Первый акт мщения вышел довольно глупым. Детски-наивным, отчаянно-слабовольным. Ложная правота сбила Лидию с толку, сослужив плохую службу.

Вскоре после того, как я рассказал ей про Елену Марию Гомес, она подкараулила служанку у подъезда и наделала фотографий своим зеркальным Пентаксом. Елена сама призналась мне со смехом — мол, какая-то сумасшедшая снимала ее, не отставая, прямо у дверей моего дома. Я сразу понял, кто это был, и во всем сознался, и стал молить о прощении. Мне было ясно, что дело не кончится одними фото. Мнились какие-то заговоры, жестокие мистические игры.

Но Елена Мария не была в претензии и не обиделась на мою ложь. Ты видный мужчина, мне даже лестно, — сказала она как ни в чем не бывало. — Я сама легла бы с тобой в постель, если бы не любила Хулио.

Так звали ее бойфренда-креола. Он был высок и широк в плечах, зарабатывал перевозкой мебели и, как похвасталась однажды Елена, обладал немыслимых размеров членом. Против Хулио у меня не было шансов.

Так что, мы лишь посмеялись — пусть и не без задних мыслей. Однако, потом Елене стало не до смеха. Лидия разместила ее снимки на сайтах порнознакомств — вместе с объявлениями, приглашающими поразвлечься. Вывесила там же имя Елены Марии и номер ее телефона, раздобытый в агентстве по найму прислуги. Это был чрезвычайно неразумный поступок.

Не знаю, что взбрело ей в голову — очевидно, она оказалась глупее, чем я думал. Почему-то, она верила, что ее не уличат в содеянном, и проделала все из дома, поленившись дойти до ближайшего Интернет-кафе. Да и к тому же, использовала для рассылки свой собственный электронный адрес, который был везде — в ее резюме, в статьях, в визитках…

Елена Мария Гомес, красивая стройная мулатка, была далеко не дура. Лидия, наверное, считала ее недалекой, но Елена дала бы ей сто очков вперед — по части изобретательности и быстроты ума. Вырвавшись из эквадорского гетто, она училась информатике в лучшем мадридском университете. Прошлые унижения не оставили в ней следа, а уборка в домах была лишь временным этапом. Большая часть ее свободного времени проходила в социальных сетях. Она была популярна, ее любили — за добрый нрав и бойкость языка. Круг ее виртуальных друзей был огромен. Лидия не могла бы выбрать худшей мишени для провокаций.

Когда Елене Марии стали звонить искатели приключений, истекавшие слюнями на ее фото, она разъярилась — всерьез и сразу. В ее мире это было против правил, за это следовало наказать. Где-нибудь в трущобах Гуаякиля она просто изрезала бы мерзавке лицо бритвенным лезвием, которое всегда носила с собой. Тут такой способ не годился, но были и другие, ничуть не хуже. Она посоветовалась кое с кем из знакомых и нанесла ответный удар.

Я был в курсе — Елена делилась со мной подробностями. Сначала она насела на администрацию злополучных сайтов, и ей ответили некоторые из них. Так мы узнали, хоть и не сомневались до того, откуда объявления попали в Сеть. Когда стало ясно, что Лидия пакостила открыто, используя адрес своей личной почты, нашему удивлению не было предела. «Лока!» — покрутила Елена пальцем у виска и начала кампанию возмездия. Она собрала на Лидию подробное досье, поместила его в свой блог, чтобы было на что ссылаться, и, с помощью армии приятелей-виртуалов, стала разносить историю по всему Интернет-пространству.

Это было почище, чем сплетни соседей или даже судебный иск. Лидия и ее неумелый выпад скоро стали притчей во языцех. Испанка из Мадрида, порочащая бесстыдно скромную эквадорскую студентку, тут же сделалась живым примером пошлого снобизма метрополии. Злоба Лидии и ее тупость смаковались на нескольких континентах. Про нее сочиняли небылицы на любой вкус, на нее рисовали карикатуры. Так она получила новую виртуальную жизнь — взамен Адели, которую потеряла.

Конечно, ей пришлось несладко. Она прочувствовала на себе, как воинственный акт обращается против того, кто начал. И еще, каково это, когда воюешь со всеми сразу — в мире, не знающем пощады. У нее даже изменилась внешность — потолстели нос и подбородок, огрубели черты лица. Я с трудом узнавал ее, когда она объявлялась в моем мессенджере с истеричными воплями и ругательствами. Она стала выглядеть злобной фурией сорока с лишним лет. Ненависть ее ко мне достигла апогея. Тогда-то наверное она и задумала следующую месть — которая удалась.

Уже стоял мягкий сухой сентябрь. У нас с Семмантом все было по-прежнему, без улучшений. Он не реагировал на мои рассказы. Что бы ни случалось теперь с Адель, робот оставался до обидного равнодушен. Что-то происходило в его электронном сознании — менялись картинки, звучали фрагменты маршей, иногда печальная скрипка наигрывала чуть слышно по нескольку часов подряд. Но связать это было не с чем, Семмант жил своей жизнью, отдельной и от меня, и от остального мира. Все же, я продолжал ему писать — чтобы он знал, что я тут, с ним. Когда-нибудь, думал я, и это время будет разложено им по полочкам. Трансформируется в гигабайты нейронных ячеек на жестком диске. Робот станет сильнее, такое рано или поздно происходит с каждым. Вот тогда-то возобновятся наша дружба и близость.

Но до этого было еще далеко. Ничего не происходило, события взяли паузу. Я разглядывал из окна орды голоногих женщин, вернувшихся из отпусков, но ощущал лишь безразличие и пустоту. Закрыв глаза, я представлял себе их тела, запах волос, но не чувствовал и намека на желание. Циновка Будды, позабытая за ненадобностью, пылилась в углу ванной комнаты.

Я понимал, что нужно сбросить оцепенение, ожить, взбодриться, но не находил в себе сил. Диапроектор будто заело на пустом кадре — а потом… Потом что-то щелкнуло, и он застрочил наподобие пулемета. Мне вдруг позвонила Лидия, впервые за последние три недели.

Она звучала на удивление спокойно. Приветливо и умиротворенно — я давно не слышал ее такой. Она сказала — давай, мол, увидимся на минуту, я отдам тебе ключи от твоей квартиры. Сказала мне — прости, у меня переклинило в голове. Сказала — больше я не буду так себя вести. И еще сказала что-то — и я поверил. И не заподозрил ничего дурного.

Мы договорились о встрече у музея Прадо. Небо было безоблачно, и солнце жарило вовсю; я весь вспотел, пока шел от парковки к северному входу. Ждать пришлось недолго, через четверть часа показалась и Лидия, вся в розово-голубом. Она вела под руку одного из приятелей — уже знакомого мне Мануэля, любителя иберийских свиней. Вид его показался мне странным, он брел как на заклание, ничего не замечая вокруг. Забавно, но я никак не связал это ни с Лидией, ни с собой.

Ну а Лидия Алварес Алварес шагала размашисто и уверенно, как ледокол, разрезая толпу туристов. Она будто видела цель и не желала замечать препятствий. Каждому было ясно — ее не остановить.

Тревога шевельнулась у меня внутри, я вдруг понял, что прямо сейчас случится очень плохая вещь. Понял, но застыл на месте, стоял, не двигаясь, в глубокой апатии. Избежать события я не мог никак. Поток Дао сузился в этой точке и несся вперед, как горная река. Его мощи нельзя было противиться, и выпрыгнуть из него тоже было нельзя.

Лидия подошла, остановилась, улыбнулась — и тут же, нырнув вперед, врезалась лицом мне в плечо. Это было резкое, отрепетированное движение, я не успел среагировать и увернуться. Раздался ее вопль, и тут же она врезалась в меня снова — и завыла, размазывая кровь по щекам. Кто-то еще закричал, взвизгнул. Я все стоял в растерянности, не шевелясь. Столь же растерян и неподвижен был и ее приятель Мануэль.

Что ты застыл!? — вдруг заорала на него Лидия. — Ты что, не можешь меня защитить? Ты же помнишь, это не в первый раз! Ты же знаешь, как он опасен!

Я глядел на них обоих, как на оживших персонажей комикса. Тут же видел и себя где-то рядом — будто со стороны, как зритель. Степень абсурда переросла все рамки, в происходящее не верилось вовсе. Но, однако же, невозможное происходило — кадр за кадром, картинка за картинкой.

Вот Мануэль попытался схватить меня за рубашку. Я перехватил его руку и несильно толкнул в грудь. Он упал с театральным стоном и закричал: — Помогите!..

Вот и Лидия, перестав рыдать, завопила во все горло: — Полиция! — Я машинально отметил, что крови на ней немало — очевидно, она разбила себе нос…

Вот вновь Мануэль, бледный и перепуганный, как заяц, неумело махнул рукой, вознамерившись меня ударить. Было ясно, что в рукопашной он ничего не смыслит. Я легко мог бы свалить его с ног боковым в печень или прямым в челюсть, но не стал, лишь увернулся и отступил на шаг…

Тем временем, полицейские спешили со всех сторон. Первый из них был уже совсем рядом. Какой фарс! — бормотал я вслух, уверенный, что мне ничто не грозит. Меня коробило от фальши всей мизансцены, от ее нереальности, извращенной сути. Но, оказалось, так думаю лишь я один.

Через секунду меня скрутили, весьма бесцеремонно. Эй, полегче, — крикнул было я, но кто-то пнул мне по голени, и я заткнулся. Сопротивляться явно не имело смысла.

Держите его! Крепче, крепче! — орала Лидия, вновь заливаясь слезами. Кто-то из полицейских успокаивал ее, приобняв за плечи. Вообще, полиции собралась уже целая армия, и они все прибывали, машина за машиной. Очевидно, я представлял собой серьезную угрозу.

Очередной Пежо с мигалкой на крыше выехал на тротуар, распугивая зевак, и остановился рядом. Меня запихнули внутрь и повезли в участок. В салоне воняло куревом и рвотой. Мне хотелось проснуться, но это был не сон.

В участке меня без лишних слов впихнули в клетку, уже полную народа. Я наконец очнулся и возмущался во весь голос, но охранники лишь пожимали плечами. Соседи, бродяги и наркоманы, косились исподлобья, сторонясь и не приближаясь. На мне были джинсы от Версачи и летние туфли от Армани. От меня веяло странным духом, не располагающим к контакту.

После пришел начальник — судя по выговору, галициец — с бицепсами культуриста и одухотворенным лицом поэта. Меня вывели в коридор, поставили лицом к стене. Наскоро обыскали, сковали наручниками руки. И сопроводили в комнату по соседству, где уже сидел, развалясь на стуле, надменный тип с лицом коня.

Начальник полиции оказался отменно вежлив. Он вошел пружинистым шагом, оглядел нас, молча кивнул. В его глазах мне мерещились тень всезнания, удовлетворенный блеск. Чуть выждав, он нажал на кнопку и сказал тихо: — Поторопите сеньора Кампо. — Потом представил мужчину с конским лицом: — Познакомьтесь, это представитель потерпевшей. — И добавил, махнув в сторону маленького человечка, ввалившегося в дверь: — А это Кампо, ваш защитник. Его оплатит королевство Испания!

Я видел, что королевство не очень-то расстаралось. От Кампо не стоило ждать помощи, но выбора не было, собственным адвокатом я так и не обзавелся. Рассчитывать следовало лишь на свои силы, и я заявил как мог твердо: — Это вопиющий произвол и фарс! Требую, чтобы меня немедленно отпустили! Требую извинений от полиции и государства, и от королевства, от короля с королевой, и от «представителя» так называемой «потерпевшей» — простите, не расслышал ваше имя…

Защитник Кампо сжался на своем сиденье и обреченно вздохнул. Начальник полиции глянул на меня с интересом. Ну а тип с лицом лошади оскалил желтые зубы и сказал со значением: — Называйте меня Дон Педро! — Потом огляделся и вопросил: — Разрешите начать?

Дальше был его бенефис. Долго и со вкусом, с причмокиванием, придыханием, он вещал о моих преступлениях. Оказалось, Лидия подготовилась на совесть. Я считался ее бывшим сожителем и проходил по статье о домашнем насилии — грозном жупеле Иберийского полуострова. В полиции уже давно лежало ее заявление — о вспышках моей ревности, угрозах расправы. Еще один «друг» — я никогда его не видел — тоже поучаствовал, подписав показания. Вокруг меня была сплетена сеть. Пусть кустарная, но прочная вполне.

Дон Педро заливался соловьем. Он выписывал большую картину, целое батальное полотно. Там были волки и агнцы, изверги и невинные жертвы. Толпы испанок, затравленных своими мужьями, несчастные Паломы и Марты с желто-зелеными кровоподтеками на скулах. Лучшая часть общества, матери и хозяйки, а рядом — их Мигели, Хосе, Хуаны, недалекие, туповатые, не стоящие доброго слова. Те, чья ущербность рано или поздно становится видна даже им самим. Видна настолько, что сжиться с нею у них уже не хватает сил, и они, в отместку, размахивают кулаками, брызжа слюной. Истязают своих Март и Палом, наносят им оскорбления, побои, увечья… Это ли не бедствие, с которым борется вся страна? — восклицал Дон Педро, закатывая глаза. — Это ли не давнишнее пятно позора, которое мы пытаемся с себя смыть?

Именно! — встревал я, недоумевая, почему мой Кампо молчит, как рыба. — Это позор, ваши Мигели, ваши Хавьеры, Хосе, Хуаны. Я сам не терплю, когда обижают слабых — изначально сильные, что должны быть сильнее, хоть общество и превратило их в слабейших…

О чем это вы? — морщился адвокат.

Я разъяснял: — О том же, о чем и вы! Это позор, присущий лишь человеку — самцы природы не бьют своих самок. Они берегут их и защищают, а испанские «доны» — это ваша вина!

Позвольте!.. — прерывал меня Педро, — прерывал умело и вновь перехватывал инициативу, вновь растекался велеречиво, никому не позволяя вставить слова.

Но я не сдавался, я повышал голос, возмущаясь с ним вместе, подлаживаясь под его тон. Правду говорить легко и приятно — я, подобно Педро, не жалел красок. Я доказывал, что я, всем сердцем, полностью на стороне Март и Палом. Я привел примеры — тех же Рафу и Ману, едко высмеяв их неполноценность. Упомянул былую спесь испанцев, вернувшуюся бумерангом. Быть может, это прозвучало обидно — и для Педро, и даже для Кампо. Быть может и начальник полиции был несколько задет моей прямотой. Но отступать было поздно, я горячился, настаивал на своем. Рассказал им про незнакомок в кафе, прекраснее которых нет в мире — про их готовность прощать и дарить надежду, про мягчайший луч, свечение Евы. Не забыл и про худших из самок — для контраста, для демонстрации абсурда. Заклеймил искусственное сближение полов, попытку стричь всех под одну гребенку…

Словом, я сражался, как мог, но адвокат Педро оказался крепким орешком. Он все переворачивал с ног на голову, выискивал подвох, переиначивал на свой лад. Умелый демагог, он выставлял меня демагогом. Делал из меня мечтателя и лжеца, фантазера, не умеющего смириться с тем, что фантазии неисполнимы. Он был неуязвим, как армия «корифеев» в городе, придушенном торфяным смогом. Как самый главный «эксперт» из Базеля, которого не пронять никаким «изнуряющим допросом». Я вновь чувствовал, как вселенский хаос грубо вторгается в мою жизнь. Неотвратимо, размывая границы, путая все истины и все смыслы.

И вот!.. — от общего Дон Педро переходил к частному. К еще одной невинной, попавшей в лапы сатрапа. К Лидии Алварес Алварес, которую по несчастью угораздило сойтись с дикарем-иностранцем. Со мной — мужланом, беспринципным сексистом, сумасшедшим ревнивцем.

Конечно, — вздыхал адвокат, — лишь недосмотр таможни позволил ему беспрепятственно пересечь границу. Но раз уж это случилось, и он здесь, с нами, испанский закон не может дать ему поблажки. Ведь, смотрите… — и Педро перечислял: втерся в доверие, склонил к сожительству, потом угрожал, пугал, а когда от него избавились наконец, свершил акт агрессии — апофеоз, переход за грань! Все одно к одному, и никаких сомнений. Дело ясное — перед нами враг, бросивший обществу наглый вызов!

Я вновь возражал, нервно и горячо, меня перебивали, мне затыкали рот. Я кричал в отчаянии: — Все вранье, это Лидия съехала с катушек, приревновав к служанке! — Недоумевал: — Как вы не поймете — это провокация, поклеп, навет!

Но Педро твердо держал в руках все нити. Он опутывал меня по рукам и ногам, а мой «защитник» помалкивал, набрав в рот воды. Начальник полиции слушал, поигрывая мышцами, и тоже не произносил ни слова. Его было не обмануть, он всему знал цену и теперь прикидывал, как избежать проблем. Сравнивал, оценивал меня и Педро. Конечно, адвокат выглядел убедительно. Выглядел так, что каждому было ясно: от него только и жди сюрпризов.

О’кей, — сказал наконец начальник, — пусть решает судья. Нет возражений? — обернулся он к Кампо. — Нет. Ну вот и славно. Предварительное обвинение таково… — и он зачитал с какой-то бумажки длинный параграф канцелярского текста. Затем вызвал охрану и коротко бросил: — В изолятор. Оформляйте и увозите!

Так я стал узником испанской тюрьмы.