Объяснение с Анной и страшная авария на перекрестке произвели на Астахова гнетущее впечатление. Весь день он промаялся у себя в квартире, совершая краткие набеги к письменному столу, но поработать по-настоящему так и не смог. Вечер тоже не принес облегчения – в результате, послонявшись час-другой по центральным улицам, Андрей Федорович убедил себя, что сегодня ему требуется как следует напиться. Именно это он и проделал в открытом кафе на Самарской, в гордом, но тягостном одиночестве, вполголоса беседуя сам с собой.

Во вторник, как всегда после питейных излишеств, он проснулся рано и больше не смог заснуть. Мысли его метались бессвязно, во рту было сухо, и веки саднили, будто присыпанные песком. Ворочаясь и вздыхая, Андрей Федорович провалялся в постели все утро, пока солнце не скрылось за тучами, и в стекло не забарабанил дождь. «Вот еще, не хватало», – недовольно пробормотал он, потом вдруг затих и, полежав еще чуть-чуть, вскочил и схватил первую попавшуюся авторучку. Однако, порыв оказался недолог. Уже через четверть часа Андрей, отложив в сторону перо и бумагу, встал, пнул ни в чем не повинный стул и отправился в ванную комнату.

Ни на йоговские асаны, ни на даже простую дыхательную гимнастику у него сегодня не было сил. После душа, посвежев и чуть приободрившись, он вновь уселся за стол и медленно перечел написанное. Как обычно, ему показалось, что писал это совершенно чужой человек.

Метаморфоза дождя – долгий утренний секс. Влажный, неотличимый от сна. В пору антициклона вообще не хочется просыпаться, – читал он, подперев голову рукой.

Стук каблуков по брусчатке – шаги женщин, которых никто не любит. Здесь это не новость. Но от этого нет лекарства…

Астахов хмыкнул и перевел взгляд на окно. Было ясно, что в новой книге использовать это едва ли удастся. А про женщин – это не случайно, нет.

«Вот дура!» – выругался он, имея в виду Анну, чувствуя, что желает ее остро и грубо, и вновь уткнулся в торопливые строки.

Я – гениальный лекарь, знающий, что молчать сподручней. Серая пелена воды все одно извратит фразы. Я проходил это сотни раз – и выныривал, хватая ртом воздух. Встречая зрачком все то же – нудный утренний дождь.

От меня бегут прочь на стоптанных каблуках – те, что слишком трусливы. Мне смешно смеяться, и я засыпаю вновь – в надежде на поллюцию сновидения. Как же скучна действительность в мутно-сером свете! Как же глупы порывы – и слова, слова!

На этом текст обрывался. Не густо, – заметил вслух Андрей Федорович, потом потер висок, взял наполовину исписанный лист и сунул его в толстую папку, на которой красовалось: «Другое». Вот именно, что «другое», – пробормотал он недовольно и скомандовал сам себе: – «Завтракать, завтракать», – словно насильно меняя ритм плохо начавшегося дня.

После завтрака, который был непривычно скуден, Астахов, несмотря на дождь, решил немного пройтись. Что-то гнало его из дома, а на письменный стол не хотелось даже смотреть. Он побрел вниз по Московской улице, обычным своим маршрутом, раскрыв зонт с костяной рукояткой, оставшийся еще от деда.

Улица была мокрой, скользкой и неопрятной. Ничто не радовало глаз – казалось, отовсюду сквозит унынием, заброшенностью города, который никому не нужен. Дождь моросил, не усиливаясь, но и не стихая, под ногами хлюпало, от машин летели мутные брызги.

Как только погода становится дождливой, сразу видишь, что грязь здесь копилась веками, – подумал Андрей Федорович, уворачиваясь от велосипедиста в мокрой черной накидке, похожего на ангела смерти, спланировавшего с небес. – Равно как и привычка не перечить судьбе – про нее вспоминают тут же, лишь только выдастся тоскливый повод…

В тоскливых поводах у города не было недостатка, но он еще стоял, не желая умирать – хоть новостройки тут и там сползали в овраги, будто земля не принимала новых зданий. Старые жилища, которым было больше века, разрушались от ветхости и уходили в почву, но их участь давно уже никого не волновала. В ней было все то же: пьяная бедность, детство в грязных углах, вонь помоек под открытым небом и бездомные псы. И везде – маски вместо лиц, если как следует присмотреться. Что и неудивительно: в их буднях – лишь борьба с унижением, стригущим под одну гребенку. И нет иллюзий, чтобы отбиться от подозрения, что смерть – это скоро и навсегда.

В нижней части улицы Астахов замедлил шаг – это место он любил больше всего. Желтые купеческие дома выстроились тут в тесный ряд, машин было мало, движение и суета остались в безликом центре. Оглядываясь по сторонам, он ждал, что в душе откликнется что-то, но, быть может из-за дождя, внутри копились лишь раздражение и досада. Андрей вновь ощутил, на удивление остро, что провинция способна осточертеть за несколько недель, не говоря уже о годах, которые он намеревался здесь провести.

В этом городе нет места большим страстям, – думал он с горечью, вновь припоминая разлуку с Анной. – Амплитуда эмоций невелика, они рябят мелкой волной – и то лишь когда сверкают на солнце. В них тянет засмотреться, как в начищенную медь, но там лишь твое собственное отражение, и тускнеет оно быстрее, чем можешь себе представить. А кругом все происходит по-прежнему – твои усилия уходят в песок. Твои стремления, твои таланты – их вовсе некому оценить…

«Нужно признать, – пробормотал он хмуро, – то, что я принимал за погрешность эксперимента, есть, быть может, истинная суть явления. Из чего следует, что явления, собственно, нет – так, безделица, не стоящая взгляда. Во всем виновата теория: она слепа. Теоретикам вообще легче, и женщины их любят больше. У них чистые руки и вдохновенное лицо. Пора переквалифицироваться – хорошо бы, навсегда».

Он понял вдруг, как бывало с ним не раз, когда накатывала безысходность, что нужно немедленно уезжать отсюда – бежать назад в столицу, прозябать, страдать, «крутиться», как все. Здесь – болотная топь, пусть и в сухих степях, серый мглистый простор, в котором слова растворятся бесследно, конец всех надежд, кладбище смелых планов… Андрей подумал с ужасом, что никогда ничего здесь не напишет – придавленный тяжелым небом, хватающий воздух ртом – но тут же приструнил себя. Он знал, что приступы паники не бывают долгими, и этот тоже пройдет, почти без следа. Что же до решимости, она мимолетна. Не так-то просто вырваться из этой трясины, из душного провинциального быта, уничижительно-простецкого, предсказуемого и уютного, похоронившего в себе многих до него. Ну и потом, приходится помнить: деньги, деньги!

Астахов дошел до Речного и постоял немного у главной городской пристани, говоря себе привычно – вот он простор, любуйся, ты ехал сюда за этим. Взгляд размазывается, и душа разлетается вширь, истончаясь при этом до бессилия. Что поделать: запас души конечен почти у всех, да и потом – так ли востребована глубина? Большинство живущих тут будто вообще бездушны – лишь в некоторых вскипает водоворот или чернеет омут…

Волга текла ровно и мощно. Облака, отражаясь, окрасили ее тусклым свинцом, но ей нипочем была любая тяжесть – и нависшие тучи, и баржи, груженные углем и лесом, и небольшие прыткие моторки. Утром буднего дня пассажирских судов было немного, лишь один корабль готовился отчалить и взять курс на север – к Нижнему, к Казани, а то и к Москве. Он гулко прогудел и пыхнул паром – и тут же духовой оркестр на берегу грянул марш «Прощание славянки», по старой традиции, не нарушаемой никогда.

«Похмельный пароход под похмельные трубы отплывает вверх по пьяной реке, – усмехнулся Андрей. – Как бы это запомнить? Жаль, не на чем записать. Гирлянда разноцветных флажков на нем – наивнейшая из фальшивок. Обещание праздника, который, знают все, не случится. Но как же хочется в него верить и, вместе с ним – как же хочется обмануться чьей-то наивностью!»

Андрей Федорович спустился на набережную и прошелся туда-сюда вдоль самой воды. Оказавшись в дальнем конце причала, он засмотрелся на рыбаков, следящих за поплавками, едва различимыми среди мелкого сора, потом увидел двух мужчин с большим биноклем и подивился про себя неуместности их напряженной позы. В тот же миг один из них воскликнул взволнованно: – «Вон они, едут! – потом обернулся через плечо и добавил: – А тут, гляди, и начальство пожаловало», – так что Астахов, заинтригованный, замер на месте, решив немного понаблюдать.

Неподалеку, у здания местной милиции, которое делили сухопутные милиционеры и «речники», действительно стояла небольшая группа людей в форме. Один из них, с погонами майора, как раз и представлял собой начальство, на которое ссылался глазастый Толян. Это был Аленичкин, заместитель начальника Кировского РУВД, прибывший собственной персоной для осуществления «контроля», на котором настаивал шеф. С ним рядом стояли еще два чина поменьше, равнодушно поглядывая то на реку, то на хмурое небо, все так же сыпавшее дождем.

Вскоре подплыл и катер – с Валентиной, ОМОНом и недавними пленниками. Оркестранты, провожавшие речной корабль, уже разбрелись по своим делам, и спасенных, помимо милиции, встречали лишь несколько случайных зевак. Среди них оказался и Андрей Федорович, с удивлением отметивший, что двое с биноклем, явно интересовавшиеся событием больше, чем он, отошли подальше и даже спрятались за мусорным баком – не иначе, желая остаться незамеченными. Он задумался было о причинах такой странности, но тут же о ней позабыл: катер причалил к берегу, и, среди прочих, по шатким сходням спускался не кто иной, как его приятель Николай.

«Эй!» – закричал Астахов и бросился к приехавшим, вызвав маленький переполох в рядах как участников, так и зрителей. Все, впрочем, успокоились быстро, убедившись, что нежданный знакомец не таит в себе угрозы. Друзьям дали похлопать друг друга по спине и обменяться эмоциональным: «Что ж ты не звонил… – Так я ж звонил… – А у меня телефон… – А я не знал…», – после чего Андрея решительно оттерли прочь, объяснив, что он тут некоторым образом некстати.

«Я же говорил, Сиволдайск – очень маленький город», – пробормотал Николай напоследок, успев-таки пообещать, что нынче же днем обязательно даст о себе знать, после чего вся группа скрылась в милицейском здании, а Астахов медленно побрел восвояси – сбитый с толку, но отчего-то воспрявший духом. К тому же и дождь перестал, хоть под ногами было все еще мокро и грязно. Проходя мимо контейнеров для мусора, он покрутил головой, но те двое исчезли, будто провалились сквозь землю.

Черт с ними, – решил Андрей Федорович, – домой бы надо, может что напишу, – и решительно повернул к гостинице «Паллада», где всегда ждали свободные такси. На ходу он бормотал вполголоса: – «Похмельный пароход вверх по пьяной реке…»

Тем временем, в конторе Волжской милиции разворачивались свои маленькие драмы. Майор Михаил Аленичкин сразу принялся расставлять точки над ‘i’. Прежде всего он отвел в сторону следователя Никитину и сказал ей строго: – «Так, Валентина, дело я беру себе. Ты езжай в контору и отчетец мне составь, а с ними я сам поработаю, без тебя». Та глянула исподлобья и стала было возражать, но майор крякнул, рыкнул, и она сразу сникла, а потом он еще и спросил ядовито: – «А вообще с подозреваемыми у тебя как?»

«Вот один», – кивнула Никитина на механика, стоявшего в окружении рослых омоновцев, который, заметив это, заискивающе скривился в ответ. «Остальные в розыске», – добавила она преувеличенно бодро, но майор уловил неуверенность опытным ухом, нахмурился и покачал головой.

«Ты там дров не наломала случаем? – осведомился он недобро. – Тебе доверили, а ты вообще как?»

В этот момент у Валентины зазвонил телефон, она скосила глаз на определившийся номер, отменила вызов и стала было говорить что-то, жестикулируя свободной рукой, но майор уже потерял к ней интерес и смотрел куда-то в сторону, за ее плечо. Тут телефон зазвонил снова, он досадливо дернул головой, бросил ей: – «Давай, Никитина, езжай», – и развернулся, чтобы уйти.

«Михаил Иванович…» – протянула она умоляюще ему в спину, но Аленичкин даже не обернулся, а телефон все звонил и звонил. Валентина послала майору вслед испепеляющий взгляд и побрела к выходу, визгливо выговаривая в трубку: – «Занята я! Да, занята! Где, где, на работе, где ж мне еще быть?..»

Утвердив свою руководящую роль и отдав несколько коротких распоряжений, майор зашел в комнату, отведенную потерпевшим, окинул всех острым взглядом, потом подошел к Царькову, вскочившему ему навстречу, и поздоровался с ним за руку. «Слушай, – возбужденно заговорил Тимофей, – очень удачно, что ты здесь. У меня джип остался прямо на шоссе. Там в нем и ключи, и вещи!»

«Знаю, знаю, – перебил Аленичкин с широкой улыбкой. – Милиция, она не дремлет. Там уже наши работают с твоим джипом – и мы с тобой скоро туда. Показания сейчас у вас снимем – у тебя я сам, а с коллегами твоими мой парень займется, я распоряжусь. Или это друзья, а не коллеги?» – он еще раз испытующе обвел глазами комнату и задержался взглядом на Бестужевой, отчего та вспыхнула и уставилась в пол.

«Да, друзья, да, подожди-ка… – зачастил Царьков. – Мне только один звонок нужно, быстро очень. Почему-то Петрович трубку не берет», – пожаловался он Аленичкину, который тут же старательно округлил глаза.

Какой Петрович, уж не «Дед» ли? – спросил майор с деланым удивлением и, в ответ на кивок Тимофея, протянул важно: – «Ну ты даешь! Отстал ты брат от жизни, у нас тут только об этом и говорят. Разбился Дед на крутом своем Мерсе – еще вчера днем. Машина в лепешку, Петрович на небеса – сразу, с концами. Таскал, как говорится, волк – потащили и волка».

В комнате повисла тишина, все застыли, как в немой сцене. «Шу-шутишь?» – чуть заикаясь, спросил наконец Царьков.

«Не-а, – довольно откликнулся майор, наслаждаясь эффектом. – Кто ж такими вещами шутит, я же все-таки власть! Погоди-ка, я гляну – как там, кабинет не освободился?» – и вышел в коридор, плотно притворив за собой дверь.

Все молчали, стараясь не глядеть на Тимофея, который сидел в неудобной позе, сверля взглядом стену. Потом Фрэнк Уайт кашлянул и тихо спросил: – «Что, Тимоти, родственник?»

«Да нет, – ответил тот неохотно. – Хуже, чем родственник, гораздо хуже. Полная неожиданность, это да…» – и не стал продолжать, только еще больше сгорбился и сморщил лицо.

Елизавета подошла к нему и легко погладила по волосам. «Да, Лизка, – криво улыбнулся Царьков, – странные дела. Теперь разруливать будем, только не знаю, как».

Он уклонился от ее руки, встал со стула и стал ходить взад-вперед, нервно потирая пальцы. Бестужева вздохнула беспомощно и села на его место – было ясно, что все изменилось вдруг и сразу, причем не в хорошую сторону. «За машиной вместе поедем?» – спросила она в пространство, стараясь, чтобы голос звучал, как обычно.

«За машиной? – Тимофей встал на месте, будто очнулся. – Да чего тебе там делать – езжай домой. Я с майором перекинусь тет-а-тет, может подскажет дельное что. Тут такие дела…» – он страдальчески скривился и отвел глаза.

«А ты езжай, отдохни – поспи опять же, – продолжал он суетливо. – Поспи, поспи, а я потом, вечером, приеду. Сейчас я тебе ключи – хорошо, для тебя второй комплект сделал, – он стал рыться в карманах, приговаривая вполголоса: – Не пойму, выронил что ли?..»

«Вот они», – вздохнул он с облегчением, и этот вздох тоже не понравился Елизавете. «Что, жених, сбежать хочешь? – спросила она будто в шутку. – Нет у нас теперь с тобой общей цели?»

Тимофей воззрился на нее в растерянности, она улыбнулась ему ласково, как могла, но шутки все равно не получилось – напряжение в воздухе еще возросло. Пустота между ними, казалось, стала непроницаема для сигналов, она поняла, что не чувствует его больше, он сделался непонятен и чужд. Улыбка сползла с ее лица, она прикусила губу и опустила глаза, но тут очень кстати в комнату вбежал румяный Аленичкин и хлопнул Царькова по плечу: – «Пойдем!»

«Пока, Лизка», – сказал тот преувеличенно-беззаботно, потом кивнул Николаю с Фрэнком – «бывайте, еще увидимся» – и вышел вслед за майором.

«Сватался, сватался, да и спрятался, – проговорил Крамской негромко и поднял руки, словно защищаясь от жесткого прищура Лизы: – Шучу, шучу. Это ж, Лизавета, пословица есть такая».

Та лишь кивнула и подошла к окну, забранному железными прутьями. «Опять решетка, – сказала она грустно. – Когда ж это наконец кончится?»

Ждать им, впрочем, пришлось недолго. Молодой, смышленый капитан споро записал показания каждого, задал по нескольку вопросов и сказал, блеснув золотым зубом: – «Ну вот, свободны, граждане. Если что, вызовем вас – по месту здешнего пребывания или же по прописке… Веселей гляди, красавица», – подмигнул он Лизе, распахивая перед ними входную дверь. Та хмыкнула и сделала было надменное лицо, но тут же вновь задумалась о чем-то, явно не связанном с Волжской районной милицией.

На улице опять моросил дождь. Недавние узники, обретшие наконец свободу, неловко потоптались и стали прощаться. «Нет, стойте, – воскликнул вдруг Николай. – Так не годится – что мы, как чужие?»

Глаза его лихорадочно блестели, он был взволнован и возбужден. Что-то ликовало у него внутри, ему хотелось громко говорить, делиться радостью, смеяться. Проверка… – вертелось в голове. – Кончено, я прошел проверку!

Он оглядел компаньонов, которые, очевидно, не могли разделить его чувств в полной мере, и пояснил в ответ на удивленный взгляд Елизаветы: – «Нет, ну так же нельзя! Такое вместе пережили – и разбежимся, как ни в чем ни бывало? Предлагаю вечером в ресторан – нужно отметить, выпить за удачу».

Фрэнк поддержал идею, и Лиза, поколебавшись, тоже пообещала быть, если не случится ничего непредвиденного. На этом они и расстались, обменявшись телефонами, и отправились каждый своей дорогой. Мужчины пошли в гостиницу, высившуюся неподалеку, а Елизавета – к стоянке такси, где скучали без дела несколько ветхих машин.

Все это время Фролов с Толяном сидели в своей «девятке», не сводя глаз с милицейского здания. Бинокль оказался не нужен – происходящее было видно и так. Когда Тимофей вышел вместе с майором, водитель завел было мотор, но остался на месте с молчаливого одобрения Александра. «Смотри-ка, разделились, – сказал он задумчиво. – У него дела, и у нее свои делишки. Эти небось за ‘Тойотой’ погнали, а твоя не с ними – значит есть причина».

«Есть, есть, – пробормотал Фролов. – Когда она что-то хочет, все по ней бывает, так или иначе. Значит не хочет – то есть, неспроста».

Его мучили раскаяние и зудящее нетерпение. Елизавета была тут, рядом, он любил ее сильнее, чем прежде, но все, связанное с ней, оставалось совершенно необъяснимым. Хозяин черного джипа перестал его заботить, дело было сложнее и тоньше. Он перебирал в голове версии, одна причудливее другой, представляя Бестужеву то авантюристкой, то несчастной жертвой, но понимал, что все это пустое, а разгадка по-прежнему далека. Напарник молчал и не лез с разговором, дождь постукивал по крыше в такт беспокойным мыслям, и, казалось, ожидание не закончится никогда, как и непогода, сделавшая мир безрадостно-серым.

«Вот они!» – воскликнул вдруг Толян, и Фролов очнулся, разом позабыв, о чем размышлял. Наступало время решающих действий – он чувствовал это всей кожей. «Так, машины у них нет, – приговаривал водитель. – Ловить будут тачку или в гостиницу вместе пойдут. Да я не в том смысле, – успокоил он вздрогнувшего Александра, – так, посидеть, горячего съесть. Нет, смотри, одна пошла, к таксерам. Сейчас мы ей аккуратненько на хвост…»

Они без всяких приключений «довели» медлительное такси до въезда во двор знакомой уже многоэтажки, где Елизавета вышла и направилась к дому. «Смотри, опять к нему приехала, – сказал Толян со значением. – Это получается что? Это получается… Эй, ты куда?» – но Фролов уже его не слышал. Что-то сдвинулось в нем, какой-то предохранитель ярко полыхнул короткой вспышкой, и он, неожиданно для себя самого, понял вдруг, что не может больше терпеть. Распахнув дверь, он выскочил из машины и побежал за своей любовницей, крича отчаянно: – «Лиза, Лиза!» – не представляя еще, что он ей скажет и как объяснит свое внезапное появление.

Елизавета не сразу поняла, что кричат именно ей. Фролов успел подбежать почти вплотную, когда она вдруг обернулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами. «Привет, – выдохнул запыхавшийся Александр, глядя снизу-вверх, как покорный пес. – Послушай, Лиза…»

«Ты!? – перебила она, и он тут же сконфуженно стих. – А ты откуда здесь взялся? Погоди, погоди, – она строго погрозила пальцем, видя, что Фролов намеревается что-то сказать. – Таких случайностей быть не может. Я, конечно, чувствую себя дурой все последние дни, но ведь не до такой же степени. Значит, ты все время за мной следил?»

«Но я же – чтобы понять, – пробормотал Александр, отчего-то ощущая безмерную вину. – Я ж не знал, что происходит: ни звонка, ни привета. Ты исчезла – и все, конец».

«Так-так-так, – Елизавета, не слушая его, быстро прикидывала что-то в голове. – Значит и в Москве – тоже твоих рук дело? А как же этот, жених? Вы что с ним, заодно? Отвечай!»

«С кем заодно? – перепугался Фролов. – У тебя что, жених? Этот, что ли, на джипе?»

«Ну да, на джипе, а может уже и без джипа, – вздохнула она, отведя глаза в сторону. – Может уже и не жених… Да нет, куда вам спеться, вы ж разные совсем. Тоже мне, следопыты. За кем-то вон следят высшие силы, а за мной – только такие, как ты».

На нее, наверное из-за усталости, навалились вдруг тоска и жалость к себе. Елизавета почувствовала, как сильно надоели ей чужие желания и настойчивые попытки влезть в ее жизнь. «Ну и что тебе нужно?» – спросила она Александра холодно и сухо.

«Я ведь помочь хотел, – заторопился тот. – Думал, ты в опасности – мало ли что. У меня тут приятель, мы с ним видели все – как на вас напали эти трое. Это мы милицию позвали, между прочим».

Он замолчал, но и она молчала и лишь смотрела на него ничего не выражающим взглядом. Потом прищурила веки и спросила недобро: – «Ты что, из самой Москвы за мной ехал? Специально, чтобы милицию вызвать?»

«Да нет, все это случайно – и, конечно, смешно, – Александр скривился и попробовал усмехнуться. – Из Москвы, в плацкарте, чтоб уж все понять – я и сам вижу, что мелодрама, но… – он замялся было, потом махнул рукой: – А-а, знаешь…» – и глянул на нее в упор. У него не осталось сил осторожничать и юлить. Лучше уж полоснуть скальпелем, чтобы избавиться от лишних частей, отбросить их как балласт и… – что? Уменьшиться, истончиться, взлететь без балласта?

«Понять я, конечно, ничего не понял, – сказал он с некоторым даже вызовом, – но вот что знаю точно: хочу с тобой жить – всегда. Решай сейчас, я больше ждать не могу. Издергался весь, сюда вот за тобой увязался – просто уже абсурд, а не пьеса».

Елизавета тут же вспомнила о Царькове и разозлилась еще сильней. «Ну вот, опять, – сказала она задумчиво. – Я становлюсь популярной. И всем смешно – почему же мне совсем не смешно? – Потом помолчала и спросила холодно: – И что ты будешь со мной делать, если я соглашусь? Тебе ж меня не приручить, я куда сильнее».

«Приспособлюсь, – Фролов вновь ухмыльнулся. – Без тебя все равно хуже, чем с тобой». – Он успокоился и даже расслабился немного – и имел теперь куда более уверенный вид.

Романтика, – подумала Елизавета. – Все зовут не в постель, а замуж, и не где-нибудь, а в этом захолустье. Не зря мне казалось, что тут – другая планета. Патриархальная глубинка, прямо-таки строгость нравов.

«А мне без тебя не хуже, – пожала она плечами. – Мне никак». – Потом обхватила себя руками и с тревогой огляделась по сторонам. Действительность предлагала слишком много ирреального – столько, что ее разум, привыкший раскладывать все по полочкам, почти отказывался контролировать процесс. Она с трудом заставляла себя сосредоточиться на разговоре и воспринимать услышанное всерьез. Фролову не находилось места среди событий, случившихся за последние сутки – ей все еще было нелегко поверить, что он вмешался в них на самом деле.

«Слушай, а ты мне не снишься? – спросила вдруг она. – А то я уже несколько дней как во сне».

«Спящая красавица, – пробормотал Александр. – Хочешь, поцелую, и ты проснешься?»

Он потянулся было к ней, но она отпрянула, словно в испуге. На ее лице отразилось такое неприятие, что у него сразу похолодело внутри. Они замерли друг напротив друга, глядя зрачки в зрачки. Никаких объяснений больше не было нужно.

«Самый быстрый способ закончить битву – проиграть ее, – попытался пошутить Александр. – Или вот еще: когда-нибудь объявят войну, и никто не придет».

«Что-что? – спросила Лиза с неожиданной тревогой. – Не понимаю, что ты бормочешь?»

«Это цитаты, – вздохнул Фролов, мучительно соображая, есть ли у него еще ходы в запасе. – Чужие мысли, тебе неинтересно».

«У тебя что, своих слов нет? – снова рассердилась Елизавета. – Война, битва – тоже, придумал».

«Какая разница, – рассеянно откликнулся он, – так просто интересней. Свои или чужие – ты же все равно меня не слышишь».

Они постояли молча несколько секунд, явно не зная, что делать дальше. «Ну, – спросил наконец Александр, – это все? Уже навсегда?»

«Ну да, – ответила Лиза, как само собой разумеющееся. – А ты что, сам не видишь? Слушай, иди, я так устала… И мне вообще – понимаешь, ВООБЩЕ нечего тебе сказать».

Фролов повернулся и побрел к машине, а она, поднимаясь в лифте, почувствовала, что у нее и впрямь не осталось сил. Ну вот, меня любил хоть кто-то, а теперь и он начинает не любить, – мелькнуло в голове. – Не любить, насколько может – а скоро сможет, дело нехитрое.

Все ее миры сделались холодны, как космос. Это было редкое чувство – будто само мироздание дотянулось до нее рукой. Малая вселенная внутри не могла тягаться с ним, могучим и безмерным, находящимся вне, но пьющим, когда захочет, всю ее энергию и жизнь. Ей вдруг стало жалко до слез своей свободы, которой было в достатке еще недавно, своих желаний, планов и таких наивных мыслей.

«Лучше я буду лишь мечтать о принце, и пусть он не приходит, этот принц. Я не хочу подстраиваться под все кругом, – думала Елизавета, привалившись к стенке лифта. – Мне не нужно этого – загадок, высших сил. Мне ведь и голову-то потерять не из-за кого – быть может, дело во мне? Может, у меня слишком простая душа?»

«И зачем я все время чего-то жду? – бормотала она в сердцах уже на лестничной площадке. – Даже у Фролова есть подмога – чужие мысли, записанные в тетрадки. А мне – мне никто ничего не подскажет!»

Она долго возилась с тремя замками, потом наконец захлопнула за собой дверь и пошла бродить по комнатам – так же, как делала это вчерашним утром, когда рядом был Тимофей, и сердце предвкушало сюрпризы. Ей вдруг захотелось увидеть его прямо сейчас. Поколебавшись, она взяла мобильный и решительно набрала номер, но абонент молчал, откликаясь лишь длинными гудками. «Где же, где же ты, жених?..» – пропела она грустно, зашла в гостиную и забралась с ногами в большое мягкое кресло.

«Ничего, – шепнула она себе, – у нас еще все получится. Я – Венера, мой камень – бриллиант».

Глаза ее повлажнели, она поморгала осторожно и со вздохом прикрыла веки. «Тимофей, Тимофей – а смысла-то больше ни в чем и нет, – проговорила она печально. – Хоть за этот бы схватиться, что ли. Увлекусь им снова – не так уж он и плох…» – Ей хотелось дремать, но дремать не получалось, голова болела, и перед глазами плавали цветные пятна.

«Тимофей, Тимофей», – твердила Лиза вновь, но мысли ее витали сразу везде, перескакивая с одного на другое и ни в чем не находя зацепки. Слова слетали с губ, но шли не изнутри; там, внутри, кто-то упрямый будто шептал: – «Ничего не будет. Ты бросаешь других без жалости – так же поступят и с тобой. Око за око, жестокость за жестокость…» – и она вздрагивала и открывала глаза. «Тимофей!» – произносила она громко, и тот же голос шептал в ответ: – «Каждый сам по себе».

И она знала, что это правда, и умолкала, словно устав бороться. Только скользила взглядом по комнате, не задерживаясь ни на чем, кроме мобильного телефона, который лежал тут же на журнальном столе.