго длиться – и она повернулась бы к нему с улыбкой, показывая, что ничего не забыла. В новой реальности теперь не было сомнений – он будто помнил картинку за картинкой: они вместе получили багаж, вместе вышли в жаркое московское утро, в город алчных, грубых, уверенных в своей правоте. «Позвонишь?» – спросила Ольга, и он кивнул, и магия была тут как тут, утвердившись необъяснимо-прочно. И он позвонил ей – в тот же вечер, не в силах ждать дольше. И они встретились и почти сразу поехали к нему в отель. А на следующее свидание она пришла с бирюзовой лентой в волосах…

«Вот, – закончил Фрэнк Уайт чуть смущенно. – Так познакомились, и потом в Москве неделю. Я понял – меня сюда, как проверка, – пробормотал он, снова становясь косноязычен. – То есть, были и другие дела, но я теперь знаю – для отвода глаз».

«О, Фрэнк, да ты оказывается рома-антик, – лукаво протянула Елизавета. – Я просто заслушалась, честное слово. А она-то, она уже знает?»

«Нет, – признался Фрэнк. – Но я ей скоро скажу. Если все закончится хорошо».

Напоминание прозвучало кстати – все, включая Бестужеву, сразу подобрались и посерьезнели. Антураж импровизированной темницы – решетки на окнах, упаковка питьевой воды – вновь вдруг резанул глаз. Опасность была тут как тут, и по спинам пополз холодок, а невеста Уайта и пугачевский клад позабылись в один миг.

«Ну что, – чуть слышно прошептал Тимофей, – пора начинать комедию? Ты готов, Фрэнки?»

«Yes, – ответил тот по-английски и показал большой палец. – Но мне нужно в уборную».

После, стоя у рукомойника, Фрэнк поглядел на себя в мутное зеркало и вновь, как в гостиничном номере этим утром, удовлетворенно кивнул. Он был собран и ничего не боялся – чувствуя себя рыцарем, отстоявшим честь дамы сердца. Путь к дальнейшим подвигам был открыт. Фрэнк Уайт Джуниор вышел из туалета, потоптался у входной двери и лег на спину – прямо на пыльный, растрескавшийся пол.