История Адель и Семманта захватила меня с головой — на несколько недель, до конца июля. До мадридской невыносимой жары, с которой не справляются кондиционеры. Лидия поначалу вела себя терпеливо — очевидно ждала, что все вновь станет как было. Потом терпение ее иссякло, и у нас начались проблемы.
Неудивительно — я теперь уделял ей куда меньше времени. Мы встречались, но довольно редко, и моя отстраненность так или иначе бросалась в глаза. Но главное, увы, было не во мне — точнее, не во мне самом. Скоро стало ясно: Лидию Алварес Алварес не устраивает новая Адель.
При этом, симбиоз с виртуальным был ей по-прежнему необходим. Она зависела от моих рассказов, привыкла отождествлять себя с образом, сочиненным ей в угоду. И вот, с отождествлением стало плохо, Адель стремительно перевоплощалась, становясь все более великодушной. Это касалось и ремесла куртизанки, с чем Лидия уж никак не могла смириться. Ей нравилось представлять себя шлюхой, но она не умела отдавать задаром, не соотнося даруемое с ценой. Ей было понятно, как и зачем можно спать с мужчиной за деньги — или для удовольствия, потакая своим страстям. Или, лучше всего, для того и другого вместе, но никак не в отсутствие рациональной причины, без которой не знаешь, что же именно хочешь получить взамен. «Получить взамен» было ключевой фразой. На ней, а не на «отдавать», ставились все акценты. А теперь акценты целились в никуда.
Для Лидии это было непреодолимо, нелепо. Мир, не скрепленный логикой расчета, распадался на части. Социум взрастил в ней осознание своей роли и готов был оплачивать эту роль. Каждая ее улыбка, гримаска, каждая капля ее секреции возбуждения стоили чего-то и ожидали награды. Она никогда не дружила зря — и не отдавалась мужчинам, просто даря, а не потребляя. Кое-что из моих зарисовок смущало ее и раньше — когда Адель превращалась из путаны в жрицу, и деньги были лишь поводом, не причиной. Лидия недоумевала — в ее кодексе любовь «за так» была под запретом. Иначе тебя просто примут за дуру, за провинциалку, не знающую верных правил. Иногда Лидия переспрашивала меня — где, напомни, родилась Адель? Ах, она русская… — ну понятно! Почему-то, это примиряло ее со многим. Но всему, конечно же, есть предел.
Если ты не выставляешь напоказ свою цену, значит цена тебе невелика — в этом Лидия Алварес Алварес была уверена бесповоротно. И вскоре стало видно: ее раздражает в новой Адели почти все — доброта, нерасчетливость, брутальная честность… К тому же, темы похоти и разврата отошли в моих рассказах на второй план. Подсознательно я надеялся, что в результате она просто потеряет интерес. Я уже хотел с ней расстаться, еще не признаваясь себе в этом прямо. Но вышло не так, расставания не случилось. А случилось обратное: устав терпеть, Лидия принялась бороться — за ту Адель, которая была ей нужна.
Да, я недооценил, насколько она не привыкла терять то, что ей принадлежало. Без Адель она не представляла своей жизни — как не представляла жизни без удобств, хорошей еды, одежды. Лидию приучили, что кто-то придумывает ее за нее саму, и теперь она считала, что именно так будет — обязано быть — всегда. Тот, кто раздразнил, был ей должен — продолжать, не останавливаться, раз уж начал!
Все это я сформулировал потом, впоследствии. Да и сама Лидия не понимала толком, что же именно происходит. У нее появился деятельный прищур, но суть действия была ей неясна. Ей казалось, что меня, быть может, стоит разжалобить или задобрить, и она старалась — ныла по мелочам, пыталась стать услужливее, покорней. Затем, напротив, делала вид, будто знает что-то, не известное мне. Что-то, подтверждающее ее силу, ее мудрость, неуязвимость. Поучала меня, посмеиваясь лукаво, все с тем же деятельным прищуром. Становилась назойливо-дидактичной — как учительница на уроке. Ей хотелось, чтобы я признался, что не выучил реальной жизни.
Впрочем, доставалось не только мне. Лидия стала выказывать недовольство всем, что ее окружало. Меня же то и дело ставили в пример — для того лишь, чтобы еще настойчивее утвердить свои права. Право собственности прежде всего — ее отношение ко мне стало ревностным до абсурда. Порой она звонила в неурочное время, чтобы выпросить нежных слов. При встречах ждала цветов, подарков, расхожего пошловатого антуража. С ней становилось все труднее — даже и в сексе начались придирки. Мне будто приходилось всякий раз держать экзамен: Лидия хотела всего и сразу, требовала мужских подвигов, вела себя слишком шумно. Она даже стала царапать мне спину — раньше за ней этого не водилось. Когда я возмутился, она сымитировала обиду — ей, мол, мешают самовыражаться в любви. Она вообще часто стала имитировать обиды. По-моему, она теперь нередко имитировала и оргазм.
Все это было тягостно, некомфортно. Лидия практически перестала бывать в спокойном состоянии духа. Набор ее придуманных поз расширился едва ли не вдвое. Если я уставал притворяться, что верю в искренность ее эмоций, она становилась слезливой, жалкой, потом грубила, потом подлизывалась вновь. Стыдилась сама себя, пыталась мстить — рассказывая о своем любовном прошлом. Вновь требовала мелочной заботы. Капризничала, строила из себя принцессу, жаловалась, что я не ценю ее толком. Долго и со вкусом рассуждала вслух, сколько мужчин хотели бы оказаться на моем месте. Носить ее на руках, сдувать с нее пылинки. Вон они — стоят в длинной очереди. Странно, мол, что я этого не вижу!
Наверное, ей казалось, что так она делает нашу связь крепче, но было наоборот, я отдалялся, все больше от нее уставая. Ее искусственность раздражала меня сильней и сильней — казалось, она вовсе перестала быть настоящей. Напряжение накапливалось, и наконец Лидия сорвалась, устроив жуткую сцену.
Тут уж в искусственности ее было не упрекнуть, истерика вышла взаправдашней, такую не сыграть нарочно. Она кричала с неожиданной злобой: «Ты в последнее время пишешь полную чушь!» Потом рыдала в голос, пыталась меня ударить. Кривлялась, гримасничала, передразнивая Адель из последнего моего рассказа…
Рассказ кстати получился неплох. Дело происходило в стрелковом тире — по фантазии клиента с военным прошлым. Он будто бы придумал такую вот игру — в камуфляже, с черным пистолетом в руке. Адель проделывала с ним всякие штуки — по замыслу, Лидия должна была взять это на заметку. Быть может, так оно и вышло, но мне она не призналась — уж слишком ее возмутило другое. Адель, разыгравшись и войдя в роль, сделала клиенту бесплатный миньет — просто от хорошего настроения. Это и взбесило Лидию — как пример неуместного бескорыстия — хоть, признаться, во всем рассказе не было и намека на альтруизм. Винить меня было не в чем, но она усмотрела-таки подвох — наверное потому, что искала подвохи уже во всем. Ей казалось, что все задумывается против нее и ей назло. Она кричала, что я давно хочу лишить ее воли и здравого смысла, что я навязываю ей что-то, чуждое естеству, почти уже свожу с ума.
Гнев ее был страшен, ярость неподдельна. Я видел, что ей нравится вдруг остаться без тормозов, выплеснуть эмоции без остатка. Мы тогда поругались насмерть — я полагал, навсегда. Но уже наутро она одумалась, стала звонить мне, просить прощения. Сказала, что очень хочет купить штаны цвета хаки — и гимнастерку, и тяжелые армейские ботинки. Потом, через сутки, пришла ко мне в военной форме. Прямо в коридоре я разорвал ей рубашку, обнажил грудь… Она кончила там же, ободрав стену своим когтем.
Однако, несмотря на примирение, проблема не была решена — отнюдь. Мы лишь ненадолго загнали ее вглубь. Напряжение не ослабевало, хоть Лидия больше не решалась на открытый демарш. Зато она начала изматывающую борьбу исподволь.
Наша ссора кое-чему ее научила — Лидия сменила тактику, обратившись к рациональной логике. Она использовала любую возможность, чтобы дать мне понять, деталь за деталью, какой она желает видеть свою виртуальную модель. Давление было серьезным, я поражался ее настойчивости. Теперь уже она придумывала истории для меня — нужно признать, у нее хорошо получалось. Каждая была безобидна сама по себе, но при этом не обходилась без поучительного примера. Меня будто опутывали сетью будничных истин. Ни с одной из них нельзя было спорить — любой сказал бы, да, именно так и бывает на самом деле. Я и сам подтвердил бы: так и бывает! Что с того, что нам с Семмантом все это кажется чуждым, диким?
Истории были жизненны донельзя — ее друзья и подруги щедро поставляли фактический материал. Или же Лидия просто выдумывала за них, что в общем одно и то же. Она использовала без стеснения всю убедительную мощь реалий, старалась оттянуть меня от абстрактного, окунуть с головой в повседневную жизнь.
Мы стали много ходить в гости — для этого всегда находился повод. Ее календарь почти сплошь состоял из дат, обведенных красным. Именины, годовщины рождений и свадеб, дни покровительствующих святых шли сплошной чередой. Это был неистощимый поток причин для поздравительных визитов. Порой виновницы торжеств, конечно же по просьбе Лидии, сами слали мне открытки с витиеватыми приглашениями. Мне почти ни разу не удалось отказаться, хоть потом я корил себя за мягкость. Каждые два-три дня, купив вино и розы, мы ехали куда-то — в Галапагар, Алкобендас, Легаспи, Алкалу де Хенарес…
Святой Борджа, к примеру, был заступником тетушки Эстебаны — и мы спешили к тетушке Эстебане, плутали в узких улочках баррио Консепсьон. По дороге Лидия рассказывала взахлеб, как тетушка в свое время выжулила у одного из своих мужчин большой фамильный бриллиант. Я слушал вполуха, но, все же, посматривал потом на Эстебану с интересом. Та оказалась дряхлой старухой, почти уже выжившей из ума. Однако, из-под густых бровей меня буравили пытливые глазки — и я верил, что бриллиант действительно хранится где-то в комоде, завернутый в тряпки. Она приготовила нам кальмаров в соусе из их собственных чернил. Кальмары, я помню, были восхитительны.
Потом наставал день святого Исидора, и мы отправлялись к кузине Амалии. Когда-то они с Лидией учились вместе в начальной школе для девочек. Потом пути их разошлись, о чем Амалия, по-видимому, не жалела. Не иначе, именно Исидор помог ей обзавестись любовником из Министерства, а тот, в свою очередь, купил квартиру, мебель, обустроил комфортную жизнь. Кузина мне понравилась, в ней была непосредственность, которой так недоставало Лидии. К тому же, она недвусмысленно прижалась ко мне бедром, когда мы остались вдвоем на кухне.
Умеют же некоторые устраиваться! — восклицала Лидия на обратном пути. Я поддакивал, прикидывая, уместно ли будет пригласить предприимчивую Амалию на приватный ланч с продолжением.
После были еще святые — Эрменгол, Франциск, Солер. Были родственницы, просто знакомые — я потерял им счет. Все они желали нас видеть, их гостеприимство не имело границ. И про каждую я узнавал что-то — как они извлекали выгоду, помыкая женихами, начальниками, мужьями…
Эта кошечка, она ведет себя как сука, когда не получает того, что хочет, — сообщала мне Лидия по секрету.
Почему всем всегда всего мало? — удивлялась притворно, пожимая плечами.
Вот та поступила, как настоящая блядь! — безапелляционно заявляла она, и я не находил аргументов против. Слишком много женщин мелькало перед глазами — цепких, алчных, умеющих не прогадать.
Я чувствовал, как меня затягивает в пучину. Истины, с которыми трудно спорить, открыли мне, чему я пытаюсь противостоять. И как зыбка, непрочна конструкция, которую я строю, самонадеянный творец.
Я вовсе перестал думать о Еве, будто признал: я к этому не готов. Уют кофеен теперь казался мне западней, размышления о женской сути — глупейшей блажью. Очевидно, говорил я себе, уединение сыграло злую шутку. Походы по местам порока — это слишком специфичный опыт, а фантазиям и незнакомкам не заполнить пустых мест. В пробелах прописывались картинки из жизни. Мне никогда не предоставляли их в таком количестве.
Сомнение — бич любого создателя, и вскоре я дрогнул, проявив слабость. Вольно или невольно, сознательно или нет, я стал искать приемлемый компромисс. Ту Адель, что устроила бы всех — Лидию, меня, Семманта. Тетушку Эстебану и кузину Амалию вместе с их заносчивыми святыми. Каждого и любого, кто захочет судить.
Мне казалось, я стремлюсь к объективности, но, конечно же, объективность была ни при чем. Я просто устал — от прессинга, которого было много. И не нашел в себе сил порвать с Лидией навсегда.